Прокопич

 


Не пробовали работать в сильный мороз на стройке? Зима, мороз, солнце, чудесный день, а тебе дышать трудно и лицо обжигает. Руки и ноги потихоньку, но верно коченеют и остаётся одно спасение – интенсивная работа. Уже минут через двадцать внутри становится тепло! Маши мастерком интенсивней и на груди, под фуфайкой и свитерами, выступит испарина! Появится какая-то необыкновенная бодрость, ты радуешься всему: и зимнему солнцу, и своим товарищам, так-же звенящими мастерками, и даже самим кирпичам, красиво бликующими белыми боками. А после отработанной смены, уже в бытовке, присев на лавочку, ощущаешь тяжёлую, вязкую усталость. Ну, многие тут и «уговаривают» бутылочку, повод железный: и мороз, и усталость.

После недельки такой «разминки на свежем воздухе», усталость из физической превращается в моральную: каждым утром, просыпаясь на работу, сразу же вспоминаешь о предстоящей очередной морозной смене, и никуда уже идти не хочется. К тому же и у тебя, и у твоих товарищей на лицах появляются многочисленные коросты – на сильном морозе в коже почти прекращается кровообращение и любая царапинка превращается в незаживающую болячку.  Поэтому оттепель принимаешь, как благодать божью. Люди, работающие под крышами, в тёплых цехах и кабинетах, в оттепель ходят хмурые, а у некоторых, особо тонких натур, даже лёгкая депрессия начинается. Но строитель с наслаждением вдыхает тёплый, пахнущий мокрым снегом воздух. Его радуют маленькие лужицы на тротуаре и мутная пелена в небе.
Вот в такую благодатную для строителей пору я и познакомился с Прокопичем. Правильно его отчество произносится, конечно же, «Прокопьевич», но в рабочем коллективе правильное произношение - большая редкость.
В те времена (середина девяностых) споры о политике были повсеместным явлением. Они возникали на работе, в общественном транспорте, в магазине и даже на семейном ужине. Благодаря этим спорам, все знали, что Прокопич – бескомпромиссный коммунист. Он даже Зюганова не признавал за его экивоки частным предпринимателям и церковникам; его личным вождём, другом и учителем был Анпилов, ортодоксальный большевик и революционер.
В споре Прокопич вёл себя, для грубого рабочего коллектива, непозволительно: быстро выходил из себя и брызгал слюной.

Познакомился я с ним как-то по-дурацки, в споре. Только что прочитал роман В. Пикуля «Барбаросса» и делился прочитанным со своим товарищем, с Андрюхой. И тут какой-то пожилой мужик нагло встрял в наш разговор и начал мне доказывать:
- Немцы? Вот я тебе скажу: если бы не Англия с Америкой, то нам бы крышка! Уже в первый день войны Черчилль нас поддержал, а то немцы уже через месяц в Москве бы были!
- Ты хочешь сказать, что немецкий солдат услышал о поддержке нас Черчиллем и стал хуже воевать? – Я был ещё очень молодым, и как большинство молодых мог вступать в любой спор, почти не раздумывая.
- Конечно! – выдал пожилой мужик, - О ленд-лизе слышал? Вот если бы не ленд-лиз, немцы сейчас здесь бы сидели! Я сам на «Студебекере» снег чистил, гоняли нас дороги очищать!
В уголках рта пожилого мужика появилась белая пенка. Андрюха толкнул меня в бок:
- Это Прокопич, старикашка семидеситилетний, не спорь с ним. Коммунист и есть коммунист.
- Прокопич, - обратился я к мужику, - а ты коммунист?
- Я? Я коммунистом был, коммунистом буду!
- А как же ты, коммунист, а говоришь явно не по коммунистически? Такие вещи демократы говорят!
- Не было тогда демократов! Если бы люди Родину не любили, разгромили бы нас. Как Францию, Польшу, кого там ещё? Я немцев сам видел, знаешь, какие танки у них? Крест чёрный с белым на броне - на башне и на бортах!
Я присмотрелся к Прокопичу, спорить с ним уже как-то расхотелось. Был он совсем не старый, что ему седьмой десяток, не просматривалось. Волосы, хоть и жидкие, но все на месте и без седины. На лице выделялся орлиный нос, грозно нависающий над выбритыми верхней губой и подбородком. Глаза же, наоборот, были маленькими и маловыразительными. В целом это был ещё довольно крепкий мужик.
Потом мне про него рассказали, что ещё год назад он трудился крановщиком на башенном кране в УМСР (Управление монтажно-строительных работ). Но УМСР развалился и Прокопичу удалось устроиться к нам. Сторожем. Наше СМУ-1 пока работало. Посоветовали не спорить с ним о политике, так как Прокопич быстро выходил из себя и начинал скандалить. Ещё кто-то сказал, что у него две взрослые дочери, но они живут отдельно.

Однако и наше предприятие не могло крепко держаться в условиях всеобщего развала. Прошёл год, может больше, сейчас уже не помню. Работы становилось всё меньше, строительство потихоньку сворачивалось. Прокопич куда-то исчез. Вскоре и у меня наступили голодные дни: из-за сокращения строительства меня, сварщика, из бригады каменщиков, собственно с самой стройки, перевели в отдел главного механика, в механическую мастерскую. Работа там была для сварщика более профильная: сварка арматурных каркасов, ремонт машин, сварка отопительных регистров и тп. Но какой толк от этой сварочной специализации, когда платили там почти в два раза меньше! К тому же отношения с этим самым главным механиком как-то сразу не сложились – любил механик беспрекословное подчинение, а я этого терпеть не могу.

Вот во время голодного прозябания в механической мастерской повстречался я с Прокопичем снова. Он, оказывается, уже там работал, всё тем же сторожем, сидел в будке у ворот. Ворота постоянно заедало, он выходил, поправлял примитивный механизм и возвращался назад, в будку. Я увидел знакомый орлиный профиль и решил поздороваться. Как-никак напоминание о более сытых деньках. А жизнь моя материальная к тому времени совсем разладилась – порой и не евши на работу шёл.

Как то незаметно мы с Прокопичем сблизились. Я в обеденный перерыв даже ходил к нему пить даровой чай с вареньем. Стояла зима, середина февраля. Было у него в сторожке всегда тепло, даже жарко. Прокопичу было скучно одному, а я - молодой собеседник -  был как нельзя кстати. Хотя и стыдно было мне, двадцативосьмилетнему мужику, принимать от пенсионера даровое угощение.
Отношение к Прокопичу было не особо хорошее – многие обвиняли его в стукачестве. Когда кто-то пытался что-то украсть, Прокопич сразу же докладывал начальству – главному механику. Но и главный механик его тоже не любил: как-то Прокопич доложил директору о вывезенном механиком швеллере. Но увольнять его механик не хотел: службу Прокопич нёс исправно.

Очень мне хотелось расспросить Прокопича об оккупации, о немцах, вообще о той жизни, так точно описанной Пикулем и так безвозвратно от нас ушедшей.
Мне вспоминались строки Пастернака: «…повесть наших отцов, словно повесть из века Стюартов, отдалённей чем Пушкин, и видится словно во сне…». Ещё много живых очевидцев, участников тех событий, но сами события как бы размыты, нет чётких граней, безусловных определений. Может это от того, что сами события настолько великие, что не дано нам ещё разглядеть их отчётливо, разложить их по полочкам и обозначить одной – двумя главами в скучном школьном учебнике.

Но Прокопич говорил о политике. Довольно грамотно. Он объяснял суть экономики Гайдара, Черномырдина, Примакова. О последнем отзывался довольно хорошо, но в заключении всё равно подчёркивал своё бескомпромиссное коммунистическое отрицание существующих порядков. Его ортодоксальный коммунизм меня немного «доставал», но я выслушивал старого человека не перебивая.
Однажды я завёл разговор о погоде. Не только о ней. Я рассказал ему, как мужики в моёй бывшей строительной бригаде жадно ловили первые весенние приметы. Вот уже ветер пахнет водой, и снежное покрывало стало не белым, а жёлтым, и солнце тоже стало жёлтым, и его лучи заполняют всё вокруг и строители с суровыми обветренными лицами улыбаются этому всё заполняющему свету, а некоторые уже снимают фуфайки. Рассказал, что зимой в мастерской пахнет солярным выхлопом, металлической стружкой, машинным маслом, сварочной гарью. На стройке пахло морозным воздухом, немного горьким, с чуть заметной примесью дыма городских ТЭЦ.
Может быть, такое моё лирическое отступление, столь редкое в рабочем коллективе, и побудило Прокопича начать свой рассказ.
- Вот смотри, - начал Прокопич, - вы все смеётесь: коммунист, коммунист, а ты вокруг посмотри! Что, правильная сейчас жизнь? У меня брат двоюродный в частной фирме работает, там начальница может приказать, чтобы в выходные работать вышли! И все выходят, ничего возразить не могут – частная фирма! Начальница эта, - Прокопич чуть понизил голос, - любовника себе нашла, сварщиком у них работал - простым сварным, с моим братом трубы таскал! Сейчас заместитель еённый, на машине иностранной ездит. Какой из него заместитель – как был дурак, так им и остался.
- Да, сейчас всякого беспредела хватает, - отозвался я, - это ещё не беспредел, согласись.
- Да как не беспредел?! Ты знаешь, как раньше начальником становились?
- Вот я, - продолжал он, - техникум закончил, а в начальники никак – был в оккупации! Когда я в Монголии работал, начальника одного возил, предлагали мне там остаться, да только нахера мне эта Монголия? Начальник хороший был, мы с ним хорошо жили. Кумыс пили! Вот там я заработал, сразу квартиру кооперативную с женой взяли. А в начальство не прошёл – был в оккупации! – повторился Прокопич. В его глазах промелькнула уже давно забытая обида.
- А в оккупации ты был, - не давал я завершить Прокопичу свой рассказ, - что там? Как жили то?
- Что тебя интересует? – Прокопич сперва немного замешкался, потом посмотрел мне прямо в глаза.
- Ну не знаю, многое что. Сейчас вон по ящику говорят, что немцы хорошо к нашим относились…
Прокопич задумался.
- Всякое бывало. Однажды случай был. Мужики с соседней деревни с работы шли. Они глухонемые были, в той деревне много жило глухонемых. А шли они через лес. Вот к ним какая-та бабёнка молодая пристала, из лесу вышла и с ними пошла, потом опять в лес свернула, уже перед самой деревней. А в деревне немцы их встречают и через ихнего переводчика, ну, который руками разговаривает, спрашивают, не видели ли они кого незнакомого? Глухонемые промолчали про женщину. Но староста, гад, каким-то глазом всё видел! Немцы их всех расстреляли, за помощь партизанам. Когда наши пришли, этот самый староста к нашим сам пришёл – я, говорит, только должность занимал, но с немцами не сотрудничал. Но дело это помнили, а тут ещё и партизаны из леса вышли, у тех всё было на учёте. Этого старосту в клубе при всех судили и расстрел дали. Прямо в клубе руки ремнями связали и на телеге увезли…
Прокопич замолчал, склонил голову, рукой поправил шнур электрочайника.
- А как к вам немцы пришли? – Я понял, что именно сейчас от этого человека можно услышать те самые воспоминания, те самые золотые крупицы, ради которых приходится долго мыть пустую породу.
- Как к нам немцы пришли? Перед этим приказали весь скот собрать и чтобы он немцам не достался, в райцентр отвести. Скот отвели, а немцев нет! А скотину-то кормить надо! Наши старики собрались и в райцентр пошли, узнавать, что дальше делать, может, немцы и не придут! А в райцентре из начальства уже и нет никого! Но, вроде, нашёлся какой-то… Сказал, чтобы скотину назад забирали…
Я спросил:
- Прокопич, а где вы жили то? Ты ведь так и не сказал! На Украине, что-ли? - Прокопич букву "г" частенько произносил по украински: "х".
- На какой Украине, смоленский я! Смоленская область. А сюда мы уже после Монголии приехали, удалось здесь квартиру кооперативную быстро взять, у нас, в Смоленске, не было тогда квартир. А из деревни я, считай, сразу после войны уехал, в город, учиться.
Я понял, что разговор нужно срочно направить в нужное русло.
- Погоди, Прокопич, вам скотину назад отдали?
-Да, помню, как мать корову назад во двор заводила. А на следующее утро просыпаемся – на улице бахает. Бах, бух! Я в окошко посмотрел – а там солдаты в зелёной форме ходят. У них форма светло-зелёная какая-то.
Прокопич встал и стал наливать суп собаке в миску.
– Собаку надо кормить, она службу несёт. Немцы вот, когда в деревню вошли, начали собак отстреливать. Но не всех - видно, развлечение у них такое было. Наши за околицу отступили и там окопались, сзади их речка была. Видно, хотели на этой стороне речки удержаться. Немцы в цепь построились, два танка справа и слева, и – вперёд! У наших ещё пушечка какая-то маленькая была; постреляла эта пушечка, постреляла – толку никакого. Так немцы наших за речку и вытеснили.

По радио началась, идущая до сих пор, передача «Персона грата». Вёл её какой-то, судя по голосу – молодой, журналист, в гостях у него была Валерия Ильинична Новодворская. Своим карикатурным голосом Новодворская говорила, что необходимо перестать платить пенсию. Журналист хотя и был из числа «демократической общественности», но на такой перл счёл необходимым откликнуться: почему, мол, Валерия Ильинична? Валерия Ильинична немного посопела и выдала: «Они сами избирают комуняк в Госдуму, сами пусть и расхлёбывают принятые ими законы. Уродом не надо быть, надо учиться самим зарабатывать деньги». Журналистик пытался возражать: « Если молодой не может заработать – он урод! Но пенсионеры?!»
Прокопич всё больше косил глазами в сторону радио. Наконец он не выдержал:
- Что, нравится???!!! У меня отец был коммунист, летом сорок первого на фронте погиб. Никто из наших, деревенских, про это немцам не сказал!
И мать и все бабы наши деревенские на работу в немецкий госпиталь ходили – посуду мыть, стирать. Сперва немцы продуктами за это расплачивались, консервами, концентратами. Потом какие-то деньги стали давать. А старшим над нашими бабами немцы финна какой-то поставили. Форма на нём, как у немцев. Однажды одной бабе куда-то уйти надо было с работы, она у него отпрашивалась. Он – ни в какую! А ей очень нужно было, и она сама пошла, без разрешения. Этот финн её догнал и кулаком по лицу! Наши бабы все собрались и к начальству ихнему!
Офицер им сказал, не волнуйтесь, мол, он будет наказан. И финну гаупвахту дали! Во дворе комендатуры, школы бывшей, сарайка была, немцы её колючей проволокой отгородили, вот этот финн там и сидел, без ремня, без пилотки. Мы, мальчишки, специально сзади школы пробирались и финна дразнили.
Осенью, перед тем, как они на Москву идти хотели, через нашу деревню войска ихние шли. Машины, пушки, пехота, лошади с телегами. На телегах поляки были, лошадьми правили. Они нашим старикам говорили, что их насильно забрали немцам помогать, такие же мол, подневольные как и вы. Неделю, наверное, войска шли.
А уже зимой, когда немцев от Москвы погнали, они совсем другими стали. До этого важные такие все ходили, а тут сразу носы свои опустили. Спрячешься где-нибудь, снежок слепишь, немца подстережёшь и – раз в него снежком! Ну, и спрячешься сразу же! Немец остановится, по сторонам посмотрит и дальше пойдёт.
И все знали, что наши уже рядом. Староста ко всем приходил и говорил, что наши вот-вот в деревне будут. Однажды смотрим – немцы строем через деревню идут. За околицу на пригорок вышли, в сугробы закопались. А на самом пригорке баня бывшая была, там у них пулемётчики залегли. Уже ближе к вечеру слышим – стреляют. Мы с мамкой младших в погреб затолкали, а сами в избе сидим, ждём, что дальше будет. Уже стрельба стала стихать, я пошёл посмотреть, чего там. Мать не пускала сперва…
А там картина такая была. Немцы на пригорке этом залегли и отстреливались. И пулемёт ихний из бани сверху по нашим бил. Так один наш на брюхе, считай, через всю деревню крюк дал и сзади к бане подкрался. И обоих пулемётчиков лопатой! Точно по шее! А остальных из их же пулемёта расстрелял с тыла! Вот так вот нас и освободили! Немцы долго ещё там лежали. Мы что делали – топором ноги им отрубаешь и в баню относишь. Отпаришь их там, отогреешь и сапоги снимаешь. Многие тогда в немецких сапогах ходили. Уже весной все трупы куда-то убрали.
Нас освободили, Красная Армия ещё километров пятьдесят прошла, и года на два фронт там и замер. А нас гоняли снег чистить. Армейский паёк за это давали: сухари, консервы. Вот так вот!

Прокопич перестал говорить и стал смотреть в окно. Весь его вид выражал какую-то безнадёжную усталость.
- Вон смотри, главный механик сюда идёт. – Прокопич кивнул в окно, - иди, а то спросит, чего это сварщик в рабочее время здесь сидит.

Мне пришлось быстренько так, незаметненько выбираться из сторожки и бежать в сварочную. Как ни странно, но тогда я долго не думал о только-что услышанном. Так бывает всегда. Проходит время, много времени, ты никогда не услышишь это ещё раз.

После этого я видел Прокопича всего однажды. Так уж получилось, он ушёл в отпуск, в отпуске приболел, а я в это время уволился. Но сперва ещё успел познакомиться с другим сторожем – Сашей, который стал замещать Прокопича. Лет ему было меньше тридцати, но парень был уже довольно ушлый. Воровство в мастерской стало привычным делом. Александр умел находить покупателя на ворованное. С ним приходилось считаться даже главному механику! Но особо вдаваться во все эти дела мне как-то не хотелось. Мне странно было, что молодой сильный парень, мой ровесник, работает сторожем. Потом кто-то мне сказал, что он женат на дочери очень зажиточных родителей. Но повторюсь – сам Саша, его дела-делишки мне были малоинтересны.

А Прокопича я увидел уже после того, как уволился. Я решил работать сам, стал брать мелкие строительные заказы и сам же их выполнял. Довольно тяжёлая работа, но зато свобода!
Очень мне понадобился швеллер, двухметровый кусок. По старой памяти направился я в мастерскую, стараясь не попасться на глаза главному механику. Прошёл через полуоткрытые ворота и встал, стараясь увидеть кого-нибудь знакомого, узнать у него, на месте ли главный механик, есть ли нужный мне швеллер...

- Аркадий! – вдруг услышал я радостный возглас. – Какими судьбами?! Я вышел, а тебя уже нет – уволился...
 У дверей сторожки стоял Прокопич и широко улыбался.
- Заболел я тут, слышал? – Продолжал он, - ты-то как?
- Да вот, сам на себя работаю. Швеллер мне нужен, вот и пришёл.
Опять я не подошёл к человеку, о котором потом буду помнить всю оставшуюся жизнь, просто сказал: вот, дескать, швеллер мне нужен.
- Да бери, бери, вон они лежат, - кивнул головой Прокопич и почти выбежал, чтобы мне помочь.
- Я сам, я сам! – остановил я Прокопича. Взял нужный мне кусок и вытащил его за ворота. Потом вернулся, даже сунул Прокопичу какие-то деньги (всё равно не мои – заказчика), пожелал ему всего наилучшего и ушёл. Увидеть человека, чей рассказ я запомнил на всю жизнь, мне больше не довелось.


 Аркадий Уйманов 2007 г.