Имена героев Лолиты Набокова

Московский государственный университет
имени М.В. Ломоносова
ФИЛОСОВСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
Кафедра эстетики





Курсовая работа


Имена персонажей в романе В.В. Набокова «Лолита».















Студента 2-го курса
философского факультета

Гендина Д.Д.




Научный руководитель:
профессор Мигунов А.С.










Москва
2007 год.


План:

1. Предварительные замечания.

2. Назначение имени. Имя человека и имя литературного персонажа.


3. Анализ имён персонажей романа «Лолита»:
 
 А) Четыре главных героя: Лолита, Гумберт, Шарлотта, Куильти.
 
 Б) Второстепенные имена: Аннабелла, список имён одноклассников Лолиты.
 
 4. Итог: смысл имён в романе.






































Предварительные замечания. («Бонус к курсовой работе»).

В октябре 1971 года в Монтрё, где жил тогда Набоков, К. Хоффман берёт у писателя интервью для немецкой телекомпании «Bayerischer Rundfunk». Знамениты последние слова из этого интервью, которыми заканчивается оно само, а также весь десятитомник Владимира Набокова, собранный к его столетию в 1999 годуСанкт-Петербург, «Симпозиум» – единственное пока издание в России, претендующее на звание «собрания сочинений». Я привожу последний абзац целиком:
«”Суета сует*”
Эта фраза – всего лишь софизм, ибо если она справедлива, она и сама “суета”, а если нет, значит “всё” – неверно. Вы говорите, что она представляется моим главным девизом. И я задумываюсь: неужели в моих книгах и впрямь так много гибельного разочарования? Гумберт разочарован, это очевидно; разочарование уготовано и иным из моих негодяев; полицейские государства в некоторых моих романах и рассказах также терпят ужасное разочарование; но любимые мои создания, мои блистательные персонажи – в “Даре”, в “Приглашении на казнь”, в “Подвиге” и так далее – в конечном итоге оказываются победителями. Сказать по правде, я верю, что в один прекрасный день явится новый оценщик и объявит, что я был вовсе не фривольной птичкой в ярких перьях, а строгим моралистом, гонителем греха, отпускавшим затрещины тупости, осмеивавшим жестокость – и считавшим, что только нежности, таланту и гордости принадлежит верховная власть».
Перевод последней части на русский язык, сделанный Сергеем Ильиным, кажется не совсем корректным, по крайней мере, для философско-эстетического дискурса данной работы. Приведу ещё перевод из книги Л.Н. Целковой «В.В. Набоков в жизни и творчестве», стр.122: «…когда-нибудь появится такой исследователь, – писал** Набоков, – который перечеркнёт всё дотоле обо мне сказанное и объявит во всеуслышанье, что я был на самом деле жестким моралистом, преследовавшим порок, не поощрявшим глупость, потешавшимся над вульгарностью и жестокостью, а превыше всего ставившим талант, самоуважение, честолюбие и вместе с тем – добросердечие».
Набоков – моралист, пусть и эстетическое для него в абсолютных единицах превыше этического***. И «Лолита» – это высокоморальная мораль.
Философия нравственного была бы самой главной темой исследования «Лолиты», если бы эта тематика не была так сложна. Я бы посоветовал, однако, моим коллегам с дружеской кафедры этики Философского факультета МГУ взяться за эту тему, ну, а если нет, если никто не возьмётся там за «Лолиту», то мне самому придётся когда-нибудь к этому вернуться, что будет совсем другой историей. Наше исследование эстетическое, и оно будет посвящено проблеме имён персонажей, проблеме называния и наименования в литературе и в жизни (в жизни в меньшей мере). Однако прежде чем начать исследование Набокова, нужно чётко поставить себе задачу стать тем «замечательным исследователем», которого так ждал Набоков, причём это было бы тем самым честолюбием, которое Набоков так в людях ценил. Одним словом, я должен проявить максимальную набоковедческую честность. Иначе мы рискуем не только допустить ошибки, но обидеть память писателя своим роковым непониманием, как это было у первого набоковеда – у Эндрю Филда.
Что я понимаю под «максимальной набоковедческой ценностью»? Ответ прост: не говори о Набокове того, в чём ты полностью не уверен, даже не намекай. Хотелось бы пояснить это на примерах.
 *Книга Екклесиста или Проповедника, 1, 2.
**Интервью Набокова – это часть его литературного творчества, часто он сам их и писал, в письменной форме отвечая на объём вопросов.
*** Вспомним слова Гумберта, которыми заканчивается 31 глава второй части «Лолиты»:
The moral sense in mortals is the dutyWe have to pay on mortal sense of beauty. Так пошлиною нравственности ты Обложено в нас чувство красоты.
Брайан Бойд – признанный авторитет страны Набокова, так называемой «Набоковианы». Это превосходный биограф, тщательный и дотошный. Его труд колоссален. Но, увы, я вынужден признать, что это Сизифов труд (Б. Бойд «Владимир Набоков. Русские годы»). У Бойда биография получилась «мешаниной творчества и жизни»*. Лирических героев романов Набокова нужно отделять от личности самого автора (единственное прозаическое исключение, которое здесь имеет право существовать, – это «Другие берега»). Чепуха получается, когда, пусть только и у самых далёких от Набокова лиц, Гумберт Гумберт и автор действительного романа «Лолита» становятся одним целым только лишь потому, что ход повествования даётся от первого лица. Это абсурд, но Бойд абсурден в меньшей степени. Бойд серьёзно уверен в том, что Ганин и Машенька – это никто иные как Владимир Набоков и Валентина Шульгина. Да, есть что-то общее у Машеньки и Тамары из «Других берегов», но мы слишком хорошо знаем метод Набокова, метод, когда память и воображение смешиваются и вместе пишут текст. Нельзя отождествлять героя Набокова и самого Набокова на том лишь основании, что автор подарил герою какое-то воспоминание. Тем более нельзя приписывать памяти и фактам жизни то, что на деле – лишь полёт воображения. Бойд нарушил эти запреты, сделав какое-то дьявольское обобщение. Будет яснее, если я поясню.
В книге «Владимир Набоков. Русские годы» в главе №6 «Любовь и поэзия: Петроград, 1914-1917» Бойд даёт два грязных намёка на личную жизнь Набокова, превращая всё написанное им (и Бойдом, и Набоковым) в некий «Похаблит»**. Вот эти два намёка: 1) эпиграф: «Жадное, необузданное воображение Мартына не могло бы сладить с целомудрием», где перепутан студент Набоков и студент Мартын из «Подвига», 2) «В заветных уголках среди лесов Выры и Рождествено они Шульгина и Набоков, по мнению Бойда открыли радости плотской любви», где Набокова перепутали с чудовищем по фамилии Ганин из романа «Машенька», чудовищем, которое во всём почти разочаровано, в том числе и в Машеньке. Зачем Набокову выставлять себя моральным монстром? Зачем два раза писать об одном и том же, ведь о Шульгине он скажет в «Других берегах», где нет ни слова, ни тени намёка на плотское или нецеломудренное? Набоков не разочаровывался в Вале Шульгине, как Ганин в Машеньке, это разные люди, разные истории любви. То, что им обоим помешала революция, – совпадение. Вот что пишет Набоков в стихотворении «Первая любовь» 1930 года:

Твой образ лёгкий и блистающий
Как на ладони я держу
И бабочкой нелетающей
Благоговейно дорожу.

Здесь сам Набоков. Ганин в «Машеньке» перестает дорожить своей первой любовью, он избавляется от своей первой любви, избавляется ещё тогда, когда Машенька была с ним. И Ганин и Набоков могли бы сказать:

И всё давным давно просрочено,
И я молюсь, и ты молись,
Чтоб на утоптанной обочине
Мы в тусклый вечер не сошлись.


*Похожим образом рассуждал Бахтин о биографах Достоевского.
** Так называли студенты курс лекций Набокова по литературе. Однако само название чисто механически перешло к Набокову от предшественника, который вместо литературы больше интересовался личной жизнью писателей. Набоков не виноват.

Но Набоков всё же хотел бы этой встречи, а Ганину встречать было некого; любовь последнего рассеяна словно дым, чувства первого как-то жили на протяжении всей жизни.
В Машеньке, в истории Машеньки есть черты Шульгиной и истории Тамары, но это лишь мистификация, мистика совпадения, ловушка для наивных читателей, которые рыбой попадаются на крючок.
Набоков мог бы сам ответить Бойду. Любовь не может быть только физической, иначе она греховна, следовательно, грешна. Такова была философия любви человека Набокова, которая так не ясна «на всё просто смотрящему подростку с его нехитрыми чувствами и штампованными мозгами» Бойду. Бойд бы с тем же успехом мог выдать за биографию молодого Набокова, например, историю Гумберта и Аннабеллы. Ответим мы Бойду той «Машенькой», меткой цитатой из этого романа: «Деревенский озорник соединил их имена коротким, грубым глаголом, безграмотно начав его с буквы “и”». Этим озорником и был наш Брайан Бойд, спутавший самый неудачный роман Набокова с волшебной тайной жизни писателя. «Машенька» слишком зависима от эротики Бунина. Нелепо видеть в авторе «Лолиты» сторонника «сексуальной революции» (начавшейся с идей Фрейда, которые Набоков ненавидел) или попросту развратного человека.
Завершу своё предположение веской аргументацией из самого Набокова, из его «Предисловия автора к американскому изданию», когда он перевел и издал «Машеньку» на английском: «Читатель моих “Других берегов” (начатых в сороковых годах) не может не заметить некоторых совпадений (здесь и далее в это цитате курсив мой, – Д.Г.) между моими и ганинскими воспоминаниями. Его Машенька и моя Тамара – сестры-близнецы; тут те же дедовские парковые аллеи…Я не заглядывал в «Машеньку», когда, спустя четверть века, писал двенадцатую главу автобиографии, а теперь, когда в неё заглянул, был поражён тем, что, несмотря на выдуманные эпизоды (как, например, драка с деревенским хулиганом или свидание среди светляков в безыменном городе), настойка личной реальности в романтизированном рассказе оказалась крепче, чем в строго-правдивом автобиографическом изложении. Сначала я дивился, как это возможно, чтобы трепет и аромат уцелели, несмотря на требования фабулы и нарочитость вымышленных персонажей (из которых двое даже появляются – довольно искусственно – в Машенькиных письмах), особенно потому, что я не мог поверить, чтобы изощрённая фантазия могла соперничать с голой правдой. Но объясняется это просто: по возрасту Ганин был в три раза ближе в своему прошлому, чем я к своему в “Других берегах”». «Машенька» – не автобиография.

С одной ошибкой покончено. Теперь пример более или менее аргументированного исследования. Это моё скромное открытие, которым бы просто хотелось поделиться. Оно в сфере интерпретации текста, и эта сфера более относительна, чем биография писателя, но за мной будет стоять больше аргументации, чем за ошибкой Бойда.
Известно, что Аннабелла, первая любовь Гумберта, умирает от тифа. Об этом Гумбрет почему-то сообщает кратко, слишком кратко, будто бы его и не волновала её смерить. Этой смерти он посвящает отрывок последнего предложения 3-ей главы (первая часть «Лолиты»): «…а четыре месяца спустя она умерла от тифа на острове Корфу». Кого мы знаем, какого героя из классической русской литературы, который бы тоже умер от тифа, с кем бы можно было провести параллель и получить, таким образом, зацепку к этой таинственной смерти? Ответ, как бы это не показалось странным, учитывая отношения Набокова к этому автору, мы находим у Достоевского в «Братьях Карамазовых». Отец всех этих братьев, Фёдор Павлович, был женат первым браком на Аделаиде Ивановне. Брак был неудачным, характер мужа был вздорным. Супруга сбежала. Вот как описывается её смерить: «Она как-то вдруг умерла, где-то на чердаке, по одним сказаниям – от тифа, а по другим – будто бы с голоду». Так и Аннабелла умерла «как-то вдруг», и Гумберт знает об этой смерти только по чьим-то «сказаньям». Она могла умереть совсем и не от тифа, а Гумберту родители сказали, что от тифа, чтобы он не задавал лишних вопросов, чтобы быстрее пережил эту смерть, но то, что она умерла именно от тифа – это весьма сомнительно. «От тифа» – это типичная отговорка. В случае с Аделаидой Набоков бы посетовал на отсутствие фантазии у Достоевского, в случае «Лолиты» мы видим очень тонкую игру, сложную головоломку.
Возможно, что тайна этой смерти будет приоткрыта, если мы раскроем хронологию романа, точно будем знать, когда умерла Аннабелла. Система дат в романе не может быть случайной. В. Старк, написавший статью «Внутренняя хронология романа “Лолита”»*, хорошо понимал это. Он вычислил дату смети Аннабеллы с точностью до месяца: декабрь 1923. Год рассчитать очень просто: Гумберт встретил Лолиту в 1947 году, а завершая разговор с Аннабеллой, он пишет так: «…покуда наконец двадцать четыре года спустя я не рассеял наваждения, воскресив её в другой», т.е. в Лолите. 47 – 24 = 23. А вот с месяцем всё гораздо сложнее: встреча Гумберта и Аннабеллы, их роман, – это лето; а декабрь мог взяться из указания на последнее свидание героев – «в последний день нашего рокового лета», а «через четыре месяца» Аннабелла умирает. Можно ли считать «последним днём нашего рокового лета» 31 августа 1923 года Старк не уточняет (как пренебрегает и другой важной датой: «В июне одного и того же года (1919-го) к ней в дом и ко мне в дом, в двух несмежных странах впорхнула чья-то канарейка», которой мы не находим в его «календаре»). Но именно 31 августа 1923 года даёт нам зацепку. Маленькая историческая справка: «Сложную международной ситуацию попыталась использовать Италия. 31 августа 1923 г. после предварительной бомбардировки итальянские части захватили греческий остров Корфу. Поводом стало убийство на территории Греции итальянских офицеров, входивших в международную группу, изучавшую вопрос о демаркации греко-албанской границы. Захват острова носил демонстрационный характер. Правительство Муссолини требовало от Греции лишь выплаты компенсации, но использовало ситуацию для «укрепления» международного престижа своей страны. После проведённого арбитража под эгидой Лиги наций (завершившийся в пользу Италии), Корфу был очищен»**. Набокова мало интересовала политика, но целую войну он пропустить не мог. К тому же остров Корфу ассоциировался для Набокова с его предками – Корфами. Набоков знал, что армия Муссолини бомбила Корфу в 1923 году, и именно в этом году Аннабелла скончается на Корфу. Маленькая война, когда Муссолини впервые показал свою агрессию, стала косвенно или прямо причиной смерти Аннабеллы, и эта смерть стала началом «мании» Гумберта, его «неудовлетворённости», его страсти к нимфеткам. Возможно, что вспышка тифа была вызвана последствиями войны. Тифозные бациллы живут не только в организме, но и в испражнениях, крови и моче больных, что весьма символично. Я считаю, что ответом на загадку о смерти Аннабеллы является сравнение Бенито Муссолини с тифозной бациллой, с самим фашизмом, зараза которого только начала распространяться и показывать свою мощь. Тем более, что личность Гумберта – это личность типичного диктатора ХХ века, о чём мы ещё поговорим при анализе имён.
Своими предварительными замечаниями я хотел подготовить читателя к встрече с миром Набокова, где всё так волшебно, где всё неожиданно, где нет гарантий, но есть какая-то особая набоковская (и только его!) красота и научная строгость. Чем дальше мы углубляемся вглубь загадок книг Набокова, тем ближе блеск и озарение отгадки, то заветное «решение виртуозной шахматной задачи». Одна такая задача была в «Других берегах», но и все книги Набокова – это задачи. Решение их вменяется хорошему читателю, который должен понимать написанное, правильно интерпретировать текст, интерпретировать по законам самого Набокова. Все другие методы рушатся о произведения Набокова, книги Набокова так и написаны.

*Pro et contra Т.2, 2001 год.
**М.В. Пономарёв «История стран Европы и Америки в Новейшее время», «Проспект», М., 2006. стр. 217.

Анализ имён персонажей романа Набокова «Лолита».

К проблеме человеческого имени и называния в целом существует множество подходов. В этом отношении интересны «Имена» П. Флоренского и «Философия имени» А. Лосева. Их метод исследования я бы назвал дедуктивным, т.е. они оба идут от общей теории имени к частной интерпретации данного имени (метод Лосева – диалектика, Флоренский обращается к звуковой системе каббалы). Я же настаиваю на том, что имя слишком интимно, чтобы можно было подходить к нему из общей универсальной теории имени. Имя противоположно всякой алгебре, имя ценно, имя конкретно. Значение и смысл имени не могут распадаться, иначе наш анализ будет сухим и носитель имени погибнет: это будет уже не имя живого существа, а надгробная надпись. Значение обозначает объект реальности, смысл – несёт информацию; так принято в официальной логике. Но в мире Набокова, в единой эстетической системе его мировоззрения и творчества, реальность имеет множество пластов, просто реальности нет, есть уровни реальности. Сейчас модно слово «информация», но компьютерный, например, двоичный код не умеет передавать имени. Передавать имя может лишь человеческая речь, живой человеческий язык. Информация – это мёртвое знание, у информации нет ценности, как нет их у взятых вне системы рынка бумажных денежных знаков. Подобная алгебра скрывает от нас суть скрываемой задачи. Алгебраически мы легко решаем любые задачи, но при этом мы не видим сути и сущности самих механизмов решения: «Что – откуда берётся?», – алгебра слишком практична, чтобы ответить на этот вопрос. Напротив, философию всегда интересовал «смысл» в другом смысле и значении слова «смысл». «Смысл жизни» – это не информация о жизни, а наполнение жизни ценностью, целью, толком, что, в конечном счёте, делает эту жизнь полной и радостной. Сама по себе теория информация никому не нужна и не интересна, она служит лишь для экономики, которую теперь не представишь без компьютеров и современных средств связи. Имя – это не информация, не символ. Имя – это обозначение живого субъекта в его прошлом, настоящем и будущем. Нет культуры, где бы у людей не было имени. Более того, имена есть у животных, даже животные в состоянии понимать хотя бы одно единственное имя – свою кличку (пусть не вербально, но эмоционально). С другой стороны, у одного субъекта может быть два имени, и это не значит, что субъект должен раздвоиться. Имя имеет формы, падежи, склонения и т.п., и это не значит, что это разные имена. Имя – живое существо, оно одевается в различные формы, но остаётся само собой. Имя – живое отражение его носителя. Имя – это ценность, само имя исторического лица наполнено всеми деяниями и помыслами данного лица, хотя и не ответственно за них. Имя – это лицо. Имя – действующий субъект. Информация убивает имя, потому что имя может существовать лишь в форме человеческого языка и живого общения, а информация – это механический импульс, уродливый робот. Имя любимого нами человека, записанное в двоичном коде, может быть ценно только для извращенца, помешанного на математике. Так сумасшедший может увидеть инициалы любимого человека в обозначении какого-либо элемента таблицы Менделеева, но сам гуманизм заставляет нас уважать самого Дмитрия Ивановича Менделеева и его имя более его схематической теории.
Эти мои короткие замечания не являются теорией. Это очевидные факты. Менее очевидна такая трактовка имени. Им-я – своё «я» я отдаю «им» и получается «им-я» – имя.
Я настаиваю на ценности имени, человеческого имени, имени субъекта, потому что имя – это первичное знание об ином субъекте, о «Ты», первый прорыв в иное. Имя всегда пишется с большой буквы. Имя – это то, что нам дорого. Имя едино с его носителем. Имя – не акциденция, а концентрация личности. По крайней мере, так обстоит дело в литературе, где персонажа мы знаем, прежде всего, по его буквенному и звуковому имени. Имя нарицательно, потому что ценно. И заметьте, меня никак нельзя упрекнуть в имяславии. Просто имена – это особые слова.
Мой разбор имён будет индуктивным. Из имён персонажей «Лолиты» я буду делать какие-то общие выводы. Однако мне не важно создать новую универсальную теорию имени, мне важно разобраться с лицами, с героями «Лолиты», с именами этих персонажей. Конкретное для меня будет важнее общего, ибо само имя конкретно. И я не стремлюсь быть средневековым номиналистом, потому что сама данная позиция – это что-то общее.
Русскому языку более важно имя, чем английскому. Мы говорим: «Меня зовут…», – т.е. есть «я» и есть те, кто меня зовёт, есть действие называния. Американец или англичанин скажет: «My name is…» – «Моё имя есть…», – более эгоистическая, эгоцентрическая и мёртвая позиция, но более рациональная, применимая в точной науке, необходимой хозяйству. Набокову удавалось превосходно сочетать оба эти оттенка в даваемых им именах, он владел обоими языками и писал романы на обоих языках.
В завершении этого общего вопроса приведу цитаты из Лосева и Флоренского, подтверждающие мою позицию и те цитаты, которые пригодятся нам в разговоре о «Лолите». Предлагаю свой краткий конспект. Флоренский, «Имена»: «Имя должно быть образом. Поэт, который не знает этого, не знает ничего», «Всякий знает, в особенности по воспоминаниям детства [Гумберт и Аннабелла], принудительность отложения целого круга мыслей и желаний около известного имени, нередко придуманного», «…имя насквозь пронизывает личность и пребывает своими корнями в глубочайшем её средоточии, и избавиться от него, хотя бы мысленно, труднее даже, чем от сознания себя – Я [Прозвище «Гумберт» уже делает его носителя чудовищем, – такой словесный образ, такая это личность]». Лосев, «Философия имени»: «Человек, для которого нет имени, для которого имя только пустой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живёт он в глухо-немой действительности. Если слово не действенно и имя не реально, не есть фактор самой действительности, наконец не есть сама социальная (в широчайшем смысле этого понятия) действительность, тогда существует только тьма и безумие и копошатся в этой тьме такие же тёмные и безумные, глухо-немые чудовища. Однако мир не таков», «Слово и, в частности, имя есть необходимый результат мысли, и только в нём мысль достигает своего высшего напряжения и значения», «Слово – могучий деятель мысли и жизни. Слово поднимает умы и сердца, исцеляя их от спячки и тьмы. Слово двигает народными массами и есть единственная сила там, где, казалось бы, уже нет никаких надежд на новую жизнь [бессмертие в искусстве, в литературе для Гумберта, который прошёл через бездну разврата, «И это – единственное бессмертие, которое мы можем разделить с тобой моя Лолита»]», «Без слова и имени нет ни общения в мысли, в разуме, ни, тем более, активного и напряжённого общения. Нет без слова и имени также и мышления вообще», «В имени – средоточие всяких физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических, онтологических сфер…всё наше культурное богатство», «А между тем тайна слова заключается именно в общении с предметом и в общении с другими людьми. Слово есть вхождение из узких рамок своей индивидуальности. Оно – мост между «субъектом» и «объектом». Живое слово таит в себе интимное отношение к предмету и существенное знание его сокровенных глубин. Имя предмета – не просто наша ноэма, как и не просто сам предмет. Имя предмета – арена встречи воспринимающего и воспринимаемого [Гумберт и имя «Лолита» как частный случай человека и имя любимого этим человеком человека], вернее, познающего и познаваемого. В имени – какое-то интимное единство разъятых сфер бытия, единство, приводящее к совместной жизни их в одном цельном, уже не просто «субъективном» или просто «объективном», сознании. Имя предмета есть цельный организм его жизни в иной жизни, когда последняя общается с жизнью этого предмета и стремиться перевоплотиться в неё и стать им [в том числе и эротическое стремление, если вспоминать «Пир» Платона]».
Для Гумберта нет имени важнее, чем имя «Лолита». В самом этом имени, в произнесении слова «Лолита», в таком произнесении, какое мы наблюдаем у Гумберта, уже есть эротический прорыв за рамки «своего субъекта», интимное общение с самим существом Лолиты. Фактически роман открывается молитвой, где имя Бога заменено именем «Лолита»: «Lolita, lights of my life, fire of my loins. Мy sin, my soul. Lo-Lee-Ta…». Материалист, каковым был, например, Тит Лукреций Кар, против такого сильного почитания имени любимой женщины. Он бы, наверное, подчеркнул, что одна из ошибок Гумберта состоит в том, что не просто любил Аннабеллу и Лолиту, а молился на имена: «Аннабелла», «Лолита». Но в любви, в любви собственно, но не в похоти и эгоизме, Гумберт был прав. Когда Гумберт приходит к любви, когда он влюблён, а не просто одержим похотью, то он фактически находится на высшем уровне любви, и Набоков – это один из немногих писателей, который смог показать этот уровень, эту глубину и душевную вершину (в философии о такой вершине смог сказать только Владимир Соловьёв в своём знаменитой статье «Смысле любви», которой Набоков не мог не читать). Нет, имена нужно любить сильно, имя – способ трансценденции в сторону любимого существа, а имя в молитве (поэтическом произведении) лишь углубляет его онтологическую силу, любить имя, любить красоту имени, а имя любимого существа – самое красивое, эстетически ценное, смысловое, любить имя необходимо (имя как единичное воплощение Вечной Женственности или Вечной Мужественности, если притягивать к теории Соловьёва). Когда любимого существа нет рядом, то у нас остаётся магическое заклинание, самое красивое слово на свете – имя этого человека. Звуки этого имени внедряют в нас какую-то синестезию (у Набокова наблюдалось такое психическое явление), мы мерим этими звуками весь мир: музыкально, эмоционально, по смыслу каждой буквы, по её графике. Поэтому молитва Гумберта оправдана. Имя Лолиты – это святое имя.
Один и тот же персонаж в романе носит как бы разные имена.
«Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита». Когда Лолита выходит замуж она становится миссис Скиллер. С одной стороны всё это множество имён отражает многогранность Лолиты как человека и замкнутость Гумберта только на одной ипостаси этой девочки: на Лолите, а с другой Лолита действительно разная, она меняется, она взрослеет. Разные люди называю Лолиты по-разному. Для своей матери Шарлотты («Гейзихи») она просто Ло. Куильти вообще забыл её имя. Лолита – это и имя девочки, и имя романа, который даёт Гумберту способ разделить с ней бессмертие. Именем Лолиты открывается и завершается роман. «Лолита» – самое важное слово в романе.
В имени Лолиты слышатся такие английские слова, как love («любовь»), lips («губы»).

Из интервью Олвину Тоффлеру. Март 1963. Playboy.

«Ваше, по определению одного критика, «почти маниакальное внимание к фразировке, ритму, каденциям и оттенкам слов» заметно даже в выборе имён для ваших знаменитых пчёлки и шмеля – Лолиты и Гумберта Гумберта. Как они пришли вам в голову?

Для моей нимфетки нужно было уменьшительное имя с лирическим мелодичным звучанием. «Л» – одна из самых ясных и ярких букв. Суффикс «ита» содержит в себе много латинской мягкости, и это мне тоже понадобилось. Отсюда – Лолита. Но неправильно произносить это имя, как вы и большинство американцев произносят: Лоу-лиита – с тяжёлым, вязким «л» и длинным «о». Нет, первый звук должен быть как в слове «лоллипоп» lollipop (англ.) – леденец: «л» текучее и нежное, «ли» не слишком резкое. Разумеется, испанцы и итальянцы произносят его как раз с нужной интонацией лукавой игривости и нежности. Учёл я и приветливое журчание похожего на родник имени, от которого оно и произошло: я имею в виду розы и слёзы в имени «Долорес». Следовало принять во внимание тяжёлую судьбу моей маленькой девочки вкупе с её миловидностью и наивностью. «Долорес» дало ей ещё одно простое и более привычное детское уменьшительное имя «Долли», которое хорошо сочетается с фамилией Гейз, в котором ирландские туманы соединяются с маленьким немецким братцем-кроликом – я имею в виду немецкого зайчика Haze (англ.) – туман, Hase (нем.) – заяц».

«Набоков о Набокове и прочем», сборник интервью. Здесь и далее материалы интервью берутся из этой книги.

«Л» (L) и «т» (t) в имени Лолиты создают какую-то мистику, порождают целый букет образов и слов c этими буквами, которыми и отрывается роман. Нужно также помнить, что буквы имели для Набокова и цветовую окраску (синестезия), что превращает начало романа в художественную картину: литературно и живописно.

Из телеинтервью Роберту Хьюзу. Сентябрь 1965. Нью-йоркское Телевиденье 13.

«…Не прочитаю ли я три строчки из своего русского перевода? Конечно; но, как это ни невероятно, полагаю, что не всякий помнит, как начинается «Лолита» на англиском. Потому сначала я лучше прочту первые строки по-английски. Прошу обратить внимание, что для достижения необходимого эффекта мечтательной нежности оба «л» и «т», а лучше и слово целиком должно произносить с иберийской интонацией, а не по-американски, то есть без раздавленного «л», грубого «т» и длинного «о»: «Lolita, light of my life, fire of my loins. My sin, my soul. Lo-lee-ta: the tip of the tongue taking a trip of three steps down the palate to tap, at three, on the teeth. Lo. Lee. Ta». Сейчас мы приступим к русскому. Здесь первый слог её имени звучит больше с «а», чем с «о», а в остальном всё опять вполне по-испански: «Ло-лии-та, свет моей жизни, огонь моих чресел, Грех мой, душа моя». И так далее.
 
Отдельно скажу про похожесть имени Лолиты и слова lollipop. Леденец – это самый невинный атрибут настоящей нимфетки. Но, как выразился бы Гумберт, «при известном повороте ума», леденец привлёк бы психоаналитическую трактовку. Набоков и дразнит психоаналитиков словом lollipop и образом леденца, чтобы показать им их же абсурдность, несостоятельность и бесчеловечность трактовки. Маленькая девочка – это предельный образ, в связи с которым ещё уместно говорить о половой этике вопреки всем кризисам и условностям «новой морали».

А вот, что, например, говорят о Лолите толкователи имён:

«Лолита (исп.) – скорбь, печаль. Холерик с нелегким характером. Это разумная, трудолюбивая, обладающая огромным запасом любви и нежности, скромная, но самоуверенная и расчетливая натура. Упрямая, твердо стоит на земле, но очень восприимчивая, её легко обидеть. Обладает хорошей интуицией, аналитическим типом мышления, мгновенной реакцией. Осторожная.
Предпочитает идти проторенным путем. Ее привлекают профессии, где не надо работать от звонка до звонка или полностью выкладываться, но при этом хорошо оплачиваемые. После выхода замуж, если представляется возможность, предпочитает не трудиться на производстве, а заниматься домашним хозяйством. Достигает профессионального успеха в медицине, педагогике. У неё врожденное чувство порядочности, особенно ярко проявляющееся в экстремальных ситуациях и в переломные моменты жизни.
В обществе чувствует себя легко и непринужденно. Из поражений и неудач трагедий не делает. Обладает завидным здоровьем и выносливостью. Слабое место в организме – пищеварительная и дыхательная системы, кожа. Сексуальность играет огромную роль в её жизни. Хорошая хозяйка, заботливая мать. Ей нравится возиться с детьми.
Лидерство в семье и заботу о материальном обеспечении семьи охотно уступает мужу. Способна на сильные привязанности, но круг её друзей ограничен и тщательно отобран».
– http://www.closer.ru/im269.html

В завершение разговора об этом имени хочется сказать, что имя-то стало нарицательным. Фактически произошла трагическая ошибка: «нимфетками» стали называть всех девочек, а нимфеток в собственном смысле, в определении Гумберта – «лолитами». Ещё сам Набоков отмечал, что с выходом в свет его романа люди стали бояться называть своих дочерей Лолитами (только своих домашних животных), так сильно прозвучало имя «Лолита» в романе. Люди из-за стереотипов и суеверия боятся повторения судьбы героини романа в свих детях, боятся, что имя «Лолита» – это и есть магнит для маньяков и извращенцев. Но притягательность не в лолитстве, а в нимфетстве. Лолита – это частный случай. Нимфетки потому нравились Гумберту, что напоминали первую любовь, любовь к Аннабелле, и неразрешённость первой любви и толкает персонажа к пороку, как это и бывает, наверное, в реальной жизни: маленькая девочка напоминает ту, что когда-то любил в детстве, первый раз любил.
Долорес, модификация имени «Лолита», тоже имеет свои оттенки. Есть латинское выражение Mater dolorosa, которое можно перевести как «скорбящая богоматерь». Действительно, с Лолитой связано много скорби, роман трагичен. Но одна из бед Лолиты , если не самая страшная, состоит в том, что она не стала матерью. Лолита умирает от родов, разрешившись мёртвой девочкой. С одной стороны, это расплата за грехи, но даже не по суду автора, а скорее сама логика вещей: после того, что произошло, Лолита не могла быть счастливой. Она скорбит, но она не совершила подвиг рождения человеческого существа, потому что сам порок помешал ей сделать это: порок в ней самой, порок, её окружавший. Такое наказание справедливо, но нам жаль «бедную девочку».

Лолита и Долорес Гейз – это один персонаж, и во имя её Гумберт пишет дневник.

Из интервью Олвину Тоффлеру. Март 1963. Playboy.

«Как я понимаю, речь идёт о каламбуре, связанном с немецким словом Hase – заяц. Но что вдохновило вас окрестить стареющего любовника Лолиты с такой очаровательной чрезмерностью?

Это тоже было просто. Удвоенное грохотание кажется мне очень противным, очень зловещим. Ненавистное имя для ненавистного человека. Но это ещё и королевское имя, а мне нужна была царственная вибрация. Для Гумберта Свирепого и Гумберта Скромного. Она годится также для игры слов. И отвратительное уменьшение «Хам» Hum – сокр. от Humbert, примерно так Лолита называет Г.Г. в своём письме из лагеря («Dear Mummy and Hummy».), Hum (англ.) – 1) жужжание, гудение, гул; 2) гм! соответствует – социально и эмоционально «Ло», как называет её мать».

Имя Гумберта действительно состоит из двух частей: «Гум» («Хам») и «Берт». Первая часть придаёт смысл русского слова «хам», что-то пошлое и невнятное как междометием «гм»; вторая часть более благородна (по аналогии с «Брунгильда», «Бранделяс»), это «королевская» часть, но в союзе с первой получается не король, а развращённый деспот, тиран, развращающий диктатор. После Гитлера буква «Г», если только она стоит на первом месте, придаёт этот же смысл почти любому имени или фамилии.
К тому же это не реальное имя в отличие от Лолиты, а псевдоним, «…маска – сквозь которую как будто горят два гипнотических глаза…». Гумберт сам выбирает этот псевдоним, чтобы «выразить требуемую гнусность», и это ему удаётся. Другими вариантами прозвища для Гумберта были: Отто Отто (намёк на Вейнингера?), Месмер Месмер (Фридрих Антон Месмер и его учение о «животном магнетизме»?), Герман Герман (герой «Пиковой дамы» или герой набоковского «Отчаянья»?). Двойное «Гумберт Гумберт» же намекает на братьев Гумбольтов, Александра, естествоиспытателя, географа, путешественника, исследователя Латинской Америки, и Вильгельма, философа искусства, гуманиста, говорившего о духе, основателя философии языка Обе эти личности причудливым образом соединяются в Гумберте, который путешествовал с девочкой латиноамериканского происхождения, который ставил моральные эксперименты и называл это искусством, являясь, однако, литератором с причудливым стилем выражения.
Набоков же мог придумать имя сам, а мог взять у переводчика (с французского на русский) «Юных путешественников» Жуля Верна К. Гумберта, где название намекает на то, что путешествуя с Лолитой, Гумберт забывает о своём возрасте, вообще о времени.
Полное имя героя – Гумберт Гумберт. Отец нашего Г.Г. тоже был Гумбертом, это какая-то генетическая связь, а учитывая историю похождений отца, то можно с уверенностью сказать, что похоть и разврат передались Г.Г. по наследству от отца.

А. Люксембург, комментарии к «Лолите»:

«”Гумберт Гумберт” – Если фамилию Гумберт (Humbert) прочесть на французский манер, то она может восприниматься как омоним слова ombre (тень). Вместе с тем она омонимична испанскому слову hombre (человек). Используемое удвоение – Гумберт Гумберт – может пониматься как “тень человека” (ombre of an hombre), ведь к моменту опубликования своей книги повествователь уже мёртв. Кроме того, здесь можно усмотреть намёк на мрак наваждения и непонимания истинного положения вещей, в котором пребывает главный герой. Добавим также, что Г.Г., как и любой другой повествователь у Набокова, может рассматриваться как тень автора ».
 
Имя Гумберта по сложности смыслов всё же легко усваивается нами и становится столь же нарицательным, как и имя «Лолита». Имя Гумберта – это его судьба, уже предначертанная, его «Мак-Фатум» – рок, от которого нельзя уйти. Нравственная ошибка, которую он совершает, кажется была совершена не им самим или им, но задолго до реального совершения; сама композиция романа как бы вынуждает его пойти на злодеяния, всё к этому ведётся. Имя Гумберта стало для него чёрной меткой, проклятием, от которого он не может избавиться. Пусть и вымышленное, но оно чётко называет душевный диагноз и обесчеловечивает персонажа: humbert humbert – это другое наименование в классификации живых существ, отличное от homo sapiens. Сам Набоков называет Гумберта и Германа («Отчаянье») драконами.

Шарлотта – это тоже деспотический персонаж, деспотический как и предыдущий тиран по отношению к ребёнку. Имя «Шарлотта» является женской формой имени Карл (Шарль), а Карл – это королевское имя. Шарлотта слишком эгоистична, чтобы стать настоящей матерью, поэтому ей даётся официальное имя, имя не человека, а титул главы государства (в данном случае семьи). За собственными желаниями Шарлотта упускает дочь Лолиту, воспитывает её не должным образом, и даже смерть Шарлотты Гейз – это какое-то бегство, добровольная передача ребёнка в руки маньяка. Но Шарлотта – всё же мать Лолиты, они в чём-то похожи, однако, относятся они как Гейз-«зайчик» и толстая Гейзиха (прозвище, данное Гумбертом). Естественным образом напрашиваются аналогии с Гёте и его «Страданиями юного Вертера»:

А. Люксембург, комментарии к «Лолите»:

«…вообразил Шарлотту как подругу жизни. – Этим высказыванием повествователя имя Шарлотты соотносится с героиней знаменитого романа Гёте “Страдания юного Вертера”, из-за которой кончает с собой заглавный герой (после того, как она выходит замуж за другого). Другой “вертеровский” отзвук – “Лоттелита! Лолитхен!”. “Вертеровская” Лотта (Шарлотта) и Лолита сливаются здесь воедино».
Вертер и Гумберт в чём-то схожи. Их страсть переходит все грани возможного. Они любят всей полнотой души и духа, для них сама природа – лишь отблеск любимой. Каждый их них любит свою героиню «…больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете, или мечтал увидеть на том». Но чистота любви Вертера обратно пропорциональна похоти в истории Гумберта.

Клэр Куильти (Clare Quilty) – самый загадочный и мистифицированный персонаж романа. Критики и исследователи всего мира до сих пор спорят, был он действительным персонажем или это плод больного воображения Гумберта. Клэр Куильти исчезает и появляется, возникает раньше своего времени действия, прячется за вымышленными прозвищами, за фамилией своего брата-дантиста, за вымышленным образом старухи-драматурга Клэр (литературное искусство позволяет Набокову проделывать все эти фокусы через слова имён). Список странных имён, которые Гемберт находит в гостиничных книгах и которые он приписывает Куильти, – показывает одно из двух: либо Гумберт сильно болен и уже бредит, либо Куильти – это сам сатана. Вот за какие прозвища мерещатся Гумберту: Арсен Люпэн – П.О. Тёмкин – Эрутар Ромб – Моорис Шметтерлинг – Д. Оргон – Гарри Бумпер – Др. Китцлер – Фратер Гримм – Н.С. Аристофф – Джеймс Мавор Морелл – Г. Трапп – О. Бердслей – Лука Пикадор – Боб Браунинг – Гарольд Гейз (чёткое совпадение с погибшим отцом Лолиты) – Дональд Отто Ких – Ник. Павлыч Хохотов. Запутавшись в этих именах, Гумберт продолжает шутить, ему интересна эта магия Куильти, он стремиться разгадать эту загадку, пусть даже никакой загадки и нет. Эти имена создают особый мир, наполненный странными и причудливыми существами, которые вышли из других культурных миров, но в «Лолите» получившие такую гармоническую прописку (похожий случай – список имён одноклассников Лолиты в Рамздэле, см. ниже).
Куильти в русском языке ассоциируется со словом «культ», и в данном случае это культ похоти и разврата, которым жил Куильти как детский порнограф. Куильти – это фамилия сицилийского мафиози (итальянская частица «-ти» в окончании, ср. с Мариарти), что говорит о несомненности злой сущности этого персонажа. С русском языке, опять же, сокращение К.К. отражает сокращение Г.Г (причём «К» – это глухая форма «Г» ). В английском языке первой ассоциацией служит слово quilt – «стёганое одеяло, стегать, зашивать (деньги) в подкладку платья, компилировать из разных источников, колотить». Все эти значения намекают на событие романа, когда Лолита прячет деньги, на компиляторский стиль Гумберта.

А. Люксембург, комментарии к «Лолите»:

«Куильти, Клэр – Имя и фамилия драматурга – двойника Г.Г. Прокомментированы К. Проффером и А. Аппелем. Клэр – от фр. claire – светлый ясный; Куильти – созвучно с англ. guilty – виновен. К тому же в нём как бы слышится французский вопрос: Qui est-il? (кто он?)».

Куильти – это и иллюзия, и мираж, и реальная сила. Это кто-то вроде булгаковского Воланда, всесильный и неуловимый бес. Только у Набокова он побеждён.

Переходя от четырёх главных персонажей, хочется заметить, что и Аннабелла Ли (Leigh) является одним из центральных персонажей романа, пусть и по смыслу наваждения Гумберта (первая любовь, которая так и не закончилась).Аннабелла – это прототип Лолиты, «изначальная девочка».
Имя Аннабеллы состоит как бы из двух женских имён: Анны и Беллы. Это очередное двоение в глазах Гумберта.
Слово «Аннабелла» чем-то напоминает слово «белладонна» – траву и сонную одурь ей вызываемую. Белладонна вырастает из Аннабеллы, метафорической белладонной является для Гумберта его любовь с Аннабеллой Ли. «Яд остался в ране, которая не хотела затягиваться», – так восклицает Гумберт после смерти этой девочки. Отношения с Аннабеллой стали для Гемберта ядом, из-за которого вся его жизнь прошла в сонной болезни, в сонной одури. Нет ничего явного для Гумберта, весь его мир – мираж, вызванный болью первой любви.
Но лучше всего говорит нам сам Гумберт, когда подсказывает, что Аннабелла – это героиня стихотворения Эдгара По:

Annabel LeeIt was many and many a year ago,In a kingdom by the sea,That a maiden there lived whom you may knowBy the name of Annabel Lee;And this maiden she lived with no other thoughtThat to love and be loved by me.She was a child and I was a child,In this kingdom by the sea,But we loved with a love that was more than love-I and my Annabel Lee;With a love that the winged seraphs of HeavenCoveted her and me.And this was the reason that, long ago,In this kingdom by the sea,A wind blew out of a cloud by nightChilling my Annabel Lee;So that her highborn kinsmen cameAnd bore her away from me,To shut her up in a sepulchreIn this kingdom by the sea.The angels, not half so happy in Heaven,Went envying her and me: -Yes!-that was the reason (as all men know,In this kingdom by the sea)That the wind came out of the cloud chillingAnd killing my Annabel Lee.But our love it was stronger by far than the loveOf those who were older than we-Of many far wiser than we-And neither the angels in Heaven aboveNor the demons down under the sea,Can ever dissever my soul from the soulOf the beautiful Annabel Lee:-For the moon never beams without bringing me dreamsOf the beautiful Annabel Lee;And the stars never rise but I see the bright eyesOf the beautiful Annabel Lee;And so, all the night-tide, I lie down by the sideOf my darling, my darling, my life and my bride,In her sepulchre there by the seaIn her tomb by the side of the sea. Аннабель ЛиЭто было давно, это было давно,В королевстве приморской земли:Там жила и цвела та, что звалась всегда,Называлася Аннабель-Ли,Я любил, был любим, мы любили вдвоем,Только этим мы жить и могли.И, любовью дыша, были оба детьмиВ королевстве приморской земли.Но любили мы больше, чем любят в любви,—Я и нежная Аннабель-Ли,И, взирая на нас, серафимы небесТой любви нам простить не могли.Оттого и случилось когда-то давно,В королевстве приморской земли,—С неба ветер повеял холодный из туч,Он повеял на Аннабель-Ли;И родные толпой многознатной сошлисьИ ее от меня унесли,Чтоб навеки ее положить в саркофаг,В королевстве приморской земли.Половины такого блаженства узнатьСерафимы в раю не могли,—Оттого и случилось (как ведомо всемВ королевстве приморской земли),—Ветер ночью повеял холодный из тучИ убил мою Аннабель-Ли.Но, любя, мы любили сильней и полнейТех, что старости бремя несли,—Тех, что мудростью нас превзошли,—И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,Разлучить никогда не могли,Не могли разлучить мою душу с душойОбольстительной Аннабель-Ли.И всетда луч луны навевает мне сныО пленительной Аннабель-Ли:И зажжется ль звезда, вижу очи всегдаОбольстительной Аннабель-Ли;И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,С незабвенной — с невестой — с любовью моей-Рядом с ней распростерт я вдали,В саркофаге приморской земли.Перевод К. Бальмонта
 
Продолжая «детскую» – основную для романа – тему, хотелось остановиться на списке одноклассников Лолиты, когда она училась в Рамздэле.

Даю оба списка – оригинала и авторского перевода, – т.к. они отличаются ввиду фонетического порядка русского и английского алфавитов:

 1. Angel, Grace 2. Austin, Floyd 3. Beale, Jack 4. Beale, Mary 5. Buck, Daniel 6. Byron, Marguerite 7. Campbell, Alice 8. Carmine, Rose 9. Chatfield, Phyllis 10. Clarke, Gordon 11.Cowan, John 12.Cowan, Marion 13.Duncan, Walter 14. Falter, Ted 15. Fantasia, Stella 16. Flashman, Irving 17. Fox, George 18. Glave, Mabel 19. Goodale, Donald 20.Green, Lucinda 21.Hamilton, Mary Rose 22. Haze, Dolores 23.Honeck, Rosaline 24. Knight, Kenneth 25. McCoo, Virginia 26. McCrystal, Vivian 27. McFate, Aubrey 28. Miranda, Anthony 29. Miranda, Viola 30. Rosato, Emil 31. Schlenker, Lena 32.Scott, Donald 33. Sheridan, Agnes 34. Sherva, Oleg 35. Smith, Hazel 36. Talbot, Edgar 37. Talbot, Edwin 38. Wain, Lull 39.Williams, Ralph 40. Windmuller, Louise 1. Анджель, Грация2. Аустин, Флойд6. Байрон, Маргарита3. Биэль, Джэк4. Биэль, Мэри5. Бук, Даниил39. Вилльямс, Ральф40. Виндмюллер, Луиза18. Гавель, Мабель21. Гамильтон, Роза22.Гейз, Долорес23* Грац, Розалина20. Грин, Луцинда19.Гудэйль, Дональд13. Дункан, Вальтер7. Камель, Алиса8. Кармин, Роза11.Кауан, Джон12. Кауан, Марион10. Кларк, Гордон25.Мак-Кристал, Вивиан26.Мак-Ку, Вирджиния27.Мак-Фатум, Обрэй28.Миранда, Антоний29.Миранда, Виола24.Найт, Кеннет30. Розато, Эмиль32. Скотт, Дональд35. Смит, Гэзель36.Тальбот, Эдвин37. Тальбот, Эдгар38. Уэн, Лулл14. Фальтер, Тэд15. Фантазия, Стелла16.Флейшман, Моисей17. Фокс, Джордж9. Чатфильд, Филлис34. Шерва, Олег33. Шеридан, Агнеса31. Шленкер, Лена
.
 *Сразу же оговорюсь, что для того, чтобы поместить Лолиту (22) между двумя «розами» (21 и 23), Набокову пришлось изменить фамилию Розалины (23) в русском варианте (она стала не Хонэк, а Грац).

Гумберт и Набоков, оба они называли этот список поэтическим произведением. Действительно, перечисление имён создаёт ритм, а сами герои создают замкнутую группу, замкнутый мир, где все они чем-то похожи друг на друга, где они живут по одним законам. Все они как-то поясняют сюжет романа. Анджель Грация, например, – это грациозный ангел, т.е. та же нимфетка. Аустин Флойд – это фамилия писательницы Джейн Остин рядом с Флойдом, персонажем Набокова из рассказа «Сцены из жизни двойного чудища» (перевод названия Ильиным намекает, что Гумберт Гумберт – это двойное чудище). Имена и фамилии писателей, как например, Остин, Эдгар (По), Джордж Гордон Байрон, многочисленные персонажи Шекспира в этом списке, заставляют нас задуматься, что это список такая же компиляция чужого творчества, как и весь роман. Мак-Кристал – это магический кристалл творчества ( любимая метафора Набокова). Мак-Фатум – это Мак-Фатум Гумберта, его рок, который материализовался в человеке или лишь прячется за его именем. А вот, что пишет о Миранде Гавриэль Шапиро:

«Наряду с использованием столь очевидных “набоков” писатель прибегает к еще более изощренному способу автокодирования — упоминаниям о струнных инструментах, таких, как скрипка и альт, которые музыканты держат на боку. Напомню, что Набоков характеризует “Приглашение на казнь” как “голос скрипки в пустоте”. В “Лолите” в список одноклассников заглавной героини он включает имя Виолы Миранды — анаграмму Владимира Н. Mirando по-итальянски — “удивительный, замечательный”. “Виола миранда”, таким образом, может быть прочитана, прежде всего, как знак высокой художественной самооценки Набокова. Такое толкование подтверждается и предисловием к роману, в котором Джон Рэй (о воплощении которым себя самого Набоков говорит в начале постскриптума) обращает внимание читателей на “волшебство певучей скрипки” Гумберта Гумберта». (Перевод Татьяны Кучиной).

И всё это не считая многочисленных анаграмм, шифровок, связанных с другими произведениями Набокова и других авторов, от которых берётся аллюзии.

Подводя итог, хочется сказать ещё, что имена, их графика, их фонетика, их смысл в – это уже образ. Само имя уже заставляет задуматься о характере и истории персонажа, имя несёт в себе весь смысл жизни и всю судьбу героев Набокова. «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт», – это правило как нельзя кстати применимо в искусстве литературы. Имена обладают своей магией и тайной. Имена в литературе сильнее характеризуют персонажей, чем сами описания. Давая имя герою, Вы даёте ему жизнь, вселяете душу. Герой не может не иметь имени. Все вещам нужны названия, а уж имена людей тем более требуются нашему мышлению, чтобы помнить, любить и уважать этих людей, чтобы их ненавидеть и порицать. Имя в египетской магии было одной из частей души её носителя. И пусть мы давно не верим в магию, но пусть литература и искусство всегда сохраняют свои магические свойства.
Имена персонажей Набокова давно стали нарицательными. Чаще всего это имена чудовищ, но тем прекраснее имена поэтов и мечтателей. Фамилия самого Набокова ведёт свою родословную от татарского князька Набока.
Называя имена героев Набокова сразу же всплывают сказочные миры его романов и рассказов, стихов и драм. Ассоциации заложены в нас прочно, они дают нам возможность измерить любой другой мир в системе координат Набокова. Сама реальность становится богаче, от того, что мы знаем эти имена и фамилии. Герои эти живут с нами, в наших умах и сердцах, и помогают нам жить. Их имена – навеки с нами.
История Гумберта и Лолиты, эта небывалая трагедия стала сильнее и ярче от образов персонажей и их имён. Имена «Лолиты» – это живые картинки, которые все мы – благодарные читатели Владимира Набокова – видим в ярких цветах, будто бы у нас самих синестезия. Каждое имя вызывает массу образов, любимых место романа, ассоциаций, случайных мыслей. И эти имена бесконечно дороги нам.
Имена даны не просто так. И в этом их сила. Имя-образ сияет в наших душах, и наша фантазия богатеет.

2007.





Используемая литература.

Набоков, «Лолита», «Симпозиум», СПб, 2001.
Nabokov, “Lolita”, IKAR Publisher, Moscow, 2002.
Набоков, собрание сочинений в 10-ти Т., «Симпозиум», СПб, 2000.
«Набоков о Набокове и прочем», сборник интервью, «Независимая газета», М., 2002.
А. Ф. Лосев, «Философия имени»,
П. Флоренский «Имена»,
Pro et contra, «Владимир Набоков» Т.2, РХГИ, СПб, 2001 год.
М.В. Пономарёв «История стран Европы и Америки в Новейшее время», «Проспект», М., 2006.
Материалы Интернета.


Дополнение*: Гумберт - кардинал... После долгих переговоров Гумберт возложил на престол храма Святой Софии папскую грамоту о низложении и отлучении от церкви константинопольского патриарха Михаила Керуллария и этим способствовал прискорбному в церковной жизни событию — разделению церквей (схизме) в 1054 году.
Википедия.