Я шёл по набережной в очень плохом расположении духа. Это был, кажется, какой-то выходной или праздник – в общем, самый идиотский день, который только можно придумать. Все самые пошлые передачи по телеку почему-то всегда припасают для выходных и праздников. А ещё шляются по городу стайки придурков, орут, целуются и пиво пьют. И бутылки кидают под ноги – понимаете? Где выжрут – там и кидают.
Ну я разумеется один шёл, и без пива. Я не то, чтобы зануда и ханжа – я вообще пива выпить люблю. Но вот почему-то по выходным и на грязной улице как-то совсем не хочется.
И одет я был как всегда не по погоде. Я не люблю короткий рукав – ну вот терпеть не могу. И светлое не люблю, я только чёрный цвет люблю в одежде. И вот я так и шёл – весь в чёрном и с длинным рукавом. А тут это солнце как назло, прямо в спину печёт. Что за засада: живу в северном городе, а тут эта звезда жарит который день, как в тропиках? В общем, ужасный день.
Около высокого моста я остановился, чтобы передохнуть – устал очень и запарился на жаре. А тут как раз тень от моста, и река опять же рядом – всё попрохладнее. Я почувствовал, как холодный ветерок залетает мне в щель между застёгнутых пуговиц (я всегда на все пуговицы застёгиваюсь). И так мне от этого ветерка хорошо стало, что я захотел взобраться повыше, чтоб ветру половчее было меня обдувать.
Я забрался на гранитный парапет и огляделся. И вправду, тут ветер лучше меня продувает. Я подошёл к самому обрыву парапета к реке и зажмурился от удовольствия. Мимо меня прошла какая-то компания, и там, помню, девушка всё ныла, что ветер холодный задувает, и что жаль, мол, лето кончается. А мне так хорошо, стою себе под ветром и мечтаю, чтоб это лето уже сию секунду закончилось.
А потом я подумал, что стою вот тут на краю парапета – над рекой, и, в сущности, могу сделать лишь один шаг – и оказаться в воде. А вода, наверное, такая холодная, что вылезать не хочется. И мне пригрезилось, что вот я прыгнул в реку, и упал на дно, и эта прохлада со всех сторон меня окружила. И выныривать мне не хочется – я вдыхаю воду полной грудью, и слышу, как рыбы вокруг начинают разговаривать со мной, и зовут меня с собой в далёкое холодное море. И течение несёт меня, тащит по дну вперёд и вперёд…
- Прыгай! Чего встал? Прыгай!
Я вздрогнул и обернулся на этот крик. Я сначала удивился: неужто кто мои мысли прочитал? Но потом смотрю: кричавший смотрит не на меня, а на мост. И вокруг на набережной много народу остановилось, и все туда наверх смотрят напряженно. И я посмотрел.
Там, наверху, на краю моста стоял человек. Он прислонился к массивной опоре моста, и стоял на небольшом карнизе, на котором он не мог развернуться. В общем, с этого карниза свободно можно было двинуться только в одну сторону – вниз. Человек стоял высоко, и я не мог разглядеть его в деталях, потому что зрение у меня плохое. Я видел только, что это высокий, хорошо сложенный мужчина в белой рубашке и строгих брюках. Да, он был одет по-праздничному. А ещё так одевают покойников в гробу.
Мне стало горько, что я настолько мелочный человек, зацикленный на своих ничтожных проблемах и считающий себя при этом пупом земли. Я стою на парапете, всего в нескольких метрах от воды – я всего лишь мечтаю о том, чтобы прыгнуть. А он – он стоит там, высоко, где голова кружится при взгляде вниз. И он – на самом деле хочет прыгнуть. Хочет, но не может. Я чувствовал то, что чувствовал он – отсюда, с набережной, даже толком не видя его лица. Он не боялся – нет, ему просто неловко было делать это на людях. Человек пришёл, чтобы тихо и мирно свести счёты с жизнью – а тут собралась такая толпа, и орёт. И отступать он не хочет, и прыгнуть при всех не может.
Народ вокруг улюлюкал и спорил, прыгнет ли парень. Кажется, кто-то делал ставки. Время от времени они громко кричали: «Прыгай! Прыгай!». А потом отчего-то громко смеялись и стучали пивными бутылками.
А парень стоял на мосту и мялся. Он не прыгал и не уходил с края, и только отворачивался, чтобы не видеть толпу на набережной.
Внезапно он заплакал. Я этого, конечно, не увидел из-за плохого зрения, но я это понял по возгласам в толпе. Какой-то толстый тип с красным лицом крикнул глухим голосом: «Ай-ай-ай! Бедняжка! Тебе платочек не дать? Прыгай уже, хватит реветь!».
Народ почему-то очень развеселило, что парень заплакал.
И тут я понял, что очень хочу поговорить с несчастным. Я припустил бегом на мост, боясь, что он прыгнет до того, как я поговорю с ним. Мне было тяжело бежать. Я вообще плохо бегаю, а ещё длинный рукав и солнце печёт. Но пьяные крики «Прыгай!», доносившиеся с набережной, подстёгивали меня.
Когда я оказался на мосту, я перешёл с бега на быстрый шаг. Я почему-то думал, что на мосту тоже собрался народ, но там никого не было. Там только проносились машины, и им не было дело до какого-то парня, стоящего на краю. Огромные, выкрашенные серебристой краской ванты величественно вздымались вверх к высоким опорам моста, которые, казалось, уходили далеко за облачный край. Веер вантов находился между пешеходной частью моста, где был я, и узким карнизом, на котором стоял парень – поэтому люди на набережной не видели, как я подошёл к нему.
Парень стоял за могучей опорой моста и держался за неё заведёнными за спину руками. Я встал спиной к опоре и подошёл к нему поближе – так, чтобы он слышал меня, а люди снизу не видели.
«Эй, друг!» – обратился я к нему как можно мягче, чтобы он не дрогнул и не упал вниз от неожиданности. Парень всё-таки вздрогнул, но стоял на краю прочно – если можно так сказать о его положении. Пока он поворачивал голову в мою сторону, он постарался отойти от меня подальше по карнизу – он думал, что я какой-нибудь психолог или доморощенный спасатель.
Он был высок, хорошо сложен и очень аккуратно одет. Лицо его, которое он смог повернуть ко мне только вполоборота, было очень мужественным. На гладко выбритых щеках и шее под острым подбородком я увидел серповидные едва заметные шрамы – такие не получаются случайно, только если специально резать такие получатся.
И слеза, вытекшая из глаза, шла по шраму на щеке как по руслу. Он не боялся ни высоты, ни смерти – ничего не боялся. Он плакал только лишь от стыда.
«Прыгай! Прыгай!» – кричали снизу.
Он посмотрел в мои глаза – и я увидел в его глазах такую тоску, что мне стало неловко за свою ничтожность и мелочность. И он увидел, что я – никакой не мент, не психолог и не спасатель, что я – такой же, как и он.
– Что мне делать? – прошептал он.
– У тебя родные есть?
Парень посмотрел на меня так, что я понял: ни черта у него нет.
– Ты уверен, что это выход? – я спросил это так, что, казалось, весь воздух разом вышел из моих лёгких с этой фразой, и сердце провалилось куда-то на самое дно.
– Я несколько месяцев готовился, ты понимаешь? – его шёпот был громче иного крика – Что, что мне делать? Что?!
– Прыгай – сказал я, почти не шевеля губами, и сердце, лежащее на дне, больно шевельнулось.
Несчастный успокоился, и даже слёзы у него, кажется, моментально высохли.
– А что же эти… Там, внизу? – спросил он меня совершенно спокойно, только лишь с нотой брезгливости по поводу тех, что внизу.
«Прыгай! Прыгай…» – доносилось снизу.
– А ты назло им! Они на самом деле не верят, что ты прыгнешь… У них всегда хэппи-энд. А ты назло…
– Прощай – сказал он мне.
– Прощай – сказал я.
Потом он отпустил руки, расправил их – и полетел, набирая скорость. Я слышал единовременный вздох множества офигевших глоток и секунду тишины после него.
А больше я ничего не слышал, потому что быстро шёл через мост, поминутно оступаясь и нелепо взмахивая руками. А мерзкое солнце жарило мне спину.