Здравствуйте. Я корова. У меня нет имени. Только номер 1458. Я же обычная кормовая корова. Имена есть только у тех коровок и бычков, которые по старинке. Они рожают, молочко дают. Они у нас тоже живут. И хотя они не разговаривают, как мы, а только мычат, мы их не обижаем. Мы их даже оберегаем. У нас каждая оберегает такую коровку, а иногда и нескольких. У меня вот Мальвина. Она хорошая, пестрая, очень красивая. Правда, она уже старенькая. Но все равно я ее оберегаю.
Но больше всего, мы, конечно, любим бычков. У нас-то только подростки, их слишком рано увозят на убой, полгода – и все. О чем с ними говорить в полгода? То есть, когда ты сама молоденькая, то и с ними бегаешь. Но мы-то растем дальше, а их увозят.
А у них, у молочных коровок, бычки взрослые, здоровые. Только их мало очень. Мы их боимся оберегать – стесняемся. Мужчины все-таки, пусть и не совсем такие как мы.
Конечно, вы скажете, что я обманываю. Не могут нас держать вместе с экологическими коровками. Все правильно. Они живут в отдельных коровниках. Но – только по секрету – наш хозяин экономит нам на корме. И смеси нам дают только по утрам. А в остальное время мы пасемся. Вместе с ними, на одном пастбище. Смеси, конечно, вкуснее, чем трава. Зато пастись интереснее. Не представляю, как бы мы жили, общались, если бы хозяин делал все по правилам. Из своего стойла только перекрикиваться с остальными можно. Вот бы шум стоял!
Мое стойло, кстати, самое красивое в коровнике. Так все говорят, кто его видел. Я его сама украшала, старалась. Сначала я его очищала и полировала копытами, заодно и они блестели. А потом как-то попробовала царапать рогом. И исцарапала все стены. Работники, которые приходят за нами, говорят, что это узоры и тоже меня хвалят.
Еще я пробовала царапать цифры, наши номера, и буквы. Но заметила, что это не нравится другим коровам. У нас считается, что писать – это неприлично, не положено. Поэтому те цифры я стерла и больше никому не показываю, что умею. Я тренировалась незаметно для всех, там, где можно быстро стереть, если кто-нибудь подойдет.
Я очень хитро делала – сначала нацарапаю несколько узоров, а потом рядом пишу. И если кто-то приближается, быстро стираю буквы, чтобы думали, что я рисую.
Но недавно мой работник увидел эти буквы. Я не стерла их, когда он подошел. Потому что он человек, а им все равно, какие у нас, коров, нравы. Они их не поддерживают и сами вовсю пишут. Вывеска над нашими воротами, названия на ящиках со смесями, цифры на весах. И потом, когда они нас взвешивают, они тут же записывают все, и им не стыдно.
И вот он увидел, как я пишу. А потом однажды принес мне бумагу и ручки. Сказал, что я, наверное, смогу держать их копытом. Я научилась, хотя это страшно тяжело. Поэтому я пишу очень медленно. Гораздо медленнее, чем на земле. Зато эти буквы остаются. И тут можно не прятаться, и не оглядываться по сторонам. Это же мое собственное стойло, здесь никто не увидит. А когда нас выводят, то есть когда можно заглянуть, или если кто-нибудь из коров попросится в гости, я все прячу в щель.
Да-да, мы ходим в гости друг к другу. Наш хозяин очень добрый. Работники рассказывают, на других фермах коровам не дают такой свободы. Они там не пасутся, все время проводят в стойлах и общаются только когда взвешиваются или на уколах. Какая тяжелая у них жизнь, правда? Мне очень жалко таких коров.
А мы вот очень свободные. Это люди научили нас ходить в гости. Если хочешь – попроси своего работника, он откроет стойло и отведет тебя в гости. Правда, вдвоем в стойлах тесно, но мы же ненадолго. Постоим вместе, пошепчемся, похихикаем – и кричим работникам, чтобы выводили. А то и застрять можно.
У меня бывает много гостей – больше, чем у других. Это из-за того, что я украсила стойло. Многие хотят посмотреть. Иногда даже бычки просятся. Эти ходят по двое, потому, что маленькие.
Ну, в общем, мои бумаги еще никто не видел, я хорошо прячу их в щель, и сама становлюсь так, чтобы загородить.
И пусть у коров не принято писать, я горжусь тем, что я умею. И мой работник сказал, что если я хорошо все напишу, он потом заберет и даст другим прочитать. Вот так, люди будут читать то, что написала корова.
Хотя я пишу уже неделю, а про историю еще и не начала. А ведь у меня мало времени. Мне ведь уже шестнадцать месяцев, в полтора года обычно мы уже вырастаем настолько, что и нас увозят на убой. Я вешу уже восемьсот килограммов, и надо торопиться.
Итак, в тот день я гуляла на пастбище, как и всегда. Я уже наелась и лежала рядом с Мальвиной. Я пыталась научить ее говорить. Да-да, я знаю, что экологические коровы не говорят, но она такая умница, мне так хочется ее научить! Как обычно я твердила:
- Маль-ви-на. Ты-ся-ча-че-ты-рес-та-пи-сят-во-семь. Ну, давай, скажи!
Но тогда она меня не очень внимательно слушала и краем глаза следила за своей телочкой. Телочка была еще маленькая и гуляла с мамой. Она скакала вокруг, как бешеная. Я не люблю, когда под ногами путаются телята. Тут и так все время следишь, как бы не задавить человека или коровку – они же маленькие такие. А телят вообще не разглядишь. Но Мальвина ни за что не соглашалась прогнать телочку. Эту малявку еще никто не взял оберегать, так что мне приходилось следить за обеими.
А еще неподалеку маленьким стадом собрались работники – они разгружали грузовик со смесями и уколами. Они ходили прямо мимо нас, и я слышала их разговоры. Хотя сначала я не прислушивалась, потому что повторяла: «Ты-ся-ча-че-ты-ре-ста…». И только когда чуть-чуть устала и сделала передышку, обратила внимание, что работники какие-то раздраженные.
Я прислушалась.
- Приезжал. Сам такой толстый, четыре машины охраны.
- И как орал!
- Да ладно, запугать хотел. Что они могут?
- А вот придется нам всем искать другую работу, вот увидишь.
Я ничего не поняла из этих разговоров. Но в тот же вечер ходила в гости два раза. К 1590 и к 19 (это счет по новому кругу пошел). 19, конечно, еще молодая, но очень разумная. С ней всегда интересно разговаривать.
Сначала мы с 1590 обсудили, что я услышала и что это может означать. Но как мы ни гадали, ничего не могли придумать.
А потом, когда я пошла в гости к 19 и рассказала ей, она призналась, что тоже заметила беспокойство работников. И еще, что видела, как некоторые ходили вдоль ограды с такими же бумагами, на которые они обычно записывают вес и уколы. Больше мы ничего не выяснили, но я послала 19 сходить в гости к 1590 и ей тоже рассказать про ограду – вдруг это связано? И еще наказала им ночью думать, что бы это значило и постараться расспросить своих работников.
На следующий день мы встретились на пастбище. Сделали вид, что просто гуляем и улеглись на землю немного поодаль остальных, чтобы нас не могли услышать.
1590 сказала, что ее работник был особенно раздражен, даже прикрикнул, чтобы пошевеливалась. Как будто не понимает, что это не так-то просто, если ты таких размеров.
Мне тоже нечем было похвастать. Мой устало вздохнул и сказал:
- Не лезь не в свое дело.
Но 19 нас порадовала. Она схитрила, и когда ее работник управлялся в стойле, чтобы успокоить его, весело распевала: «Му-му-му. Му. Му-му-му», как будто она экологическая коровка.
- Я заметила, что это всегда на него хорошо действует. – Сказала она.
И вот, когда работник даже начать ей подпевать, она спросила, но не как мы, прямо: «Что у вас происходит?», а спокойно:
- Как дела дома? – ее работник недавно женился, и рассказал об этом 19. «Очень, очень счастлив», - пересказывала она нам. Мы любим такие истории про любовь, про коровок, и про людей тоже.
Ну, в общем, 19 нашла подход к своему работнику.
А он ей и отвечает:
- Ой, не знаю, как ей и сказать-то. Она же за меня, за богача, замуж шла, такую работу только поискать! А теперь отберут ферму, нас выгонят…
- Как отберут ферму? – вскрикнула 19, она не понимала, что это значит, и поэтому испугалась еще сильнее.
- Да вам-то что, одна дорога, а она беременная.
Больше работник ничего не сказал.
Мы лежали, убитые горем. 1590 даже поплакала. И наши коровки не могли нас развеселить, хотя очень старались. Они мычали и топали по кругу, показывая трюки, которым мы их учим.
Но потом я сказала:
- Хватит плакать, 1590. Надо постараться понять, что такое отобрать.
19 старательно соображала:
- Брать анализ, убрать стойло, выбрать травинку... Отобрать? Чудное слово.
- Кажется, есть только один способ узнать, - сказала 1590 и опустила голову. 19 тут же заверещала:
- Я не могу, я не пойду, я еще ма-аленькая-а…
- Ладно, я пойду, - сказала я. Все-таки я старшая, я смелая. – Но только не сегодня. Надо настроиться.
Случай подвернулся в следующую среду. Это был день, когда приезжали за экологическими коровками. Мы паслись только до обеда, потом приехал хозяин. Он всегда приезжает сам в такие дни – ведь экологические коровки очень дорогие, он должен за всем проследить. Ведь и украсть могут, правда?
Те коровы, которых предупредили, что заберут их подопечных, громко плакали, прощаясь. Они не отпускали своих любимиц от себя и вылизывали им шерстку. Смотреть на это без слез невозможно, и всегда чувствуешь себя немножко виноватой, что твою-то коровку не забирают. Но тем не менее, это была возможность воспользоваться общей суматохой и не вызвать лишних вопросов.
Ворота с пастбища был открыты, так как счастливые коровы уже ушли в стойла, а несчастные все прощались и плакали. Сначала я осталась на пастбище. Подождала, когда уйдут работники, которые водят коров. Остальные сейчас готовили грузовики и были достаточно далеко. Я вышла из ворот, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. На полдороги домой я огляделась и рванула в сторону закрытой башни – инкубатора.
У дверей я сначала отдышалась, чтобы никто не заметил, как я волнуюсь, и не заподозрил во лжи. Потом нажала носом кнопку звонка.
Дверь открылась немедленно. Человек – работник склада удивленно рассматривал меня.
- Здравствуйте, - поздоровалась я.
- Чего тебе?
- Я хочу посмотреть на маток. Я, кажется, готова. Но еще уверена. Мне нужно посмотреть, чтобы решить точно.
- Кто знает, кто знает. Может, теперь и не нужно. Ну ладно, иди, смотри. Только где твой работник?
- Ой, сегодня же грузовики! Он проводил меня и побежал помогать. Да я и сама могу, я была, я помню дорогу. Спасибо. Спасибо.
Как же, стал бы мой работник меня провожать! Он-то прекрасно знает, что ни за что на свете я не стану маткой. Еще после первой экскурсии сюда, в полгода, когда всем предлагают выбор – стать маткой или идти на убой. Я тогда так испугалась, что работник вызывал ко мне врача и мне делали уколы. И сейчас я старалась не смотреть по сторонам и не слышать этот отвратительный чмокающее-хлюпающий звук, раздававшийся отовсюду хотя и мерно, но каждый раз так неожиданно.
- Какой у тебя номер? – человек посмотрел на мою бирку. Значит, от семнадцатой. Ты к ней и пойдешь?
Он не дождался ответа, показал мне на ее стойло и ушел. У маток не запирают стойла, ведь они ни за что не выберутся оттуда, даже если захотят. Я осторожно вошла.
Матка номер 17 лежала, прикрыв глаза и пережевывая жвачку. Ее огромные бока переваливались при дыхании, маленькие копытца еле заметно торчали спереди, высовываясь из жирного тела. Задних и не видно было. К позвоночнику шли две трубочки, через которые постоянно поступали стимулирующие растворы.
Я остановилась, не в силах справиться с отвращением и заставляя себя не сбежать. Матка открыла глаза:
- Ты кто? – вместо приветствия спросила она. Голос высокий, противный – из-за жира, он у них везде, и в горле тоже.
- 1458.
- Моя, - протянула матка номер 17 и снова зажмурилась. Я думала, что она отдыхает, но оказалось, что наоборот – тужилась. И надо же было, чтобы как раз, когда я здесь!
Оглушительный всхлип с присвистом чуть не заставил всю мою непережеванную с утра жвачку хлынуть в рот. Я еле сдержалась, но в глазах все равно потемнело.
Конечно, я знаю, что именно так и я появилась на свет, здесь же. И отсюда точно так же по трубе сзади покатилась выкармливаться растворами и уколами. Все я знаю, но ничего не могу поделать. Некоторые коровы не находят это противным. И некоторые даже выбирают такую жизнь, ведь она гораздо, гораздо дольше. Даже дольше, чем у экологических коровок. Хотя большинство все же думает, как я. И всеми силами старается отлынуть от второй экскурсии – в год. А перед убоем идут, только чтобы убедиться, что сделали правильный выбор. Хотя я вот – не пойду. У меня и так нет никаких сомнений, что жизнь моя удалась.
В общем, матка снова проснулась.
- Чего ты хочешь?
- Пожалуйста, расскажи, что такое «отобрать».
Наверное, надо пояснить. Может быть не все знают, как мы, коровы, растем. Чтобы не тратить время зря, пока нас откармливают перед тем, как отправить в стадо, мы слушаем уроки. Так что из инкубатора выходим, уже умея говорить и зная, как устроен мир. Уроки идут в записи. А читают их матки. Им ставят микрофоны, и они наговаривают туда, пока лежат здесь и зреют. Матки – самые умные из нас, несмотря на свой странный выбор и гадкий вид – ведь они живут дольше всех. Никого мудрее на свете нет. Поэтому мы и решили, что спрашивать надо здесь.
- 1458, до меня доходят слухи о том, что ты стараешься стать не такой как все коровы. В чем дело? – строго пропищала матка номер 17. – Откуда ты узнала это слово?
- Услышала от работников. – Повинилась я. Чтобы выглядеть как можно более виноватой и излучать как можно больше уважения, я даже перестала жевать соломинку. У меня такая привычка с телячества. Между едой я всегда жую длинную соломинку или тоненький прутик. Так я прочищаю зубы. Хотя мой работник говорит, что это моя вредная привычка, как у него курение.
И вдруг случилось такое, чего я никогда и помыслить не могла бы. Матка номер 17 резко подалась вперед – понятия не имею, как ей это удалось – приблизилась к моей морде и вырвала мою соломинку у меня изо рта.
Я чуть не упала. Что же это такое делается на свете? Меня никогда и никто так не обижал – и я громко заревела.
- Закрой рот, - сказала матка и положила соломинку на пол между нами. Я тут же накрыла ее копытом. Еще немного повсхлипывала, потом смогла спросить:
- Что это было?
- Это было отобрать.
Какой ужас! Я была поражена. Отобрать – это самое страшное, что может случиться. Страшнее, чем стать маткой. Страшнее, чем если бы Мальвину увезли. Хотя нет, с Мальвиной – так же страшно.
Когда волнение немного улеглось, и я снова начала соображать, я наклонилась за соломинкой. И тут снова поразилась. Соломинка маленькая, ее можно двигать, брать, отбирать. Но ферма-то - она большая. Тут мы, экологические коровы, пастбища, коровники, сараи, заборы. Их не подвигаешь.
- Но как же можно отобрать большую ферму? – сдуру ляпнула я.
Глаза снова задремавшей было матки номер 17 резко округлились. Я со страхом заметила, как они начинают наливаться кровью.
- Что-о-о? Ты, корова, вмешиваешься в дела людей? Да как ты смеешь! – Ее писклявый голос звучал угрожающе, я вся съежилась, надеясь только, что меня не накажут. А вдруг, она опять отберет?
- Чем ты занималась, когда слушала уроки? Или ты решила, что не хочешь быть коровой? Ты решила опозорить все стадо? Повторяй сейчас же, чему тебя учили!
Ну вот, начинается! И так всю жизнь. И если стадо тоже блюдет коровьи нравы, как будто от этого зависит весь мир, но все-таки они не так консервативны и иногда могут понять, что жизнь не стоит на месте. Матки же… Ой, что там говорить.
- Повторяй!
- Я – генномодифицированная корова. Я не экологическая корова. Я не человек. Я не должна вмешиваться в дела человека. Я не должна дружить с экологическими, только оберегать. Люди не такие, как я. Экологические коровки не такие, как я.
Уже потом, в своем стойле, я грустила и плакала. Вот из-за того, что коровы не хотят ни во что вмешиваться – считают, что мы должны хранить свои нравы, с фермой может случиться плохое, а нам и дела не будет. Разве так можно? Ведь мы же живем рядом с людьми, они кормят нас, а мы – их. А сами даже по имени их не называем, хотя у них есть имена. «Имена только для экологических коровок», - повторяла я сегодня. Как-то некрасиво получается.
В гости к 1590 и 19 я решила в тот вечер не идти, расскажу им все завтра на пастбище. Я слишком устала за день.
1590 снова плакала. Она вообще очень сентиментальна. Стоит ей услышать историю про любовь, посмотреть, как экологические бычки ухаживают за своими коровками – сразу плачет.
Но зато однажды – мы тогда еще не дружили – мне пришлось увидеть, какая она, если разозлить. У нее увозили коровку, и один из работников очень нетактично приказал ей закругляться с прощанием. Она растоптала ему ногу, хотела совсем задавить, но он смог скрыться за оградой. Пришлось вызывать хозяина. Тот долго уговаривал 1590 отдать свою коровку и просил прощения. 1590 согласилась только с тем условием, чтобы работника уволили. Хозяин, конечно, так и сделал. У нас самый лучший хозяин.
С 1590 мы познакомились позже. Однажды я упомянула, что видела, как она гналась за хамом.
- Понимаешь, тут такой момент, мы прощаемся, а он, а он! Эх, жалко, не догнала.
А вот 19 все равно не поняла, что значит отобрать. Она же еще очень молодая. И телочка, которую она оберегает, тоже. У 19 еще никогда не увозили коровку. Как ей объяснишь?
В общем, мы все обсуждали, обсуждали – несколько дней. Но ничего нового не придумали. Даже наоборот, все сходилось к тому, что это и правда не наше дело. У нас, коров, все равно одна судьба. Отберут, не отберут ферму – какая разница. Мы же коровы, нас не уволят.
Мы же еще не все знали.
Прошло немного времени. Постепенно все стадо узнало, что грядут какие-то перемены. У кого-то проговорился работник, кто-то подслушал разговор, кому-то коровы рассказали. Стадо почти не волновалось. Даже несмотря на то, что теперь было ясно, что именно произойдет. У нас будет другой хозяин. Почему-то оказалось, что земля, на которой находится наша ферма, ему не принадлежит. А принадлежит другому.
Это как если бы оказалось, что в мое стойло вернется корова, которая жила здесь раньше. Ведь стойло больше ее, чем мое, правда? Только, конечно, у нас так не будет – коровы не возвращаются. А у людей, оказывается, и так бывает.
Это 19 ее работник все объяснил. Мне кажется, она с ним дружит. Только бы матки не узнали, а то скандал будет.
Конечно, нам жалко было расставаться с хозяином. Вдруг другой не будет нас отпускать пастись? Или не разрешит ходить в гости. Но, с другой стороны, живут же так коровы на других фермах и ничего, не жалуются. Таково было общее мнение стада. Только я переживала гораздо больше остальных. Ведь они не знали, что такое отобрать, а я знала. Значит, хозяину будет так же обидно. А он этого не заслуживал.
Но скоро мы узнали правду.
Как обычно, наевшись на прогулке, я лежала на земле. Рядом бродила Мальвина, и незаметно для нее я пыталась прогнать ее телочку. Когда я знала, что Мальвина меня не слышит, я наклонялась к телочке и шептала: «А ну иди отсюда! Пошла, пошла!» Но та, конечно, не понимала – маленькая еще была.
И тут я увидела, как ко мне не просто приближается – нет, я бы сказала, мчится (если это возможно при ее габаритах) 1590. И что-то мне в ее глазах напомнило ту разъяренную корову, которая гналась за работником, когда мы еще не были знакомы. Я сразу отодвинула хвостом глупую телочку себе за спину. Еще раздавят, Мальвина мне не простит.
Впереди себя 1590 толкала молоденького бычка. Он летел, спотыкался, но не смел перечить. Когда они подбежали, от 1590 шел пар, как от экологических бычков, когда они дерутся за коровку. Наверное, она даже похудела.
- Расскажи ей, что ты слышал! – 1590 толкнула носом бычка, так, что он снова кувыркнулся.
- Вчера, когда забирали коровок, один из тех, что забирали, которые тоже работники, но не наши работники… - затараторил тот.
- Нну? – протянула я, - что?
- Он сказал хозяину, что может приехать и забрать всех нас в ближайшее время, чтобы хозяин не продавал нас больше никому, только ему. Хозяин сказал, что еще неизвестно ничего, что он будет бороться до последнего, и что сделает все, лишь бы не пустить сюда, - тут он оглянулся на 1590 и с усилием выговорил, - ку-ри-цы-ны ноги.
Я медленно и с трудом поднялась. Когда мне это удалось, я встряхнула головой и посмотрела в глаза 1590. Несмотря на то, что она была очень зла, в ее глазах стояли слезы. И на этот раз мне не показалось, что она слишком сентиментальна.
Я не могла поверить. То есть не просто ферму не просто отберут? То есть ее переделают? И теперь здесь будут выращивать не коров? Новый хозяин выращивает генномодифицированные куриные ноги? Еще долго я стояла молча, глядя в полные слез глаза 1590.
- Ты рассказывал кому-нибудь? – наконец спросила я бычка.
- Да, своим соседям. И когда ходил в гости вчера.
- И что тебе ответили?
- Они сказали, что это не дело коров. И что у нас одна дорога.
У 19 особый талант появляться, когда нужно. Она словно что-то почувствовала – и уже приближалась к нам вместе со своей телочкой. Мы рассказали ей новость.
Но 19, хотя и очень сообразительная, но все-таки такая молодая! Она поспрашивала, что мы знаем о куриных ногах. Мы ей объяснили на примере птиц и маток. Ну, в общем, так, как знали сами, ведь настоящих экологических кур или генномодифицированные ноги мы тоже никогда не видели. 19 рассказ понравился. А о том, что нас всех отвезут на убой, она вздохнула: «Ну, в сущности, у нас одна дорога…», как будто ей было уже полтора года.
- Но ведь и твою телочку заберут в тот же день, - сказала ей 1590.
- И Катарину? – прошептала внезапно побелевшими губами 19, переводя взгляд с 1590 на меня. Я смогла только кивнуть головой. Тут мне в ногу ткнулась моя Мальвина. И у меня внутри как будто что-то оборвалось. Да, пусть заберут меня, я уже взрослая. Пусть заберут 1590, она не намного младше. Даже Мальвина, если честно, уже старенькая, и я давно готовлю себя к расставанию. Но в 19 нет еще и трехсот тонн. А ее телочке вообще три месяца. И, хотя я не люблю телят, за телочку Мальвины несу ответственность, пока ее никто не оберегает. А еще я вспомнила о матках, которые обрекали себя на страдания из страха смерти. Их ведь тоже не оставят.
Мы не могли этого допустить.
Мы не спали две ночи. Я почти не паслась. Особенно тяжело было слышать отовсюду: «У нас одна дорога». Коровы только и делали, что повторяли все в этом духе, как будто им сделали слишком много уколов.
Наконец, у нас был план. Но вот как его исполнить, я не представляла.
Я долго уговаривала своего работника принести все, что нужно из башни–инкубатора. Он был так поражен моей просьбой, что даже не мог понять чего я вообще хочу.
- Какая тебе разница, тебя все равно уволят! И нас все равно увезут на убой. Но если мы постараемся, попробуем… А если и не выйдет, то хоть повеселимся. – Ах, как нерадостно звучали эти слова.
- Но вы же коровы! – Хоть люди и не обращали особенного внимания на нравы стада, тем не менее, они прекрасно о них знали.
- Тем более, - все, что могла я на это ответить. Надеюсь, работник не видел, что аргументов у меня нет.
Думаю, что он согласился принести микрофоны, просто чтобы посмотреть на шоу и вдоволь посмеяться. Потому что тем утром, когда они установили в нашем коровнике все оборудование для уроков, за моей спиной стояли все наши работники, и из инкубатора тоже. Я попросила, чтобы привели 1590 и 19. Так мне было спокойнее. Они встали по обе стороны от меня, готовые поддержать, даже если все закончится провалом.
Двери каждого стойла были открыты, так что коровы принялись выглядывать оттуда, как только мой голос зазвучал на весь коровник.
- Здравствуйте. Я корова. Мой номер 1458.
Неодобрительный гул разлился вокруг. Ничего другого я и не ожидала, но все равно продолжила:
- У нас, у коров одна дорога. Все мы поедем на убой. В этом нет ничего страшного. Попастись, оберегая свою коровку и лениво наблюдая, как играют экологические бычки. Потом загрузиться в грузовик и уехать. Вот и вся наша коровья жизнь. Сколько в ней радости?
Сколько радости в нашей жизни, я вас спрашиваю? Посмотреть, как растет твоя коровка, называть ее по имени. Научить ее трюкам и показать их стаду. Придти в гости к другу и потоптаться в его стойле, толкаясь и смеясь. А в те дни, когда приезжают грузовики, мы можем даже видеть хозяина – того, что дал нам эту жизнь.
Хозяин попал в беду. Что ж, мы, коровы, мы никогда не вмешиваемся в дела людей. Может быть, потому, что никогда не задумывались: а что стало бы – спросите себя хоть сейчас – что стало бы с нами, если бы и люди не вмешивались в дела коров? Что было бы с тобой, 1423?
1423 быстро спрятала голову обратно в стойло. Оттуда не доносилось ни звука. И во всем коровнике стояла тишина, если не считать сопения толстой 1590 справа от меня.
- Все, что у нас есть – а вы ведь слышали, как живут коровы на других фермах – дал нам наш хозяин. Потому что он любит нас. Возможно так же, как мы любим своих коровок. Ты любишь свою Тотошку, 1423?
1423 снова спряталась. Но теперь вместо сопения справа слышались сентиментальные всхлипы. Что ж 1590 умеет быть полезной. Потому что пусть у меня заберут Мальвину, если из стойла 1423 не доносились такие же. И еще, и еще.
- Но нам, коровам нет дела, что хозяин в беде. Нам нет дела, что наши работники останутся без работы и им нечем будет кормить любимых.
И неужели нам нет дела даже до коров?
Незаметно сзади я стегнула хвостом 19. От неожиданности она шагнула вперед.
- Сколько ты весишь, 19? – Спросила я.
- 284 килограмма.
- Слышите? 284 килограмма! И никогда она не будет весить 300. Никогда не испытает той гордости, что все мы, когда набираем новый вес. Не сможет ходить в гости и называть другим коровам свои цифры.
Я сделала паузу, чтобы передохнуть. И с особенной радостью услышала, что по всему коровнику разносятся всхлипы и рыдания. Может быть, я и проиграю, но они хотя бы меня услышали.
- Но, знаете? Я не вижу в этом ничего страшного. В сущности, у коров одна дорога. Наша жизнь коротка. Не такая длинная, как у экологических коровок. Мы всегда так радуемся, что они могут жить дольше нас, правда?
То есть я хотела сказать раньше могли. Потому что теперь не смогут. Потому что их просто не будет. Нам не придется прощаться, потому что нас повезут, может быть, даже в одном грузовике. А потом никого не будет. Ни коровок, ни тех, кому нет до этого никакого дела.
Спасибо за внимание. Я сказала все, что хотела.
И я отступила назад, в полнейшей тишине, наступившей внезапно после общего хныканья.
Минута, две, три. «Скоро мы пойдем на пастбище», - почему-то подумала я.
Но тут на мое место страшно медленно встала 1590. Она наклонила голову к микрофону и заревела:
- Нееееет!
И ее крик становился все громче, громче, подхваченный всеми коровами, каждой, что выглядывала из своего стойла, подняв голову с мокрыми глазами к потолку.
Пока ходили за хозяином, я могла только ошарашено улыбаться, все еще не в силах поверить, что у меня получилось. Какое счастье, что у меня есть 19 и 1590! 1590 приходилось сдерживать. Ее работник поглаживал ее по боку и что-то ей приговаривал. Но ее разъяренный вид внушал такое же воинственное настроение и всему коровнику. А умница 19 уже бегала от стойла к стойлу, нашептывая что-то, распределяя основные функции, разъясняя наш план тем, кто еще не все понял. За ней еле поспевал ее работник. Это он помог нам придумать план, потому что его беременная жена понимала в человеческих законах и объяснила все своему мужу. А он – нам.
Хозяин явился очень быстро. Те работники, что ходили за ним, по дороге уже рассказали ему, что здесь происходит. С его появлением коровы постарались успокоиться и даже создать видимость порядка.
Он выглядел очень утомленным, это сразу было заметно. Наверное, у него трудно отбирают.
Хозяин подошел к нашему микрофону – чтобы все слышали, что он будет говорить:
- Спасибо вам, хорошие мои! – сказал он, и некоторые из коров снова захныкали.
- Эта земля, эти пастбища, вся ферма принадлежит моей семье уже очень давно. Многие поколения выращивают коров. Сказать честно, мне была невыносима одна мысль, что на эту землю ступит чужак, что вместо пасущихся коров здесь окажутся бесконечные ряды клеток со странными существами, которых и живыми-то не назовешь. Но наши законы таковы, что рейдерство возможно всегда, если человек нашел лазейку в архивах. И даже если не нашел, санкционировать захват тоже можно суметь. Сумеем же? – вдруг очень игриво воскликнул он.
- Я верил, что выход есть, но, что он придет в такой - ммм – неожиданной форме, и не предполагал.
В тот же день мы начали приготовления. На пастбище пошла только половина стада – присмотреть за экологическими. Остальные изучали планы фермы, запоминали свои места. Работники устанавливали осветители, микрофоны и динамики по всей территории.
Потом, уже вечером хозяин подошел ко мне и достал телефон. Я должна была говорить по телефону. Матки полопаются, если узнают! Он набрал номер – конечно, я сама вряд ли смогла бы это сделать, хотя и знаю цифры. Потом он поднес его к моей морде. Сначала там что-то пищало, потом я услышала голос.
- ВВС, связь с общественностью, слушаю Вас.
Хозяин кивнул, и я начала говорить:
- Здравствуйте. Я корова с южной фермы. Мой номер 1458. Сегодня мы захватили ферму силой. Вы можете приехать, и все увидеть сами. И еще: привезите с собой юриста.
Этой ночью никто не спал. Среди полной темноты вокруг наши фонари, установленные на столбах и прожекторы телекомпаний выхватывали куски, где происходило самое интересное.
У микрофонов и расставленных столов с бумагами стояли несколько коров, в том числе я и 19.
За нашими спинами плотным кольцом стояли коровы потемпераментней, во главе с 1590, которая всем своим видом демонстрировала серьезность наших намерений.
Внутри кольца – два стада. Одно стадо – поменьше. Работники фермы и сам хозяин. Стоят спокойно, с интересом выглядывая наружу.
Второе большое – экологические коровки. Они боялись света, хотели спать и поэтому жалобно мычали, что, конечно тоже было нам на руку. Ну, или на ногу. Потому что это мычание создавало нервную атмосферу. Да еще и подстегивало коров не расслабляться, а оберегать своих любимиц в полном смысле этого слова – изо всех своих возможностей. За оградами толпились люди – родственники работников. Наверное, где-то там была и беременная жена друга 19. Но она ни за что не выдала бы нас.
Там же стоял и покалеченный 1590 работник и с удовольствием в подробностях рассказывал, как тоже пострадал на этой ферме. И как вовремя увидел, что дело не кончится добром и уволился.
- Они и убить могут, ей-богу!
Нас же, коров, расспрашивали журналисты. Они держали перед нами такие же микрофоны, как для уроков. Мы рассказывали все, как и задумали:
- Мы коровы. Захватили эту ферму. Теперь она будет принадлежать только нам, а не людям.
- Чего вы хотите?
- Мы установим здесь свои порядки. Мы будем пастись, смотреть телевизор, выходить, когда захотим, и полностью распоряжаться имуществом фермы.
- Вы планируете справиться сами? Каким образом?
- Разумеется, нет. Мы оставим работников. Мы будем продолжать платить им жалование из капитала и доходов фермы.
- Что вы подразумеваете под доходами?
- Деньги от продаж.
- Вы будете продолжать торговлю?
- Да.
- То есть ваша цель – не полная свобода?
- Не комментирую.
Из толпы вокруг забора вдруг выскочил один – круглый, небольшого роста. Он подскочил к воротам, и принялся кричать, чтобы его впустили. Кто-то сделал это. Вместе с круглым ворвались еще несколько мужчин.
- Это моя, моя ферма! – закричал он. - У меня есть все документы!
Значит, это и был тот самый, который хотел отбирать.
Юристы, приехавшие с телекомпаниями, оторвались от наших бумаг и принялись за изучение его документов. Они выглядели беспристрастными. Нам же, коровам, еле удавалось сдерживать волнение. Журналисты бросились к ним и задавали вопросы круглому. Наконец, один из юристов поднял голову и сказал в микрофон.
- Что ж, необходимо снова все переоформлять.
Я чуть не взвыла. То есть все напрасно?
- По закону в настоящий момент ферма принадлежит вот этому господину.
Молчание воцарилось вокруг. Даже экологические коровки заткнулись, почувствовав что-то. И стало еще страшнее.
- Значит, захват, который произошел сегодня, не перевел ферму из рук прежнего хозяина в коровьи… - продолжал убивать нас каждым своим словом юрист, - …а из рук нового в коровьи. Потому что последний, коровий захват имеет более позднюю юридическую дату.
Он скинул со стола все бумаги и положил на них новые, без отлагательств принявшись за оформление. Еще некоторое время мы молчали, пока постепенно до нас не дошел смысл его слов. И тогда:
- Ура! Ура! – закричали все.
Я быстро скользнула к кольцу захватчиц, сунула голову внутрь, между коровьих спин и прикрикнула на работников:
- Вы-то чего орете? Услышат еще. А ну, тихо!
Когда я вернулась, 1590 угрожающе надвигалась на круглого и его охрану. При ее габаритах раздавить их всех не заняло бы и минуты. Те испуганно теснились к воротам. Журналисты снимали все на пленку.
- Му! – неожиданно громко крикнула 1590, и отбиратели бросились прочь с нашей фермы.
- Кто здесь 1458? – Позвал юрист. Я подошла к его столу.
- Будьте добры, поставьте вот здесь свою подпись. – Он сунул мне в копыто свою ручку, и я вывела свой номер на бумагах. И еще, и еще раз.
И никто, ни одна корова не смотрела на меня осуждающе в тот момент.
Постепенно все разъехались. Мы загнали экологических в коровники. Я же все стояла у этого стола, стараясь разобраться в своих чувствах. Ко мне подошел хозяин, положил руку на бок.
- Спасибо, - тихо сказал он. Я наклонила голову и прижалась к нему носом.
Мы постояли так некоторое время, пока мне не стало совсем легко на душе. У нас самый лучший хозяин.
- Возьмите эти бумаги, - сказала я. – Ферма принадлежит вам.
А потом мы еще очень долго праздновали нашу победу, до самого вечера следующего дня, пока все не свалились от усталости, каждая в своем стойле. Но и тогда, засыпая, мы напевали песенку, придуманную 19: «Му-му-му. Му. Му-му-му!
С тех пор прошло два месяца, пока я не начала писать, и еще месяц до сегодняшнего дня. Я уже очень хорошо могу писать, быстро. Натренировалась. Но все равно, я не показываю другим коровам, чем занимаюсь в своем стойле. Потому что корова не должна уметь писать. Так считает стадо. И если сразу после нашего захвата фермы какое-то время мы нарушали нравы стада, как опьяненные своей победой, то теперь все снова становится по-прежнему. Ведь те коровы, что помнят обо всем постепенно уезжают. Номера уже начинаются с 1400. А им на смену приходят молодые коровы, воспитанные на уроках маток, которые, кажется, даже не узнали, что здесь произошло.
Я очень разъелась. Неделя – другая, и я поеду на убой. Сегодня мой работник, взвесив меня, почему-то расплакался, как толстая 1590 (несмотря на то, что она моложе, поедем мы с ней, кажется, вместе).
- Может, ты останешься? Может, можно что-то сделать?
Глупый. Как же я могу остаться? Есть только две вещи в этом мире, которых я боюсь больше расставания с Мальвиной. Это матки и болеть. А если я останусь, то непременно начну болеть – уже скоро. Как те, что боятся ехать и просят не увозить их. Это такой ужас – когда на тебе начинает трескаться шкура, разваливаться мясо. И никакие уколы уже не помогают. Все-таки мы не экологические коровки, мы не можем жить так долго, как и они. Неделя, максимум две – и узнав, что убой гораздо, гораздо лучше, чем болеть, трусишки тоже уезжают.
Так что, наверное, нужно попрощаться. Работник заглядывал в мои записи и сказал, что обязательно заберет их потом. Я очень рада.
А теперь я пойду на пастбище, к моей Мальвине. Это единственное исключение, о котором я попросила для себя – не забирать ее раньше, чем я уеду.