Ни дождь, ни снег, ни лед, ни град,
Не остановят нас"
Девиз почтовой службы США
Дядя Степа обладал большим опытом работы и поистине гигантским авторитетом у коллег. Даже начальник почтового отделения, заискивающие с ним поздоровавшись, спешил укрыться в своем кабинете от неодобрительного и пронзительного взгляда этого весьма примечательного человека. Шептались, что у дяди Степы были большие друзья даже в министерстве Связи, и, глядя на его внушительную фигуру, легко было в это поверить. Вызывало удивление лишь то, что он до сих пор сам не работает в министерстве, или, по крайней мере, не возглавляет какой либо центральный почтамт. Поговаривали, произошло это по его собственному желанию, а отнюдь не из-за отсутствия предложений. Естественно, речи о том, чтобы посылать такую авторитетную фигуру разносить письма даже не шло. Удобно расположившись в своей маленькой персональной каморке на старом топчане, он просматривал свежие газеты, и каждый раз неодобрительно хмыкал. Не брезговал он также вскрывать чужие посылки и письма. Из бандеролей извлекалась еда, а не понравившиеся письма шли в маленькую печку-буржуйку, которую дядя Степа оборудовал в коморке собственными руками. Старик любил тепло.
Молодой начальник почты, в первый раз увидев, как дядя Степа бесстрастно сжигает письма, робко попытался указать ему на недопустимость подобного поведения и даже нарушение почтового устава, на что дядя Степа довольно резко ответил, что пищевые продукты могут испортится из-за долгой транспортировки, что же до писем, то он, слава богу, обладая прекрасной памятью, помнит их дословно, а значит ничего важного потерянно не было, бумага же в наше время очень дешева, и он готов возместить её цену прямо сейчас.
Начальник, окончательно растерявшись от этих весомых аргументов, собирался было продолжить спор, но внезапный звонок телефона заставил его замолчать. Подняв трубку, он несколько секунд довольно задумчиво слушал, затем, сильно побледнев, сказал «Есть», неожиданно четко, по военному, отдал честь неизвестно кому, и исчез в недрах своего кабинета, откуда не показывался несколько недель. Молодая стажерка Вика, единственная кто видел начальника в то время, с недовольством отмечала, что, когда она приносила ему в кабинет продукты и кофе, он, по её выражению: «потерял интерес к жизни и вообще ко всему, что его ранее интересовало». При этом она краснела и одергивала юбочку. Это породило массу слухов, в частности старейшая (разумеется, после дяди Степы) работница Мария Никитовна бормотала что-то о «молодых карьеристках, которые еще институт не окончили, а все туда же», а водитель Николай Евдокимович утверждал, что начальнику звонили даже не из министерства, а откуда-то повыше, аргументируя это тем, что он сам бы при других обстоятельствах ни за что не потерял бы интереса к жизни. При этом он подмигивал и смачно ржал, поглядывая на Вику, от чего та краснела, хихикала и тупила глазки, незаметно поглядывая на мужскую часть коллектива. На вопрос же, как на верху так быстро узнали о разговоре, он тыкал пальцем в потолок и громко объявлял: «что уж они то все знают». После этого разговор обычно затихал и все в каком-то исступлении возвращались к работе. Впрочем, меньше чем через месяц начальник твердым шагом вышел из своего кабинета и демонстративно прошествовал мимо своих подчиненных. Проходя же мимо коморки Дяди Степы, он дружески кивнул своему недавнему противнику, не рискнув впрочем пройти к нему, и, дождавшись вялого ответа, спешно покинул почтамт.
Уже на следующее утро начальник появился на работе чисто выбритый, благоухающий одеколоном, и первым делом вызвал себе в кабинет Вику, чтоб «прояснить некоторые процедурные вопросы». Через некоторое, достаточно продолжительное время, Вика вылетела из кабинета сияющая, оправляющая по пути одежду, и объявила, что процедурные вопросы прошли весьма успешно. Хихикать и поглядывать на мужских членов коллектива она с тех пор абсолютно перестала. Разве что изредка и абсолютно незаметно.
Странным образом это укрепило авторитет как начальника так и дяди Степы. Женщины, работающие в почтамте, начали усилено кормить начальника домашней выпечкой и зазывать к себе в гости, повергая Вику в глухое раздражение, а мужчины предлагать распить с ними чая, находящегося в пол-литровых бутылях и при этом почему-то абсолютно прозрачного. От всех этих предложений он отказывался, приводя в восторг не только Вику, но и прочих работников. Дяде Степе же в комнату был поставлен телевизор, чему он очень обрадовался. Правда, по неведомым причинам, на следующий день, телевизор сгорел, но это обрадовало его еще больше. После этого дядя Степа и начальник жили в одном почтамте, вполне довольные друг другом. Начальник с утра здоровался со своим уникальным сотрудником, тот невнятно что-то бурчал в ответ, а после они расходились и весь оставшийся день не обращали друг на друга внимания. Эта идиллия продолжалась вплоть до приезда проверки аж из самой Москвы.
Ревизия проходила вполне стандартно. На пару замечаний проверяющего: «а вот не правильно посылочки то здесь хранятся», «не оперативно уведомления разносите, товарищи», следовало слегка виноватое пожатие плечами и робкая улыбка начальника, мол «стараемся, но вы же понимаете ситуацию» и т.п. Ревизор воспринимал извинения вполне благосклонно, поглядывал на практикантку Вику, от чего она опять приобрела привычку хихикать и строить глазки, и было ясно, что ничего не омрачит проверки, пока взгляд строгой комиссии не упал на прикрытую дверь подсобки. Эта дверь вызвала живейшее любопытство приезжего. Заминка в ответе про назначение помещения подогрела интерес. К ужасу начальника дверь бесцеремонно была распахнута. Ревизор, радостно повизгивая про нецелевое использование помещения, залетел в дверь и уставился на дядю Степу. После обвел взглядом комнату, полную вскрытых посылок. Особое внимание его привлекла буржуйка, полная горящих писем, осмотрев которую он вновь перевел глаза на дядю Степу. Лицо его побелело, пожалуй, посильнее, чем у начальника после достопамятного звонка. Очень вежливо, явно волнуясь, даже слегка заикаясь, он, как мог, поздоровался. Дядя Степа нехотя поднял глаза, в которых мелькнуло что-то типа узнавания. Через несколько бесконечно длинных секунд, он буркнул невнятное приветствие и перевернулся на другой бок. Ревизор на цыпочках вышел из коморки и прислонился спиной к бережно закрытой двери. Лицо его постепенно приобретало нормальный оттенок.
- Так вот почему никто не хотел ехать, - пробормотал он еле слышно, а после, отставив левую руку вбок, и делая ей хватательные движения, почти закричал, заставив всех вздрогнуть, - ЧАЮ!!!
Кружка чая, в рекордные сроки поданная Викой, была с неким пренебрежением отвергнута небрежным взмахом руки, что повергло большинство коллектива в полную растерянность. Лишь зашедший Николай Евдокимович оценил ситуацию с первого взгляда и сразу подал в протянутую руку слегка початую бутылку. После долгого глотка бледность окончательно покинула лицо ревизора. Николай Евдокимович с восхищением посмотрел на изрядно опустевшую бутыль и предложил продолжить, многозначительно звякнув портфельчиком. Московский гость, казалось, ничего не имел против. Почта была заперта на ключ, на дверь повешено пыльное объявление «вышла на 5 минут», и все расселись с целью слегка поправить нервы после этого непростого дня. Особенно налегал на водительский чай обычно непьющий начальник, который мысленно уже попрощался со своим местом.
- Да, - внезапно прервал молчание изрядно захмелевший ревизор, – а ведь знали где он. Могли бы уж меня и не посылать. А может на наше знакомство и надеялись.
В ту минуту казалось, что само здание почты затаило дыхание, надеясь услышать наконец, кто же такой дядя Степа, настоящего имени которого не знал даже бухгалтер, которому приходилось выписывать зарплату на вымышленное имя, против чего получатель впрочем никогда не протестовал. Однако ревизор, казалась, ничего не замечал.
- Первым почтальоном можно считать Прометея, - рассуждал он, - а ведь все здесь знают чем он закончил, - и обвел взглядом присутствующих, которые согласно закивали, все, кроме Вики, слегка обиженной за отвергнутый чай, и назойливо искавшей утешения у начальства, которое, будучи в сильном опьянении, уже ничего не чувствовало и не хотело. Наверное, поэтому несчастная девушка и решилась спорить:
- Прометей огонь украл. Он скорее шпион был промышленный, чем почтальон.
- Можно подумать ты тут не разу чужие письма не читала, - небрежно отмахнулся москвич, заставив Вику покраснеть и надуться еще больше, - огонь он доставил? Остальное не так важно.
- Помнится, я только попал на работу в центральный почтамт, совсем молодым студентом. В руководители мне дали вон, его – он кивнул в сторону коморки дяди Степы, - народу нас там работало много, так что время свободное иногда оставалось, а парни мы были молодые, глупые, время на шалости оставалось. То в почтовый теннис играли, то в отделе нелеквида пропадали…
- А почтовый теннис это как? – спросила, ненадолго забыв сердится, Вика.
- А вы так уже не развлекаетесь? Берешь посылку, запоминаешь отправителя, и отправляешь её назад, придираясь к какой-нибудь мелочи. Её перешьют и снова оправят. Побеждает тот, кому попадется придурок, который пошлет её наибольшее количество раз…
- А я думала, что это моя придумка была, - хихикнула Вика, и осеклась под укоризненными взорами старших коллег.
- Эх, самонадеянная молодость, - вздохнул, объясняя общую обиду, ревизор, - спросила бы сослуживцев, они бы тебе такое рассказали… Нас и контролировали сильнее, чем вас сейчас, так что приходилось так развлекаться, чтоб не одна собака не прискреблась. Помню, были шутники, так они в графе «Куда» или «Кому», ставили «в задницу», или «на деревню дедушке», ну или там «генеральному секретарю» или «Ленину», так мы им штамп «Адресат выбыл» ставили, и назад отправляли, так прям душа радовалась, будто с хорошим человеком поговорил. Или повестку незаполненную кому в конверте послать, или уведомление… Эх, юность… Так то все и началось. Пошли мы как-то в отдел неликвида за новой партией писем с шуточными адресами. Смотрим, а там ящичек стоит, небольшой такой, а главное, вчера его еще не было. Подписан – Греция, Пандоре, а в графе отправитель, скромно так, Бог, обратный адрес - Рай. Ну, тут мы удивились. Писем к богу – девать некуда, а вот чтоб от него… Боги писем обычно не посылают, они в психушках сидят, а от туда письма не к нам шли, а в другие, более зловещие учреждения. Кто в основном сидел-то? Любопытно нам стало и жутко от чего-то. Позвали начальство. То сначала идти не хотело, но таки соизволило поднять за… заявку проверить. Пришло, походило, удивилось. Стало справки наводить. Тут то и всплыло, что посылку никто в этот отдел не ставил. Перепугалось начальство страшно, «происки империалистов» завопило, про бомбу с часовым механизмом что-то, в общем шум, гам. Кто-то милицию вызвал, те - ЧК и саперов. Вскрыли посылку, а там ящичек из чистого золота, и буковки сверху. Начальство как золото увидело, так сразу инфаркт, от того видать, что само не догадалось открыть и себе прибрать. Тут все вокруг захлопотали, про лучи смерти и ядовитый газ закричали, в общем гама еще больше стало. А меня к ящичку как будто магнитом тянет, и не стянуть (какое там, когда вокруг ЧК?) а любопытно просто очень. Руководитель мой рядом стоит, тоже видать зацепило. Смотрю на ящичек, надпись вроде как не на нашем, а смысл понятен. Посылаю, мол, тебе Пандора вторую шкатулку. Эту можешь смело вскрывать, там счастье человеческое, а несчастья, что ты открыла, туда сами затянутся… Только дочитать не успели, подбежал страшный, ясноокий, в кожанке, с маузером… Не знаю, может и было там что-то типа ядовитого газа, мне у него еще и огненный меч почудился… А дальше - все как в тумане… На утро только очнулся. Все, думаю, прощай свобода, десять лет без права переписки, за проникновение в военную тайну… Глаза открываю, а там почтамт наш, и все работают как обычно. Помучался я, помучался, невмоготу стало. Думаю, будь что будет, не узнаю, помру от любопытства. Молодой был… Поискал своего руководителя, а его нет нигде. Все, думаю, забрали. А оказалась еще страньше…
Тут ревизор надолго замолчал, как бы сомневаясь, стоит ли рассказывать дальше. Задумчиво выпив, в полной тишине, стакан водки, он словно махнул на все рукой, и, наконец, продолжил.
- Оказалась, что ЧеКист увидел, что посылка отправлена около тысячи лет назад. Сделав серьёзный выговор нашему едва откаченному начальству (отчего то немедля получило второй инфаркт), он поинтересовался, всегда ли под руководством ЭТОГО начальника почтамт так задерживает посылки, и просто ушел. Побелевшими губами начальство прошептало приказ срочно принять меры согласно уставу. А вспомнив какие это меры, все немедля пришли в ступор, так как полагалось по уставу передать посылку по месту отправления. Как это сделать никто не знал, однако было ясно, что если меры не принять, наказание падет не только на начальство, но и на нас. И тут вперед вышел мой руководитель. И вызвался отнести посылку. Все вздохнули с облечением. Появился человек, на которого в случае удачи или неудачи можно было повесить все шишки. Зам. Начальника от удовольствия даже посмел пошутить, мол, «иди уж, раз сам вызвался, дядя Степа». Так к нему и прилипло.
- А дальше? – в нетерпении произнесла Вика.
- Дальше? Дальше он начал собирается в дорогу, и собираться основательно. Взял альпинистское снаряжение, гитару, сборник песен Высотского и ящик консервов. Собирался он взять еще и письма к богу, но ему не позволили, так как в те года такие письма отправляли прямо в ЧК. А вот письма к уже умершим людям он все-таки взял. Когда его спросили, каким маршрутом он собирается следовать, было отрапортовано, что первым делом собирается проверить адрес на греческой горе Олимп и там попытаться узнать, куда выбыл адресат. Конечно, ему никто не поверил, но командировочные деньги ему выдали с радостью, лишь бы избавится от этой зловещей посылки. Некоторые считали, что он собирается стать невозвращенцем в Греции, некоторые, что таким образом он запутывает следы и уйдет через горы в Америку(а что там еще океан, так кто его географию помнил? Да и зачем? Дальше Болгарии все равно не уехать). Консервы же и деньги ему нужны на первое время, пока он не переплавит золотую шкатулку. В течении полугода его не было. Странно, что за все это время не было никакого расследования в нашем почтамте, лишь начальство уволили по формулировке, «разгильдяйское отношение к доверенным историческим экспонатам». А через пол года он вернулся, обтрепанный, малоразговорчивый, да и боялись с ним разговаривать, особенно после того, как он отчитался за доставку корреспонденции. Лишь зам. начальника посмел спросить о том, как его приняли по месту назначения, на что получил ответ таким голосом, что не только зам, но и все мы отшатнулись. Как сейчас эту фразу помню: «дальше ворот привратник не пустил».
А после этого работа потекла по-прежнему. Только вот повадился он после этого письма жечь. Утверждал, что так они быстрее доходят до единственного адресата, который хоть что-то значит, и что может так он быстрее обратит внимание на то, что творится вокруг. Сначала хотели ему за это выговор влепить, а после дали похвальную грамоту за «введение термической обработки писем содержащих возможное биологическое оружие» да и перевели из Москвы от греха подальше.
- А почему считали, что он просто не гулял полгода в горах?
- А чего его просто не уволили взашей?… - раздались вопросы со всех сторон.
- Эх вы. Да разве посмел бы он вернутся, если бы не отнес посылку? Времена-то были какие? Да и не такой он человек был… А уволить… Боялись его, да и сейчас боятся. Один раз он бога нашел, вдруг и второй раз получится? А вдруг он ему докладную на всех нас напишет? – И такая тоска была в его голосе, что все представили не страшные последствия такой докладной, а маленькую, усталую фигурку почтальона с большой сумкой на фоне больших золотых ворот…
На следующий день ревизор уехал, написав прекрасную характеристику почтамту вообще и начальнику в частности, рекомендовав, впрочем, некуда его не переводить, дабы не разрушать сплоченный коллектив, и жизнь потекла как прежде. Дядя Степа все также сидел в своей коморке, а директор работал в своем кабинете. Утром они все также приветствовали друг друга. Особых изменений на почтамте с тех пор так и не было, разве что Вика уволилась, выйдя замуж. Впрочем, на бывшей работе она появлялась, заходя порой к своему мужу.
Да еще сослуживцы узнали, как по настоящему зовут дядю Степу и обращались к нему теперь только по имени. Аполлон.