Улан Батор
Эта история началась в России в царствование императора Александра II накануне русско-турецкой войны в Болгарии 1877 года. Произошло это так давно, что живых свидетелей почти не осталось.
В конце августа 1875 года в Карчаровский уланский полк прибыло пополнение. Это были выпускники различных военных академий, которые, как и положено, в это время каждый год, сменяли контрактников и выходящих на пенсию. Было также три дополнительные вакансии вследствие двух дуэлей и одного контузия, участник которого, назло судьбе, попал таки в госпиталь.
Новобранцы военной жизни стояли на плацу перед мудрым оком обер – лейтенанта Мостилова (он был одноглаз, хоть и скрывал это) и еще нескольких тертых улан. Со дня на день старую форму им обещали заменить, но каптенармус куда-то задевался. А ключи от склада были только у него.
На вопрос, куда нужно сдать сопроводительные документы и где располагаться, ответа не последовало. Мостилов был еще и чуточку глуховат.
Наконец, «свежую кровь» увидел из окна и вышел командующий полком подполковник Кривцов А.Г.
- Та-ак, народ в казармы, коней в конюшню, документы – мне, барана в стойло. (Один из новобранцев притащил за собой на веревке барашка в качестве мясной перспективы)
В общем, новеньких часть приняла хорошо. Барашек в тот же день сел на вертел, был натерт чесноком, спрыснут лимоном по хрустящей корочке, и исходил соком. Уланы заполнили шампанскими пробками четырнадцать цилиндров.
У въезда в часть, рядом с часовыми, стояли четырнадцать человек и ждали, пока им отдадут цилиндры назад.
В числе одиннадцати прибывших, в полк по распределению, попал выпускник Ярославской военной академии Батор Чолтон-Жагсар – потомок княжеского рода. Бурят, калмык, удмурт или еще кто, неизвестно, потому как о национальности его не спрашивали, а сам он об этом не распространялся.
Окончив академию, Батор получил чин подпоручика, и по прибытию в часть, ему было назначено командование полуротой.
Да только непривычно было видеть при построении в офицерских рядах азиатское лицо: скуластое, узкоглазое, редкобровое, при отсутствии усов, как того требовал военный устав.
Не то, чтобы усов совсем не было. Над верхней губой Батора виднелась редкая поросль, присущая азиатам, но усами ее назвать было сложно. Никак, если не кривить душой.
Подобные случаи были и раньше: у кого разрез глаз чуть узковат, у кого еще что, но чтобы полный комплект, никогда.
В общем, так уж завели, на полковых смотрах, перед чинами, генералами штаба дивизии, стоял подпоручик Чолтон-Жагсар в седьмом, а то и в восьмом ряду.
Подальше от глаз высокого начальства, упаси Господи.
А в целом, он был человеком славным и со временем стал пользоваться в полку расположением за открытость и прямодушие.
Солдат излишней муштрой не доставал. Денщика своего не мордовал. Ну, разве что, если тот украдет чего из хозяйского имущества. Но это у господ офицеров порядок такой - за воровство денщикам всегда по мордасам бить. Тут уж ничего не попишешь.
Кроме того, Батор прекрасно сидел в седле, саблировал и ежедневно лупил из пистолета по пустым гильзам.
Стреляющие с ним за компанию, сначала из развлечения, а потом и из азарта оттягивали край глаза, пытались целиться и палить «по-бурятски» - как они называли.
Палили до тех пор, пока чуть не пристрелили одну дамочку, которая случайно, по – глупости попала на линию огня.
Дама попалась непривлекательная, поэтому галантность и абсурдное обхождение снизили до неприличия.
Ей было замечено, что если она хочет, чтобы ее ухлопали, пусть не дергается, а стоит на месте. На что один обер объявил: «Отчего же, господа? я ей пробью дыру в корсете и бегущей. И даже форы дам». Мадемуазель приняла все за чистую монету, и испуганно захрустев накрахмаленными нижними юбками, скрылась из виду.
Но забаву прекратили.
Примерно в это же время, ну, может дня два спустя, в часть, для офицералитета, привезли прекрасный бильярдный стол работы Фрейберга. Стало очень удобно играть в карты.
Лучше всего было играть вчетвером. Тогда и взятки можно было сбрасывать в лузы. В две угловые и обе центральные.
Играли не на деньги и не на интерес, а просто продувший выставлял мозельского по числу игравших.
Когда с новой почтой в следующем месяце привезли шары и недостающий для пары кий, за «фрейбергом» уже прочно закрепилась репутация ломберного столика.
Шары за ненадобностью растащили. Штопали на них носки, вертели в шаре цилиндрическую ямку – делали бильбоке, и пользовали на прочие хозяйственные нужды.
Но один бильярдный термин у картёжников все же был в ходу. Когда кто-то долго думал, ему советовали «Помели». Почему, никто не знает.
У офицеров, имевших под двадцать пять – тридцать тысяч рублей ежегодного содержания из дому, разумеется, имелись развлечения и поразвесистей.
В жизни бурятского князя, при полном лишении сибаритства, существовало лишь две любви, страсти, называйте это как хотите.
Первой был жеребец Бургут. И, казалось, не было для Батора никого роднее на всем белом свете. Чистил ли Чолтон-Жагсар своего коня, задавал ли ему корму, часто с ним разговаривал в пол – голоса. Бургут слушал, иногда, казалось, соглашался, кивая головой. А когда никчемная болтовня надоедала, пытался легонько укусить хозяина за руку, или что подвернется.
Бургут был чистокровным ахалтекинцем, двухлетком. Больше, пожалуй, сказать о нем нечего, потому что, сложно описывать коней, когда в них ни черта не понимаешь.
Еще одной любовью подпоручика был его уланский мундир.
Батор очень любил свою новую форму. И цвет – темно-синий с красным, и пояс, и уланскую фуражку с пером, и даже начищенные пуговицы вызывали в нем порой чувство неуёмной радости и гордости. Батор тыкал в них, шевелил их пальцами, и счастливая улыбка разливалась на его лице, круглом, как увеличенная в разы пуговица уланского кителя.
Разумеется, это был не глупый fetiсhе. Хотя капелька придури здесь всё же, возможно, присутствовала. Ношение мундира русской армии было для Чолтон-Жагсара огромной честью.
Кроме того, мундир этот у судьбы Батор буквально вырвал, ухватился за предоставленный шанс, преодолев по юности много чего ради заветного. Юнкерские времена нынешний подпоручик вспоминал без удовольствия, особенно то время, пока он был фараоном. Учеба давалась тяжело. Отношения с преподавателями частенько не складывались, и юнкер из-за этого нес соответствующие наказания.
Вот еще почему, военная форма была для него ценна. Как знак победы над судьбой.
Однажды, поручик Федрюнов защитил кандидатскую диссертацию по математике. И, по такому случаю, товарищи отправились отмечать это событие в ресторацию Б-52. Это заведение принадлежало предприимчивому еврею, который выдавал себя за русского, и даже красил усы в каштановый цвет.
Ресторация афишировалась так, будто вся посуда выписывалась из столицы, а все продукты приходили от поставщиков двора его императорского величества. Хотя всё привозилось из расположенных неподалеку крестьянских хозяйств, а севрюжину и прочую мелкую фитюльку вылавливали в ближайшей реке и разделывали в подсобке.
За столь высокое реноме, цены здесь никогда не взвинчивали. Престижный разряд заведения заявлялся исключительно для рекламы.
Первый тост прозвучал за диссертацию, за достижения и за то, чтобы однажды появилась солидная международная премия, отмечающая выдающиеся достижения в разных видах науки.
За соседним столиком сидела тесная компания из двух дам и трех военных гусар. Один уже слегонца бздюкнул.
Смотреть на солонку ему неожиданно стало неинтересно. И он принялся внимательно слушать, что говорят рядом.
Надо сказать, что между Карчаровским уланским и Ахтынским гусарским полками шла постоянное, непримиримое неприятие. Встретившись где-то, уйти первым значило поступиться полковой гордостью. И если кто-то с обеих сторон оказывался в одном месте, жди скорой развязки. Так случилось и на этот раз.
- Если мы коснемся истории…, - продолжал свою мысль Федрюнов
Гусар отодвинул тарелку.
- Коснемся? - громко произнес он. - А, может, мы еще и пальцем потыкаем?
Уланы в долгу не остались. Сидевший к говорившему спиной Батор повернулся:
- За такое амикошонство стреляются. Но вам я спущу. Чего пулями в дерьмо плюхать.
- Чтоо? - Взвился гусар. Из рук выпала вилка, которой за минуту до этого он водил под ногтями.
- А ну, пойдем, выйдем.
Новые знакомые оттеснились в коридор. Батор отошел к стене, сложил руки на груди, гусар рядом пыхтел ему в кадык. Затем медленно, со скрипом в обуви, корнет Выжловский (так он представился) поднялся на цыпочках, после чего стал примерно одного размера с подпоручиком и заглянул ему в глаза.
- Чёёёё-ё-еее ты тя-я-янешь? Чё ты скребешь?? – Деланно противным голосом протянул гусар. Батор собрался ответить, но мимо прошли посетители, и он удержался от оскорбления в присутствии посторонних. Оба сделали независимый вид. Даже не глядели друг на друга. Так, стоят два приятеля.
За дуэль могли запросто загреметь под трибунал, попереть с военной службы, и оба это прекрасно знали. Можно было закончить дело простой поножовщиной, но был риск, что кто-то вызовет полицию, всех загребут, придется всё объяснять. Перспектива так себе. Поэтому мысли всё же склонялись к наиболее мирному и полюбовному разрешению конфликта. Поединку.
Вслух слово «дуэль» не произносилось, что означало автоматический вызов. Поэтому орудовали намёками.
- Ну? может это?
- Кто может?
- Струхнул? Конек!
- Сами дурак.
- Подлец.
- Негодяй.
- Ах, вы скотина.
- Тупица.
- Болван.
- Чурбан неотёсанный!
Пикировка продолжалась. Батор знал, что хорошо стреляет, Выжловский, что хорошо фехтует. Каждому хотелось выбрать оружие для дуэли самому.
- Мерзавец! Зна-аю я вас…
- Хам. Хам, хам, хам.
- Ёрничать удумали-с?
- Я вас отважу по кабакам нахальничать.
- Да таких как вы, я еще в детстве пачками…
- Накось!
- Сам кось!
Оба уже начинали утомляться диалогом, пока Батор неожиданно не нашел быстрого разрешения ситуации. Он вынул из кармана перчатку и легонько наотмашь шмякнул Выжловского по щеке.
Щека гусара пошла пятнами.
- Офицера за морду трогать??
- И что?
- Да я тебя за это!!!…
- Ну?
Отступать было поздно.
- Дуэль!!!
На правах вызванного, Батор сразу же выбрал пистолеты.
- Прекрасно. – Процедил корнет и пошел дообедывать.
Встретиться договорились в 8 – ноль-ноль утра у старой балки, минутах в двадцати конской рыси от расположения части. Но можно было добираться и галопом.
В 7-52 Батор ждал соперника прогулочным шагом и сшибал подобранной палкой высокие травины. Над головой летали утренние слепни.
Корнет прибыл в срок. Спешился. Расстегнул доломан и, вроде, как собирался покуражиться перед дуэлью. Говорил даже, что ему «плевать». Только давайте начинать быстрее, а то его ждут.
В общем, держался достаточно вальяжно. Пытался даже смотреть на соперника свысока, хотя и слышал, что тот неплохой стрелок. Может, даже жалел, что не выбрали эспадроны, да и в рядовом мордобое Выжловский бы себя показал, супротив этой плоской физиономии.
Разобрали пистолеты.
И что бы вы думали? Отошли на договоренное количество шагов. Батор снял китель, сложил его аккуратно и остался в одной рубашке.
А затем, после команды секунданта, не сближаясь ни на шаг «бах!» - Вжик! И пулю в череп - корнет грохнулся на землю, и даже выстрелить не успел.
К улану подлетел секундант неудачно кончившего корнета и хлопнул по лицу Батора перчаткой (в точности повторяя жест в ресторане), в надежде, что тот вызовет его.
Ныне лежащий корнет завещал своим товарищам подчистить за собой, если что повернется не так. Как сказал Выжловский: «Саблей выпустить его заносчивую козьепупость».
Батор резким движением вырвал перчатку из руки секунданта. Бросил ее наземь, и, глядя на растерявшегося гусара, двинул ему в зубы.
Гусар брякнулся и взбрыкнул ногами так высоко, что можно было увидеть рисунок на подошвах его сапог.
- Дуэль! – заверещал он, потрясённый и забывший обо всем.
Пришлось шлёпнуть и этого.
Затем Батор надел китель обратно, сел на жеребца, и, ни слова не говоря, уехал в часть, оставив в легком недоумении секундантов.
Дело хода не получило.
А потом приключилась болгарская компания. В Болгарии. И, примерно месяц спустя, Карчаровский уланский полк во главе с подполковником Кривцовым оставил поселение, в котором стоял и отправился на театр боевых действий.
Марш Буланже затих.
И вот, в глупой, неловкой тишине зазвучал чуть насмешливый голос. Уланы покидали город:
Ты смеешься, дорогая,
Ты смеешься, ангел мой.
И тоску свою скрывая,
Сам смеюсь я над собой.
Разве то, что в жизни шумной
Без тебя вокруг темно,
Что люблю я как безумный,
Разве это не смешно?…
По дороге сюда на Федота Овсяника дубы стояли одетые, что означало быть хорошим яровым, в том числе и овсу, кроме того, встретили трёх летящих гаршнепов. Это предвещало, что первое сражение будет долгим и трудным. А вот если бы гаршнепов насчитали триста шестнадцать, то было бы еще хуже.
Передвижной лагерь в нескольких километрах от Казанлыка встретил их неуютно. Слышалась постоянная канонада, моросил дождь. По небу ехали низкие облака порохового дыма. Коричневая мокрая земля ходила ходуном под ногами. А если на нее наступить, а потом вытащить ногу, то еще и чавкала.
Уланы прибыли почти вовремя.
Из штаба вышел генерал Родомилов с ужасным шрамом почти через всё лицо (последствие встречи с пушечным ядром) и кошачьими царапками на тыльных сторонах ладоней. Следом следовали чины пониже, штуки четыре.
Подполковник Кривцов вздёрнул руку к козырьку:
- Господин ге…
- Господа все в Париже. – Медленно, но четко проговорил тот, к кому обращались, - извольте соблюдать субординацию. И я вам не Ге.
- Господин генерал, я с самого начала хотел сказать «господин генерал». Карчаровский уланский полк под командованием подполковника Кривцова прибыл. Честь имею.
Кривцов сделал головой короткий поклон и щелкнул каблуками сапог. И только теперь осознал, что между ними находилась лошадь, и хлопок вышел об бока, глухим и невнятным. Одно движение.
Лошадь, почувствовав шенкеля, шагнула вперед. Но сделала это так грациозно, что всё смотрелось естественно.
Генерал Родомилов одобрительно покачал головой.
- Правый фланг нуждается в кавалерии. (чуть повернул головой налево) Полковник, отдаю их вам.
Генерал развернулся уходить.
Внезапно, в это самое время, один из улан спрыгнул с коня, сбросил головной убор и бросился в сторону начальства. Создался легкий переполох. Офицеры из сопровождения зашумели, закрывая генерала, который, повернутый к происходящему спиной, в полковничьей сутолоке, напугался, и никак не мог понять, в чем дело.
А улан пустился в пляс и наяривал:
Пойду ль я, да выйду ль я да ль,
Пойду ль я, да выйдуль ядаль,
Па-а-альду выйду ль я даль
Па-а-альду выйдульядаль…
И, закончив своё выступление двойным вращением вокруг собственной оси, бухнулся на колени и замер.
Все опешили. Генерал к этому времени стоял как надо, лицом к выступающему. Уцепился взглядом за кавалериста:
- Пьян?
- Никак нет!
Возникла небольшая пауза. Генерал еще пару мгновений оценивал виденное, наконец, согнул руки и захлопал в ладоши.
- Браво. – Раздалось от него.
- Браво!!
Захлопали и сопровождающие, не затихая ладонями.
- Браво!
- Браво!!
Отсюда и пошло выражение «Бравый солдат».
Солдата, само собой, сразу же по отбытию генерала, отправили на гауптвахту. Тот, ничего не понимая, растерянно бормотал:
- За что-о? Сам генерал хлопал.
Затем смирился и отправился добровольно.
На вопрос добродушного пожилого охранника: «Зачем же ты, дурилка, в пляс пустился?», ответил:
- Удаль хотел уланскую показать.
Для Батора настали тяжелые времена. И дело было даже не в том, что за выходку солдата из его полуроты, подпоручика лишили сухофруктов в сухом пайке.
Попробуйте отправиться в самое грязное пекло и не вычерниться, вернуться как после парада. Чтобы блестеть как стёклышко. За день мундир успевал покрыться грязью, пылью и изрядно прокоптиться в дыму. При столь трепетном отношении, как было сказано ранее, Чолтон-Жагсар отличался по отношению к своей форме и дотошной бережливостью. Он и мысли не мог допустить, чтобы мундир порвать, запачкать или что-либо сотворить с ним еще.
И отговорка «Война» по этому случаю служила для Чолтон-Жагсара слабым утешением. Благо, пули и турецкие ятаганы подпоручика миновали. Батор ходил грязен и хмур.
Боевая жизнь затягивала. Спустя несколько дней переставали бояться свиста снарядов, истошных криков идущего в атаку неприятеля, исчезала баллистофобия, ксенофобия, агорафобия, фенгофобия и прочее.
Взвод, которым командовал Чолтон-Жагсар, быстро закончился. Теперь подпоручик стоял, вытянувшись во фрунт, в палатке батальонного командира Груздина и намекал, дайте еще пол – роты, если есть такая возможность.
Возможность была. Оказалось, что офицеры Вадрин и Щеглов вот уже два дня как охлаждались в военном морге, и их роты, потерявшие командиров, и, порядком потрёпанные сами, срочно расформировывали.
Капитан достал чистый лист бумаги, разорвал его надвое, одну половинку отложил, а на второй принялся писать:
«Подателю сего пополнить пол-роты за счет расформировываемых рот.»
Посмотрел. На полу - листке оставалось еще много чистого места. Немного поразмыслив, дописал:
«Из-за низкого чина подателя сего, роту не выдавать. А выдать только когда сей податель сего, будет пожалован в соответствующий чин. О чем будет доведено до соответствующих инстанций соответственно.
Дата. Подпись».
Покрыл песком, ссыпал, помахал в воздухе листком, чтобы чернила просохли.
Глядя на нерусскую физиономию Чолтон-Жагсара, Груздин искренне полагал, что и понимает она по-русски очень плохо. Поэтому Всеволод Петрович медленно, громко и четко ставя ударение, произносил каждое слово, и при этом беспардонно артикулировал:
- Сту-пай с этим к под – пол – ков - нику Кри- вцо - ву. Он должен завизировать. Под- пи- сать, понял?! Подпишет, получишь.
У наземного плана апрошей, к которому то и дело обращались строители – землекопы, Батор встретил подпоручика Бурцева. Им оказалось по дороге.
Палатка полкового командира находилась далеко. Чтобы до нее добраться, нужно было протопать почти через весь лагерь. Лошадей брать не стали. Сочли, мещанство это – по лагерю верхом разъезжать. Да и пешком прогуляться полезно.
Прошли мимо своих, их миновал курьер, развозящий гарнизонные распоряжения, попался навстречу пехотный капитан. Он торопился, бежал, придерживая одной рукой ножны с саблей, другой фуражку на голове.
Вокруг наблюдалась военная ажитация. Когда нет места праздной лености, а каждый чем-то занимается на благо России на Балканах и будущей победы.
Вошли в расположения бомбардиров.
Шагали мимо пушкарей, которые чистили дуло орудия ершиком для чистки дул. Три человека скопом тянули инструмент, напоминая своим видом команду «шишка - забегай». А затем толкали ершик обратно, исполняя «шишка – забегай наоборот».
Другие, пропитанными ваксой тряпочками, начищали до блеска бока ядер.
- Андрей!
Товарищи обернулись на голос. К ним быстрым шагом приближался артиллерист с широкой улыбкой.
- Лёвка!
Старые знакомые обнялись.
Бурцев представил:
- Батор.
- Лев. Вместе заканчивали ПТУ в Казани. Пишет неплохие рассказы, но графоман страшный.
На Батора глянули голубые глаза.
И уже Льву:
- Всё стреляете?
- Стреляем.
- Вы уж потише, а то громко сильно. Лошади пугаются, да и по голове как будто «Бум, бум. Бум, бум».
- Не можем. Партия ядер из Рязани пришла. Там всегда такие громкие делают.
- Ну, как жизнь-то?
- Скоро отправляют в Севастополь. Там попалим.
- А с литературой завязал?
- Да, - согласился Толстов, - пока некогда. Но есть одна идея. Что-нибудь про отечественную войну. Тома на четыре. Как думаешь, стоит?
- Не, не стоит, - рассмеялся Бурцев, - помню я твои рассказы. Вот «Филиппок» - самое оно….
«Ппок» Бурцев произвел резким выдергиванием указательного пальца из-за щеки.
- А ты сам-то как?
- Нормально. Уланю потихоньку. Сейчас вот здесь.
- Это ж сколько мы с тобой не виделись? Лет семь?
- Да–а…. (с таким видом обычно говорят «да, были времена» с легкой задумчивостью и тенью воспоминаний). Ну, ладно, пока. Бог даст, свидимся.
И уланы отправились дальше по своим делам.
Толстов подумал немного, будто прислушивался к мыслям. Затем вынул из под рубахи задрипанный блокнот, карандаш для рисования бровей, и вывел на бумаге удачное место, чтобы потом не забыть:
«12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в четырнадцати верстах от Ольмюца и на другой день…»
Сзади окликнули:
- Толстов, опять в толстовке? Опять не по уставу одеты. – Сделал замечание командир. – Если б не война закатал бы вас на губу.
- Губу-то раскатал. – Пробурчал Лев.
Офицер подошел ближе:
- Разговорчики… Я, конечно, понимаю, что вас называют зеркалом русской революции, но для меня вы – тьфу! – сверчок в прелых тапках…. Пока что, я тебя, сукин сын, на месяц отлучаю от канонирства. И что-то мне подсказывает, что это только начало.
А теперь, живо за работу, а то за бруствер пойдешь.
Ну, чё встал? Я сказал «пулей!»
Рядом с нужным шатром лежала горка ядер с основанием в шесть штук, заменявших подполковнику гантели. Каждое утро Кривцов ими жонглировал и делал жим.
Батор отвалил полог и вошел внутрь. Полковой командир сидел у стола за подробной картой местности. Глядел и задумчиво пытался отколупать от нее город Мыглиж. Возле руки дышал тонкими струйками пара стакан глинтвейна.
Рядом со стулом стоял барабан, на котором расположились пара пистолетов, пороховница, сабля и абы как свернутая портупея. Из под карты на вошедшего глядела своим окуляром подзорная труба. Подпоручик направился к столу и заметил, как в линзе его силуэт – отражение двинулся тоже.
- Ваше высокоблагородие, вот.
С этими словами Чолтон-Жагсар протянул документ.
Алексей Георгиевич отвлекся от своих мыслей, прочел написанное Груздовым. Порылся под картой и поставил под писаниной специально сделанным штампиком «Претворить.». Только перед этим посмотрел, не выйдет ли оттиск вверх ногами. Затем вывел карандашом загогулину, означающую роспись. Отмахнул рукой, давая понять, что разговор закончен.
- Получай.
- Большое человеческое спасибо.
Крупных сражений, ведших к колоссальным жертвам, пока не происходило. Имели место мелкие стычки, выпады, которые и боем-то назвать было стратегической ошибкой. Такое ведение носило характер напоминания о том, что никто не дремлет. Обе стороны заняли выжидательную позицию.
Вновь регулярно заработала полевая почта. Провели телефон, и теперь можно было иногда связываться с домом через «алло, барышня». Международные звонки брала на себя государева казна.
Для профилактики и снятия эмоционального напряжения ввели норму пятьдесят граммов водки на солдата. Хотя те умудрялись доставать и самогон. Кому-то присылали в письме, кто-то довольствовался и болгарским.
По иронии судьбы лучший самогон считался у егеря Шустова. Его покупали даже офицеры, посылали денщиков.
Те предусмотрительно интересовались:
- Сколько градусов?
- 36,6. По Цельсию.
- Ду-ура. Крепость какая?
- Крепость отменили в 61-м году!
Одному ополченцу откуда-то с берегов Волги присылали черную икру. Он ел ее ложкой прямо из конверта. Семейные, верно, выдоили в письмо целого осетра.
С целью ознакомления стали ходить поротно обзирать окрестности. Искали достопримечательности. Ходили зырить на жизнь аборигенов. Кормили болгарских детей конфетами.
В начале июля Батор получил первый орден. И потом всю жизнь хранил его в коробочке из под зубного порошка:
Вернувшись с ночного дежурства, подпоручик Шульгин лежал на своей кушетке, уткнувшись загривком в мягкую подушку. Спать не хотелось. Он отложил бильбоке и предложил сидящему рядом Батору:
- Не хотите ли посетить second sex?
- За сегонд сэкс орденов не дают.
- Согласен. Ну и что?
- Хорошо, пойдемте.
- Всё уже проверено. - Шульгин довольно засмеялся.
А хозяйка у них страх как хороша!
- Верно, зовется как-нибудь, мадам Ми-Ми? – с иронией спросил Батор.
- Нет. Анджелика Горджечкова.
Брат у ней в болгарском сопротивлении. А ей чего сопротивляться? она на всё согласна.
- Сейчас выйдем из лагеря, – воодушевлено продолжал тараторить Шульгин, - налево повернем, через луг, через деревню, вдооооль по Пи-и-итерской, в самый край, а там «красные мельницы», вертеп и радость.
На лугу неимоверно бузили кузнечики, сопровождая своим стрекотанием траектории бабочек.
В траве, которая была по пояс, не то мелькнуло, не то показалось что-то синее. Приблизились. На земле лежал крестьянин. И был, казалось, совершенно доволен жизнью.
- Эй, ты что здесь делаешь?
Мужичок лениво приподнялся на локте.
- Отдыхаю, товарищ.
- А мы идем к девочкам, - сказал Шульгин, - а ты как был болгарином, так болгарином и останешься.
Чолтон-Жагсар показал пятерку.
- Малой толикой откупиться думаешь.
- Это не тебе. Это я показываю, что я кредитоспособен.
- Ты что? – удивился Шульгин, – меньше, чем в пол – ста не уложишься.
- Я и говорю, сидя неудобно. Вот, видите, я тоже лежу. Дайте прикурить.
Подпоручики оставили ему, на всякий случай, пару папирос. И отправились дальше.
Они уже проделали значительную часть пути, когда Шульгин вдруг спросил:
- Слушай, а к чему такое снится: я лежу при смерти на крышке гроба при полном параде. А тут подходит старик в брусничного цвета сюртуке, пристегивает мне шпоры. И все собравшиеся просят меня станцевать польку.
- Скоро август. – Ответил Батор.
- Да ну?
- Точно. Это всегда так. Как только такое начинает во сне видеться – жди августа. А еще может барсук трехпалый к этому же сниться.
Как и было сказано ротными следопытами, у ярко-желтого домика повернули направо. Солнечный луч попал в окно хаты и осветил ее. Стало все видно. Крестьянский быт офицеров не интересовал, но почему-то они посмотрели через окно внутрь. Там сидел коротко стриженый человек. Столовался турок - поедал перцы. Шуровал в миске ложкой, и отправлял ее не иначе как в рот. Соус блестел на свисающих по бокам сосульках усов.
Подпоручики, пригнувшись, поспешили к двери. Батор чувствовал адреналин, острое волнение от скорой схватки, когда один на один, когда видишь глаза противника и возможность его пленения. Но и тревожащий страх, потому как турок мог оказаться опытным рубакой. Все это смешивалось в какое-то острое восхитительное чувство, которое не передать.
Прямо перед ними дверь неожиданно открылась, и на пороге показался старик с пустой крынкой в руках. Увидев русских офицеров, он вздрогнул, и бросил мимолетный взгляд себе за плечо.
- Вы хозяева? - Нашелся он тотчас. – А я пришел, никого нет.
Шульгин схватил прощелыгу за худую шею, выдернул из проема. А чтоб старикан не поднял шум раньше времени, запер его в удобствах на улице.
У входа Батор наскоро помолился, сбросил китель на руки оторопевшего Шульгина – мало ли что может случиться - и с криком ворвался внутрь, треснулся лбом о низкую притолоку, но даже не заметил этого.
Ворвался и прыгнул на турка. Тот вскочил, табуретка с грохотом отлетела прочь. Схватился за саблю. Парировал удар нападавшего, снова удар, из под лезвий чиркнулись искры. Сапоги забуткались по пыльному полу. Кавказская овчарка хозяина в испуге забилась под кровать. Турок пыхтел, и капелька пота потекла по уже посиневшей после утреннего бритья щеке. Порывистое дыхание доносило запах фаршированного перца. Батор был готов подтвердить на присяге, что перца.
Сзади вырос Шульгин, который и сам хотел схлестнуться, но уступил.
- Помочь? – спросил он.
- Держи мундир! Не замарай! Выйди отсюда! Здесь пыльно! – успевал говорить Чолтон-Жагсар резаными фразами между ударов.
Шульгин вышел, положил доверенный ему пиджак на лавку возле хаты, и все же вернулся. Улан к тому времени завладел инициативой, отбил выпад ятагана, вынул и направил на иноземчина пистолет, и закричал единственное турецкое слово, которое знал:
- Бон суар!!!
Еще одного, в бане, взяли тепленького.
Вот и вышло Батору, помимо ордена, еще и повышение по службе. Был он просто подпоручик, а стал еще и «молодец».
Из–за отсутствия боевых действий, некоторые роды войск частично расформировывали.
Артиллеристы получили приказ отступать. Не хватало бомбардиров за Плевной, и в московских цирках был острый дефицит опытных фейерверщиков для работы с пиротехникой.
Пушкари разошлись в разных направлениях, хитро моргая и подмаргивая напоследок. Хитрый морг глазом оправдался ночью, когда внезапно раздался колоссальный взрыв. Ухнуло так, что во всей округе затряслась земля, всё заходило ходуном. В палатках опрокидывались кровати, с лязганьем по полу катались миски.
Оказывается, артиллеристам забрать с собой весь порох было нельзя, вывозные пошлины из Болгарии оказались слишком высоки, а раздать его не могли. Поэтому напоследок все что осталось – 110 бочек пороху, они заложили в пять больших мин.
После достопамятного взрыва, с обеих сторон будто резьбу сорвало. Действия захлестнули, тишина рухнула, и все пошло яростными накатами, развиваясь заново. Артиллеристы вернулись на исходные позиции. Пороха не было. Его привезли только через неделю.
Канонада впивалась в уши занозой, и покоя от нее не было.
За минную проделку фельдцейхмейстера разжаловали до буфетного фельдфебеля. А хотели и вовсе сорвать погоны, но нашлись влиятельные покровители.
Новоиспеченный фельдфебель хотел застрелиться. Прострелить насквозь голову. Но огнестрельное, а равно как и холодное оружие (ножи, кинжалы, сабли, штыки) отобрали. Оградили от колюще – режущих предметов, в том числе, от вилок и щипчиков для ногтей. И на период душевного кризиса и морального упадка отобрали ремень, шнурки и даже портянки, чтобы не удавился.
Бомбардиры же прокомментировали ситуацию так: «Да было бы о чем чесаться».
Несмотря ни на какие условия погоды, война с переменным успехом продолжалась во всеоружии. Шаг за шагом. И время, медленно, но верно приближалось к последнему году старого столетия.
Боевые активии переходились из одного в другое. Русская армия стояла на позициях, но не цепко. Могли в любой момент отступать, но пока это было как-то без надобности.
В сорока километрах позади маячила Шипка. К этому городу относились настороженно. Название не на слуху, да и неуютное какое-то. Шипка. Как будто шип. Подшипник. Или шапка. Не разберешь, и это еще более запутывало.
И одеял верблюжьих не было.
С наступлением темноты на лагерь накатывала скука. После того, как о голову одного обер - лейтенанта разбили последнюю гитару, делать стало совершенно нечего. Разбивший, предался всеобщему бойкоту и ходил сам не свой.
Хандра продолжалась, пока один из офицеров не придумал следующую игру. На гладкую поверхность стола клался маленький кусочек бумаги, и игравшие, по очереди, с одного места, должны были дуть на него так, чтобы клочок тронулся с места. Проигрывал тот, после дувка которого, бумажка падала со стола.
За этой игрой стали просиживать часами. К концу вечера, от постоянного дутия, у каждого шумело в голове и пересыхало в горле.
Батор в эти игры почти не играл. В другие тоже. У него было свое занятие, которому он отдавался целиком. С дотошной тщательностью чистил свой мундир. Денщик попал в госпиталь с подозрением на ранение в ляжку и развившуюся вследствие этого депрессию. Он отказывался показывать свое «пулевое ранение» кому-либо, кроме доктора.
Чистая форма обязательна. Но Батор ее прямо вылизывал и полировал, не оставив и здесь, вернее, оставив и здесь свою привычку.
Прятаться, кланяться пулям было совершенно невозможно. В голову приходило снимать мундир перед боем, но первое, это не по уставу, а потом, его в таком виде могли принять за чучмека, и покрошить свои же.
Иначе мундир стремительно пачкался. От такого почти безвыходного положения опускались руки. Хорошо хоть цвет мундира был немаркий.
Некоторые однополчане посмеивались над такой странной привычкой. Война. И в кристально белых перчатках редко кого увидишь. Разве, только соколов, взлетевших в чинах. Но Батор не обращал на это внимания. И всё говоримое относил не более чем к шутке, что так и было - сослуживцы палку не перегибали, памятуя о той известной дуэли.
Форму свою он, если удавалось сушил, а после, до остервенения оттирал щеткой. Пользовал универсальные пятновыводители. Выписывал импортные средства по уходу за мундирным сукном.
По слухам, турки обрели сорокатысячное подкрепление, сформированное в Черногорье. Главнокомандующим был Сулейман – Паша. Сулейман Павлович. Фамилию разведке выяснить не удалось.
Левый фланг держал генерал Барщинский. Для обороны там даже соорудили мощные укрепления. Из-за схожести по фамилии с Багратионом, с позицией Багратиона при Бородине, а также смутно помня, как для последнего Бородино закончилось, вице – командующим флангом был назначен генерал Кутузьин. Уж этот-то никуда не денется.
Турки наступали тесными сплоченными рядами, хотя на них это было совсем непохоже. Обычно они суматошно бежали, выпучив глаза, и кричали «Алла, Алла...».
- На психику давят. – Худощавый артиллерист в лихо надвинутой на бровь каракулевой шапочке и бородкой, пущенной по нижней челюсти, коротко сплюнул перед собой прилипшей к губе махориной. Сощурил глаз.
- Заряжай! Поправка на ветер 0,7.
- Пли!!
По врагу хлобыстнули, и было видно, как при попадании взлетел фонтан из поверженных турок…
Батор находился на предписанном месте, ожидая атаки. Слева, за ближайшим холмом громыхнул, забарабанил пулемет. Посыпалась штукатурка.
- Г ‘ т-о-о-о-о-оооовсь!!
Батор, с легким шеньком о ножны, оголил саблю. Удерживал поводьями нервно переминающегося с ноги на ногу Бургута.
Метрах в двухстах что-то заорал Груздин. Из-за грохота ничего было не расслышать. Было лишь видно, как он в крике раскрывает рот.
Взрыв. Груздин упал на колени, нашпигованный осколками гранаты, завалился на бок.
- В атаку!! – порвало воздух.
- Вали басурман!!
Батор дал шенкеля, вмешался в атакующую лавину кавалерии.
Известие, о том, что капитан Вахрушев с тремя ротами попал в окружение, пришло на исходе дня.
Выручка требовала срочной перестановки сил. Кривцов, на свой страх и риск пошел выручать зарвавшегося офицера. Вместе с ним ушла значительная часть полка, и Батор в их числе.
Успели. На суматоху сбежались еще турки, кто-то из русских. Схватка затянулась, дождалась вечера, и всё же склонилась в пользу русской кавалерии. Вахрушева отбили.
Отступая, Кривцов кинулся на прежние позиции, но по дороге ввязался в еще одну потасовку. Там этот день и закончился.
По возвращении недосчитались восемьдесят два улана.
Утром вышли на поиски, забрать убитых и раненых. Ранний туман, еще не пронзенный солнцем, смешивался с сочащимся от земли дымом.
Спугнул турок, которые дорезали раненых противников. Они вскинулись в седла и исчезли, будто утренние тени. Тихо, не вступая в стычку.
Убитых сгружали в телегу.
Батора нашли одним из первых. Он попал под слепой гренадерный огонь, который открыли турки по месту сражения, в надежде кого-то зацепить напоследок.
Чолтон-Жагсарский жеребец дергался в коротких судорогах, так и не умерев за ночь.
Батор лежал между взрывными воронками от гранат, лицом уткнутый в землю. Перевернули. Запекшаяся кровь вперемежку с грязью покрывала всю правую часть его лба и щеку. Глаза были открыты.
На лице, угрюмом и мрачном, застыла неприятная гримаса бессильной досады – осколками мундир был безнадежно изорван.
Коммент.: - фараон – первокурсник, новичок военного училища