Самое неприятное в тюрьме – это цветовой голод. Мне настолько не хватало ярких цветов, что я мог с восторгом глазеть даже на красную мыльницу Астматика – моего соседа по камере. А попал я в тюрьму вот как.
Некоторое время назад я убил человека пятирублевой монеткой. Не спрашивайте меня, как это вышло. Главное, что я раскаялся и честно во всем сознался. Мне долго не хотели верить. Просили предъявить труп или хотя бы орудие убийства. Наверное, приняли меня за одного из тех сумасшедших, которые готовы взять на себя вину за любой грех, лишь бы привлечь внимание.
Случай был настолько необычным, что никто не хотел за него браться. Мне самому пришлось убеждать в своей вине сначала ленивых милиционеров, а затем и суд. Моему последнему слову позавидовал бы любой прокурор – так я сам себя обложил. Им пришлось серьезно извратить букву закона, чтобы справедливость восторжествовала. Это была большая победа личности над системой.
Когда я понял, что наконец добился своего и тюремного заключения не избежать, то в качестве последнего одолжения попросил своего слепошарого адвоката пронести в мою камеру пузырек с кислотой. Едва пузырек попал ко мне в руки, я спустил штаны и сжег свою задницу.
В первый же день в тюрьме меня окружили гомосеки, но, завидев все эти розовые пузыри и нарывы, покачали головами и разошлись.
– Требуха, – сказал кто-то.
Более мы к этой теме не возвращались.
Мои соседи по камере знали, что я попал в тюрьму по своей воле. За это они меня недолюбливали. Единственным человеком, который кое-как со мной разговаривал, был зэк по прозвищу Астматик. Это был по-настоящему огромный человек c огромной головой, огромными руками и огромным животом. Наверное, он тоже был не в восторге от моего добровольного мученичества, но естественное любопытство оказалось сильнее неприязни. Он постоянно выпытывал у меня, как это возможно – убить человека пятирублевой монеткой.
– Монетка была заточена? – спрашивал он.
Или:
– Ты затолкал ее в горло, и он задохнулся?
– Нет.
– Сбросил с большой высоты, и она вонзилась в мозг?
– Нет, нет, – отвечал я. – Все гораздо проще и нелепее.
Так повторялось почти каждый день. Астматик не унимался, измышляя все новые и новые способы убийства монеткой. Иногда он выходил из себя и бил меня лицом о нары. Но я хранил молчание и стойко переносил избиения. Я знал, что это часть моего наказания.
Как я уже говорил, в тюрьме я больше всего скучал по ярким цветам. Там все было серое, а если не серое, то тусклое. Знали бы вы, с каким нетерпением я ждал этих волшебных моментов – когда Астматик доставал из-под матраса свою ярко-красную мыльницу. Иногда мне казалось, что она светится красным изнутри, как кусок раскаленного угля.
Но я старался соблюдать осторожность. Если бы Астматик узнал, какое удовольствие я получаю от созерцания его мыльницы, он бы непременно разыграл этот козырь, чтобы выпытать у меня правду о моем преступлении. Поэтому я не задерживал взгляд на мыльнице слишком надолго, изо всех сил не таращился на это живительный красный пластик. И все-таки однажды я себя выдал. До того засмотрелся, что впал в некое подобие транса. И Астматик все понял.
– Нравится штучка? – спросил он.
Я помотал головой и отвернулся. С этого дня Астматик избегал доставать мыльницу в моем присутствии. Меня лишили единственной отдушины. Жизнь в тюрьме стала по-настоящему невыносимой. Я был на грани нервного срыва. Астматик видел, что со мной происходит, и усилил натиск. Он не отставал от меня в течение всего дня и по ночам часто будил с вопросом:
– Как же ты это сделал?
Я скулил что-то невнятное и пытался провалиться назад в сон, надеясь, что хотя бы сновидения будут цветными.
Так продолжалось до тех пор, пока Астматику не пришло в голову сделать мне великодушное предложение – он пообещал отдать мне мыльницу в вечное пользование, если только я наконец поведаю ему, как убить человека пятирублевой монеткой.
Разумеется, я понимал, что это обман. Что выпытав мою тайну, Астматик скорее всего даст мне в зубы своим огромным кулачищем и, отвернувшись к стенке, уснет. И, тем не менее, какая-то часть моего измученного рассудка хваталась за соломинку.
– По рукам, – сказал я и, то и дело запинаясь, выложил перед Астматиком последнее, что оставалось у меня за душой – историю своего глупого и постыдного преступления.
А случилось вот что.
Я ехал в маршрутке и попросил мужчину, который сидел ближе всех к водителю, передать оплату. Так уж вышло, что когда я отдавал ему деньги, одна из монеток – пятирублевая – вывалилась у меня из пальцев и упала на пол. Мужчина наклонился, чтобы ее поднять, и вдруг оглушительно пёрнул. В маршрутке повисла тягостная тишина.
И тут полная женщина, на коленях у которой стоял кузовок с ярко-красной клубникой, отчетливо произнесла:
– Надо же из-за пяти рублей так жопу рвать.
Пассажиры зашлись хохотом. В их числе был и я. Сдержаться было невозможно. Мужчина густо покраснел, а потом вдруг сполз с сиденья на пол. Мы продолжали смеяться, потому что не сразу поняли, что случилось. Мужчина умер. Это была смерть от стыда. Конечно, катализатором послужила остроумная реплика женщины с клубникой, но ведь именно я со своей пятирублевой монеткой, со своими неуклюжими пальцами стал причиной ситуации в целом.
Я винил во всем исключительно себя и понимал, что никогда не смогу избавиться от чувства вины. У меня было только два пути – тюрьма или самоубийство. Я выбрал тюрьму, хотя, наверное, можно сказать, что это тюрьма меня выбрала.
Из задумчивости меня вывели cдавленные звуки, доносившиеся с соседней койки. Это смеялся Астматик. Он заливался хохотом, похлопывая огромной ладонью по огромному бедру. Так продолжалось достаточно долго. Затем смех перешел в кашель, кашель – в хрип, Астматик сполз с кровати на пол и затих.
Я сразу понял, что случилось. Меня пронзило ярко-красное чувство дежавю. Вновь человек умирал на полу по моей вине. Но на этот раз я не чувствовал себя виноватым. Видимо, я начинал входить во вкус.
Наши сокамерники спали, либо делали вид, что спят. Из темноты не доносилось ни вздоха.
Я приподнял матрас на койке Астматика, достал из-под него ярко-красную мыльницу и прижал ее к груди.
Кроме мыльницы, под матрасом у Астматика хранилось множество других полезных вещей – зубная щетка, зажигалка и нитки с иголкой. При помощи зажигалки я оплавил и обработал пластмассовую ручку зубной щетки, чтобы она превратилась в острое лезвие. Я разрезал живот Астматика и расщеплял его грудную клетку до тех пор, пока лезвие не затупилось о кость. Я вынул из раны кишки, сердце, почки, печень, легкие, селезенку и другие внутренние органы Астматика. Я пригоршнями носил их к параше – они смотрелись в ней довольно органично.
Я разделся догола и, прихватив зажигалку и нитки с иголкой, забрался внутрь Астматика. Подсвечивая себе зажигалкой, я зашил рану изнутри и свернулся калачиком.
Мой план был прост: когда надзиратели обнаружат, что Астматик мертв, они без лишних разбирательств сбросят его тело с утеса в море. Такова была местная традиция. В суматохе мое отсутствие вряд ли заметят. Когда я окажусь за пределами тюрьмы, мне останется только распустить нитки, выбраться на поверхность и плыть, плыть и плыть, покуда хватит сил. Не так уж важно, доберусь я до берега или погибну в пути – в любом случае мое тюремное заключение будет завершено досрочно. И это будет справедливо. Я неожиданно понял, что, в общем-то, невиновен.
Вскоре газ в зажигалке кончился, и я оказался в смрадной темноте. Тут до меня дошло, что я забыл мыльницу снаружи.