Солнце осени

Ситуации и герои вымышлены. Совпадения с реальностью случайны.

 СОЛНЦЕ ОСЕНИ
 

 Есть что-то схожее
 В прощальном взгляде
 Великого светила с тайной грустью
 Обманутой любви.
 Михаил Лермонтов


 1

 Однажды в студеную осеннюю пору мы стояли с Фаридой под справой Гавелака на решетке, из-под которой дул чуть теплый ветер, а на часах был самый волчий час – три часа ночи.
 - Стоим тут как дебилки, - сказала Фарида со злостью, - Хуже бомжей. Хуже проституток. Как будто делать больше нечего.
 - Больше делать нечего, - эхом отозвалась я. Близились Ваноцы (чешское Рождество), мест на Гавелаке катастрофически не хватало, и, если с утра выплывал один-два станека, то за них была драка. Кто первый пришел – тот и достал. В результате Фарида сначала приходила в пять утра (справа открывается в шесть), потом в половине пятого, потом в четыре, а тут я пришла в три, а она уже стоит. Еще Никольской, слава Богу, нет, она в России. Та бы притащилась и в двенадцать ночи, с нее станется.
 - Чем так мучиться – лучше место на торгах взять, - продолжала Фарида гнуть свою линию, - Заплатить сразу сорок тысяч за месяц, и ходить на работу, как белые воротнички, к десяти.
 - Да где же их взять, белые воротнички, - автоматически отозвалась я, - Тут четыреста крон иной раз не наскребешь…
 - А если взять пополам, Ирина, пойдешь ко мне в пару?
 - А двадцать тысяч крон где взять? – заладила я.
 - Я тебе займу. Мне сестра даст. За неделю место отобьем, потом на себя работать будем!
 - Я не знаю, Фарида, мне надо подумать.
 - Думай быстрей, я в торговле картинками новичок, а ты асс. У тебя и авторы не в пример моим. Станек украшать будут, а я под сурдинку своих втюхаю.
 - Дай мне неделю.
 - Даю. Торги открываются через месяц. Но заплатить нужно сейчас.

 2

 Так я попала на Ваночные (рождественские) торги на Вацлавак. Первый раз в жизни, и, надеюсь, последний.
 Тогда еще пан Шмерда так не развернулся, как нынче. Тогда стояла хлипкая железная конструкция, долженствующая изображать ларек, и стелились две грубые доски, долженствующие изображать прилавок. А самым печальным изобретением была чудовищная прорезиненная холстина, долженствующая изображать крышу. Мы заплатили по восемьсот крон залога каждая за эту крышу, и, по распоряжению пана Шмерды, еще каждое утро должны были ее натягивать наверх станка, привязывая за пришитые к краям веревочки, и каждый вечер снимать, складывать и увозить вместе со своими вещами на склад. Склада не было, каждый выкручивался, как мог, мы, например, оставляли вещи в киоске с горячим вином, он был добротнее и больше остальных, и запирался на ночь. Разумеется, за мзду.
 Договорились сразу: день открытия и день закрытия работаем вместе, а все торги – по очереди, через день, причем, если работает Фарида – она ставит к двум своим одну мою папку, если я – соответственно наоборот. «Витрину» честно делим пополам. Платим друг другу десять процентов от проданной не «своей» работы. Но у меня работы были, и какие – Асхатово масло-золото, иконография Эдигаряна, Маришкины авангардные масла, Пальмирины тушь-перо, еще обещал свои гордые работы Рем, и должна была вернуться из Болгарии Бистра. У Фариды же самыми приличными авторами оказались Гузенко с Рогачевой, да и те пораздавали свои шедевры по всем точкам, например, у тебя, который стоял ко мне спиной, буквально, спина к спине, и продавал картинки на станке у Значка, лежали пастели Рогачевой.
 В первый день мне было не до тебя, мы даже не познакомились, в первый день я завернула двух больших Асхатов, и еще множество принтов Шитого, заработала около четырех тысяч, и поверила посулам Фариды.

 3

 На следующий день Фарида заболела.
 Она позвонила мне в восемь утра и охрипшим голосом сообщила, что умирает. Что у нее температура 39 и 9, а из носа течет так, что невозможно встать. Она попросила меня отстоять неделю, мол, за неделю она поправится, и тогда целиком отработает следующую неделю. Деваться было некуда, хотя я и рассчитывала отдохнуть в воскресенье, сходить в сауну.
 К десяти я была на станке, и ты помог мне справиться с этой псевдо-крышей. В благодарность я купила тебе стаканчик горячего вина, себе, разумеется, тоже, так мы и познакомились.
 К обеду мы основательно подмерзли (было всего около трех градусов выше нуля, еще периодически накрапывал дождь), и я предложила купить плацку (блин, двести грамм) фернета. Уговаривать тебя не пришлось. Уже через пятнадцать минут, отхлебнув по три глотка из фляжки, мы делились своими впечатлениями о проживании за границей. Ты оказался музыкантом, трубачом, но работы по специальности так и не смог найти. Как ты сказал – художники сюда приехали раньше, и им удалось занять свою нишу, хотя бы и в уличной торговле. А первоклассных музыкантов здесь и своих хватает, тем более, что на улицах играть запрещено.
 Я не могу сказать, что ты произвел на меня впечатление. Маленький, почти с меня ростом, худенький, замерзший. Разве что глаза. Да что глаза?! Я продала Маришкин холстик, «Кошку, гуляющую сама по себе» и вмиг про твои глаза забыла.
 Фариде я продала четыре «акта» Гузенко, и еще принтов неизвестно кого, таким образом, вместе с ее десятью процентами, у меня снова вышло около четырех тысяч.
 Радужность перспектив переросла просто в радужность.

 4

 Без всякой просьбы с моей стороны, ты на следующее утро натягивал горе-крышу. Надо же, столько лет прошло, а я до сих пор помню ее гнусные осклизлые веревочки! Разумеется, после вчерашнего дождя она не высохла. Натягивая ее, можно было устряпаться еще до начала работы. Как я мечтала о шубке! Причем, я даже знала, о какой, потому что присмотрела в витрине на Вацлаваке одну, по пути на работу. И всего за три с половиной тысячи. Поработать бы так с недельку, как два предыдущих дня – и шуба в кармане! Но за стаканчиком горячего вина я сходила без всякой просьбы с твоей стороны. К обеду, когда повалил снег, без всякой просьбы с моей стороны ты сходил за фернетом.
 Сегодня пустилась откровенничать я.
 Я сказала, что живу в Праге вот уже два года, и со мной живет моя дочь, а у дочери сын. Я забрала их год назад, когда узнала, что Саша, муж Наташи, избил ее до сотрясения мозга. Ей было всего шестнадцать, когда я выдала ее замуж за этого жлоба. У нас не было другого выхода, иначе в пятнадцать Наташе пришлось бы делать аборт. Зато теперь на двоих у нас есть такой замечательный трехлетний ангел, и покосилась на тебя, и осеклась. Зачем я тебе все это рассказываю? Мало мне подружек, которые знают меня как облупленную? И что ты можешь во всем этом понимать, ты, сам еще ребенок?!
 - Сколько тебе лет? – спросила я.
 - Исполнилось двадцать шесть,
 - Замечательный возраст, - сказала я, - Лермонтовский! – и отвернулась. Детский сад. Тем более, что снег прошел. Тем более, что пошли люди.
 На этот раз, продав четыре ангелочка Едигаряна, и боярскую золотую улочку Маришки, вкупе с процентами от Фариды с проданных принтов, я заработала около трех тысяч. Не нужно было откровенничать. Не нужно было расслабляться. Нужно отдавать долг Фариде и покупать шубку.

 5

 
 - Натаня! Я видела такую шубку в витрине на Вацлаваке, что она мне сегодня приснилась!
 - А какую я видела шубку, мамочка! Давай я после школы забегу к тебе, и мы сходим, посмотрим. Всего четыре с половиной тысячи! Это недалеко, в «Теско».
 Она так умоляюще взглянула на меня, что я согласилась. Ей в школу ходить, перед чешками воображать, а мне так и так мерзнуть.
 И опять ты натягивал обе крыши, и опять я ходила за горячим вином. Вина мы почему-то выпили по три стаканчика. Почему-почему, температура держалась как приклеенная, на минус пяти, еще подсвистывал противный ветер, я просто погибала в куртке, которую подарил Францис Наташе год назад. Куртка на рыбьем меху. Она только с виду, как роба, и тяжелая, как роба, но, в отличие от робы, холодная, как рыба. Что же еще остается делать, как не согреваться горячим вином?!
 Поэтому, когда к обеду пришла Наташа, и я отпросилась у тебя на полчаса, чтоб ты глядел и за моим станком «в полглаза», мы пошли в «Теско» и купили Наташе шубку. Когда она ее примерила и вся засветилась, я не смогла сказать «нет». Тем более, девочка ходит в медицинскую школу, учится на медсестру. Даст Бог, будет у нас в семье собственный врач.
 Фернет я сама принесла на станек. Да не плацку, а целую бутылку. Сказала, что надо же шубу Наташину обмыть, чтоб носилась.
 - Удивляюсь я на Вас, Ира, - сказал ты, сразу осушив боевых сто грамм, - Хотели себе шубу купить, а купили дочери.
 - Мал ты еще, - засмеялась я, - Вот будут у тебя собственные дети…
 Теперь отвернулся ты. Я не горевала. Время от времени я протягивала тебе твой наполненный стаканчик, и мы пили, не чокаясь. И не рассуждая. И не расслабляясь. Так что, когда под самый вечер, к моему станку причалила итальянская пара, и при свете зажегшихся фонарей, разглядела таинственно поблескивающего Асхата (ей понравились две работы и ему две, но совершенно иные, а я убедила их, что надо брать все четыре), ты только помогал мне забаливать (заворачивать) работы в картон. И молча сопел при этом. Потраченные на Наташу четыре с половиной тысячи я вернула.

 6

 С утра позвонила Фарида и сказала, что с завтрашнего дня она готова выйти и отработать три дня.
 - Замечательно, - сказала я, хотя ничего замечательного в этом не находила. Завтрашний день – четверг, а там пятница и суббота – самые лучшие дни для продажи, мне же опять достанется воскресенье, - Но лучше отваляйся денек, про «истоту»(уверенность), и выходи на четыре дня – с пятницы по понедельник. Я хотя бы попробую отстоять субботу с воскресеньем на Гавелаке.
 Договорились.
 Все потекло по заданному сценарию. Крыша, горячее вино, к обеду фернет. Стайками подбегали испанские дети и расхватывали принты Шитого, и из папки Фариды что-то. Ты тоже не успевал шуршать бумагой.
 - Как надоели эти принты! – наконец, вздохнул, - Будто пирожки заворачиваем!!
 - Не знаю, что случилось с людьми. Они покупают только то, что стоит не больше десяти долларов.
 - Они же бедные, Ира, они такие же бедные, как мы с Вами!
 - Что-то мне не нравится твое настроение, - ответила я, - Просто мы устали. Давай-ка, я поработаю на твоем станке, а ты на моем. Все развлечение.
 И мы поменялись местами. Может, мне сейчас уже так кажется, что я хотела тебе что-то доказать, но я продала четыре масла Значка. Причем, три в одни руки, и одно «паровозиком». Так мы выражаемся, когда кто-то на станке устраивает шумный торг, а зеваки, привлеченные действом, ведутся и тоже начинают что-то покупать. Мол, если людям надо, то и мне тоже.
 - Ну, Вы даете, - сказал ты, и процентов я с тебя не взяла. Какие проценты, когда ты сам на процентах. Зато согласилась, что сбегаешь за второй плацкой. И пока ты бегал, продала себе три Маришки –«пражки», и из папки Фариды какую-то неизвестную лабуду. Я была в ударе. Мне хотелось научить тебя жить.
 И три заработанных тысячи грели карман, хоть и рыбий.

 7

 Не буду рассказывать, как мы провели четвертый день спина к спине, читателю и так все понятно. Скажу только, что к еще заработанным четырем тысячам я добавила две «авторские» и вернула Фариде долг. Она оказалась права – я отбила станек за неделю! Я имела полное право нежданно освободившуюся пятницу провести в сауне, как мечтала всю промозглую неделю. Погреть косточки, и нет-нет, да и вспомнить про тебя. Бедный мальчик! Где ж ему теперь найти собутыльника, ведь Фарида не пьет?!
 А если серьезно, дел было невпроворот.
 Мало того, что я дома ничего не делала четыре дня, и Наташа не успевала, еще нужно было поехать и отдать хозяйке «частное проглашение», чтобы она его подписала у нотариуса, и тем самым, сделала мне прописку – первую легальную прописку в Чехии – до этих пор я через своего адвоката эти прописки покупала. Ходили слухи, что грядущий 2000-й год, не просто год, в котором многих ожидает конец света, но и год, в котором чехи ужесточают все свои законы об иностранцах. К хозяйке я успела до сауны. Она у меня тоже адвокат.
 Еще нужно было поехать к Рему и забрать у него работы.
 Это я сделала после сауны. Легко. Просто села на семнадцатый трамвай и от самого Подола до его Штроссмайерово намести без пересадки добралась за двадцать пять минут. Шла на ветру к дому и горевала, что я не в новой шубке, и нет-нет, да и вспоминала тебя. Ах, бедный мальчик! Как же он сегодняшний день отстоял, насухо?!

 8

 Но за субботу и воскресенье я забыла о твоем существовании. Во-первых, у меня была и есть Маришка. Во-вторых, Светка. Мы так наскучаемся друг без друга за неделю, что целых два дня у нас есть, о чем поговорить.
 Во-вторых, была продажа. В субботу с утра я Рема разделила, и, честно отдала пять Фариде, и пять оставила себе. Я продала три и она два. Так что две тысячи, мысленно одолженные у авторов, тут же авторам и вернула. Еще у меня осталось угостить девчонок вечером. Мы пошли в «Лиру». Именно тогда Светка сказала:
 - Иришка, мы уже такие родные, что впору дружить всю оставшуюся жизнь! Давай дружить всю оставшуюся жизнь?!
 Конечно, давай, - сказала я, - Сколько той жизни-то осталось.
 Но в воскресенье вечером я все-таки зашла к Фариде. Вацлавак же, мимо не пройдешь. Оттуда мчится тройка до наших Моджан (или, как говорит Маришка, тройка скачет). Да и посмотреть, что делается.
 Делалось несусветное: Фарида не повесила ни одной моей работы, а все свое непотребство развесила сверху донизу, так что и тебя от меня закрыла.
 - В чем дело, Фарида? – спросила я, - Мы же договаривались. Даже в самый ветер, когда у меня висело всего четыре работы – две из них были твои.
 - А я и без развески тебя хорошо продаю, - огрызнулась она, - Не то, что ты – меня.
 - Стоп, - сказала я угрожающе, - Это не ты мои работы продаешь, а они сами продаются, потому что они хорошие. Ты же такого дерьма набрала, что его при всем желании продать невозможно! Ладно, пусть. Я твои работы тоже не буду вывешивать, они мне только станек позорят.
 Развернулась и пошла. А ты вышел откуда-то сбоку, нос красный, глаза больные. Сказал тихо:
 - Когда уже Вы выйдете? Я тут без Вас совсем заболел.
 И вся моя злость прошла. Даже на Фариду. Что с нее взять, с аматерки. Продавала свои хрустали, вот бы и продавала. Нет же, в искусство потянуло. Да и не ее одну.
 - До – послезавтра - потерпишь? – я засмеялась.
 - Попробую, - ответил ты.
 
 9

 Весь понедельник я носилась по ужадам, как угорелая, да все без толку. Никто не знает, что грядет первого января, но доподлинно известно, что грядет. Видимо, все-таки конец света.
 Поэтому на станек к Фариде я заглянула только вечером.
 - Я дико извиняюсь за вчерашнее, - понеслась Фарида с места в карьер, - Ты совершенно права, я набрала одного дерьма, а если и есть что-то стоящее, то оно и на других станках есть. Мне нравится твоя теория «эксклюзива». Верни мне Пальмиру, у меня его в пятницу три раза спрашивали. Я уже отдала трем авторам их работы. Подскажи, как лучше, я все сделаю.
 Много ли мне надо?! Да и не бросать же Фариду на полпути. Тем более, что я станек отбила, а она еще нет.
 - Ладно, я тебе Катю дам. Как себе. Будешь мне отдавать только цену комиссии. Только уговор – до завтрашнего дня разгреби все свои залежи. Таскать же невозможно.
 - Все сделаю.
 И правда. Наутро я сама смогла дотащить папку Фариды до станка.
 Но крышу мне все равно натягивал ты.
 И так веселился, прямо ликовал при этом, будто не осклизлые веревочки замерзшими пальцами завязывал, а перебирал монисто на груди пэри.
 - Я тут чуть без Вас не умер, - докладывал ты, - Каждый день то дождь, то снег. Горло болит, температура, кажется, и сейчас есть…
 Я потрогала твой лоб губами. Он оказался вполне прохладным.
 - Сочиняешь, - сказала я, - Ну что, по стаканчику?!

 10

 Так мы отработали Вацлавак. «Жадная слава». Жадная по-чешски – никакая. Какие же мудрые люди, эти чехи. Разумеется, я напродавала много творческих работ. Но продавала я их всегда с чудовищной «слевой»(скидкой – ну не прелесть ли?). Меня все время губило чувство, что мне сначала полторы тысячи нужно «отбить», а потом уже работать на себя. И чтобы «отбить» - я вставала на уши. Никогда бы в жизни на Гавелаке я не продала Рема, допустим, за две с половиной тысячи при комиссии две. Но тут думала «пятьсот крон- все вперед», и продавала. Не знаю, что о себе думает пан Шмерда, но он, наверное, думает, что он самый умный. Не только я – все в округе отбивали станек и радовались, как будто мы сюда пришли пану Шмерде денег заработать. Да еще при такой погоде! Да еще при таких условиях труда!
 Однажды налетел ураганный шквал ветра, и все папки полетели в грязь (и папки, и мамки – как любит шутить Никольская). Особенно пострадали верхние работы, пришлось потом просить авторов менять паспарту, и еще три дня перед ними извиняться.
 И вторая половина торгов прошла у меня вяло. Я почему-то рассчитывала, что именно к Рождеству все все начнут хватать, а все хватали, в основном, всякую дребедень с соседних станков – кулончики, бусики, хрустальных кошечек, варежки, шарфики…
 - Надо было нам на шапки идти, - сокрушался ты, - Там продавцы по две тысячи зарплаты каждый день имеют, а Вы тут дрожите над этой размалеванной бумагой!
 - Это не размалеванная бумага, - возражала я, - Тут лежит кусок души художника.
 - Да какие они художники, Ира, - возмущался ты, - Рисуют одно и то же. Что продается, то и рисуют. Продажные шкуры.
 - Они профессионалы. И, в отличие от тебя, живут своим профессиональным трудом. Ты же ешь из их рук и их же ругаешь. Это некрасиво.
 - А красиво каждый вечер напиваться так, что искры из глаз сыплются?!
 Это уже напоминало семейный скандал.

 11

 Мне пришлось занять три тысячи у Фариды. Я хотела купить Наташе новое платье на Новый год. У нее появился мальчик Франта, и они хотят новогоднюю ночь провести на дискотеке. Плюс мне нужно было купить голубую ель для Владика, я обещала, потому что он вот уже неделю болел.
 И какая холера дернула меня с Гавелака?! По крайней мере, результат был бы тот же, а сколько нервов было бы сбережено! Сколько тепла! Я же билась и билась на таком холоде, что другой день лежала под одеялом, не поднимаясь, и за целый день согреться не могла. У меня все болело. Все разрывалось на части. Устами младенца глаголет истина – думала я о тебе, - ни один художник не стоит того, чтоб за него так убиваться. А еще я думала – как ты там, каждый день, без выходных?! Это же с ума сойти можно. Еще не такого наговоришь.
 - Да, - сказала дочь, оглядев меня однажды таким утром, - Вроде, в первый наш приезд мы жили гораздо лучше. Вспомни, всего через год мы купили машину.
 - Да ее и сейчас удалось бы купить – такую-то – две тысячи долларов, подумаешь. Я на мамин приезд истратила тысячу долларов.
 - Ну, не знаю. Еще мы купили видео-двойку.
 - Зато мы жили нелегалами. А сейчас я уже две видео-двойки отдала за твои и свои документы!
 - Все как-то идет по кругу, - сказала дочь, - Ты уперлась в эти картинки, и не ищешь выхода. Ты перестала следить за собой, мама.
 Она ранила меня в самое сердце.
 Тем более, что это была правда.
 И это она еще мягко выразилась. На самом деле, я сейчас выгляжу, как постоянно пьяный извозчик. Или даже извозчичья лошадь. Постоянно пьяная извозчичья лошадь. Я ненавижу крепкие напитки, а, между тем, без фернета, уже к часу дня начиная, выстоять на таком холоде не могу. В 2000-м году я буду праздновать свое сорокалетие.
 Страшно хочется отпраздновать его под лозунгом «Двадцать лет псу под хвост».
Факт, только в детстве и в ранней юности человек бывает счастлив и беззаботен.
 Вот что мне делать с этим сорокалетием?!
 Права Никольская – сомнительный возраст, непонятное на душе.

 12

 Ласт дэй! Ей Богу, ласт дэй!!
 И выглядели мы сногсшибательно, однако шел дождь со снегом, и в три часа дня крыши у нас отняли, повырубали свет и начали сматывать удочки. Мы перешли в фанерные домики, и там разбирались с авторами (Фарида), и друг с другом еще часа два.
 Но: я продала в последний день Гора за полцены(он разрешил мне по телефону) – это тысяча крон, и четыре принта Шитого, это восемьсот, потом Маришку большую –это пятьсот крон, и Маришку маленькую – это двести. Эти двести я потратила ей же на подарок – хрустального котенка (заразилась-таки, стоил триста пятьдесят крон, но, как и мы, все все отдавали за полцены), и когда вернули залог за крышу – рассчиталась с Фаридой. Итого, из окружного боя вышла со следующим результатом: всего оборот составил сто пятьдесят тысяч. Из них сто – авторские!! Двадцать я отдала за место, прошу заметить, не под солнцем. И заработала, стало быть, тридцать тысяч, которых не видела.
 Тридцать тысяч за тридцать дней. Такие же деньги я зарабатываю на Гавелаке.
 Правда, из тридцати дней я работала всего пятнадцать. Значит, все не так плохо, как хотелось бы. По любимому выражению Маришки.
 
 Но больше я на торги не пойду.
 Лучше я пойду завтра в парикмахерскую.
 Но ведь был же какой-то смысл, что мы отстояли там?!
 Не может быть, чтоб не было никакого смысла!
 Со временем я себе придумала, что этим смыслом был ты.