Сергеев Василий Иванович
ЯНЫЧАРЫ
(МЕЧ ИСЛАМА)
Посвящение
...Я не пропущу тебя через себя, – говорит порог, – пока ты не скажешь мне моего имени. ... Я не открою тебе, – говорит замок двери, – пока ты не скажешь мне моего имени...
Египетская «Книга мертвых», гл. 127
...Над кузницей сияли крупные и чистые осенние звезды. Терпко пахло прелым листом и грибной свежестью. Здесь Абдаллаху была известна каждая пядь, и все же он подходил к кузнице с неожиданным трепетом, вспоминая шестую книгу Энеиды:
«Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной,
Каменной, озером черными сумраком леса хранимой» .
Обряд он знал наизусть и пребывал в состоянии полной ритуальной чистоты. Но обряд предусматривал контрольные испытания, и Абдаллах не знал, в чем они будут состоять.
...Их было семеро, все – знакомые кузнецы, но лишь об одном, об Али, он знал доселе как о члене братства... С бритыми головами, окладистыми и кудреватыми бородами, в ночной темноте, освещенной лишь горном, они выглядели необычно, таинственно и даже пугающе. Элементом внешней символики бекташи были два цвета, пурпурный и золотой; ленточки этих цветов, в знак торжественности момента, украшали чалмы всех семерых.
...В кузницу ему войти не дали. Двое – Мустафа и Карим, Абдаллах хорошо знал их обоих – уперли ему в грудь острия обнаженных сабель:
– Во имя Аллаха, откуда ты, кузнец дуба?
– Из леса, – голос Абдаллаха сорвался. Он знал, что так и будет, выучил ритуальные тексты, но все выглядело так всерьез, что он почти испугался.
– Кто отец твой?
– Подними глаза к небу.
– Где мать твоя?
– Опусти глаза на землю.
– Кто ты сам?
– Ищущий...
– Чего ищешь ты?
– Света...
– Свет рождается из мрака: нет ему другого пути. Солнце меркнет и уходит в ночь; зерно падает в черную холодную землю. Готов ли ты пройти путь Солнца и зерна, путь холода, скорби и отчаяния?
– Готов, если вы поведете меня!
Мустафа и Карим отступили, отвели сабли от его груди. Абдаллах, как ему было объяснено заранее, засучил шальвары, и Мустафа с Каримом нанесли ему небольшие надрезы на кожу у колен, тут же повязав кровоточащие ранки пурпурными бантами, ленты которых достигали пола . Это должно было символизировать льющуюся из перерубленных колен кровь. Затем они повели его к горну, вокруг которого стояли остальные пятеро. Здесь к ибн Инджилю обратился Али:
– Чтоб пройти путем Солнца и зерна, ты должен быть откован из стали – и нет иного пути к этому, как раскалить тебя в горне и бросить на наковальню, под молот. В залог искренности своих слов, положи свою руку сюда...
Абдаллах чуть не ахнул: на краю горна стоял длинный керамический тигель. В нем – в моче рыжеволосого мальчика или козленка, которого три дня кормили только папоротником, – закаляли готовые клинки. Но сейчас он был полон расплавленным металлом: Али, явно специально, с усилием стронул тигель с места, и свинцовая поверхность металла тяжело колыхнулась. Она еще подрагивала, качая багровые блики, когда Али простер над тиглем руку, высыпал порошок анаши – и по поверхности металла побежали крохотные искорки, от желтоватых крупинок потянуло голубоватым дымком со знакомым маслянистым запахом...
– Ну! Что ж ты медлишь!
Окрик Али, которому Абдаллах привык верить, как себе, произвел обычное действие: он, простившись в душе со своей рукой, ткнул ее, растопырив почему-то пальцы, вперед, в расплавленный металл...
Одобрительный гул встретил это его движение – видно, не часто приходилось бекташи видеть такую отчаянную решимость! Лишь затем, уяснив себе это, Абдаллах ошеломленно понял, что рука его, похоже, целым-целехонька... Он вытащил ее из тяжелого горячего металла , недоуменно поднес к лицу: действительно, все на месте, ни обугленных лоскутьев кожи, ни ожоговых волдырей... Мустафа мгновенно обвязал ему руку полоской златотканной парчи.
– Далее над горном тебя заменит твой барашек, – раздался знакомый голос (барашка Абдаллах привел еще днем, и он уже был освежеван), – но другую руку на наковальню, под молот, ты должен положить сам...
Али взял в руки большую деревянную киянку, которой правили латы и окончательно формовали кольца уже связанных кольчуг. Дубовая, она была, пожалуй, потяжелее иной кувалды. Он с чудовищной силой грохнул ею о наковальню, поставил к ноге, придерживая левой рукой, а правой повелительно указал, куда положить руку...
Это испытание было для Абдаллаха, еще не оправившегося от изумления, не менее неожиданным, но все же показалось ему значительно более легким: если в первом случае можно было подозревать какой-то подвох, расчет на сообразительность, и сожженная рука вполне могла быть отнесена на счет дури самого посвящаемого, то здесь все было ясно. Если Али раздробит ему руку – это будет целиком на его совести! Но здесь явно что-то тоже предусмотрено, и рука, конечно же, останется целой. Так что оценивается лишь готовность и умение повиноваться. Вот почему рука Абдаллаха лежала на наковальне, пока эти мысли еще мелькали в его голове. Впрочем, он понимал, что не так-то просто удержать на месте руку, на которую с чудовищной скоростью падает тяжеленный молот, и потому придержал левую руку правой...
– Если хочешь – закрой глаза!
Абдаллах отрицательно мотнул головой.
Молот в руках Али едва ли не со свистом рассек воздух и без малейшей заминки обрушился на наковальню, руку, лежащую на ней... У Абдаллаха все похолодело и сжалось не только в груди, но и, казалось, в голове... Он, разумеется, вздрогнул и дернулся, но у него хватило сил не отдернуть руку, и новый, еще более радостный и раскованный гул восторженного одобрения отметил этот факт! Абдаллах же, как и в первый раз, недоуменно глядел на свою руку, мясо которой должно было быть расплющено в кровавую лепешку , а кости – растрощены в осколки... Она между тем была целым-целехонька, лишь вся покрылась гусиной кожей, – и вот, на его глазах, ее тоже украсили златотканным бантом.
– Ты прошел испытания, – возгласил Али. – Тебе осталось лишь принести клятву верности Братству...
– Клянусь Аллахом... – начал Абдаллах... В горле запершило, он закашлялся, и кто-то из кузнецов мгновенно протянул ему турий рог кумыса...
– Клянусь Аллахом никогда и никому не открывать без повеления братьев тайны знаков, прикосновений, слов учения и обычаев Братства, – ни тех, которые мне теперь известны, ни тех, которые могут быть мне вверены или станут известными впоследствии. Клянусь ни в чем не изменять Братству ни словом, ни каламом, ни телодвижением, ни мечом, ни умыслом, ни взглядом. Клянусь являться по первому зову братьев и выполнять их повеления, как свои собственные желания, со всем тщанием и прилежанием, заботой и умением, ловкостью и осмотрительностью, какие только дарованы мне Аллахом, даже если смысл повелений оставлен для меня тайной. Если достичь поставленной цели невозможно, не отдав своей жизни, клянусь безоговорочно отдать ее во имя Братства. Клянусь никогда не оставлять в беде никого из братьев и являться им на помощь по первому их зову...
Если я не сдержу этой клятвы, то да отсекут мне руки, взявшие меч или калам для нечестивого дела, и ноги, ведшие меня на него, и да испепелят их; да вырвут у меня изо рта предавший братьев язык, да зальют мне горло расплавленным свинцом; да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, и да сожгут его потом и развеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника!..
Абдаллах замолчал, отчетливо понимая, что вошел в совершенно новый мир, возврата из которого уже нет. Произнося слова клятвы, он вдруг как бы заново – или даже впервые – понял, что, собственно, он обещает, в чем, собственно, клянется, – и против своей воли почувствовал, что если братья, имеющие право приказа, пожелают, то они могут заставить его свить веревку из себя самого... Поэтому он подавленно и опустошенно молчал...
– Высказывайтесь! – возгласил Али.
Ритуал начался с самого младшего, Мухаммеда, в черной бороде которого не было ни одной серебринки. Он подошел к Абдаллаху лицом к лицу, положил свою правую руку на его правое плечо, причем его мизинец особым образом нажал на основание ключицы, и, глядя ему в глаза, произнес:
– Ты прошел испытания. Здравствуй, брат!
Один за другим к нему подошли еще четверо, приветствуя своего нового брата, и каждый показал еще один условный тайный знак. Предпоследним подошел Карим. Показав очередной знак и приветствовав брата, он попросил внимания:
– Этим знаком пользуются все наши. Но если тебе пожмут руку вот так, – он показал, как, – знай, что этот посвященный поставлен мною под сомнение. Вместо настоящего я показал ему этот знак – и известил об этом братьев...
– Нас торопят «сверху», – пояснил Али. – Им легче пердеть, чем нам нюхать! Но иногда, впрочем, очень редко, мы идем навстречу их требованиям и посвящаем новичка при согласии шести, а не семи членов, оставляя его на какое-то время под особым контролем. Того новичка готовил и настоятельно рекомендовал Мухаммед, и мы пошли ему навстречу; но если Карим окажется прав, Мухаммед лишится мизинца...
– А тот... новичок?
Али потупил глаза:
– Речь идет о вещах слишком серьезных... Более серьезных, во всяком случае, чем жизнь червя, который так хорошо умел отводить всем глаза, что его долго принимали за человека... Всякий человек хорош, да не для всяких дел. Если человек может стать предателем – он сразу становится проблемой... Разумеется, мы решаем ее, тщательно взвесив все возможности и не раз выполнив необходимые проверки. Знаешь ли, рыба мечет миллионы икринок, но лишь несколько из них становятся рыбами. У нас соотношение намного выше!
Но в сторону это! Ты прошел испытания! Поздравляю и рад за тебя. Не так часто мнение братьев бывает столь единодушно – ни у кого ни тени сомнения! Но ты заслужил это!
– Тот... посвященный, в котором усомнился Карим... ему вы тоже сказали, что он прошел испытания?
– Ты невнимателен, но это я отношу сегодня на счет волнения. Да, сказали, клянусь Аллахом. Но Карим дал ему только один знак – проверочный, и он остался в неведении об этом. Тебе же даны два знака. Понял теперь?
Абдаллах облегченно вздохнул.
– Ну, здравствуй же, новый наш брат перед лицом Аллаха! – воскликнул Али. Он полуобернулся назад, выхватил саблю из ножен, которые, вместе с перевязью, держал наготове Мустафа, воздел в вышину свободную руку и слегка ударил Абдаллаха саблей по плечу у самой шеи, так, что это могло имитировать и смертельный удар. – Поистине, это твой меч, и ты отныне имеешь право обнажать его всегда, даже без приказа, если опасность угрожает вере в Аллаха или жизни и здоровью тени его на земле, нашему пресветлому султану; нашей богохранимой стране и представителям ее власти; твоим братьям и Братству в целом, ну и, разумеется, лично тебе или дорогому для тебя человеку, даже если он не член Братства. Ну, без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!
Говоря это, Али вбросил саблю в ножны, взял из рук Мустафы пояс и перевязь и опоясал им Абдаллаха.
– Отныне ты – наш полноправный брат! – воскликнул Али. – А теперь – к столу! Отдадим должное и барашку, жаренному с травами и специями, и кумысу... Будем радоваться, ибо не пройдет и нескольких дней, как ты попадешь в руки не тех, кто учит, а тех, кто приказывает, – не всегда обдуманно, не всегда справедливо, но всегда – требуя полного и безоглядного повиновения. Будем надеяться, что и это испытание окажется посильным для тебя...
Абдаллах, будучи знакомым с ритуалом, все же осторожно спросил, можно ли ему сесть к дастархану уже без ленточек.
– Мой мальчик, ты все еще по локоть золотой, по колено серебряный? – шутливо ужаснулся Али. – Не забывай, что барашек, которого мы съедаем, в фигуральном смысле заменяет нам тебя. Ты – ритуальная жертва. Так что потерпи немного! А этими ленточками ты будешь по торжественным случаям обвивать свою чалму... Но сначала – салят...
Он, а за ним и все остальные привычными жестами расстелили молитвенные коврики...
***
– Прежде, говорят, посвященный тут же закаливал свой меч, положив его в горн и погрузив затем в тело раба... – заметил, усаживаясь за стол и отрезая кинжалом первый кусок баранины, Мустафа.
– Или рабыни, – сладко причмокнул Мансур, также орудуя кинжалом в туше.
– Так давно уже не делается... – с сожалением цокнул языком Карим, придвигая чашу кумыса...
Абдаллах невольно вздрогнул: холодок пробежал меж его лопаток к затылку.
– Они шутят, – успокоил Абдаллаха Али.
***
...Средневековье, наивные годы человечества, когда готовность к послушанию проверялась в манипуляциях, сходных с детскими играми, а произнесенным клятвам верили и посвящающий, и посвящаемый!
От тайных посвятительных ритуалов тех времен остались невнятные обрывки, и автор кается здесь, что он вряд ли достаточно точно восстановил этот ритуал семисотлетней давности, по тем очень немногим клочкам информации, которые были у него в руках. Писал, надо сказать, с чувством грусти о невозвратности тех романтичных и гуманистических технологий посвящения. Ибо пройдут сотни и сотни лет, придет XIX, потом XX век, и порядок «посвящения» во многих тайных орденах и подпольных (а иногда и легальных) политических партиях и разного рода «фронтах сопротивления» окажется совершенно иным. Клятва в том или ином виде останется – но она превратится в чистую формальность. А вместо того, чтоб положить руку на наковальню, нужно будет убить политического противника или совершить крупную растрату, ограбить банк («зксы», т.е., акты «зкспроприации» в РСДРП) или растлить малолетнюю, – короче, совершить достаточно сурово наказуемое законом деяние, но не тайно, а дав своим покровителям, руководителям тайного общества, достаточно надежный и эффективный «компромат» на себя, рычаг управления собой...
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\13.BMP»;3.0»;3.0»;
ШЕЙХИ ЮГА
Фатимиды, Айюбиды, мамлюки...
Величье вернул Исмаила сынам
И пеший вступает он в Бейт аль-харам .
Куда б ни пришел повелитель царей,
Всем золото сыплет его казначей.
Нежданно увидел себя богачом
И нищий, и хлеб добывавший трудом .
Фирдоуси. Искандер-намэ
Ф
атимиды, владевшие Египтом до 1169 года, не без внутренних волнений, тем не менее обогащались морской торговлей и успешно отбивали поползновения крестоносцев. Секретом спокойствия было равенство: феллахи получили равные наделы; зерно для посева им давали, зерно нового урожая целиком шло в государственные амбары. Латифундий не было, вся земля – государственная. Частная торговля под запретом. Исмаилизм предписывал Фатимидам считать паразитами на теле народа и купца, который в любую минуту мог стать хлебным спекулянтом, и ростовщика, который во все времена представлялся кровососом, и владельца скупленных земель, отдаваемых им в аренду. Но если не купец и не ростовщик, то кто будет главным лицом в государстве? Им, как и при фараонах, оказался чиновник: учетчик, весовщик, писец. Он был всевластен и всем, чем мог, поддерживал власть, давшую ему такое счастье.
В 1169 году сирийский атабек Нур уд-Дин Зенгид послал курда Юсуфа ибн-Айюба Салах уд-Дина вместе с его братом Малик-Адилем на завоевание Египта. Отчаянное предприятие увенчалось успехом: Египет рухнул, ибо земледельцы, не имевшие ничего, не пожелали это ничто защищать.
«Нет жаждущих укрыться в тени совиных крыльев, хотя бы птица Хумай и не существовала на свете!» – сказал Саади.
Салах уд-Дин низложил последнего Фатимида, бесцветного Адида бен Фаиза.
Успех воодушевил и полководца и его войско. Дальнейшее было похоже на ураган: перед воинственным курдом одна за другой пали крепости крестоносцев: в 1172 году норманны сдают ему Триполис, в 1187 году он захватывает Иерусалим, в 1173м – Йемен. Нур уд-Дин умер в 1174 году, и Салах уд-Дин прибирает к рукам сирийские владения его наследников. Ричард Львиное Сердце в 1192 году вынужден признать силу его оружия.
Но еще раньше, в середине восьмидесятых, в плен к Саладину попадает Великий магистр ордена госпитальеров, выходец из Фландрии, Жерар де Ридфор. Он вступает здесь в контакт с исмаилитами, и вскоре на основании неизвестного секретного соглашения освобождается из плена. Связи ордена госпитальеров с исмаилитами с этого года идут по нарастающей. Конкретно устав «внутреннего ордена» госпитальеров разрабатывает провансалец Ронселен де Фо, который позже и станет его Великим магистром, не внесенным, однако, в официальную номенклатуру...
Эти факты заслуживают особого внимания в свете того, что Салах уд-Дин не жаловал тайные мистические ордена, хоть и не оставлял их своим вниманием. Так, Шихаб ад дину ас-Сухраварди, создателю учения о «восточном озарении» (ал-ишрак), удалось стать близким другом правителя Халеба, ал Малика аз-Захира, сына Салах ад-дина. Салах ад-дин, наведя подробные справки о мировоззрении Сухраварди, узнав о его дуалистичной, зороастрийской, авестийской основе , приказал сыну казнить любимца, оказавшегося ас-санавийа . После долгих препирательств с отцом и проволочек аз-Захир вынужден был выполнить приказ: Сухраварди был задушен в халебской цитадели...
В 1193-м Салах уд-Дин умирает, и империя, раскинувшаяся от Нила до Евфрата, достается его брату Малик-Адилю ибн-Айюбу. Этот последний не желает сохранять империю и раздает владения сыновьям; ни они, ни их потомки не обладали талантами основателя династии, и последовала лавина междоусобных войн и военных союзов с арабами и крестоносцами против единоверцев и родственников. Она «шумна и яростна, но ничего не значит», – она представляет интерес только для историка. Египетские Айюбиды боролись с дамасскими за Южную Сирию, дамасские с алеппскими – за Северную Сирию; в результате Египет достался мамлюкам, а Сирия, как и уделы месопотамских Айюбидов, – монголам.
Потомки Айюбидов в Египте утратили талант полководцев, а их подданные – вкус к битвам: сказались сотни лет тоталитарной диктатуры с «промыванием мозгов» в духе «истинного учения», результатом чего у «воспитуемых» надолго, как это мы знаем по собственному опыту, становится лозунг «скорей бы война, да сдаться в плен». Феллахи и базарные торговцы исправно платили налоги, но не умели и не собирались воевать. Профессиональную армию Айюбиды формировали, покупая рабов – сначала в Судане, потом в Крыму – и обучая их военному искусству. Этих государственных рабов называли мамлюками. Не все мамлюки, однако, были рабами: после разгрома монголами, кыпчаки из причерноморских степей откочевали за Дунай; здесь к ним прибыли послы египетского султана с предложением поступить на его службу. Половцы предложение приняли, и в Египте из них был сформирован корпус мамлюков: это были элитные части, личная гвардия султана. Организованные и сплоченные, мамлюки вскоре стали единственной реальной силой в стране. И в какой-то момент они это поняли...
Понял это и молодой султан Туран-шах, хоть его и не учили в багдадских медресе разбираться в людях. Он хорошо знал юриспруденцию, диалектику, теологию и награждал чинами, назначал эмирами своих фаворитов, филологов и поэтов, часто, как и он, принимавших выспренние, красивые, но немудрые, невыгодные для окружающих и разорительные для страны решения. Это становилось системой – и придворные возроптали. Мамлюки, сила, которая должна быть, по определению, верной опорой трона, показались Туран-шаху главной опасностью для него лично и главным препятствием на пути осуществления им великой гуманистической миссии, к которой он, по его соображениям, был призван.
Он решил покончить с опекой мамлюков и в один весенний вечер, напившись вина, стал рубить саблей толстые восковые свечи в канделябрах, одно за другим выкрикивая при этом имена мамлюкских беев. Мамлюки поняли, что после свеч под саблю пойдут их шеи – и очень скоро: времени для подготовки у них не оставалось. Через несколько дней, 2 мая 1250 года, мамлюки ворвались в шатер султана, разрубили ему руку... Он вырвался, бежал... и был добит стрелами...
Мамлюки возвели на престол ребенка, Камиль-шаха, из потомков Аббасидов, назначив регентшей при нем султаншу-вдову Шеджерет аддурр, мужем которой стал мамлюк – туркмен Айбек. Ровно через семь лет, 2 мая 1257 года он потерял и власть, и жизнь. Закон Мухаммеда позволяет мужчине иметь четыре жены и сколько угодно конкубин, поэтому Айбек, заведя себе очередную пассию, никак не ждал того, что за этим последовало. Айбек любил игру в конное поло и хорошую баню после игры. В баню вслед за ним и послала стареющая и ревнивая султанша своих евнухов со страшным заданием...
Освободившийся престол, вместе с эмирской властью, она предложила своему любовнику...
Монголы и мамлюки
...Сидон я ниспроверг и камни бросил в море...
В.Я. Брюсов. Ассархадон
Пока на берегах Нила спорили о власти и любви, на берегах Онона прошел курултай , принявший решение о походе для достижения берегов моря Запада – «Последнего Моря». Весной 1257 года, когда мамлюки распинали на крестах убийц Айбека и насмерть забивали султаншу-преступницу ногами, монгольские тумены Хулагу-хана подгоняли последние ремешки амуниции, а с будущего пути следования армии сгоняли кочевое население, чтобы сохранить пастбища нетронутыми. В 1258 году тумены Хулагу и Чормагана взяли Багдад, а весна 1259 года застала монгольское войско у Газы. Весь берег Средиземного моря был захвачен, а поход – блистательно завершен.
Кто владеет палестинским берегом Средиземного моря, тот владеет мировой торговлей. Так это было в течение всего средневековья. Поэтому захват монголами берега – точнее, контакт с владевшими прибрежными крепостями крестоносцами-христианами – означал, что Египет, имея порт Александрию, останется при своей внешней торговле, но будет лишен всех прелестей международной транзитной торговли и посредничества. А монголы-христиане, под контролем которых впервые в истории оказался весь караванный путь, эти прелести получили в полном объеме.
Мамлюкам нужно было что-то предпринимать. Их военными вождями стали Куттуз и аз-Захир Бейбарс. Однако как напасть на противника, завоевавшего более полумира без единого поражения?
Но им повезло. Осенью 1259 года умер верховный каан Мункэ. Чингизид Хулагу-хан должен был, в своих же интересах, лично присутствовать на верховном курултае. Да и цель, собственно, была им достигнута, решения курултая 1253 года выполнены, дальнейшие завоевания – не нужны. Хулагу оставил в Палестине «лошкар-и-караул» – два тумена Китбуга-нойона – и отправился на курултай.
И тут Бейбарс получил от Беркэ, хана Золотой Орды, поразительное послание. Через моря и горы тот обращался к чужестранцу с предложением союза, придумав в общем-то формальный повод, чтобы сковать ковы на единоплеменника, на кровного родственника, на чингизида: «Знай, что я друг правоверия, и что [мой враг – ] этот супостат, Хулагу неверный, злодейски избивший мусульман и овладевший их землями. Я рассудил, что ты двинешься на него с одной стороны, а я – с другой. Мы нападем на него с двух сторон сразу и выгоним из его края. Я отдаю тебе мусульманские земли, находящиеся в его руках». Вероятно, им же, Беркэ, было инспирировано начавшееся в том же 1259 году восстание грузин, оттянувшее в следующем году силы монголов от главного, южного фронта, где шли бои с мамлюками. Но в целом Беркэ лицемерил: он оставался верен монгольской Ясе и, согласно решению курултая, передал ильхану Хулагу ряд своих туменов для похода на Багдад и Дамаск. Он не собирался сражаться против них. (Только в 1261 году, после поражения полководца Хулагуидов Китбуги, Беркэ предписал командирам своих туменов оставить Хулагу и либо пробиваться домой, либо уходить в Египет. Тумены ушли в Египет, пополнив войска мамлюков.) Но для чего же ему потребовалось писать это странное письмо Бейбарсу? Почему он искал в нем союзника?
Дело в том, что монголы Хулагу лишили возможности снимать жирные пенки с международной торговли не только мамлюков, но и Золотую Орду... А свели между собой Север и Юг генуэзцы, почуявшие, что если на палестинском берегу Средиземного моря сохранится статус-кво 1259 года, то товарообороты портов Крыма, где они были почти монополистами, и Александрии Египетской, где их флот играл первую скрипку, будут прогрессивно сокращаться!
Поразительным, с точки зрения здравого смысла, оказалось поведение европейцев, и не одних только генуэзцев! Получив в результате «желтого крестового похода» на всем протяжении средиземноморского берега единого торгового партнера, степняков, вот уже 200 лет исповедующих христианскую веру, они остались этим весьма недовольны! Казалось бы, нужно только радоваться, ибо весь мир – от океана до океана! – осенился знамением креста, – но именно в этот момент куда-то исчезают все экуменистические задумки...
Причина была в том, что в Европе в это время не было «европейцев», а в «христианском мире» не было христиан, – так могли думать только простодушные монголы, не искушенные в таинствах западных иерархий. Не придавая значения догматическим различиям между католицизмом, православием и несторианством, они полагали, что все христиане – их союзники. Так было в Золотой Орде, где сторонник несторианства Бату-хан легко нашел общий язык с православным Александром Невским, так было и здесь, где Хулагу легко заключил союзные договоры с царем Киликийской Армении Гетумом I Рубенидом (православие), с антиохийским владетелем Боэмундом VI (монофисит), с монофелитами Ливана...
«Европейцы» были внешне объединены знаком креста, но каждый из них имел свою мошну, и состояние этой мошны было для каждого важнее всего. Столпившись у восточного берега Средиземного моря, как свиньи у кормушки, захватив здесь каждый свой пятачок земли, они энергично, с душераздирающим хрюканьем, отталкивали пятачками и рылами, оттирали боками всех соперников. Каждый хотел оказаться монополистом в этой торговле – пусть даже ценой сожжения дома соседа. Не страшно нищему, что деревня горит: взял сумку да пошел...
Разумеется, здесь, на узкой прибрежной полосе, где вся торговля была морская, в особом положении оказывался тот, у кого был флот: генуэзцы и венецианцы (пизанцы не могли уже составить им серьезной конкуренции), и снова – тамплиеры и иоанниты. Как-то само собой получалось, что у этих же фигурантов оказывались и деньги, – а прочие доблестные рыцари все глубже, по самые уши, влезали в долги. Романтика рыцарства обернулась романтикой чистогана, а военно-монашеские ордена Европы превратились на Востоке в скопище нуворишей и спекулянтов. Торговая монополия монголов была им чертовски невыгодна! Когда монгольские купцы продавали, они, согласовав через гильдию минимальные цены и предельные объемы поставок, могли быть спокойны: никто из них не продешевит. Когда же монголы покупали, они с удовольствием наблюдали, как разрозненные и ненавидящие друг друга европейцы, стараясь сбыть именно свой, уже залеживающийся товар, сбивали друг другу цены!
Терпимее других к монголам относились немецкие гибеллины, имевшие «запасной вариант» торговли – сухопутные контакты с Золотой Ордой; злейшими врагами оказались паписты-гвельфы и их вассалы – ордена иоаннитов и тамплиеров. Впрочем, когда пришли монголы, рыцари стали, на правах кондоминиума, вассалами не только папы, но и Хулагу. Однако к предательству они были по-прежнему готовы!
...Иерусалимское королевство уже потеряло святой город, отнятый Салах уд-Дином, но еще удерживало прибрежную полосу с крепостями Тир, Сидон (Сайда) и Сен-Жан-д'Акр (Акра). Сеньор Сидона, Жюльен, по уши был должен тамплиерам и уже заложил им свое владение. Орден вынуждал его, дабы возвратить деньги, к грабежам владений соседей-крестоносцев. Он и грабил: разорял сирийские территории, совершил налет на окрестности Тира, сеньором которого был его родной дядя, – и все это сходило ему с рук. Пока не было монголов... И вот, теснимый кредиторами и не видя другого выхода (да и какой, на самом деле, мог у него быть выход!), он снова совершил налет на Сирию, забыв или недооценив то обстоятельство, что Боэмунд VI стал, как и он, вассалом монголов. Яса предписывала переламывать позвоночник владетельному хану, грабящему союзников, т.е. ставшему разбойником. Жюльен, справедливо рассудив, что позвоночник ему дороже, уничтожил небольшой отряд монголов, высланный в Сидон с полицейскими функциями... А возглавлял этот отряд племянник Китбуги, могущественного улусника Палестины...
Сидон был стерт монголами с лица земли (так в XIX и даже XX веках английские, французские, немецкие империалисты в карательных целях стирали с лица земли поселки провинившихся перед ними дикарей, не вспоминая, впрочем, при этом, что в свое время приличиям и порядочности их учили монголы)! В оценке этого прецедента – весьма своеобразных отношений как вассала к суверену, так и суверена к вассалу – мнения резко разделились. Монголы жалели, что не поймали Жюльена, – тогда, возможно, не пришлось бы разрушать город и сносить его стены, довольно было бы устроить показательную казнь. Согласны с ними были и тесть Жюльена, армянский царь Гетум I, и владетель Сирии Боэмунд VI.
Тамплиеры же, пославшие Жюльена «на дело», оправдывали его. Более того: они тут же, демонстративно, подвигнули на совершенно аналогичный грабеж Галилеи сира Бейрута, маршала Иерусалимского королевства, – и тоже их должника. Возможно, они просчитали и отдаленную перспективу: монголы сметают с берега все европейские крепостцы и они, тамплиеры, располагающие мощным флотом, становятся монополистами в средиземноморской торговле...
Подходящий союзник, с первого момента желавший изгнать монголов со средиземноморских берегов, был у них на примете давно. И вот 26 июля 1260 года конники-мамлюки Куттуза и Бейбарса без обозов, ибо продовольствие и фураж были запасены для них тамплиерами, на ходу сбив монгольский заслон у Газы, за один переход добрались до крепости святого Иоанна . Хорошо отдохнув, Куттуз повел войско через Галилею на Дамаск.
Нойон Байдар из Газы успел послать Китбуге гонца с вестью о вторжении. Китбуга, кочевавший у Баальбека, немедленно двинул и свои тумены, и вспомогательные армянские и грузинские части на юг. Армии встретились в Галилее, при Айн-Джалуде, 3 сентября 1260 года. Монгольское войско было разбито – впервые в истории! – Китбуга попал в плен и был казнен.
Тамплиеры, казалось бы, добились своего! Но на деле своего добились мамлюки, ловко использовавшие глупость неверных! В Дамаске заполыхали церкви, здешние жители расправились над теми, кто запятнал себя ростовщичеством и сотрудничеством с мерзостными рыцарями креста. Бейбарс, давно ожидавший подобного триумфа, зарезал попавшего под горячую руку лучшего друга Куттуза и в октябре провозгласил себя султаном мамлюков.
Хулагу двинул в Сирию свежие тумены, отбил было Алеппо, но 10 декабря 1260 года мамлюки вновь разбили монголов – при Хомсе – и отбросили их за Евфрат. Когда монгольский фронт стабилизировался, мамлюки начали помаленьку выбивать христиан из их палестинских, ливанских и сирийских крепостей. В 1268 году была освобождена Антиохия, в 1277 году Бейбарс в последний раз разбил монголов при Альбистане. Преемник Бейбарса, султан аль-Малик аль-Мансур, в 1289 году освободил Триполи; в 1291-м Малик ал-Ашраф выбил войско христиан из Тира, Сидона, Бейрута и Акры. А уж население этих городов само заботилось об организации погромов тех, кто, преступая законы ислама, пил и готовил вино, давал в рост деньги...
Транзитная пошлина – при провозе товаров через территорию державы мамлюков – вначале составляла 15%, а затем возросла до 35%. К концу XIV века в казну мамлюков поступало до 5 млн золотых динаров в год! Купцам было почти все равно, ибо они относили эти издержки на покупателей. Но мамлюкам было не все равно! Через Египет шла значительная часть мирового товарооборота, и ради сохранения существующего положения они готовы были многое отдать...
L:L:L:L:L:L:L:L:
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\6.BMP»;3.0»;3.0»;
L:L:L:L:L:L:L:L:
ГВАРДИЯ
Жизнь бьет меня, а я свое опять:
«Храните честь!». А если негде взять?
«Прекрасное любите!» – заклинаю.
Но разве это можно приказать?
Фирдоуси
Войско
Спрашивают они тебя о запретном месяце – сражении в нем. Скажи: «Сражение в нем велико, а отвращение от пути Аллаха, неверие в него и запретную мечеть и изгнание оттуда ее обитателей – еще больше пред Аллахом: ведь соблазн – больше, чем убиение! .
Коран, 2:212-214
– К
лянусь поводьями ал-Бурака, одних умений владеть луком и саблей, плавать и разбивать шатры, готовить плов и находить дорогу по звездам – недостаточно для правоверного! Вы будете обладать всеми этими знаниями, но не тем ли обладают и неверные! Принадлежность же к миру мусульман предполагает богопознание, исполнение Закона и умение на основании Корана делать мудрые умозаключения, не противоречащие Закону. Вы должны знать, за что и против чего сражаетесь!
С такими словами обратился ко вновь собранным после трехлетнего пребывания на воспитании янычарам первого девширме их кадиаскер Чандарлы Кара Халил Хайр уд-Дин паша. Это было его детище, и он хотел, чтобы войско поистине стало образцовым. Он был по-прежнему осанист, но стал несколько жирноват и вряд ли сам был готов к тому, к чему призывал своих подопечных:
– Не обольщайтесь! День, месяц или год жизни – награда для победителя за его силу и смелость, но чтобы прожить еще один день, месяц или год, вы должны снова сражаться и снова убивать. Чтобы быть счастливым, нужно быть дураком, думать только о своем благе и иметь крепкое здоровье. Но те, кто сюда отобран – не дураки, и поэтому вы не будете счастливы, даже если с легкостью проламываете чужие черепа и жуете обеими сторонами рта . Говорят, что Багдад – единственное место в мире, где можно обойтись и без счастья, а я добавлю, что такова же и служба в янычарском корпусе. Счастливой жизни нет и не будет, но есть и будут счастливые дни. И это счастье вы завоюете своими руками.
Ваша судьба – убивать и умирать. Многим она страшна – но не вам! Ибо вы не рабы! Рабу не дано сражаться, его дело – доить верблюдиц и подмывать им вымя. Мужчина же в любой момент должен чувствовать себя по ту сторону смерти. Жизнь – не более чем капля утренней росы, чем белизна сентябрьского инея. Человек, понявший это слишком поздно, иногда пытается покончить счеты с жизнью; но это глупо, ибо судьба никогда не предложит вам ничего иного. Вам, по словам Диогена, собственно, как и всем в этом мире, надо запастись либо умом, чтобы понимать, либо веревкой, чтобы повеситься.
«Я – воин ислама», – так должен в глубине души сказать каждый из вас. Поистине, человек, который не знает, кто он есть, вскоре становится ничем. Вы – вожди еще не призванных войск, эмиры еще не завоеванных городов и стран, которые завтра станут странами ислама; тот, кто имеет иные цели или не имеет никаких, обречен свыше на гибель.
Но сказать: «я готов к смерти», – еще не значит умереть! Наоборот, тогда только вы почувствуете настоящий вкус жизни, в которой больше ничего не надо бояться.
Смерть – самое важное обстоятельство в жизни воина. Грек Гераклит Эфесский сказал: «К смертной сущности никто не прикоснется дважды, в одну реку никто не войдет дважды. Война – отец и царь всего живущего; война сделала одних людей богами, других смертными и рабами». Но никто и одного раза не прикоснется к смерти, ибо, как учит мудрейший Абу Наср аль-Фараби , там, где есть смерть, уже нет тебя. А там, где есть ты, нет еще смерти. Но еще мудрее выразился Платон: «Бояться смерти – это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают наверное, что она – величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество – воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?»
Война – это путь Божий (саб иль Аллах). Каждый из вас легко его пройдет, и, преисполненный любви к миру, в последнем порыве шагнет в вечный круговорот жизни, где нет смерти, а есть восторг и беспредельное счастье райского блаженства.
И каждый из вас – ведь, поистине, все вы мусульмане и никто из вас не принадлежит к роду пророка, – может стать эмиром любого ранга. Смелее! Путь открыт! Отечество раба – там, где палка; ваше же отечество – весь мир, и, поистине, любой его участок может быть вверен храброму и мудрому слуге ислама. А заняв должность – даже не эмира, а лишь онбаши , – вы поймете, в чем главная доблесть воина. Она – в верности. Ваш десяток, ваши воины станут словно бы вашими руками, и вы лучше поймете, что каждый из вас – «рука» вашего юзбаши . Но, клянусь копытами жеребца Джирджиса, вам грозят внутренние враги, и мудрецы насчитывают их семь, «семь ко злу расположенных Звездных» и это, поистине, во-первых, гордыня или высокомерие; во-вторых, ненависть или злоба; в-третьих, жадность или алчность; в-четвертых, невежество; в-пятых, ваше желание, вожделение или страсть; в-шестых, ревность или зависть; седьмой грех – это безверие.
Все люди различны. Одни сразу видят выход или тот поступок, которым будет проложен путь к выходу из сложной ситуации. Другие долго обдумывают возможное решение. И то, и другое ошибочно, и, поистине, ошибка состоит в том, что вы думаете и заботитесь о собственном благополучии! Твое сознание должно оказаться выше; поистине, мудрость свободна от низменных помыслов. Тщательное размышление о завтрашних делах пронизано заботами о личных выгодах. Это – пагубный путь, такие мысли влекут пагубные поступки и, поистине, приводят к смерти и в этом мире и в будущем.
Как, по словам Вергилия, «для побежденных спасенье одно – о спасенье не думать!», так и для вас, чтобы не стать побежденными, лучше не думать о собственном спасенье, о собственном благополучии! Поистине, оно в руках Аллаха!
Ислам значит «покорность», и это покорность не только Аллаху, но и тем, кто поставлен и утвержден им на земле, – подобным его земной тени имамам и шейхам, но прежде всего – нашему богохранимому султану. Лишь глупцы называют свободой своеволие. Подлинно свободен лишь тот, кто надеется на мощь своих рук и силу своего товарищества, верит в Аллаха и потому ничего не боится. Каждый законный имам – сахиб ас-сайф (властелин меча), и, поистине, меч в его руках – это ты! Покорность Корану и его велениям ты обязан заявить в лицо врагам ислама, даже стоя от них на расстоянии обнаженного меча! И тогда, поистине, Коран – книга судеб – станет книгой твоей судьбы!
Да будет вам известно, что Коран извечен, и все судьбы определены от века; переменить их не способны никакие человеческие усилия. Принимая ислам, человек перестает быть «творцом своей судьбы», как высокопарно говорят те, кто идет путем Иблиса. Поистине, всякому человеку уготована и предопределена (касам) его земная доля (ризк) еще до его появления на свет. Слава солнца ограничена временем дня, слава луны – временем ночи; огонь будет погашен водой, а воду в облаках носит по небу ветер. Все имеет свой предел, кроме Аллаха. Бежать от решения Аллаха о тебе – бессмысленно: оно тебя неизбежно настигнет! Поистине, когда кто-то утром заботится о вечере, ему это вменится в грех! Вам, бывшим христианам, легко это понять, ибо и Иса ибн Марйам говорил то же: «не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» . Римляне, народ воинов и героев, считали точно так же: ubi non valens, ibi non volens !
Ты не сможешь ни силой, ни хитростью умножить свою долю, уже записанную Аллахом для тебя в книге судеб! В лейлят аль-кадр , ночь, в которую Джибрил передал Мухаммеду Коран, на весь год определяются людские судьбы, и этого нельзя переменить. И поэтому ты должен испытывать безмятежную радость перед любым решением Аллаха, перед любым поворотом твоей судьбы, думая об одном: чтобы в любом положении быть чистым и достойным Аллаха. Говорят: «Несчастье не может радовать меня». Глупец! Откуда ты знаешь, в чем твое несчастье, так же, как и счастье? Дело Аллаха судить об этом.
Скрещивая меч с врагом, ты обретаешь высшее положение и высший титул: становишься векил-и мутлак Пророка, проводником воли Аллаха на Земле, его посланником здесь, уподобляясь самому Мухаммеду! Ты должен помнить, что твоими руками Аллах осуществляет свои цели! Но если ты собираешься преследовать не его, а свои собственные цели, то помни и то, что султан, посылая корабль в Египет, не думает о корабельных крысах! Капитан, если хочет уберечь груз, должен помнить о них, окурить трюмы серой и разбросать приманки с мышьяком. Крысы же, которым никто отнюдь не препятствует травиться или умирать с голоду, должны уметь выживать самостоятельно!
Меч
Биз гылындж мусульманларыйык
Ибн А'сам аль-Куфи. «Китаб аль футух»
...Шейх орты Ага Малик тоже счел нужным сказать янычарам несколько слов:
– Аллах не посылает иных знамений, кроме знамения вашего обнаженного меча: уничтожение врагу он ниспосылает вашими руками. Ни единому неправому делу не будет надежды на осуществление, ибо Аллах сведет его на нет руками самых преданных из своих слуг. Аллах сказал о вас, желая сделать свое воинство победоносным, а вражеское – уничтожить и установить свою правду для тех, кто ее заслуживает: «...чтобы погиб тот, кому должно погибнуть, при явных знамениях, и остался бы в живых тот, кому должно жить, при явных знамениях. Ведь поистине, Аллах – слышащий, знающий!»
«Уверовавших же Аллах защитил в бою, Аллах – мощен, велик» .
Смерти нет. «И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего господа получают удел, радуясь тому, что даровал им Аллах из своей милости, и ликуют они о тех, которые еще не присоединились к ним, следуя за ними, что над ними нет страха и не будут они опечалены! Они ликуют о милости от Аллаха, и щедрости, и о том, что Аллах не губит награды верующих» .
Смерть – благо для воина. Басриец ибн Хишам в «Китаб сират расуль Аллах» пишет, как воскликнул пророк: «Клянусь тем, в чьей руке душа Мухаммеда, сегодня каждый, кто выступит против врага и из любви к Аллаху будет убит в сражении, войдет в рай»; и тогда один из воинов, Омар ибн Алхумам, евший в это время финики, отбросил их далеко прочь и воскликнул: «Значит, между мною и раем находится только смерть от руки этих людей?» Он схватил свой меч и бросился в бой. А курейшит Джафар ибн Абу Талиб был прозван ат-Тайяра, «летающий», ибо взамен отрубленных в сражении при Муте рук он получил от Аллаха крылья, и вместе с ангелами летает в раю...
«О пророк! Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни; а если будет среди вас сотня, то они победят тысячу тех, которые не веруют, за то, что они народ не понимающий... Ведь Аллах – с терпеливыми!» .
Безоговорочно вверьте себя Аллаху – и вы не останетесь без награды. Он даст вам заранее предчувствовать, что задумал враг. Вверяя себя шайтану, так ведут себя в боевых условиях адепты тайных религиозных объединений врага. Но Аллах помогает лишь верному!
Никто не желает дать судьбе растоптать себя, чтобы потом посмотреть, не стало ли ей стыдно. Но как люди пытаются изменить свою судьбу? Это – занятная картина, и я покажу вам ее.
Все люди – это либо люди «к», либо люди «от».
Люди «от» – это люди-рабы. Они видят жизнь, как сонмище бед, от которых надо увернуться. «Молния отнимает их зрение; как только она им осветит, они идут при ней. A когда окажется над ними мрак, они стоят» . Голод и желание женского тела, самум и зной, шейхи и ифриты, – для них лишь плети , которые гонят их неведомо куда. Представьте, что караван-баши, вместо того чтоб соблюдать по звездам и другим известным ему приметам караванную тропу, идти по ней от оазиса к роднику, от колодца к кяризу, – стал бы лишь уворачиваться от знойных самумов, направляя путь каравана туда, куда дует ветер! Не ясно ли, что он погубил бы и жизни всех караванщиков, и хозяйский товар: тюки с хорасанскими благовониями и пенджабским шелком долго бы гнили и разваливались среди безводных и безлюдных ущелий и скал, в окружении белеющих верблюжьих и человеческих костяков... Но именно таковы люди «от»! Они не ставят себе никаких своих целей: их цель – увернуться по возможности ото всех бед, сыплющихся на них одна за другой. В числе этих бед – хозяин: человек «от» не сомневается, что у него есть хозяин, и лишь ищет себе более подходящего, с которым можно ладить, а не только от него уворачиваться.
Вы не должны быть людьми «от».
Человек «к» всегда идет к какой-то цели. Для многих – слишком многих! – эта цель видится всего лишь как дастархан в оазисе, на берегу ручья; как крутые и упругие, прохладные женские бедра; как большая свита прихлебателей и роскошные одежды. Ислам дает вам возможность достичь этих целей. Когда вам говорят: «там – враг» – идите и берите все, чего до сих пор вам не хватало в этой жизни! Оно ваше! И имущество неверных – лишь пользование временное, и сами их жизни.
Но не заблуждайтесь! Достижение этих достойных целей может разочаровать вас: сколь много они обещали, пока манили к себе, и как убоги оказались, когда были достигнуты!
Единственная цель, которая никогда не приедается, – это торжество над врагом. Вы должны быть людьми «к». И цель ваша – торжество ислама.
Христианство искалечило человека. Может ли воин всерьез принимать учение Христа, что после удара нужно подставлять врагу щеку? В древности знали: «око за око, зуб за зуб». Сейчас говорят – это людоедская идея. Во имя Аллаха, почему? Как наказать зло, если не мстить сотворившему зло? Законы же писанные людьми, – это катышки овечьего дерьма, не более!
Ты владеешь мечом. Ты победил одного врага. Значит, ты победишь и другого. Значит, ты можешь победить и двоих – нужно просто двигаться вдвое быстрее.
Есть у тебя любимое оружие или нет – владеть в совершенстве ты должен любым. Никто не знает, в какую ситуацию тебе предстоит попасть и знание какого оружия выручит тебя в ней. Более того: почти любой предмет, даже кишку, набитую манной кашей, можно использовать, как оружие, и ты должен уметь это делать. Но главное твое умение – умение действовать спокойно и естественно даже перед лицом смертельной опасности.
Не суетись. Не горячись! Аллах дал тебе блистающий разум! Не давая противнику ни малейшего шанса, мгновенно начинай контролировать его душу! Сам же оставайся совершенно спокойным. Сделай глубокий вдох, а выдыхая, сделай так, чтобы от тебя отлетела душа – до самого конца схватки. Теперь ты мертв, и тебе не нужно бояться смерти. Твое тело само стало мечом, и ты голой рукой сможешь теперь, если понадобится, отразить удар сабли врага!
Твоя душа не отлетит далеко: твоя душа – это твой меч; обнажая его, ты держишь в руках свою душу. Став лицом к лицу к человеку с обнаженным, как и твой, мечом, знай, что и ты, и он желаете одного: избавить мир от лжи. Противник – на самом деле твой помощник в деле совершенствования земли и неба, а они, поистине, существуют вечно. Поэтому каждому новому врагу ты должен быть рад, как рад ты всякой новой женщине. Враг – это новый случай показать Аллаху искренность твоей веры и еще раз самому убедиться, что твои действия соответствуют божественной воле. Смерть врага от твоей руки – не цель, а простительная в суете сражения ошибка. Нужна не его смерть, нужна его покорность. Убивать можно и нужно, но лишь тех, кого не удалось и явно не удастся смирить. Меч противника – всего лишь грань твоей жизни и смерти, простая и легкая дорога к райским гуриям; твой меч – грань, отделяющая вражье неверие и заблуждения от вражьего смирения – и спасения! А для того ты должен отнестись к нему, как к смиренному, с первого мгновения боя.
Дай ему помочь тебе! Главная ошибка, которую делает молодой воин, – это желание оспорить каждое движение врага, остановить в полете каждый замах его сабли. Это приводит к ненужной суете, и в этой суете ты идешь на поводу у врага, как летучая мышь, прячущаяся от солнца в тени орлиных крыльев, и все же, в своем дергающемся полете, постоянно вылетающая на свет. Позволь врагу выполнить свое движение – разумеется, так, чтобы оно не достигло цели. Сабля страшна в замахе, а когда она уже свистнула у твоего лица, не задев его, – в следующие несколько мгновений враг обезоружен! Отнесись к врагу с сочувствием, ударь плашмя по его сжатой кисти – и его сабля, звеня, упадет к твоим ногам. Приставь саблю к его горлу и потребуй от него покорности, а если он откажется, – без кровожадности, но с сожалением пересеки его яремную жилу, чтобы его смерть была быстрой и легкой...
Впрочем, довольно! С завтрашнего дня у вас начнутся занятия. Вас разобьют на десятки, и ваш онбаши будет царем и богом для вас...
Вечер
Бывают дни, когда человек вселяет в меня ужас.
Ж. Сартр
Утром на построении онбаши (десятник) Абдаллаха, с аккуратно закрученными усиками и странной куньей Кара-заде , подошел к нему и уперся пальцем в его грудь:
– Аль-Хаддад, мой жеребец расковался на правую переднюю. Ты должен подковать мне его...
Затем его рука нащупала руку ибн Инджиля и особым образом пожала ее... Однако немедленно за мгновенной радостью от встречи с собратом тот почувствовал беспокойство: это было контрольное пожатие Мухаммеда, и, значит, перед ним был тот посвященный, в котором усомнился Карим...
Ибн Инджиль был вконец замотан первыми днями в текке (казарме). На новизну обстановки, полностью непривычной для пяти сотен человек, накладывалась организационная неразбериха впервые создаваемой части, без традиций, без сложившихся хозяйственных связей... Те, кто отдавали распоряжения о создании янычарской орты, продумали многое – но не всё: были, скажем, налажены поставки баранины, запасен рис и даже морковь и чернослив для плова – но не было ни пекарни, ни муки. Место, где выстроили текке, в горном ущелье, близ чистой светлой реки Гёксу, неподалеку от Енишехери, – просто великолепно, но неподалеку было болото, и громадные свирепые комары постоянно гостили в казармах...
Что касается хлеба, то было решено договориться с ближайшей деревней, чтобы оттуда возили лаваш. Вопрос оказался сложнее, чем предполагали, пришлось вести переговоры, но не о самих поставках, против которых возражений не было, а о порядке их оформления. Крестьяне требовали, чтобы сами поставки зачли им в счет налога кара салгун , который они платили в числе прочих текалиф-и шерие , а подвоз хлеба на своих волах учитывали особо, как ресм-и ыргадие . Диздар же текке утверждал, что намного удобнее, чтобы все шло чохом как ресм-и чифт ... Кетхуда орты сгоряча сунулся за разъяснениями в дефтерхане , там его отпасовали в мукабеле калеми , а оттуда завернули, заявив, что прежде нужно договориться с мюльтазимом , взявшим на себя труд платить на условии макту налоги этого мукатаа . Ибн Инджиль, сопровождавший своего командира, осознал, что в налоговых делах он не понимает самого первого слова...
Ибн Инджиль, предпочитавший не сидеть, обсуждая бессилие командиров наладить порядок и ожидая обещанных благ, принял горячее участие в благоустройстве текке, и потому был замотан не менее офицеров орты. Некоторые из них уже заметили энергичного, расторопного и сообразительного янычара и чаще, чем к другим, обращались к нему за помощью. Несмотря на усталость, ибн Инджиль не то что не видел причин отказывать своему десятнику в этой услуге, но обязан был оказать ее своему собрату. Немаловажной услуге – вряд ли можно было найти здесь еще у кого-то и молоток, и подковные гвозди. Ибн Инджиль уже «отвоевал» угол на нарах в казарме; под ними стоял его сундучок, а в нем, в числе прочих «сокровищ», – инструменты.
День был настолько насыщен занятиями, разводами и построениями, что свободная минута у обоих появилась лишь вечером, когда в небе уже сияли звезды. В конюшню ибн Инджиль шел с мыслью убедить Кара-заде в необходимости организации при текке небольшой кузницы. Она могла бы обслуживать не только внутренние нужды орты, но и ближайшие деревни, в которых, как ему уже точно было известно, кузницы отсутствовали.
Янычары – пехотное войско, лошади были не у каждого офицера, и оттого конюшня, дверь которой отчаянно скрипнула, была невелика и пуста. Кара-заде уже ждал его, сидя в углу на душистом ворохе сена. Смоляной факел, который он принес и закрепил на стене, бросал колеблющиеся блики на стены, станки и переступавших в них лошадей. Пахло свежим сеном – им был завален угол сарая – и конскими яблоками.
– Который? – коротко и просто спросил ибн Инджиль, имея в виду – который из жеребцов. Внятного ответа, однако, он не услышал.
– Иди сюда, ибн Инджиль! Вот наргиле, я приготовил его еще днем; садись рядом, покурим, поговорим... Есть и вино – цвета журавлиной крови, с гвоздикой и мускатом! Разве не о чем поговорить двум умным людям, заброшенным в пустыню холодного, бессердечного мира... Нехорошо в нем поодиночке. Один пропадет, а двое выберутся. Стать спина к спине – и тогда ото всех отбиться можно... Как прекрасно сказал Омар Хайям:
Всех нас, помимо воли, втолкнули в мир людей.
И выйдем из него мы по воле не своей.
Так будь проворней, мальчик, неси вино скорей,
Чтоб смыть вином могли мы тоску и тяжесть дней ...
– Но жеребец? – спросил Абдаллах.
– Жеребец? – десятник досадливо встал, подошел. – Вот он...
Здесь, в темноте, Абдаллах ничего не видел и нагнулся, чтобы пощупать подкову. Она была на месте, сидела не шевелясь, как влитая... Абдаллах не успел еще удивиться, как почувствовал, что руки Кара-заде обнимают его, пробираясь куда-то к животу...
– Я придержу, чтоб ты не упал, – проникновенно сказал десятник. – О, мой Аяз ! О, мой Гилас !
Ибн Инджиль, наконец-то понявший, зачем его звали в конюшню и почему подкова оказалась в порядке, резко разогнулся, локтем ударил Кара-заде в лицо и молча пошел к двери. В его руке был молоток...
– Берегись! Я приду с ребятами! – бесновался десятник. – Завтра же! Сегодня же ночью! Порвем твою целку на лоскуты! Хором!
– Сопли подотри, – заботливо сказал ибн Инджиль. – От тебя воняет. И факел не забудь убрать, сожжешь тут еще все... – И вышел, не слушая, как Кара-заде заходится в сквернословии, хлюпая кровью из носа.
***
...Ночь ибн Инджиль почти не спал, с тоской слушая, как ветер, словно в барабаны, бьет в затянутые пузырями окна текке. Он не боялся десятника и его «ребят», скорее всего, мифических, ибо в такой короткий срок не могла еще сложиться здесь никакая группировка... Он недоумевал, как человек со столь явным отклонением от нормы, по сути – калека, мог пройти посвящение, а перед тем многолетнее воспитание, наблюдение...
«Потому и прошел, что его наставник был таким же...» – это был простейший, естественнейший ответ, – и так оно и было, – но ибн Инджиль пытался выдумать хоть какую-нибудь иную причину, иначе ему пришлось бы признать, что братство, которое казалось ему до сих пор средоточием мудрости и чистоты, на самом деле так же, как и все остальное в этом мире, было заражено гнилью и мерзостью.
Кабан
Между краем чаши и губами – большое расстояние .
Греческая пословица
...Утро началось со слишком ранней побудки, когда восточный горизонт даже не начал сереть. Над головами построенных янычар фосфорическим блеском полыхали груды звездного огня.
– В этом болоте непременно есть кабаны! – отрывисто выкрикивал «гордый владетель славы и чести, объединяющий людей на великие дела, избранник, всегда заслуживающий благосклонности богохранимого владетеля» , – ага орты Акче-Коджа, едва видный на плацу в неверном, вздрагивавшем под порывами ветра свете факелов, отчего казалось, что он подпрыгивал:
– Мы должны выгнать их оттуда! Вот к тому лесочку!
К нему подошла группа офицеров, и выкрики прекратились. Результатом совета стало то, что четыре первых десятка отправили в лес рубить жерди, которыми загонщикам нужно будет энергично шуметь в камышах, выгоняя кабанов. Эти же жерди должны были стать страховкой на случай, если в болоте откроется окно воды или начнет засасывать трясина.
Пока ждали жердей, по рядам прокатился слух о причинах суеты: шахзаде Сулейман хочет поохотиться на кабанов и к утру будет здесь. К этому времени нужно было: спланировать все мероприятие, – по сути, картировать болото, до которого до сих пор все никак не доходили руки; расставить в нужных местах загонщиков-егерей и организовать систему команд и связи между ними, чтобы одновременно и в нужный момент начать облаву; оборудовать охотничьи позиции, основную и две-три запасных, для принца крови, и обеспечить его безопасность... Выяснилось, что охота тянула на хорошие командно-штабные учения, причем на подготовку оставалось не более двух часов...
Если офицеры не сошли с ума и не погнали янычаров голодными на верную смерть в неразведанное болото, то лишь потому, что вскоре прискакал новый гонец, передавший, что Сулейман будет здесь лишь через три дня.
...Три дня эти использовали по полной программе. На громадном пергамене, из целой бычьей шкуры, подготовлена была карта озера, которое облазали вдоль и поперек, распугав, возможно, три четверти бывших там кабанов. Карту эту хотели вызолотить и вручить после охоты принцу. В лесочке, к которому предполагалось гнать кабанов, сколотили три беседки, оборудованные валами, заостренными кольями и позициями для стрельбы из лука. На ближайшем холме воздвигли несколько флагштоков, видных с любой точки болота, разработали систему флажной сигнализации. Обучили янычар системе звуковой сигнализации охотников при помощи рогов. Каждый янычар «знал свой маневр» – по какому сигналу и куда ему нужно было идти... Их в эти дни кормили, как на убой, чтобы они в любую минуту были способны вынести многочасовую охоту.
Нарочный в Бурсу отправлялся три раза в день: как здоровье сиятельного принца, каково его настроение, собирается ли он на охоту? Но, как всегда бывает, это не помогло: Сулейман отправился на охоту одновременно с тем посыльным, который повез весть об его отправлении. Лишь на последнем фарсанхе он позволил посыльному немного обогнать себя, – нельзя же совсем без встречи – да и это сделал не для себя, а для очаровательной своей Аталанты , которую он вез с собой. Ее-то и встретили офицеры в текке, ее-то и повезли на оборудованную позицию, а Сулейман, видя, что загонщики уже отправились в болото, направился туда вслед за ними, верхом, как и был, не заезжая в текке, отворив лишь колчан со стрелами... Мехтеран-и алем играли бравурные мелодии для его свиты.
...Еще в начале охоты ибн Инджиль заметил, что Кара-заде старается оказаться рядом с ним, соседним в цепи (десятники должны были лично вести своих людей). По своей наивности и доброте к людям он считал, что тот ищет случая загладить вину, и досадовал, ибо Кара-заде как человек для него больше не существовал. На самом же деле Кара-заде искал случая сбросить ибн Инджиля в трясину. Вот и теперь он был неподалеку; но когда слева, со стороны берега, раздался слишком громкий треск и ибн Инджиль с раздражением повернулся поглядеть, чем и почему он так шумит, то с изумлением увидал, что там, верхом на изумительном гнедом жеребце, с изготовленным к стрельбе луком, в костюме тюркешбенда и роскошном тюрбане с тремя павлиньими перьями восседает наследник престола. Кара-заде держал его жеребца под уздцы.
Ибн Инджиль, взглянув на его слабенький лук, которым, может быть, и возможно было пробить кабанью шкуру, но уж никак нельзя было достать ни один из жизненно важных органов кабана, поспешил к всаднику, прикидывая, как и чем его можно защитить (загонщикам было предписано оставить оружие в текке). Правда, на поясе у ибн Инджиля висел длинный кинжал, с которым он никогда не расставался, но будет ли его достаточно против кабана? Он потащил его из ножен. Эх, сюда бы алебарду...
Между тем Акче-Коджа, сбитый с толку поведением Сулеймана, тем не менее распорядился о начале охоты. Аталанта (на сей раз ее звали Фируза) была доставлена в одну из охотничьих беседок и получила в руки лук, тетива которого была явно не по ее нежным пальчикам. Флаги взвились, трубы и рога протрубили и прохрипели должные музыкальные фразы, и загонщики двинулись по камышам, отчаянно шумя. Не удивительно, что один из кабанов, удирая от шума, выскочил из камышей и на мгновение замер перед нашей троицей, склонив рыло к самой земле и сверкая маленькими красными глазками.
Сулейман спустил тетиву. Стрела, свистнув, вонзилась кабану в шею. «Принц отлично стреляет, – мельком подумал ибн Инджиль, бросившись ко всаднику, – но лучше бы этого выстрела не было!». Действительно, стрела не причинила животному существенного вреда, но до крайности обозлила его, и кабан, отчаянно хрюкнув, ринулся на всадника.
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Сулейман выпустил еще одну стрелу. Кара-заде, стоявший между кабаном и принцем, бросил поводья и юркнул под брюхо коня. Конь вздыбился, заскользил задними ногами в болотной грязи и тяжело рухнул, придавив всадника. Кабану оставалось до принца локтей восемь, когда ибн Инджиль, распластавшись в прыжке, упал между кабаном и принцем, обдав обоих фонтанами грязи, и тут же повернулся набок, лицом к кабану.
Принц с этого момента был спасен, ибо кабану волей-неволей приходилось теперь сначала заняться ибн Инджилем. Судьба же сего последнего обещала быть весьма плачевной. Не лицом, а животом повернулся он к кабану, и от этого похолодевшего и сжавшегося живота до стремительно летящей живой алебарды оставалось уже не более двух локтей – правда, один из этих локтей занимал кинжал. Однако было два «но», и каждое обессиливало этот кинжал. Понимать их головой было мало: обоим этим «но» должны быть до автоматизма обучены руки. Во-первых, кинжал ни на градус не должен отклоняться от направления движения кабана, иначе его как бесполезную железку отбросит в сторону. Во вторых, целиться в голову было бесполезно: никакая, самая длинная, царапина по черепу не помешает кабану и три, и пять раз пропороть снизу доверху чудовищными клыками лежавшее перед ним беззащитное тело. Шея же кабана была надежно спрятана: его рыло летело над самой землей. И ибн Инджиль положил кинжал на землю. Но лишь только рыло кабана скользнуло над концом стального жала, янычар резко рванул его вверх...
Первое, что он ощутил в следующее мгновение – жестокий удар ручкой кинжала в живот: видимо, лезвие, распоров гортань, вонзилось в позвоночник кабана. Кабан яростно рванул головой снизу вверх, и в этом рывке была бы смерть ибн Инджиля; но между животом янычара и позвоночником кабана распоркой стоял кинжал, и клык прошел на расстоянии почти полудюйма от тела. И тогда ибн Инджиль резко повернул кинжал вокруг его острия, пересекая шейную артерию. Из раны на него яростно плеснуло кровью – раз, другой, третий... Кабан еще раз рванул головой снизу вверх, разодрав мундир и оставив незначительную царапину на животе ибн Инджиля, но в этом рывке не было уже той энергии, и янычар, отпустив кинжал, руками оттолкнул от себя морду только что смертельно опасного скверного животного...
Он встал первым, и почти сразу же смог подняться на ноги конь. Ибн Инджиль протянул принцу руку, и тот, схватив ее, быстро поднялся с земли, с уважением глядя на янычара. А Кара-заде вставать не стал: он лишь поднялся на четвереньки, и снизу вверх искоса глядел на принца, ожидая решения своей судьбы.
– Как зовут? – спросил принц.
– Живко, – обмолвился Абдаллах и тут же поправился: – Абдаллах ибн Инджиль аль-Хаддад, сиятельный принц!
– Звание?
– Рядовой, блистательный принц!
– Я запомню тебя, онбаши аль-Хаддад! – промолвил Сулейман, с усилием стягивая с пальца перстень, в котором сиял топаз густого медового цвета. – Я обязан тебе жизнью! Если я забуду тебя, когда стану султаном, – покажешь мне этот перстень!
Он легко вскочил в седло.
– А этого... Прирежь его!
– Сохраните ему жизнь, милостивый принц!
Сулейман поморщился:
– Единственный плод пощады – раскаяние. Это любил повторять потрясатель Вселенной Чингиз. Я согласен с ним – мой опыт свидетельствует о том же. Подумай – и пожелай иного; я исполню твое желание!
– Пусть он живет!
– Хорошо! Я велю убрать его на галеры... Но ты напрасно так жалостлив. Как его?
– Онбаши Кара-заде!
– Уже не онбаши... И если у него в текке есть вещи – они уже твои. Я распоряжусь!
Сулейман тронул жеребца ручкой плети, и тот одним прыжком вынес всадника из грязи на сухое место.
– Да услышит меня мудрейший...
– Что еще? – обернулся к Абдаллаху принц. – Ты передумал?
– Я не о себе. В орте непорядок.
– Непорядок? Я бы удивился, если там был бы порядок. Часть только формируется – и впервые...
– В том то и дело: не все предусмотрено. Пока мы были в частных руках, наши отношения с женщинами были нашим личным делом. Но не теперь, когда заботу о нас взял на себя блистательный султан.
– Чего же ты хочешь?
– Поблизости от орты нужно иметь стайку девочек, чтоб воину было, кому отдать фарджию на стирку. Воины жмутся друг к другу. Они перестают быть мужчинами, и вслед за нравами падает боеспособность...
Принц почесал в затылке рукоятью плети и, ничего не ответив, тронул коня...
'k'k'k'k'k'k'k'k
/m/m/m/m/m/m/m/m
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\3.BMP»;3.0»;3.0»;
'k'k'k'k'k'k'k'k
/m/m/m/m/m/m/m/m
БЕСНУЮЩИЙСЯ МРАК
Боже, помоги мне смириться с тем, что я не в силах уразуметь. Боже, помоги мне уразуметь то, с чем я не в силах смириться. Упаси меня, Боже, перепутать одно с другим.
Старинная молитва
Сарбадары
Завтракайте плотнее, спартанцы, – ужинать нам сегодня придется в Аиде.
Царь Леонид перед битвой при Фермопилах
С
начала – в 1335 году – пришла весть о кончине Абу Сеида. Мстя за смерть отца – эмира Чобана – и братьев, его отравила любимая жена. Но это было лишь начало! Смерть Абу Сеида словно открыла дверь, в которую вошли кровавые междоусобицы. Государство Хулагуидов рухнуло! А на следующий год раскололся Джагатайский улус – на Могулистан и Мавераннахр. Каждый эмир, у кого принц-чингизид хотя бы изнасиловал прабабушку, во всеуслышание заявлял об этом и выдвигал претензии на власть во всем улусе. И у него обязательно находились сторонники, желавшие грабить, пить, насиловать, плясать под звуки зурны и никого, никого, никого не слушать! Это называлось джетэ , и такими джетэ полнился край! В Хорасане, известном шиитскими и суфийскими традициями, движение приняло своеобразные формы. Здесь восстание вспыхнуло против монголов, под лозунгом: «Cap ба дар» .
Здесь, в Паштине, городке урука Бейхак, жил богатый, почтенный и уважаемый ходжа Джалал уд-Дин Фазлюлла. У него было пятеро сыновей, пятеро эмиров: Эмин уд-Дин, Абдурраззак, Веджих уд-Дин Масуд, Насрулла и Шамс уд-Дин. Эмин уд-Дин был пехлеваном, то есть телохранителем, при священной особе султана Абу-Сеида. Абдурраззак был эмиром Кермана, урука, который приносил в год 120000 динаров дохода, из которых 20000 он имел право оставлять себе как жалованье.
В тот год он собрал с жителей необходимую сумму – и промотал ее! Вдруг пришла весть о смерти султана. Еще не уверенный, поможет ли это обстоятельство ему спастись, он направился в Паштин, к отцу.
А там тем временем братья Хасан-Хамза и Хусейн-Хамза убили ханского гонца, который, остановясь в их доме и напившись вина, вознамерился обесчестить их сестру. Поистине, лучше надеть на себя петлю, чем терпеть такой позор, – заявили они при этом. И правитель Хорасана Ала уд-Дин Мухаммед потребовал доставить Хасана и Хусейна к нему в Термез на суд, но братья медлили, да и какой мусульманин на их месте не задумался бы!
Между тем из Кермана прибыл Абдурраззак, полюбопытствовал о причине суматохи и, узнав ее, воскликнул: «Правоверные! Поддержим Хасана и Хусейна! Это люди честные и мужественные!» И призыв его не остался без ответа в сердцах мусульман. Ибо даже в чистых сердцах людей, не грешных никакими грехами, зрело возмущение ханской политикой. Они не желали платить невесть куда уходящие налоги! И вот, созрев, возмущение это перехлестнуло через край.
Посланные Ала уд-Дина Мухаммеда вернулись с пустыми руками и рассказом о мятеже. Правитель отправил воинский отряд – схватить и убийц, и человека, который осмелился их защищать. Абдурраззак же, собрав джетэ, то есть толпу молодых смельчаков, считавших себя подобными Рустаму, готовился к появлению войск. Они явились; слово за слово – и кинжалы сами вырвались из ножен. Кто-то был убит, кто-то убежал. Абдурраззак, призвав Хасана и Хусейна, обратился к жителям городка: «Наступили для нас тревожные обстоятельства, но, клянусь Аллахом, мужчина всегда должен чувствовать свою голову как бы уже отделенной от тела и прибитой к воротам города (сар ба дар), и тогда у него меньше шансов погибнуть; а если он и гибнет, то как мужчина».
Так начиналось это движение; но многие его участники вскоре стали членами братства хасанийя, то есть мюридами шейха Хасана Джури; так случилось и с Абдурраззаком, и с Хасаном, и с Хусейном.
– Аллах, поистине, не терпит несправедливости! – с такими словами Хасан Джури, худой и совершенно седой старец с дрожащими руками и неожиданно высоким, пронзительным голосом, обратился к новым своим ученикам. – Но справедливо ли устроен мир, в котором у одних есть все: гаремы и табуны лошадей, дворцы и дамасская сталь, ежедневные пиршества и увеселения, – а у других нет куска хлеба, нет молока в груди для своего младенца, – лишь высохшая, как камень, и давно заложенная земля, да долги – за воду, за арбу, лепешечнику, мяснику...
Между тем есть священная страна, где живут великие мудрецы, знания которых о мире, о законах природы, о прошлом и будущем необъятны. Поистине, у них нет ничего своего, все принадлежит всем, и они равны и свободны. Но разве не можем мы попытаться здесь, у нас, создать такую страну?..
***
Хасан Джури был мюридом Шайха Халифы, который, в свою очередь, следовал тарикату шейха Ала ад-даула Симнани, принадлежавшего к братству кубравийя. Наджм уд-Дин Кубра, «Величайший Шейх», создавший орден кубравийа , погиб в Хорезме в 1221 году, при вторжении монголов. Его мазар в Гургандже по сей день собирает вокруг себя мусульман.
Симнани учил, что качество «внутренней чистоты» (сафа), может быть дарованно Аллахом не только отдельному человеку, ищущему истину, но и целой общине; найдя верный путь, она может стать зеркалом, отражающим Бытие Божье. Хасан Джури полностью приял это учение. Он пребывал при мечети Сабзанара, центра округа Бейхак в Хорасане, и призывал своих мюридов – разорявшихся ремесленников и беднейших земледельцев, – скрытно, втайне от монгольских властей готовиться к вооруженному выступлению во имя справедливости. Хорасанские факихи обвинили его в тайной деятельности, а в 1335 г. Шейх Халифа быстро, легко, безболезненно а, главное, неожиданно для учеников оказался мертв. Главой созданного им братства аш-шайхийа стал Хасан Джури (позже по его имени оно стало называться ал-хасанийа); ему удалось привлечь в братство мелких землевладельцев и даже местную знать. Но пути сарбадаров скоро разошлись с дорогами суфиев: согласно хронике Хондамира, в 1342 г. сарбадарский эмир Масуд приказал убить шейха Хасана Джури...
Глупость
То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей.
А. Шопенгауэр
Надеялась трава, что будет ей хорошо, когда она вырастет, но поникла позднее под тяжестью своей.
Аль-Фарадзак
– Какие же струны человеческого сердца ты избрал для столь удачной игры на них? – благодушно спросил Орхан, жестом руки приглашая Хайр уд-Дина к дастархану.
– Главная из них – поистине, глупость! – ответил Орхан, присаживаясь и протягивая руку к куску баранины. – Как сказал – и прекрасно сказал – мудрейший Низами из Гянджи:
Над халвой у печи гнутся многие люди,
Но халву – одному преподносят на блюде!
Это закон нашего мира! Но закон, который многим не нравится! Многие искренне и глубоко возмущены им! Эти праздные болтуны требуют Справедливости. Они описывают государство, где каждый получает по своему вкладу в общее дело. Но на деле они требуют лишь халвы – себе, ибо всякий склонен считать себя незаменимым, а в отношении к благам считают еще проще: что им нравится, того они и заслуживают. «Ведь я этого достоин!» – их любимое присловье.
Немудрено, что люди, слушающие этих болтунов, всегда возмущены, ибо на всех халвы никогда не хватает: ведь даже при «справедливом разделе» каждому достанется лишь помазать по губам, что возмущает их еще больше. И разве мы не вправе обратить возмущение этих пустозвонов себе на пользу, направив их гнев против наших врагов!
«...Справедливо ли устроен мир, в котором одним даны каменные дворцы и плодородные земли, стада овец и табуны лошадей, богатые одежды и блистающее оружие, – а у других есть лишь две руки и кетмень; солнце сожигает его спину, пот заливает глаза...», – с подвыванием, как мюдеррис, глумливо забормотал он. – Сколько ни повторяй эту лживую фразу, всегда находятся люди, для которых она обладает всей прелестью новизны и истины. Человек не меняется – и через сто, и через двести лет после того, как о нас прочтут поминальную хутбу, люди по-прежнему будут развешивать уши, услыхав эти слова!
– Но через пятьсот лет? Неужели мы оставим этот мир столь же глупым и злым, каким застали?
– Думаю, через пятьсот лет люди все же поумнеют! Ведь не зря трудятся муфтии и улемы, не зря пишутся книги!..
– Это легко определить! – заметил Орхан. – Скажи, прошло ли пятьсот лет с тех пор, как впервые в сердцах человеческих появилась эта мысль?
– Пятьсот лет? Да, блистательный, прошло, ибо впервые эта мысль, эта трагическая ошибка обратилась в кошмарную действительность в правление иранского шаха Кавада, за сто тридцать лет до хиджры , то есть более восьмисот лет назад ...
Маздак
Это – те, которые купили заблуждение за правый путь. Не прибыльна была их торговля, и не были они на верном пути! Подобны они тому, кто зажег огонь, а когда он осветил все, что кругом него, Аллах унес их свет и оставил их во мраке, так что они не видят. Глухие, немые, слепые, – и они не возвращаются [к Аллаху].
Коран, 2:15-18
...Человек был беззащитным. Все оборачивалось против него! Еда истирала зубы и вызывала боли в желудке. Дети, вырастая, с презрением отворачивались от отца-неудачника, который не смог стать ни купцом, ни улемом, ни ремесленником, ни даже аскером . Жена могла изменить – и не было больнее той боли; но даже если она не изменяла, шло время, и уходила красота, уходила свежесть чувств. Государство? Оно должно было обеспечить охрану от внешних врагов и от разбойников: но ураганы войны то и дело проносились над селами и городами, сметая все; а разбойникам можно и не появляться, ибо после того как государство собрало налоги, им было уже нечего брать. Друзья? Как и повсюду в мире, благоуханная и крепкая мужская дружба могла длиться целую вечность, но не дольше первой попытки занять у друга пару динаров. Политическая группировка? Это опаснее всего, ибо предательство стало повседневностью: тебя в лучшем случае используют и выбросят.
Оставались два убежища: сон и религия – то есть сон наяву. Надо сном человек был не властен, видя иногда кошмары, а порой не видя вообще ничего. Тем с большим разбором он относился к религии. Ведь дело шло ни более, ни менее как о смысле жизни! Невнятное бормотание имама или хатиба мало давало душе человека: он искал другого, а чего именно – ответить могла только она сама, душа...
Одной из самых задевающих душу идей была та самая, которая и вела к вере: все плохо! Под каждым цветком скрыта змея, и нет худшей боли, чем воспоминание о минувшей радости; жизнь – самое бесценное человеческое сокровище – оборачивается болезнями, старостью, смертью, и в конце концов отнимается у человека... Но ведь болезни и старость – удел одного только тела, ибо каждый непосредственно видит, что чем старее и мучительнее становится эта прежде доставлявшая столько радости оболочка, тем умнее, добрее и тоньше становится ее содержимое – душа... Эта воспринимаемая как непосредственный факт разъединенность путей развития души и тела вела к весьма далеко идущим выводам! О бессмертии души? Ну да, но это ведь общее место! А вот что это такое – душа? Неужели, точно, бог, нашедший приют в теле человека, как считал Сенека? Но как с ней обращаться? Каким законам следовать, чтобы не ухудшить ее участь?
Перс Мани из благородного рода Патала жил в Иране за четыре века до Мухаммеда, при Сасаниде Шапуре, сыне Ардешира. Его отец был членом братства эльхаизитов, возводивших свое учение к иудейской секте ессеев (эссенов). Мани называл себя «учеником Траетаоны», преемником Будды и Зороастра, Параклетом и вновь пришедшим Христом. Он учил, как, впрочем, и зороастрийские маги до него, что единого мира нет, а существуют два первоокеана, две изначальные стихии: «беснующийся мрак» – плотная, холодная, влажная материя, – и «вечный Свет» – зыбкий, жаркий, сухой дух. Они непримиримы и сражаются, встретившись. Личный носитель светлого начала – Мани называл его «Первочеловеком», Ормуздом, – был растерзан Торжествующим Мраком в клочья: эти бессмертные частицы Света облечены теперь тьмой, томятся у нее в плену. Облечение обрывков света в темную материю и составляло, по Мани, суть творения.
Сомневающимся предлагалось заглянуть в собственную душу: она-то и есть эта частичка света, попавшая в плен тела, которому предстоят смерть, гниение, распад... To soma einai to shma , как говорил Эпиктет, человек – это ходячий труп, обремененный душой, и смерть – это освобождение души из плена материи и приобщение ее к царству света! Поэтому все материальное, все, что привязывает человека к миру и жизни, а его душу – к его телу, суть мерзость и грех. Сравните со словами Будды: «Человека, помешавшегося на детях и скоте, исполненного желаний, похищает смерть... Ни дети, ни отец, ни даже родственники не могут быть защитой тому, кого схватила смерть. У родных не найти защиты. Зная эту истину, пусть мудрец, внутренне сдержанный, очистит себе путь, ведущий к нирване».
К телу – темнице души – надо и относиться соответственно. Плоть настолько чужда духу, что нужно или совсем от нее отрешиться, или предоставить ей полную волю. Первое из этих направлений означало аскетизм; второе, полная нравственная распущенность – предполагала возможность и дозволенность любых оргий, вина, гашиша, опиума, разврата, ибо все это не хуже поста и молитвы расшатывает душу, ослабляет ее связь с телом, с материей, держащей душу в своих острых хищных когтях. Убийства, ложь, предательство также не были подлинным грехом, ибо их результат – всего лишь разрушение некоторого числа смертных плотских оболочек, т.е., в конечном счете, освобождение и слияние с Абсолютом, со Светом тех душ, которые томились в этих материальных тюрьмах.
Грехом, с точки зрения манихеев, были любовь, нежность, привязанность к конкретному человеку. Они мешают освобождению души из тисков материальности, удерживают душу в теле, более того – делают для нее желанным и радостным пребывание в этой темнице. Недопустимо и самоубийство: смерть – это несчастье, приносимое Ангро-Майнью, и ускорить ее – значит обременить душу грехом. Но оно и бесполезно, ибо душа лишь переселится из тела в тело; такая смерть всего лишь возвратит человека к исходной точке. Подлинная смерть, к которой надо стремиться, – это утрата человеком, «испытавшим все и ничему не подчинившимся», интереса к жизни – вариант буддийской нирваны, также означающий выход из сансары, цикла перерождений.
Мани основал секту абахитов, братство масонского типа с несколькими степенями посвящения, в котором, по словам Низам ул-Мулька, вознамерился «отменить веру гебров, иудеев, христиан и идолопоклонников и чудесами и силой навязать народам свою веру». Его учение восходило к манихейской секте Зардуштакан. В исламском мире его последователей назвали «зиндиками».
Тайные братства еще искали варианты мимикрии, называя себя то «ткачами», то «кожемяками», то – чаще всего – дервишами и купцами. Манихейство превращало мышление увлекшегося им человека из благостного елея, смягчавшего и умащавшего действительность, в едкий разъедающий уксус. Опасность эту сразу же, на вкус, на ощупь, интуитивно понимало любое государство, – и отторгало его: если для манихеев государство было воплощением сил мрака, то манихеи для государства были бунтовщиками и изменниками. Позднейшая практика показала, что государства с любым социальным строем и вероисповедными практиками охотно используют манихеев для диверсий в своем внешнем окружении. Поэтому общество Мани было тайным, шах Шапур преследовал его. Мани пришлось бежать в Китай, но потом, при внуке Шапура Бахраме, вернулся в Иран, – и был убит: с него, как сообщает в «Фарс-намэ» аль-Балхи, содрали кожу и набили ее соломой. Те последователи Мани, которые не успели бежать, вынуждены были отречься от учителя – или отправлялись на плаху.
Однако у этих идей во все времена имелся колоссальный гипнотический потенциал. И вот за сто тридцать лет до хиджры иранский шах Кавад согласился на практике опробовать манихейский рецепт вывода страны из кризиса. Предложил его шаху зороастрийский маг, разделявший идеи манихейства, – великий везир Маздак. Явным проявлением космических сил зла на земле, проявлением, из которого вырастают и колосятся все остальные беды, – ненависть и войны, болезни и убийства, – Маздак объявил имущественное неравенство. Счастьем еще для человечества, по его мысли, оказалось, что с этим неравенством было легко справиться! Введение всеобщего принудительного материального равенства, отказ от права частного владения, общность как имущества, так и женщин, – вот панацея для государства!
Маздака не поняли даже его сторонники, и программа действий была несколько упрощена. Да, имущественное неравенство, когда у одних удовлетворены все потребности, у других же, у большинства, за душой – только бесплодные желания да обязанности – это главное зло. Но нужно ли всем отказываться от права частного владения? Достаточно у виновников неравенства, т.е. тех, у кого все есть, отнять то, что они имеют, и это добро раздать нуждающимся в нем. Тем самым справедливость будет восстановлена и дела пойдут на лад!
Воду, землю и пастбища разделить более или менее получилось. Сложнее было с гаремами. Однако разобрались и тут! Но равенства все равно не получилось! Те, кто готовил списки на конфискации, – были ли они равны с теми, кто попадал в эти списки? Те, кто делили награбленное, – были ли они равны с теми, кого наделяли? Впрочем, здесь-то как раз просматривалось не просто равенство, а тождество, ибо те, кого наделяли, неизменно оказывались из круга тех, кто наделял! А те, кого маздакиты объявляли «сторонниками зла» и казнили, – были ли они равны своим палачам? Но этого нового неравенства новые властители замечать не желали!
Как и всегда, принципы равенства оказались логичными только на бумаге. Маздакиты желали жить на счет казны, пополняя ее конфискациями. Они увлекли за собой огромное количество нищих и ни к чему более, кроме грабежей или иждивенчества, не приспособленных людей. Но грабежи предполагают, что есть кого грабить, а они есть только в первый момент, в момент революции. Потом они либо гибнут, защищая то, что справедливо, по их мнению, либо бегут из страны. И для грабежа остаются только «свои». Но с них уже нечего взять, кроме принудительного труда, повинностей и обязанностей. Начался массовый террор...
Кошмар длился почти сорок лет – до 529 года, когда царевич Хосров Эрдишир вернул себе державу и расправился с Маздаком, с экзархом общины иранских яхуди бap Зутрой, его правой рукой, другими его сторонниками...
– Разумеется, не все делилось между своими, – продолжал Хайр уд-Дин. – Какие-то крохи перепадали в руки тех, во имя которых якобы и затевался переворот. И – поразительно – память об этих перепавших народу крохах сохранялась из века в век, снова и снова поднимая людей на «борьбу за справедливость». Она одушевляла все «народные восстания». Что касается Хорасана, скажем, то здесь в 755 году поднялся Сумбад Маг и область резни тогда простиралась до Хамадана, где стоит чудесная семистенная крепость Кангха, возвращающая молодость. Поистине, ее семь стен – из золота, серебра, стали, бронзы, железа, стекла и обожженной глины. Низам аль-Мульк, да наслаждается он гуриями рая, свидетельствует, что Сумбад Маг говорил своим гебрам: «Державе арабов пришел конец. Я нашел это в одной книге потомков Сасана. Не отступлюсь, пока не разрушу Каабу, ведь ее установили вместо солнца. А мы снова сделаем своей кыблой солнце, так, как было в древности»...
Прошло двадцать лет – и в Гургане вновь поднялись хариджиты, а в Мавераннахре – «одетые в белое», затем хуррамиты... О Бабеке аль-Хуррами, тоже добивавшемся равенства, маздакиты которого назвали себя хуррамитами, ат-Танухи говорит, что аль-Мутасим велел отсечь ему руки и ноги, потом обезглавить, сложить обрубки вместе, облить нефтью и сжечь. А Низам аль-Мульк утверждает, что Бабека зашили в сырую бычью шкуру и он умер в мучениях, когда кожа высохла. Аллах знает лучше!
Но да увидит блистательный, что и сегодняшние сарбадары в Хорасане – жертвы того же несчастного заблуждения, что людей можно осчастливить, сделав их равными между собой! Правитель, придворные, чиновники, нухуры – все у них обязаны носить одинаковую форму из шерсти, подобно суфиям в братстве. И, поистине, их вождь ежедневно устраивает открытый стол для всей своей дружины. Несчастны тамошние дехкане, обязанные кормить и поить эту ораву. Людям ремесла, людям торговли делать там нечего, но зато и от монголов они нас надежно отгораживают...
***
Ах, ошибался Хайр уд-Дин! Ах, как он ошибался!
Но разве мог он знать, что в кровавом 1336 году, 11 марта, в городке Кеше , у тюрчанки, взятой в жены монголом Тарагаем из племени Барлас, родился мальчик, которого назвали «железо» – Темир?
А за два года до этого, в 1334 г., шейх Сефи уд-Дин создал в Ардебиле государство, принадлежащее суфийскому ордену Сафавийа. Пройдут годы, и оно также станет проблемой для державы Османов.
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\4.BMP»;3.0»;3.0»;
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
СУПЕРОРУЖИЕ
Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не знали таких очевидных вещей.
Сенека
Текке завтрашнего дня
А
га Малик, шейх орты, вызвал к себе онбаши Абдаллаха ибн Инджиля.
Абдаллах не пошел – полетел на крыльях к весьма уважаемому им Ага Мелику, кроме всего прочего еще и его наставнику в делах братства. Ему по своим каналам только что удалось получить образец аркобаллисты – мощного супероружия, намного превосходившего возможности лука. Точеное ложе из тиса, удобно упирающееся в плечо, на другом конце имело упругую дугу из булата – и стремечко, куда можно было поставить ногу. Дело в том, что тетива из крученых сухожилий быка была весьма тугой, и ее можно было натянуть лишь смонтированным здесь же специальным устройством, вращая рукоятью зубчатое колесо с храповиком и собачкой. Короткая стрела арбалета с легкостью пробивала рыцарские доспехи на 150 шагах, но могла быть и закреплена, и тогда резким ударом посылала на 200-250 шагов тяжелую свинцовую или каменную пулю намного эффективнее пращи. Спуск же был настолько легок, что арбалетом могла бы пользоваться и женщина...
Войдя в покои шейха с драгоценным образцом, Абдаллах подумал, что здесь был пожар: в комнате пахло паленой шерстью, она была пропитана кисловатым едким дымом. На большом ковре, прожженном во многих местах, валялось два-три узкогорлых кумгана, разорванных на куски неведомой силой, и какое-то еще дымящееся тряпье...
Ага Малик, однако, не проявляя особого волнения, сидел, скрестив ноги, на том же ковре; рядом примостился, поджав под себя одну ногу, высокий и сутулый уста с окладистой русой бородой.
– Садись, – махнул рукой Малик Абдаллаху. – Это – мудрейший ходжа Шамс уд-Дин Мухаммед, это – онбаши янычаров, Абдаллах ибн Инджиль аль-Хаддад, – скороговоркой пробормотал он, предоставив дальнейшее знакомство самим гостям, и с места взял в карьер:
– Что ты скажешь о длинной и толстой стальной трубе, закованной с одного конца? Можно ли такое сделать – и как?
– Длинные и толстые трубы для водопроводов делают из свинца, – обстоятельно начал Абдаллах, несколько удивившись неожиданному вопросу. – Толстая свинцовая полоса накатывается на оправку и пропаивается по шву. Реже края сводят вот так, – он показал как, захватив концы пальцев одной руки пальцами другой, – и проковывают, тогда полоса не сворачивается в спираль, а изгибается вдоль, чтобы стык можно было обратить вверх. Но я не слыхал, чтобы эти трубы делали из ржавеющего железа!..
– Речь идет не о водопроводе, – прервал его Ага Малик, – а о новом супероружии, освоить которое потребовал от нас светоч справедливости! Это должна быть топчу, пушка, и она, поистине, должна удерживать в себе джинна, не лопаясь! Твой шов разойдется...
– Представь себе ступку, в которой хозяйки растирают корицу, только очень, очень большую, – вмешался Шамс уд-Дин, – и внизу в ней должно быть отверстие... Неверные франки так и называют это оружие – «мортира» ...
– Может, показать ему? – предложил Ага Малик, видя, что от путаных объяснений Шамс уд-Дина у Абдаллаха только отваливается челюсть... Он хлопнул в ладоши и бросил вбежавшему мальчику:
– Еще один...
Узкогорлый медный кумган уже был у того в руках, он торопливо отер его полой кафтана и поставил на ковер перед Ага Маликом. Шамс уд-Дин взял кувшинчик, стоявший у него за спиной, и стал, что-то бормоча, сыпать серый порошок из горлышка в горлышко.
– Не много? – тревожно спросил Ага Малик.
Шамс уд-Дин буркнул что-то невразумительное и точным ударом кинжала пробил небольшую дырочку у самого дна кумгана, который только что наполнил, а затем обмотал его большим куском ковра, оставляя доступ к пробитой дырочке. Мальчик, завороженно глядевший на эти манипуляции, вдруг сорвался с места и выскочил за дверь.
Горлышко кумгана заткнули грецким орехом, обмотав его хлопковой ватой.
Мальчик вбежал, держа в руках длинную горящую головню. В глазах его был восторг.
Шамс уд-Дин, не глядя, протянул руку, и мальчик вложил в нее головню, а затем отодвинул кумган на длину головни и вытянутой руки и отбежал сам в угол комнаты. Шамс уд-Дин поднес огонь к дырочке в кумгане, – и орех с резким хлопком в облаке огня вылетел вверх... Там, куда ударила струя огня из пробитой дырочки, затлел ковер. Подскочивший мальчик затоптал его.
Абдаллах, сидевший на полу, вздрогнул и невольно принял молитвенную позу суджуд . Вокруг беззлобно засмеялись:
– Это не джинн, он не способен строить дворцы – только разрушать их...
– И это не «греческий огонь» , – заметил Шамс уд-Дин. – Это порох – его изобрел в годы хиджры китайский алхимик Сун Сы-мяо, а описал двумя столетиями позже его соотечественник Цинь Сюй-цзы. Они делали из набитых порохом бамбуковых трубок «хуо-цзиен», то есть «огненные стрелы». Мы пробовали эти аль-сихем аль-катай ; в поле они совершенно неэффективны. Их можно использовать только как зажигательное средство против города – но и тут три четверти не достигают цели, а падают на своих.
Я изучил «Китаб аль-Идах» Джабира ибн Хайяна, – да погрузится он в пучину милосердия Божия, – который учит, что все металлы состоят из ртутного и серного начал, труды Абу Мансура аль-Харави Муваффата, труды Абу Али аль-Хусейна ибн-Абдаллаха ибн-Сины, разделившего минералы на камни, плавкие тела, серные вещества и соли. И труды Абу Айюба Сулеймана ибн-Я'хья ибн-Джебирола не остались неизвестными мне! И я нашел рецепт пороха! И, поистине, мы будем использовать его. Нужно делать пушки, и мы не должны опоздать!
– Сегодня порох умеют готовить в Руме и у франков, благодаря их алхимикам Роджеру Бэкону и Бертольду Шварцу. – вмешался Ага Малик. – У них есть пушки . Но хуже всего, что пушки есть сейчас у мамлюков, в Египте и Сирии!
– Пушка должна выглядеть так, – Шамс уд-Дин быстро провел несколько линий кусочком свинца на фарфоровой пластинке. – Здесь небольшая дырочка. И внутри она должна быть совершенно гладкой...
– Можно сковать ее из продольных железных полос, – раздумчиво сказал Ала уд-Дин, – но сверху одеть рубашкой из стальных обручей...
– Решайте это с Шамс уд-Дином! – сказал Ага Малик. – Мне же к новолунию назовете срок первого испытания. И еще, – обернулся он к Абдаллаху. – Орта отныне под арестом, пока я не получу первой стреляющей пушки. Фактически ты становишься юзбаши (сотником). Все случилось благодаря твоей кузнице – работы в ней проще всего оказалось скрыть от чужого глаза! Хорошо это или плохо? Я не знаю! Но с сегодняшнего дня никого и никуда – чтобы ни порох, ни рассказы о пушках не выползли из орты к любым чернокнижникам! Завезти в кузницу нужное оборудование – сразу! Заявки – на продовольствие, на металл, на что угодно, даже банг, – лично мне. Отказа ни в чем не будет! Но – поваров, конюхов, девушек, – сразу пригласить всех, кто надобен, и – ворота на ключ! Оттуда – никто ни ногой! Отвечаешь ты лично – и головой!
– Я готов отвечать за все, что поручит мне блистательный, но у меня есть сомнения...
– Говори!
– И о поварах и о девушках, раз это будет арест, нужно договариваться с шейхами их таифы. Они тоже капыкулу , и должны получить вазыфа , – мои ребята тоже не откажутся от солидной доплаты за арест, не две акче, например, а пять? И девушки нужны хорошие, певицы, танцовщицы, музыкантши и такие, что на память знают истории о богатырях древности. Иначе ребятам может скоро стать скучно! Дальше – как быть с лекарями, в случае чего? А «чего» может быть, даже если Аллах милует во всем: например, понадобится повитуха!
Но не это главное. Поистине, в кузнечном ремесле многое зависит от металла! Лучший пулад (булат) выделывают в Димишк-эш-Шам. Эти булатные слитки массой обычно в спартанскую мину покупают и Аравия и Персия; везут их и в Византию и на север, в Орду; только Индия делает железо лучше, но индийское железо дороже. Димишк же – это мамлюки; поистине, наши с ними отношения могли бы быть и лучше. Хоть сегодня между нами и Гермиян, и Караман, и киликийские армяне, и Зулькадыр, – но и мы и они понимаем, что когда-то нам придется скрестить мечи...
– Ты сказал уже много слов, но их смысл до сих пор мне неясен!
– Железо, поистине, – стратегическое сырье. Это не сушеные финики и не хлопковая пряжа. Из железа куют мечи и кольчуги. Я сам знаю, как отравить всю плавку, подсыпав в шихту щепоть нужного порошка! Пулад превратится в каралык . Поистине, ни при покупке, ни при ковке этой отравы не заметишь; это железо годится и на сошник плуга и на обручи бочек: но клинок из него после закалки станет хрупким и разлетится на куски в сече... Я не слыхал, чтобы дамасский клинок смогли отковать в других городах – даже если сталь была поставлена из Димишка...
– Кажется, я понимаю...
– Да! Я не верю железу, которое купцы привозят сами!
– А это значит...
– А это значит, что я готов отправиться в Димишк и там, с помощью Аллаха, – Абдаллах огладил ладонями бороду и подумал, что в этом деле придется использовать свои орденские связи, – найти честных и знающих кузнецов и купцов, чтобы организовать поставки подходящего железа. Но это только на первых порах. Далее нам придется строить свои сыродутные печи, свои домницы – и делать свое железо! Одна орта с этой работой не справится. Нужно толковать с мутекаллимом таифы кузнецов, собирать арбаб аль-хираф...
– Мелко плаваешь, ал-Хаддад! Вопрос нужно обсуждать с шехир-эмини, потом – с назир-и эмваль и дефтердаром султаната, а потом повергать на рассмотрение великого везира... И это, поистине, не твоя забота – люди уже готовят телхис на доклад! Но у нас – срочный приказ блистательного, и его нужно выполнить!
– Мы можем попробовать отлить первую топчу, пушку, – из бронзы, например!
Лицо Ага Мелика просветлело.
– Поистине, я не ошибся, выбрав именно тебя своим собеседником! А из чугуна можно отлить? – уточнил он, блеснув недюжинными познаниями...
– Чугун не так просто расплавить! – возразил Абдаллах. – Для этого нужно строить специальные печи, нужно много рук и много умных голов...
– Я вижу, ты принес арбалет, и я рад этому, – сказал шейх. – Я хотел говорить с тобой об этом оружии. Можно ли организовать его производство?
– Именно это я и хотел предложить! – воскликнул Абдаллах...
...Пока длился этот разговор, Шамс уд-Дин колдовал у подноса: на нем, среди фиников и персиков, появился хрустальный карафин, в котором плескалась прозрачная жидкость.
– Поистине, это чудо нашего века! – воскликнул он, заметив вопросительные взгляды собеседников. –
Станет паром вода, лишь огнем ее тронь;
Погасает огонь, лишь водой его тронь;
Но ал-кохл, тот, что мы из вина получили, –
Это влага, в которой пылает огонь!
Произнеся эти бейты, он наклонил карафин и пролил на поднос немного жидкости из него, затем дал знак мальчику. Тот подал пылавшую головню. Жидкость на краю подноса загорелась.
– Белая нафта?.. – недоуменно протянул Ага Малик.
– Наверное, это зейт харр , и в нем нет ничего удивительного, – высказал свое предположение Абдаллах.
– Поистине, это ал-кохл, и он получен путем тройной перегонки чистого виноградного вина! Сведения о том, как получить эту жидкость, содержит «Китаб Сирр аль-Астар» , кою составил мудрейший Абу Бакр-Мухаммед Ибн Закария ар-Рази.
– Я знаком с его трудами, – заметил Абдаллах, – хоть многие называют его мулхид за его сочинение «Обманы пророков». Но в других своих книгах он, описывая перегонку, возгонку, растворение и кристаллизацию и в этой связи называя различные типы горнов, среди которых нам весьма интересен ат-таннур, то есть плавильный горн, которым я намерен воспользоваться в нашей дальнейшей работе, а также жаровни, фитильные и пламенные горелки, литейные формы, мензурки, колбы, склянки, тазы, тигли и банки, литейные ковши, напильники, шпатели, молотки и щипцы, – нигде не упоминает жидкость «ал-кохл»!
– Не думаю, что мудрейший ибн Инджиль невнимательно знакомился с теми книгами ар-Рази, которые так подробно описал. Но им написано более двадцати книг, и мне не удалось держать в руках все! – заметил Шамс уд-Дин. – Как то ни будь – есть у ал-кохл одно свойство, с которым я буду счастлив познакомить и уважаемого ал-Хаддада, и сиятельного Ага Мелика, – он почтительно поклонился обоим, а затем налил жидкость в большую керамическую чашку и выпил, крякнув и аппетитно поморщившись. – Поистине, это жидкий огонь!
– Аллах запретил вино правоверным! – с недоумением заметил Ага Малик, брезгливо искривив губы.
– Поистине, по моей просьбе шейх-уль-ислам выдал мне фетву , где сказано, что ал-кохл не является вином! То, что полезно по своей природе и сущности, нельзя отвергать из-за зла, наличествующего в нем лишь побочно, как сказал мудрейший ибн-Рушд...
Собеседники переглянулись и потянулись к чашам...
ШЕЙХИ ЗАПАДА
Везир
Таков закон дворца, где правит зло:
То ты в седле, то – на тебе седло.
Фирдоуси
– Д
а прислушается великолепный и мудрый к моим словам! – заканчивая фразу, Ала уд-Дин сжимал губы так, что рот его напоминал куриную гузку. – Поистине, все мы приходим и уходим, ибо вся эта жизнь – лишь пользование временное, и поистине, нужно выбрать того, кто будет продолжать наши дела...
– Наши дела, – иронически выделил слово Орхан. – Тебе, по твоему же предложению, было поручено дело: создать яя и мюселлем . Хайр уд-Дин еще тогда предупреждал меня: это будет отличное войско для обороны, но никудышнее – в случае нападения. И что же? До сих пор мы не можем опереться на них как следует – это только вспомогательные войска. Это центр постоянного и непонятного нам недовольства нами. С сипахи, с уджбеями легче найти общий язык, даже с сипахи-христианами на Балканах, которые получают поместья и несут гарнизонную службу. Иные из них даже получают командные должности, разумеется, если принимают ислам. Но не яя! Яя – это гнездо недовольства, я постоянно слышу о каких-то мятежах и проступках во время походов и сборов, – даже о недовольстве своим султаном.
Почему? Кто виноват? Умур-хан ? У нас нет к нему претензий. Но люди, у которых есть своя земля, хорошо бьются только за свою землю. Они как тот кот, который, затравленный и прижатый к стене, превращается в тигра, но лишь лениво мурлыкает на подушках! Насколько лучше служат янычары, у которых нет своей земли!.. Сулейман доволен ими!
– Да услышит меня сиятельный брат...
– Что еще?
– О Сулеймане – и о других племянниках – я и хотел поговорить с блистательным...
– Что такое?
Ала уд-Дин начал издалека:
– Да ведает блистательный и могучий, что убит хан Золотой Орды, наследник хана Узбека, Инсанбек!
– Как? – поразился Орхан. – Он еще и на царство толком сесть не успел!
– Только что получена весть: Джанибек, третий сын Узбека, убил и Инсанбека, и другого своего брата, Хидырбека. Говорят, не обошлось без интриг Тайдулы, его матери, ужаснувшейся перспективе быть удаленной от власти. Став ханом, Джанибек сделал ее собственной супругой , а ордынские муллы и сейчас поясняют народу, почему в этом совершенно не было греха...
– Поистине, джахилийя держит невежественного человека в своем плену, даже если он принимает ислам, – усмехнулся Орхан. – Плутарх свидетельствует о зороастрийском обычае хветвадата, то есть браках между близкими родственниками, когда человек мог иметь детей от собственной матери, добавляя, что Искандер зу-ль-Карнейн препятствовал этому обычаю. Впрочем, у греков такое тоже случалось: вспомнить хоть Иокасту ... Но тут дело в другом: Тайдула, женщина редкой красоты и выдающегося ума, как была, так и осталась у власти, только поменяла себе мужа на более молодого! Однако какое отношение имеет твой рассказ к моему сыну? Или, может быть, – султан сурово сдвинул брови, – он имеет отношение к моей жене?..
– О блистательный и милосердный! – испугался Ала уд-Дин. – Да не станет причиной моих несчастий неловкость моего языка! Мелекй Аспурджа Хатун, как супруга цезаря, вне всяких подозрений, и не о ней я хотел сказать!
– Тем не менее у твоих слов была важная причина, – снисходительно кивнул головой Орхан. – Продолжай же, изложи нам ее!
– Сулейман-паша – блистательный воин и мудрый вождь, и мое сердце ликует, видя его новые и новые победы и свершения. Сколь счастлив мудрый султан, имея такого сына! Сколь счастлива страна, имея такого наследника престола, – да сохранит Аллах султана и продлит его благоденствие!
Но у Сулеймана – два брата, Мурад и Халил. Поистине, это молодые львы, и они мало в чем уступают Сулейману. Но, поистине, в том, что братья есть, можно усмотреть большую опасность! Взять хоть только монголов. На что велик и недосягаем был потрясатель вселенной Чингиз-хан, но и его попытался убрать с престола его же брат, Темуге-отчигин, и ныне этому как раз сто лет... Великий каан монголов Мункэ вырезал весь род брата Джагатая и поделил его улус с Бату-ханом. Беркэ, брат Бату-хана, считал, что у него больше прав на трон, чем у сына и внука Бату-хана; он уничтожил Сартака, отравил Улагчи, и стал ханом Золотой Орды. Умер хан Тохта – и Узбек, бросив войско, кинулся в Сарай и вырезал всех царевичей Чингисханова рода, чтобы сесть на престол Орды.
– За примерами подобного рода далеко ходить не надо! – прервал Ала уд-Дина Орхан. – Что сделали наследники с империей Салах уд-Дина? Так – всегда и повсюду: что наследники сделали с империей Искандера зу-ль-Карнейна! Что сейчас делают наследники с Византийской империей! Но разве можно с этим бороться?
– Блистательный должен объявить свои земли майоратом и довести до всеобщего сведения, что никто из его детей, кроме одного, старшего или назначенного им, не имеет доли в управлении ею... Иначе империи османов не суждено существовать долго...
– Но ты забываешь, что ты сам – мой брат! Клянусь Аллахом, я просто лишу тебя, сотворившего уже столько ошибок, доли в управлении моей страной!.. Не о моих сыновьях тебе бы думать, а о Джанибеке и Тайдуле, и там искать, как ослабить врага и возвысить себя...
Поистине, тебе, подобно Абд аль-Кадеру, нужно бы молиться о том, чтобы Аллах воскресил тебя слепым, – дабы не стыдиться тебе глядеть на лица праведных!..
***
Вскоре Ала уд-Дин был убран от дел и везиром стал Ахмед ибн Махмуд. Ала уд-Дин просто опередил свое время. Но та междоусобная резня, которая будет каждый раз сопровождать переход в державе османов престола от отца к сыну, в конце концов заставит Мехмеда II в канун-намэ 1478 года записать: «Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле»...
Генуя
Я очень доволен разгромом лукавых малодушных гречишек и хочу, чтобы позорная их империя и гнездо заблуждений были выкорчеваны вашими руками, если только Христос изберет вас отмстителями за Свое поношение и вам поручит возмездие, не к добру затянутое всем католическим народом.
Ф. Петрарка. Послание Дожу и Совету Генуи . 1352 г.
В 1261 году Михаил VIII Палеолог вернул династии трон басилевсов, опираясь на помощь Генуи, – и она вынудила его заключить союзный Нимфейский договор, по которому Генуя имела право беспошлинной торговли на территории Византии, а Босфор и Чанаккале были открыты для генуэзских кораблей. Генуэзцы обдуманно, упорно и неутомимо, с исключительной энергией, вкладывая любые средства, прибирали к рукам северную караванную тропу – и, видимо, не зря, ибо это приносило им два дирхема на дирхем, три дирхема на дирхем!
Как сказал Иоанн Кантакузин: «Задумали они не малое: они желали властвовать на Черном море и не допускать византийцев плавать на кораблях, как будто море принадлежит только им»...
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\17.BMP»;3.0»;3.0»;
В 1266 году генуэзцы добились от Ногая, бывшего улусбеком Крыма, передачи им во владение Кафы . Выпросив клочок земли, они обвели его рвом и валом, начали строить каменные дома, с дозволения монголов завели гостиный двор, амбары и лавки, – а затем без позволения захватили дополнительные земли, обведя их каменной стеной. Укрепленный город был назван Кафой. Но в Крыму властвовали венецианцы – и Генуя объявляет Венеции настоящую войну...
Генуэзские фактории есть сейчас в Тане , Суроже, который генуэзцы называют Солдайей , и только что они захватили Чембало . Венецианская Тана сейчас закрыта как порт – там идут разборки, генуэзцы никак не поделят ее с венецианцами.
В гаванях и у берегов Византии и Адриатики, Эгеиды и Понта Эвксинского велись эти схватки. Каждая из враждебных сторон требовала от Византии помощи, вмешивалась в династические разборки, получала за это новые льготы – и непоправимо губила ремесло и торговлю Византии. И венецианцы, и генуэзцы взыскивали с Византии контрибуции за ущерб, понесенный при столкновениях между собой на землях империи или в византийских гаванях; они требовали от императоров денежных компенсаций даже за лояльное отношение к империи. «Мерзавец на мерзавце», – так охарактеризовал генуэзцев в «Божественной комедии» Данте.
Генуэзцы овладели Сурожем, Балаклавой, Танаисом, выбив оттуда своих конкурентов – венецианцев. Они обсели не только Крым, но и восточное побережье Черного моря как лягушки – пруд! Они утвердились в Пицунде, Себастополе , Кутаисе, Анакопии, Матрике . Закладываются генуэзские фактории Мапа , Копа , Санта-Кроче , Пеше , Каллос Лимен , Мавролосо , Альба-Зихия и Каво-Буксо . На Азовском море у них Бальзимахи , Лотар, Сен-Джорджио. Генуэзцы отрываются от побережья, и их крепости появляются в глубине аланской территории, вплоть до верховий Кубани и Зеленчуков, где еще византийцы строили крепости Борго-Санто и Рум-кале (Кисловодск). Копа, Мапа, Матрика находились под управлением как генуэзских должностных лиц, так и местных владетелей (зихов, касогов, адыгов), местные воины служили в гарнизонах генуэзских крепостей, местная племенная знать охотно роднилась с итальянцами...
'k'k'k'k'k'k'k'k
/m/m/m/m/m/m/m/m
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\14.BMP»;3.0»;3.0»;
'k'k'k'k'k'k'k'k
/m/m/m/m/m/m/m/m
МУДРОСТЬ ВОИНА
Хакикат
Не вы их убивали, но Аллах убивал их, и не ты бросил, когда бросил, но Аллах бросил, чтобы испытать верующих хорошим испытанием от Него. Поистине, Аллах – слышащий, сведущий!
Коран, 8:17
А
бдаллаха в числе еще нескольких десятков человек, показавших себя как перспективных организаторов и командиров, отчислили из их орт в Бурсу, где была учреждена медресе сахин для офицерского состава корпуса янычаров. Медресе была учреждена вместе с имаретом, в Бурсе в 1348 году – это был первый вакф в Османлы, учрежденный самим султаном Орханом. С тех пор учреждать вакфы стало престижным и модным; однако это было еще и очень выгодно! В 1349 году Хамза-бей на началах вакфа построил в Изнике мечеть; одновременно и на тех же началах построил мечеть и имарет шейх Постинташ, один из организаторов движения «сарбадаров», вернувшийся в Анталу из Хорасана...
Ежедневно, кроме пятницы, будущих мютеферрика натаскивали здесь не только в фехтовании и верховой езде, технике рукопашного боя и строевой подготовке, но и в сунне и шариате, каламе и фалсафа ...
В хакикате молодежь наставлял мутавалли медресе Али аль-Фенари . «Доcтоcлавный улем, достопочтенный ученый, установитель истины, несомненный источник добродетели, несомненный последователь учения пророков и посланника божьего, заслуживающий благосклонности богохранимого владетеля» иронически относился к суфийским «мудрствованиям», утверждая, что ислам достаточно прост и ясен, дает цельную картину мира, и нет необходимости выдумывать что-то еще. С первой же его лекции Абдаллах невзлюбил его. Абдаллах лишь удивлялся, почему этот пурист и ревнитель чистоты ислама набрал в медресе в основном преподавателей-суфиев или таких, которые благожелательно относились к суфийской идеологии. Более того – у него были с ними прекрасные отношения. «Как они уживаются между собой» – недоумевал Абдаллах...
– Именем Аллаха вы будете управлять миром, – поучал Али аль-Фенари. – Вы должны поэтому знать законы, посредством которых управляет его судьбами Аллах. Это знание подобно яду, целебному в руках врача и смертельному в руках убийцы; поистине, впивать его надо с осторожностью; среди узнавших эти законы были такие, разум которых смущался и заставлял их наложить руки на себя. Нет мне укоризны в том! Но не будьте и теми глупцами, для которых учителем становится не слово, а собственное несчастье.
Я должен научить вас скептицизму в отношении «новых» и модных идей, ибо, поистине, нет на сегодняшнем базаре мнений умения более необходимого, чем умение нести свой кошелек нетронутым между сонмами желающих поживиться мошенников. Но еще важнее отнестись как к мошеннику к себе самому: поистине, многие, даже умеющие избегать проворных рук базарных ловкачей, облапошивают сами себя, строя воздушные замки. Каждый, кто хоть когда-нибудь строил их, знает, что эти постройки легче других возводятся, – но не всякий знает, что снести их почти невозможно! Избавиться от собственных иллюзий – вот подлинный аль-ихлас , и, клянусь Аллахом, я помогу вам достичь его!
Поистине, первое, что вы должны усвоить – это смысл газавата. С кем ведется война и во имя чего? С христианами, с иудеями? Воистину, нет, и далеким заблуждением заблудился тот, кто думает так. Люди – стадо, они влекутся туда, куда их гонит пастырь. Те из них, душа которых чиста, сами увидят, где истина, и примут ислам. Но упорствующие в своих заблуждениях реайяты могут оставаться в своих заблуждениях до последнего дня, и не наше дело судить их.
Аллах простер пред нами страны с разными языками и разными верами. Пастыри этих стад несут совсем иную ответственность, чем их реайя. Глаза пастырей открыты, их уши слышат. Они встречаются с посланцами других стран и мудрецами, купцами и философами, они имеют возможность выбирать. Двери ислама распахнуты перед ними, и тот, кто сам в них войдет, поистине, будет встречен с почетом. Но они делают ошибочный выбор. И тогда становится ясно: в этих странах нет ни шахов, ни султанов, ни королей, ни герцогов, хоть они и называют себя так: это лишь мятежные эмиры, восставшие против воли Аллаха. Но и тогда наш блистательный и могучий султан не торопится с военными действиями, а заботится лишь о порядке, справедливости и спокойствии в собственном султанате. Поистине, забота о порядке в собственной стране дороже выигранного сражения. Ибо она привлекает к нам сердца тех, кто имеет глаза, чтобы смотреть и уши, чтобы слышать.
Но когда мятежный эмир запутывается в своих делах, низвергая в джахилийю собственный народ, – помоги измученному народу. И тогда освобожденный народ с восторгом примет нашу власть и откроет уши пред словами истины. Не должно бессмысленно лить свою и чужую кровь в сражениях. Дулжно лишь истребить род эмира мятежного, заклейменного собственным его народом. И тогда наш султан, да умножатся его дни, будет уверенно владеть освобожденным народом.
Жестокость имеет оправдание, если совершается лишь раз и в высоких целях, а затем в ней не упорствуют, извлекая из ее плодов всю возможную пользу для подданных. Но тот, кто верует в одну часть писания, должен веровать и в другую! И если кто умышленно убьет мусульманина, то воздаянием ему – геенна, для вечного пребывания там. Но кто мусульманин и кто – многобожник? Поистине, мусульмане, отступившие от ясных и истинных принципов ислама – «многобожники» в большей степени, чем люди джахилйи, и джихад против них возможен и оправдан!
Но горе тебе, если число жестокостей лишь возрастает! Тогда, успокаивая людей, ты должен будешь вновь и вновь вершить благодеяния, истощая свои возможности. Но, поистине, добро бесполезно, если его сочтут делаемым поневоле, и не будет тебе за него никакой благодарности ни в этой жизни, ни в будущей!.. После ста услуг и одного отказа властителя, неблагодарные – а таковы все люди – помнят лишь этот один отказ...
Рабы
Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад.
Лука, 6:27-30
– Есть у мусульман одно мощное, гибкое и надежное оружие в борьбе за мировое господство, о свойствах которого, к сожалению, мало знают. Поистине, это – учение Исы ибн Марйам!
Когда ошеломленные этой фразой слушатели замолкли, невысокий, крепкий и худощавый шейх представился:
– Зовут меня Мухаммед ибн Омар, а заниматься мы с вами будем тафсиром (толкованиями), но не Корана, а книги Инджиль (Евангелие). То, с чем хочешь справиться, что желаешь преодолеть, надо знать не понаслышке!
Поистине, Коран – един и неподражаем, и нет иной истины, кроме него. Учение Исы ибн Марйам, разумеется, не является истиной! Но перестает ли оно от того быть оружием? Подчеркну: оружием в наших руках? Отвечу: нет, не перестает. Нужно только уметь им правильно пользоваться!
И вот первое, что вы должны знать об учении Исы, чтобы понять, насколько это мощное оружие: оно запрещает христианину брать в руки меч! Вы все здесь – в прошлом христиане: кто будет мне возражать?
Растерянные от столь горячего начала, янычары молчали. Но Мухаммед ибн Омар не собирался отступать. Он ждал возражений, и Абдаллах сказал:
– »Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч». От Матфея, 10:34.
– Не «от Матфея», а «по Матфею», – заботливо поправил его Мухаммед ибн Омар. – В канонических греческих текстах всех четырех евангелий стоит предлог kata – «по». Евангелие от Матфея существовало, его держал в руках Василид Гностик, написавший 24 тома «Разъяснения Евангелий». Евсевий, христианский церковный историк, сообщает, что все они были сожжены. Видимо, одновременно христиане сожгли и само евангелие от Матфея, ибо его содержание совершенно их не устраивало. Христианский валъ (святой) Иероним, побужденный к тому епископами Хроматием и Гелиодором, достал от назореев, из книгохранилища, собранного Памфилом в Кесарее, подлинный еврейский текст Евангелия «от Матфея» и «вознегодовал», прочтя его, но не потому, что оно почти ни в чем не совпадало с известным ему греческим переводом «по Матфею», а потому, что оно, по собственным его словам, «представляло материал не для построения, но для разрушения [христианства]». Епифаний, скажем, в книге «Contra Ebionites» заявляет, что назореи, как и ессеи, твердо верили, что Иса был не богом, но лишь «человеком от семени человека»! Ясно, что в обращении был оставлен именно поддельный греческий перевод.
Но, как бы то ни было, судить о христианстве надо по тем текстам, которые оно признает. Ты правильно процитировал канонический христианский текст, – одобрительно поглядел он на Абдаллаха. – Но почему ты остановился и не продолжаешь его цитировать? «...Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» . Вот и все. Вот для чего принесен меч – для выяснения отношений внутри семьи. «Бей своих, чтобы силы твоей устрашились чужие», как гласит поговорка. О внешних же врагах Иса говорит иное. Смотрите:
«И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» . Это – не случайная фраза, но суть христианского отношения к войне. «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом. Здесь терпение и вера святых» . По сути, это уточнение более общей заповеди: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» . Христианство всегда идет «от самого себя»: делай сам, как должно, и пусть будет что будет.
Но эта общая заповедь – «не противься злому» – настолько неудобна для христиан, что они постоянно стараются «вывернуть» ее наизнанку, толкуя в том смысле, что «как вам отмерили, так и вы отмеривайте». Любой человек увидит, что смысл при таком искажении становится в точности обратным: от христианства произошел возврат к заповеди яхуди «нефеш такхат нефеш» . Так же оборачивают и фразу о мече: «кто с мечом к нам придет, от меча погибнет». В этом виде она понятна и нам, приемлема для нас, воинов, – но при чем здесь христианство? Это – общечеловеческая заповедь биться с врагом, и она не имеет отношения к христианству, требующему, напротив, от своих адептов ни в коем случае не поднимать меч, чтобы не быть убитому мечом.
Таким образом, вам никогда не придется воевать с христианами. Подлинный христианин вовек не поднимет меча. Тот же, кто меч поднял – уже не христианин, он вероотступник, он больше не зимми («охраняемый» нормами шариата) и поступать с ним можно и нужно соответственно! «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» , – вот чего требует христианство от христиан. Тогда как мы бьемся с вами, чтобы выдавить из вас, вчерашних рабов, все рабское, чтобы вы ощутили себя хозяевами, господами, владыками мира!
Поэтому и говорится: христианство – вера рабов. Они рабы, даже если напялили на свои головы золотые тиары и короны. И существовать христианские государства могут только благодаря прямому нарушению заповедей Исы. Он говорил «не убий» – но воин должен убивать; он говорил «не клянись» – но воин приносит присягу; он говорил «подставь другую щеку» – но воин, фехтуя, должен подставлять противнику свой обнаженный меч. И в этом одно из преимуществ воина ислама. Вооружаясь и выступая на бой с неверными, он чувствует, что исполняет дело, угодное Аллаху. Не так христианский воин: даже защищая свою страну от нашествия, он, если всерьез принимает заповеди христианства, должен ощущать, что отступает от своей веры, нарушает божьи заповеди, и должен будет каяться и отмаливать грехи.
Вот почему эмираты Европы – это страны рабов. И арабское ас-сакалиба, и латинское sclavus означает «раб». Гардизи свидетельствовал, что в странах ислама «находится много людей ас-сакалиба, которые служат [как рабы] им, пока не избавятся от зависимости». Ал-Куфи в это понятие включал всех неверных Восточной Европы. Ал-Хорезми писал: «Германия, она же страна сакалиба». Мас'уди причислял к сакалиба «намчин» (немцев) и «турок» (венгров), а тех рабов, которых привозили из Русии, Мас'уди называл «валинана» (волыняне).
Поистине, те, кто знает дело, иронично относят ас-сакалиба к потомкам не Иафета, как следовало бы, а Ханаана, проклятого отцом, потомство которого было предано в рабство потомству его дядьев, Сима и Иафета. «Ной ... сказал: проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих. Потом сказал: благословен Господь Бог Симов; Ханаан же будет рабом ему; да распространит бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых; Ханаан же будет рабом ему» . «...Они-то и называются Склави, а иные говорят, что они от сыновей Ханаана», – свидетельствует книга Иосиппион. Вениамин Тудельский в XII веке замечал, возможно, комментируя именно этот текст: «И зовут их евреи потомками Ханаана, ибо люди страны той продают сыновей и дочерей своих всем»...
Гордиев узел
Когда я вспоминаю, что Бог справедлив, я содрогаюсь от страха за мою родину.
Т.Джефферсон
Занятия по шариатскому праву вел молодой теолог и теософ, гази Мевла Хайдар Аджеми . Он никогда не собирал всех офицеров; он говорил: «мне не нужны решения на основе иджма «. Утром на разводе он указывал пальцем на любого из них: «Сегодня я буду говорить с тобой», – и это значило, что в тот день офицер освобождался от других дел и занятий. Хайдар-баба весьма ценил знание хадисов, но только если они к месту приводились в разговоре. Он неподражаемо владел искусством беседы и умел специально создать в разговоре такую ситуацию, чтобы, вспомнив в этот момент нужный хадис, можно было блеснуть остроумием. Хайдар-баба сам подбрасывал мяч на ногу собеседнику. Но если тот молчал, надолго замолкал и Хайдар-баба, поджав губы, склонив голову и исподлобья глядя на невежду. Лишь когда тот каялся в своем невежестве, Хайдар-баба сквозь зубы выцеживал нужный хадис и в этот день терял всякий интерес к собеседнику: он отпускал его, шел на плац или в фехтовальный зал и отыскивал себе новую «жертву».
– Ни я, ни вы не мудрецы, – говорил он. – Истинно мудрый человек никого не станет учить и ни у кого не станет учиться. Я всего лишь в числе говорящих, вы в числе слушающих, но нет в моих словах лжи.
Вашими настольными книгами должны быть «Аль-Моватта» Мелика ибн-Анаса, «Сахых» Абу-Абдаллаха Мухаммеда аль-Бухари и сборник с тем же названием его ученика, Муслима ал-Нишапури, «Сунна» Абу Дауда Сулеймана бин аль Аш ас-Сиджистани и Ахмада ибн Шуайба ан-Насаи, «Аль-Джами аль-кабир» Мохаммеда ибн Исы ат-Тирмизи, труды бен Маджата Казруни, Абу-ль-Хасана Разина аль-Абдари и имама Маджд уд-Дина Мобарака ибн-аль-Асира. Но наизусть знать сборник Бурхана Али ибн Абу Бекра аль-Маргинани или «Анвар ат-танзиль» Абдаллаха Байдави – это не заслуга. Подлинное знание вы покажете, если вам будут известны труды мухаджира Абдаллаха ибн Мас'уда или работы аль-Хатиба аль-Багдади «Об отцах, которые передавали хадисы по словам их сыновей» и «Книга сподвижников пророка, которые передавали хадисы по словам последующего поколения»...
Нормы шариата вовсе не казались ему единственным источником права – наравне с ними он ставил принцип урф и основанные на нем адаты, а султанские канун-намэ – даже выше .
– В действиях своих султан, несомненно, опирается на божественное предначертание, зафиксированное в нормах шариата; но также и на свой государственный ум! – говорил он. – Сам Абу Ханифа, основатель ханифитского толка (мазхаб), обосновал возможность использования норм обычая (урф) как одного из источников права. Порядок и материального, и духовного мира определен Аллахом и неизменен, но поддерживать этот порядок нужно каждый раз иным способом, применительно к сложившимся условиям, и находить эти многообразные способы – дело государственной власти; они-то и представляют собой содержание канун-намэ. Но, найдя мудрое государственное решение сложной коллизии, владетель должен иметь возможность воплотить его в жизнь, а для того абсолютная власть и сила должны быть в его руках. Канун-намэ, разумеется, в отличие от шариатских догм, носят временный характер, а задачей их является обеспечение социального порядка, безопасности людей и справедливости.
Он беседовал по поводу того или иного законоположения, требуя, чтобы офицер здесь же, при нем, давал тафсир на то или иное положение закона, – и далее начинал по словам разбирать этот тафсир, подчас камня на камне не оставляя от положений молодого офицера. Казалось, что он готовит из своих воспитанников не воинов, но мюдеррисов, кадиев или даже муфтиев.
После этих бесед Абдаллах обычно чувствовал себя измученным, избитым, выжатым и выброшенным. Хайдар-баба не щадил ни предрассудков, ни предубеждений. Ему нужно было, чтобы его подопечный точно знал, что стоит за каждым произносимым им словом. Но были и дни, когда Хайдар-баба оставался довольным своим подопечным, и в эти дни Абдаллах чувствовал за своей спиной прорезывающиеся крылья.
– Так называемые мудрецы, избравшие своей верой ложь, учат не бороться за правду и справедливость, пусть даже с самим Иблисом и всем его воинством, но удаляться в пустыню и часами созерцать там свой пуп, не противясь ничему и никому. Поистине, если идет война, это – всего лишь дезертиры, и какие бы слова они ни говорили при этом – это только ложь. Но ты – воин, и ты собираешься командовать воинами, посылать их на смерть. Так ответь мне: во имя чего? Не торопись с ответом, и отдай сначала должное дастархану. Отведай этой дыни, клянусь Аллахом, она стоит того!
Хайдар-баба сделал приглашающий жест, указывая на большое блюдо, стоявшее на ковре. На блюде, окруженная персиками и виноградом, возвышалась разрезанная дыня.
Когда дастархану было воздано должное, он повторил вопрос:
– Зачем и кому нужна война? Во имя чего она ведется?
Абдаллах, приготовивший для ответа нужные фразы, не затруднился:
– Во имя торжества ислама! Священная война против неверных – это еще и война за их души: озарить их светом ислама, спасти от огня джаханнама...
– Клянусь Аллахом, ты хорошо сказал. Но если дело только в этом, то зачем война? Немало наших посланников, одетых в рубища из верблюжьей шерсти, ушло за рубежи султаната, неся туда не меч, а Коран, не войну, а свет и спасение для заблудших. Отчего б и тебе не пойти этим путем?
– Того, кто приходит в рваном рубище, редко слушают!
– Но того, кто приходит с мечом, слушают еще реже! А тех, кто приходит со словом мудрости, мало слушают, но далеко слышат: они говорят с миром устами всех, кто хоть раз слышал их. Суфии словом Аллаха умеют увлекать и вести за собой людей; более того: некоторые суфии и их шейхи – авангард нашего войска в странах дар аль-харб... Они оттуда призывают нас, когда все готово для прихода войска...
– Часто сильные мира сего, убоявшись их слов, устраивают на них охоту, готовят им топор и петлю...
– Ты боишься топора?
Это было похоже на игру в конное поло, в которой, кстати, мало кто мог сравниться с Абдаллахом: мяч все время в воздухе, только успевай отмахивать его човганом .
– Я не боюсь топора, но зачем напрасные жертвы? А вторгшись всей армией в чужую страну, мы дадим возможность мудрецам говорить открыто!
– Напрасные жертвы? – иронически усмехнулся Хайдар-баба. – А может быть, мученическая жертва под топором во имя ислама обратит больше людей, чем целый завоевательный поход! Разве не так же случилось и с Исой?
Абдаллах набрал в рот воздуха для ответа, да так и остался с открытым ртом... Он упустил мяч!
Хайдар-баба тут же закрепил успех:
– Ислам – истина, так?
Абдаллах только головой кивнул.
– Так почему же, услыхав слово истины, люди не слишком-то часто становятся на ее сторону, предпочитая остаться в плену джахилийи или своих христианских заблуждений?
Абдаллах растерянно глядел на учителя.
– А я скажу больше, – добивал Абдаллаха тот. – Дервиши, ушедшие за рубеж со словом истины, часто утрачивают там его и остаются мусульманами лишь по названию! Живя многие годы плечом к плечу с неверными, они часто вынуждены снисходительно относиться к местным, например, христианским, культам, вплоть до того, что начинают молиться их «святым», прославившимся своими «чудесами». Святой, из гроба которого забил исцеляющий источник, чудотворные мощи, – все это понятнее простолюдину, готовому поверить в любые чудеса, чем недостижимый и далекий для них Аллах. И шейхи тамошних орденов, в стремлении привлечь к себе больше сердец, начинают утверждать, что культ святых придает исламу новый блеск!
– Как?.. – растерялся Абдаллах. – Ведь это – ширк, грех многобожия...
Хайдар-баба с интересом посмотрел на него, и Абдаллах стал развивать мысль:
– Поистине, признание за пророками, святыми, предсказателями, астрологами «сокровенного знания» – это ширк ал-илм; поклонение чему бы то ни было помимо Аллаха – могилам, камням, мазарам, иконам – это ширк ал-ибада; вера в приметы и предзнаменования, ношение без нужды амулетов – это ширк ал-ада...
– А знаешь ли ты, что даже произнесение клятв именем Мухаммеда или Али, не говоря уж о ком-либо еще – Исе, например – это тоже ширк, ширк фи-л-адаб?
Абдаллах не знал этого.
– А они там и клянутся, и амулеты носят, и перед иконами молятся! – продолжал Хайдар-баба. – Я очень боюсь той каши, которая заварилась во многих головах на Балканах. Тамошние шейхи внушают местным жителям, что их верования и ислам не слишком-то различаются, чтобы привлечь людей в свои текке. А там живут богомилы и павликиане, сугубые еретики и для нас, и для христиан. Безбожники, неоплатоники, пантеисты, они верят в какое-то «начало, которое породило все», а главное – что все люди равны, что все они братья, и что, поэтому, платить налоги и возвращать долги никто не обязан. Они в любую минуту готовы возмутиться против любой власти. Тамошние суфийские ордена не только проповедуют аскетизм, воздержание, презрение к материальным благам, но требуют того же и от сильных мира сего. Они пустили в оборот глупое греческое слово «демократия», которое буквально означает «власть простаков». Вот уж, подлинно, поразительная духовная простота! И религиозное невежество! Но они утверждают (я цитирую), что «ислам берет начало от свободных людей, которые хотели создать свободное государство». Они приводят в доказательство этого утверждения Коран: «И вот, сказал Господь твой ангелам: «Я установлю на земле наместника» [халифа]. Они сказали: «Разве Ты установишь на ней того, кто будет там производить нечестие и проливать кровь, а мы возносим хвалу Тебе и святим Тебя?»
Хайдар-баба помолчал, давая сказанному улечься в голове у Абдаллаха. Тот подавленно молчал, его мысли разбежались, и в голове оставалась лишь сосущая томительная пустота.
– Как ответил Аллах своим малаика (ангелам)?
Абдаллах молчал.
– Ну, ну, ибн-Инджиль, – заметил Хайдар-баба. – Это – буквально следующая строка Корана: «Он сказал: «Поистине, Я знаю то, чего вы не знаете!»« Что Он знал и чего они не знали?
Он снова замолк и потянулся к дыне. Абдаллах лихорадочно искал нужного слова, чтобы поддержать зашедшую в тупик беседу, но не мог найти его, и чувствовал, как с каждой секундой падает в глазах учителя. Он боялся, что тот сейчас даст понять, что беседа окончена и пойдет отыскивать себе на этот день другую «жертву».
Выдержав паузу, пока Абдаллаха не бросило в пот, Хайдар-баба равнодушно заметил:
– Мудрейший ат-Танухи в «Китаб ан-нишвар» более трех веков назад говорил об испорченности того века, уступающего в мудрости веку минувшему: «Нравы ныне ухудшились, а былые представления стерлись и изменились. Недостает жажды знаний, не хватает благородных устремлений. Простых людей от подобных вещей отвлекает забота о хлебе насущном, а сильные мира сего довольствуются лишь удовлетворением своих животных страстей. Мы достигли того состояния, о котором в преданиях говорится, что времена будут становиться все хуже и хуже, жизнь человеческая все горше и горше и день Страшного суда грянет над самыми наихудшими из тварей» .
Абдаллах потупил голову.
– Я вовсе не о тебе, и я не хотел тебя обидеть, – заметил Хайдар-баба. – Я дал тебе подсказку!
Абдаллах ясно видел, чем этот новый этап обучения отличается от всего предшествующего. Тогда в таких затруднительных ситуациях достаточно было сказать: «Учитель! Я не понимаю! Объясните!» – и ему сразу давали нужное объяснение. Теперь уровень общения был иной: тех, кто слишком часто рассчитывал на такие подсказки, в конце концов отчисляли из медресе, направляя их офицерами в захолустные части. Здесь готовили людей, умеющих мыслить самостоятельно. Он должен был выпутаться сам. И он попробовал выпутаться. Он уже собрался с мыслями. Пусть его мучитель почувствует, что имеет дело с достойным противником. Он даже позволил себе вольность – взял кусочек дыни и съел его, и лишь затем начал говорить:
– Учитель, вы спросили, зачем ведут войны, – и только что сами ответили. Люди слабы перед соблазнами и грехом. Они считают, что истина ислама требует от них слишком многого! Поэтому они уклоняются от истины и приветствуют тех своих вождей, которые не только закрывают глаза на их грехи, но и поощряют их! С этими-то вождями, но не с народом, должны мы вести войну! Об этом говорил Аллах, а поскольку у него есть неотразимый способ наказания любого греха, он, снисходя к человеку, к его слабостям, позволил людям иметь эмиров, уверенный, что праведнику это не помешает остаться праведным, и вовсе не заботясь о грешниках, удержать от греха которых не сможет никто и ничто...
– Ты далеко пойдешь, Абдаллах ибн-Инджиль! – удовлетворенно сказал Хайдар-баба. – Именно! Именно так! Они уклоняются от истины и выбирают себе – те, кто имеют возможность выбирать, – вождей, которые сами заблудились и ведут их путями, далеко ушедшими от истины. И потому, завоевав чужую страну, ты сам первый должен будешь заткнуть глотки тем мудрецам, слова которых были столь полезны тебе, пока они оставались по ту сторону границы! И знаешь ли, почему?
Абдаллах чувствовал себя на коне и потому счел возможным уважительно спросить:
– Почему, учитель?
– Поистине, то главное, чем они привлекают сердца людей к словам своих учений, и то главное, чем они нам полезны, – это их призывы не платить налоги существующему правителю! Они живы сейчас там на наши деньги, на сборы от продажи опиума, которые они почти целиком, с нашего согласия, оставляют себе (впрочем, клянусь копытами моего жеребца, они получают каждую очередную партию опиума не раньше, чем оставляют нам долговые расписки, заверенные кади и дефтердаром, и срок взыскания по этим распискам еще придет!). Мы шлем туда книги. Наш султанат для них, с одной стороны, – единственная реальная надежда на приход к ним веры Пророка.
Но с другой стороны, – и мы это хорошо знаем! – они считают, что мы исказили ислам. В раннем халифате, говорят они, где был «чистый» ислам, правители были не султанами и принцами, а прежде всего имамами. Мы для них – лишь отклонение от юридических и моральных норм теократии. Все это, конечно, болтовня, но смысл ее в том, что они видят преемниками Пророка и владыками страны, когда она будет освобождена от нечестивых христианских эмиров, себя, а не нашего блистательного повелителя. Сплошь и рядом эти шейхи тамошних суфийских братств готовы провозгласить себя махди. И об этой опасности, о судьбах этих новоявленных «владык» нам нужно думать уже сейчас.
Но значит ли это, что мы уже сейчас должны выражать им наше недовольство! И значит ли это, что мы, завоевав чужую страну, должны сразу сокрушать этих вождей неверных?
– ???
– Все мы живем на одной земле, и деваться нам друг от друга некуда! Война всегда идет за право собирать подати. Двое имеют право собирать их: сахиб-и арз и сахиб-и реаййет . Фундаментальный принцип канун-и османи состоит в том, что и реайа, и земля принадлежат султану – опоре мира. Но он доверяет свои права своим векилям , будь то сипахи или мюльтазим; за труды они оставляют себе часть сборов. Мудрейшие Низам аль-Мульк и аль-Газали говорят, что основная обязанность султана – охрана справедливости, правосудие. Что это значит применительно к нашему вопросу? Должностные лица, получив власть, требуют от народа различного рода текалиф-и шакка . Пресечь эту практику, не допустить чрезмерного обложения налогами реайятов, – вот путь заслужить благодарность реайя и создать экономическую основу преуспевания династии и государства. Но в том же и основа успеха при удержании завоеванной территории.
Смотри: любой закон в Османской империи суть лишь подтверждение султанской тугрой тех более старых законов, порядков и традиций, которые существовали на этих территориях непосредственно перед завоеванием и оккупацией. Этого требует принцип ихтияри . Иные говорят: в каждом вилайете здесь свой закон. Ну и что? Кадиям будет немножко тяжелее выучить их все, но империя от этого только становится крепче. Никакого ущерба не терпят и те земельные собственники, которые выражали готовность служить новым хозяевам. Их земли им же и отдаются во владение как тимар: определяется лишь размер налога, число и характер выставляемого ополчения. Проводится кадастровая перепись – населения, сельскохозяйственных угодий, скота, рудников, – составляется муфассал дефтер , причем в его канун-намэ включают те земельные, налоговые, даже уголовно-юридические законы, которыми прежде регулировалась жизнь этой административной единицы. И дефтер становится государственным законом, после того как в диване на него поставят тугру султана .
Такая гибкость позволяет нам претендовать на то, чтобы, используя не только исламские, но и монгольские, но и римские традиции управления, создать мировую универсальную империю. А в каком городе будет ее центр – мы еще посмотрим. Может быть и в Константиние!
Смотри: булгары и угры, половцы и ногаи, туркмены и таджики – все это мы, тюрки. Земли, которые мы занимаем – от Северо-причерноморских степей до Красного моря, от Алтая до Дуная – это Туран, наша земля и наша единая родина. У всех наших народов – единое происхождение, хотя и разные исторические судьбы. Слившись в единое государство, мы будем непобедимы, мы будем определять судьбы мира. Все нити управления миром сплетутся в один узел, и его будет держать в своей руке наместник Пророка, тень Аллаха на земле, наш богохранимый султан...
Я вижу и тот путь, которым можно прийти к этому положению. Канонический шариат должен быть развит путем обогащения его принципом халкыджылык , который в дальнейшем может и должен перейти в принцип туранджылык ... и я ищу соратников, которые станут плечом к плечу со мной в этом деле... Впрочем, все это еще так неразработано...
Хайдар-баба неожиданно смутился. Абдаллаху показалось, что смущение это было искренним; хорошо знакомый с принципом такыйя, он знал, что смущение это могло быть и наигранным. Однако его грела мысль, что это его точный ответ развязал учителю язык...
–...А когда наш султан утвердится в завоеванной земле, – заторопился Хайдар-баба закончить предыдущую мысль, – те, кто должен ему сейчас, возвратят свои долги – во имя справедливости земной и небесной. А те, кого он поставит – или оставит – на завоеванных землях, будут как глина в его руках. Султану, поистине, не нужна сама война, ему не нужны сами налоги – это все лишь средства. Ему нужна власть над миром, а она может быть достигнута множеством способов: война – лишь один из них, не самый важный и не самый приятный. Это – как ты зубами развязываешь узел, который не поддается пальцам...
– Искандер зу-ль-Карнейн разрубил такой узел мечом!
– Хороший пример, клянусь Аллахом! – поднял шейх глаза на Абдаллаха. – Гордиев узел. Я и забыл о нем...
***
...Беседа уже подходила к концу, когда в комнату заглянул мутавалли медресе Али аль-Фенари. Он не подошел к дастархану, не присел для беседы, что было бы абсолютно естественно, а, почему-то смутившись, поднял ладони, выкрашенные хной, в извиняющемся жесте, и, пробормотав: «Беседуете? Ну, ну...» – сразу же вышел, ни на секунду не убирая с лица добродушную, ласковую улыбку. Но, выходя, он скользнул по лицу Абдаллаха таким жестким, прищуренным, оценивающим взглядом, что тому почему-то стало страшно.
L:L:L:L:L:L:L:L:
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\12.BMP»;3.0»;3.0»;
L:L:L:L:L:L:L:L:
ЗЕЛОТЫ
Ад – это другие.
Ж. Сартр
Богомилы
Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на [горе] Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо [гада,] ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли; и дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды [и] все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог твой, уделил их всем народам под всем небом.
Второзак, 4:15-19
Д
ервиши, ушедшие из бейлика Османлы на Запад, делали ставку на контакты с богомилами. Так в 820 году халиф делал ставку на восставших павликиан Фомы Славянина и заключил с ними формальный союз во имя борьбы с православием. История повторялась: богомилы были наследниками секты павликиан. Павликиане же несли в своих убеждениях следы влияния «иконоборцев».
Без икон, мощей и прочих предметных носителей святыни трудно представить христианскую жизнь того времени. Изображения распятого бога носили на процессиях. Их окропляли святой водой в ходе служб. Им кадили, их целовали, на них возливали елей и вино. Их облекали в одежды. При крещении к ним обращались как к свидетелям. Иконы оживляли усопших и излечивали больных, изгоняли дьявола и ниспосылали благодать в души обращающихся к ним. На иконах клялись, и с их помощью отличали правых от виновных, ибо они заставляли отсохнуть руку преступника, а иногда и умолкнуть его сердце. Иконы кровоточили, иконы благовествовали, иконы предрекали завтрашний день...
И со всем этим предполагалось покончить – разом и навсегда! Это решение в свое время всей своей мощью поддержала империя! Лев III Исавр, женивший сына Константина на хазарке-иудейке Чичак , провозгласил почитание икон, креста и мощей идолопоклонством, а иконоборчество – государственной политикой. Его поддержал римский папа Григорий III. Став императором, Константин V, которого называли «ни христианином, ни эллином, ни иудеем, но совокупностью всяческого нечестия», в 754 году провел в Халкидоне иконоборческий собор. Православные церкви и монастыри закрывались, их имущества конфисковывались, монахов отдавали в солдаты. Центурионы и легионеры рубили образа Спаса и Богородицы мечами, жгли их на кострах близ храмов, а христиане швыряли в сияющих доспехами воинов камни. Женщины, как им и положено, плакали, собирая обрубки святынь...
Через сто лет анафеме были преданы уже иконоборцы, но эти сто лет не прошли даром. Вождь павликиан Хрисохир (Златорукий) провозгласил государством подконтрольные ему территории, а своей столицей – горную крепость Тефрика. Они терроризировали окрестные земли (верховья Тигра и Евфрата), грабили монастыри и деревни, уводили заложников, а выкуп за них сделали источником своего существования и обогащения. Невыкупленных пленных они продавали мусульманам в рабство. Павликиане принимали Евангелия, но материя для них, как и для всех манихеев, была творением сатаны, крест – символом проклятия, иконы – бессмысленными идолами, крещение и причастие – не таинствами, а лживым и опасным чародейством. Но, главное, манихейство позволяло им безразлично относиться к чужой жизни.
Павликиан разгромили в конце IX века (Тефрика пала в 872 году; впрочем, на смену «Златорукому» здесь вскоре появился «Меднорукий» вождь, намертво укрепивший меч в медном протезе на отрубленной руке), но уничтожено, вырезано, перевешано и утоплено в море было несколько десятков тысяч человек, а остальных, во имя гуманизма и из-за нехватки военной силы, Византия расселила на границе с Болгарией, откуда империи постоянно грозили русы, половцы, угры, печенеги... Пограничная служба здесь должна была стать иным способом казни – однако не стала! Переселенцы выжили!
Настоящей причиной переселения, а не казни павликиан был, разумеется, расчет на то, что разрушительный яд манихейства, лежащий на донышке их ереси, отравит страну, подготавливаемую к захвату, сделает ее неспособной к сопротивлению. Действительно, нет более совершенного оружия, чем идеологическое! Врагу нужно внушать горячую любовь к самому себе («ведь я этого достоин!») и полное презрение к чужим жизням. Но это воспитывает «сильную личность», именно то, что нужно сегодня, – говорят нам. Возможно, однако это разрушает гражданское общество, и страна, состоящая из таких «сильных личностей» столь же устойчива, как карточный домик, сложенный из бритвенных лезвий.
Незримое жало этой идеологии, воспринимаемой вовсе не как «идеология», а как истина, под великолепными драпировками женской красоты и мужской героической силы разрушает нравственность целых поколений, обессиливает их перед кошельками довольно потирающих руки новых хозяев. Почти идеальным видом этого оружия в те времена было занесенное странствующими дервишами манихейство, плодящее в новых условиях гроздья новых ересей...
То, что Византия попыталась проделать с Болгарией, было одним из первых и потому не самым удачным опытом идеологической войны. В империи словно забыли, что болгары только что – в 865 году – приняли православное вероисповедание! Имей империя опыт, она крестила бы болгар позже, после того как тонкий яд манихейского фермента помог бы разрушить и захватить страну. И тогда христианство очистило бы народ от манихейской ереси – вместе с ее носителями, разумеется! Именно так – Христос, Спаситель после Антихриста – была сформулирована эта парадигма в самих Писаниях! Но опыта пока не было, яд и противоядие были слиты в один пузырек, и чудовищная гремучая смесь, созданная балканскими славянами, которую вряд ли можно было назвать христианством, под именем «богомильство» поползла в Македонию, Сербию, Западную Болгарию и далее на запад: в Италию (патарены), Прованс (катары)... Многие смрадные костры в Европе, столетие за столетием возносившие запах горелого человеческого мяса к престолу Всевышнего для услаждения его обоняния, были издержками тех первых идеологических экспериментов...
Болгарский царь Петр совместно с патриархом Феогностом в X веке начал борьбу с богомилами, которая продолжалась вплоть до османского вторжения. В годы царя Бориса в болгарских церквах гремела анафема:
«Так как вселукавый наш враг-дьявол рассеял по всей болгарской земле манихейскую ересь, смешав ее с масалианской , тем, кто является начинателями этой ереси, анафема.
Попу Богомилу, который при царе Петре воспринял эту манихейскую ересь и распространил ее в болгарской земле, добавив, что Христос-бог наш родился от святой богородицы приснодевы Марии лишь по видимости и по видимости был распят, но вознес воспринятую плоть и оставил ее в воздухе, его [попа Богомила] прошлым и существующим ныне ученикам, называемым апостолами, анафема.
Тем, которые имеют дружбу с ними и по единодушию едят и пьют с ними и получают дары от них как их единомышленники, анафема.
Тем, кто называет сатану творцом всего видимого и повелителем дождя, града и всего, что произрастает на земле, анафема.
Тем, которые говорят, что сатана создал Адама и Еву, анафема...
Тем, которые отвергают поклонение честному и животворящему кресту и святым и священным иконам, анафема...
Тем, которые называют простыми домами святые божьи церкви, в которых освящается и обновляется все христианство и славится божье имя, анафема трижды...»
Кантакузин
Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его намного легче.
Пословица
Зерна мистических идей падают на благодатную почву только в разоренной стране.
Именно такой и была Византия. Генуя и отчасти Венеция высасывали из нее все соки. Дешевые готовые изделия массового спроса, завезенные из итальянских городов, разрушали собственное производство, разоряли византийских ремесленников, но защититься от них таможенными пошлинами не было никакой возможности, – таковы были жесткие условия генуэзцев, поставленные ими еще в 1261 году, когда они помогли сесть на престол Палеологам. Наоборот, генуэзцы забирали себе семь восьмых (!) таможенных пошлин с транзитных международных караванов – с того, на чем могла бы богатеть Византия, – но оказывалось, что ее внешний долг только возрастает! Более дорогие византийские товары лежали не купленными, а ремесленники голодали и лишь облизывались, глядя на базарные цены. Жить в Византии было нечем, а тем временем на византийские деньги, на деньги половцев и бродников, ограбляемых под видом торговли в Крыму, на Нижнем Дону и в Приазовье, цвели Венеция и Генуя: здесь начиналось то, что позже назовут Кватроченто и Чинквеченто ...
В Византии же центральная власть никого и ни от кого уже не могла защитить. Прониары, владетели поместий и целых регионов, вершившие свою власть с помощью дружин, стратиги городов со своими наемниками, настоятели монастырей со своими монахами, каждый из которых имел оружие и готов был в любую минуту взять его в руки, – все они видели, что рассчитывать на помощь от центра не приходится. Византия расползлась на лоскутки. Но и города, и монастыри, и сельские лендлорды еще не умирали от голода. Они могли терпеть и ждать.
От голода умирали простолюдины. А дервиши, пришедшие из-за проливов, нашептывали такую убедительную, такую понятную фразу: «Вы работаете – а они отнимают у вас последний кусок хлеба, убивая ваших детей!» Но кто были «они»? Палеологи? Генуэзцы? Кантакузин? Разбираться было некогда. Терпение народа исчерпалось до донышка и лопнуло. Расползшаяся на лоскутки страна обратилась в кровавую кашу. Это движение получило название «восстание зелотов».
Почему они так назвали себя? Зелотами (евр. канаим), т.е. «ревнителями [веры]», в первые годы по рождеству во плоти Слова назвали себя иудеи, восставшие против римского владычества, отказывающиеся платить Риму налоги и признать над собой иную власть, кроме власти Господней. Политическую свободу они сделали религиозной заповедью, а подчинение власти Рима назвали смертным грехом, равным идолопоклонству. Они «обладали ... необузданной любовью к свободе. ... Никакая смерть не казалась им страшною, да и никакое убийство (даже родственников и друзей) их не удерживало от того, чтобы отстоять принципы свободы» . Самые яростные зелоты, овладевшие секретами конспирации и организованные в террористические группы, называли себя сикариями (кинжальщиками).
Для Генуи Византия – лишь кормушка, и рыцарские услуги Генуи Палеологам обходились в такую копеечку, которую она уже не в силах платить. «Великий доместик» Византии, главнокомандующий ее армией, владелец колоссальных поместий Иоанн Кантакузин это прекрасно понимал. Понимал он и то, что Западу – Франции, Священной Римской империи, Королевству обеих Сицилий, папскому престолу – Византия была только костью в горле. Горлом были проливы. Не будь ее – у них бы только улучшился аппетит. Но кто же поможет справиться с Генуей? Золотая Орда? – ее союзник. Египетские мамлюки? – ее союзники...
Турки! Генуя, зажав их меж своими союзниками, не дает им воспользоваться всеми выгодами их географического положения. Турки – враги генуэзцев. Но не восклицательный знак нужно поставить здесь, а вопросительный, и, может быть, не один, ибо такую резкую смену государственного курса и внешнеполитических ориентиров многие квалифицируют не более и не менее как государственную измену... Впрочем, эти «многие» – из стана соратников Палеологов, но ведь есть много аристократических фамилий, земельных собственников, которые отнесутся к такому шагу с пониманием... Есть еще одна точка опоры: афонские православные монахи, давно ставшие в оппозицию Палеологам, навязывающим им унию с католицизмом...
Это был шаг не отчаяния, а точного политического расчета. Кантакузин, видя неизбежность гибели ромейской державы, если немедленно не будут предприняты шаги для освобождения от власти Генуи, обратился к османскому султану Орхану, и, получив от него принципиальное согласие на помощь, объявил себя императором Византии. Сторонники Палеологов этому, естественно, воспротивились...
Сначала полыхнуло в Адрианополе... Пришедшее сюда письмо Кантакузина с извещением о его вступлении на престол, которого с нетерпением ждали и стратиг города и прониары ближайших поместий, было торжественно зачитано с лобного места. В толпе послышались крики возмущения:
– Турецкий прихвостень!
– Чем один кровопийца лучше другого!
– В генуэзскую-то мошну денежки как текли, так и течь будут!
– Итальянцы – единоверцы, а турки нас обрежут и вино запретят пить!
Стражники выхватили некоторых недовольных и здесь же высекли их плетьми. А ночью по городу замелькали серые фигуры. Землекоп Вранко, базарный носильщик Мугдуф и разорившийся торговец мясом Франгопуло убеждали сторонников, что их час пришел. С раннего утра в городе начался кровавый ад: простолюдины разбивали лавки торговцев, врывались в богатые дома, грабя, убивая и насилуя всех, кто попадался под руку. Впрочем, кое-кто из купцов и аристократов, заранее знавших о заговоре, успели скрыться из города: всю ночь скрипели их каруцы у городских застав, где озлобленные стражники требовали непомерных денег, чтобы открыть ворота, – и тут же снова закрывали их пред следующим беглецом.
Впрочем, многих богатеев взяли в плен и заперли под стражей в городских башнях, намереваясь получить выкуп, – часто должники тащили в башни своих кредиторов, обвиняя их в том, что они – на стороне Кантакузина, что сплошь и рядом было правдой, и обещая выпустить, если те простят им долги...
Чту было народу в малолетнем Палеологе , за провозглашение государем которого он повсюду выступал? Только то, что «богатеи его не приемлют, значит, он – за народ!» Знатные же и образованные видели, что Кантакузин выдвинул единственно приемлемую программу выхода Византии из катастрофы, – но, даже побуждаемые жаждой перемен, не торопились выступать в его поддержку, видя остервенение народа...
Восставшие бедняки грабили все подряд. Болезнь растекалась по империи, подобно моровой язве. Умеренным и покорным, каким он был еще только вчера, не желал оставаться никто... Поднимались город за городом, слыша о происходящем по соседству...
В Фессалониках восставшие захватили в плен не только многих знатных граждан, но и некоторых членов семьи протостратора Синадина, правителя города и друга Кантакузина. В их руках мелькали не только топоры и косы, но и не известно откуда взявшиеся в большом количестве арбалеты, новое и редкостное по тем временам оружие.
Именно здесь восставшие ремесленники и купцы назвали себя зелотами. Взяв большой напрестольный крест из алтаря храма, они водрузили его на древко, как императорскую хоругвь, и, восклицая «In hoc signo vinces» устроили уличную манифестацию, говоря, что с ним они полны решимости идти войной против любого врага... На три дня город Фессалоники был отдан на поток и разграбление любому, кто желал участвовать в грабежах, и опустошался, словно был захвачен врагами. Зелоты конфисковали монастырские земли и очистили монастырские закрома и подвалы. Они пригласили возглавить их видного члена императорской семьи – Андрея Палеолога, – и он принял приглашение...
Кантакузин обратился к Орхану с просьбой о прямой военной поддержке.
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
РУМ
Если вы прожили год и видели смену времен – зимы, весны, лета, осени – то вы уже все видели. Ничего нового вы не увидите.
Мишель Монтень
Вторжение
Кто мы? Куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод.
Он в большом балагане своем представленье ведет.
Нас теперь на ковре бытия поиграть он заставит,
А потом в свой сундук одного за другим уберет .
Омар Хайям
Н
аконец-то «эмр-и шериф» о вторжении в Византию был получен! Война!
Орту выстроили на самом берегу, лицом к морю – подернутая туманом линия во весь горизонт была тем, европейским, византийским берегом. Многие из построившихся были родом оттуда, и с жадностью пожирали глазами лиловую полосу тумана. Какая она – родина, не виданная много лет?..
Командиры подразделений забегались, расставляя бойцов:
– Живот подбери!
– Кто там раскорячился, как стельная корова?
– Убрать трубки! Чтобы никто не смел курить!
Орты строились под своими знаменами. Над 99-й ортой, сотником в которой служил Абдаллах ибн Инджиль, развевалось знамя с изображением тебер – обоюдоострой секиры. Тот же знак, вместе с личным номером, был вытатуирован под левой мышкой у каждого янычара этой орты.
На правом фланге строился алай акынджи под командой Косе Михала.
Должен был явиться сам Сулейман-паша, сын султана и шахзаде. Орхан назначил его бейлербеем земель по ту сторону пролива и сераскиром армии вторжения. Янычары в нервно-приподнятом настроении оглядывались, угадывая, откуда он появится. Он явился, вынесся, блистая пышным плюмажем, откуда-то слева, резко остановил перед строем коня.
– Воины, – воскликнул он. – Там, за проливом, – кровавая каша. Кучка бездарных торговцев и выродившихся аристократов продолжают называть себя Палеологами. Они претендуют на престол Византии, хоть не способны управлять даже своими захудалыми тимарами! Они заключили союз с воплощением Зла на земле, с Римским престолом! Они проворовались вконец, вогнали страну в нищету и не способны заплатить ни своим воинам, ни своим кадиям. Люди умирают от голода! Подлинный византийский император – Иоанн Кантакузин – оказался слаб, чтобы навести порядок самому. Он просит нас о помощи! Поистине, только мы – опора и надежда не только императора, но и его народа в это трудное время. Нас там ждут!
Мы идем на жертвы, но это для того, чтобы завтра спокойно вздохнул фракийский крестьянин, уверенный, что его посевы не будут вытоптаны бандами зелотов, его коров и овец в ночной темноте не уведут на заклание неизвестно кому, а его детей – на рабский рынок! Чтобы завтра спокойно вздохнул караван-баши, ведущий на рынки Истанбула и Эдирне своих вьючных верблюдов и лошадей! Чтобы завтра булгарин-ремесленник слышал лишь звон молоточка о бронзу, а не холодящий в жилах кровь звон мечей о кольчуги и панцири!
Мы очистим эту страну от грязи и нечисти! Наше оружие – ислам! Наше оружие – правда! А значит, мы непобедимы!
Там нас встретят как друзей, как защитников и братьев! О, конечно, не все! Многим беям мы придемся там поперек горла! Но не всем! Не торопитесь же отделять головы от тел, если нет явного сражения! Не увлекайтесь, даже выполняя поставленную задачу! Отличайте друзей от врагов, ибо, поистине, Коран – это ал-Фуркан, различитель истины и лжи, праведного от неправедного! Вопросы есть?
– Нет! – дружно гаркнули воины.
– Р-разойдись! Подготовить оружие и снаряжение к погрузке на суда!
Фелуки пиратов, с которыми было достигнуто соглашение о перевозке армии, давно покачивались у берега, и теперь там началась возня. С берега начинал дуть бриз, и вот к реям привязывали паруса, реи вздымали на мачты, а весла, заранее вставленные в уключины, наоборот, убирали...
***
«О люди! Поднимайтесь на священную войну и на добычу, да помилует вас Аллах! И не ждите, что я придам вам кого-либо в помощь, кроме крепкого шлема, целой кольчуги и разящего меча!»
Ибн А'сам аль-Куфи. «Книга завоеваний»
– Богомилы, да обгложет их кости самый смрадный из шайтанов, отрицают единого бога и не признают Мухаммеда его посланником, – говорил юзбаши Абдаллах ибн Инджиль, обращаясь к своей сотне. Он был на хорошем счету «вверху». В ордене дела у него тоже шли на лад, о чем можно было судить по зеленому шелковому полотнищу, охватывающему его белую чалму: оно свидетельствовало, что Абдаллах уже совершил хадж в Мекку. В зелени ее сквозили узкие розовая и золотая ленточки.
Сама же чалма, украшенная тремя павлиньими перьями, была намотана на большую каракулевую папаху, в подкладке которой был бережно зашит обветшавший и застиранный до дыр рукав фарджии старика, введшего его когда-то в братство Ахи...
Он сам напросился в этот рейд. Собственное производство пушек все еще не удалось наладить: ядра застревали в литых бронзовых стволах, пушки трескались, разрывались. Не было пока и такого производства стали, которое ему было необходимо. Не получалось чугунное литье... А у Византии были пушки, и он рассчитывал получить здесь трофеи, захватив какой-либо арсенал.
Вся сотня состояла из его подопечных, и когда это было возможно, он вел вот такие групповые беседы, отвечал на вопросы всем сразу – впрочем, никому из своих людей не давая повода думать, что он, Абдаллах, – духовный наставник еще у кого-то третьего...
Он давно был османом по духу – но вот это вторжение в Болгарию заставило его вспомнить, что по крови он все же булгар...
– Поистине, духовные отцы богомилов – манихеи, но те еще недалеко ушли от зороастрийцев : Бог и Шайтан, Свет и Мрак у тех были равными по мощи. Эти же говорят о своем Шайтанаиле, что он создан Богом, но гордость заставила его восстать, да еще подбить на неповиновение других ангелов, вождем которых он стал. Поистине, это близко к тому, что Коран говорит об Иблисе... но дальше все не так, ибо Шайтанаил у богомилов оказывается Творцом! – Абдаллах огладил ладонями бороду и брезгливо подул направо и налево. – Послушайте, каким они представляют себе своего творца, того, которого Иса ибн Марйам называет князем мира сего , и которому, по их мнению, по праву творения принадлежит этот мир:
«Что до Царя мрака, то в нем есть пять форм: у его головы – облик льва, у его рук и ног – облик демона, у его плеч – облик орла, у его середины – облик дракона, у его хвоста – облик рыбы. Такие пять форм, печати его пяти миров, есть в Царе темных. Далее, еще пять обличий есть в нем: первое – это его тьма, второе – его зловоние, третье – его безобразие, четвертое – его горечь, его собственная душа, пятое – его пожар, горящий, как железо, когда его расплавят в огне. Есть в нем и еще три свойства: первое – что его тело очень твердо и крепко, его тело крепко, так что никакие рога, зубы и когти его сил не могут проткнуть его, и никакое тело железное и медное не сможет его сокрушить; ибо построено жестокосердной Материей, помыслом смерти; она живописала его по природе страны Мрака. Тело архонта тверже всякого железа, бронзы, булата и свинца; и нет во вселенной ножа и никакого орудия железного, чтобы ранить его и разрезать его. Ибо Материя, его творец, построила его крепко, и он тверд, и он крепок. Второе: что он поражает и убивает словами своей волшбы»...
Именно это двуполое чудовище, как рассказывают эти потерявшие разумение люди, создало и землю, и светила, и людей; оно только не могло вдохнуть в них душу, и обратилось за помощью к Аллаху и поклялось престолом Предвечного, что примет ислам, если Аллах вдунет душу в слепленных им из глины людей. Тот якобы поверил Шайтанаилу и дал людям душу, но Шайтаниил тут же исказил ее, сбил людей с пути, и первой его жертвой стал Каин... Тогда Бог сотворил Ису... ну, словом, тут пошли все эти христианские заблуждения, с той разницей, что Иса у богомилов – бесплотный дух. Он, мол, прошел сквозь Марйам, не коснувшись ее, и оттого она осталась аль-батуль . Воинство Исы сокрушило ребра Шайтанаила, но, низвергаясь с небес, он ухватился за крылья Мыкала , чтобы совлечь в преисподнюю и его. И тогда Мыкал показал ему мощь своих мышц и ту ловкость, с которой он управляется копьем...
Мыкал, хранитель таинственных слов, которыми Аллах творил небеса и землю, знал, как отнять у низвергнутого Шайтанаила силу – лишить его имя частицы «ил». После этого Шайтана удалось загнать в ад...
Один из янычар, не сдержавшись, громко фыркнул. Абдаллах удивленно и вопросительно посмотрел на него... Но поднялся другой, сидевший рядом, и стал смущенно оправдываться:
– Я ему сказал, что Шайтан – это мужской зебб. Ну, а Ад, известное дело, – это женский фардж. Ибо и то и другое – воплощение греха и источник самых мучительных страстей и скорбей, раздирающих душу... Вот он и представил себе, как Шайтана загоняют в Ад...
Вокруг засмеялись.
– Если б женщины способны были понять, какие страдания мы терпим из-за их отсутствия, они прониклись бы к нам сочувствием, – добавил янычар.
– Что, фарджию приходится самому стирать? – ехидно спросили оратора из рядов.
– И фарджию, и шальвары...
– Они у него и по доброму-то месяцами не стираны...
– Он проводит омовение шальвар песком...
Абдаллах уже знал, что все таборы женщин, которые почти по штату всегда сопровождают орты и весьма полезны, даже необходимы для массы бытовых надобностей, не считая уж того главного, для чего они были созданы, задержаны на Чанаккале, на том берегу, и будут еще не скоро, ибо в первую очередь переправлялись войска.
– У богомилов принято, – без тени улыбки заметил он, – загонять Шайтана в ад на каждом радении. Женщины у них допущены в масджид наравне с мужчинами, и в конце их молитв происходит свальный грех. Но как их обвинять? – продолжил он, зная, что выводы нельзя навязывать, что каждый из слушателей должен их сделать сам. – Я не знаю, можно ли их обвинять, если они отвергли реальную жизнь, как творение Шайтанаила? Ведь для них страдания – призрачны, ложь и правда – чистая условность, ибо их нельзя различить. Им никого не надо жалеть – чем тяжелее мучения, тем скорее освободится душа мучимого от плотской оболочки зла! А любить им никого нельзя, потому что любовь к конкретному человеку обессиливает...
– Как это?.. – недоуменно протянул один из воинов.
– А вот так! Если ты любишь девушку и я знаю это, – я возьму ее, приставлю ей к горлу нож, и ты сделаешь то, что я тебе скажу. Ты слаб еще более, чем девушка. А если ты ее не любишь, то ты равнодушно скажешь: «Я тоже давно хотел посмотреть, какого у нее цвета кровь», и мне придется драться не с ней, а с тобой. Ты силён. Понятно? Потому-то вам и запрещено жениться и заводить семьи и детей... Нам запрещено – поправился он.
«Дети, – горько подумал Абдаллах. – Наверное, они и у меня есть, от этих веселых девчонок... Время от времени у них кто-то рождается, хоть они и предохраняются какими-то отварами корешков, высчитывают на пальчиках фазы луны... Это не предается огласке – детей сразу увозят и отдают на воспитание ремесленникам Ахи. Кто из них – мой ребенок? Я никогда не смогу сказать ни слова своему сыну – я его не узнаю. А если б и узнал, я бы ничего, кроме сабли, не смог ему завещать, будь я хоть эмиром. У меня ничего нет, и я сам – раб...»
Как лечили византийского императора
Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался, и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет.
Матф, 2:16-17
...Субтропические сумерки наступают быстро. Прозрачно-фосфорическим дымом протянулся в небе с севера на юг Млечный Путь. Вместе с прохладой стала ощущаться сырость, близость моря; приторно-сладко запахло мимозами. Походный лагерь в синей долине, освещенный смолистыми сосновыми кострами, казался перевернутым и увеличенным отражением неба в чаше Джамшида. У костров не спали: и те сотни, которые уже получили свои казаны с ароматным пловом, и те, где кашевары замешкались. Здесь суеты у костров было даже больше. Чтобы было легче дождаться ужина, каждому воину выдали по большому соленому лещу, а каждый десяток получил амфору бузы .
– Сейчас мы гложем зубами жирные хребты этих рыб, но их вкус ничто в сравнении с тем, что нас ждет в раю...
– Он может открыться перед каждым из нас хоть завтра, и, поистине, интересно знать, что же нас там ждет!
– Гурии будут там угощать нас соленым мясом Левиафана! Это страшное чудовище, которое иные называют рыбой, могло, не затруднившись, проглотить и человека и слона!
– Юнуса проглотило, правда, он потом выбрался...
– Аллах, в заботе, чтобы потомство великана не переполнило мир, убил и засолил его единственную самку; эту солонину едят в раю лишь избранные!
– Хорошо, что это рыба, а не тот козлоногий хвостатый сатир, которого христиане, по утверждению святого Иеронима, засолили и прислали в бочке равноапостольному императору Константину!
– И он его ел? – изумленно раскрыл рот какой-то молодой янычар...
– Нет, любовался на него!..
– Занялся с ним любовью!..
– С соленым-то?
– Это называется некрофилией!..
– Это называется содомией!..
– Это называется «на солененькое потянуло»!..
– »Полноте, люди, сквернить несказбнными яствами тело...» .
– Внимание и повиновение! Идет юзбаши! – воскликнул кто-то, первым заметивший приближающегося сотника.
– Клянусь Аллахом, сейчас, когда наши мечи готовы соприкоснуться с византийскими, – сказал подошедший и слышавший конец разговора Абдаллах, – вам надо знать, чего стоит тот, с армией которого вы будете сражаться. А византийские императоры, поистине, таковы, что способны и на некрофилию, и на людоедство!
Рассказывают, что давным-давно один византийский император, кто-то из Палеологов, заболел, по воле Аллаха, тяжкой болезнью, с которой никто из его лекарей не умел справиться. По всей стране кликнули клич, всюду разослали гонцов, призывая мудрецов и лекарей попробовать свои силы в схватке с этой болезнью. Осмотреть императора и отказаться, чувствуя себя не в силах, мог каждый; тому же, кто, пообещав исцеление, не добьется его, была обещана смерть легкая и быстрая.
Мудрейший имам Абу Хамид ал-Газали, «Столп Ислама» велел своему ученику аль-Арифу отправиться к византийскому двору, дабы его руками утвердилось дело ислама, дабы стать ему Наср уд-Дином . Шейх аль-Ариф, принятый с почестями, заявил, осмотрев императора, что назовет средство, которое излечит его, – но лишь в присутствии всех его придворных. Когда те собрались, суфий воскликнул:
– Нет мощи и силы как только у Аллаха! Его Императорское Величество должен принять истинную веру, и, поистине, исцеление от этой болезни будет наименьшей ему наградой!
Придворные возроптали, а христианский духовник императора заявил, что Его Величество давно и глубоко исповедует истинную веру – ибо христиане тоже называют свою веру истинной! – но она нисколько не облегчает его страданий.
– Я предполагал эти слова, – продолжал суфий, – готовился к такому обороту вещей, составил гороскоп блистательного и рассчитал смешение четырех основных субстанций (хилт): крови, лимфы, сафры и савды в его теле, и нашел только одно средство для спасения императора. Но я боюсь его назвать.
И снова послышался гневный и насмешливый ропот придворных, и то один, то другой выкрикивали: «Он дурачит нас!», «Стоило ж в такую даль ехать!». Франкский посол обратился к нему с заклинанием qui vult decipi – decipatur! , что на щебечущем языке неверных означает «дураки достойны быть обманутыми», – а везир императора заявил:
– Предать лжелекаря казни легкой и быстрой, как и было обещано.
Однако, вовсе не испытывая страха и не обращая внимания на этот ропот, аль-Ариф продолжал:
– Я боюсь назвать это средство, но это не значит, что я его не назову! Император будет исцелен, приняв несколько ванн подряд из свежей крови живых младенцев!
В тронном зале наступила мертвая тишина.
Потом, когда ошеломленные придворные обрели дар речи, они возмущенно загудели. Слышны были слова: «...никто не имеет права...», «...брать на себя такую ответственность, вы подумайте!..», «...жестокость...», «...откуда он вообще взялся?..», «...чужеземец, может, того только и добивается...». Наотрез отказался от такого «с позволения сказать лечения» и присутствовавший здесь же император.
Но это было днем. А вечером, на тайном совете, где, кстати, никто не усомнился в авторитете целителя, посланного самим ал-Газали, было решено: жизнь императора – вещь бесценная и здесь все средства хороши. Как вы думаете, удалось ли убедить в этом императора? Разумеется! Не прошло и трех дней, как даже в самые отдаленные уголки страны пришел указ: через неделю должное число младенцев должно быть доставлено в Константинополь.
Матери плакали кровавыми слезами, когда воины, отшвыривая их, вырывали обреченных детей у них из рук. Но что они могли сделать!
Дальше историю рассказывают по-разному. Сами суфии говорят, что император, измученный угрызениями совести, отказался от убийства невинных созданий и принял ислам. И стоило ему сделать это, как он немедленно стал здоров! Все выводы в этой «развивающей» истории суфиев построены на этом факте.
Но я не буду делать предписанных выводов. Потому что это неправда. Не отказался император от убийства, не вернул детей матерям. Ни византийские, ни франкские императоры никогда не были мусульманами и всегда предпочитали пить чужую кровь – для укрепления своего здоровья. И десятки других франкских владетелей тоже наполняли ванны кровью детей – чтобы обрести здоровье, свежесть, вечную юность...
«А арабы? – подумал Абдаллах. – Разве не воины Мервана , захватив Тбилиси, наполняли кровью тех, кто бился с ними, бассейны и плавали в них?..»
«А мы сами? – вдруг с ужасом подумал он. – Разве не тюркский Цогтай-хан лечился чаем-бульоном, заваренным на тельцах трехлетних детей? Или это просто страшная сказка?» Но перед ним словно бы мелькнули кварталы какого-то византийского города, сегодня еще полного живых, теплых, дышащих людей, которые завтра станут бездыханными, а из их тел будет течь алая кровь. Ведь каждый взятый город на три дня будет отдаваться «на поток и разграбление»...
Эта мысль опустошила его душу, и вместо какой-то очередной звонкой фразы (вроде «Аллах простер перед вами эти земли! Вы видите, чего стоили и стоят их властители! Так идите и берите их, а в них – то, что вы хотите взять!») он себе под нос пробормотал нечто невнятное и смолк.
Повисла недоуменная тишина. Ее прервал один из янычаров. Он сказал:
– Похожая история приключилась и в нашем аиле – но у нее более радостный конец! Ажи ибн Дахак, мой хозяин, жил в Конье и однажды прислал управителю в село поручение срочно доставить ему полторы сотни джаванбират . Управитель, в недоумении прочитав послание, собрал, столько мог, старух в селении, добавил недостающее до числа более молодыми женщинами и, не слушая возражений, отправил их под конвоем гулямов к ибн Дахаку. Тот, узнав, что требуемое доставлено, приказал: «Отдайте их повару и велите ему забить и зажарить с соусом и миндальными зернышками половину, а других придержать до завтра». Повар в недоумении явился за повторным распоряжением, но ибн Дахак был неумолим: убить и зажарить, какие могут быть вопросы! Повар заявил, что он никогда этим не занимался, и потребовал, чтобы, коль уж это неизбежно, зарубил женщин профессиональный палач. Теперь пришел черед изумляться ибн Дахаку: при чем тут женщины, когда речь идет о курах? Он потребовал записку... и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: «Ну конечно же, здесь должно стоять «джавамрик» , а не «джаванбират»!
От хохота всхрапнули кони.
– Пусть эти женщины получат по несколько акче и убираются в деревню; да пусть управитель скорее пришлет вместо них кур! – сквозь слезы хохота договаривал рассказчик...
Зикр
Вспоминайте Аллаха частым упоминанием и прославляйте его утром и вечером!
Коран, 33:41
...Абдаллах кивнул барабанщику, и барабан тихо зарокотал, а потом мягко охнул. И снова. И еще... Абдаллах медленно, неуверенными шагами, словно лунатик, вышел к костру, на середину круга, стал медленно раскачиваться, переступая с ноги на ногу, и вдруг измененным голосом, чеканя слоги, выкрикнул:
– Ал-Малик (Царь)!
– Ал-Малик! – дружно ответила сотня. Янычары вскакивали, торопливо пробирались к костру, строились в круг, кладя руки на плечи друг другу.
– Ал-Каххар (Господствующий)! – выдохнул Абдаллах в ритме барабанного боя, продолжая двигаться по кругу.
– Ал-Каххар! – эхом отозвалась сотня. Каждый из воинов уже нашел свое место в строю, каждый из них, как свою душу, знал те семь из девяноста девяти «прекрасных имен Аллаха», которые дулжно было выпевать в зикре, и их последовательность; само их звучание, казалось, вливало в воинов новые силы.
– Ал-Фаттах (Победитель)! – и сотня, вся уже льющаяся нескончаемой рекой вокруг костра, ни на миг не утратив ритма, единой грудью выдохнула:
– Ал-Фаттах!
– Ал-Му'изз (Дающий силу)! – воскликнул Абдаллах, и, оказавшись напротив барабанщика, подал ему рукой знак: чаще. Тот осторожно начал учащать ритм, и сотня уже в новом ритме откликнулась:
– Ал-Му'изз!
– Ал-Джалил (Великий)! – Ритм движения цепочки воинов вокруг костра все возрастал; воины уже словно бы оторвались от земли, легко, без всяких усилий летя вокруг костра, как планеты вокруг солнца, – а одним из древнейших смыслов этого кругового танца и было движение планет:
– Ал-Джалил!
– Ал-Мумит (Умерщвляющий)!
Кто-то зацепил выступавшую из костра ветку, и костер ответил фонтаном искр. Двум-трем воинам пылающие огоньки коснулись рук и лиц, но они не почувствовали жжения, они не заметили этого!
– Ал-Мумит!
– Ал-Ба'ис (Воскрешающий)!
Истинный зикр выполняется не только языком, не только всем телом человека, каждое движение которого должно быть отточено в тысячах повторений. Истинный зикр – зикр сердца (зикр ал-калб).
– Ал-Ба'ис!
Двигаясь, как один, дыша, как один, выпевая, как один, имена Аллаха, все сто воинов чувствовали себя поистине единым телом, в груди которого спокойно и отчетливо билось одно великое сердце. Это чувствовали уже все. И это значило, что зикр достиг своей цели: Аллах вселился в сердце каждого и стал единственным мотивом его поступков. Каждый из воинов готов был теперь умереть за Аллаха – и за любого из тех, с кем он совершал этот зикр...
Деревня
Аль-Джаррах ибн Абдаллах, сидя на черном муле... воскликнул: «О люди! Нет прибежища, где вы смогли бы укрыться, кроме как у Аллаха! Я должен оповестить вас о том, что тот, кто из вас будет убит, тот попадет в рай, а кто победит, тому достанутся трофеи и прекрасная слава!»
Ибн А'сам аль-Куфи. «Книга завоеваний»
Нет, их не встречали здесь с распростертыми объятиями. Здесь шла гражданская война , а это – самый беспощадный вид войны, какой только знает человечество. Сулейман-паша, по согласованию с Кантакузином, а иногда и совместно с ним, вел военные действия во Фракии и Македонии, совершал походы в Сербию и Болгарию. Трудно сказать, были б эти походы турок так эффективны, не будь у них заранее подготовлена инфраструктура – те многочисленные караван-сараи, содержатели почти каждого из которых, встретив турок, облегченно вздыхали: «Ну, хвала Аллаху, дождались!»
С армией на эти земли также шел мощный поток бекташи. Эта огромная, широко разветвленная, сильная организация умела работать с людьми, и потому уже с первых завоеваний торлаки и их шейхи стали для войск чуть ли не авангардом – и уж во всяком случае вдохновителем вторжений в новые земли. Они искали земли и покровительства надежных владетелей – и все это дал им Орхан. По сути, завийе и текке были первыми фирмами, а их уставы включали также технико-экономические обоснования необходимости создания монастыря: не механизировав ручные работы, суфии не могли бы получить время на чтение Корана, розмыслы и службы, и удивительно ли, что обитель почти всегда начиналась либо с караван-сарая, либо с водяной или ветряной мельницы. Водяные, более мощные, колеса использовались не только для размола муки, но и для дубления кож, валяния сукна, трепания льна и конопли, и даже шелкопрядения. Настольными книгами у суфиев становились, наряду с Кораном, трактаты Абу-ль-Изза Исмаила аль-Джазари «Книга о познании инженерной механики» и Мухаммеда ибн Али аль-Хорасани «О водяных колесах».
Сотня Абдаллаха ибн Инджиля несла гарнизонную службу в замке Цимпе на полуострове Гелиболу. Сотней она называлась лишь формально, ибо несколько десятков были постоянно прикомандированы к частям, ведущим боевые действия. Здесь было сравнительно тихо, гроза гражданской войны докатывалась сюда лишь отдаленными раскатами. Однако дел у мустахфызов хватало. Необходимо было контролировать переправу через Чанаккале , объемы которой возрастали день ото дня. Абдаллах поглядывал на корабли, шедшие вдоль по проливу, распустив вымпелы со львом, вставшим на дыбы, – вероятно, генуэзские, – и мечтал о тех временах, когда здесь будут стоять его пушки! Загремят залпы, швыряя тяжелые каменные ядра далеко за середину пролива, – так где-то здесь разгневанный ослепленный Полифем швырял обломки скалы в корабль Одиссея... Но наши залпы не будут слепыми, и они будут греметь с обоих берегов – они заставят-таки этих наглых гостей пристать к берегу, показать содержимое своих трюмов, уплатить торговую пошлину...
Караванный путь, уводивший от переправы в глубь страны – к Болайиру, Кавану и далее на Кадыкёй, – с каждым днем выглядел все более обжитым. Торлаки братства бекташи и суфии других братств селились вдоль троп, строили монастыри, создавали целые поселения вокруг них, обрабатывая наконец-то доставшуюся им землю. Эта земля, само право выстроить на ней завийе, текке, караван-сарай, мельницу, разбить фруктовый сад, посеять ячмень, выращивать овощи – недешево достались им, и они в любой момент были готовы наравне с армией принять участие в военных действиях.
На эти монастыри были возложены жандармские функции в их околотках: каждый торлак имел меч и владел им! О том, чтобы построены они были преимущественно в ключевых стратегических пунктах, Хайр уд-Дин думал задолго до этой, наконец случившейся, оккупации. Шейхи текке обязаны были обеспечивать спокойствие на дорогах, предоставлять кров путешествующим и проезжающим, причем за постой в них османских войск и чиновников фиска они получали налоговые льготы. Купцы, разумеется, должны были платить сами.
В сельце на караванном пути, местное название которого было уже забыто, а сами торлаки называли его Ахилар , собирались заложить новый текке – и в Цимпе было отправлено приглашение присутствовать на закладке первого камня. Суфиям было важно ощутить непосредственный контакт с регулярной армией, ибо в округе появились бандиты во главе с какой-то бабой. Ага орты Акче Коджа, назначенный диздаром крепости, отправил Абдаллаха, вручив ему в качестве дара строителям Коран в переплете зеленого сафьяна:
– Можешь считать, что на побывку. Ты ведь отсюдошний?
С ним он смог выделить только десяток воинов.
...В первые же дни, когда пришлось много поездить по полуострову, Абдаллах убедился, что не может отыскать той деревни, того дома, в котором рука матери чинила его детскую рубашечку... И дом, и деревушка эта, как и многие другие, были давно сожжены, при каком-то из пиратских налетов, может, при том самом, когда Абдаллах был уведен в рабство. Он не нашел ни тех лужаек, на которых ловил мотыльков, ни тех ручьев, на которых лепил глиняные «запруды». Они остались в каком-то другом мире... Деревья за четверть века выросли, речушки намыли новые перекаты, а все холмы были похожи – на одно лицо. Но «где-то в этих местах» – этого было мало, чтобы поклониться могиле родителей...
...Праздник закладки первого камня прошел отменно. Вокруг караван-сарая как на дрожжах уже вырос целый городок турлучных домиков. Здесь уже умели получать напиток «ал-кохл» из мелких, желтых и кислых плодов придорожной алычи, называя его «ракия», и Абдаллах не отказался выпить и один, и два, и три турьих рога. Было вдоволь баранины на деревянных блюдах, были овощи, была музыка – барабаны, флейты, комуз, – был и танец живота – словом, день прошел на славу. Ночь десяток провел здесь же, в караван-сарае, а наутро – путь предстоял неблизкий – выехали обратно. С ними отправилось несколько крестьян, нагрузивших своих ослов овощами и зеленью, молоком и птицей, сыром, медом и вином, – все это они собирались продать в замке. Никаких денег отряд не вез – Акче-Коджа, который получил в тимар эти земли, распорядился передать налоговые суммы, буде они окажутся, на строительство текке. Сказалась ли ракия, сказалось ли радушие хозяев, или рассвет был фантастически хорош, – но с самого утра Абдаллах чувствовал себя прежним Живко...
...Небольшой караван неторопливо двигался среди слабо всхолмленной степи, приближаясь к речной долине, откуда уже рукой было подать до замка. До реки оставалось около фарсанха, уже в порывах ветра угадывался ее влажный болотистый запах. Один берег ее покруче, весь в густом кустарнике, а другой – пологий, в камышах и желтых ирисах...
Солнце давно перевалило на западную сторону неба. И тогда слева на холмах появилось шесть конных силуэтов...
Абдаллах спйшил троих всадников, чтобы они натягивали арбалеты троим другим, оставшимся верхом; впрочем, он распорядился, чтобы и они были готовы спйшиться, положить лошадей и стрелять из-за них, – завалы здесь, на гладкой, как ковер, равнине, где лишь изредка встречались чахлые, почти прозрачные кусты терна, больше сделать было не из чего. Двоим янычарам на резвых лошадях он велел быть готовыми, как только враги перейдут в атаку, обойти их слева, сам с еще одним воином, приготовился зайти справа. Впрочем, он догадывался, что положение его с его крохотным отрядом – безнадежно: если бы их там было всего шестеро, они бы не появились, видя, что отряд янычар почти вдвое больше. Значит, их там много, и сейчас через гребень холма перехлестнет конная лава... Он предупредил, чтобы остававшиеся с арбалетами стрелки ни в коем случае не переходили в наступление, даже если эти шестеро поскачут назад: заманивают! Если же там никого нет, он даст сигнал с вершины холма.
...Оттуда, с холма, раздался ослабленный расстоянием гортанный крик, и шесть всадников ринулись на приготовившийся к обороне отряд Абдаллаха. Бой был коротким. Когда безостановочно работавшие арбалеты положили двоих, а оставшиеся четверо повернули назад, Абдаллах вынесся на вершину холма и увидел: там, позади, не было никого! Всадники скакали на смерть, заведомо зная это. Абдаллах призывно махнул рукой, и все десятеро погнали четверых, как зайцев в поле.
Еще один бандит кувыркнулся с коня позади, распластанный саблей преследователя. Дальше Абдаллах не следил, ибо у того, кто удирал от него, явно вожака, судя по одежде, был добрый конь, и Абдаллах до последней минуты не был уверен, сможет ли он догнать врага. Остальные давно отстали. Минут через семь погони расстояние между всадниками стало сокращаться. Когда появилась возможность бросить аркан, Абдаллах оставил поводья и привычным жестом отстегнул его от левого вьюка.
Однако ни первый, ни второй броски цели не достигли. Абдаллах сматывал аркан для третьего броска, когда вдруг конь бандита перед ним с размаху грянулся о землю и бандит вылетел из седла. Абдаллах лишь на мгновение потерял его из виду, спрыгивая с коня, а когда кинулся к нему – тот уже стоял на ногах. По плечам его рассыпались пышные золотые волосы. Прихрамывая, он сделал несколько шагов навстречу Абдаллаху и упал...
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\15.BMP»;3.0»;3.0»;
Марица
Непозволительно мужчине уединяться с женщиной, не принадлежащей ему по закону, ибо в этом случае третьим с ними будет Шайтан.
Тирмизи
Не так уж подло, и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.
Марина Цветаева
Он сразу узнал ее – она была так же хороша, словно и не было между ними этих долгих лет.
– Марица?! – охнул он...
А она не пожелала узнавать его! Она посмотрела в его лицо, вздрогнула, напряглась, а потом процедила:
– У меня был когда-то парень, его звали Живко... Но он был булгар, он был христианин, а здесь я вижу обрезанного турка...
Ему показалось, что теперь он, как за минуту перед тем она, с размаху грянулся оземь, даже в ушах зазвенело...
– Марица, это я! Это же я... – он повторил это несколько раз, словно став прежним пятнадцатилетним мальчишкой... Потом он услыхал себя со стороны, и понял, до чего нелепо это бормотание. «Я»... Что такое «я»? Поистине, «я» – это хаджаб, та преграда, которая каждого отделяет от мира – и от других людей. Нужно какое-то «мы»... «А помнишь, как мы бегали взапуски, и ты, чтобы быстрее бежать, ручонками задирала слишком длинную рубашонку, открывая белые стройные ножки», «а помнишь, мы разорили осиное гнездо и ты высасывала мне кровь и жало из укуса», «а помнишь, мы...»
Но язык почему-то не поворачивался сказать это.
Он не поворачивался это сказать, потому что его «я» не принадлежало теперь ему, а было частью могучей военной машины, надежно, с большим запасом прочности встроенной в эту машину частью. Это сразу поняла Марица – но Абдаллаху, чтобы понять, нужно было увидать себя и эту машину со стороны, извне, а он был внутри ее... Он видел только одно: произошла катастрофа. Не только с ней, но и с ним. Но в чем смысл катастрофы, постигшей его? Он лишь ощущал ее, как непосредственную данность, но в толк взять не мог... До сих пор мир был ясен, прост и логичен; он понимал в нем все; его рост по службе, большое число друзей, в том числе в очень высоких сферах, подтверждали верность и эффективность этого понимания. И вот одна из деталей мира – как оказалось, по-прежнему самая важная для него деталь – ни под каким видом в этот мир не желала укладываться...
Пока ум Абдаллаха был занят этой лихорадочной работой, его пальцы, руки и ноги привычно делали свое дело. Ноги подвели его к коню Марицы, а глаза и пальцы убедились, что конь на всем скаку попал правой передней ногой в нору тарбагана и сломал ее. Это означало для Марицы смерть, быструю и неотвратимую, ибо он не мог теперь ее просто отпустить, сказав, что не догнал. Он тупо смотрел на покрытые кровью ноги коня, и глаза его, пошарив вокруг, быстро нашли причину: высокие жесткие колючки с синеватыми шарами соцветий и длинными острыми сизоватыми шипами на листьях... Они ранили ноги коней на скаку. Если здесь в степи много таких колючек, нужно заказать серраджы чакшир на ноги для всех лошадей...
Нужно... Боже мой, разве это ему сейчас нужно? Ему нужно каким-то чехлом закрыть свое сердце от такого же острого шипа, медленно, с лютой болью входящего в него!
Практик до мозга костей, Абдаллах мгновенно нашел решение. Бойцы его десятка появятся на горизонте минут через десять-двенадцать, и тогда для нее все будет кончено. Но эти десять минут еще есть. Марица хромала, ушибив при падении плечо и колено, но ее кости были целы.
– Бери моего – и скачи! – воскликнул Абдаллах, все еще чувствовавший себя Живко. «Переседлать бы», – с тоской подумал он. Масть у лошадей была одна и та же, но Абдаллах понимал, что не сможет объяснить товарищам, откуда у него взялось чужое седло и куда исчезло его. Понимал он и то, что в этой путанице с седлами заключалась, скорее всего, его собственная смерть. Но переседлывать не было времени – к моменту, когда его ребята смогут их видеть, она должна быть достаточно далеко...
Она поглядела на него странным взглядом.
– Героем хочешь быть?
– Героем? – не понял он.
– Ты пришел сюда с этими истребить мой народ, но все же хочешь гордиться своим благородством, чувствовать себя героем... А я сумею тебе показать, что ты только жалкий раб у чужого племени, у арабов, с которыми ты идешь против своего народа...
«Она сама ищет смерти, – ахнул про себя Живко. – Это нужно было понять еще тогда, когда их отряд ринулся на верную смерть. Но почему? Ведь не смерть же он, на самом-то деле, привез сюда, нет...»
– Нет, не истребить! – заторопился он. – Почему ты говоришь – истребить? Поистине, я пришел сюда освободить мой народ! Наше знамя – не только ислам, но и туранджылык! Отсюда до Алтая – все это Туран, наша земля, наша единая родина. Страна сбросит гнет Генуи, она расцветет под новым управлением, подобно весеннему саду... Ислам открыт любому, и, поистине, он сам – подлинное открытие в понимании человеком себя и своего мира... Ты просто не знаешь ислама! Он открывает перед человеком новые возможности для работы и борьбы, радость строить новый мир, разумный, справедливый и счастливый...
– Перед кем открывает? Перед обрезанцами? Ведь не клочок кожи вам отстригли, но такой незначительный пустячок, как самолюбие, как самоуважение!.. И поставили, в знак этого, свое клеймо! Ты говоришь «ислам» по-арабски, чтобы не сказать по-булгарски «покорность»! Ты, как щенок, лижешь языком чужой сапог, но этот сапог так и останется чужим, – и когда он не обращает на тебя внимания, и когда он ласково и снисходительно валяет тебя по земле, и когда он пинком отбрасывает от тебя злую собаку. Смотри – однажды он таким же пинком отбросит тебя самого!..
Он заглядывал ей в лицо, он искал ее взгляда – и вот, наконец, Марица посмотрела ему прямо в глаза. Но ничего хорошего не увидал в них Живко – в их синеве, сузившейся в длинные щели-стрелки, плескались тоска и ненависть:
– Когда-то они отняли у меня тебя. Недавно они убили моего мужа и отняли у меня моих детей, моих мальчиков... Когда те вернутся, они, наверно, будут такими же, как ты сейчас, – умными и приспособленными! А я не хочу рожать детей, которые лижут чужие сапоги!.. Души моих детей должны быть огненными – или их не будет вообще!
Он уже видел когда-то такие глаза. Их показывал ему старик, его первый наставник, когда был еще жив. Это глаза Иблиса, гордого и беззащитного, одинокой огненной души, поднявшей бунт против жестоких законов природы, а потом вынужденной, чтобы искупить свой грех, взойти на крест... Старик предупреждал его: эта история будет постоянно повторяться и однажды он не выдержит этих повторений...
– Я не выдержу, – прошептал он. И увидел – к нему скачут его всадники, и по их позам в седлах еще издалека понял: полная победа.
– Скачи прочь, вот конь! – в отчаянии крикнул он ей, прекрасно зная, что уже поздно: теперь ее все равно настигнут.
– Никуда я не поеду, – досадливо тряхнула она головой, и тяжелые волны золотых волос колыхнулись на ее плечах. – Во имя Распятого, ты ощутишь себя тем, кто ты есть, – людоедом и кровопийцей, – пусть для этого я должна буду отдать им на поругание свое тело и свою кровь – по капельке...
Возвращение
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло...
Марина Цветаева
Нельзя хлопнуть в ладоши одной рукой.
Алишер Навои
...Они оба принесли жертву; и была принята она от одного и не принята от другого. Он сказал: «Я непременно убью тебя!» Тот сказал: «Ведь Аллах принимает только от богобоязненных. Если ты прострешь ко мне свою руку, чтобы убить меня, Я не протяну руки к тебе, чтобы убить тебя. Я ведь боюсь Аллаха, Господа миров. Я хочу, чтобы ты взял на себя грех против меня и свой грех и оказался среди обитателей огня. Это – воздаяние неправедным.
Коран, 5:30-33
Ибн Инджиль вернулся с полным успехом: он разбил терроризировавшую окрестности банду и привез их бандершу, за голову которой была назначена высокая награда. Был он, однако, необыкновенно мрачен и задумчив. Более того: вернувшись, насосался где-то добытого ал-кохл, так что его пришлось наутро отпаивать чаем.
– Что, не годишься на роль Персея? – шутливо заметил ага. – Не смог спасти новую Андромеду из пасти чудища? Конечно, ведь для этого тебе нужно было бы обнажить клинок и плечом к плечу с ней биться против своего войска...
Ибн Инджиль пожал плечами и криво усмехнулся...
– Такое уж пришло время, – гораздо серьезнее заметил ага, – что милосердие оборачивается жестокостью и лишь в жестокости заключено истинное милосердие. Воины не могут чувствовать сострадания – ни к друзьям, ни к врагам, ибо у настоящего воина нет жалости к себе. Как только он начинает чувствовать жалость к кому бы то ни было, даже к себе, – он перестает быть воином. Он становится жертвой...
Ибн Инджиль тяжело опустился на ковер и уперся спиной в стену.
А женщина требует жалости к себе и вызывает ее в сердце воина. И воин роняет меч из свох рук! Любой воин, пусть даже самый могучий! От этого и говорится: женщина стуит армии и может сокрушить государство. Заклинаю тебя, – поведай мне те слова, которые говорила тебе эта сасык-аджарха! Заклинаю тебя, если ты сейчас не готов поведать ее слова, внимательно обдумай их сам, пойми, где в них спрятан яд!.. Поистине, это была шулмас, из тех, которые принимают облик прекрасных девушек, но угощают своих жертв отравленным питьем! Шулмас боится игл и колючек, а ее магическая сила – в нескольких золотых волосках на затылке, благодаря которым она может вынудить любого исполнить свои желания...
Так закончил свои слова Акче-Коджа. Но ибн Инджиль – поразительно! – никак не отреагировал на эту диалектику, просто промолчал. А молчание, как известно, – такой аргумент, которой опровергнуть невозможно.
И тогда ага орты, сопоставив все известные ему факты и сделав свои выводы, тем же вечером отправил ибн Инджиля в длительную командировку в Енишехери, собственно, в текке поблизости от него. У него давно лежал фирман, требующий откомандирования Абдаллаха туда, – там действительно не ладилось что-то с испытаниями пушек и нужна была его помощь. Он отправил его, еще не вполне проспавшегося от ночной пьянки, с нарочными, – по сути, под конвоем, – ибо не был уверен, куда поведут ноги самого ибн Инджиля. А он безусловно не должен был видеть казни бандитки, назначенной на этот день.
– Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется, – пробормотал Акче-Коджа. Ибн Инджиль был симпатичен ему.
СЕВЕР
Чума
– К
лянусь Аллахом, пришло время определиться с Севером! – сказал Орхан, грузно сидевший на коне, голубовато-зеленый (священного цвета кёк) чепрак которого был заткан золотыми узорами. – Как давно это было, – помнишь! – когда мы, молодые и горячие, под стенами Бурсы говорили, что Крым станет главной заботой, когда проливы будут наши. Хвала Аллаху, это время настало...
Тень от дубовой рощи, пока еще растущей на том месте, где через век поднимется зубчатая красноватая твердыня башни Анталу-Гиссар, легла к копытам его коня. Солнце было на западе, и на том берегу пролива, там, где поднимется вторая башня-близнец, Румели-Гиссар, сейчас слоился лишь багровый туман.
– Когда-то здесь наводил мосты в Европу Дарий... – задумчиво сказал Хайр уд-Дин. – Но его поход на скифов оказался неудачным...
– Когда-то отсюда ушли в Европу этруски, – возразил Орхан, – и, клянусь Аллахом, весь мир узнал о державе, созданной ими ... Здесь, «при слиянии водных путей и путей караванных», от века пребывает центр мира дольнего, как центр горнего мира, рай, находится у скрещения четырех райских рек. Поистине, на эту страну, как сказал мудрейший Саади, пала тень птицы Хумай ... И наш поход в страну Севера должен быть не просто удачным, в отличие от похода Дария. Он должен быть не просто победоносным – он должен быть выгодным. А потому прежде чем взовьется первая стрела новой войны, мы должны хорошо, очень хорошо подумать!..
Однако чума, пришедшая с севера, на время отодвинула в сторону думы о нем.
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\16.BMP»;3.0»;3.0»;
***
Когда-то в древности на небе было слишком много солнц и земля выгорала от их жара. Боги велели Тарбаган-мергену , отличному лучнику, сбить своими выстрелами с неба лишние солнца. С тех пор солнце на небе только одно.
Но волшебные лук и стрелы остались у Тарбаган-мергена. Теперь он стреляет из-под земли. И его подземные стрелы страшнее небесных. Люди называют их – чума...
За 1800 лет до хиджры палестинцы, встретив при Ален-Езере с оружием в руках армию израильтян, кочующих в поисках Земли Обетованной, истребили более тридцати тысяч из них на поле сражения и захватили Ковчег Завета, в котором пребывал Невидимый Бог. Ковчег они доставили в Азот, в святилище своего бога Дагона. «И отяготела рука Господня над Азотянами, и он поражал их и наказал их мучительными наростами, в Азоте и в окрестностях его, [а внутри страны размножились мыши, и было в городе великое отчаяние]» , – свидетельствует первая книга Царств. Палестинская армия была поражена бубонной чумой. Таково первое письменное свидетельство о чуме.
...На сей раз чума пришла по Великому шелковому пути. Она началась близ озера Иссык-Куль и сразу бросилась в Китай; там умерло тринадцать миллионов мужчин, женщин и детей, – каждый третий. Потом люди с синеватыми опухолями в паху и подмышках, порой прорывающимися гноем, стали валиться с ног в домах и на улицах Астрахани, в столице Орды – Сарае. Повсеместно горели дымные костры: на одних жгли трупы, другие призваны были отогнать духов болезни. Все чаще над юртами поднимался черный траурный бунчук – знак карантина, запрещавший приближаться к юрте. «Когда кто-нибудь из них смертельно заболеет, то на ставке его выставляют копье и его обвивают вокруг черным войлоком; и с того времени никто чужой не смеет вступить в пределы его ставок...», – свидетельствует Карпини; это не религиозный ритуал, а карантинная мера. В таких юртах семейство гибло от чумы, и умирающая жена ползком, останавливаясь, чтобы передохнуть, тащила умирающему мужу чашку воды, потому что больше эту чашку принести ему никто не мог...
«Совершается казнь от Бога на людей в Восточных странах, в Орде, Сарае, у бесурменов, фрягов, армян, обезов, черкесов; свирепствует сильный мор, и живые не успевают хоронить мертвых», – свидетельствует русская летопись. «Несметные полчища татар и сарацинов внезапно пали жертвой неизвестной болезни... всю татарскую армию поразила болезнь... каждый день... погибали тысячи... в паху сгущались соки, потом они загнивали, развивалась лихорадка, наступала смерть, советы и помощь врачей не помогали...», – вторит нотариус из Пьяченцы Габриэль де Муссис, самолично видевший это, ибо ему довелось пребывать в сие время в Кафе.
В Кафу, которую осаждал в это время Джанибек, чума перекочевала, поразив предварительно Итиль и Танаис. Чума скосила сначала ряды нападающих, но осажденным не стоило этому радоваться! Она преодолела стены крепости в телах летящих над стенами мертвецов! «Татары, измученные чумой, заразной болезнью, ошеломленные и потрясенные смертью товарищей, гибнущих без всякой надежды на выздоровление, приказывали заряжать трупы в метательные машины и забрасывать ими город Каффу, чтобы эти непереносимые снаряды положили конец защитникам города, – продолжает Муссис. – Город забросали горами мертвецов, и христианам некуда было убежать и некуда было спрятаться от такого несчастья... Они предавали мертвых волнам. Вскоре весь воздух был заражен, отравленная, испорченная вода стала загнивать. Усиливалось нестерпимое зловоние...» Генуэзцы бежали из Кафы на родину – и привезли туда с собой чуму.
По дороге покинувшие Кафу остановились в Истанбуле – чума пошла гулять по нему...
Генуэзцы отказались принимать корабли с больными соотечественниками – и те ушли в другие порты Средиземноморья. К концу 1347 года очаги чумы отмечались в Константинополе и Александрии Египетской, на Крите и Пелопоннесе, в Сицилии и Сардинии, Генуе и Пизе, Марселе и Тунисе, – практически во всех крупных портовых городах. Из ста миллионов человек, которые в том году жили в Европе, в ближайшие несколько лет погиб каждый четвертый. К середине 1348 года эпидемия охватила все прибрежные территории Европы, включая Ирландию и Англию. Исландия вымерла вся. В Лондоне погибло 9 человек из каждых 10. Вымерло почти все население Южной Италии (по Италии в целом – половина населения), три четверти населения Германии, около 60% населения Англии.
В сентябре 1348 года в городе Шильон (Швейцария) от врача-еврея под пытками удалось «узнать», что колодцы заражают чумой еврейские врачи. Эта весть распространилась быстрее чумы, и во многих городах Европы было уничтожено несколько сотен еврейских общин – убивали старых и малых, здоровых и больных, женщин и детей.
Именно в эти годы, спасаясь от чумы, собрались десять дам и юношей в загородной вилле, рассказывая друг другу новеллы, собранные потом Джованни Боккаччо в «Декамерон». Именно в эти годы Хаммельнский крысолов увел всех детишек из города в реку Везер и далее – в могилы на склоне горы Коппельберг...
Город Авиньон (Франция), резиденция папы Климента VI, был уничтожен чумой. Некий каноник так описывал ход событий: «...Половина, а может быть, и больше половины населения Авиньона уже мертва. В городских стенах более 7000 домов стоят запертыми: в них никто не живет, те, кто когда-то обитал там, скончались; в окрестностях едва можно встретить живого человека. Поле возле «Чудотворной Мадонны» было выкуплено папой и освящено под кладбище. В него с 13 марта закопали 11000 трупов...» Папа освятил реку Рону, чтобы трупы можно было сбрасывать в нее, а себя охранял двумя огромными кострами, которые денно и нощно горели близ его резиденции.
В 1349 год чума добралась до Швеции, когда местные жители ограбили корабль с мертвой командой, шедший с грузом шерсти в Берген. В 1351 год болезнь объявилась в Польше, и лишь на следующий год – на Руси. Поразительно, что за все годы эпидемия не смогла распространиться из Орды на Русь «напрямую» – при высокой интенсивности связей между ними...
Орхан вел в те годы сложную игру, в которой нужно было учитывать интересы и разных лагерей Византии, охваченной гражданской войной, и генуэзцев, и Золотой Орды, и многих других держав. Его войска, под началом старшего сына, Сулеймана, совершали рейды во Фракию и Македонию, Сербию и Болгарию. Но урожай, который пожала чума в Турции, оказался минимален. Почему? Орхан и Сулейман вели войну против генуэзцев, занесших в Европу чуму, и они решили: всякий, кто болен чумой – враг, сам Аллах отметил его этим знаком, предавая в наши руки. Линия фронта была повернута, таким образом, не только против Генуи, но и против чумы – в том числе тех турецких прибрежных пиратских деревенек, которые никак не могли удержаться от искуса ограбить генуэзские корабли...
Исихасты
– О Аллах! Что такое Литва? Кто такой Ольгерд? Чего он хочет? Где эта Русь и почему нас должны интересовать дела московитов? И даже не их князей, а их попов!
Орхан не был раздражен – ему льстило, что круг дел, на которые могла и должна была оказывать влияние Османлы, год от года расширялся, – но он действительно не понимал, в чем могут состоять интересы турок на этом невероятно далеком и чужом Севере.
Со времени разгрома Ногая литвины стали захватывать территории, потерявшие покровительство татар. Киев стал литовским городом, а Чернигов и Северская земля переходили из рук в руки – от Москвы к Литве и обратно. Литва вышла на берега Черного моря. Встал вопрос о создании в Киеве литовской православной патриархии, дополнительно к уже существующей московской. Его должен был решать константинопольский патриарх, крещеный еврей Филофей Коккин; но он был поставлен Кантакузином, тот же, в свою очередь, держался в основном османскими саблями, и в таких, не затрагивающих его интересы делах, охотно демонстрировал готовность подчиниться. И вот Орхан и его везир, Хайр уд-Дин, сидели и размышляли, нужна ли им вторая православная патриархия, или довольно одной.
– Чем больше в тех краях будет противоречий, тем выгоднее нам, – сказал Хайр уд-Дин.
– Тогда две патриархии лучше, чем одна! – заметил Орхан.
– Да соблаговолит блистательный выслушать! Главное противоречие, которое мы должны взлелеять на Севере, – не между двумя православными патриархиями, но между католиками и православными! В Кафе, в Сарае уже двадцать лет как учреждены католические епископства; их диоцезы простираются от Биармии до Болгарии.
– Каков, однако, римский христианский имам! – заметил Орхан.
Хайр уд-Дин кивнул:
– Католики успешно осваивают эту территорию! Джанибек покровительствует христианам, позволил католическому монаху Ионе Валенсу обращать в христианство ясов и другие народы по берегу Черного моря. В Кафе, Херсоне, Воспоро, Солхате, Тане, Сарае и других городах у дервишей-миноритов уже 18 текке! При них – скриптории книг, артели строителей и иконописцев, итальянские и греческие школы... И это несмотря на то, что у Орды с Генуей – война! А францисканцы! В Золотой Орде – 12 францисканских текке! А доминиканцы!
Почему, собственно, нам, мусульманам, нельзя утвердить там, в мусульманском государстве, свои мечети, свои суфийские ордена?
Папы римские вели и ведут обширную переписку и с Узбеком, и с сыном его Джанибеком, и с женой того и другого Тайдулой, где в самых лестных выражениях благодарят за подарки, за заботу о католиках, проживающих в Золотой Орде, и выражают надежду на обращение всей ханской семьи в католичество...
Если мы в этих условиях расколем и ослабим православную церковь, католики сразу же восторжествуют там; борьба у них прекратится, а это не в наших интересах. Поэтому Ольгерду нужно отказать. Второй православной патриархии – в Киеве – не быть! О том же и русский митрополит Алексей, в Константинополе ныне пребывающий, просит... Да будет его просьба уважена...
***
Откуда взялось православие в Византии, да еще такое, которому согласны были подчиняться русы? Его здесь вообще не должно было остаться!..
С 1204 года, с разгрома Константинополя крестоносцами, патриархом здесь стал венецианский прелат Томмазо Морозини, православным была навязана унизительная «уния», и богослужение в Константинополе стало проводиться по католическому обряду. Единственным оплотом православия осталась Русь. На Лионском соборе Михаил VIII Палеолог подтвердил Григорию X, что восточная церковь подчинена римскому папе. Предусматривалась «супрематия» папы над всей христианской церковью: верховная его юрисдикция в канонических вопросах, обязательное упоминание папы «во здравие» в ходе литургий. Патриарх Иоанн Векк не только не препятствовал сему, но и активно, насильственно, совместно с папским кардиналом-легатом, навязывал эту зависимость от Рима византийскому духовенству.
Однако в Византии не все священники и монахи приняли унию. Поборников православия не осталось в Константинопольской патриархии, но они оставались в монастырях на горе Афон. Афон был «непосредственным вассалом» императора еще со времен графа Генриха Фландрского , пытавшегося таким образом защитить его от грозящей секуляризации церковных имуществ, которой требовали фессалоникийские бароны.
Так рождающаяся империя ислама с подачи православного Афона и руками временщика Кантакузина выступила на защиту интересов Руси и православия. Интересно, что и Орхан в Османском бейлике, и Иоанн Калита в Московии были заняты в то время одним делом, решали одну и ту же задачу: «собирали земли»...
Северные предки
Поистине, Аллах избрал Адама и Нуха и род Ибрахима и род Имрана пред мирами, как потомство одних от других!
Коран, 3:30
– Мы собираемся заявить претензии на северные территории, Крым и Причерноморскую степь, и, поистине, это не захват, а лишь восстановление легитимной власти! – сказал как-то Орхан Хайр уд-Дину. – Поистине, наши божественные предки пришли из-за северных морей, где они властвовали по установлению Аллаха! Но что об этом говорят книги? Знают ли ученые, что мы от века имеем права на Крым и Дешт-и-Кыпчак, степь за бахр ал-Бунтас!
– Поистине, у меня есть человек, слова которого способны согреть огнем сладостного восторга сердце блистающего, ибо он собрал все книги, трактующие об этом, и уяснил их смысл. Его имя – Ариф Али, и он готов повергнуть результаты своей работы на милостивое и великодушное рассмотрение повелителя!
– Зови! – буркнул Орхан. – Но да помнит он две вещи: что на юго-востоке есть Мекка, а на западе – Константиние!
Хайр уд-Дин низко склонился в поклоне и три раза хлопнул в ладоши, чтобы отдать гуляму распоряжение – привести Арифа Али. Он мгновенно понял смысл «юго-востока» и «запада» – это означало, что, составляя огузскую генеалогию султана, нельзя было забывать о том, чтобы одновременно возвести его род и к Мухаммеду, и к властителям Византии, – и порадовался, что он заранее учел эти обстоятельства: они были уже согласованы с приглашенным улемом!
Ариф Али оказался маленьким старичком с острой вздернутой бородкой и цепким взглядом колючих глаз. Зеленая чалма свидетельствовала, что он – хаджи , а масляный блеск парчового халата, затканного малиновыми узорами, – что он каждый день ест плов. Выслушав вопрос султана, он огладил ладонями бородку, подул направо и налево, и потянулся к большой ковровой суме, которую вслед за ним внес гулям.
– Что это? – недоверчиво вопросил Орхан.
– Книги, о блистательный! – ответил тот. Он развязал узлы, угол ковра отогнулся, и на пол съехала целая стопа толстых фолиантов, одетых в дерево, кожу и медь, покатились толстые пеналы, скрывавшие в себе свитки. Одну книгу, оказавшуюся у самых ног султана, тот с усилием поднял и, откинув лязгнувшие скрепы, развернул.
– Это несравненное «Сказание о Малике Данышменде», – сказал ученый, с трепетом следя глазами за книгой.
– Клянусь подножием престола Всевышнего, я дам тебе время, чтобы ты написал свою книгу о правде нашего бытия, – милостиво сказал султан, – и, когда она будет одобрена улемами и мюдеррисами, ее будут читать во всех медресе Османлы. Но сейчас этого не надо. Убери книги – и своими словами расскажи, но только то, что нам воистину надо знать об этом деле!
– Поистине, когда блистательный отец могущественного султана, Осман-гази, закладывал основы могущества державы, – начал Ариф Али, – высшим духовным авторитетом пользовался шейх Ахи, святой человек и пастырь народа, Эдебали, а его род восходит к праведному халифа Абу Бекру! И дочь Эдебали стала женой Осман-гази и родила ему ребенка, подобного слитку серебра, и этого ребенка назвали Орханом, и это, поистине, наш великолепный султан, да благословит его Аллах и да приветствует! – Ариф Али низко склонился перед Орханом. Тот с любопытством слушал. – Осман-гази дал своему тестю в качестве тимара Биледжик, и тот предсказал династии Османов блеск, успех и процветание... «В будущие века, – так сказал Эдебали, – власть вернется к роду кайы, и никто не посмеет власть у него отнять вплоть до наступления Страшного суда...»
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\11.BMP»;3.0»;3.0»;
Ариф Али не боялся пересластить, ибо Чандарлы Хайр уд-Дин тоже был потомком Эдебали...
– Довольно, – остановил его Орхан. – Я сам знаю, кто был мой дед со стороны матери, да наслаждается он прохладой рая! И о моих византийских императорских предках говорить сейчас не надо. Я хочу услыхать ту часть моей родословной, которая дает мне право на Север!
Ему не хотелось сегодня лишний раз вспоминать, что с византийской императорской фамилией породнились многие беи Малой Азии. Туркали-бей из Ак-коюнлу женился на сестре императора Алексея III Комнина, Марии; на второй сестре, Феодоре, женился эмир Хаджи-Омар...
Ариф Али с пониманием отнесся к желаниям султана:
– Поистине, предки блистательного, султаны сельджуков, были украшением стран Севера...
***
...После того, как в 1092 году ассасинами был убит Низам ул-Мульк, великий везир державы Сельджуков, а через месяц в расцвете сил, среди полного здоровья умер ее властитель Малик-шах, дела империи пошли под уклон. И к началу XII века она развалилась...
В Малой Азии был основан Румский, или Конийский, султанат – его столицей был город Конья. В IX веке, сельджуки познакомились с европейцами, столкнувшись в войсками первого крестового похода под Дорилеем...
Катастрофа случилась еще через век, и ее спровоцировал хорезмшах Мухаммед. Чингиз-хан тогда охранял караванные пути, проводил по ним караваны, снаряженные в основном на уйгурские деньги, и получал с этих проводок пошлины. Это было не ново: все правители степной вольницы брали с купцов серебро за гарантии безопасности. А в тех караванах были все сокровища земли: шелк и золото, меха и стекло, индийское железо и дамасские мечи... Это были именно сокровища, предметы роскоши: чай и мускус, лепешки высушенного сока индийского мака и бруски конопляной пыльцы, соскребавшейся с тел рабов...
И вот в 1219 году один из караванов, прибывший в город Отрар из монгольских владений, был разграблен: не в степи, не дикими и невежественными кочевниками, не знающими закона: сам правитель города позволил грабеж и имел в нем долю. Мало того, он отослал долю хорезмшаху – и тот ее принял! Купцы и их слуги, разумеется, были убиты.
Чингиз-хан, узнав об этом, взошел в одиночестве на вершину холма, стал на колени, развязал завязки одежд, повесил на шею пояс и стал говорить так, обращаясь к Хормусте: «О предвечный Господь, ты знаешь и ведаешь, что не я, но Алтан-хан начал эту вражду... Я ищу возмездия за кровь. Я ищу справедливости. Если дела мои справедливы пред твоим лицом, ниспошли мне силу! Ниспошли мне победу! Повели своим ангелам, людям, пери и дивам, чтобы они помогали мне»!
И он отправил полководцев Чжиргоадая по прозвищу Джэбэ-нойон из племени ясут и Субэдея, известного как великий багатур, из племени урянкат на эту месть и сказал им: «Силою Бога великого, пока не возьмете Мухаммеда, не возвращайтесь». В марте 1220 года Субэдэй-багатур и Джэбэ-нойон повели корпус из трех туменов южным и западным берегами Каспийского моря. Перезимовав в Муганской степи, корпус, преследуя хорезмшаха Мухаммеда, прошел через Северный Иран, захватил города Нахичевань, Ардебиль, Гянджу, Шемаху. Ставший хорезмшахом после смерти отца, Мухаммеда II Гази, Джелал уд-Дин, вместо того чтобы организовать отпор в сущности небольшому монгольскому экспедиционному корпусу, захватил и разорил Тебриз, Тифлис и Двин. Битва монголов с войском грузинского царя Георгия IV Лаши (1212-1223) под командованием Ивана Мхаргрдзели произошла в долине Котман (Грузия). В Картлис Цховреба указано, что «войска монголов дошли только до Самшвилде и пошли обратно в Золотую Орду через Дербентские ворота».
Киракос Гиндзацеки в «Истории Армении» свидетельствует, что «войска турок, которые были в Дербенте, не пропустили их [монголов]» и те вынуждены были искать другой путь через Кавказский хребет. Рашид уд-Дин свидетельствует: «Так как пройти через Дербент было невозможно, они послали ширваншаху сказать: «Ты пришли несколько человек, чтобы мы заключили мир». Он прислал 10 человек из вельмож своего народа; [одного] из них [монголы] убили, а другим сказали: «Если вы покажете нам путь через Дербент, мы вас пощадим, в противном случае мы вас убьем!» Они от страха за свою жизнь указали путь, и те прошли. Ибн ал-Асир в «Тарих ал-Камиль» говорит, что монголы прошли Ширванским ущельем . «Татары, взяв с собой жен, детей и все свое имущество, намеревались пройти через дербентские ворота в свою страну. Но мусульманское войско, находившееся в Дербенте, не пропустило их. Тогда они перевалили через Кавказские горы по неприступным местам, заваливая пропасть деревьями и камнями, имуществом своим, лошадьми, военным снаряжением, переправились и вернулись в свою страну».
Монгольские войска оккупировали лишь Среднюю Азию до Аму-Дарьи; остальные земли они прошли как игла, в которую не вдернули нить. Сын Мухаммеда, Джелал уд-Дин собрал силы хорезмийцев, объединил мусульманских султанов и эмиров Переднего Востока против монголов. Но в 1231 году его убил подкупленный курд. Войну продолжили Сельджуки и Айюбиды, потомки Салах уд-Дина, но на стороне монголов-христиан (несториан) выступили все христианские страны региона: армяне, сирийцы, грузины...
Восток пал перед монгольской конницей. Говорят, что оккупанты сметали на своем пути все, ровняли стены городов со степью... Да, они не терпели городских стен и старались сносить их повсюду, где находили такую возможность; но массовых убийств мирных жителей не было! По крайней мере, в той части, которую я досконально знаю: в Анталу, в державе Сельджукидов, – поправился Ариф Али. – Монголы Байджу-нойона разбили войско султана Рума – сельджука Гияс уд-Дина Кей Хосрова – при Кёсе-даге , между Эрзинджаном и Сивасом. Но, завоевав Конийский султанат, они не только не изменили здесь экономических отношений, но оставили прежними почти всех владельцев тимаров, повелев им платить прежние налоги. Они гибко приспособились к системе тимаров! Не понесли заметного ущерба ни ремесленники, ни купцы. Сельджукский султан стал вассалом монгольского правителя в Персии – ильхана.
Даже во время военных действий монголы старались оберегать купцов : и завтрашнее, и сегодняшнее благополучие страны зависело именно от них. Разумеется, с поправкой на то, что их лошадям сейчас же нужен фураж, а им самим – бараний шашлык. Но в любой войне есть две армии, и одна из них, обороняясь, отходит, а отходя – уносит и увозит с собой все, что только можно унести! Вот кого остающимся «на милость победителя» ремесленникам и торговцам на самом деле надо бояться!
Чингиз не щадил лишь профессиональных воинов, вырезая их нацело везде, где встречал. Во-первых, он справедливо полагал, что присягу в жизни можно принести один только раз, и тот, кто однажды поменял знамена, с легкостью сделает это еще и еще раз, – а это уже не воин. Во-вторых, он знал, что если пощадить этих воинов-профессионалов, они, не умеющие вершить в жизни ничего, кроме убийств, отступив, превратят в кровавый ад наводненные ими страны, и тогда гибнуть будут женщины и дети. А там и так хватало вооруженных мужчин – остатков разгромленных войск хорезмийской коалиции. Это они, а не монголы, свирепствовали в Сирии и Палестине...
***
Ботен ельде султан болганша озь елiнде ултан бол .
Казахская пословица
– Дальше я знаю все, что мне нужно знать, – снисходительно сказал Орхан, дослушав до этого места. – Поистине, я хочу услыхать о божественном происхождении моих предков, и о моих правах в связи с этим на Крым и степи за бахр ал-Бунтас!
Ариф Али сориентировался мгновенно: он начал издалека – и пошел в своих выводах еще дальше...
– Поистине, вскоре после того как Моисей вывел яхуди из Египта , из-за Кавказских гор, через Дар-и-Алан и Баб-эль-Авбаб в наши края ворвались скифы. Их вождя звали Ишпака, а сами себя они называли ишгуз. Поистине, у мудрецов древности можно встретить такие начертания этого имени: ишкуза, ашгуза, шкуда, ашкеназ, аскеняз, а иные, вспомнив, что волк или собака издревле были тотемом тюрков, пишут: ас-канис, т.е. асы-Собаки, асы-Псы! Под этим именем знает их и Тора, говоря в книге Берейшит : «Сыны Гомера: Аскеназ, Рифат и Фогарма» , где Гомер, это, поистине, киммерийцы, а Фогарма, или Тогарма – тохары, сыновья Тенгри. Поистине, у огузов издревле иш-огуз значило «внутреннее племя», и, стало быть, те племена, царившие на севере, которых отец истории Геродот зовет скифами, на деле были нашими предками!
Сварог происходит от того общеарийского корня, который получил в санскрите звучание iзvara: 1) «бог», «всевышний»; 2) «господин», «повелитель»; 3) «хозяин», «владелец»; 4) «супруг» (от iз – «владеть», «властвовать», «управлять», «мочь»).
Наш эпос «Огуз-намэ» называет предка огузов просто: Огуз-каган! От небесной девы он рождает старших сыновей Кун (Солнце), Ай (Луна) и Юлдуз (Звезда) и отдает им как знак власти найденный ими «в стороне зари» золотой лук. Младшим сыновьям, рожденным от земной красавицы, названным Кёк (Небо), Тау (Гора) и Тениз (Море) , – он вручает три серебряные стрелы, найденные ими «в стороне мрака». От старших и младших братьев происходят племена боз-огуз и иш-огуз, главенствующее (дающее ханов) и подчиненное, правое и левое (на флангах армии). От старшего сына Огуз-хана, Куна, и пошли сельджуки, наследниками которых стали османы.
Лук и стрелы – это, поистине, инсигнии власти в царских ритуалах и у ариев Индии, и у персов, и у тюрок. Что сделали с ними сыновья Огуза? Те, кто называет Огуз-хана Гераклом, утверждают, что Агафирс и Гелон, не сумев натянуть его лук, ушли из Скифии на завоевание мира, и она досталась младшему, Скифу, сумевшему выполнить завет отца. Те, кто называет Огуз-хана Таргитаем, уверяют, что на завоевания ушли Липоксай и Арпоксай, а младший, Колаксай, возглавил скифские племена.
Что означают имена царских сыновей? Да то же, что и в нашем эпосе: соответственно «гора», «глубь» и «солнце». А элемент «ксай» в приведенных именах соответствует персидскому «кшайя» – вождь, владыка, или индийскому «кшатрий» – военный вождь. Поистине, оттуда, из Причерноморских степей сошедшие с небес и блистающие предки могущественного султана овладели всем миром!
Что же сталось с могущественным племенем, возглавленным «Солнце-ханом» и оставшимся в Северном Причерноморье? Их там, поистине, звали будинами – ибо тюркский корень будун, как знает блистательный, означает просто «народ», «племя», «люди». Вот как отец истории описывает наших предков, – сказал Ариф Али и потянулся за одной из книг: «Будины – народ многолюдный со светло-голубыми глазами и с рыжими волосами. ... Хотя будины ведут такой же образ жизни, как и гелоны, но говорят на языке особом . ... Будины, туземцы в этой стране, ведут кочевой образ жизни ... гелоны, напротив, земледельцы, употребляют в пищу хлеб, занимаются садоводством и не похожи на будинов ни сложением, ни цветом кожи. Впрочем, у эллинов и будины называются гелонами, но это неправильно» ...
– Довольно! – удовлетворенно заметил Орхан. – Я вижу, что, поистине, мой народ издревле населял те края. Но где будины – и где сельджуки? Что связывает их?
– Да услышит сиятельный мои слова! История всего мира – одно непрерывное свидетельство подвигов его предков, и я, поистине, смогу назвать только важнейшие, чтобы не утомить блистательного!
Мир натрое царь Феридун разделил:
Часть – Запад и Рум, часть – Китай и Туран
А третья – Пустыня Бойцов и Иран.
Так в «Шах-намэ» пишет проникновенный Фирдоуси. Поистине, это разделение древнее всего в мире, ибо здесь под Тураном мудрейший понимает всю Дешт-и-Кыпчак, а Феридун – это искаженное персами слово Траэтаона, или Таргитай. Внуком Траэтаоны был царь Турана Афрасиаб, воин, обладавший баракой , которую персы именуют «фарном»; в его семиколонной подземной обители на Севере сияли звезды, солнце и луна; там исполнялись все желания! Афрасиаб бился с персами, Рустам и Сухраб были его противниками; Рустам был могучим воином, он заявлял:
«Мой трон – седло, венец мой – шлем, моя на поле слава!
Поистине, весь мир моя держава!», –
и все же не смог устоять перед ним. Афрасиаб двенадцать лет владел Ираном, но был все же побежден Кей-Хосровом.
Поистине, Афрасиаб был потомком спасителя человечества Ноя и родоначальником Сельджуков через Алп-Эр-Тонга... «Афрасиаб... принадлежал к потомству Нуха . Афрасиаб убил своего зятя Сиавуша, а у того был сын [по имени] Кей-Хызрау... Мухаммад, сын Джафара, говорит, что с того времени прошло 3000 лет. Аллах знает лучше!», – пишет Наршахи в «Истории Бухары».
Сколько жемчужин вплетено в венок, которым украшены ваши предки, да благословит их Аллах и да приветствует! Создатель державы Ахеменидов, покоривший Мидию, Лидию, Малую Азию, Вавилон и Месопотамию, не смог покорить тюрков и был убит их царицей Томирис. Она приказала отрубить Киру голову и бросить ее в кожаный мешок, полный человеческой крови. «Ты всегда жаждал крови, так напейся ее досыта!» – воскликнула она при этом. Впрочем, Диодор Сицилийский говорит, что Кир был распят, – Аллах знает лучше!
А Троянская война! Ахилл был царем мирмидонян во Фтии. Но и Лев Диакон, и Арриан свидетельствует, что «Пелеев сын Ахилл был родом скиф из небольшого городка Мирмикиона, стоявшего близ озера Меотиса «, да и Страбон помещает «фтиотийских ахейцев из войска Ясона» в Северном Причерноморье! Сам Геродот, говоря о том, что «дорийское [племя] очень долго странствовало», указывает, что «во времена царя Девкалиона, – то есть после всемирного потопа, – оторвал глаза от книги и поднял их на Орхана Ариф Али, – оно обитало в земле Фтиотида»...
Орхан пошевелил пальцами в недоумении и взглянул на Хайр уд-Дина...
– Почему мы должны вникать в эти обстоятельства?
– Поистине, султан устал, – немедленно взвился тот. – Разве Ахилл – прямой предок сиятельного? (Ариф Али отрицательно закрутил головой.) Зачем же нам слушать эти слова о властителе-греке, тем более теперь, когда мы вмешались в гражданскую войну между византийскими греками? А Томирис? Она что – в числе прямых предков блистательного? Я вижу, что над книгой нужно будет работать оч-чень серьезно...
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
ДЕТИ РАБОВ
Главная причина нашего недовольства жизнью есть ни на чем не основанное предположение о том, что мы имеем право на ничем не нарушаемое счастье, что мы рождены для такого счастья.
Г. Лессинг
Фатима
Роза – дар прекрасный рая, людям посланный на благо.
Станет сердцем благородней тот, кто розу в дом принес.
Продавец, зачем на деньги обменять ты хочешь розы?
Что дороже розы купишь ты на выручку от роз?
Кисаи (Х в.)
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на сегодняшний лад:
В чисто поле Иванушка вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошел в направленьи полета
По сребристому следу стрелы
И попал он к лягушке в болото
За три моря от отчей избы.
«Пригодится на правое дело...»
Положил он лягушку в платок,
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века,
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Ю. Кузнецов
В
ернувшись в текке орты, Абдаллах не узнал его. За те месяцы, которые он отсутствовал, здесь появилось несколько новых корпусов, не турлучных, а выстроенных из самана ; из них долетал грохот молотов. Один из корпусов стоял на самом берегу реки, и у его стены ворочалось, роняя капли, большое водяное колесо, подымая и роняя на наковальню чудовищной массы гидравлический молот. Дымилось несколько домниц, где получали кричное железо; тачки, в которых везли шихту для них, вскатывали на весы; мастера отыскивали нужное соотношение компонентов... Но, главное, была уже построена медеплавильная печь, первые камни в которую, уезжая, заложил сам Абдаллах: магистральным направлением работ на ближайший год было признано литье топчу (пушек) из бронзы...
Абдаллах как в омут бросился в работу. Его ждали здесь, хоть в цехах уже работало несколько специалистов из Дамаска, Индии, Египта. Ему обрадовались, и Абдаллах с удовольствием отмечал, что ему есть что сказать, что опыт его не пропал даром, что к его словам прислушиваются. За целый день он порой ни разу не имел возможности подумать о себе.
Но вечером...
Марица надломила в нем какой-то стержень. «Недавно они убили моего мужа и отняли у меня моих детей, моих мальчиков... Когда те вернутся, они, наверно, будут такими же, как ты сейчас, – умными и приспособленными! – звучал в его ушах ее голос. – А я не хочу...»
«Я должен найти ее мальчиков. – твердо решил Абдаллах. – Они, несомненно, здесь, среди янычар. И, клянусь Аллахом, я их найду!» Но, поклявшись в этом, он день за днем оттягивал исполнение этого решения, отдавая себе отчет в его трудности...
Он решил, что есть еще один способ совершенно заглушить тоску по Марице, вернуть в свою душу ту ясность и чистоту, которая была в ней все эти годы до роковой встречи. Он долго ходил по невольничьим рынкам, присматриваясь, выбирая, и, наконец, купил себе рабыню. Легко выговорить – «рабыня»; легко соблюсти права, которые шариат дает купленной рабыне, – но есть иной закон, закон, по которому ищут друг друга две человеческие души. Абдаллах понимал, что по этому закону он пока не имеет на нее никаких прав. И вопрос еще, будет ли иметь...
Сегодняшний вечер только начинался, но, ужаснувшись предстоящей тоске, Абдаллах велел послать за Фатимой.
...Она еще у дверей сбросила невзрачный халат (она не любила арабский изар, предпочитая тюркскую одежду), оставшись в полупрозрачных шелковых шальварах и шелковой же накидке, расшитой жемчугом, – все подарки Абдаллаха, – и сразу закружилась в танце, подняв бубен и ритмически потряхивая им. Подпрыгивая, зазвенели серебряные мониста на ее груди.
– Пайрика моя, когда ты смеешься, у тебя изо рта падают цветы! – сказал иранский комплимент Абдаллах. – И все же станцуешь потом. Сначала у нас будет маджлис аль-унс , – или, как сказал бы монгол, я хочу «пари уйнатмак» . Присядь!
Она испуганно взмахнула ресницами, видимо, не поняв, чего именно он хочет, но покорно села на ковер у его ног.
Он нежно сжал ее узкую ладошку, окрашенную хной, в своих руках и, ласково глядя ей в глаза, тихо, но быстро произнес давно и тщательно продуманную им последовательность вопросов:
– Ты ведь не тюрчанка? Когда ты получила имя Фатима? Ты состоишь в ордене (ат-тарика)?
Фатима испуганно вскинула на него стрельчатые ресницы, подведенные сурьмой:
– Нет! Конечно, не состою! Я из племени славян, я Людмила – по-тюркски это будет что-то вроде «милый человек»... Фатимой меня назвал прежний хозяин, продавший меня тебе...
Эта торопливость ответа и то, что сначала она ответила на вопрос, обдуманно заданный последним, и даже то, что она не усомнилась в значении слова ат-тарика, восприняв его как знакомое и привычное – убедили его, хорошо знакомого с принципом такыйя, что она – адепт какого-то женского братства. Ведь учил же ее кто-то языку, танцам, пению, умению играть на комузе... Чему ее еще учили перед посвящением?
Шариат запрещает женщине показываться даже мужу полностью обнаженной, предписывая при таковом обнажении темноту. Хвала Аллаху, его пайрика или не знала этой заповеди, или не слишком дорожила ею, и Абдаллах с легкостью вынудил ее преступить ее. В одну из ночей они предавались любви при ярко горящих свечах, и Абдаллах, целуя ее руки и плечи, внимательно осмотрел их: в левой подмышке, скрытые завитками волос, синели четыре маленькие точки, поставленные аккуратным ромбом. Татуировка? У него не было в этом уверенности... Больше нигде ничего он не нашел. Но он не сомневался: она вступила на Путь. Вопрос только, в каком ордене?
– Баджиян-и Рум, верно?
– Нет! – умоляюще сложила она ладошки. – Нет!
И вдруг, совершенно неожиданно для Абдаллаха, перешла в атаку:
– А к какому братству принадлежишь ты? Как ты стал Абдаллахом – «рабом Аллаха»? Ибн Инджиль – это «дитя Евангелия», и, значит, твои воспитатели обратили внимание на твою большую искушенность в христианстве!..
О! Эта женщина умела не только петь, но и наблюдать, но и делать выводы! И Абдаллах невольно вспомнил, что Абу-ль-Фарадж приписывал изобретение музыкальных инструментов дочерям Кбина, указывая что арабское слово qajna, певица, восходит к его имени. Красотой, музыкой и пением они соблазнили сыновей Сифа, в потомстве которого был обетован людям Спаситель, и с тех пор семя Каина, семя предательства и братоубийства в этой ветви Адамова рода неискоренимо... Он хмыкнул.
– Ты что? – спросила она, притихшая было под его рукой, как мышка.
– Так... Вспомнил, что у нас даже имена общие. Кбин – значит кузнец, кбина – певица, – необдуманно ляпнул он...
Из глаз Фатимы брызнули слезы. Она вскочила на колени, сбросив его руку со своего плеча:
– Ты только прикидываешься добрым. Ты жесток! Да, ты не навязываешься с своими ласками, – но ведь иддет защищает меня от твоего насилия! А чем защититься от твоих оскорблений?..
Абдаллах холодно посмотрел на нее:
– Успокойся. Я вовсе не хотел тебя оскорбить. Я назвал тем же именем и себя, – разве ты не заметила?
Фатима плакала, стоя на коленях, согнувшись и закрыв лицо руками. Он ощутил острую жалость, взял одну из ее ладошек и стал ласково раздвигать пальцы, пока из-под них не показался заплаканный, с размазанной сурьмой глазок.
– Раздвинь пальчики... вот так... Знаешь, что получилось? Это – «рука Фатимы» , лучший из оберегов: всякий, кто сделает так пальчиками, защищен от бед и несчастий.
Фатима улыбнулась сквозь слезы и еще шире растопырила пальцы:
– Вот так?
– Так, так, пайрика. – Он взял большой платок, намочил его ал-кохл из кумгана, который постоянно был в его комнате, и дал ей в руки. – Вытри глазки, размазались. Да зажмурь их, не то щипать будет. Это не вода – ал-кохл. Кстати, не хочешь ли попробовать? Смотри, это не яд, но он жжет! И забудь все, что я тебе сегодня сказал. Я не должен был этого говорить.
Она послушно вытерла лицо, приняла протянутый им турий рог, выпила, испуганно закашлялась. Он повел рукой к блюду: рис, баранина...
– Однажды, очень давно, – раздумчиво и печально заговорила она, взяв с блюда маленький кусочек мяса и тщательно прожевав его, – арабские воины штурмовали некий город, но его окружала выжженная степь. К нему нельзя было подобраться незаметно, а стрелы оборонявшихся были метки и беспощадны. Была осень, и по степи бесконечной чередой катились большие шары перекати-поля. И тогда каждый из арабских воинов взял в руки, привязал к ногам, к поясу такой колючий шар – один, два и больше. Они ползли по степи к стенам, и их не было видно...
Абдаллах внимательно слушал. Лицо Фатимы продолжало оставаться печальным:
– Но у одной девушки из числа оборонявшихся в этом городе, было очень острое зрение. Ее звали ал-Йамама. И она сказала: это не перекати-поле, это – арабы. Ей, как когда-то Кассандре, не поверили. Город был взят, мужчины – перебиты. Женщин и детей, по обычаю, пощадили, разделив между воинами. Но не ал-Йамаму! Зоркой девушке, на которую кто-то донес, в чаянии спастись, выкололи глаза... а потом ее распяли на воротах города. Не забыв предварительно изнасиловать – мужчины об этом никогда не забывают! Знающие по сей день называют город ее именем: ал-Йамама.
И ты... сначала не веришь мне, а потом наказываешь за то, что я оказалась слишком зоркой...
Абдаллах стал целовать лицо, ставшее без косметики вдвое милее, хоть он и видел теперь те морщинки у глаз, которые свидетельствовали, что их хозяйке давно за тридцать:
– Я никогда больше не стану тебя оскорблять, пайрика... Луд уд-Мила, так? Но пойми и меня! Откуда ты так много знаешь? «Манас», «Шах-намэ», греческие сказания, вот эта история, которую я слышу впервые... Танцы, музыка... Тебя учили. Это мне ясно. Но кто, как, для чего? И чему?
– Ты же только что обещал! – с горьким упреком воскликнула Фатима. – Почему ты не можешь просто поверить мне?!
У нас есть сказка о лягушачьей шкурке: ее надел на девушку злой бессмертный колдун. Девушку зовут Василиса, это значит – царица, хатун, мелеке. Она снимает шкурку только вечером, для мужа, а днем, для людей, должна снова ее надевать. Она может все, она лучше всех на свете печет пироги, шьет одежды, даже строит дворцы... но для людей она все равно только лягушка. Это мучает ее мужа, и однажды он не выдерживает, сжигает ее волшебную шкурку... и колдун уносит девушку в тридевятое царство... Ты этого хочешь? Сжечь шкурку?
– Нет! Этого я не хочу, – твердо сказал Абдаллах. Такой ответ его устраивал: ничего, по сути, не сказав, Фатима этой «лягушиной шкуркой» сказала ему все. Она, по сути, ответила ему «да» на его вопрос. – Еще раз прости меня. И... иди сюда...
Он откинул со стопы ковров меховое одеяло, разбросал пуховые подушки...
– Ты сказал – у нас общие даже имена, – лепетала Фатима, забираясь под пушистый мех и ластясь к Абдаллаху. – Что ты имел в виду? Что – не только имена?..
– Не только, – спокойно сказал тот. – Судьбы тоже. Я не знаю твоей прежней судьбы, но знаю, что отныне у нас она одна. Общая. И от нас самих зависит, какой она будет...
Рабыни
По разграбленным селам
Шла Орда на рысях,
Приторочивши к седлам
Русокосый ясак...
Е. Евтушенко. Сказка о русской игрушке
«[Kalita]... was blending in himself the characters of the Tartar's hangman, sycophant, and slave-in-chief» ,
Карл Маркс
...Опустошенная ласками Абдаллаха, Фатима лежала без сна, машинально перебирая рукой бахрому на краю ковра, смотрела в черную слепую темноту комнаты над собой и потихоньку плакала. Надолго ли этот относительный покой, эти ковры, шелка, жемчуга? Кто он, этот чернобородый полуседой ага, спокойно похрапывающий рядом? Он богат, ибо купил ее; он знатен, ибо в его тюрбане три павлиньих пера и, обращаясь к нему, многие склоняются в поклонах. Но чего от него ждать? Сколько будут длиться его чувства к ней? Молодость, красота уходят от нее, на шее, у глаз – морщинки... Она много, она очень много знает, но кому нужны знания женщины, когда она перестает быть красивой? А что будет потом, когда его чувства иссякнут?
Она почему-то вспоминала ту страшную ночь, когда все началось, когда ее, двенадцатилетнюю девчонку из крохотного смоленского сельца Родники, схватили монголы из союзных московитам туменов ордынца Товлубия. (Они пришли вместе с войсками Ивана Даниловича Калиты, рязанским князем Иваном Коротополом, Константином ростовским, суздальским князем Константином Васильевичем и Федором Фоминским: Москва «собирала земли», нельзя было позволить князю Дмитрию брянскому заключить союз с Гедимином литовским, – но она ничего этого не знала.) В ее же родной избе, где воины остановились на постой, они до утра по очереди насиловали красивую девочку, не успевшую убежать в лес.
Утром ее втолкнули в толпу других юношей и девушек, предназначенных для увода в Орду. Кое у кого, в основном у юношей, были связаны за спиной руки, наброшены на шеи веревки. Калита не возражал против увода полона: перед Ордой был долг, надо было отдавать тамгу – «дань кровью». Но он не позволял уводить полон «безщетно»: русский боярин ходил по рядам вместе с ордынцем, пересчитывали, тыча пальцами полоняникам в грудь и ставя зарубку на бирке – каждый у себя. На слезы и мольбы внимания не обращали. Потом опустевшая деревенька ушла дымом в небо.
Когда полоняников стадом гнали в страшное никуда, по ее ногам время от времени сбегала струйка крови, и она, дрожа от стыда и боли, вытирала ее серыми от пыли придорожными лопухами...
Как их делили – она не знала, но на следующую ночь она уже ехала в скрипучей телеге ордынского десятника, привязанная за ногу к грядке телеги сыромятным ремнем. Вечером, когда орда остановилась и скрип телег сменился треском костров, гортанными выкриками и блеяньем ягнят, десятник с широким и скуластым усатым лицом подошел к ней, замершей и съежившейся, и долго рассматривал при свете меркнущего багрового заката девочку с золотыми волосиками и васильковыми глазами. Увидав на ее глазах слезы, вытер их суставами своих толстых коротких пальцев. Потом отвязал, понес на вонявшую бараньим жиром кошму, расстеленную у костра, повалил, как, вероятно, валил овец перед стрижкой, и неторопливо, обстоятельно, возможно, даже ласково, по его мнению, изнасиловал, сопя и покашливая. Затем, удовлетворенный, предложил ей кусок горячей баранины из котла, – она в первый раз за два дня ела... и не стал больше привязывать...
Татары не пошли Днепром вниз, решили возвращаться лесами, через Можай и на Серпухов... Под Серпуховым она и убежала... Прибилась к женскому монастырю...
Потом...
Потом ковер закачался под нею, и она поняла, что засыпает...
Дети
А если кто-нибудь из многобожников просил у тебя убежища, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха. Потом доставь его в безопасное для него место. Это – потому, что они – люди, которые не знают. Как будет у многобожников союз с Аллахом и Его посланником, кроме тех, с которыми вы заключили союз у священной мечети? И пока они прямы по отношению к вам, будьте и вы прямы к ним: ведь Аллах любит богобоязненных!
Коран. 9:6-7
Поиски детей Марицы Абдаллах решил начать с Гелиболу: там, при переправе через пролив, сортировали всех военнопленных, поступавших из Европы, ведя строгий учет. Заведовал канцелярией девширме улем Рустем. Это он предложил установить налог на тех, кто, захватив пленных, вез их в Анталу; по сути, это был тот же пенджик. Стоимость военнопленного была установлена в 125 акче. Это было выше их рыночной стоимости, но на круг были довольны все, ибо столько получал на руки воин, продававший пленного в казну. Рустем отсортировывал для казны не только молодых юношей, но и детей, отнимая их у захваченных в плен женщин. Под его началом пребывала целая сотня воинов, не только для наблюдения за детьми, дабы не допустить их побегов, но и для успокоения и умиротворения женщин, рвущихся к своим детям...
Кроме того, он наладил связи по ту сторону пролива, и эффективно выявлял в потоке пленных богатых, покупая их за те же 125 акче; они не предназначались для янычарской службы, но за них можно было получить хороший выкуп...
Рустем, получив штуку хорасанской хлопчатной ткани, охотно пошел навстречу Абдаллаху. Он легко нашел в своих аккуратно ведущихся дефтерах Ивана и Станко Караджиевых, день их приемки, вес, возраст... но никак не мог сказать, что с ними стало дальше: все новобранцы были при обрезании названы Абдаллахами (раб Аллаха) и Абд уд-Динами (раб веры) и счетом, без каких-либо индивидуальных документов переданы для транспортировки в Бурсу.
– Ни один из них там не останется, – сообщил Рустем. – Ремесленники воспротивились дальнейшему обучению девширме, ибо мастеров и так стало слишком много. Отныне закон категорически воспрещает размещать детей в городах, у ремесленников. Все они будут – по одному, по двое – розданы исключительно в деревни...
– Может быть, обратиться к Сулейману, блистательному шахзаде? – вслух подумал он, рассчитывая, впрочем, что уважение Рустема к нему лишь возрастет, когда тот услышит о столь высоких связях Абдаллаха. Но тот отреагировал по-иному.
– Ты когда выехал из Бурсы? – с какой-то странной интонацией спросил он.
– Я – не из Бурсы, из текке близ Енишехери. Дня три будет...
– Ну, так заказывай поминальную хутбу по Сулейману!
– Как? – ахнул Абдаллах, сжимая в кулаке перстень с топазом. – Что стряслось?
– Говорят разное, а Аллах знает лучше! Какой-то галерник, говорят, прирезал его... А галерника вытащил из-за весел бывший великий везир, Ала уд-Дин... Сам шайтан копыто сломит в этих делах, лучше и не пытаться разобраться в них... – Рустем огладил бороду и заботливо подул направо и налево.
...Выйдя из помещения канцелярии девширме, Абдаллах тяжело сел на землю и впервые в жизни ощутил, в каком месте организма находится сердце...
,,,,,,,,
l;l;l;l;l;l;l;l;
ОРДА
Из татарщины, как из эпохи ненавистной, время истребило целые страницы [памяти о] прекрасных и тонких украшениях Востока, которые внесли на Русь монголы. О татарщине остались воспоминания только как о каких-то мрачных погромах. Забывается, что таинственная колыбель Азии вскормила этих диковинных людей и повила их богатыми дарами Китая, Тибета, всего Индостана. В блеске татарских мечей Русь вновь слушала сказку о чудесах, которые когда-то знали хитрые арабские гости Великого Пути и греки.
Н.К. Рерих
Торговля
– П
оистине, сейчас Золотая Орда достигла могущества! – докладывал Хайр уд-Дин Орхану, время от времени обращаясь к заботливо подготовленному для него дефтеру – справке по состоянию северных областей. – Внешняя торговля, таможня и пошлины, финансы – все благоустроено и приведено в порядок. Все реки – Днепр, Тана, Итиль, – усеяны судами и барками, причем вверх по течению суда тянут бечевой. Здесь можно встретить купцов со всех концов мира: монголов и булгар, хорезмийцев и тебризцев, персов и аланов, венецианцев и генуэзцев, армян и греков, арабов и евреев. Сарай-Беркэ, Новый Сарай, располагается у скрещения караванных путей из Монголии и Китая, Индии и державы ильханов, из оазисов Синей Орды и Закавказья, – к торговым портам Крыма и Причерноморья, городам Венгрии и Болгарии, Литвы и Руси, Булгара и Биармии. Реки товаров и серебра текут по территории Орды, и у места пересечения двух главнейших из них, Волги и Великого шелкового пути, легко меняя место, ибо она вся состоит из шатров, лежит столица Улуса Джучи, или иначе Золотой Орды, – Сарай ал-Джедид. Много здесь и других городов, а в них – мечети с минаретами, медресе и караван-сараи, мавзолеи и бани. Самые крупные – это Маджар на Северном Кавказе, Крым на Таврическом полуострове, Азак в устье Дона, Хаджитархан в дельте Итиля, Булгар и Укек в его среднем течении, Мохши в мордовских лесах, Тюмень в Сибири, а назвать все нельзя, ибо их больше ста! В городах есть водопровод, системы городских бассейнов и фонтанов, мостовые, канализационные стоки из деревянных труб.
Да не удивится блистательный, но у монгольских городов нет стен – они, по возможности, снесены монголами даже там, где были, – и монголы гордятся этим, говоря, что их оберегают «бескрайние степи и лучшая в мире конница». А у городов генуэзских и венецианских – в Крыму, на Черноморском и Азовском побережьях – стены есть, и они таковы, что их невозможно взять штурмом, и таких крепостей больше сорока: Кафа, Сурож, Балаклава... И каждый город хорош по-своему: Тана расположена близ золотоордынского города Азака, где сходятся водные и караванные пути из столицы Золотой Орды, Руси, Византии и Северного Кавказа. Город Крым, именем которого назвали всю Тавриду, находится близ Кафы, и столь велик, что всадник на хорошем коне едва может объехать его за время с восхода солнца до салят аз-зохр. Мечети этих городов украшены мрамором и порфиром, восхищая путешественников. Купцы ездят из Хивы в Крым без малейшей опаски; путь длился около трех месяцев, но они не берут с собой никаких съестных припасов, ибо находят все нужное в караван-сараях!
В Сарае происходит перевалка и перекупка товаров. Его население зыбко, как речная волна: эти люди появляются в караван-сараях только чтобы продать, купить, обменять свой товар и уйти отсюда восвояси с другим, более выгодным. Но живут здесь и таможенники, взимавшие пошлины, и держатели чайхан и караван-сараев, обслуживающие торговцев, кормящие и поящие их.
Второй по важности после работорговли источник поступлений в ханскую казну – это пошлины с каждого мимоидущего каравана. Однако Улус Джучи и отрабатывает эти пошлины, на каждом шагу подтверждая и доказывая, что империя монголов – рай для торговых людей! На ее долгих путях никто не смеет даже взглянуть косо на купца и его людей! Купцы, торговцы, заимодавцы или менялы – соль земли, это не принцы Чингисхановой крови, которых можно резать дюжинами, – этих нельзя и пальцем тронуть. На них стоит благосостояние Золотой Орды!
Чума, война между Венецией и Генуей, крах державы ильханов, раскол в Золотой Орде, гражданская война в Византии – разве мог Шелковый путь остаться прежним? По нему больше не везут шелк Китая, пряности Индии или хлопок Средней Азии; в черноморских портах гости из Руси и Литвы, Польши и Венгрии, Булгарии Волжской и Булгарии Балканской покупают товары широкого спроса: зерно и вино, соль и рыбу, икру и лес, мед и воск, меха и кожи.
На первом месте по товарообороту – Кафа, удобная морякам почти любых рейсов, и Тмутаракань с ее удобной гаванью. Идриси указывает, что в этом городе «есть эмпорий и ярмарка», туда приходят со всех окружающих земель и даже из отдаленных краев. С Востока сюда и транзитом на Русь и в Литву идут шерсть, шелк (сырец, пряжа, ткани), хлопок и хлопчатобумажные ткани, металлические изделия, стекло, фарфор, пряности, специи (перец, имбирь, корица, мускатный орех); красители, ладан, духи и мази; лаки; драгоценные камни, золото. Из Тмутаракани в горные районы Кавказа идут керамика и стекло, предметы христианского культа, монеты. В Понте, в портах Трапезунд и Керасунт здесь закупают квасцы, нужные в ремесле окраски тканей; в Северном Причерноморье – зерно и рыба; в Закавказье – вино. А сюда итальянские купцы везут голландские и английские сукна, изделия из металлов (оружие, колокола, башенные часы), селитру, холст, фланель, одежду, медь, серебро и золото в слитках (с клеймом цекки Генуи), вино, византийские ковры, сахар, амбру. Из Византии сюда идут «паволоки» (дорогие ткани) и оружие, церковная утварь и ювелирные изделия; из Закавказья и Прикаспия – благовония, пряности, бисер, вино.
В бассейн же Средиземноморья отсюда уходят среднеазиатские шелка из Мерва, Хорезма и Гурганджа, беличьи, лисьи, куньи и горностаевые меха из Руси и Волжской Булгарии, пшеница, просо, рожь местного производства, воск, бычьи, бараньи и козьи кожи, соль озер Саки, Кизил-яр, Кичик-бель, рыба (в том числе осетровый балык) и икра... Однако одним из главных товаров во все времена здесь были рабы, и блистательный знает, что именно купленные здесь рабы составляют бульшую часть наших янычар... Но здесь продаются и рабыни, и они поистине таковы, что дарят прохладу глаз и радость сердцу...
***
Русские рабыни являлись немалой ценностью для своих ордынских хозяев и перепродавались ими с большой выгодой купцам-работорговцам из Венеции, Пизы, Генуи, а позже – и из Флоренции. Нотариальные акты ХIII-XV веков из генуэзских колоний Перы и Кафы сообщают, что до XIV века русских женщин покупали в два раза чаще, чем мужчин, а в XIV-XV веках – в четыре раза. И стоили они дорого: в 1429 году за одну русскую девушку заплатили более 2000 лир, в то время как средняя цена татарки на тех же торгах не превышала 140 лир . Несколько позже, в 1465 году некая флорентийская синьора писала сыну: «Раз ты женишься, тебе необходимо будет взять рабыню:...какую-либо татарку, которые все выносливы в работе, или черкешенку, отличающуюся... здоровьем и силой, или русскую, то есть из России, которые выдаются красотой и сложением...»
В Сарай со всех земель съезжались купцы за «татарским полоном», превращая живой товар в золото и серебро. При складочно-перевалочных пунктах (факториях), создаваемых итальянцами в портах черноморского и азовского побережий, наряду с амбарами и пакгаузами, почти обязательно возводились бараки-загоны для рабов, пересылаемых в Кафу. Этот город имел монопольное право на транспортировку невольников, что обеспечивалось соглашениями с местными правителями. На католического епископа Кафы была возложена обязанность препятствовать торговле рабами-христианами, что давало в руки католикам мощнейшее оружие для миссионерской деятельности. На торговлю православными, отказавшимися принять католичество, они смотрели сквозь пальцы.
За счет полоняников существовали работорговцы-перекупщики Кафы и Таны, Матрахи и Корсуни, вывозившие рабов дальше, в страны средиземноморского бассейна, прежде всего в Египет, где из рабов формировали гвардию – мамлюков, а также на Майорку и в Сицилию, где широко использовался рабский труд. С середины XIV века «конечным потребителем» рабов становится и бейлик Орхана, будущая османская империя, начавшая закупки рабов-половцев для пополнения своей армии. В сохранившихся текстах сделок фигурируют черкесы и лазы, абхазы и венгры, татары и русы, болгары и куманы. В сообщении Эмануило Пилоти, относящемся к несколько более позднему времени, к XV веку, экспорт рабов из Северного Причерноморья оценен в 2 000 человек в год.
Перепродавались рабы и на другие невольничьи рынки, крупнейшим из которых был Дербентский, знаменитый на весь Ближний Восток. Ибн Хаукаль свидетельствует, что в Дербент «попадает много рабов из других земель». Здесь предлагали рабов греческих, печенежских, хазарских. «Кабу-намэ», также пишет о тюрках, русах, славянах, аланах, в качестве рабов попадавших в Дербент.
Мамай
Джанибек, как прежде Узбек, ведет в союзе с Византией войну с венецианскими и генуэзскими колониями. В Тане и генуэзская, и венецианская фактории были захвачены татарами еще до чумы, в самом начале войны, в 1343 году. На следующий год он отдал приказ о взятии Кафы. Но Кафа – это чудо инженерной мысли, неприступная крепость; ее зубчатая оборонительная стена немногим меньше Константинопольской, да и населения там ненамного меньше... Обороняли ее наемники, отлично вооруженные, вышколенные и за большие деньги настолько смелые, что они совершали вылазки, сжигали и рубили осадные машины! Крепость отстояли!
Летом 1345 года папа Климент VI объявил «крестовый поход» против хана Джанибека. Время этих походов прошло, и все же Золотая Орда временно оставила генуэзцев в покое, сняла осаду с Кафы... Они тут же закрепили победу приобретением в Крыму значительных сельскохозяйственных территорий.
– Золотая Орда, возможно, и оставит генуэзцев в покое, – заметил очень серьезно слушавший Орхан. – Но не генуэзцы. Они Орду в покое не оставят. Я предчувствую, что вскоре они захотят утвердить там своего ставленника... А нам надо позаботиться, чтобы этого не случилось. Кто, к слову, сейчас улусбек Крыма?
– Некто Мамай...
– Что о нем известно? Ибо, поистине, на месте генуэзцев я бы прежде всего заинтересовался этой фигурой...
– Он из рода кыйят, как и чингизиды Борджигины, но из другой семьи. Беклярибеком, – мы называем эту должность бейлербей, – он стал еще в Синей Орде , в Средней Азии; вместе с войском перекочевал в западное «крыло» Золотой Орды. Здесь титул беклярибека еще не подтвержден, но Мамай – улусбек Крыма и крымский темник ... Женат на внучке Джанибека, дочери его сына Бердибека ...
Собственно, ведь и война монголов с генуэзцами утихла именно с тех пор, как улусбеком Крыма стал Мамай, – растерянно сказал Хайр уд-Дин, только сейчас оценив значимость этого факта.
– Почему? Чем они ему платят? Берет ли он у генуэзцев кредиты? Чем собирается расплачиваться? Торговыми контрактами? Разрешениями на фактории на караванных путях? Землями крымских владений Орды? Или другими землями?..
Бердибек
Не прошло и месяца, как из Золотой Орды пришли новости.
– Хан Джанибек убит, и как раз тем сыном, Бердибеком, дочь которого замужем за Мамаем, – сказал Хайр уд-Дин. – Бердибек вырезал и всех своих братьев!
– Поистине, нет мощи и силы помимо Аллаха, высокого, великого! – с испугом и изумлением отшатнулся Орхан.
– Ему пришлось поднять меч и на дряхлого патриарха, и на могучих мужей, жующих обеими сторонами рта и владеющих всеми видами оружия; и на стройных юношей, подобных четырнадцатидневной луне и блистающих всеми совершенствами юности; и на прелестных детей, не умеющих отличить левой руки от правой. Не отвратился его глаз и не дрогнула рука!
– Но ведь каждый из них, если бы выжил, способен был бы поднять свое знамя и стать судною трубой для этого... Бердибека! – сентенциозно заметил Орхан. – Шайтан непременно бы разукрасил им их деяния... Но расскажи нам подробнее, как это случилось!
– Блистательный знает, что Джанибек, выполняя давние замыслы Беркэ и Узбека и продолжая дело Менгу-Тимура, взявшего в стране ясов город Джулат, вторгся через Баб ал-авбаб в Азербайджан. Он подчинил себе Шемаху и обширные территории, прилежащие к ней. Но, не ограничившись этим, он вторгся в Иран и завоевал Тавризский эмират. Навьючив в городе Тавризе 400 верблюдов захваченными драгоценностями, Джанибек оставил управителем края сына Бердибека и отбыл в Сарай. В этом согласны все. Но дальше начинается туман... Впрочем, что естественнее тумана там, где в благородном семействе произошло отцеубийство...
Ибн-Халдун сообщает, что Джанибек заболел и умер на пути из Тавриза. Сановники, по совету эмира Тулубея, сообщили Бердибеку о болезни отца, и он, не заботясь о только что завоеванных и оставленных его попечению городах Северного Ирана, бросился в Сарай. Видимо, он справедливо рассудил, что потерять престол Золотой Орды много неприятнее, чем потерять Иран. В этой версии он не застал отца в живых.
– Выглядит вполне благопристойно; какова же другая версия?
– По версии Хайдара ибн Али, Джанибек, неумеренно потреблявший вино, выжил из ума и стал вести себя так, что его на пути пришлось заключить в оковы. В этом-то и состояла болезнь. Бердибек застал отца в живых, тот стал его упрекать за возвращение, за то, что он бросил армию и завоеванную страну, и Бердибек от этих упреков пришел в такое расстройство, что приказал... удавить отца. Следуя советам эмира Тулубея, он, чтобы занять отцовский престол, умертвил и всех своих братьев.
– Как легко, однако, они режут – братьев, отца... – поежился Орхан. – Мусульмане ведь, да еще священной Чингизовой крови...
– Формально все сыновья имеют равные права на престол – реально его достигает только тот, кто переступит через кровь...
– А что этот... Мамай, улусбек Крыма? Он ведь теперь гурлень?
– Удивительно, что хотя он остался совершенно в стороне от отцеубийства, но не Тулубей, а именно он добился предельно высокого положения: теперь он беклярибек Золотой Орды. Официально он не может быть ханом улуса Джучи – он не чингизид – но для его сына это возможно...
– Хорошо. А теперь слушай меня внимательно, Хайр уд-Дин! Никогда еще я не говорил более серьезно. Меня не интересует, кто это сделает, – твои Ахи или твои беки. Меня не интересует, как это произойдет. Но то, что задумали в Крыму генуэзцы, осуществиться не должно. Крым должен стать нашим!
– Я счастлив угадывать мысли блистательного! Да услышат его уши это имя в первый, но, надеюсь, далеко не в последний раз: Хаджи Гирей ибн Гийяс ибн Таш-Тимур, чингизид и наш крымский союзник...
L:L:L:L:L:L:L:L:
.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\20.bmp»;3.0»;3.0»;
L:L:L:L:L:L:L:L:
ЭПИЛОГ
Быть на расстоянии какого-нибудь шага от цели или же совсем не приблизиться к ней – это, в сущности, одно и то же.
Г. Лессинг
В
1353 году Иоанн Кантакузин отдал свою дочь в султанский гарем и передал зятю «в вечное владение» крепость Цимпе и прилегающие земли. Османы получили полный контроль над проливом Дарданеллы.
Орхан посетил этот узкий пролив, на правом берегу которого (при входе из Эгейского моря) началась мировая история – здесь произошли сражения Троянской войны.
Фелука медленно плыла между белевшими над водой с обоих сторон обрывами, укрытыми сероватой зеленью. Там, куда она двигалась, берега заходили друг за друга, казалось, что там пути нет, и становился понятен древний миф: эти скалы, Симплегады, прежде сталкивались друг с другом, разбивая в щепки пытавшиеся пройти между ними корабли.
Эти скалы замерли неподвижно после того, как проплыл между ними «Арго». Ясон плыл на берега Понта Эвксинского за золотым руном. Разумеется! За этим же самым поплывем туда и мы. Не скоро: нужен еще флот. А пока нужно распахать там поле, посвященное Аресу, железным плугом, в который запряжены медноногие, дышащие огнем быки, и засеять это поле зубами дракона. Зубы дракона – это динары и дирхемы. Их хватит. И когда вырастут из зубов дракона закованные в броню воины, мы бросим в их толпу камень, чтобы началась между ними кровавая битва. Там – в Северном Причерноморье – останется выжженная кровавая пустыня. Сама по себе она не нужна, тех людей даже немного жалко. Но нет другого способа сделать так, чтобы товары пошли через наши караванные пути.
Это самый надежный способ получить золотое руно.
А мы должны его получить – и мы его получим.
Только бы Аллах дал дожить!..
***
Аллах не дал Орхану дожить до опустошения Северного Причерноморья, но дал увидеть начало катастрофы. Он умер в 1362 году, а ханы в Золотой Орде в последние годы его жизни менялись так:
Бердибек (убит весной 1359 года);
Кульпа (убит осенью 1359 года);
Ноуруз (убит весной 1360 года; вместе с ним и его сыном Темиром была убита и катун Тайдула);
Хызр (убит летом 1361 года; убийца, Тимур-ходжа, был родным сыном убитого);
Тимур-ходжа (убит в конце лета того же, 1361 года);
Ордумелик (убит осенью 1361 года);
Кильдибек (убит летом 1362 года);
Это он успел увидеть. Все дальнейшее – карусель, где каждому хану отводились на царствование считанные месяцы, Куликовскую битву 1380 года и Тамерлановский поход 1395 года, в ходе которого цветущие государства Поволжья, Кавказа, Северного Причерноморья исчезли, чтобы больше никогда не возродиться, стертые в пыль копытами конницы Тамерлана, – все это он мог лицезреть лишь из другого мира.
Османская империя хранила заповедь Орхана – не «завоевывать» стран, но, если они сами падают в руку, как спелый плод, – соглашаться на их оборону от внешних врагов. Поэтому она с легкостью сокрушила Византию, стремительно продвинулась в Центральную Европу, Причерноморье – но каждый раз только когда приходило для этого время. Ибо никакие армии не способны противостоять идеям, время которых пришло.
Европа, не понимая причин этой легкости, с ужасом наблюдала за происходящим.
Вторым принципом Орхана был контроль над караванными путями.
Когда Северный караванный путь был, в соответствии с замыслом, полностью уничтожен, встал вопрос о судьбе Южного, о торговле с Индией через Красное море. Османские султаны решили не уничтожать, а захватить этот путь; для этого нужно было померяться силами с мамлюками. И Южный путь был захвачен – в соответствии с замыслом.
Но тут случилось непредвиденное: Португалия открыла морской торговый путь с Индией и Китаем вокруг мыса Доброй Надежды! В отчаянном рывке османы бросились по африканскому берегу Средиземного моря к Португалии, чтобы перекрыть, перехватить, подчинить себе этот путь, – и не успели.
Рухнул стержневой смысл существования империи – охрана караванных путей, – но она, подобно человеку, продолжала цепляться за жизнь: у империй это называется «национальная идея». Для Турции само понятие национальной идеи было нелепостью, ибо ее элита изначально была интернациональной, формировалась из государственных военных рабов всех племен и народов. Тем не менее Турция вошла в роль «национального государства» когда к власти пришли младотурки во главе с Кемалем Ататюрком: провела геноцид армян, ассирийцев, курдов, депортацию греков...
Но все это – темы следующих книг. А эта книга закончена.
L:L:L:L:L:L:L:L:
ОГЛАВЛЕНИЕ
«Книга двустиший». Пер. Д. Самойлова.
Наследник престола.
«Всадник», феодал, владелец лена.
Формула повиновения: «слушаю и повинуюсь».
Тяжеловооруженный конник, пожалованный земельным участком (тимаром) и имеющий свой воинский отряд или, по крайней мере, своих оруженосцев. То же, что нукер, нухур у монгол, почти то же, что шевалье во Франции или кабальеро в Испании.
Не только «край», «область», «провинция», но также «флаг», «значок», т.е. та воинская часть, которую данная область должна выставить.
«Кормление», «содержание», пожалованная сувереном в лен вассалу земля или доход от нее.
Иначе хумс – пятина, 1/5 часть добычи, положенная полевому командиру.
Точнее, араз и-эмирие – государственные земли.
«Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...» (греч.; Гомер, Илиада).
Буквально – «покорность», и Орхан имеет право так сказать об Ахилле, хотя во времена Троянской войны, разумеется, учения Мухаммеда еще не существовало.
Впоследствии первый кадиаскер (военный судья) и первый великий везир османского государства.
Коран, 3:98.
Публий Овидий Марон.
Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого, с искаж.
Омар Хайям. Пер. И. Тхоржевского. Эти бейты приписывают также поэтессе Мехсети Гянджеви.
Крылатый конь, на котором Мухаммед прибыл из Мекки в Иерусалим и вознесся на небеса.
Вознесение на небеса.
Гомер.
Страны ислама.
Страны войны, т. е. немусульманские страны.
Война за веру – (от араб. усердие, рвение), иначе – газават (от газв – набег).
Новое войско.
Отряды кавалеристов-добровольцев (от акын – набег).
Пехотинцы-ополченцы.
Родной брат Орхана Ала уд-Дин паша был его везиром.
Податное сословие.
Сотник.
Конник. В этом войске существовали и целые подразделения конницы, также именуемые мюселлем.
Тысячник.
Серебряная монета в треть дирхема.
Поземельный налог.
Судья; также нотариус и вообще официальное лицо в селе.
Тюркское тамга – это не только племенной герб, которым клеймят стада и табуны, но и границы расселения.
«Наместник пророка», совместивший функции духовного (имам) и светского (султан) правителей.
«Книга податей».
Принятие Узбеком мусульманства при интронизации летом 1312 г. отметили все арабские историки – ал-Муфаддаль и ибн-Халдун, ал-Асади и ал-Айни. «Он умертвил несколько эмиров и вельмож, умертвил большое количество уйгуров [т.е. лам и волшебников] и провозгласил исповедание ислама», – отмечает ал-Бирзали. Таким образом Узбек стал султаном монголов, кыпчаков и тюрок, а Золотая Орда из ханства превратилась в султанат.
Пекин.
Ср. Коран, 79:1-5; 32:11.
«Страны капитуляции», завоеванные страны, платящие халифу подати (джизью, харадж).
Христиане (от назареяне).
Суфийское братство ремесленников, входящих в торгово-ремесленные гильдии.
Орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, или иоаннитов, основан на завоеванных крестоносцами землях Палестины в 1113 г. В описываемое время рыцари ордена владели островом Родос в Эгейском море, от которого получили название; впоследствии орден утратит эти земли и, обретя штаб-квартиру на о. Мальта, будет называться Мальтийским орденом.
Эмблемой иоаннитов был белый восьмиконечный крест на красном поле, а тамплиеров – восьмиконечный красный крест на белом поле. Но это были и геральдические цвета шиитского ордена исмаилитов. Хулла – полосатый плащ бедуина – окрашенный в них, становится символом для идеолога этого движения, Насир-и-Хосрова:
...Чтоб стала земля бело-красною, словно хулла,
И истинной вере дошла до Багдада хвала.
«Братство святой Марии Тевтонской», учрежденное в Палестине в 1128 г. и через 60 лет переименованное в «Дом святой Девы Иерусалимской», более известное под названием Тевтонского ордена.
Орден основан в 1119 г..
Болдвин II (1118-1131), суверен Иерусалимского королевства, вассалами которого были Антиохийское княжество, графство Триполи и Эдесса, а также военно-рыцарские ордена.
Название Иерусалима в годы исламского владычества.
Филипп IV Красивый.
Судьи. Орден был уничтожен и ограблен в результате судебного процесса, растянувшегося с 1307 по 1314 гг.
Папа Бонифаций VIII.
Папа Климент V. Франками, без особого различия, назывались все западные христиане.
Авиньон.
5 апреля 1312 г. в булле «Вокс кламентис...», обнародованной на Венском соборе.
Слуга, расстилающий молитвенный коврик.
«Место, где поклоняются», «мечеть».
Полуденная молитва.
При отсутствии воды мусульманин может произвести омовение перед молитвой чистыми сыпучими веществами – песком и т.п.
Разумеется, не ящериц, змей или черепах! Слово «пресмыкающиеся», которое выглядит в контексте нелепо и пропускается при цитировании некоторыми авторами, – ошибка перевода; в оригинале здесь стоит синоним или эвфемизм слова «раб» (униженный, «опущенный» и пр.).
«Вы слышите свирели скорбный звук?»
Длинная шаль.
Букв. «отступничество»: движение племен Аравии под влиянием «лжепророков», против власти халифа.
Акация.
Анатолия, полуостров Малая Азия.
В Каппадокии. Территории этого бейлика сложилась из части графства Эдесса и части армянского государства Киликия.
Словом Рум – искаженным «Рим» – тюрки называли не только Византию, но и полуостров Малой Азии, Анталу, Анатолию.
Орхан сделал бейлик Караси (Балыкесир) в 1345 г. своим тимаром и отдал его сыну Сулейману.
«Волнистая сталь».
Полностью обнажить холодное оружие вне ситуации боя неприлично.
Дамаск. Крупные оружейные мастерские появились в Дамаске по приказу римского императора Диоклетиана; его же выбор был обусловлен тем, что здесь обосновались многие мастера-оружейники, вывезенные в свое время Александром Македонским из Индии.
Народная этимология возводит название города к евр. dam, «кровь» и hiqa – «поить».
«Люди писания», ими, наряду с мусульманами, считались иудеи и христиане.
«Охраняемые» – лица, принадлежащие к указанным конфессиям, считались пребывающими под охраной ислама.
«Город пророка», т.е. Медина.
Монастырь суфийского братства; в данном случае – казарма янычар.
Хранитель мудрости ордена; настоятель монастыря; в отличие от шейха носитель идейной, духовной, а не административной власти.
Молитва.
Казнь побиванием камнями именуется раджм.
Сорочка.
Прибегаю к Аллаху за помощью против шайтана, побиваемого камнями! (Раджим – «побиваемый камнями» – постоянный эпитет к имени Иблиса).
Отшельник; по наущению шайтана он совратил и убил доверенную его заботам больную девушку, после чего шайтан выдал Барсясу братьям девушки.
Цит. по: Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу. С. 108-109.
Община мусульман.
В 1326 г.; через два года погиб в крепости при неясных обстоятельствах.
Мамлюкский султан.
Многобожие, непрощаемый грех. Ср. еванг.: «Не можете служить Богу и маммоне [богатству]».
Около 1258 г., в г. Сегюте.
Здесь: узурпаторы.
Около 1200 г.
Обитель суфиев, монастырь.
Так орден назывался в Малой Азии. Более распространенное название – мевлевийя.
Цепь духовной преемственности.
Намного позже, когда обряд танца превратится в театрализованное представление, и его будет можно видеть посторонним, этот орден назовут в Европе «братство вертящихся дервишей».
Перевод Н. Тенигина.
Жилетка с короткими рукавами.
Орденская рубаха, «власяница».
Комплект ритуальных аксессуаров.
Перечень передатчиков или иснад (опора) – непременная и очень важная часть каждого хадиса, подтверждающая его достоверность.
Одно из ключевых понятий исламской теологии: «здоровое сложение» – нравственное здоровье, совесть, влекущая человека на Божьи пути. Точнее всего смысл понятия перевел Гёте: «Знай, чистая душа в своем исканье смутном /Сознаньем истины полна». Именно признание фитры делает для мусульман непонятными и неприемлемыми идеи «первородного греха», и, соответственно, жертвенного его искупления.
Коран, 24:35.
Букв. «интимное общение» – разговор между наставником и учеником на самом высоком духовном уровне.
Концентрация мысли каждого из двух партнеров на мысленном образе другого, доходящая до явлений, напоминающих передачу мыслей без опосредующего агента.
Цепь преемственности.
Руководитель восстания «тюркской вольницы» против конийского султана Гийас уд-Дина Кей-Хосрова.
Название, которое получили каландары на п-ове Малой Азии.
«Кто отказался от Аллаха после веры в Него – кроме тех, которые вынуждены, а сердце их спокойно в вере – только тот, кто открыл неверию свою грудь, на них – гнев Аллаха, им – наказание великое». Коран, 16:108.
Последователи не монотеистических религий, прежде всего дуалисты – манихеи, маздакиты, хуррамиты; шире – «еретики», «неверующие в Аллаха». Термин имел скорее политический, чем религиозный характер: зиндиками объявляли и преследовали тех, кто представлял опасность для государственной власти. Халиф ал-Махди (775-785) учредил должность ариф аз-зандака – судьи-надсмотрщика за зиндиками.
Городские развалины, трущобы; здесь часто жили зороастрийцы, вера которых допускала питье и изготовление вина, а стало быть, здесь процветала торговля вином; отсюда переносное значение – кабак, винный погребок.
Ок. 980 – 1037 гг.
«Канон врачебной науки».
Омар Хайям. Пер. О.Румера.
Согласно легенде, пророк Мухаммед предупреждал, что мусульманская община распадется по его смерти на 73 общины (фирак), из которых 72 погибнут, попадут в ад, и лишь одна спасется.
«Заблудшие».
Чужеземные мальчики.
«Сбор».
Здесь: свод мистических обрядов и ритуалов, окружавший каждое из ремесел, свод цехового законодательства, разный для разных ремесленных цехов. Впоследствии на основе футуввы различных цехов сложился Футуввет-намэ и-кебир – Общеосманский Большой свод, где содержалось подробное изложение мифологии и символики футуввы.
Ученик.
«Опоясывание» – один из предписанных футуввой магических обрядов, посвящающих ученика в подмастерье.
«Торжественное обещание» – клятва новичка хранить в тайне неписаные обычаи футуввы, секреты производства, добросовестно выполнять работу.
Здесь: янычарская казарма.
Налог на иноверцев.
Коран, 2:59.
Девственная.
Коран, 43:57, 59.
Эпизод приведен в апокрифическом «Евангелии от Фомы».
Апок, 2:17.
Жертвы.
Евреи.
«Сколь полезна нам эта басня о Христе» (высказывание папы Льва X).
Папа Стефан V в 894 г.
Папа Григорий VII.
«Святая святых».
У католиков, в отличие от православных, миряне причащаются только хлебом, а клирики, служители культа, – еще и вином; одним из требований протестантов позже станет «Чашу для всех!», т.е. предоставление возможности мирянам причащаться и вином тоже.
Славянское упырь, среднеевропейское вампир.
Этот текст будет утвержден лишь через полтора века на Тридентском соборе. Однако понимание сути причастия у христиан было таким же и в XIV веке.
Папа Григорий VII – Ан-Насиру, в 1076 г.
Православие считает, что это разделение лишь предстоит человечеству – на Страшном суде – по итогам жизненного пути каждого.
Игра слов: араб. тайс означает и «козел», и «глупец».
Фраза М. Лютера.
«Между калом и мочою рождаемся» (лат.)
Матф, 16:19.
Иоанн XXII (1249 – 1334); стал папой в 1316 г.
Бандит, разбойник (итал.).
В 1274 г.
Абу-ль-Аля аль-Маарри (973-1057), «Лузум ма ля йалзам» («Обязательность необязательного»). Пер. В. Демидчика.
Посланник.
Основатель модализма – строгого христианского монотеизма, отрицавшего Троичность. Осужден епископом Каллистом I около 220 г.
С 260 по 272 г. – епископ антиохийский.
Иначе Мопсуэстийский (ум. 425). В 553 г. осужден V Вселенским собором как еретик (несторианин).
Монофелитство – попытка примирения монофиситов с православием; признание наличия у Иисуса Христа двух естеств, но единой божественной воли. Авторство доктрины принадлежит константинопольскому патриарху Сергию (VII в.). Учение монофелитов было отвергнуто и монофизитами, и православными, но нашло приверженцев в горах Ливана.
От mono + physis, – «единая [божественная] природа» Христа, подчинившая себе человеческую. Монофизиты Сирии, или яковиты; их община основана в середине VI в. епископом Эдессы Яковом Барадеем. К этой церкви примкнули армяне и сирийцы, противниками ее были несториане и римский патриархат; Константинопольская патриархия искала компромисса, но безрезультатно (История Византии. М., 1967. Т. 1. С. 280).
«Сам же Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих, а пищею его были акриды и дикий мед» (Матф, 3:4). Такая ряса – власяница – надевалась на голое тело.
Хиджры, – т.е. в VII в. христианского летосчисления.
Коран, 6:93. Пер. Г.С. Саблукова.
Коран, 22:51-52.
Коран, 4:156.
На самом деле рубежом календарных дней у иудеев является не полночь, а появление вечером на небе трех звезд (у мусульман – время, когда перестает различаться белая и черная нитки).
Матф, 27:62-64.
1 Коринф, 15:14.
Коран, 5:73.
Религиозно-этническая община, признаваемая мусульманским правом как юридическое лицо. Греко-православный миллет получил автономный статус с 1454 г., армяно-григорианский – с 1461 г., но существовали они и ранее.
Матф, 10:22.
«Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Матф, 26:39); «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня» (Марк, 14:36). «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня!» (Лук, 22:42).
Коран, 2:114.
Старцы, шейхи.
Халифат – «заместительство»; халиф – «заместитель» пророка, к которому перешла его власть над обществом правоверных (муслимун).
Т. е. алидам и аббасидам. Шарифы – потомки родственников пророка.
См. Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1988. С. 151.
Мухаммад ибн Абд ал-Карим аш-Шахрастани. Китаб ал-милал ва-н-нихал (Книга о религиях и сектах). Ч. 1. М., 1984. С. 101.
«Мать книг».
Тезис о предвечной информации существует во всех современных религиях. «Сефер Йецира», одна из книг Талмуда, утверждает: «Двадцать две основные буквы: Бог их нарисовал, высек в камне, соединил, взвесил, переставил и создал из них все, что есть, и все, что будет». Фрэнсис Бэкон в Advancement of Learning уподобляет Природу, Творение – Писанию, и считает, что второе – ключ к первому, написанному языком температур и плотностей, веса и цвета.
В канонических христианских писаниях можно отметить фрагменты учения о переселении душ. Например: «Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? (Ин, 9:1-2); «Он есть Илия, которому должно придти» (Матф, 11:14.).
«Книга политики».
Сухие русла сезонных потоков.
«Черный камень» Каабы.
С Божьего соизволения позволительно убить невиновного человека, украсть, предать (лат.).
Проповедник.
Махди – «ведомый [Аллахом]», по учению шиитов, имам – духовный глава мусульман, который явится в конце времени и восстановит истинную справедливость и благочестие.
Так назывался и Египет тех времен, и его столица, ныне Каир.
«Орлиное гнездо».
«Старец Гор», «Горный Старец».
«Жертвующие собой».
Потомок пророка.
Кеннет Маккензи утверждает, что покорные Хасану исмаилиты «были учителями тайных доктрин исламизма; они поощряли математику и философию и создали много ценных трудов». Но равным образом они и уничтожали труды, еретические, по их мнению. Такое auto-de-fй случилось, например, в 1210 г.: по распоряжению «Старца Горы» в Аламуте жгли книги.
Впрочем, некоторые филологи возводят его корень к слову «Хассан».
На сегодняшний день слово «ассасин», со значением «убийца», является бранным во всех европейских языках.
«Устроение государства».
Пер. В. Зайцева.
Раб Аллаха.
Просяное пиво.
23 локтя в длину, 24 – в ширину, и 27 – в высоту. Локоть – ок. 60 см.
«Книга об идолах».
«Книга жития посланника Аллаха»
Ср. Деян, 7:48.
«Обязательность необязательного».
Пер. В. Демидчика.
Пер. Г. Плисецкого.
«Господин наш» (араб.) – титул ученых, улемов.
Приводимое ниже стихотворение Н. Заболоцкого является обработкой этой идеи великого суфия:
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей:
Червь ел траву, червя клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страшно перекошенные лица...
Ночных существ смотрели из травы.
Так вот она – гармония природы!
Так вот они – ночные голоса!
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса.
Природы вековечная давильня
Объединяла смерть и бытие
В один клубок, и мысль была бессильна
Разъединить два таинства ее.
Буквально – «дитя из Яйца» – гностический термин; дух властителя планеты Сатурн.
Бог вечный.
Потеряв голову от любви к смертной женщине, эти ангелы открыли ей тайное имя Бога для магических процедур, – и были низвергнуты с небес. Они ждут Судного дня, подвешенные вниз головами в колодцах.
Омар Хайям. Пер. Ц. Бану.
Пер. В. Державина.
Быт, 1:31.
Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого. Эти бейты приписывают также Ибн-Сине.
Джелал уд-Дин Руми. Маснави (Книга двустиший). Пер. Д. Самойлова.
Суфизм.
«Путь Мастеров».
«Путь» совершенствования и очищения своего внутреннего мира для постижения и принятия в себя Бога. Близок к Дао, как назвал подобный Путь китайский патриарх Лао-цзы, в IV веке до н. э. записавший «Дао-Дэ-цзин» на бамбуковых дощечках и уехавший из Поднебесной на запад верхом на единороге...
Мастер.
Полулегендарный покровитель ремесленников «из рода пророка», к которому каждая таифа по-разному возводила сильсиля («цепь») своих пиров (святых покровителей).
Шадд, «опоясывание» – одна из процедур в ритуале посвящения ученика в мастера, близкая к посвящению оруженосца в рыцари: машаих аль-хираф (верховный глава местных цеховых общин, духовный наставник цехов, как правило, шейх местного братства суфиев) или накиб ан-нукаба (старейшина старейшин) опоясывал посвящаемого мечом.
Позже «гедик» – патент, выдаваемый мастеру на право заниматься указанным в хильве делом, используя указанное помещение и оборудование.
Мастерская. Новопосвященный мастер мог либо купить ее, либо унаследовать, став зятем прежнего хозяина. Создать новый дукан было почти невозможно. Накиб ан-нукаба цеха совместно с городским кадием устанавливали точное количество лавок и мастерских, определяли места их размещения (ряд на базаре или улица в одном квартале) – и нарушения этого порядка пресекались, иногда чрезвычайно жестоко.
Лавка.
Смотритель государственных имуществ.
Начальник финансового ведомства.
Управитель городского казенного имущества, следил также за городскими таможнями и монетным двором.
Управляющий отраслью производства: торговцы зерном, мукомолы, пекари и торговцы лепешками находились в ведении этмекджи-баши, каменщики, строители, архитекторы – мимар-баши и т.д.; кузнецы, оружейники и пороховщики, которым, в основном, передавали на предварительное воспитание янычарскую молодежь, подчинялись джебеджи-баши.
Государственный налоговый чиновник.
Букв. «часть» – фискальный округ.
Совместная трапеза с поднесением подарков, которой заканчивался ритуал посвящения в мастера.
Йер – Земля. В этом значении слово вошло в большинство современных языков: ср. латинское terra, и аккадское jersat, йерцету; урартское гэвра и аланское ерды (с оттенком «святая земля»), греческое Гера, Гея Йерсефона (Йер-Пифона) и Де-метра (Ге-метра, Земля-мать), и германское Ерд – мать громовержца...
Черное море, транслитерация греческого «Понтус». Иногда ошибочно дается по-русски как «ал-Нитас» из-за перестановки переписчиками диакритических точек.
«В скифском языке ... в группе из согласных «р» не мирится с положением на втором месте и перескакивает на первое» (Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. М., 1949).
Кельты.
Германцы.
Обычно переводят как «Скрежещущий Зубами» и «Скрипящий Зубами» – это ошибочная народная этимология, не говоря о нелепости зубовного скрежета у травоядных.
Телец, одно из зодиакальных созвездий, имеющее практически то же прямое восхождение, что и Орион.
Гомер. Илиада. XXIV. 41 *перевод Н. И. Гнедича).
У эвенков.
Нивхам.
Уместно напомнить, что кости пасхального агнца не должны быть сокрушены (Исх, 12:10).
Запретная, нечистая. Здесь старик-мусульманин путает. Вепрь был божеством – и, соответственно, жертвенным животным – многих охотничьих племен. «Свинка – золотая щетинка», воплощение солнца – частый персонаж сказок Европы.
«Слово Таргелиос, по Гесихию, означает «горшок со священным варевом». Кратес у Атенея (III, 114а) свидетельствует, что qargeloV – это свежевыпеченный хлеб из муки первого помола» (Лосев А.Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957. С. 425.).
Буквально: «четыре столпа».
«Ахи Анатолии», суфийское братство.
Соответственно z, e и d Ориона.
Меч, ятаган.
Ось вращения Земли при перемещении вокруг Солнца остается почти параллельной сама себе, упираясь в точку небосвода неподалеку от Полярной; тем не менее, подобно волчку, по которому ударили, она описывает в пространстве конус, совершая полный оборот за 25 776 лет.
a Дракона.
Аполлоний Родосский. Аргонавтика. II:1002-1008.
Этого анонимного автора, ныне именуют «Псевдо-Гиппократ».
Дым в кальяне проходит сквозь слой воды.
Комментарии.
Самое древнее железное изделие – небольшой кинжал – найдено в бассейне Северского Донца, близ села Герасимовка. Погребение раннекатакомбной культуры относится к 1700 до н.э. (Шрамко Б.А., Машкаров Ю.Г., 1993.) Не менее древнее железное изделие обнаружено на территории нынешней Калмыкии, в урочище Бичкин Будук.
Втор, 8:9.
Втор, 27:11.
Коран, 34:12.
Флавий И. Иудейские древности. Минск, 1994. Т. 1. С. 18.
Иер, 44:19.
Тора, Небиим, Хсубим – то есть Закон, Пророки, Писания. Свод канонических библейских книг.
В русском синодальном переводе – 4 Цар, 10:19 и след.
Кумранский свиток «Устав войны», IQ М, XIII:3-5.
Бельское городище, возникшее не позднее VIII и существовавшее до III в. до н. э., отождествленное с городом Гелон, о котором пишет Геродот, находилось в междуречье Днепра и Северского Донца.
При излишках древесного угля мог получиться чугун, который считался браком и выбрасывался. Переделывать его не умели.
Пористая масса железа, получаемая из железной руды и древесного угля в сыродутном или кричном процессе. Другое название – сырцовая сталь.
Остатки этого храма обнаружены на Бельском городище.
Александр Македонский.
Пер. О.Румера.
Торговая пошлина.
Коран, 2:276.
Коран, 30:37-38.
Крупные купцы, занимающиеся караванной или морской торговлей.
Общины, братства ремесленников.
Торгово-ремесленные цехи (гильдии).
Государственный совет.
Со времен халифа ан-Насира (ок. 1200 г.) отряды гази стали получать официальный статус, как религиозные «братства» с разработанной футуввой (кодексом чести), ритуалами, геральдикой; гази часто становились члены правящих династий.
Полная собственность: владеющий мюльком располагал в нем полнотой гражданской, военной и судебной власти. «Отныне пусть никто не касается его мюлька и не чинит помех и затруднений. Кто бы ни предъявил иск, тот иск будет напрасным. Для того, кто употребит насилие, в мусульманском законе не будет оправдания совершенному им изъятию»...
Владетель мюлька; царь.
Право правителя государства на восславление его имени в традиционной пятничной молитве.
Пограничный район в империи сельджуков.
Т.е. за две недели.
Коран, 9:36-37. Год по исламскому – чисто лунному – календарю длится 358 дней, и его месяцы медленно дрейфуют по сезонам солнечного года. Речь идет о периодической (раз в 3-4 года) вставке дополнительного месяца в исламский календарь, чтобы согласовать его с солнечным годом. Это было почти безразлично для кочевников, но весьма важно для земледельцев. Ежегодные налоги собирались по мусульманскому календарю, так что в годы без вставки им представлялось, что налоги собираются дважды в год.
Нововведения.
Угнетения.
«Уложение о наказаниях».
Свадебный налог (араб.), «цена за брачную ночь» (тюрк.).
Арабские ученые издавна составляли географические карты; широко известна, например, карта ал Идриси 1154 г. Однако наиболее точными в описываемое время были генуэзские карты. Таковы анонимная итальянская карта 1351 г., «Каталонский атлас» 1375 г., карта 1367 г. итальянских купцов братьев Франциско и Доменико Пиццигани. Вероятно, были и более ранние, не сохранившиеся. В землях Золотой Орды на них были представлены Дон, Поволжье, Северный Кавказ и Русь вплоть до Биармии. Детальная и подробная информация об этих территориях свидетельствует о высоком интересе к ним.
Галлиполи, на европейском берегу пролива Геллеспонт, т.е. «море Геллы», ибо именно в нем утонула, свалившись с золоторунного барана, эта дочь нимфы Нефелы. Ныне пролив именуется Дарданеллы, «Дарданова щель».
Боспор Киммерийский.
Придворный скульптор Александра Македонского.
Судак.
Хиджры. 1255 г.
В 1257 г
Предания, в основном о жизни пророка Мухаммеда.
Мусульманское каноническое право.
Хиджры (1258-1259 гг.)
«Насировы таблицы».
В 1248 г.
Оно произошло в 1263 г.
Значительно более масштабного, и по численности столкнувшихся армий, и по влиянию на дальнейшие события, но значительно менее известного, чем случившееся несколько ранее сражение на Чудском озере.
Пустыни Кара-Кум и Кызыл-Кум.
Ильхан Газан (1295-1304).
В 1280 г.
Высшая воинская должность в монгольской империи.
Хиджры. У Рашид уд-Дина, Ан-Нувейри и Макризи даты заметно различаются.
Аксае. По Рашид уд-Дину, битва шла на берегу реки Дон.
Разнобой в определении места этого сражения среди современных ученых особенно велик. Одни исследователи, памятуя, что первоначально Ногай был улусбеком в междуречье Днестра и Прута, называют местом сражения низовья Южного Буга. Другие считают, что река Узи – это Днепр. Наконец третьи, памятуя, что при Беркэ Ногай кочевал на Северном Кавказе, в пограничье с государством ильханов, считают, что Тарку – это Терек, и события происходят в Дагестане.
28 сентября 1299 – 15 сентября 1300 г.
Каспийское.
Зороастрийцев, огнепоклонников. Этот же корень имеет слово «гяур» – неверный, немусульманин.
Хиджры; длился с 5 марта 1318 по 21 февраля 1319 г.
Т.е. бейлик Османлы. Нормы вежливости при восточных дворах требовали в присутствии правителя обращаться к нему только в третьем лице и только эпитетами.
893-927 гг.
Крытые, запиравшиеся на ночь базары с арендуемыми лавками и складами.
«Книга путешествия».
Коран, 2:276, 278-279.
Личный указ султана; в данном случае – распоряжение наместника Хулагуидов.
Глава дворцовых привратников. Привратники не только обеспечивали охрану султанского дворца, но и выполняли обязанности курьеров, доставляя дипломатическую корреспонденцию, сопровождали иностранных послов.
Бейлик Османа избавился от верховенства сельджукских султанов в 1299 г. Государство Сельджукидов как вассал ильханов существовало до 1307 г.
Опирающееся на шариат (мусульманское право) заключение авторитетного муфтия (мусульманского богослова) по спорному вопросу. Главным муфтием мусульманской общины был шейх уль-ислам.
Писарь, письмоводитель, секретарь.
Маасэ берешит, т.е. космогония.
Маасэ меркаба, т.е. теософия.
Азартная игра.
Небо-Творец.
Тюркское Эль, арабское Аллах, иудейское Элоах, греческое Гелиос, шумерское Илу, русское Велес и многие другие наименования Бога имеют одно и то же, весьма древнее происхождение.
Тюркское слово едем, еден означает «степь».
Тигр, или Тингр, Тингир – одна из райских рек. Тенгри (Тенгир, Тенгиз) – не только Синее Небо, но и Синее Море, окружающее землю; мы сегодня точно так же говорим «воздушный океан».
Омар Хайям. Пер. Г. Плисецкого.
Еккл, 11:9.
Согласно некоторым хадисам, ангелы не входят в дом, где есть собака, изображение или нечестивый человек.
Реальгар, содержащий до 70 % мышьяка; мышьяковистые бронзы были популярны в древнем мире и средневековье.
Джелал уд-Дин Руми. Маснави. Пер. Д. Самойлова.
...Враг вступает в город,/Пленных не щадя,/Оттого что в кузнице/Не было гвоздя...» (Англ. народная поэзия в пер. С.Я.Маршака).
Пер. В. Державина.
Пер. В. Державина.
Пер. В. Державина.
Т.е. за язык.
Ночь Вознесения.
Лао-Цзы. Дао-дэ-цзин.
Монашеские общежития.
От греч. hsicheia – «внутренняя тишина». Учение разработано фессалоникийским архиепископом Григорием Паламой (1296-1360).
Уединение, затворничество.
«Не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Матф, 5:34-37).
Аль-Маари.
Род и племя, к которым принадлежал Мухаммед.
Снорре Стурлусон (1178-1241 гг.), собравший скандинавские саги в «Хеймскрингл» («Земной круг») и «Эдду», называет территорию Нижнего Дона Switjоd (Великая Швеция). Кельтская «Сага об Инглингах» утверждает, что асы (арии), населявшие Асгард, или Асхейм, по берегам реки, «...правильное название которой Танаис (Дон)», частично ушли отсюда в Скандинавию. Саксон Грамматик относит это событие к II в. н.э.
Коран, 20:118.
Дриада.
Финиковая пальма – двудомное растение.
Букв. «яростное неведение»: варварство, язычество.
Ср. Коран, 7:10-12.
Перевод В. Державина.
Ис, 14, 12-15.
«Книга о религиях и сектах».
Ср. Коран, 28:78-79.
Ибн-Халдун употребил термин «джиннии».
Изгнание дьявола.
См. Талмуд Вавилонский. Трактат Берахот. СПб., 1909, с. 14.
Пер. Г. Плисецкого.
«Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Матф, 26:39); «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Марк, 14:36); «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк, 22:42).
Ис, 14:12-15.
Иак, 1:5.
Ис, 45:7.
«Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы» (Ис, 14, 12.). «Quomodo cecidisti de coelo, Lucifer, qui mane oriebaris» («Как упал ты с неба, Люцифер, ты, который вставал по утрам») в Вульгате (переводе св. Иеронима).
Апок, 22:16.
Зах, 3:1-4.
Коран, 72:12-15.
Иов, 1:6.
В русском синодальном переводе – 2-я книга Царств: «Гнев Господень опять возгорелся на Израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду» (2 Цар, 24:1).
В русском синодальном переводе – 1-я книга Паралипоменон («Пропущенное», греч.): «И восстал Сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян» (1 Пар, 21:1).
Шемот (Исход), 2:11,12.
Исход, 32:26-28.
Матф, 5:44. См. тж. Лк, 6:27.
Коран, 22:51-52.
Римл, 9:11-16.
Матф, 24:26.
Апокрифическое Евангелие от Филиппа, 90.
В знак передачи суфийского знания и благодати (барака), шейх вручал мюриду свою хирку (от глаг. харака – «разрывать», «делать прорехи») – дырявый плащ или рубище. Это символическое действо происходило лишь в конце обучения, а Абдаллах только начинает учиться, и на хирку еще не имеет права. Хаджи Бекташи по преданию также удостоил янычарский корпус рукавом своей хирки, который стал обязательной деталью головного убора янычар.
Утренняя молитва, совершаемая до восхода солнца.
Мастер.
Заупокойная молитва.
Иначе конакчибаши – квартир- и провиантмейстер, отвечавший за места постоя, провиант и фураж для османской армии.
Благотворительное учреждение, обычно – странноприимный дом.
Общины иноверцев.
Опий-сырец, высушенный сок Papaver Somnifer.
Адрианополь.
Кожаные кошели; позже – единица денежного измерения, 100 тыс. акче.
Чеканка серебряной монеты с этим названием началась в Османской империи лишь с 1687 г. До этого под тем же названием здесь имели хождение серебряные монеты, чеканившиеся в Европе: немецкие талеры, испанские пиастры, на которых ставилась тамга османского бейлика. Название монеты, как и славянского гроша, восходит к слову grossus – «большой».
Пятничная молитва, близкая, в иных случаях, к воскресной проповеди в протестантских странах; имам, ведущий хутбу, словно бы задавал небу вопросы, актуальные на сегодняшний день для всех собравшихся в мечеть.
80 см.
Тацит. История, I, 79.
Начальная школа.
Комната для занятий; иногда к ней пристраивались также худжра – кельи для учащихся и учителей.
Преподаватель, учитель.
Здесь: управляющий хозяйственной частью медресе, независимой от учебной.
В те времена булгары, как этнос, не были еще ассимилированы славянскими племенами и разговаривали на диалекте тюркского языка.
«Шиитские секты».
1295-1304 гг.
1295 г.
«Раб божий» (фарси).
«Раб осла».
В 453 г.
Папа Лев I Великий на коленях молил его о пощаде «Вечного города», Рима...
«Ночь судьбы».
Цеховые старшины.
Общее собрание цеха.
Разрешение на занятия профессиональной деятельностью.
Пролив Дарданеллы.
В 626 г.
В 619 г.
Ср. маджус, – маг, огнепоклонник.
Волыняне. Название может восходить к теониму Велес, Великан.
791 г.
Обычно – «из рода Ашина». «Родом Ансы» называли этот род арабские ученые – см., напр. «Худуд ал-Алам» (Границы мира). Г.В. Вернадский видел здесь связь с этнонимом асы и анты.
668 г.
679 г.
Волга.
Их потомки – нынешние балкарцы.
Тамань.
Возможно – Верхне-Чирюртовское городище в предгорьях Дагестана у р. Сулак.
«Книга завоеваний».
«Книга доводов и доказательств...»
740 г.
786-809 гг.
Ему отрезали нос, отсюда прозвище Rhinоthоme – Безносый.
В крещении – Феодора.
Он также был женат на дочери хазарского хакана.
Сегодня считается, что он был уроженцем не Исаврии (область в Малой Азии), а Сирии.
«Цветок»; в крещении получила имя Ирина.
Джеррахское ущелье в современной Ичкерии, возможно, носит его имя.
Верхнечириюртовское городище.
У других авторов – Бардженк, Барсбек. Мирза Казем-Бек в своей «Таварих-и Дербенд-намэ» называет его Пашенк: возможно, это искаженный этноним «печенег». Одного из военачальников Барджиля звали Батрас (Бутрус): возможно, что это также этноним – буртас. Можно вспомнить также, что одного из нартских героев звали Батрадз (Батыр-Аз).
Византийские источники, напр. Феофан Исповедник, трактуют этот период войн в совершенно обратном смысле: в 730 г. «Маслама, испугавшись, обратился в бегство», в 732-м – «достигнув Каспийских ворот, повернул обратно, испугавшись».
Отсюда пошел титул «шамхал».
38-значный древнетюркский рунический алфавит восходит к согдийскому письму. Древнейший известный памятник – надпись на согдийском языке на стеле над курганным захоронением Махал-тегина (572-581 г.; Бугут, Центральная Монголия), одного из первых тюркских каганов. Влияние родовых тамг сказалось на переходе от закругленного начертания согдийских букв к геометризированному.
У грузин он получил прозвище Кру, «глухой» за жестокость и безразличие к просьбам. По свидетельству Ат-Табари, захватив Шекк [близ Нуха, Азербайджан], Мерван у крепостных ворот, поодиночке отрубал голову каждому из неприятелей, пока не убил всех; женщины и дети были раздарены военачальникам, а крепость полностью разрушена.
Хиджры. 737 г.
Идут споры, Кубань это или Дон.
От др. – евр. ха-малех – царь.
1235 г.
Не только конкретный город (Солдайя генуэзцев, Сурож русов, Сугдея византийцев), но и весь Крым.
То есть года обезьяны – по монгольскому календарю.
11 февраля – 10 марта 1236 г.
Джувейни так повествует об этом половецком вожде: «Когда каан [Угэдэй] отправил Менгу-каана, Бату и других царевичей для овладения пределами и областями Булгара, асов, Руси и племен кипчакских, аланских и других, [когда] все эти земли были очищены от смутьянов и все, что уцелело от меча, преклонило голову пред начертанием [высшего] повеления, то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кыпчакскими удальцами успел спастись; к нему присоединилась группа беглецов. Так как у него не было [постоянного] местопребывания и убежища, где бы он мог остановиться, то он каждый день [оказывался] на новом месте, [был], как говорится в стихе: «днем на одном месте, ночью на другом», и из-за своего собачьего нрава бросался, как волк, в какую-нибудь сторону и уносил что-нибудь с собою. Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались. Где бы войска [монгольские] ни искали следов [его], нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым. Так как убежищем и притоном ему большей частью служили берега Итиля, он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирал что-нибудь и опять скрывался, то повелитель Менгу-каан велел изготовить 200 судов и на каждое судно посадил сотню вполне вооруженных монголов. Он и брат его Бучек оба пошли облавой по обоим сторонам реки. Прибыв в один из лесов Итиля, они нашли следы откочевавшего утром стана: сломанные телеги и куски свежего конского навоза и помета, а посреди всего этого добра увидели больную старуху. Спросили, что это значит, чей это был стан, куда он ушел и где искать [его]. Когда узнали наверняка, что Бачман только что откочевал и укрылся на остров, находящийся посреди реки, и что забранные и награбленные во время беспорядков скот и имущество находятся на том острове, то вследствие того, что не было судна, а река волновалась подобно морю, никому нельзя было переплыть [туда], не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь. Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону и обнаружилась земля. Менгу-Менгу-каан приказал войску немедленно поскакать [на остров]. Раньше чем он [Бачман] узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жен и детей, забрали с собою множество добра и имущества и [затем] решили вернуться. Вода опять заколыхалась и, когда войско перешло там, все снова пришло в прежний порядок». Рашид уд-Дин добавляет, что был он «из племени ольбурлик», и действовал совместно с «Качир-укулэ из племени асов».
24 августа 1237 – 13 августа 1238 гг.
14 августа 1238 – 2 августа 1239 гг.
«Железные ворота». Чаще называют Дербентский проход, но это мог быть и Дарьяльский проход, от веку называвшийся «Железными воротами».
Авир – Авария; здесь, возможно, Нагорный Дагестан в целом.
Хунзах.
«Белая Зихия» генуэзских источников, не подвластная монголам, располагалась по побережью, в районе нынешнего Сочи и южнее.
637 г. хиджры или 3 августа 1239 – 22 июля 1240 гг.
23 июля 1240 – 11 июля 1241 гг.
В кон. III – нач. II тыс. до н.э.
Древние цивилизации. Под ред. Г.М.Бонгард-Левина. М., 1989. С. 91.
Предположение Олжаса Сулейменова.
Махабхарата. Кн. 1. Пер. С.Липкина
«Книга сотворения и истории».
«Краса повествований».
В стандартной версии истории в бассейне правого притока Дона, Донца, по сей день называемого Северским, жило племя северов, северян, считаемое славянским.
Дон и Северский Донец.
Это мнение в средние века было широко распространенным и в Азии, и в Европе. Русов считали принадлежащими не к славянам, но к тюркам. Сравни указание Адама Бременского «Turci, qui prоpe Ruzzоs sunt» [Турки, которые, собственно, являются русами] (Magistri Adam Bremnsis gesta Hammaburgensis ecclesiae pоntificum. Hannоverae et Lipsiae. 1917. P. 245.)
Киев.
Новгород.
Анналист Саксон Грамматик совершенно убежден в том, что «нортманны» – варварский народ, пришедший во II в. в Европу с берегов Дона. Лиутпранд Кремонский отмечает, что «...греки зовут Russоs тот народ, который мы зовем Nоrdmannus, – по месту жительства (a pоsitiоn lоci)», и перечисляет народы: «печенеги, хазары, руссы, которых мы зовем норманнами».
Будун (тюрк.) – «народ», «племя», «люди». Он ок будун – «народ десяти стрел»; кара будун – «черное племя»; беглер будун – «тюркские беки и народ». О племени «будинов» рассказывает еще Геродот.
По понятной причине Али путает; на самом деле – белого вепря.
Иначе Ороталт; Геродот отождествляет его с Дионисом.
Позже слово смерд, изначально означавшее «свободный общинник», приобрело отрицательный оттенок «человек низшего класса»; еще позже появилось слово смрад, т.е. «дурной запах, запах пота и немытого тела»; «запах умершего»...
«Повесть временных лет».
Вергилий VI, 237-238. Описывается нисхождение Энея в Аид.
Английский орден Подвязки своим возникновением (ныне «объясняемым» неверно) обязан этому ритуалу.
Это была ртуть, а растительный порошок сыпали уже тлеющий. Суфии не давали посвящаемым никаких пояснений по «технологии» посвящения, рассматривая эти процедуры как очередные в ряду «развивающих загадок». Многие из них (например, сцепляемые и расцепляемые без нарушения целостности металлические кольца) стали потом цирковыми номерами. Посвящаемый вполне мог быть знаком с ртутью, но суфии, годами тесно соприкасаясь со своим новым адептом, не могли не знать этого, и тогда менялся и ритуал посвящения: руку, например, нужно было опустить в «кипяток» и пр. Легенды о том, что металлурги могли со дна вагранки с расплавленным чугуном доставать бросаемые туда серебряные и золотые монеты, с нелепыми «объяснениями», вроде того, что руку, якобы, сохранял слой пара, окружающий ее (?), имеют основания в этом ритуале. Кстати, и монета расплавилась бы, не достигнув еще дна вагранки.
Эта киянка выбиралась шире руки, а на ее щечки надевали надежно закрепленные металлические накладки, выступающие вперед не менее чем на толщину руки. Точный же удар – для кузнеца дело профессиональное.
Заповедный, запретный для иноверцев храм; так могут быть названы и храм Каабы, и масджид Куббат-ас-Сахра в Иерусалиме.
Перевод Ц. Бану-Лахути и В. Берзнева.
Сухраварди широко использовал символику и ангелологию зороастризма. Высшая световая эманация в его концепции была тождественна зороастрийскому архангелу Бахману и носила его имя; имелся здесь ангел огня Ордибехешта, ангел Солнца и металлов Шахривара... Он называл себя «хранителем божественного Логоса» (ал-калима), в числе которых он называл «прародителя мудрецов» Гермеса, Гайомарта, Феридуна, Кей-Хосрова, Заратуштру. Этот ряд, по его мнению, продолжили суфии: ал-Бистами, ал-Халладж и ал-Харакани. Это – «восточная» ветвь. В «западной», «греческой» ветви он числил Асклепия, Эмпедокла, Пифагора, Платона, труд которых продолжили мусульманские мистики Зу-н-Нун ал-Мисри и Сахл ат-Тустари...
Дуалист.
В 1253 г.
Сторожевая рать.
За время, пока сир Жюльен держал оборону, генуэзцы успели вывезти жителей Сидона.
Т.е. Акры или, как говорили французы, Сен-Жан-д'Акр. Ею владели госпитальеры ордена Святого Иоанна Иерусалимского, которые тоже были «в деле»...
Структура османских войск в этот период была такова:
эялет аскерлери (букв. «войска провинций») – конница сипахи, получающих на время службы тимары («кормления»);
капыкулу (войско на жалованье) – корпус янычаров и алты бёлюк халкы, т.е. султанские гвардейские кавалерийские части;
вспомогательные и обслуживающие корпуса: акынджы и пр.
«Искушение губительнее войны», как перевел последнюю фразу Г.С. Саблуков.
Т.е. здоровы, не имеют ни флюсов, ни кариеса.
Ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный (как и аль-Газали) под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля).
Десятник.
Сотник.
Марк, 13:11.
«Там, где ты ничего не можешь, ты ничего не должен хотеть» (лат.).
«Ночь предопределения», когда определяются человеческие судьбы на грядущий год.
«Полномочный представитель»; титул великого везира Османской империи.
«Мы мусульмане меча».
Книга завоеваний.
Коран, 8:44.
Кор, 33:25.
Кор, 3:163-165.
«Книга жития посланника Аллаха»
В 629 г..
Коран, 8: 66-67.
Коран, 2:19.
И отсталых подгоняет вновь /Плетью боли голод и любовь... Ф.Шиллер.
Прозвище, кличка.
«Черный принц».
Натуральный налог, взимавшийся как процент от собранного урожая зерновых (пшеница, ячмень).
«Шариатские» налоги, в отличие от «текалиф-и урфие» – налогов, установленных государством.
Барщина.
Комендант.
Налог из категории «харадж-и муваззаф»«, т.е. поземельный налог, исчислявшийся в денежном выражении.
Буквально «хозяин дома», «глава семьи». В османской табели о рангах – воинское и гражданское звание, означающее «управитель делами». В воинских подразделениях – второе лицо после командира.
Финансовое ведомство.
Финансовое управление, ведающее нуждами войск капыкулу, к которым относились янычары.
Иначе эхл-и урф – откупщик. Система ильтизам (откуп налогов), призванная обеспечить существование войск капыкулу, внедрялась на землях султанских хассов, доходы с которых шли непосредственно в казну. Число хассов возрастало за счет сокращения числа тимаров, жалуемым на время службы сипахи.
Единовременный сбор налога оптом со всей деревни.
Фискальный район.
Пер. Л.В. Некор.
Любимый раб султана Махмуда Газневида; имя, ставшее нарицательным.
Мальчик, к которому, согласно греческим мифам, воспылал любовью Геракл.
Т. е. многое может случиться, пока подносишь чашу к губам. Пословица восходит к сюжету завязки легендарной Калидонской охоты, когда Анкей, захотев отведать вино нового урожая, узнал, что огромный вепрь разоряет его виноградники.
Официальный титул янычарского аги.
Около 6 км.
Мифическая героиня, участница Калидонской охоты на вепря.
Отряд музыкантов янычарского корпуса.
Стрелок из лука.
«Разбойничья банда», «партизанский отряд».
Буквально «голову – на ворота!» Лозунг связан с обычаем прибивать к городским воротам головы казненных преступников. «Для простоты» слово сарбадар часто переводят как «висельники», «головорезы», «обреченные петле» и пр.
Именно с устава этого ордена копировал свой устав св. Франциск Ассизский.
В 491 г.
На самом деле более полутора тысяч лет. Первую попытку создания государства равенства и «социальной справедливости» «сверху» предпринял Цинь Ши-Хуанди в III в. до н.э. Он наделил земледельцев равными долями земли, уничтожил «как классы» «пять паразитов»: торговцев («спекулянтов» и «перекупщиков»), ростовщиков, помещиков, аристократов и ученых. Убитых было столько, что на месте, где их убивали, «зимой выросли дыни». Первая попытка воплотить принципы «социальной справедливости» «снизу» принадлежит Великому Магу Чжан Цзюэ, создателю тайного ордена «Тайпин-Дао» («Путь Великого Равенства») на основе текстов «Тайпин-Цзин» («Книги о Великом Равенстве и Благоденствии»), написанных магом Юи Цзи. В 184 г. восстание тайпинов погубило Поднебесную.
Военным.
Здесь: служитель мечети, предстоятель на ежедневных молитвах.
Проповедник, читающий хутбу – праздничную, пятничную молитву.
«Утешитель».
«Тело – это могила» (греч.).
В 491 г.
Турецкая передача слова Ануширван.
Шахрисябаз в Бухарской области.
Arcaballista – лук-баллиста (лат.). Арбалет.
Mortier (фр.) – ступка.
Поклон из положения сидя, касаясь лбом пола.
Изобретен сирийским мастером Каллиником в 671 г. Прообраз напалма, он состоял из смеси селитры, серы, нефти, смолы, канифоли и некоторых других веществ. Он не тонул в воде и не мог быть погашен ею.
В 682 г.
В 808 г.
«Китайские стрелы».
«Книга изъяснений».
Черный порох приготовлялся из смешанных в определенных пропорциях порошков серы, селитры (разлагается с выделением кислорода) и угля.
Византия.
Пушки были в перв. пол. XIV в. в Нидерландах, Италии, Франции и Англии.
Мамлюки впервые применили артиллерию в декабре 1366 г., но разработки начались значительно раньше. Турки воспользовались огнестрельным оружием 60 лет спустя, в Анатолии в 1425 г., а аркебузы у янычар появились в 1465 г.
Государственные рабы, «войско, состоявшее на жалованье».
Твердое жалованье из казны.
Весила 625 г. 60 мин составляли талант.
Добавление в сталь небольших количеств серы или фосфора, в том числе в виде их химических солей, делает ее хрупкой.
«Черное железо»; железо низкого качества.
Свободная продажа сырья не разрешалась до полного обеспечения им всех мануфактур города: йигит-баши, т.е. мастер-эксперт той или иной таифы (цехового сообщества), обычно закупал его оптом и заказывал потребные объемы в дальнейшем.
Меморандум, документ, представляющий собой краткое письменное изложение какой-либо проблемы, требующей разрешения высшего органа государственной власти.
Температура плавления чугуна – ок. 1520°C, – была недостижима в наиболее распространенных сыродутных печах.
«Горячее масло», т.е. дешевое масло для освещения, используемое в лампах, как правило, оливковое.
«Книга тайны тайн».
Еретик, отступник.
«Ал-кохл», откуда пошло латинизированное «алкоголь», изначально означало тончайший белый порошок (пудру) из раковин моллюсков (koclion – раковина, греч.). Затем алхимики стали называть «ал-кохл» любой тонкий порошок, полученный путем возгонки (сублимации), и лишь на третьем этапе отнесли это наименование к продуктам перегонки вина, спирту (spiritus vini – «дух вина»).
Разъяснение.
Территориальные пехотные и конные формирования, призываемые в случае войны, близкий аналог казачества в будущей Российской империи.
Назначенный по рекомендации Ала уд-Дина командир корпуса яя.
«Двор отца и матери достается всегда младшему сыну. Отсюда ему надлежит заботиться о всех женах своего отца, которые достаются ему с отцовским двором, и тогда при желании он пользуется ими как женами...», – пишет Гийом Рубрук.
В греческой мифологии фиванская царица, жена Лая, мать и затем жена Эдипа.
Царица.
Кодекс законов.
Книга о делах повседневных. XIV, 5. / Пер. В.В. Бибихина.
Дарданеллы.
Совр. Феодосия.
С 1325 г.
С 1287 г.
Балаклава была захвачена в 1357 г.
Сухуми.
Таматарха.
Анапа.
Станица Славянская.
На севере Таманской косы
Устье Кубани.
Новороссийск.
Геленджик.
К югу от Геленджика.
Ейск.
Т.е. «Святой город»; ныне ст. Бургустанская. Эвлия Челеби знает эту крепость в Бештаугорье, «очень красивую и хорошо укрепленную. Башни ее похожи на высокие горы».
Т.е. «Башня (крепость) Византии».
Система философских знаний, опирающаяся на мусульманскую теологию.
Исламское духовное училище; различались медресе высшие – сахин и средние – харидж.
Недвижимость (особняк, поле, мельница, виноградник), переданная владельцем какому-либо религиозному учреждению, на условиях получения им и его наследниками фиксированной части дохода; оговаривалась также часть дохода, направляемая на благотворительные и религиозные цели. Поделившись доходами с духовенством, эти собственники получали надежные гарантии, что их земли не будут конфискованы государством. Управитель вакфа назывался мутевелли.
Привилегированная категория придворной гвардии султана.
Иначе ма'рифат – рассуждения на религиозно-философскую тему, в т.ч. о догмах христианства, иудаизма и зороастризма, основанные на разуме, а не на следовании религиозным авторитетам. В суфизме ма'рифат считается третьим уровнем практического постижения бытия, после шариата и тариката. Высшая и последняя, четвертая ступень – хакикат – представляет собой постижение истинного знания о Боге.
Античная философия.
Представитель семьи Челеби – известной семьи улемов Бурсы. Его сын Мехмед аль-Фенари – будущий первый османский шейх-уль-ислам.
Официальный титул.
Душевная чистота и полная искренность в мыслях и поступках. Высшая ступень веры.
Матф, 10:35-36.
Матф, 26:51.
Апок, 13:10.
Матф, 7:1.
«Душу за душу», «жизнь за жизнь».
Рим, 13:1.
Быт, 9:24-27.
Мевла – «господин», Хайдар – «впередсмотрящий», «дозорный», «скачущий впереди»; Аджеми – «чужой», «пришлый». Этот улем, считавший османские владения страной джихада и в первые же годы османских завоеваний прибывший сюда, был одним из идеологов европейских завоеваний османов. После взятия Эдирне – его муфтий.
Иджма-и уммет, «общее согласие», «единство мнений» – один из принципов принятия решений в шариатском праве, то, что сегодня назвали бы «консенсусом».
«Торная тропа».
«Истинный».
«Большой Сборник».
«Светочи наития».
Т.е. признание в качестве источника права доосманских традиций.
Указы.
Что можно было с точки зрения правоверного ислама счесть ересью. Шариат (шариа – «ясный путь»), как божественное установление, данное Пророком, ведет верующих к совершенству и счастью и при жизни, и после смерти. Адаты – доисламские обычаи покоренных арабами племен, если они не были сочтены бидатами, т.е. ересью. Канун же издает султан, и хоть он, будучи имамом, является векилем (заместителем) Пророка, но он лишь человек, и как таковой способен ошибаться. Канун-намэ может лишь обеспечить порядок в государстве и оградить граждан от насилия; он может лишь дополнять, но не отменять религиозный закон.
Клюшка.
Коран, 2:28.
Перевод И.М. Фильштинского.
Владелец земли.
Хозяин крепостных.
Османское право.
Заместитель, уполномоченный.
Неправедные налоги.
«Согласие» реайи на варианты управления ею.
«Пространная опись», «Реестр».
«Законоположение», которое предшествовало собственно реестру.
Султанская монограмма.
Константинополь, позже – Истанбул.
Принцип народности.
Пантюркизм.
«Цветок»; в святом крещении получила имя Ирина.
1207-1218 гг.
Масалиане (мессалиане), или евхиты, – гностическая секта, близкая к манихеям.
«Тысяча четырехсотые» и «Тысяча пятисотые» годы, т.е. Предвозрождение и собственно Возрождение (Ренессанс) в Италии.
Флавий И. «Иудейские древности».
Иоанн V Палеолог (1341-1391, с перерывами).
Под этим знаменем победишь! (лат.).
Пер. В. Державина.
«Священный приказ».
Легкая кавалерия. Алай – единица кавалерийского войска, тысяча всадников.
«Повелитель повелителей», полномочный наместник.
Главнокомандующий.
Претендуя на идейную независимость, манихеи обычно выступали против огнепоклонничества (зороастризма).
Ин, 12:31, 14:30, 16:11; Ефес, 2:2 и др.
Девственной, невинной.
Архангел Михаил.
Сюжет приведен Идрис Шахом в «Сказках дервишей».
Крепкое ячменное пиво.
Пророк Иона.
Публий Овидий Марон.
«Защитник веры».
У Гиппократа: холе (желчь) и мелайна холе (черная желчь).
Кому хочется обманываться, те пусть будут обмануты!
Мерван ибн Мухаммед – халиф Мерван II, последний из династии Омейядов, прославившийся исключительной жестокостью. У грузин он получил прозвище Кру, «глухой» – за безразличие к просьбам. По свидетельству Ат-Табари, захватив Шекк (в Азербайджане), Мерван у крепостных ворот, поодиночке отрубал голову каждому из неприятелей, пока не убил всех; женщины и дети были раздарены военачальникам, а крепость полностью разрушена.
Старухи. Сюжет приведен в «Занимательных историях» («Китаб ан-нишвар») Аль-Кади ат-Танухи.
Цыплята. Слова пишутся арабской вязью очень похоже.
С 1341 по 1348 гг.
Крепостная охрана.
Дарданеллы.
Этим поселкам часто давали имена по названиям суфийских братств, их основавших.
Шорник.
Буквально – «штаны, пришитые к сапогам»; кожаные чехлы.
Т.е. о Римской империи.
Тень крыльев птицы Хумай одаряет счастьем все, на что падает.
«Стрелок-сурок».
1 Цар, 5:6.
Епархии.
Монастырей.
В 1274 г.
1206-1216 гг.
Человек, совершивший хадж, то есть посетивший Мекку и выполнивший там все предписанные обряды.
Новая редакция «Сказания о Малике Данышменде» была закончена Арифом Али в 1361-1362 гг.
«Золотой хан»; здесь – хорезмшах Мухаммед II Гази.
Нойон – князь, владетель, джэбэ – стрела; прозвище, которое он получил за стремительность своих набегов.
Третий тумен, которым был усилен экспедиционный корпус, принадлежал зятю Чингиз-хана Тугачару, убитому под Нишапуром.
Л.Н. Гумилев говорит о Дарьяльском ущелье.
26 июня 1243 г.
Безопасность торговцев, путешествовавших по степи, всегда соблюдалась тюрками во время военных стычек. Так же, например, было столетием раньше в половецкой степи. «Было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими... и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде... отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению... Ипатьевская летопись под 1184 г. сообщает: Едущим же им и устретоста гости, идущь... ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле...» Приведенный факт – не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна» (Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда. Л., 1937). Под 1186 г. Лаврентьевская летопись сообщает о Беловолоде Просовиче, русском купце, который проходил с караваном по полю сражения, видел разгром войск Игоря, но не потерпел никакого вреда от половцев, благополучно прибыл в Киев и принес Святославу весть об этом разгроме...
Этот же принцип действовал у тюрок и при взятии городов. Так, в январе 1204 г. половцы в союзе с Ольговичами и Рюриком взяли приступом Киев. Город был сожжен, а его храмы ограблены, жители угнаны в рабство; не были пощажены даже священники и монахини. Казалось бы, ясно, что должны были сделать под горячую руку с иноземными купцами, с их товарами! Тем более, что купцы, затворившись в каменных зданиях, яростно оборонялись. Однако половцы вступили с ними в переговоры, наложили незначительную контрибуцию и отпустили, не сделав им более никакого зла.
Чем быть султаном в чужой стране, лучше – нищим на своей земле.
В 70-х гг. VII в. до н. э.
Дарьяльское ущелье.
Дербентский проход.
«Бытие».
Быт, 10:3.
В огузо-карлукском варианте этого сына зовут Земля.
Геродот.
Гелоны говорят «частью на скифском языке, а частично на эллинском». Стало быть, если будины говорили на «особом» языке, то он, во всяком случае, был не индоевропейским.
Геродот. История. Пер. Ф.Г.Мищенка. Это совершенно прямое указание Геродота, что будины являются кочевниками и не тождественны гелонам-земледельцам, по необъяснимым причинам игнорируется современными отечественными исследователями, вплоть до самых крупных; характерно, например, замечание Б.А. Рыбакова о «...гелоно-будинах (тоже земледельцах) Левобережья»... «Будин» был крупным государственным образованием на территории Крыма по крайней мере до XVIII века. О нем упоминает, например, Хюсейн Хезарфенн в «Телхис эль-бейан фи каванын-и Ал-и Осман» при описании похода 1683 г.: «Дан фирман прийти анатолийскому Саид-Мехмед-паше, будунскому Хасан-паше...». Встречаются написания как Будун, так и Будин.
«Благая доля», небесная благодать, носителями которой считались суфии, аятоллы, шейхи и иные «столпы веры».
Арабская транскрипция имени Ноя, спасшегося от всемирного потопа.
В 529 г.
Азовское море.
Пер. В. Левика.
Сырцовый кирпич.
Пери (в Зенд-Авесте).
«Дружеская встреча», «встреча с задушевной беседой».
Провести камлание, шаманский сеанс; буквально: «заставить пери поиграть».
Одна из норм шариата: в течение определенного промежутка времени невольница при переходе от одного хозяина к другому не должна вступать в половые отношения, что связано с необходимостью определить возможную беременность.
Имеется в виду дочь пророка Мухаммеда, жена имама Али.
Калита соединял в себе черты татарского палача, низкопоклонника и главного раба (англ.).
Список.
См.: Лучицкий И. Рабство и русские рабы во Флоренции в XIV-XV вв. Киев. 1886. С. 40-41.
Цит. по: Пушкарева Н. Полонянки // Родина. 1997. №3-4.
Точнее, работорговлю контролировала Оффиция св. Антония в Кафе, но она подлежала церковной юрисдикции и непосредственно была подчинена епископу Кафы.
Улус Джучи (Золотая Орда) состоял из двух крыльев: правое называлось Ак-Орда (Белая Орда) со столицей в Сарае на Волге, левое – Кёк-Орда (Синяя Орда) со столицей в Сырчане на Сырдарье. Ханы Ак-Орды потомки Бату-хана, назначали и сменяли ханов Кёк-Орды.
Главнокомандующий войска (от «тьма» – войско, неисчислимое множество).
«Ханум, дочь Бердибека, была замужем за одним из старейших монгольских эмиров, по имени Мамай, который в его царствование управлял всеми делами», – свидетельствует Ибн-Халдун.
Ханский зять.