«…Вот уже ты сам себе хозяин.
Можешь ни с кем не расставаться.
А надо не надо – расстаёшься.
Добро бы со знакомыми –
С друзьями!…
С любимыми!
Зачем расставаться с любимыми?
Ради других любимых?
С которыми тоже расставаться?
А с ними ради чего?
Ради того, чтобы, наконец,
Расстаться со всеми вместе?»
Драм. Ал. Володин
Метель с раннего утра занавесила окна плотной, непроницаемой шторой. Уже давно рассвело, но утро больше похоже на вечер. Снежная, какая-то удушливая мгла заволокла весь двор, и дороги на улице. Почти не видно домов напротив, пропадающих, как миражи, и еле угадываемых за бешеной природной напастью. В квартире впору зажечь лампы. В безлюдных комнатах темно, зябко и очень тихо. В какой-то недоброй, почти зловещей тишине назойливо тикают напольные часы в столовой, да монотонно капает вода из подтекающего крана на кухне.
Некуда спешить, никто не ждёт, ничто не торопит… Стоп! Как это «не торопит»? А заказы, а сроки сдачи работ?…
Прикованый к инвалидному креслу, художник Борис Ведомский сидел у окна и думал, как «разрулить» своё нелёгкое, скажем, положение. Во-первых, ему просто необходимо работать. Он не мыслил себя без ежедневного, многочасового труда у мольберта. К тому же приближается время сдачи срочного заказа. Он взялся за реставрацию старинной иконы из городской галлереи, сгоряча не подумав, какой это каторжный труд. Именно сейчас преодолевать все эти трудности ему особенно сложно.
Кроме того, не закончены два портрета, заказанные Министерством Культуры. А копий с картин Васнецова для музыкальной школы и натюрмортов для Дома ветеранов сцены давно дожидаются терпеливые заказчики…
…Но какие в природе случаются чудеса! Борис не мог оторвать взгляда от окна. Неизвестно почему, в том месте, где всегда находилось небо, за устрашающей снежной круговертью вдруг образовался крохотный просвет. Сквозь непроглядную пелену внезапно пробилось солнце и раскинуло всего четыре сияющих луча, как огромный, величественный крест. Его концы без чётких очертаний, светились размытым, будто неоновым светом. Сам же солнечный диск посреди этого скрещения был похож на открывшийся в недосягаемой вышине вход, в совсем другой, неизвестный на земле, сияющий, фантастический мир со своими горами, долинами и реками.
«Интересно, что там внутри? Вот бы заглянуть… », - любуясь завораживающей картиной, мечтательно подумал Борис. А куда заглядывать? Уже и нет ничего. Снова замело, запуржило, все чудеса мгновенно смыло и унесло… Тут Борис опомнился, и его мысли приняли вполне реальные формы. Мечты мечтами, а ему было о чём подумать здесь и сейчас.
Как он будет доставать краски и холсты? Пока кое-какой запас имеется, но при нынешней непогоде ему самому из дома не выйти и машину не завести. Как вообще справляться со всем хозяйством? Он же привык, что в доме обязательно суетятся заботливые, любящие женщины, которые обеспечивают ему, инвалиду с детства, комфорт и все жизненые удобства. А ведь ещё недавно именно так всё и было…
Борис Ведомский всегда ощущал себя мужчиной вполне самостоятельным. Но просто необходимо, чтобы его избавили от досадных мелочей, отвлекающих его, талантливого, и, без ложной скромности, известного художника, от самого главного! А ведь без них тоже не проживёшь…
Столько друзей и знакомых! Но вот случилось же, что Борис в самое трудное время остался совсем один. Годами двери его дома были открыты для всех чуть ли не круглосуточно. Мать, сестра и обязательные при нём жена и многочисленные подруги постоянно находились рядом. Ему некогда было горевать по поводу несправедливости судьбы. Да многие здоровые не могут похвалиться такой насыщеностью жизни, какой располагал Борис.
Выходит, всё в прошлом?…
Когда возраст и болезни подбираются к нему ползучими гадами, так и норовят укусить побольнее, лишить прежней, неистовой тяги к жизни, именно сейчас, он остаётся один. Где же справедливость? Пока была жива сестра Варвара, тянувшая на себе всё хозяйство, его последняя жена Мирра, тоже художница, находилась рядом с ним. Им было хорошо вдвоём: два профессионала, всегда есть темы для бесед и споров, есть спутник для поездок на этюды. Кроме того, хотя Борис не привык выражать это чувство словами, но он любил свою жену.
Мирра, увлеченная своей собственной работой, временами не замечала успехи мужа, но Борис очень дорожил её мнением, считался со вкусом и талантом. К тому же она была просто красивая женщина. А красоту Борис умел ценить, как никто другой. Когда же не стало Варвары, всё вокруг круто изменилось. Бедная его сестра в жизни ничего не имела, кроме хозяйства на плечах и любимого брата в преданном сердце. Девушкой, она собиралась стать певицей, но непоправимо пострадала от врачебной ошибки и лишилась своей надежды и гордости – сильного и красивого голоса. Она так и не вышла замуж и всю свою жизнь посвятила брату.
Сначала они заправляли всем хозяйством в доме вместе с матерью Натальей Васильевной. Какие пиры устраивались для друзей и многочисленных знакомых! Какие пеклись пироги, кулебяки и ватрушки! Сколько народу собиралось за их огромным, дубовым столом, занимавшим почти всю столовую от окна до двери! А увлекательные разговоры! А горячие, чуть не до драки, споры! Бывало, гости засиживались далеко за полночь, и нередко оставались ночевать. Тут бывали писатели, и артисты, музыканты и медики, философы и священики. Всех в этом доме принимали с почётом и уважением.
Потом мать тяжело заболела, а к концу жизни вообще перестала узнавать родных. Трудные настали времена и было уже не до пирогов… Но чай, пряники и свежие булки всегда были на необъятном, гостеприимном столе. И народ шёл и шёл «на огонёк». Почему их так притягивала обстановка этого простого и гостеприимного дома? Конечно, хлебосольная хозяйка и остроумный хозяин умели собрать и объединить гостей, поддержать беседу и «подкинуть» тему, увлекательную для всех.
Ну, а женщины, вьющиеся мошкарой вокруг обаятельного художника? Чем их так привлекал хозяин? Видимо, представительницы слабого пола ценили в нём не только остроту ума, но и настоящее мужское обаяние. Потому-то Борис всегда был окружён подругами и поклонницами и ни на день не оставался один. Если по воле судьбы уходила одна женщина, то на её месте неизменно оказывалась другая. Некоторые даже ссорились из–за него. А Борису льстило внимание и успех у женщин и примиряло с положением инвалида и ограниченностью в движении…
…Резкий звонок вывел Бориса из задумчивости. Он привычно подрулил к двери и впустил своего старинного друга, стоматолога Якова Львовича Трегубовича. Осанистый мужчина вошёл, весь засыпаный снегом, как Дед Мороз, аккуратно снял и отряхнул щегольскую куртку и задержался у зеркала, старательно причёсывая пышную, хоть и поседевшую, шевелюру. Он любовно вглядывался в своё отражение. И, хоть и был чем-то сильно расстроен, но видом солидного, подтянутого мужчины остался доволен.
- Есть будешь? – как принято в этом доме, прежде всего, спросил хозяин. – Загляни в холодильник и бери, что найдёшь. Можешь поставить чайник, я тоже составлю тебе компанию. Что-то я забыл, ел я сегодня или нет. Ну что, проводил?
- Да, проводил, - тоскливо пробормотал друг, - слушай, а кроме чая, у тебя ничего не найдётся? Что-то я совсем раскис…
Хозяин с пониманием кивнул и подкатил к тёмному, резному буфету. Покопавшись в его глубинах, извлёк початую бутылку коньяка.
- От самого себя прячу. Веришь, иногда такая тоска к горлу подступит… Но для дорогого друга ничего не жалко.
И они выпили молча, не чокаясь, как на похоронах, закусили остатками колбасы и сыра, обнаружеными в холодильнике
У Якова Львовича были свои причины для душевных терзаний. Большой любитель женщин и гуляка по натуре, виртуозно избегающий на протяжении всей жизни «цепей Гименея», совершенно неожиданно, не без помощи любознательных кумушек, обнаружил, что у него здесь, в этом же городе, растёт дочь, о чём он даже не догадывался. Стареющий красавец в результате сложных переговоров встретился с бывшей своей возлюбленой и их девочкой. А уже дома, в карусели непривычных раздумий он сентиментально представлял, как обретёт, наконец, семью, забросит старые привычки и проведёт остаток жизни, обласканый и ухоженый преданными, любящими существами. Но не всё так просто оказалось на самом деле. Мать с дочерью собирались вскоре уезжать навсегда из страны. И Яков Львович приехал к Борису прямо с проводов своей неслучившейся семьи.
- Да, проводил, - после первой рюмки горько жаловался расстроеный друг.- Понимаешь, Борь, когда я почувствовал на своей шее детские ручки и услышал прямо в самое ухо: «До свидания, папочка», я чуть с ума не сошёл. Ты же меня знаешь и помнишь, как я дорожил своей свободой. Но, наверное, эта мерзавка - старость не за горами, а ближе, чем мы думаем. Ты ещё прихорашиваешься перед зеркалом и гордо потряхиваешь кудрявым чубом, но внезапно наваливается жуткая усталость и тупое безразличие, а непонятное желание бросить якорь в тихой гавани посещает тебя всё чаще и чаще. Вот и бросил…
Яков Львович поспешно налил ещё коньяку и, не дожидаясь компании, одним махом опрокинул его в рот, не закусывая. Затем, помолчав, продолжал:
- Веришь, когда самолёт скрылся из глаз, со мной такое творилось…Я вдруг почувствовал, будто расстался с чем-то самым важным для меня, самым необходимым…
- Вроде зуба мудрости? – Борис хотел сбить друга с горьких мыслей и, по своей привычке, прибег к юмору.
- Иди к чёрту! Я с тобой серьёзно.
- Ладно, Яшка, прости. Я тебя отлично понимаю. Но ты же, как врач, заешь, что боль, сначала такая острая, потом всё равно притупляется. Да, к тому же все живы и здоровы, значит, есть надежда на встречу. Согласен? У меня тоже душа не на месте. Вот скажи, как мне быть. После Вариных похорон Мирра неожиданно укатила в Мюнхен. Я её не осуждаю: там работа, новые знакомства, перспективы, наконец. А желающих занять вакантное место моей жены, как бывало раньше, что-то не видно. Куда они все подевались? Прошли золотые денёчки…Ты же понимаешь, я не могу один… Конечно, может, я и заслужил, чтобы меня вот так бросили, как ненужную вещь? Я ведь тоже, вроде тебя, погулял вволю. Из-за меня не одна красотка проливала слёзы… Теперь сижу, раскидываю мозгами, как выходить из положения. Не няньку же мне заводить? Мужик я или не мужик!
Друг Яков сочувствовенно, качал идеально причёсаной головой. Но слишком был полон собственными недавними переживаниями. Вскоре он попрощался и, обещая позвонить «непременно завтра», ушёл. Борис вернулся к своим невесёлым думам...
…На похоронах Варвары было довольно много народу. Её любили все, кто приходил в их дом. Но поминки получились убогие. Остались за столом только Борис, три соседки по лестничной площадке, две школьные подруги – унылые тётки в чёрных одеждах, да Вадик – сирота, сын трагически погибших родителей, которого с детских лет они с Варей опекали. Говорили о покойнице только хорошее. Вспоминали смешные случаи из её жизни, восхищались, какая это была в молодости славная девушка. Кто помнил, хвалил голос, заразительный смех Варюши.
Вадик, измученый последними месяцами болезни приёмной матери, хлопотами с похоронами, выпил несколько рюмок водки и повёл нескончаемый разговор о том, как он возил её по докторам и больницам, доставал из-под земли редкие лекарства, устраивал консультации со светилами медицины.
Бедняге хотелось выговориться на людях, пожаловаться, как он теперь одинок и несчастен. Действительно, Варвара была для него всем: матерью, сестрой, другом. И юноша привязался к ней, как родной. Борис был далёк от роли воспитателя. Занимаясь своей собственной жизнью, он никогда не отказывал Вадику в серьёзном совете или в деньгах, не вникая в мелкие подробности его жизни.
Когда же все разошлись, долго прощаясь у порога, обещая видеться часто, помогать постоянно и не забывать, Вадик нетвёрдой походкой подошёл к Борису и слезливым, хмельным голосом спросил: «Что же с нами теперь будет, дядя Боря?»
Что тот мог ему ответить? Что всё наладится, что время лечит любые раны, что они не пропадут? Одним словом, всякую чепуху. Борис и сам не представлял, как жить без сестры.
Обращаться за помощью к посторонним людям ему не приходило в голову. Природная гордость не позволяла ни с кем делиться своими личными проблемами. Оставалась надежда, что вдвоём с Вадиком им будет легче справиться с бедой. Но у судьбы, видимо, были иные замыслы. Вадима вскоре забрали в солдаты.
Проводив Вадика, Борис остался совсем один. Друзья, конечно, звонили и забегали «на минутку», приносили в кулёчках гостинцы, сочувственно качали головами, но художнику и инвалиду нужна была совсем другая помощь…
… Метель улеглась только к вечеру. День незаметно перешёл в хмурые сумерки, а света так и не прибавилось. Ну, какая работа при электричестве? « Пропал день, ничего не успел, а заказчик хоть и терпеливый, но ему нет дела до моих проблем». Борис оттолкнул своё кресло от окна и пристроился к рабочему столу. Он бесцельно перебирал листы с набросками, эскизами и пробными вариантами заказных работ.
Неожиданно подвернулся конверт с фотографиями разных лет. Борис в глубокой задумчивости рассыпал их на столе. Вот живая и весёлая Варюха варит варенье в деревне Столпино, где они все проводили лето. Вот первая жена Люба с застенчивым, лучистым взглядом у берега озера на мостках встречает плывущего на лодке Бориса. Вот другая жена Вера с сигаретой и в широкополой шляпе Бориса гуляет с их псом по имени Тиша. А это последняя жена Мирра с букетом полевых цветов и в развевающемся на ветру прозрачном шарфе. А это маленький Вадик в школьной форме, с непокорной чёлочкой русых волос, падающих на глаза, держит за руку гордую Варвару… Все смеются, все требовательно смотрят в объектив, будто ждут от фотографа не только вылетевшей птички, но и чего-нибудь поважнее, чего-то очень хорошего. Его, Бориса, ни на одном снимке нет, потому что он сам и есть фотограф.
Вид фотоснимков, потянул за собой цепочку воспоминаний о старом, давно прошедшем времени. Вспомнилась первая жена Любаша, милая, душевная женщина, незаслуженно им обиженная. Борис, молодой, горячий и очень увереный в себе, прожил с первой женой десять спокойных, почти счастливых лет. Любаша закрывала глаза на мимолётные увлечения мужа, дружила с Варей и уважительно относилась к матери. Она успевала и работать, и выполнять все поручения Бориса, да ещё брала на себя большую часть домашних дел. Женщины отлично ладили, и в доме царил мир и порядок.
Потом так случилось, хотя вроде бы ничто не предвещало, неуёмный Борис познакомился с Верой, театральным художником. И, хотя его всё устраивало в семейной жизни, но душа требовала постоянного обновления. Вера была ни на кого из знакомых не похожа. Презирала условности, не оглядывалась на окружающих и, уверенная в своей неотразимой красоте, принимала многочисленные ухаживания мужчин, как должное. Но на роль временной подруги художника Вера не соглашалась. Борис моментально потерял голову, и Любаша сразу это поняла. Она, ни слова не говоря, собрала чемоданчик и ушла к себе, в крохотную комнату в коммуналке где-то на окраине города.
Наталья Васильевна и сестра были сражены этими изменениями: отпустил такую женщину! Но что он мог поделать? Желание постоянно утверждаться в своей роли настоящего мужчины толкало его на рискованые поступки снова и снова.
С этой новой женой он прожил беспокойных несколько лет. Жена вела себя независимо, не терпела контроля над собой и временами не ночевала дома. А однажды Вера уехала в Питер и там, как она написала Борису, «встретила свою судьбу». Его сильно обидел поступок жены, но таковы нравы в их свободолюбивой среде. Сковывать себя цепями обязательств многие люди творческой профессии просто не могут. Борис остался один...
Каково же было его удивление, когда однажды в дверь позвонила…Любаша. Уж, наверное, не без стараний сестры и матери, его первая жена узнала о переменах в жизни этого дома. И как-то так получилось, без лишних обсуждений и взаимных обвинений она осталась в их доме ещё на несколько лет. Борису было с Любой комфортно: она не вмешивалась в его работу, не надоедала лишними вопросами, не скандалила по поводу его многочисленых любовных приключений, была ровна и внимательна ко всем в семье.
Её обожали и мать и сестра. А он? Он к ней просто «хорошо относился»…
…Борис говорил по телефону то с одним, то с другим знакомым и уверял, что у него всё «в полном ажуре». Ну, не плакаться же в жилетку каждому, какой он несчастный и беспомощный! Ничего, как-нибудь прорвёмся! Хотя, как прорываться через такую гору обстоятельств, он пока не знал.
Вот своё прошлое он знал, никто не мешал ему оглядываться снова и снова назад. Может быть, там он искал истоки своих нынешних неудач? Может быть, чувствовал вину перед теми, кого, не задумываясь, обижал?..
…Когда же это случилось? А-а! В тот год они с Любашей жили в Доме творчества в Лазоревой балке, замечательно красивом месте на Оке. Работалось там, на удивление, успешно. Погода была замечательная! Ранняя осень, тепло, солнечно, ещё не все деревья оделись в осенние одежды, и смесь золотого, багряного и изумрудно-зелёного придавали особую прелесть местным пейзажам. Борис ездил на этюды на своём «драндулете» с ручным управлением. Любаша сопровождала его в этих поездках, иногда она садилась за руль, когда Борис окончательно изматывался от работы. Он так был увлечён новыми впечатлениями и свежими идеями, что готов был ночевать в машине, только бы не отрываться от работы.
Вот тут и появилась Мирра. Вся такая загадочная, в романтических, развевающихся одеждах, она казалась сошедшей на Землю с какой-то далёкой, незнакомой Звезды. И, главное, она первая проявила к Борису особый интерес, не дожидаясь, пока мужчина обратит на неё внимание. В разговорах касалась только возвышеных тем, хвалила его работы, расспрашивала о новых планах. Мирра была настойчива, требовала постоянного общения и однажды выразила желание сопровождать Бориса в поездках на этюды.
Так оно и получилось, что верная и преданная жена Люба, в который раз, отошла на задний план.
Когда они вернулись в город, Мирра усилили атаку на художника. Она регулярно приходила к ним в дом, непременно с цветами по сезону: то подснежники, то мимоза, то тюльпаны, то ромашки. А Борис не решался сказать ей, что терпеть не может срезаных цветов. Кончилось всё бурным признанием восторженной поклонницы, и Борис, как это случалось не раз, уступил натиску женщины, попавшей в сети его неотразимого мужского обаяния. Впрочем, кто у кого оказался в сетях, оставалось только догадываться.
И снова художник каялся перед Любашей. Он уверял её и сам себя, что это не минутное увлечение, а «большое чувство на всю жизнь» и надеялся, что она его правильно поймёт и, как это бывало и раньше, без скандалов и слёз отойдёт в сторону... Особого чувства вины Борис в себе не ощущал: « Что поделаешь, такова жизнь…» Скандал ему устроили мать и сестра, жалевшие и любившие Любашу, но хозяином дома считался Борис, поэтому все неохотно подчинились его решению…
…Да, и сейчас всё зависит от его решения. Только вот что решить? Мимолётной тенью промелькнуло в голове: «А не покончить ли всё одним разом?» Эта мысль не однажды посещала Бориса: как в жизни любого человека, случаются моменты слабости и отчаяния. Но он их мужественно преодолевал. А в молодые годы он вообще не чувствовал оторванности от жизни и одиночества в своём положении. Желание доказать, что с помощью сильной воли можно справиться с любыми трудностями, что не ему должны помогать, а он в состоянии придти на помощь любому из друзей, поддерживало художника всю жизнь.
Вот и сейчас Борис отмахнулся от коварной, серой мышью прошмыгнувшей, трусливой мыслишки и заставил себя, именно заставил, уютно расположиться под мягко светившим торшером, попивая чаёк из подареной Варей кружки. На кружке красовался кот, с такой лукавой мордахой, что, кажется, сейчас подмигнёт и замяукает: «Что, брат, закручинился? Вот увидишь, всё у тебя наладится, мяу-у!»
Борис с интересом профессионала рассматривал кошачью усмешку, инстинктивно уходя от сегодняшних проблем. Как ребёнок, отодвигая их решение на-потом, он будто бы ждал, что кто-то большой и добрый придёт и… одним взмахом руки разведёт все тучи над головой. А пока ему проще и приятнее окунаться в воспоминания о былом…
…Да-а, какие у них тогда с Миррой наступили счастливые дни! Они были так поглощены друг другом, что ничего вокруг для них просто не существовало. Ничего, кроме их страсти, природы и работы. Они отправлялись в дальние поездки на этюды почти ежедневно. Какие замечательные места открывали влюблённые для себя! Взять хоть бы эту просёлочную дорогу по пути к деревне Великаново. В этой деревне они провели целую неделю. А вела к этому живописному месту аллея из фруктовых деревьев.
Вдоль просёлочной дороги, по которой беспрестанно громыхали и поднимали тучи пыли самосвалы и трактора, протянулись ряды яблонь, груш и слив, покрытых толстым слоем жирной грязи. Поникшие от поспевающих плодов ветви почти касались измученной, голой земли. И было ясно, что никто не поможет им освободиться от этого бремени. Ну, в самом деле, кто додумался сажать яблони и груши вдоль пыльной, заезженой дороги? Кому эти фрукты, вызревшие в атмосфере бензиновых паров и не оседающего, стоящего столбом, пыльного тумана, могут быть нужны? Красиво? Да, очень! Ещё бы эти плоды хорошенечко отмыть… Но это уже на взгляд художника. А любой прохожий подумает, будто нельзя посадить вдоль дороги что-то другое, такое же пышное и зелёное, но без этого издевательства над благородными фруктовыми деревьями. Борис с Миррой долго ещё вспоминали эту аллею никому не нужных даров природы. Но зато уж этюды они там писали до изнеможения…
…Господи! Борис очнулся от наваждения. Да, они могли себе позволить жить легко и просто, не заботясь о завтрашнем дне и сегодняшнем обеде и ужине. Еда появлялась на столе будто бы сама собой, уборка квартиры производилась в их с Миррой отсутствии. По возвращении домой они встречали любящих и преданых женщин. Казалось, у родных Бориса нет другого предназначения, как служить своему обожаемому сыну и брату. А ведь ему не приходило тогда в голову чем-нибудь облегчить жизнь матери и сестре, порадовать вниманием, проявить заботу. Все их труды принимались, как должное.
Нет, один раз в голову всё-таки пришло. На день рождения Варвары. Они с Миррой, как всегда, отправлялись на этюды, и вдруг Борис перехватил взгляд сестры. В нём было столько тоски и даже ревности, что он в одно мгновение всё переиграл и позвал Наталью Васильевну и Варю отправиться вместе в сентябрьский лес. Мать плохо себя чувствовала, а, скорее, не хотела мешать молодёжи.
Бабье лето… Всё в нём ласковое: и солнце греет без ярости и ласкает ветви кое-где ещё зелёных деревьев. Небо не раздражает глаз резкой синевой, а затянуто лёгкой, полупрозрачной дымкой и глядится в озёрную воду спокойно и ласково. А вода в озере нежно рябится от лёгкого ветерка, который играет с приозёрными травами и ерошит пёрышки сытым, спокойным уткам.
Аромат сентябрьского леса не сравним ни с чем. Густой настой из запахов влажной земли, уже начавших опадать листьев и резкого грибного кружит голову. Он так аппетитен, этот витающий в воздухе грибной дух, что хочется крикнуть: «Ну, где же вы, ребята? Кузовок-то вот он, полезайте сами!» Это нетерпение, желание увидеть кузовок полным так велико, что вместо долгого и упорного поиска каждого гриба плюнешь и отправишься на рынок. Так Борис с Миррой и поступили, не дав Варваре насладиться именно терпеливыми поисками. Они, такие скорые на решения, на маленьком базарчике около станции пересыпали у бабки из корзинки себе в пакет крепенькие грибочки, с плотно надвинутыми на стройные ножки красными, коричневыми и жёлтыми шляпками. И поспешили домой, воображая, что урожай в сумке собственноручно ими собран и выстрадан.
Борис даже застонал, вспомнив, как огорчалась Варя: «Ну, кто так по лесу ходит? Что вы озираетесь по сторонам? Вниз, вниз глядите. Как в гостях или на выставке, ей Богу! Работайте, нагибайтесь, ищите». Они же оба смотрели совсем не под ноги, а любовались густо синими тенями под раскидистой ёлкой, лёгким, ажурным кружевом берёзовых ветвей, пронизаных ласковым, осенним солнцем. Приходили в восторг от изумительных по богатству оттенков мхов и лишайников на стволах старых деревьев и у их подножья. Ну, что поделать, если весь мир художником видится по-другому, по-своему? Бедная Варя…
Когда не стало сначала матери, а потом и Варвары, все домашние заботы обрушились на Мирру. Она, не привыкшая к бытовым трудностям, лишённая возможности полностью отдаваться своей работе, запаниковала и сильно приуныла. Кончились их беззаботные прогулки, на них обрушились суровые будни. Борис всё чаще болел, лежал в больницах, возвращался домой раздражённый и угнетённый. Ему требовался постоянный уход, душевная поддержка, к чему жена не была готова. И многочисленные друзья куда-то все сразу подевались. Денежные затруднения дополняли картину и без того нелёгкого житья.
Однажды Мирра пришла к Борису и смущённо поведала, что ей предложили работу по контракту, для чего надо уехать в Мюнхен на два года. И она не в силах отказаться… «Тебе надо найти помощников по дому»,- услышал он от неё деловой совет.
Вот и всё.
Друзья издалека поахали, поохали, но реальной помощи от этого не прибавилось. Только сердобольные соседки по лестничной площадке забегали с предложениями то молока купить, то хлеба, а то и посуду помыть или пол на кухне подмести. Но это же не выход. К тому же Борис был горд и жалости к себе не допускал.
С горечью Борис вспоминал этот дом, когда-то полный гостей, шума и веселья. И разговоры, разговоры…Так и звучит в ушах голос одного забавного старичка, историка, завсегдатая их собраний: «Господа! В новой книге Дена Брауна альтернативная версия исторического факта существования Христа, как обычного смертного на нашей земле, выглядит вполне правдоподобно». Да, покричали они тогда знатно. Где он сейчас этот историк? Один раз позвонил и пропал. Ну, да Бог с ним.
Борис в задумчивости вертел в руках зубочистку и то использовал её по назначению, то чертил что-то тупым концом на столе. «К соседкам что ли пойти? Они женщины отзывчивые, хоть поговорим по душам». Он вывел свой «транспорт» из квартиры, запер дверь и нажал кнопку звонка соседей.
Рядом жили три незамужних женщины: Рита, Тоня и Зоя Владимировна. Это были мужественные труженицы, упрямо сражающиеся с новыми, жестокими временами и добывающие средства на жизнь, кто чем может. И неважно, что ещё в недалёком прошлом это были журналистка, педагогог и музыкант. Сейчас женщины не гнушались любой работы и изо всех сил старались не поддаваться унынию и поддерживать друг друга.
- Борис Михайлович! Добрый вечер! Что случилось? Купить надо что-нибудь или приготовить? Заходите, - Рита гостеприимно распахнула дверь пошире. Художник преодолел порог и въехал в просторную прихожую. Квартира эта всегда ему нравилась, она была удобной, просторной и красивой. Как будто сам архитектор любовно строил её для себя, но почему-то передумал и уступил соседям. Борис, как художник, острым взглядом отмечал и продуманость планировки, и удачное освещение, и форму окон и дверей. Его собственная квартира, по сравнению с этой, казалась тёмным и мрачным казематом. Он всегда с удовольствием заходил к соседкам, у них было уютно, чисто и очень спокойно.
- Пожалуйста, проходите на кухню, мы в карты играем. Присоединяйтесь. - Борис, ловко управляя коляской, въехал на кухню.
- Внимание! Дама «треф»! Я кончила.
- Минуточку! При чём здесь «трефы», когда «пики» козыри? Не-е-т, извините, это я кончила.
Женщины были увлечены игрой, и Борис пожалел, что разрушил их маленький, тихий мирок покоя и отдыха. Но все трое вскочили, засуетились, поставили чайник на плиту, стали выставлять на стол немудрёное угощение. Борис спохватился, что явился в гости с пустыми руками. Но женщины искренне радовались его визиту. Они хлопотали, подливали ему чай, подкладывали пряники и вафли.
В их компании одинокому мужчине стало немного легче. Он расслабился, разговорился, опять почувствовал себя интересным собеседником и ценителем женского общества. Художнику было о чём рассказать, ведь он объездил в молодые годы всю страну, и приключений хватило бы на десятерых участников. Хозяйки слушали его с интересом. А он время от времени поглядывал на часы и напоминал себе, что всего лишь в гостях, и скоро придётся возвращаться в свою пустую квартиру.
Внезапно, их тихие посиделки нарушил деликатный зонок в дверь. Время было уже позднее, и Рита с осторожностью подошла к двери. С кем-то она там, на площадке, в полголоса поговорила, потом вернулась на кухню радостно взволнованая: «Борис Михайлович, это к вам». Художник, недоумевая, кто бы это мог быть в такой поздний час, вежливо раскланялся с соседками и направился к выходу. У его собственной двери, на площадке стояла… Любаша. Она взволнованно прижимала к груди сумку, лицо горело пятнами нервного румянца: «Здравствуй, Боря! Я вот узнала, что… ты остался один…и…подумала, может, тебе нужна помощь?»
Борис от волнения никак не попадал ключом в замочную скважину. Любаша нервно топталась на лестнице, не в силах ему помочь. Рита, всё ещё наблюдавшая за этой сценой, отняла у соседа ключ и ловко открыла дверь. Когда они оказались в квартире, и художник несколько успокоился, ему вдруг пришла в голову одна забавная мысль: «…Это которая же у меня по счёту? Четвёртая, что ли? Она же и первая, если я не разучился считать. Ну и шуточки у тебя, Господи!» Но самому Борису было не до шуток. Сморгнув непрошеную влагу, застилавшую глаза, он произнёс своим особым голосом, которым разговаривал только с нравившимися ему женщинами: «Какая же ты умница, Любушка, - и, помолчав, пока она снимала пальто, добавил, - и красавица. Спасибо тебе».
Она, не скрываясь, вытирала глаза платком. Её снова принял этот родной для неё дом, который так притягивал Любу всю жизнь. Дом, подаривший ей столько счастья и причинивший столько горя. Но она не станет поминать зла.
Будь у Бориса платок, он бы тоже вытер глаза. Но так раскисать на глазах у женщины – ни за что! Он же мужчина, хозяин в доме. И почему он так долго не вспоминал Любу? Единственно родной человек…Он так виноват перед ней…
Когда Люба поздним вечером всё ещё занималась чем-то на кухне, художник Борис Ведомский, растроганно прислушиваясь к таким уютным, домашним звукам, вдруг подумал: « Всё правильно. Выходит, я опять женат…Что бы такое для неё сделать? Может быть, нам обвенчаться? А что! Красивый обряд, свечи, хор…И возраст здесь не при чём…Любаше понравится»…
Май 2007 года.