Юности, ушедшей навсегда
и безвозвратно, с сентиментальной
улыбкой – посвящается.
Байка четвёртая.
Не спорьте с дамами, гусары!
Ещё Денис Давыдов, в своё время, говорил о женском коварстве. Предупреждал, советовал бдить неустанно, ухо востро держать. Да что толку с тех советов? Ловушки женские коварны и изощрённы, нет от них спасения.
А гусары, они как зайчики маленькие – наивны и доверчивы….
Едем в Крым – на практику – учится карты геологические чертить, в камушках разных разбираться. Поезд тащится долго, почти трое суток. Но за преферансом, что общеизвестно, время летит незаметно.
В шесть утра прибываем в Бахчисарай, главное – никого не забыть. Пробегаемся по всем купе – будим, расталкиваем, выгоняем с вещами на перрон.
Нас встречает Начальник Лагеря – Виталь Витальевич, строит, ведёт к автобусу, пересчитывает;
- Товарищи практиканты, вас по списку должно быть ровно сорок человек, а по факту – тридцать девять. Где ещё одного бойца потеряли? Кого не хватает?
А, действительно, кого?
Вдруг от поезда – прямиком к нашему автобусу – приближается сюрреалистическая фигура: белоснежный костюм, чёрный цилиндр, тросточка. Прохожего сильно пошатывает из стороны в сторону, с первого взгляда понятно – он пьян до изумления. Кого-то он мне смутно напоминает.
-Вы, извините, кто? - вопрошает Виталь Витальевич.
-Как это - кто? – возмущается незнакомец, - Да Пушкин я, Александр Сергеевич! Не узнали, батенька? Стыдно, ей-ей.
Начальник Лагеря нешуточно смущён и сбит с толка – говорящий действительно похож на Александра Сергеевича – чёрные кудрявые волосы, бакенбарды, длинный нос.
За моей спиной раздаётся громкий хохот – это ротмистр, завалившись на землю, бьётся в экстазе.
Отсмеявшись, Кусков буднично объясняет:
- Да это он и есть, в смысле - потеряшка наша, сороковой по списку. Воронин же это Серёга - просто усы сбрил, бакенбарды пришпилил, парик нахлобучил и цилиндром где-то разжился, сучёнок. Не узнаёте, что ли?
Присматриваемся, действительно – Серёга. Молоток – классная шутка получилась!
А Воронин, пользуясь тем, что шофёр автобуса куда-то отлучился, лезет на его, шофёрское, место, крепко обнимает руль и засыпает мертвецким сном.
Извлечь из-за руля его удалось только минут через сорок.
- Начинается, - ворчит Виталь Витальевич, - Как всегда, приезжает Эр Тэ, и тут же начинаются фокусы разные, разнузданные….
Через два часа приезжаем в лагерь. Нас уже ждут, геологи и гидрогеологи приехали на практику раньше на две недели. Толстый Витька близоруко всматривается в толпу встречающих – Нинку, явно, высматривает.
Устраиваемся, разбиваем палатки, выясняем диспозицию – где что, сколько до ближайшего населённого пункта, где купаться можно, что с культурной жизнью.
Всё не так и страшно: до ближайшего населённого пункта, магазинами оснащённого – километра три, до пруда с проточной водой – метров сто, и с культурной жизнью всё просто отлично – каждый вечер на двух вместе сшитых простынях фильмы разные показывают, после фильмов – танцы и песни у костра.
Начинаем ходить в маршруты - добывать разную геологическую информацию, собирая образцы пород горных и всякие окаменелости древние.
Крым – он весь – жёлто-синий, с редкими зелёными вкраплениями: жёлтые скалы с островками зелёного кустарника, синее небо, жёлтое злобное солнце – прямо над головой.
В лагерь возвращаемся усталые, обгоревшие на солнцепёке, потом пропахшие.
Сразу лезем в прохладный пруд, потом обед – обычная столовская еда, ни хорошая, ни плохая. После обеда – работа в камералке, волокита бумажная – описание того, что с утра увиделось, и того, что собралось в геологические планшеты.
А вечером – кино, танцы-шманцы, костры, песенки – конечно, с отдачей должного винам местным. Но вина эти, кстати, совсем неплохие, по началу пьют достаточно вяло – дневная усталость даёт о себе знать.
Но тут руководство совершает фатальную ошибку – как-то вечером нам крутят совершенно идеологически-невыдержанный фильм.
Фильм называется – «Дюма на Кавказе». В чём суть его – совершенно неважно, важен всего лишь один небольшой эпизод. Дюма – то ли сын, то ли отец, спорит со старым грузином – кто может выпить больше вина – француз, или грузин?
Естественно, устраивают соревнование, и пьют вино под всякие заковыристые тосты.
Дословно не помню, но звучит это приблизительно так:
- И они выпили за французов и француженок, за грузин и грузинок; за доблесть и мужество, за любовь и верность любви, за синие дали и за звёздное небо над головой….
И за каждую звезду – в отдельности….
Последнее – всем в особенности понравилось.
А звёзд в крымском ночном небе – ничуть не меньше, чем в ночном небе над горами Кавказа.
Поэтому и количество ежевечерне выпиваемого вина тут же удвоилось, или даже – утроилось.
Громче зазвучали песни у ночных костров.
Пели разное: песни бардов известных и доморощенных – про далёкие стоянки и верную любовь, про нелёгкую судьбу геолога и мужскую дружбу.
Но одна песня пользовалась особой всеобщей любовью, хотя, к геологии никакого отношения не имела:
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте –
Или вы поссоритесь со мною.
Сорок тысяч бед за нами следом
Бродят – словно верная охрана.
Плюньте, кто на дно пойдёт последним –
В пенистую морду Океана.
Эх, хозяйка, что же ты – хозяйка?
Выпей с нами – мы сегодня платим.
Отчего же вечером, хозяйка,
На тебе – особенное платье?
Не смотри так больно и тревожно,
Не буди в душе моей усталость.
Это совершенно невозможно –
Даже до рассвета не останусь.
Смит-Вессон, калибра тридцать восемь,
Верный до последней перестрелки,
Если мы о чём нибудь и просим –
Это – чтоб подохнуть не у стенки.
Прозвучало эхо, эхо, эхо….
Эй, вы чайки-дурочки, не плачьте.
Это – задыхается от смеха
Море, обнимающее мачты….
Наш фрегат давно уже на рейде,
Спорит он с прибрежною волною.
Эй, налейте, сволочи налейте –
Или вы поссоритесь со мною.
Эту песню не просто пели. Её орали в двести лужёных глоток, раз по пять за ночь.
Орали так, что оконные стёкла в ближайшем населённом пункте, что расположился в километрах трёх от Лагеря – дрожали нешуточной дрожью.
Феномен, да и только.
Иду я как-то, ближе к вечеру, по направлению к камералке – бумаги разные в порядок привести. Смотрю, стоит у тропы Начальник Лагеря и, раздвинув кусты боярышника, наблюдает за чем-то в полевой бинокль.
Наблюдает и тихонько ругается сквозь зубы:
- Ну, все люди – как люди. Ну, выпивают, но бутылками же. А эти – козлы – бочками решили, сволочи….
- Виталь Витальевич, на кого это Вы так? – не удерживаюсь от любопытства.
- А вот сам полюбуйся на своих одногруппников, - Начальник Лагеря протягивает мне бинокль.
Смотрю, ба, знакомые всё лица! По дороге, далеко ещё от нас: Генка Банкин, Михась и Гарик натужно катят в гору пузатую бочку – литров на сто, не меньше.
Возвращаю оптический прибор:
- Не, я их, безусловно, не одобряю. Но что тут поделаешь? Надо было более тщательно репертуар фильмов, однако, подбирать.
- Да, теперь уже ничего не поделаешь – не в стукачи же на старости лет записываться, - грустно отвечает Виталь Витальевич и шаркающей походкой уходит к преподавательским домикам, что расположились в устоявшемся десятилетиями удалении от Лагеря студенческого.
Подхожу к камералке, со стороны скамьи, что спряталась в зарослях кизильника, доносится шум разговора, чей-то заливистый смех. Видимо, кто-то из наших с девицей какой общается. Стараюсь незаметно, дабы не мешать людям, проскочить мимо, но не удаётся.
- Эй, Андрюха, подойди-ка сюда, - окликает звонкий девчоночий голос.
Подхожу – ну, так и есть – Толстый Витька и Нинка, сидят себе рядком – чисто пара голубков. Витька серьёзен и хмур, Нинка беззаботна и весела.
- Представляешь, Андрюха, - заявляет Нинка, - А мне только что Толстый «Жигуля» проспорил.
- И как же это так получило? – Интересуюсь сугубо из вежливости, понимая, что спор этот – так, просто предлог для чего-то совершенно другого, более серьёзного.
- А вот представляешь, - щебечет Нинка, - Витька тут заявил, что, мол, женится только после тридцати. Поспорили - теперь, если женится раньше – машина моя, вот так.
- Ты это, не торопись, - не очень уверенно встревает в наш разговор Толстый, - Может, это я ещё выиграю.
Но Нинка его уже не слушает. Она мечтательно смотрит на дорогу, как будто из за поворота прямо сейчас покажется выигранная машина её мечты.
Толстый, не смотря на то, что из себя – здоровенный бугай, в нашей студенческой группе – самый младшенький, ему восемнадцать лет только в предстоящем ноябре ещё исполнялось.
Но вот проходит ноябрь, и, сразу после Нового Года, Витька с Нинкой заявление в ЗАГС подали, а по весне и свадьбу сыграли.
Тогда-то я чётко для себя решил – не стоит всерьёз с девчонками спорить, себе дороже только выйдет – всё равно проспоришь.
Не спорьте с дамами, гусары,
Как кролика – поймают в миг.
И лишь душевные пожары –
Как отголоски тех интриг.
И скоро свадьба, и Свобода
Прощаясь, ластится у ног.
И, чу – коварная Природа
Подводит юности итог.