Глава XIII
– Кристина, зачем?
Под взглядом его полных упрека и изумления глаз Кристина отшатнулась и попятилась, как от удара. Она не успела как следует рассмотреть то, что прятал ее Ангел под маской: маэстро мгновенно закрыл правую половину лица ладонью. С ним точно что-то было не так – ужасный ожог или какое-то другое уродство…
Он резко вскочил со стула, сделал несколько шагов в противоположную от нее сторону и остановился спиной к девушке. В тот же момент Кристина оступилась на попавшемся под ногу бугорке – пол пещеры был не совсем ровным – и очутилась на земле. Все случилось в считанные секунды. Она сидела совершенно растерянная и оглушенная, слезы туманили зрение, боль – настоящая физическая боль – перехватила горло. Кристина хотела бы ответить ему, объяснить, попросить прощения… но после невероятного душевного подъема и последнего потрясения силы оставили ее, словно вытекли, как вода из треснувшего кувшина. Она могла лишь молча слушать его голос. Он говорил негромко и напряженно, несвойственными ему отрывочными фразами:
– Как я не хотел, чтобы ты увидела и испугалась… Чудовище вместо Ангела, – слова резанули слух горьким сарказмом. – К этому можно привыкнуть, только… кто же захочет… искать человека под личиной монстра.
Эрик глубоко вздохнул – он должен был взять себя в руки – и обернулся.
– Кристина, что с тобой?
Минуту назад Лебер находился в таком смятении, что не услышал ее почти беззвучного падения. Она смотрела на него снизу вверх блестящими огромными глазами: несчастный испуганный ребенок.
– Больно, – чуть слышно прошептала Кристина.
– Ты ушиблась?
Он уже стоял рядом с ней на коленях, забыв, что пресловутая маска все еще находится у нее.
– Нет, здесь, – она совсем по-детски показала рукой на горло, попыталась выдавить улыбку и протянула ему маску, но выронила, и та упала на пол.
Руки и губы девушки дрожали, по вискам струился пот, однако в глазах – он ошибся – был не страх, а что-то совсем другое: лихорадочный блеск и виновато-умоляющее выражение. Густой румянец заливал щеки.
– Тебе плохо? Ты вся горишь.
Она кивнула. Эрик легко коснулся рукою лба Кристины, она и не подумала отстраняться: он был не страшный. Его обезображенное лицо, которое теперь она увидела так близко, выглядело странно, гротескно, – глядя на него, хотелось плакать от горькой обиды, – но не пугало. А глаза… его глаза плескались волнением, теплом и любовью.
– У тебя жар, мой ангел.
Он поднял ее с пола и, подхватив на руки, отнес и усадил на софу. Все-таки девочка простудилась; болезнь, выждав немного, жадно набросилась на свою жертву, как огонь на сухое дерево. Еще четверть часа назад Кристина казалась здоровой, теперь же ее колотил озноб, и тело пылало подобно раскаленной печи.
– Мне холодно, – совсем осипшим голосом пожаловалась солистка Гранд Опера.
– Я сейчас.
Она не поняла, куда он исчез. Голова раскалывалась, противная тошнота подступала к горящему горлу, перед глазами проплывали цветные круги, слабость была такая, что девушка с трудом сохраняла сидячее положение, медленно сползая по спинке софы куда-то вбок.
– Кристина, Кристина! – голос маэстро вырвал ее из мутного полузабытья.
Она с усилием подняла тяжелые веки. К своему удивлению, Кристина увидела, что закутана в толстый шерстяной плед, укрыта одеялом, а под головой у нее лежат две подушки. Присев на краешек софы, Призрак Оперы – он снова был в маске – протягивал ей фарфоровую чашку:
– Тебе нужно пить, я помогу.
Глотать было нестерпимо больно. Кристина попыталась отказаться от теплого чая, но сил не хватало даже на детские капризы, да и говорить она была не в состоянии, а ее жесты он просто проигнорировал. Пришлось подчиниться. И все же, как хорошо, что он рядом… С этой мыслью девушка вновь погрузилась в беспокойный сон температурящего больного.
* * *
Эрик потер покрасневшие от бессонной ночи глаза. Маску он снова снял, оставаться в ней, в общем-то, не было никакого смысла. Большие напольные швейцарские часы начала восемнадцатого века показывали половину шестого, пора было собираться.
Сначала у него возникла безумная идея найти врача и привести его в подземелье с завязанными глазами, но, обругав себя последним болваном, Лебер тут же от нее отказался. В самом деле, не тащить же доктора в два часа ночи в подвалы Оперы под дулом пистолета, которого, кстати сказать, у архитектора не было. Перенести Кристину в квартиру на улице Скриба холодной ноябрьской ночью тоже не представлялось возможным. Да и оставлять ее одну было нельзя. Больная кашляла и металась в горячечном бреду, ненадолго успокаиваясь, когда Эрик сбивал жар уксусными примочками. Наконец, она заснула относительно спокойно.
Если кому-то еще не спалось в своей постели, то, вероятно, это был виконт де Шаньи: такого количества мысленных проклятий в чей-либо адрес Лебер не посылал за всю свою жизнь.
Мучительный, долгий подъем с беспокойно постанывающей девушкой на руках, кажется, окончательно вымотал его. Эрик тяжело опустился в кресло, которое последним усилием придвинул к изголовью кровати Кристины. Около семи утра обитатели Оперы, как правило, спят глубоким безмятежным сном, в этом, живущем своим особым распорядком мирке день начинается ближе к полудню. Значит, время у него еще есть.
Жерарду разбудил короткий, но достаточно сильный стук в дверь. В комнате было темно, сквозь неплотно прикрытые шторы едва брезжил слабый свет уличных фонарей. Или это уже приближающийся рассвет? Сердце женщины тревожно заколотилось. Что могло случиться в такой час? Зябко кутаясь в шаль, Жерарда зажгла свечу и подошла к двери:
– Кто там? – испуганно спросила костюмерша.
– Прошу прощения, мадемуазель Жерарда…
Вежливый мужской голос показался смутно знакомым, но спросонья она никак не могла сообразить, кому он принадлежит.
– …вы не могли бы послать за доктором для мадемуазель Дае.
Эрик решил начать с главного, полагая, что упоминание о враче – самый верный способ добиться толка, поднимая ни свет, ни заря такого человека, как сердобольная подруга Франсуазы Жири. Его расчет оказался верен: услышав, что Кристине нужна помощь, Жерарда отодвинула дверной засов и выглянула в коридор:
– Ох! Это вы, месье…
* * *
В приемной адвоката ожидали два клиента: молодая дама с бледным нервическим лицом и одетый дорого, но на удивление безвкусно господин средних лет. Секретарь поднялся из-за стола навстречу новому посетителю:
– Добрый день, месье Лебер.
– Здравствуйте, Филипп.
Искоса взглянув на поздоровавшегося со служащим конторы высокого мужчину, женщина поспешила отвести взгляд, другой посетитель, напротив, с граничащим с неприличием любопытством рассматривал его уродливое лицо.
– Одну минуту, месье Лебер, мэтр Нортуа просил немедленно доложить ему о вашем приходе.
Сегодня утром Эрик получил отправленное вчера на условленный адрес письмо Нортуа с просьбой срочно зайти к нему по важному делу. Секретарь скрылся за дверью, ведущей во внутренние помещения, где кроме кабинета самого мэтра, располагались также два кабинета его помощников, библиотека, архив и биллиардная. Эрик не стал садиться в одно из пустующих, обтянутых синим бархатом кресел, он никогда не оставался в приемной Мишеля больше трех-четырех минут.
– Мы знакомы, месье? – холодный тон и чуть насмешливый сверлящий взгляд Лебера заставили смешаться невежливого посетителя адвокатской конторы.
– Н-нет, не думаю, месье, – пробормотал тот и начал усиленно изучать рисунок на затягивающем стены голубом шелке.
Вернувшись, секретарь проводил архитектора в библиотеку.
– Что за срочность, Мишель? – поинтересовался после обычных приветствий Эрик.
Мэтр Нортуа оставил в кабинете семейную пару, претендующую на получение наследства со стороны матери супруги, которая в свое время стала обладательницей немалого состояния, овдовев во втором браке. Дело было весьма запутанным и спорным, так как у покойного отчима истицы обнаружились многочисленные недовольные родственники, желающие оспорить его завещание в пользу жены. Беседа с супругами Ганарве грозила затянуться, поэтому адвокат, извинившись, вышел, чтобы переговорить с другом.
– Меня просили разыскать тебя. Помощник прокурора мэтр Адриан де Магрен.
Времени на разговор, к сожалению, было мало, поэтому Мишель ничего не сказал Эрику о том, что тот выглядит усталым, и (уже в который раз!) так и не расспросил друга, как он живет и что с ним происходит.
– Не знаю такого, – Лебер чуть заметно пожал плечами. – И что же его чести угодно от меня?
– Ты в последнее время читал газеты? – вопросом на вопрос ответил адвокат.
– Последние два дня – нет.
Вызвав с помощью мадемуазель Жерарды врача для Кристины, он едва успел переодеться у себя в подземелье, чтобы пойти на лекции. Вернулся он около двух часов пополудни, едва не засыпая на ходу, по пути из Политехнической школы до улицы Скриба ему точно было не до газетных новостей. Проспав около четырех часов, Эрик спустился в подвалы, где Дени устроил страшную истерику: жалуясь на нестерпимые боли, умирающий требовал увеличить ему дозу морфина.
– Вся пресса кричит о «трагедии на острове Сите», – сообщил отставшему от жизни архитектору адвокат. – Рухнули перекрытия одного из реставрируемых зданий Дворца Правосудия. Есть погибшие.
– Работы возглавляет Серж Катуар. Я не имею отношения к этому проекту, – покачал головой Лебер.
– В том-то и дело. Де Мегрен просит тебя возглавить экспертную комиссию. Сам понимаешь, Фемида рвет и мечет. И, – Нортуа сделал небольшую паузу, – ко мне также обратился адвокат Катуара мэтр Руше.
– Неужели? – в глазах Лебера появился интерес, смешанный с откровенным удивлением.
– Да. Они, по-видимому, еще не в курсе планов помощника прокурора. Но то, что комиссия будет создана, несомненно. Катуар и Руше крайне заинтересованы в том, чтобы ты вошел в ее состав. Клиент Руше уверен, что трагедия произошла не из-за ошибок в проекте, а по вине строительной компании.
– Любопытно, – Эрик откинулся на спинку кресла.
Глядя на него, Мишель не мог разгадать, что означают нахмуренный лоб и кривящая губы усмешка.
– Какие у вас отношения с Катуаром, Эрик? Мне кажется, вы неплохо знаете друг друга.
– Отношения? Хуже не бывает. Вернее, нас считают врагами. Хотел бы я знать, откуда об этом стало известно помощнику прокурора, да еще так быстро.
– Возможно, кто-то подсказал, – предположил адвокат. – А вы действительно враги?
– Соперники. Еще со Школы изящных искусств. Я получил Римскую премию, а Катуар – нет. Потом Серж перехватил у меня пару заказов. Гарнье предпочел работать со мной. И так далее, вплоть до реставрации Дворца Правосудия.
– Понятно. При всем при этом он готов доверить тебе свою репутацию и… свободу, – заметил Нортуа.
– А знаешь, Мишель, это лестно, – задумчиво сказал Эрик. – Я не думаю, что Серж мог допустить серьезный технический просчет, он отличный архитектор. Строительными работами занималась компания «Клонье и Дюфри», если я не ошибаюсь? Мне не приходилось иметь с ними дела.
– Тем лучше. Ни у кого не должно быть возражений по поводу твоей кандидатуры. Кстати, Максимилиан Дюфри сидит у меня в приемной, ты должен был его видеть.
– Какое совпадение, – сыронизировал Эрик. – Ты занимаешься его делами?
– Никогда его не видел. Мне доложил Филипп. Если ты будешь выступать свидетелем в суде, мне лучше держаться в стороне от этого процесса.
* * *
Работа и творчество – вот его жизненный удел. Его приемлют там, где разум и общественная польза не взирают на внешность своих служителей. А сердце… сердце должно смириться.
Он зашел в комнату к Кристине поздно ночью, пользуясь недолгим отсутствием взявшейся самоотверженно ухаживать за больной Жерарды. Всего лишь увидеть ее на минуту, поправить край съехавшего одеяла, коснуться кончиков пальцев безвольно и трогательно свесившейся за край кровати руки… Он слышал разговор доктора с добровольной сиделкой и знал, что больная вне опасности. И все же девушка спала беспокойно, металась из стороны в сторону, как будто ее тело никак не могло найти удобной позы. Под глазами залегли глубокие тени, спутанные каштановые кудри рассыпались по подушке, губы подрагивали, словно пытались что-то сказать. И он услышал:
– Маэстро… нет… не может быть… как страшно… это не он… не он…
Эрик с трудом сглотнул подступивший к горлу комок и едва удержал навернувшиеся на глаза непрошеные слезы. Резкая, мучительная боль острыми кошачьими когтями полоснула по сердцу.
Он желает ей только счастья. Разве может быть счастье с ужасом в глазах, с дрожью отвращения, счастье рядом с воплотившимся порождением бредового кошмара?
– Прощай, мой ангел, – прошептал Эрик.
Он хотел забрать оставленную им на каминной полке розу, чтобы ничем больше не напоминать о себе, но услышал негромкий скрежет вставляемого в замочную скважину ключа. У него оставалось всего несколько секунд, чтобы успеть исчезнуть за зеркалом.
Глава XIV
Пасмурное утро робко заглянуло в комнату больной, словно боялось потревожить ее, наконец-то, спокойный сон. Жерарда с умилением смотрела на безмятежно улыбающуюся каким-то светлым грезам Кристину. Женщина ужасно устала за эти дни, но не могла не радоваться признакам выздоровления своей подопечной. Жар окончательно спал, кашель стал реже и мягче, девушка уже не захлебывалась им.
– Доброе утро, мадемуазель Жерарда. Я доставляю вам столько хлопот.
Кристина проснулась и приподнялась на подушках.
– Ох, я, кажется, задремала, – встрепенулась в кресле костюмерша.
– Мне уже лучше, а вам нужно отдохнуть.
– Сначала я принесу тебе бульон и полоскание, моя девочка. И вообще доктор велел тебе поменьше разговаривать, – попыталась напустить на себя строгий вид сиделка.
– Мне уже действительно… А откуда эта роза?
Кристина увидела стоящую в вазе на туалетном столике такую знакомую красную розу, перевязанную черной атласной ленточкой.
– Я нашла ее рано утром на каминной полке. Ума не приложу, как она сюда попала, – костюмерша сделала круглые глаза. – Может быть, ее принесли от господина виконта, когда Жан приходил с дровами для камина, а я отлучилась? Но вроде бы вечером я ее не видела.
– Нет, – Кристина покачала головой, ей почему-то захотелось поделиться с доброй женщиной кусочком своего секрета. – Вы ведь никому не скажете? Это от НЕГО. Я всегда нахожу такие после спектакля.
– От Призрака? – Жерарда по одному ее тону поняла, о ком говорит Кристина. – Это он велел позвать тебе доктора. Удивительный человек. Жалко его.
– Почему жалко? – удивилась Кристина.
– Почему-то же он прячется здесь, и все его боятся. Каково это – быть одному, скрываться, – вздохнула костюмерша. – А он ведь не плохой… Что это, заговорились мы с тобой, – спохватилась она. – Сейчас я все принесу.
Как только Жерарда притворила за собой дверь, Кристина встала с кровати. Ощущение было необычное, как будто она немножко разучилась ходить – давала знать о себе все еще не прошедшая слабость. Но до столика было недалеко, и Кристина не могла отказать себе в удовольствии вдохнуть аромат его розы, потрогать ленту, которой касались руки маэстро. Она не совсем отчетливо помнила все, что произошло в подземелье, часть воспоминаний путалась: после того, как у нее начался жар, окружающее погрузилось в мутный туман, из которого нехотя всплывали отдельные эпизоды. И все же она не забыла…
Нет, добрая Жерарда была не права. Жалость совсем не подходила маэстро, это какое-то неправильное, унижающее чувство. Следом за словом «жалость» отчего-то всплывали другие – «убожество», «калека». Нельзя назвать гения убожеством. Что действительно испытала Кристина тогда, в пещере и сейчас, лаская кончиками пальцев нежные бархатистые лепестки его подарка, это обиду. Обиду за него на глупую, несправедливую судьбу и обиду за человечество: никто не слышит его прекрасного голоса, не знает его необыкновенной, потрясающей до глубины души музыки, не видит его картин. От этого хотелось плакать жгучими и злыми слезами бессилия. Она так хорошо знает его, знает, как он умен, талантлив, заботлив – он даже не рассердился на нее, только огорчился… и простил. Кристине хотелось верить, что роза – знак прощения. И все равно она испугалась, недаром во сне (или в бреду) ей виделись страшные кошмары. Это сейчас, когда голова стала холодной и ясной, она поняла, что то жуткое лицо привиделось ей в горячке. Вспомнив его, Кристина вздрогнула.
Одну половину лица закрывала такая же белая маска, какую носил ее Ангел, но другая… описать этот ужас не хватило бы никаких слов. В кошмаре чудовище склонялось над ней и, сверкая белыми, горящими ненавистью безумными глазами, заходилось хриплым, клокочущим смехом. Хохот долетал до нее словно сквозь толщу воды, вперемешку с какими-то неразборчивыми словами, похожими на проклятия. Такого глубокого панического страха она, наверное, не испытывала никогда в жизни. Кристина не могла бы сказать, сколько раз приходило к ней это видение, иногда оно было пугающе четким, иногда – расплывчатым и смутным…
Поцеловав розу, девушка вернулась в постель и вовремя: в широко распахнувшуюся дверь влетела Мэг, следом с подносом в руках вошла Жерарда, а за ней на пороге показалась мадам Жири.
* * *
– Что? Рауль так ни разу не появился за все пять дней?! И не прислал записки! – хорошенькое личико Мэг скривилось недовольной гримаской.
Они вернулись накануне вечером и уже заходили к Кристине, но она спала. Теперь же отдохнувшая с дороги Мэг взялась ухаживать за подругой вместо Жерарды.
– Я беспокоюсь за него. Должно быть, он тоже нездоров, – попыталась защитить друга детства Кристина.
– А так ему и надо, – легкомысленно махнула рукой балерина. – Из-за него ты потеряла роль. Сегодня с утра афиши Ганнибала уже сняли, Карлотта постаралась. Будут репетировать новую оперу.
Новость расстроила Кристину. Было ясно, что главной партии ей сейчас не получить. Все усилия маэстро пошли прахом: от этой мысли девушка совсем приуныла. Надо же было так подвести учителя.
Увидев, что настроение Кристины заметно испортилось, Мэг приложила все усилия, чтобы его поднять. С загадочным видом она испарилась на пять минут и вернулась со спрятанной под мантильей книгой:
– Я купила ее в Дижоне, пока мама была занята похоронами бабушки.
До вечера они, запершись на задвижку, читали привезенный Мэг роман Александра Дюма.
Этой ночью Кристина осталась одна, сиделка ей больше не требовалась. Она не хотела спать и напряженно прислушивалась к каждому шороху. Он должен, должен был прийти! Тихо тикали часы на каминной полке, тоскливо стучался в окно заунывный осенний дождь, но Ангел не появлялся. Постепенно веки наливались тяжестью, глаза закрывались сами собой, несмотря на все ее усилия.
Неясный, еле уловимый звук вырвал девушку из состояния дремоты. Показалось, у зеркала мелькнула черная тень.
– Маэстро?
Ей ответила тишина. Сердце испуганно подпрыгнуло в груди. Кристина встала, взяла подсвечник и нерешительно приблизилась к потайной двери. Выведенные черным гримерным карандашом крупные неровные буквы наискось перечеркнули поверхность зеркала – одно лишь слово: «Берегись!» На полу у самой стены лежала красная роза с черной лентой.
– Дева Мария! – побелевшими губами прошептала Кристина.
Что означает эта странная зловещая надпись? Предупреждение или угрозу? Может быть, ей опять снится кошмар? Девушка ущипнула себя за руку. Никакой это не сон. Тогда, что же в ее воспоминаниях было явью, а что – игрой затуманенного болезнью воображения?
* * *
Репетиции «Il Muto» шли полным ходом, премьера была назначена на послезавтра. Освободившись, Кристина переоделась и поспешила к служебному выходу. За воротами, в карете ее ждал Рауль – виконт всеми силами стремился реабилитировать себя в глазах все больше волнующей его воображение юной красавицы. В прошлый раз он действительно простудился и несколько дней провел в постели, хотя его недомогание не было таким уж серьезным. К своему стыду, ему даже не пришло в голову поинтересоваться, как чувствует себя Кристина. Узнав, что девушка была в горячке, и мог пострадать ее чудесный голос, Рауль мечтал загладить свою вину: он завалил выздоравливающую цветами, шоколадными конфетами и подарил большую фарфоровую куклу.
Сегодня день радовал чистым безоблачным небом, неяркое солнце ласково пригревало, даря парижан последним теплом – прощальная улыбка осени на пороге зимних холодов. Но девушка отказалась гулять, согласившись лишь немного покататься в закрытом экипаже и посидеть в кафе за чашечкой кофе с пирожными. Внимание Рауля было ей приятно, в некоторой степени оно скрашивало вдруг образовавшуюся в сердце зияющую пустоту – Ангел исчез.
Не было больше ни роз, ни уроков, ни загадочных надписей. Две недели безмолвия и полной неизвестности.
– Ты снова грустишь, Кристина, – заметил виконт. – Каждый раз, когда мы встречаемся после репетиции, ты просто сама не своя. Может быть, расскажешь мне, что тебя огорчает? Раньше ты доверяла мне, Крошка Лотти.
Они уже проехали авеню Оперы и свернули на улицу Сент-Оноре, Кристина молча смотрела в окно кареты, разговаривать не хотелось. Волей-неволей ей пришлось отвернуться от окна и обратить внимание на спутника:
– Ну, что ты, Рауль. Все хорошо, – она попыталась выдавить натянутую улыбку. – Просто… мне обидно, понимаешь? Немая роль, это не совсем то, чего бы мне хотелось.
– Но доктор сказал, что пока тебе лучше поберечь голос. А так ты все-таки будешь играть…
– Да, ты, конечно, прав. И доктор тоже, – Кристина подавила вздох: он и так чувствует себя виноватым, и все равно Раулю не понять, что это значит – петь на сцене, уноситься в потоке музыки и чувства в разверстые небеса, достигать высот гармонии и вдохновения.
Можно любить музыку, быть ценителем оперы, покровительствовать искусству, но понять это чувство восторга, это блаженство, способен только тот, кто испытал его сам. В этом ее скорее поймет Карлотта, она-то знает, как глубоко уязвила соперницу, уговорив маэстро Райера назначить Кристину именно на эту роль.
– Если хочешь, я поговорю с Андрэ и Фирменом, и в следующей постановке у тебя обязательно будет главная роль.
– Рауль, ты не знаешь сеньору Гуардичелли. Лучше не будем говорить об этом. Расскажи мне что-нибудь интересное, – попросила Кристина.
– Интересное? Может, ты расскажешь мне, – виконт оживился, в жизни ему не приходилось слышать о подобном курьезе. – Сегодня администраторы пожаловались мне, что какой-то ловкий жулик, называющий себя Призраком Оперы, требует от них выплаты жалования в размере двадцати тысяч франков. Ты когда-нибудь слышала о нем? Говорят, у вас в театре ходят целые легенды.
– Рауль, как ты можешь! – возмутилась певица. – Призрак не жулик… он Призрак!
– Ну, что за глупые суеверия, Крошка Лотти. Нет никаких призраков, просто кто-то шантажирует дирекцию и вымогает деньги. И эта ваша ледяная метресса, мадам Жири, почему-то тоже верит в Призрака. Она уверяет, что, если не выполнить его требований, случится какое-нибудь страшное несчастье. И еще, что Призрак Оперы не любит оперы-буфф, – Рауль коротко хохотнул.
– Он их не любит, – тихо и серьезно сказала Кристина.
Виконт смутился, девушка, очевидно, не разделяла его веселья.
– Почему это? – растерянно спросил де Шаньи.
– Комедии не вызывают катарсиса.
От удивления виконт даже не спросил, откуда Кристина может знать о катарсисе – значение слова смутно вертелось в голове Рауля, но он никак не мог вспомнить его точно – и о эстетических пристрастиях мнимого привидения. Разговор прервался.
Тем временем карета свернула с улицы Сент-Оноре, пересекла улицу Риволи и, миновав набережную Лувра, въехала на Новый мост. Кристина снова придвинулась к окну, сделав вид, что засмотрелась на башни Косьержери.
Что-то не складывалось в их отношениях. Рауль был таким милым молодым человеком, девушки из балета и хора считали его красивым и страшно завидовали Кристине – на нее обратил внимание сам покровитель Оперы. Мадам Жири лишь поджимала губы, но ничего не говорила и даже не пыталась читать юной солистке своих обычных нотаций. Мег и та простила виконту его невнимание к больной подруге. Конечно, он нравился Кристине, но давнее знакомство лишало его в глазах мадемуазель Дае ореола недоступного сказочного принца, каким он казался другим представительницам артистической труппы. Это был Рауль – добрый, отзывчивый друг, с которым их связывало так много воспоминаний о детстве и папиной музыке. Но как только речь заходила о чем-то другом, Кристине становилось либо скучно, либо неловко. Его восторженные взгляды и попытки приобнять ее за талию смущали. Друг другом, но он принадлежал к высшему аристократическому обществу, она же была простой оперной певицей. Кристина прекрасно понимала, к чему обычно ведут подобные связи, а этого ей как раз и не хотелось. И еще, в его глазах она не видела того сияния, того скрытого огня, глубины, силы и страсти, что однажды рассмотрела в бездонных как сама душа глазах маэстро. Виконт де Шаньи при всех своих достоинствах оставался обычным, понятным человеком – блестящим представителем своего сословия.
* * *
Они выбрали одно из многочисленных кафе, из окон которого открывался прекрасный вид на недавно отреставрированный и украшенный ажурной решеткой времен Людовика XVI главный вход во Дворец Правосудия. Виконт, посмеиваясь, рассказывал Кристине светские сплетни, она рассеяно слушала его, пытаясь справится с шоколадным суфле – аппетита не было, но обижать Рауля не хотелось: он так старался доставить ей удовольствие. Девушка улыбалась вежливой, ни к чему не обязывающей улыбкой, почти не задумываясь, вставляла какие-то ничего не значащие слова – «не может быть», «как интересно», «неужели» – и время от времени, отрываясь от борьбы с десертом, рассматривала площадь за окном. Место было красивое, а она так редко где-либо бывала.
На улице было оживленно, спешащие по своим делам люди и кареты создавали, как ей казалось, какое-то праздничное настроение движения, возбужденной активности. Из ворот Дворца Правосудия вышли несколько мужчин и ненадолго остановились, как будто прощаясь или о чем-то договариваясь. Расстояние было довольно большим, чтобы рассмотреть лица. Но Кристина едва не поперхнулась крошечным глотком кофе: фигура и движения высокого человека в длинном черном пальто и цилиндре показались до боли знакомыми. Он что-то сказал остальным, коротко поклонился и сел в подъехавший экипаж.
– На что ты так смотришь? – удивленно оглянулся через плечо виконт.
– Ни на что, просто смотрю.
Кристина поспешила перенести свое внимание на непобедимый десерт.
– Мне показалось, ты увидела что-то необычное: лошадь с двумя головами или еще что-нибудь в том же роде, – пошутил Рауль.
– Она уже убежала, – в тон ему ответила девушка.
Она нашла в себе силы прямо взглянуть в лицо собеседника и мило улыбнуться, не следовало показывать Раулю свое замешательство. Да и, скорее всего, ей просто померещилось: увидеть Призрака Оперы на улице днем – что может быть невероятнее?