1.НАЧАЛО ВОЙНЫ
Великая Отечественная война советского народа вошла резкой разграничительной чертой в жизнь моего и предыдущих поколений. Не смотря на всю тяжесть жизни предвоенных лет: коллективизация, раскулачивание, голод, преступные сталинские репрессии, отсутствие зачастую необходимых продуктов питания, бесконечные очереди, продуктовые карточки, коммунальные квартиры и прочие прелести в войну всё это потеряло остроту ощущений, и кое о чём в военные дни вспоминали даже с умилением. Ну как не вспомнить Александра Сергеевича Пушкина «... настоящее уныло, всё мгновенно, всё пройдёт, а что пройдёт, то будет мило»
Война была ни с чем не сравнимым народным бедствием, которое переживало большинство советского населения.
Сначала я ощутил войну только в разговорах взрослых, сразу был мобилизован в армию папа, мама продолжала работать, но уже не в школе, а в другом учреждении, которое размещалось в Доме учителя. Я продолжал ходить в детский сад. У детей и у меня появились детские противогазы. В нашем доме расчистили подвал, он должен был служить бомбоубежищем при налётах немецких самолётов.
В конце июня мама, Зинаида Николаевна и я поехали на 1-ую станцию Большого Фонтана. Там, напротив корпуса Сельскохозяйственного института, находились так называемые Каховские казармы. В них формировались и комплектовались воинские части, в том числе и отдельный линейный батальон связи (ОЛБС), где оказался мой папа вместе с Екатериной Николаевной и её мужем Иваном Макаровичем Веремейко. По просьбе папы мама с Зинаидой Николаевной привезли ему реквизированный в Доме учителя тяжёлый трансформатор от передвижной киноустановки. Так как батальон формировался и укомплектовался, то, когда мы приехали, папе только два или три раза вышел к нам на встречу и оставался с нами всего на несколько минут. Он был лейтенантом, связистом, у него, повидимому, было много текущей работы и отлучаться надолго из казарм он не мог.
Второй раз мы поехали в Каховские казармы 3 июля, когда во второй половине дня папина часть отправлялась на фронт. Из ворот казарм выехала длинная череда разнообразных автомобилей и направилась вниз по Канатной улице. Машины уехали, и я с мамой возвратились домой. Было грустно.
Положение на фронтах ухудшалось. Шло отступление, и оно не могло не сказаться на боевом духе армии. Ведь перед войной советская пресса и радио ежедневно заверяло советский народ, что если завтра будет война, то мы сегодня к походу готовы, и если будет война, то она обязательно будет проходить на территории противника. Такая пропаганда создало у некоторых людей шапкозакидательское настроение., а потом она сменилось пессимизмом. Уж слишком бойко наступал немец.
Войска Южного фронта отступали по Украине, и в воинских частях появились дезертиры. Два бойца из папиной роты отпросились у него на несколько часов на побывку в родные сёла, расположенные неподалёку от тех мест, где, отступая и снимая провода, проходил батальон. За то, что эти два солдата сбежали, папа был наказан, его перевели из отдельного батальона связи в роту связи 883-его стрелкового полка на передовую. Там уже надо было передвигаться не на машинах, а пешком Когда кадровый командир роты по ранению выбыл, его заменил мой отец.
22 марта 1942 года в предутреннем мраке донецкой степи папа вместе с двумя солдатами, сопровождавшими его, восстановил разрушенную связь и возвращался в расположение своего стрелкового полка. В это время разорвалась шальная мина, и её небольшой осколок тяжело ранил папу в правую челюсть. Челюсть оказалась перебитой со всеми вытекающими из особенностей челюстного ранения последствиями. Осколок, если позволительно так сказать, попал «удачно». Попади он несколько иначе, не видать никогда уже моей матери мужа, а мне отца. Это большое счастье для нашей маленькой семьи, что папа выжил на войне, унесшей примерно 20 миллионов жизней и прожил до 7 марта 1994 года.
После перенесенного инфаркта в начале 1971 года папа периодически вёл дневниковые заметки не более одной-двух строчек, а иногда и того меньше. 22 марта 1972 года он записал: «Ровно 30 лет тому назад был ранен на фронте». «На фронте»- почему-то подчеркнул, а потом, подумав, судя по интервалу, добавил: «Возможно, что это тяжёлое челюстное ранение спасло мне жизнь». Сопровождавшие солдаты, по словам папы, сделали всё возможное, чтобы как можно быстрее доставить его в роту. Там ему была оказана первая помощь.
После отъезда папы на фронт мамой овладел страх, что мы можем попасть в лапы к немцам, у неё не было никаких иллюзий об отношении немцев к евреям. Она проявила кипучую энергию, так свойственную её характеру, и уже 18 июля мы погрузились в теплушку (так назывался грузовой вагон, оборудованный деревянными нарами для лежания) длинного эшелона. Эшелон стоял на железнодорожной станции Одесса -товарная. (В Одессе было несколько железнодорожных станций) Мама оставила дома всё с таким трудом нажитое добро, не задумываясь. У нас был только один тюк, перевязанный кожаными ремнями и сумка. Тогда все почему-то были уверены, что эвакуация будет недолгой. Такое общественное мнение объяснялось тем, что правда о действительно создавшемся положении на фронтах Совинформбюро тщательно замалчивало.
Началось наше многодневное перемещение на восток. Наша соседка по коммунальной квартире Зинаида Николаевна Михневич посоветовала маме ехать в город Молотов.(Пермь), где по её словам жили её дальние родственники. Сама она и её сестра Елизавета Николаевна пережили в Одессе румынскую оккупацию.
Постояв несколько дней у перрона товарной станции, эшелон двинулся на восток. Он двигался медленно, часто останавливался в поле, если в небе появлялся немецкий самолёт. Тогда все быстро выбегали из вагонов и неслись из всех сил подальше от железнодорожного состава. Большую часть дня я проводил у открытой двери вагона или у окна и видел разбомблённые дома на железнодорожных станциях и сгоревшие вагоны.
Мы уже ехали, наверное, больше месяца. Пересекли Украину и теперь в открытую дверь товарняка была видны поля и леса России. Все ужасно устали от этой длительной поездки. В одно ранее уже прохладное солнечное утро наш состав остановился на железнодорожной станции Ново -Сергеевка в Оренбургской, а тогда Чкаловской области. Валерий Чкалов был известный на весь Союз погибший герой-лётчик, совершивший впервые беспосадочный перелёт в Америку.
Моя решительная мама выглянула из теплушки и у неё мгновенно созрело решение не ехать в Пермь, а остановиться в Ново -Сергеевке. Её примеру последовало ещё несколько семей, эвакуированных из Одессы. Сказано -сделано! И вот эшелон уже ушёл, а мы остались на перроне неизвестной нам станции.
Мама нашла избу в пристанционном посёлке, где сняла у хозяйки комнату. Я с интересом наблюдал дотоле неизвестную мне сельскую жизнь, например, как пастух пригонял коров с пастбища. Коровы стадом шли по сельской улице и сами расходились по своим дворам. У хозяйки я впервые увидел электрический сепаратор, устройство, которое перегоняло молоко и отделяло сливки от сыворотки. Там я впервые попробовал парное молоко.
В Ново -Сергеевке мы прожили недолго, потому что мама при расставании сообщила папе, что собирается со мной эвакуироваться в Пермь. Туда он должен был и писать. Поэтому мама решила, что мы не имеем права оставаться здесь, ведь папа нас не найдёт. И вот мы снова на колёсах. С нами едет ещё одна одесская семья по фамилии Мусман: мама, бабушка, дочка на год старше меня и маленький сын. Мы доехали до Чкалова, потом из Чкалова направились в Екатеринбург, который тогда назывался Свердловском в честь первого советского «президента» Я. М. Свердлова.
Интересно отметить, что Ленинграду возвратили его первоначальное название Санкт-Петербург, а область осталась называться Ленинградской, Свердловску -Екатеринбург, а область остаётся Свердловской. Мне кажется это нелогичным.
При всей царящей тогда сутолоке, неразберихё, звакуации целых заводов и фабрик, огромного числа перемещающихся в разные стороны людей мы на вокзалах не сидели долго на вещах, железные дороги и вся государственная система в тылу работала нормально.
Свердловск оказался очень большим промышленным городом, но мы там не задержались и направились в Молотов. Он тоже оказался не маленьким городом, но в самом городе нас не оставили, я говорю о двух семьях. Нас направили в область, в село Суксун. Из Молотова мы доехали поездом до железнодорожной станции Кунгур, а оттуда на грузовой машине ближе к вечеру въехали в большое уральское село, протянувшееся вдоль озера. Был уже конец лета, но было ещё тепло.
Нас поселилили в большом двухэтажном деревянном доме странной конструкции: комнаты располагались по периметру здания, внутри было пусто, но всё, т.е. и комнаты и незастроенное пространство, находилось под одной общей крышей. Мы заняли одну комнату, а рядом с нами поселилась семья Мусман. Обе комнаты имели выход в общий коридор и сообщались между собой.
Мама купила мне ярко синий клеёнчатый портфель, и определила меня сразу во 2-ой класс, девочка пошла учиться в третий. Я с ней не подружился, она мне не нравилась, особенно тем, что любила надписывать тетради карандашом, а потом старательно наводила чернилами, высунув кончик языка изо рта. Карандашные буквы были видны из под чернильных и в целом надпись выглядела очень неаккуратно.
В школе я легко учился, потому что хорошо был подготовлен ко второму классу Мама ежедневно проверяла меня, как я выполняю домашние задания.
Осень в Суксуне была короткая, но по-настоящему золотой. Быстро наступила морозная и снежная зима. Школа находилась в центре села, а мы жили на въезде, на окраине. В школу и из школы домой я ходил пешком, дорога была длинная, а товарищей-подорожников у меня не оказалось. Все одноклассники, а их было немного, жили около школы. Одному идти вдоль всего села было скучно, но, как говорится, деться было некуда. Вспоминая маму, я должен отметить, что она в детские годы оказала значительное влияние на меня. Она воспитала во мне, например, очень ответственное отношение к учёбе, как к работе. Я не знал от неё поблажки, пропустить занятия в школе или опоздать-это было преступление. Может быть поэтому за всю свою жизнь я на пальцах одной руки могу пересчитать свои опоздания на занятия или на работу. Она приучила меня рано просыпаться и ставать с кровати, не залёживаясь. Она больше всего боялась, чтобы я не вырос ленивым.
Кстати, кое-кто отметил, что все большие изобретения были созданы ленивыми людьми. Вот, например. мальчика по фамилии Стефенсон поставили вручную переключать подачу пара в паровую машину Джемса Уатта, дёргая то за одну, за другую верёвки. Ему надоедала эта монотонная работа.Короче, ленился дёргать и он изобрёл автоматическое устройство, которое заменило его. Это устройство получило название кулисы Стефенсона и широко использовалось в конструкциях паровых машин, в том числе и на пароыозах.
Когда снег покрыл суксунские дороги, появились одноконные сани-розвальни. Я приспособился цепляться за сани и таким образом «с ветерком» добирался до школы. В зиму 1941\ 42 г.г. стояли крепкие морозы, но без ветра они переносились довольно легко и можно было незаметно отморозить нос.
Школа была деревянная, двухэтажная. Фасад её выделялся на улице среди окружавших её одноэтажных крестьянских домов, срубленных из леса-кругляка. Вокруг села чернели сосновые леса. Кофейные стволы сосен были толстыми, взрослый человек руками их охватить не мог.
В Суксуне было много эвакуированных или, как называли их местные жители,«выковырованые». Туда была эвакуирована из Белоруссии Витебская очковая фабрика.
Мама писала папе письма, ответа не было, его же перевели в другую воинскую часть, а нас не оставили в Молотове, куда он должен был писать на главный почтамт, до востребования. Мы не знаем где он и что с ним, а он не знал где мы и что с нами.
Водопровода в селе не было. Маме, городскому жителю, приходилось таскать воду вёдрами с озера, топить русскую печь сосновыми дровами и варить в ней. Для мамы, трудолюбивой женщины, но горожанки, это было нелегко. Каких трудов, например, стоило растопить остывшую печь с утра, чтобы не выстудить комнату. Мне было уже 8 с половиной лет, но я мало чем мог помочь ей. Да она ничего не требовала от меня, кроме отличных оценок в школе по всем предметам.
В школе по воскресеньям заставляли нас собирать птичий помёт, который должен был служитьудобрением.
Во время войны в городе Бугуруслане Оренбургской области было организовано всесоюзное адресное бюро. Через него сорванные со своих родных мест люди разыскивали друг друга. Мама тоже написала туда и узнала адрес тёти Сони, жены родного брата моей бабушки- Беньямина. Беньямин, уже пожилой человек тоже воевал, а тётя Соня с двумя дочерьми была эвакуирована в Ташкент. Мама списалась с ними, они оформили нам вызов, по которому нам разрешалось поселиться в Ташкенте, как родственникам.
Наши сборы были недолги. Чтобы добраться до железнодорожной станции Кунгур, мама договорилась с почтовым отделением в Суксуне. Нам разрешили сесть в сани, которые перевозили почту, и мы укутались в меховую доху, чтобы не замёрзнуть по дороге. Мы выехали из Суксуна очень рано, когда только начало светать. Через несколько минут быстрой езды по установившемуся санному пути мы оказались в бескрайном белом поле, только вдалеке был виден край убегающего назад леса. Из-за горизонта начал высовываться светлый ободок замороженного солнца, ведь температура была около 40 градусов ниже нуля. Кони бегут резво. Солнце поднялось, блестит мелко рассыпанными блёстками снег и мчится вперёд, как в песне, тройка почтовая.
К вечеру после нескольких остановок в каких-то остуженных избах наши сани въехали Кунгур. Поезд на Свердловск проходил через эту железнодорожную станцию ночью. Когда объявили посадку, мама оставила меня с нашим тюком и мешком какого-то мужчины у одного из вагонов пришедшего поезда, а сама побежала с ним вдоль состава искать свободное место. Было темно, я стоял и ждал, мимо пробегали люди. Вдруг раздался гудок паровоза и мне стало страшно, что сейчас поезд уйдёт, а я останусь один.
Я стал кричать: «Мама! Мама!» и волоком тащить вещи. Какие-то люди помогли мне пока не прибежала мама. Мы сели в вагон, но оказалось , что в суматохе мешок с вещами нашего попутчика украли. Маме пришлось расплатиться с ним деньгами за утерянный мешок.
В Свердловске мы пересели на ташкентский поезд. Ехали долго, в вагоне менялись пассажиры. Некоторое время с нами ехали поляки-военные. Они были из армии польского генерала Андерса, который не захотел воевать на советско-германском фронте и договорился с советским правительством, что его армии да-дут возможность через юг страны переправиться к англичанам в Северную Африку.
Тогда я с интересом разглядывал незнакомую военную форму. Она у поляков была новенькой, скрипели новые кожаные ремни и доброт-ные английские ботинки. Необычным были конфедератки, фуражки с квадратным верхом, и знаки различия. Поляки в вагоне держались отчуждённо. Подробно об этой армии написал Е. Климковский «Я был адьютантом генерала Андерса».
В поезде я впервые стал вести в ученической тетради дневник, записывал карандашом свои впечатления. Мама меня поддержала в этом начинании.
Началась Средняя Азия: песчаная пустыня, одиноко растущий в песке саксаул, неожиданно среди бескрайных песков небольшой железнодорожный разъезд. Дорога была однопутная, почти на каждом разъезде ждали встречного поезда И так день за днём. С утра до вечера палит мутное солнце. Поезд медленно, будто нехотя, тащится к югу. Вагон опустел, хотя пассажиры постоянно сменялись На больших станциях у состава меняли паровоз, а на некоторых другихх его только заправляли водой. Почему-то в детской памяти не осталось больше подробностей от этого длительного и нудного путешествия.
2. ТАШКЕНТ
Наконец, мы приехали в Ташкент. Где-то на окраине пыльного города нашли улицу Кара-су, где жила тётя Соня со взрослыми дочерьми
Через несколько дней мама сняла одну большую квадратную комнату с двумя окнами и небольшим коридорчиком при входе со двора во 2-ом Тюльпановском тупике (так назывался переулок) на другом конце Ташкента. Хозяйка звалась Марией Фёдоровной Чигиринцевой и была хорошей женщиной. Подтверждение тому продолжавшаяся много лет переписка Марии Фёдоровны с моей бабушкой уже после того, как она возвратилась из Ташкента в Ле-ниград. Это очень показательно, учитывая, что она и родным братьям не часто писала. Но как удивительно, что моя память: удерживает более 50 лет фамилию Марии Фёдоровны, и упрямо не хочет фиксировать только что услышанное.
Это называется склерозом. По этому случаю был анекдот:
« Слушай, Петя! Я не помню точно какая у меня болезнь, эклер или склероз?»
Мне помнится, что из центра города к нам шёл трамвай до конечной остановки у какого-то моста. За этим мостом начиналось бесконечное шоссе Луначарского. Надо было пройти под мостом и по правую руку возвышалась моя новая и по счёту вторая школа, стандартное школьное здание, окрашенное в яично-желтковый цвет. В этой школе я закончил начатый в Суксуне 2-ой класс и впервые получил "Похвальную грамоту".за отличные успехи в учёбе.
С другой стороны шоссе, перпендикулярно ему возникали и оставались позади первый, второй и другие (не помню сколько) Тюльпановские переулки-тупики. В нашем тупике каждый хозяин имел свой участок с домом и садом. Такой участок был ограждён от проезжей части и соседей высокими глинобитными заборами. Их возводили из смеси глины, коровьих "блинов" и молотой соломы. По переулку, там где должны быть тротуары, вдоль заборов были прорыты канавки-арыки, по которым к каждому участку или вилле, сказал бы я теперь, поступала вода для полива сада.
На "вилле" Чигиринцевой в одной комнате тогда вначале поселились я с мамой и тётя Соня с дочками.
Мария Фёдоровна с хромоногой пожилой племянницей Дусей жили в меньшей, чем мы, комнате в другой половине одноэтажного дома. К дому примыкал обширный неухоженный фруктовый сад. Там росли черешни, вишни другие фруктовые деревья. Было и несколько ягодных кустов.
Сразу же по приезде в Ташкент мама устроилась работать санитарной сестрой в бане. Я начал изучать узбекский язык. Его алфавит мало чем отличался от русского, но при написании к букве "к" и ещё к некоторым буквам добавлялся крючочек, подобный тому, как у русской буквы "ща" или «це».
В Ташкенте нам было очень голодно. Мама продала обручальное золотое кольцо в так называемый "Торгсин", так снова сокращённо называли одно время существовавшие до войны магазины торговли с иностранцами. У нас временно появилось перетопленное сливочное масло, залитое в пол-литровую бутылку. Масло можно было достать только с помощью тонкой деревянной палочки. Это значительно уменьшало расход и продлевало жизнь бутылки с живительным жиром. Мама намазывала его на хлеб тонким, едва заметным, слоем. Вместе с мас-лом появилась у нас также мука грубого помола с отрубями. Мама варила из неё "эатируху", а иногда делала галушки. Галушки и даже пар в кастрюльке над ними были такой вкуснятиной, что мне кажется: сделай их сегодня они и сегодня были бы вкусны. Но это только кажется. Какой вкус может быть у теста, замешанного из отрубей на воде? Мой растущий организм постоянно испытывал чувство голода, может быть поэтому я недоста-точно вырос, но навсегда сохранил хороший аппетит.
Летом 1942 года произошло много событий. Во-первых, папа после тяжёлого челюстного ранения был отправлен в госпиталь в дагестанскую столицу-город Махачкала, а потом его перевезли в город Самарканд, в 411 госпиталь из Одессы. Этот госпиталь спе-цилизировался на челюстно-лицевых ранениях. После войны 411 военный госпиталь возвратился в Одессу и размещался частично в начале Успенской улицы недалеко от парка Шевченко, а частично в начале Пироговской улицы.
Мама со мной поехала поездом в Самарканд. Я помню, что в этом городе были очень пыльные дороги, ступни ног буквально купались а мягкой тёплой пыли. Мы жили у каких-то родственников зятя тёти Сони. Папа приходил из госпиталя в военной форме, очень худой, на щеке вдоль всей челюсти у него был огромный мясистый свежий шрам со свищём в центре.
Этот свищ потом долго не заживал и доставлял папе большие неудобства в повседневной жизни. Папа рассказывал маме, что можно сделать в дальнейшем косметическую операцию, которая исправит изуродованное лицо. Но операцию он так и не сделал. Папа, по-видимому, сначала стеснялся своего лица, а потом привык
Во-вторых, из Ленинграда, пережив все трудности первой блокадной зимы, по ледовой дороге Ладожского озера, благодаря стараниям её младшего сына Иосифа были вывезены бабушка с Симочкой. Они приехали в Ташкент и поселились у нас. Комната уже напоминала теремок из известной детской сказки. Несколько позже приехал дед. Он, как мужчина, тяжелее перенёс страшную голодовку в Ленинграде. С голодухи он ел там и кожу и клей. Чтобы накормить его в Ташкенте, бабушка покупала овёс, которым кормят лошадей, варила его, потом размалывала мясорубкой. Крутить рукоятку мясорубки с этим варевом было очень тяжело, я знаю, потому что иногда по просьбе бабушки крутил.
В-третьих, после выписки из самаркандского госпиталя в Ташкент приехал папа. Его полагалось уволить из армии, но в связи с тяжелейшим положением на фронтах летом 1942 года его признали ограниченно годным и стали подыскивать место, где бы он мог продолжать службу. А пока он числился в отпуске после тяжёлого ранения. Потом его зачислили в резерв штаба Среднеазиатского военного округа, сокращённо САВО
В-четвёртых, Сима и дочк5а тёти Сони Сана поступили на первый курс Ташкентского медицинского инс-титута.
В-пятых, папа разыскал и съездил проведать семью своего младшего брата Ласи, кадрового офицера, погибшего в начале войны. Тётя Дуня с детьми Феликсом, Владиком и совсем маленькой Светой были эвакуированы в город Челек, который,кажется, находился в Киргизии.
В-шестых, мама устроилась работать на оптовой базе "Оптбакалея".
Она на работу уходила очень рано и весь день перебирала арахис, содежимого фисташек, для изготовления грильяжа. Прошло много лет, но когда сейчас в рот мне попадает грильяжная конфета, я вспоминаю мою бедную маму в Ташкенте во время войны. Работать в цеху с бетонным полом ей было непривычно и тяжело, но она не роптала и не жаловалась.
Раз в месяц всем работницам фабрики выдавали по брикету грильяжа. Мама с этим брикетом отправлялась на Алайский базар, чтобы продать грильяж, а на вырученные деньги купить самое необходимое, например, бутылку растительного хлопкового масла. Иногда её на базаре задерживал местный-милиционер и отбирал грильяж и ещё требовал, чтобы она уплатила штраф. Мама возвращалась домой вся в слезах и с пустыми руками. А мне было грустно, что мы этот грильяж и не поели, и не продали. Грильяж был очень твёрдый, но и зубы у меня тогда были крепкие, не то, что сейчас.
Все события в нашем коллективе происходили у меня на глазах, кроме того времени, когда я был в школе, либо игрался со светло рыжей собакой-дворняшкой, которой дал кличку Нат, (сначала я кричал ей: На! На! На!), либо гулял по бесконечному шоссе Луначарского и по Тюльпановским тупикам. Я уже любил читать художественную литературу.У меня был хороший пример родителей и бабушки..
Начался новый учебный год, я пошёл в 3-ий класс. В нашей 20-ти метровой комнате теперь жили: тётя Соня с Саной и племяницей Мусей, папа с мамой и я, бабушка с дедушкой и Симочкой. Сима спала на обеденном столе, я на сундуке, стоявшим у входа в комнату.
Запомнилось мне, что как-то раз моя молодая и красивая тётя Симочка пошла со мной в кино. Там шла картина под названием «Дочь моряка», связанная с Чёрным морем, с Одессой. В кинофильме показывали знакомые мне улицы Одессы, звучала бравурная песенка: «Деревья нас с тобою окружают, мальчишки нас в дорогу провожает, на нас девчонки смотрят с интересом, мы из Одессы моряки». И было на душе что-то новое, необъяснимое. Этот фильм потом никогда в Союзе не демонстрировался.
Меня приняли в пионеры, а пионерский галстук сшила тётя Соня из большого белого носового платка, предварительно выкрасив его в красный цвет. Около дома у нас во дворе в тёплое время года растапливали мангал, сложенный из камней и обмазанный глиной. На нём стоял чёрный от копоти казан, в котором варили пищу. На этот раз в нём был выварен в солёной воде, чтобы он не линял, мой будущий пионерский галстук. Он своими тремя концами, как нам объяснили, должен был символизировать единство коммунистической партии, комсомола и пионерии.
О существовании такой партии я впервые узнал в Ташкенте, когда умер первый секретарь компартии Узбекистана- Ахунбабаев. Его похороны прошли очень торжественно. А ещё мальчишки говорили, что Ленин-жид. Я поразился их невежеству. И только прочитав книги Волкогонова, я убедился, что эти ташкентские ребята были уж не так не правы. Действительно дед Ленина по материнской линии был крещённым евреем..
Мне было очень обидно, когда меня не взяли на то ли на городской, то ли республикан-ский слёт пионеров. К моему удивлению оказалось, что я не умею маршировать: "в ногу"
Тётя Соня вручную сшила мне берет из синей ткани. Я тогда не догадывался, что мужские береты станут модными только через несколько десятилетий. Мне в то время очень нравились че-тырёхугольные узбекские тюбетейки, но они были по цене очень дорогими.
Электрического света у нас в доме не было, не было и обычной керосиновой лампы. Для освещения использовались несколько коптилок, и на наших лицах осаждалась сажа. Я успевал готовить уроки при естественном освещении, а Сима зубрила "Анатомию" при коптилке. Я слушал и мгновенно запоминал названия углублений и выступов на каждой косточке позвоночника. С утра Сима и Сана работали на военном заводе, потом вечером учились в институте. Им было тяжело. Симочка всё выдержала и закончила институт уже в Ленинграде в 1947 году. Осенью 1946 года она родила дочку Софу, мою младшую двоюродную сестру.
Папа в военной форме, худой и тощий, с незаживающим свищом на щеке уходил из дома рано и на целый день. Он стоял в очереди в офицерскую столовку, чтобы получить миску затирухи. Он остро переживал события, происходившие на фронтах. Немцы уже были на Северном Кавказе, осаждали Сталинград. Находясь в резерве штаба САВО,.он выполнял какие-то поручения, ожидая назначения. Мама тоже целый день была на работе. Бабушка интересовалась мною мало, как и дед, который устроился куда-то работать. Он был по природе своей большой труженик.
Я был предоставлен самому себе. У меня появился приятель-Юра Гусашвили. У его родителей в конце нашего тупика был свой дом с большим двором. Во дворе была выкопана яма и заполнена водой. В этом импровизированном бассейне мы купались. Он «просветил» меня о взаимоотношениях полов
Родители Юры сдавали две комнаты семье какого-то бывшего ответственного работника Народного Комиссариата иностранных дел. Это был сухощавый старичок с отличными манерами. По его словам он был до войны полпредом, то бишь полномочным представителем Советского Союза в Персии, так назывался раньше Иран. В Советском Союзе очень модны были всякого рода сокращения слов, а в первые годы после революции были даже несуразные, например, "замнаркомпоморде". Это означало: заместитель народного комиссара по морским делам. С бывшим полпредом жила жена и очень по-восточному красивая незамужняя дочка лет 26-28, будто- бы пришедшая из книги "Тысяча и одна ночь". Я с Юркой даже обсуждали её восточные прелести.
В начале 1943 года папа получил назначение начальником клуба в Нарофоминский военный госпиталь, который находился в так называемых Сталинских лагерях вблизи от небольшого промышленного городка Чирчик. Папа уехал в Сталинские лагеря, а через некоторое время туда переехали и я с мамой.
3. СТАЛИНСКИЕ ЛАГЕРЯ
Сталинские лагеря это три самостоятельных военных посёлка под Ташкентом около промышленного городка Чирчик..
Лагеря находились на сравнительно большом расстоянии друг от друга и назывались первым, вторым и третьим районом. На первом районе находилась какая-то лётная часть, там я никогда не был.
Госпиталь размещался на втором, как бы центральном районе. На втором районе жилья для папы пока не было, и мы поселились на третьем, где был расквартирован пулемётно-миномётный полк. Мы жили в одной комнате на первом этаже в одном из двух двухэтажных кирпичных домов офицерского состава, сокращённо ДОС. Большое окно выходило на лужайку, а за ней протекал широкий полноводный арык. По обе стороны арыка росли немолодые развесистые деревья. Они создавали над арыком густую тень. Мутная вода в арыке текла медленно.
На втором этаже нашего дома жил командир миномётно-пулемётного полка -подполковник с женой и сыном Виталиком моих лет. С Виталиком я подружился. Мы жили уже на втором районе, но я по какому-то поводу пришёл на третий и встретился с Виталиком. Его мама позвала нас в квартиру и поставила передо мной полную тарелку только что сваренной вермишели, которой я не видел с начала войны.. Я, как всегда, был голоден и с жадностью опустошил тарелку. Прошло более полувека, а я благодарная память зафиксировала этот эпизод В жаркое лето 43 года миномётно-пулемётный полк был отправлен на фронт и после него остались пустые казармы.
Заканчивать третий класс я пошёл в село Троицкое. За два неполных года учёбы это была уже третья по счёту школа. Она была одноэтажной, маленькой и находилась в километрах двух от третьего района. Каждый день и в хорошую погоду, и в непогоду я совершал пешие переходы. Однажды меня догнал какой-то лейтенант верхом на коне. Я месил грязь на дороге, с трудом переставляя ноги. Он посадил меня в седло за собой и подвёз к 3-ему району. После такой верховой езды я узнал, что это не так приятно, как кажется со стороны. Уж очень болело от непривычки то место, на чём обычно сидишь.
Папа принёс домой наушники и подключил их к проводам, которые нависали над нашим окном. Наушники заговорили, никогда до этого у нас не было радио. По радио передали об завершении окружения немецко-фашистских войск под Сталинградом. Это была величайшая победа в ходе жестокой и кровопролитной войны. Может быть ещё более значимая для существования СССР была победа в 1941 году под Москвой, но она как-то прошла мимо моего внимания. В Суксуне я не читал газет и не слушал радио.
Я был любопытен к технике и вскрыл наушники, чтобы посмотреть, что там внутри. Оказалось что там две катушки из медной проволоки, насажанные на прямоугольные магниты да стальной круглый блестящий диск. Это было первое для меня устройство, не считая довоенных механических игрушек, к которому я проявил интерес.
Я успешно закончил 3-ий класс, начались каникулы. В середине дня я ежедневно ходил в столовку за обедом для членов семьи офицера. Столовая находилась далеко от дома. Мой путь туда, ожидание раздачи и дорога назад занимали часа два. Я приносил армейский котелок баланды да миску каши из пеклеванной муки. Что это за мука, я не знаю и по сей день, но это был настоящий клейстер с комочками. Съесть это варево больше двух столовых ложек даже при том, что я всегда был голоден, я не мог.
Ежедневно папа на службе ничего не ел. Он собирал положенный ему завтрак, обед и ужин за целый день и вечером приносил домой. Мы садились за стол и мгновенно поглощали всё. Это был ежедневный подвиг отца семейства. Я это понял намного десятков лет позднее. Сейчас, когда вспоминаешь прошлое, на некоторые события и факты, исходя из собственного жизненого опыта, смотришь другими глазами.
Во время летних каникул я начал читать серьёзные книги, например, Виктора Гюго: «93 год», «Человек, который смеётся». Читать порой было трудно, а иногда и нудно, но у меня уже было убеждение, что я обязан прочитать книгу до конца, даже если она мне не нравилась. Ведь до чего же нудное начало у «Саги о Форсайтах» Голсуорси или у «Войны и мира» Л.Н. Толстого, а книги ведь замечательные. И только сейчас, уже в пенсионном возрасте, я перестал заставлять себя читать до конца непонравившуюся мне книгу, а иногда ограничиваюсь просмотром. Книги мне дали очень много, можно было бы с уверенностью повторить крылатое выражение Максима Горького: «Всему хорошему во мне я обязан книгам», но я его перефразирую: Всему хорошему во мне я обязан влиянию хороших людей, с которыми я общался, и книгам, которые прочитал. .
Папа был ослабевшим после тяжелейшего ранения и недоедания, пешие марши с 3-го района на 2-ой на службу и со службы были для него изматывающе утомительны. Поэтому он постоянно просил своё начальство дать ему комнату в ДОС на 2-ом районе. В конце лета после разгрома немцев на Курской дуге папе предоставили такую же комнату в таком же стандартном доме, но уже на 2-ом районе, недалеко от госпиталя..
.Весной 1943 года после разгрома немцев под Сталинградом в Сталинских лагерях появились солдаты и офицеры в новой форме с золотыми и серебряными погонами. Серебряные погоны носили интенданты, врачи, т.е нестроевой состав. Если врач закончил военно-медицинское учебное заведение, то он носил широкие серебряные погоны, если же гражданские-то узкие.
Весной 1943 года папе и другим сотрудникам госпиталя выделили небольшие участки земли. Папа вскопал растрескавшуюся от солнца засохшую землю, соорудил кетменём арыки и посадил картошку.
Как-то в очередной раз родители уезжали в Ташкент рано утром. Мама разбудила меня и сказала, что почистила одну картофелину, положила в «мою кастрюльку» и залила водой. «Моя кастрюлька « была знаменита тем, что была изготовлена из неизвестного белого металла «фраже» и в ней мне варили манную кашу ещё в детстве.«Когда ты встанешь- сказала мама, -то свари себе картофельное пюре».
Я решил поставить кастрюльку на электрическую плитку с тем, что когда я снова проснусь, картошка уже сварится, и я сразу позавтракаю. Я проснулся, как обычно, но моя картошка уже углилась в чёрной закопченной кастрюльке. Я остался голодным до возвращения родителей и только аккуратно время от времени протирал глаза лекарством. Я в это время, когда цвёл хлопок, болел инфекционным конъюктевитом.
Кастрюльку мама тщательно очистила до металлического блеска, она жива по сей день и она стареет вместе со мной. Я льщу себя надеждой увидеть, как в ней сварят манную кашу для моего правнука или правнучки. Но это уже немодные сегодня сентименты.
Как-то раз я рано утром ехал с мамой поездом в Ташкент к бабушке. Было зябко и голодно, в купе мужчины курили, а мама так хотела есть, что попросила закурить. Это был единственный раз, когда я видел маму курящей. Папа курил, но в пятидесятых годах резко бросил и впоследствии только иногда, когда мы все вокруг курили, он просил сигарету, «если не жалко, что я испорчу» -добавлял он обычно.
Летом 43 года папу послали на месяц на курсы в город Ленинобад. Как этот город теперь называется я не знаю. Отсутствие папы сильно сказалось на нашем питании. Мама тогда работала на должности вольнонаёмного секретаря канцелярии начальника госпиталя. От истощения мама серьёзно заболела дистрофией. Когда папа возвратился, он добился временного дополнительного питания для мамы, её снабдили гематогеном, витаминами и другими лекарствами.
На 2-ом районе два стандартных офицерских дома стояли друг против друга и между ними образовался большой квадратный двор с деревьями, а значит и со спасительной тенью. Под деревьями стояли металлические армейские кровати, на которых некоторые из жильцов летом спали. Там часто спала и Симочка, когда приезжала к нам гости из Ташкента,а, может быть, и для встречи с Гришей.
Одессит лейтенант-танкист Гриша после окончания танкового училища был оставлен на втором районе в качестве командира учебного танкового взвода, в то время, когда он хотел воевать. Он подавал рапорты по начальству, но ему отказывали. Не знаю, где он познакомился с Симочкой, не знаю, каковы были их взаимоотношения, но знаю, что в один из дней он прикатил к Симе не танке во 2-ой Тюльпановский тупик. После этого начальство, наконец, согласилось отправить его на фронт. Он погиб, повидимому, в танковом сражении на Курской дуге
Симочка очень хорошо пела и любила петь. От неё я впервые услышал такие лирические песни, как про карнавал, где « руки твоей коснулся вдруг и внезапно искра пробежала...» или «Мой милый, любимый, друг сероглазый мой, напрасно, мой милый, ты ходишь сам не свой...». Я слушал Симочку с удовольствием. Она была красива своей жизнерадостной молодостью.
У меня появились новые товарищи-друзья: Юра Семёнов, смуглый чернявый мальчик, который сообщил мне под большим секретом, что отец у него не родной. Отчим Юры служил в госпитале пропагандистом, был мужчиной, что называется «с руками» и сделал ему из дерева и металла действующую модель револьвера типа «маузер» в натуральную величину. Другим моим товарищем стал Витя Хаиновский из города Мелитополя. Он был несколько выше ростом, чем я и Юра и худее., с белой почти прозрачной кожей на руках. Его отец был врачом в госпитале по специальности «ухо -горло-нос»
На втором районе были зимний и летний кинотеатры. В летнем театре я наблюдал репетиции так называемого красноармейского ансамбля песни и пляски, выездные театральные постановки. Я запомнил пьесу «Дорогу в Нью-Йорк», в которой дочка американского миллионера почему-то убегает из родительского дома с каким-то парнем. Впервые там я увидел цветной, а не обычный черно-белый американский фильм «Багдадский вор», он поразил меня техникой постановки и сочностью красок. Недавно я смотрел этот фильм снова и мне кажется, что он не постарел, хотя прошло уже 50 лет. До колик в животе смеялся от английской комедии «Тетка Чарлея». С живым интересом посмотрел я американский или английский фильм, анализировавший причины наших неудач в начале войны в 1941 году. В частности, он рассказывал, что в соответствии со существовавшими в начале войнып наставлениями наши солдаты отрывали одиночные окопчики без ходов сообщениямежду ними, что способствовало возникновению паники при наступлении немцев.
1 сентября 1943 года Юра, Витя и я пошли в 4-ый класс начальной школы, это была моя четвёртая школа. Она находилась в промышленном городке Чирчик. Дорога в школу была не короткой, но более разнообразной, чем монотонный путь в село Троицкое. Чтобы попасть в школу надо было спуститься к бурной горной реке Чирчик, пройти по висячему мосту, раскачивающемуся в разные стороны над ней, Потом надо было пересечь базар с тиром. Одноэтажная школа размещалась за базаром, в центре городка. Вход в неё был с торца здания. У меня сохранилась фотография, на которой зафиксирован выпуск нашего четвёртого класса. На фотографии в центре наша учительница, директор или завуч, ни имён, ни отчеств, ни фамилий память моя не сохранила, а по бокам, сверху, снизу семь девочек м восемь мальчиков.
Город Чирчик стал известен стране, благодаря выросшему там крупнейшему химическому комбинату. Там работал будущий министр химической промышленности СССР Костандов.
Красная армия после освобождения Курска и Белгорода, события впервые отмеченного артиллерийским салютом в Москве, начала медленное, потому что сапротивление немцев не уменьшалось, наступление на запад, освобождая захваченные жестоким врагом территории Советского Союза. Интересно отметить, что Киев был освобождён 6 ноября 1943 года, а Одесса 10 апреля 1944 года. Расстояние от Киева до Одессы поезд покрывал з-а одну ночь.
В начале лета 44 года меня отправили в горный санаторий. Мы, это девочки и мальчики, долго ехали автобусом, петляя в горах, пока не оказались в какой-то теснине между высокими зелёными вершинами Тяньшанских гор. Несколько ниже площадки, на которой были расположены белые строения санатория, с шумом прорывался горный ручей. Вокруг было тихо и красиво, высокие деревья и густая сочная трава..
Весь наш мальчиковый отряд поселили в большой настоящей армейской палатке. В ней стояли армейские металлические кровати и тумбочки. Окошки были слюдяными с откидными брезентовыми клапанами, которые закрывались снаружи. Клапан можно было скатать в трубочку и застегнуть ремешками. Тогда окошко оставалось открытым.
У меня появились новые товарищи. Больше всего я общался с одним по имени Рафик. Он был одного возраста со мной, но держался с большим достоинством и очень солидно. Мне это в нём нравилось. Ребята называли его Графом. А ещё я общался с девочкой по имени Муза. У неё было сочное жёлтое платье из лёгкой ткани.
В санатории основное внимание уделялось лечебным процедурам оздоровительного характера, но мы не скучали. Время пролетело быстро, хотя я почти месяц был оторван от родителей. Мы возвращались в Сталинские лагеря на автобусе. Я всю дорогу сидел рядом с Музой и мы о чём-то говорили.
Я возвратился из санатория и каникулы продолжались.Почти каждый вечер я со своими неизменными друзьями смотрел кино на летней площадке госпитального клуба. Около передвижной киноустановки росло развесистое дерево. И Юра, и я, и Витя имели свои персональные ветки, на которых мы сидели во время демонстрации кинофильмов. Мы помногу раз смотрел одни и те же фильмы: «Волга-Волга» с любовью Орловой, «Богатая невеста» с Мариной Ладыниной, «Два бойца» с Бернесом и Андреевым, «Секретарь райкома», «Концерт – фронту», где Леонид Утёсов в матроской форме спел песню о Мишке-одессите, а Клавдия Шульженко «Синий платочек», «Радуга» по повести Ванды Василевской, «Сестра его дворецкого» с нравившейся мне Диной Дурбин, которую я впервые увидел в американском фильме «Сто мужчин и одна женщина»
В годы войны видел я и «Серенаду солнечной долины» с бессмертной музыкой Глена Милера, и очень смешной фильм « Джордж из Динки-джаза»
Сидя на ветке дерева, я обычно не только смотрел кино, но и наблюдал за действиями киномеханика, особенно: как он менял бобины с очередными частями фильма.Это мне потом пригодилось. В этих перерывах все живо переговаривались.. Настроение у всех было приподнятое..
Вечером 6 июля 1944 года, когда темное ташкентское небо было всё в маленьких ярких звёздочках, я, как обычно, сидел на своём дереве и смотрел кино. Вдруг демонстрация фильма остановилась, и перед экраном появился папа. Он с волнением объявил об успешной высадке англо-американских союзников в Нормандии. Зал под открытым небом бурно зааплодировал, потому что все уж очень долго ждали открытия союзниками второго фронта, который мог бы оттянуть значительные силы немцев с восточного фронта.
Прошло 50 лет. Бывшие союзники помпезно отпраздновали пятидесятилетие этого славного события, но умудрились не пригласить на празднование представителей бывшего Советского Союза, заслуга которого в создании благоприятных условий для открытия второго фронта несомненна.
Стало известно, что госпиталь возвращается в Россию, а папа назначен начальником эшелона. В госпитале начали упаковывать оборудование отделений, лабораторий, подсобных служб. Я хорошо знал расположение всех подразделений госпиталя, потому что по просьбе папы часто разносил по ним пачки газет. В это время я и пристрастился читать газеты.
Приходил я и в госпитальную конюшню. Наблюдал как запрягают и распрягают лошадей. Иногда мне доверяли немного подержать в руках вожи и я правил хозяйственной телегой. Навещал я также госпитальную аптеку. Особенно привечала меня Мина Мойсеевна, заведующая госпитальной лабораторией.. Теперь я ходил по госпиталю и с интересом наблюдал паковку оборудования в дальнюю дорогу.
Закончились недолгие сборы, на железнодорожную станцию Чирчик подали состав. Семьи военнослужащих разместились в пассажирских вагонах. Каждая семья заняла предназначенное ей купэ, Заняли купе и мы. Рядом разместилась семьи Хаиновских. Мама занавесила наше купе, чтобы создать иллюзию автономности. Предстоял длинный путь с юга страны на северо-восток, своего рода путешествие, отдых для всех, только папа не имел спокойной жизни. На каждой узловой станции он должен был куда-то бегать, что-то улаживать с железнодорожным начальством, докладывать начальнику госпиталя бывшему военврачу 2-го ранга, а теперь подполковнику медицинской службы по фамилии Чёрный.
Ехали мы медленно и долго, особенно длинным казался путь через Среднюю Азию: пески, пески от одного края горизонта до другого, затерявшиеся в бескрайных песках железнодорожные разъезды, полустанки с одинокими саксаулами, корявыми и сухими, изогнутые ветрами и почти без листьев. На какой-то станции, наверное, недалеко от Каспийского моря все бросились скупать соль, которая якобы дорого ценилась на других остановках по нашему пути. Мама тоже не отстала от других.
Хмурым прохладным августовским утром наш состав остановился у грузовой железнодорожной платформы города Ккалинин и началась разгрузка эшелона и перевозка госпитального оборудования в центр этого крупного приволжского города.
4. ТВЕРЬ-КАЛИНИН-ТВЕРЬ
Наро-фоминский военный госпиталь № 402 не возвратился в подмосковный городок Наро -Фоминск, а был направлен в областной центр город Калинин. До революции этот древнейший русский город назывался Тверь, впрочем он так называется и теперь. В этом городе или вблизи него имел счастье родиться Михаил Иванович Калинин.
Когда в 1919 году в результате простуды умер первый председатель всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) Яков Свердлов, его место занял Калинин и просидел на нём до своей смерти летом 1946 года. В соответствии с конституцией 1936 года эта должность стала называться Председатель президиума Верховного совета СССР. Под президиумом подразумевался как бы коллективный президент и в его состав входил Сталин, потом Хрущёв. Председателем президиума был и Брежнев. Президиум, как и Верховный Совет были декорациями для незамысловатых спектаклей, называемых "социалистическая демократия".
Калинин, как последующий за ним Шверник и другие, никакой власти не имел, даже его жена Калинина сидела в лагере и работала в вошебойке. В газетах его называли "всесоюзным старостой", к нему обращались с различными прошениями. Всё это я рассказываю для сохранения исторических фактов, очевидцем которых я был.
Город Калинин был захвачен немцами в 1941 году, но вскоре, в декабре этого же года был освобождён при зимнем наступлении Красной Армии, когда немцев отогнали от Москвы. По другим источникам город освободили16 февраля 1942 года
Город был разрушен, но к нашему приезду работал уже трамвай, ставил спектакли областной драматический театр, функционировали школы, кинотеатр. Мимо города величаво текла река Волга, и я был удивлён её шириной.
Мы приехали в августе 44 года. Зеленели деревья, на улицах немногочисленные прохожие, было спокойно и тихо. Мне сразу понравился Калинин. Спустя лет тридцать, когда я в очередной раз был в Москве в командировке, мне захотелось снова побывать в Калинине, походить по городу и посмотреть на знакомые места. В своих детских впечатлениях я не разочаровался.
Госпиталь разместился в центре города, а часть сотрудников получила комнаты где-то в стороне от центра, в Вагжановском переулке. Мне нравится, когда в городе есть названия улиц и переулков, присущих только этому городу и подобные названия уже нигде в другом месте на табличке, прибитой к дому, не увидишь, как, например, Дерибасовская улица в Одессе. Таким было название Вагжановский переулок, к которому из госпиталя можно было доехать трамваем, а можно было и дойти пешком.
Комната наша была узкой кишкой на втором этаже двухэтажного дома. Стёкла в окне были разбиты, за окном болтались провода- это было, к счастью, радио. У меня появился свой стол для занятий. Мама всегда уделяла много внимания тому, чтобы ничто не мешало мне учиться и с детства настраивала меня, что учёба -это, как говорится, святое дело. В светлую память её я повторюсь:она не признавала каких-либо причин, кроме, конечно, болезни, которые позволяли бы пропустить занятия, не выучить заданного урока. А ещё мама не позволяла мне, если я проснулся, валяться в постели, заставляла меня всегда умываться холодной водой. "От человека должно пахнуть чистотой, только грязнуха старается перебить запах грязи «одеколоном»"- говорила моя мама. Всё это было в детстве, и как я теперь уже могу судить, мамины высказывания глубоко отпечатались в моём сознании и остались на всю последующую жизнь.
В сентябре я пошёл в 5-ый класс пятой за эти годы по счёту школы. Это было боль-шое, высокое двухэтажное здание. В детстве здание, комната кажутся большими. Потом, если ты уехал и через много лет возвратился, то они по размерам оказыва-ются совсем не такими, как ты их запомнил и представлял. Когда я второй раз приехал в Калинин и разыскал дом в Вагжановском переулке, в котором мы жили 1944/45 годах, и здание школы, в которой я учился, то всё, как ни странно, оказалось в натуральную величину. В нашем доме по Вагжановскому переулку из всех бывших сотрудников госпиталя осталась жить только одинокая Мина Мойсеевна, бывшая заведующая лабораторией госпиталя. А в здании бывшей мужской школы № 11 разместилась музыкальная. Я прошёл по коридорам с высокими потолками и вышел на заснеженную улицу.
С 5-го класса для меня началось раздельное обучение девочек и мальчиков. Необычным было и то, что учитель в классе ведёт только один предмет. Это была уже неполная средняя школа, в отличие от Чирчикской- начальной.. Там все предметы вела одна учительница. . Новым было также изучение немецкого языка, выборы общешкольного ученического комитета, который никакой роли в школьной жизни не играл. Учился я хорошо, почти по всем предметам у меня были пятёрки. С этого учебного года вместо оценок "отлично", "хорошо", "посредственно", "плохо" и "очень плохо" была введена пятибалльная система.
Разделение школ на мужские и женские, введение пятибалльной системы -нововедения Сталина в последние годы войны. Разделение школ объяснялось тем, что необходимо было усилить военную подготовку юношей, но ведь и девушки тоже воевали. С педагогической стороны считалось, что разнополые дети в одном классе больше отвлекаются от занятий, чем если школы будут разнополыми. В еврейских синагогах мужчины и женщины молятся отдельно, чтобы они не отвлекались при молитве мирскими мыслями при виде женщин. Я полагаю, что Сталин в это время стремился возродить многие атрибуты царской России, ему импонировали идеи самодержавия и народности. Когда Хрущёв пришёл к власти, раздельное обучение в школах отменили.
По некоторым предметам появились новые учебники. Учебник русской литературы открывался пространным стихотворением Никитина "Русь". Через много лет я сооб-разил, что этим стихотворением Сталин начинал готовить мое поколение к своему тосту "За великий русский народ", который он произнёс на приёме в Кремле в честь участников парада Красной Армии на Красной площади в честь Победы в Москве 24 июня 1945 года.
Обстановка в школе была нормальная. Запомнилась мне молодая стройная учительница русского языка и литературы Нина Васильевна Сорокина, мы изучали былины, и она задала задание на дом: каждому написать былину о Гастелло. Я начал почти в былинном духе::
Капитан Гастелло,
Сокол наш бесстрашный,
Ты летал, как вихорь,
В небе голубом,
Но однажды кончил
Жизнь ты героем
и дальше я ничего не мог придумать, может быть потому, что не знал о Гастелло ничего, кроме того, что он, не жалея своей жизни, повёл свой самолёт вниз на вражескую колонну танков. Самолёт взорвался. За героизм и мужество Гастелло посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Теперь оказывается, что в самолёте Гастелло был не один, там было ещё два члена боевого экипажа, которые тоже, выходит, героически погибли, но о которых никогда даже не вспоминали.
Вместе со мной учился мой неизменный товарищ Витя Хаиновский, а Юра Семёнов учился в другой школе, потому что жил в центральном районе города. Но мы часто встречались втроём и вместе проводили время, даже ходили в коммунальную баню. Необычным было то, что с нами учился сын нашей учительницы по ботанике Сергеев. Она, бывало, и сыну ставила тройку.
В школу и со школы домой я ходил пешком, хотя это было не близко. В конце 44 или в начале 45 года я слушал много радиопередач, посвящённых неизвестному мне тогда Александру Сергеевичу Грибоедову и его, это подтвердила история, бессмертной ко-медии "Горе от ума". Тогда же по радио я впервые услышал радиопостановку опе-ретты Оффенбаха "Прекрасная Елена". Её мелодии тогда мне очень понравились.. На сцене я эту оперетту увидел только лет через тридцать в Одесском театре музыка-льной комедии и был разочарован. Мне показалось, что в одесскую постановку сильно купировали. Это вполне могло быть вероятным, потому что культурой и искусством, как и промышленностью и сельским хозяйством и, впрочем, всем остальным заведова-ли в одесском обкоме партии. Например, обком долго не разрешал демонстрировать в Одессе кинофильм режиссёра Эльдара Рязанова «Гараж» Этот фильм и сегодня по телевидению показывают с отрезанным концом..
Быстро пролетела осень. Папе, как раненному в челюсть с сильным повреждением жевательной функции рта, стали выдавать в госпитале белый хлеб, по буханке не помню за сколько дней. Мама, как правило, продавала на базаре белую буханку и на вырученные деньги покупала картошку и чёрный хлеб. В Калинине, благодаря карто-шке, жить стало немного сытнее, но всё равно было голодно. На базаре на зиму, а она была в Калинине морозной, не то. что в Ташкенте, мама купила мне валенки с гало-шами. Галоши были склеены из тонких листов какого-то рифленого резинового мате-риала розоватого цвета. Когда я уже работал в порту, я узнал, что мои калининские галоши были склеены из листов натурального каучука. В порту перегружали тюки каучука из таких листов, они были очень тяжёлыми, но если падали с высоты, то легко подпрыгивали.
Видя у меня желание что-то мастерить, мама купила мне старый рубанок. Когда мне потребовался учебник "Истории древнего мира" Косминского, мама отдала за него целую буханку белого хлеба. Всё, что было связано с моей учебой, было для неё, ещё раз повторюсь, свято.
Зимой я обзавёлся самодельными санями типа финских, т.е. одна нога стояла на одном конце особым образом выгнутого металлического прута, а другой я лихо разгонялся и потом ставил её на второй конец этого прута. У меня неплохо получалось, пока парень из углового дома на нашем переулке нагло не отобрал их у меня. Драться я не любил, не умел и так и не научился.
В Калинине я впервые начал заниматься ремонтом электрических приборов и совместно с ребятами построил из досок небольшой домик, в котором мы собирались.
В один из дней в наш переулок, в котором был длинный деревянный барак, привели колонну пленных немцев. Немцы стали строить напротив нашего дома конюшню с бо-льшим чердаком для хранения сена- сеновалом. Они вели себя очень тихо, старате-льно работали и получалось у них добротно и красиво. Глядя на них, мне было трудно представить себе их такими мерзавцами и бандитами, как показывали в кино и писали в газетах.
У начальника госпиталя была дочка наших лет. С ней первым познакомился Юрка Семёнов. Обсудив её внешность, мы пришли к выводу, что анфас её лица несколько приглажен и выглядит плоским, как у распространённой тогда американской военной автомашины "Виллис". Это обстоятельство дало нам повод дать ей кличку- "Тупорылый виллис". Мы втроём ходили гулять с ней в городской сад, но она быстро отбила Юрку от нас. Он ходил с ней кататься на качелях, а я с Витькой стояли и смотрели, у нас не было таких девочек, даже "тупорылых".
Наступила весна. Война шла к своему победоносному завершению. И вот, наконец, радио, которое было включено целые сутки, сообщило об подписании Германией акта о безоговорочной капитуляции. Уже была глубокая ночь, но из всех домов повыскаки-вали радостные люди, все были возбуждены и счастливы. Я побежал сообщить о победе одному соученику по классу, который жил неподалёку в приземистом домике. На следующее утро началась общегородская демонстрация. День был по майски весенним и солнечным. Наша школа тоже шла в колонне. Мне казалось, что завтра же начнётся такая жизнь, как была до войны.
Пятый класс я закончил успешно. В начале летних каникул я с ребятами из моего класса пошёл работать в пригородный совхоз. Работа была не тяжёлая, но нудная и противная. Надо было собирать в банку гусениц бабочки-капустницы. Их было очень много на нежнозелёных, чуть серовато-белых кочанах капусты. За это нас утром и в обед кормили варёной на воде коричневой фасолью без всякой заправки. Фасоль была очень невкусная, но я съедал несколько ложек. Голод, как говорится, не тётка.
Потом папа поехал в командировку в Москву и взял меня с собой. Мы сели в поезд и через два часа были на Ленинградском вокзале в Москве. Мы вышли на привокза-льную площадь, и я увидел ещё два вокзала, Казанский и Ярославский. Москва произ-вела на меня неизгладимое впечатление шириной улиц и проспектов, высотой домов, метро (тогда имени Л.М. Кагановича), Красной площадью с мавзолеем. Папа пошёл со мной в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького.
В парке было выставлено трофейное вооружение, захваченное у немцев и работали различные аттракционы. Я попал в какой-то сказочный мир. Это непередаваемое ощущения бытия в Москве я испытывал неоднократно, когда приезжал в столицу. Как-то шаг становился легче, хотелось влиться в толпу, приобрести её ритм движения. Возникало ощущение какой-то необыкновенной лёгкости, радости и неукротимое желание везде побывать, всё посмотреть.
Наш приезд в Москву совпал по времени с возвращением Симочки из Ташкента в Ленинград. В Москве ей предстояла пересадка на ленинградский поезд и встреча с её одноклассником по довоенной школе Фавой Жаржавским. После 10 класса Фава ушёл на фронт, воевал, был тяжело ранен. Его родители-ленинградцы жили в Москве, так как отец работал на оборонном заводе.
Мы встретили Симу и поехали к Жаржавским вместе с ней и там состоялась их первая послевоенная встреча с поцелуями за шторой окна. Вскоре семья Жаржавских возвратились в Ленинград, Фава поступил в юридический институт, Сима продолжила учёбу в медицинском и вышла замуж за него, а я приобрёл нового дядю.
По радио сообщили о Потсдамской конференции Сталина, Трумена и Черчилля в поверженном Берлине. Рузвельт внезапно умер, немного не дожив до Победы. В ходе конференции Черчилля заменил лидер лейбористов Этли. Британский народ в "благо-дарность" Черчиллю за его огромный вклад в дело Победы не доверил ему руковод-ство страной на следующий срок. Через некоторое время СССР объявило о своём участии в войне с Японией совместно со своими союзниками. Мой дядя Иосиф, начавший войну с немцами солдатом, на войну с японцами поехал через всю страну уже лейтенаном.
В госпиталь поступил приказ об демобилизации из армии ограниченно годных, таких как папа, и мы начали готовиться к отъезду, т.е. возвращению в Одессу. И вот наступил такой день в августе, когда нас проводили на Калининском вокзале в Москву. В Москве мы на метро перебрались с Ленинградского вокзала на Киевский. Метро-поезд тогда в этом направлении вдруг выскакивал из туннеля, пробегал немного на поверхности и снова прятался под землю.
Ехали мы в Одессу долго. С нами в купе ехал юный солдат, который в войну назы-вался сыном полка. У прекрасного писателя-одессита Валентина Катаева есть повесть "Сын полка". Таких ребят, не достигших призывного возраста, также, как и папу, демо-билизовали в первую очередь.
За окном вагона сначала мелькали русские пейзажи, потом белорусские и, нако-нец, Украина. Днём усталый паровоз медленно вполз в то, что осталось от раз-рушенного немцами знаменитого железнодорожного вокзала, о котором вспоминал в своих произведениях всё тот же Валентин Катаев.