Уксусная эсенция

 
Это будет последний штрих того длительного полярного рейса. начавшегося в мае месяце во Владивостоке и закончившегося 5 ноября в Певеке, выгрузкой экспортного леса по распоряжению самого Косыгина для шахтных стоек. Парадокс, но парадокс вполне переживаемый. От Певека до Берингова пролива прошли спокойно, тем более что ледовые каналы уже не дрейфовали под действием ветров, а стояли на своих местах, замороженные двадцатиградусными морозами. Выйдя на чистую воду и получив указание от пароходства идти под загрузку угля в порт-пункт Беринговский, капитан не удивился и объявил на мостике:
- С паршивой овцы, хоть шерсти клок. Нам с неделю на загрузку, столько же на выгрузку в Петропавловске. Думаю с божьей помощью к новому году будем дома.
- Ого-го! – заржали все на мостике. Такая перспектива устраивала далеко не всех. Рейс, длинной в восемь месяцев, да еще в каботаже – приятного мало.
Но, делать нечего. Пришлось подчиниться, зайти на штормовой и заледеневший рейд Беринговского и начать погрузку угля. Портпункт уже во всю готовился к зимовке. Порт был покрыт льдом, многие баржи уже вытянули на берег. Буксир-ледокол еле-еле протаскивал по ледовому фарватеру полузагруженные замерзшим углем баржи к борту судна. Кучи промороженного угля приходилось разбивать грейферами и помаленьку грузить в трюма. Такая погрузка могла затянуться до самой настоящей зимы. И порт, и капитан бомбили радиограммами пароходство, прося отменить полную загрузку и отправить нас домой. Видно, в пароходстве все-таки были светлые головы, которые решили, что судно можно использовать более производительно и на четвертый день нам разрешили сняться с якоря и следовать в Петропавловск.
Выйдя за мыс Наварин, сразу попали под северо-западный ветер только что прошедшего циклона. Поначалу ветер был не очень сильный, но, по мере углубления циклона крепчал, разгоняя высокую и длинную волну. Теплоход с углем, тем более загрузили его всего с тысячу тонн, был как Ванька-встанька. Резкая бортовая и килевая качка жить спокойно не давала, выматывая все силы у экипажа. Матросы стояли на руле. меняю друг друга через час, капитан не сходил с мостика, хмуро поглядывая на низкие тучи. Волна заливала крышки трюмов, надстройку и прочие палубные механизмы, моментально застывая потеками льда на любых неровностях судовых конструкций.
- А ведь нам к Петропавловску не пробиться напрямую, - мрачно сказал капитан. – Придется идти отстаиваться в Олюторский залив.
-Но ведь придется разворачиваться бортом к волне, можем не выдержать напора ветра. Парусность-то у нас такая, что ветром нас просто положит на воду, - резонно заметил я, представляя, как это будет выглядеть. В мыслях получилась очень неприятная картинка. Крен 50 градусов, все съезжает на один борт, кувырок, холодная вода и , как говорится, пишите письма.
Бррр! – помотал я головой отгоняя наваждение. Отвлечься заставил звонок на мости от буфетчицы.
- Палыч, - кричала она в трубку, - у меня вся посуда побилась.
- Как так? – возмутился я.
- Да шкаф, который плотник ремонтировал в прошлом месяце, со стены сорвался и вся посуда в черепки.
- Ладно, выбирай наиболее целые тарелки, укладывай все на пол. Может она нам и не понадобится. – мрачно пошутил я и повесил трубку.
Матрос посмотрел на меня, как на сумашедшего.
- Шучу я, - ответил я на его немой вопрос.
- Палыч, звякни в машину, они могут добавить немного, а то у нас совсем ход упал. Вперед почти не движемся. – попросил капитан. Удерживаясь за выступающие части приборов, с трудом добрался до телефонной трубки и звякнул в машину. Стармех откликнулся сразу и тут же огорошил:
Какое добавить. Да при такой качке и этих оборотов держать не можем. Сейчас сбрасывать будем, иначе двигатель загубим.
Капитан содержание разговора понял по моему лицу и уже командовал рулевому:
- Давай потихоньку вправо, на курс 340. Только потихоньку, аккуратненько.
- Понял, - ответил матрос и переложил руль.
Судно, словно нехотя, начало уваливаться под ветер и приводиться на курс. Сквозь просветы в тучах, милях в восьми от нас, виднелся мыс Олюторский. А за ним – спокойное, защищенное от северо-западного ветра, море.
Второй матрос пошел поднимать следующую вахту. Вернее, поднимать – это не то слово. Просто предупредить, так как в такую качку спать невозможно.
Под постоянным ветром судно накренилось на правый борт, на крыло которого мы и перешли с капитаном. Бортовая качка усилилась, а один раз так качнуло, что правый борт погрузился в воду вместе с фальшбортом.
Ого! – только и успели воскликнуть мы с капитаном. Но судно медленно выпрямилось и, размахивая мачтами, как крыльями, ходко побежало в сторону мыса. В это время раздался крик матроса, который оставался на мостике у пульта управления:
- Чем это так воняет.
- Что, что? – спросили капитан. – Че он там орет?
- Да здесь уксусом воняет так, что я задыхаюсь. Не могу стоять больше! – кричал, как резанный, матрос.
Я заглянул в рубку, действительно стоял густой запах уксусной эссенции. Запах был таким, что дышать было совершенно невозможно. Матрос , выпучив слезящиеся газа, смотрел на меня умоляюще:
- Брошу руль! Не могу больше! Брошу-у-у! – кричал он.
- Только не бросай! – попросил я его, представляя сколько продержится судно без руля на такой волне. Секунд сорок, не больше. – Сейчас тебя сменит другой матрос.
И правда, второй матрос как раз входил в рулевую рубку.
- Чем это у вас тут… - не докончив фразы, ухваченный за рукав, он подлетел к пульту, а первый вахтенный стрелой вылетел на крыло мостика. Даже не отдышавшись, он заорал:
- Все, пойду артельщика убивать. Это у него в артелке ящик с эссенцией разбился, а вентиляция на мостик выходит с левого борта. Я чуть не сдох.
Рулевой заблажал теми же словами, что и его предшественник. Терпеть такую резь в глазах, и дышать густой смесью уксуса и морского воздуха, который затягивал эту смесь в рубку было невозможно.
Матросы новой смены, заглядывая в штурманскую рубку, отшатывались, захлопывали дверь и пробирались на крыло мостика через радиорубку.
Капитан кричал в телефонную трубку в машину, чтобы те отрубили вентиляцию жилых помещений. В машине не понимали, зачем это нужно, но вентиляцию отрубили всю, даже у себя, как говорится, на всякий случай.
Я, затолкав очередного матроса рулить, выскакивал вместе с предыдущим на крыло отдышаться. Наконец, один смелый матрос через верхний мостик добрался до выходной вентиляции на другом борту и, заливаясь слезами и соплями, ухитрился перекрыть поток смрадного воздуха и закрыть дверь на мостик. Сразу стало легче дышать, матросы перестал орать, стоя на руле, но менять их все равно приходилось часто.
За этой суматохой как-то позабыли про остальные опасные факторы, но капитан зорко следил за этим, потирая ляжки руками - признак очень большого волнения.
Теплоход, несмотря на приближающийся мыс, до которого оставалось совсем немного, мили три, почти лежа на борту, черпая фальшбортом воду, шел, косо переваливаясь с волны на волну, курсом к спасению или гибели. Усилься ветер еще на несколько метров в секунду, и все. Кранты. Понимали это не только капитан и находящиеся на мостике, но и весь экипаж. Каждый старался не отходить далеко от своего спасательного пояса, а некоторые, как потом рассказывали, носили его с собой.
Капитан ворчал себе под нос, потирая ягодицы руками, наверное, молился, хотя был коммунистом. В таких ситуациях и коммунисты и верующие делают одно и тоже. Просят всевышнего смилостивиться над ними, грешными. Но грехов за этот рейс накопилось слишком много и ветер не стихал. Правда, и не крепчал, что уже успокаивало. Леывый борт теплохода задрало вверх так, что с правого мостика горизонта не было видно. Матрос у руля, невообразимо изогнувшись, зацепившись всеми частями тела за выступающие части окружающих приборов, обеими руками держал штурвал, выдерживая наиболее безопасный курс. Он знал, что от его умения и еще от механиков в машине зависит жизнь всего экипажа. Уйди теплоход на несколько десятков градусов в сторону, или остановись двигатели – все, несколько качков из стороны в сторону и он, теплоход, уйдет под воду, только бульки пойдут.
Так, в невероятном напряжении, в полной невозможности изменить своими силами ситуацию к лучшему, мы продвигались со скоростью пьяного велосипедиста к спасительному мысу.
Запах уксусной эссенции с мостика улетучился, оставшись запертым внижних помещениях. Как-то недобро подумалось, что артельщика нужно будет заставить убирать артелку, закрыв его там на замок и не включая вентиляции. Пусть поплатится за свою расхлябанность и раздолбайство. Привыкли за шесть месяцев во льдах к отсутствию качки, отучились крепить свое хозяйство, вот и пусть помучается.
Небо на западе постепенно светлело, вместе с ним светлело и лицо капитана.
- Доберемся, - тихонько прошептал он одними губами, - Доберемся, чиф! – уже громко сказал он. – Видишь светлеет, да и ветер не усиливается. Значит, догребем. – подытожил он.
- Слава богу! – тихонько сказал я.
- Что, испугался? – с усмешкой спросил капитан.
- Да, как-то некогда было бояться. Вся эта кутерьма немного отвлекла в самый опасный момент. Так что, вроде, пронесло. – хорохорился я, хотя в душе гнездилось, правда не очень разрастаясь, чувство прошедшей совсем рядышком опасности. Как всегда после случившегося. Во время как-то не думается об опасности, а думается о том, как лучше сделать и избежать ее. Потом картинки всплывают в памяти. И борт, полностью вошедший в волну, и вода. несущаяся по палубе и носовым надстройкам к иллюминаторам, и вопли рулевого, слезно умоляющего подменить его. Становится страшно, но это совершенно другой страх, страх того, чего уже не может быть. Да, и холодный пот прошибает, и в жар бросает, но все равно страх этот сродни страху проснувшегося человека, который видел кошмарный сон. Он еще боится всех перипетий, происходящих с ним во сне, но уже понимает, что это был только сон, он жив, и это его сердце стучит в груди, как сумасшедшее.
Так и здесь. Мыс все ближе. уже затихает волна, сглаженная воздействием спокойной воды за мысом, ветер, хоть и ярится с прежней силой, но ничего уже сделать не может. Теплоход понемногу выправляется, быстрее бежит по воде, и лица моряков светлеют, сходит с них зеленоватость, присущая плаванию при сильной качке, начинаются шутки, смешки.
- Ну, что, убил? – спрашивает вахтенный вернувшегося матроса. Это он бегал на расправу к артельщику.
- Да нет, пожалел. – улыбается во весь рот матрос. –Дал пару подзатыльников и все.
И все на мостике хохочут, как сумасшедшие. Дело в том, что артельщик – бывший морпех, под два метра ростом, да и силушкой бог не обидел, а матросик, по комплекции раза в полтора меньше, и чтобы достать до затылка артельщика должен, по крайней мере подпрыгнуть.
Стоянку в ожидании хорошей погоды использовали для сколки намерзшего льда, а через сутки уже выгружали уголь в Петропавловске.
В.Лозманов 2006 год