Даже бабушка не помнила, когда появились в доме Часы-с-Музыкой. И даже Дедушка не помнил, а уж он-то был на целый год старше Бабушки. Всем в семье казалось, что Часы-с-Музыкой всегда были всегда и что десять, сто, двести лет тому назад они играли уже свою мелодию, когда ни Дедушки, ни тем более Бабушки не было ещё на свете.
А Музыка тогда уже была! Некоторые говорят, что она уже была и до нашей эры, то есть тогда, когда даже нашей эры не было. Правда, трудно понять, где была в то время наша эра и чья вместо неё была эра… но всё равно – давно. Музыка давно уже была…
Часы так хорошо научились играть свою мелодию, что никогда не сбивались. Это была тихая Музыка – какая-то маленькая часть, кажется, менуэта, очень старого менуэта, очень красивого менуэта. Под этот менуэт полагалось раскланиваться, улыбаться и невозможно сильно любить друг друга.
Музыка Часов давно стала привычной, и её уже совсем не замечали в доме. Ну, играют там Часы знакомую какую-то мелодию – и это значит, что, скажем пять часов, и пора чай пить. А больше это ничего не значит.
Однажды Дедушка обмакнул в чай сухарик и забыл о сухарике, да так надолго, что сухарик растворился в чае без остатка. Вот тут-то все и поняли в доме, что Дедушка глубоко задумался. Так глубоко он, наверное, никогда ещё не задумывался.
– Дедушка, очнись! – сказало Русое Дитя, и все засмеялись.
А дедушка нисколько не смутился и ответил:
– Я просто глубоко задумался.
Сказав эту странную фразу, он спросил:
– Кто из вам помнит, сколько раз Часы играли свою Музыку вчера?
– Двадцать четыре раза: двенадцать днем и двенадцать ночью, – очень быстро и уверенно ответил Папа, то есть Дедушкин Сын. – Они играют каждый час.
– А позавчера?
– И позавчера.
– А третьего дня?
– И третьего дня.
– А когда мы с тобой познакомились, – обратился Дедушка к Бабушке, – сколько раз в сутки тогда играли Часы?
– Наверное столько же… – пожала плечами Бабушка.
– А вот и нет! – воскликнул Дедушка. – Тогда они играли всего двенадцать раз: шесть раз днем и шесть раз ночью. – Он внимательно оглядел присутствующих и строго добавил: – Это я точно помню. Потому что Бабушка каждый день заходила к нам на два часа: от одной Музыки до Другой.
И Дедушка опять задумался, только еще глубже, потому что растворил в чае без остатку сразу два сухарика.
– Кроме того, мне кажется, – наконец произнес он, – что когда я был маленький, Часы играли только шесть раз: три раза днем и три раза ночью…
– Ты хочешь сказать, что Часы сломались? – спросила Бабушка.
– Ммм… – ответил Дедушка и погрузил в чашку четвертый сухарик: у Дедушки была большая чашка.
В пять Часы заиграли привычную мелодию – и все прислушались к ней, словно в первый раз. Это была тихая Музыка – какая-то маленькая часть, кажется, менуэта, очень старого менуэта, очень красивого менуэта. Под этот менуэт полагалось раскланиваться, улыбаться и невозможно сильно любить друг друга.
С тех пор все в доме начали следить за Часами: они исправно шли и играли свою Музыку строго через каждый час. Но скоро все забыли следить и стали просто жить дальше. Никто и не заметил, что спустя несколько лет, когда не стало ни Дедушки, ни Бабушки, Часы стали играть свою Музыку уже через каждые полчаса. На это не обращали внимания: ну, играют там Часы знакомую какую-то мелодию – и это значит, что, скажем, полшестого и пора кончать пить чай. А больше это ничего не значит.
Наконец подросло Русое Дитя, и как-то раз подросшее это дитя заметило, что теперь Часы играют через каждые четверть часа. “Вот странно”, – подумало подросшее дитя и вспомнило Дедушку, растворившего в чае без остатку четыре сухарика за один вечер.
… а через много-много лет, когда уже не было на свете ни Папы, то есть Дедушкиного Сына, ни Мамы, превратилось подросшее это дитя в Сказочника, известного в городе тем, что писал он очень грустные сказки. Но все слышали о нем еще и потому, что жил Сказочник в доме с Часами, ни на секунду не прекращавшими играть свою Музыку.
Сказочник был очень старым и очень одиноким. От того, что он был таким старым и таким одиноким, он редко разговаривал с людьми. Но, поскольку разговаривать с кем-нибудь всё-таки было надо, он выучил на всякий случай много разных языков: язык птиц, язык ветра, язык книг, язык лампы… А когда Сказочник выучил и язык часов, он подошел к Часам-с-Музыкой и спросил на их языке:
– Глубокоуважаемые Часы! Почему Вы играете без остановки? Может быть Вы сломались?
– Ах, нет, – отвечали Часы-с-Музыкой. – Мы не сломались…
И Часы-с-Музыкой рассказали вот что:
– Давным давно, когда на свете еще не было даже вашего Дедушки, Дорогой Сказочник, нас сделал Часовой Мастер. Он создал нас обычными часами, безо всякой музыки. Мы исправно шли себе за временем и ничего не играли, потому что и без нас в мире было много Музыки. Но потом Музыки стало меньше – тогда-то мы и заиграли. И чем меньше становилось Музыки, тем чаще играли мы мелодию, которую придумали сами. А теперь, Дорогой Сказочник, в мире и совсем нет никакой Музыки… Поэтому и приходится нам играть без остановки. Это трудно, но ведь должно же быть в мире хоть сколько-нибудь Музыки!
Сказав так, часы поспешно заиграли снова…
Это была тихая Музыка – какая-то маленькая часть, кажется, менуэта, очень старого менуэта, очень красивого менуэта. Под этот менуэт полагалось раскланиваться, улыбаться и невозможно сильно любить друг друга.