Я родился в их окружении.Затхлый воздух пещеры моего рождения, пропитанный выплеснувшейся ненавистью каждого к каждому, был разогрет этой ненавистью до состояния пара. В пещере пахло серой и смрадом расползающихся по всем углам лицемерия и лжи. Родня хотела сразу же растерзать меня, потому что мои голубые до сини глаза смотрели на мир спокойно и доброжелательно. Потому, что мои мягкие и шелковистые, цвета вареного початка кукурузы, волосы разительно отличались от их грубой, серой, свалявшейся шерсти. То, что я постоянно улыбался деликатной улыбкой беспомощного, но уже мыслящего существа распаляло их еще больше. Я не плакал даже тогда, когда желудок мой и мочевой пузырь облегчались, а лишь сконфуженно улыбался и застенчиво посмеивался. Мой мозг был гораздо старше и мудрее моего неумелого тела. И они это чувствовали своей звериной интуицией. Их раздражало само мое присутствие и то, что я родился таким при свете дня. Они считали справедливым и полезным уничтожить меня тотчас же. Убить и съесть.
Меня, совершенно беспомощного тогда, спасала, с поистине выдающейся страстью и энергичностью, моя мать. Она была одна из них, но рождение сына преобразило ее: глаза светились кроткой нежностью, когда она смотрела на свое дитя, а лапы становились мягче тополиного пуха, когда она брала меня в них. Мать засыпала со мной в лапах, чутко прядя ухом, и пробуждаясь при малейшей опасности ,грозящей мне.
Подрастая под защитой матери, я приглядывался к своим густошерстным, злобным, с дурно пахнущими пастями сородичам; безжалостным и коварным ,но сильным и ловким, способным без устали гнать обезумевшую жертву, пока та не упадет в изнемозжении. И тогда крепчайшие челюсти сомкнутся на ее горле. Я почти физически чувствовал клыки, раздирающие мое горло. Я понимал, что если мне не дано походить на них, то жизненно необходимо научиться притворяться. Мне сравнительно легко удавался гнилостный запах изо рта, но злобный взгляд никак не получался. Я упорно продолжал добиваться хотя бы внешнего сходства: для меня это было вопросом жизни и смерти.
Шли годы и притворяться становилось все труднее потому, что естество мое упорно брало верх и пробивалось наружу. Днем я выглядел совершенно по-другому,совсем не так, как они. Шерсть, покрывавшая мое тело ночью, к утру стремительно истончалась и становилась едва различимой на теле. А волосы на голове удлинялись и светлели. Взгляд добрел и прояснялся. Глаза переставали бегать по сторонам, разбрасывая невидимые споры лютой ненависти. Они смотрели спокойно и открыто. Улыбка, тихая и светлая, как материнская колыбельная, появлялась на моем лице во всей своей осмысленности и доброжелательности.
Утром я выпрямлялся и легко перемещался , используя только задние конечности. Это было не только удобно , но и спасало мне жизнь. В передних конечностях я держал длинную палку и острый топор, украденные в деревне людей. Эти два полезных предмета и бдительность удерживали на почтительном расстоянии моих кровожадных сородичей, бесящихся от моих взгляда и улыбки. К тому времени я стал высоким и сильным, и никто из них в одиночку не решился бы напасть на меня. Но я понимал, что, рано или поздно, они набросятся всем скопом и растерзают меня на клочки. Мать рассказывала историю про Человека из деревни, пришедшего к ним с миром лечить любовью от ненависти. Они растерзали его.Сожрали всю его плоть и выпили кровь до последней капли, так и не дослушав речей до конца. Зная эту сагу, я никогда не пытался заговорить с ними.
Я ушел от них. Провожала меня только моя бедная мать.Она еще больше постарела и едва поспевала за мной. На границе степи и леса мы остановились и я нежно обнял ее за шею.
Она не издала и звука, но мне показалось, что капелька мутноватой влаги, скатилась по седой морде. Я резко повернулся и пошел к лесу. Перед тем , как навсегда раствориться в густых зарослях, я обернулся в последний раз: маленькая серая фигурка застыла в позе отчаяния на одиноком валуне.
Лес принял меня как своего обитателя, а обитатели его либо искали дружбы со мной, либо проявляли полное безразличие. С тех пор я пью удивительной чистоты и прозрачности освежающую родниковую воду, ем сочные и восхитительные по вкусу и аромату плоды, щедро поставляемые вечноплодоносящими деревьями, и слушаю разговоры птиц и зверей. Я очень скоро научился понимать их язык и повадки. Моя скромность, почтение и доброжелательность сблизили меня со многими из них. Птицы рассказывают мне о тех диковинах, которые они видели в дальних странах, а звери учат меня любить и беречь лес.
В лесу мне ничего не угрожает. По крайней мере днем. Я свободен и счастлив. Я перестал притворяться . Поскольку ничем, кроме одеяния,я не отличаюсь от людей приходящих в лес, те иногда вступают, правда с опаской, в разговор со мной. Я не испытываю к ним страха. Ведь они пахнут не так, как мои сородичи, и озлобленность их неизмеримо меньше.
Однажды , гуляя по лесу я встретил женщину, собиравшую травы и коренья для снадобий.
Я улыбнулся ей самой своей дружелюбной улыбкой, и она улыбнулась в ответ. Мы стали встречаться чаще и подолгу беседовать. Так я узнал, что женщина живет в деревне совсем одна. Ее сородичи, хотя и просят часто помощи у нее, но относятся к ней с недоверием и опаской: случись какая-нибудь крупная неприятность, люди непременно обвинят ее и сожгут на пустыре. Я , удивленный похожестью наших судеб, предложил ей жить в своей хижине. Женщина согласилась без колебаний. Мы живем дружно, помогая друг другу во всем.
Ночью, далеко за полночь, когда только луна и бледные звезды освещают темноту над лесом, я преображаюсь. Тело мое покрывается серой шерстью,взгляд становится злым и немигающим и лицо вытягивается в волосатую морду. На проворных, сильных ногах, я бесшумно выскальзываю из хижины и бегу к поляне, похожей в лунном свете на декорацию к классическому балету. Задрав морду к небу я пою свою дикую песню тоски и печали, пока небо не начинает просветляться , а птицы будоражить лес своим щебетанием. И тогда я возвращаюсь к себе. Моя женщина знает о моем метаморфизме, но ее это мало беспокоит: мы не способны причинять вред друг другу.
Но насколько я чувствую себя вольготно и беспечно днем в лесу, настолько же я скован и неспокоен ночью. Ночью я боюсь привлечь своим воем сородичей, иногда забредающих в мой лес небольшими группами. Только по ночам мои сородичи-оборотни принимают облик людей.
21.08.2007
Сидней