Жил-был Муся. У Муси было много преимуществ перед остальными. Например, Муся мог летать. Ещё, Муся умел не курить. Но, главное, Муся знал секрет. Вот об этом то секрете и пойдёт речь.
Знал Муся то, чего не знали другие, но нос от этого не задирал и губой высокомерно не шлёпал. Он нашёл этот секрет на свалке, куда обычно кидали всё старое, немодное огромными партиями. Там валялись сапоги-скороходы всех размеров, ковры-самолёты неактуальных расцветок, шапки-невидимки из не престижного меха и много всякого ещё. Люди наивно сбрасывали всё это на свалку, и даже не задумались ни разу, почему же всё так получается. Почему, скажем, им уже стыдно появиться в людном месте в волшебных, но изрядно стоптанных сапожищах, или повесить дома ковёр-самолёт с мещанским узором. А ведь это всё были хищные происки заграничных кутюрье! И пока люди цокали по танцевальным площадкам в супер-модных туфлях, а потом тащили друзей к себе домой, показать, как здорово они отделали стены гипсо-картоном модного оттенка,… и потом, пока люди спали… К загородной свалке, в кромешной ночи, парковался длиннющий «Линкольн» и таинственно сверлил фарами темноту… Из «Линкольна» выходили десятки заграничных кутюрье, в смокингах, и как тараканы ползали по свалке, шубуршали старьём, складывали его в мешки и увозили с огромной скоростью, к себе, за границу… По дороге, кутюрье потели от страха и всё время оглядывались, ожидая погони. Но, за ними никто не гнался. Все спали на шёлковых своих простынях, в невероятно дорогостоящих шапенях, не снимая модных обувок своих…
Однажды, Муся пришёл на свалку. Он тоже решился избавиться от одной ненужной вещи – своей жизни. Перед этим, внимательно прослушал сводку погоды, и знал, что ночью будут заморозки. Поэтому пришёл в трусах и майке, намереваясь к утру замёрзнуть бесповоротно. Муся разлёгся на груде индустриального мусора, как на пляже и слушал, как шевелятся у него волосы на подмышках от подступающих заморозков. Мусе было не страшно, ибо Муся был дурачок. Почему он выбрал этот способ ухода? Ну, Муся боялся крови, боялся высоты, машин дико боялся, таблетки не умел проглатывать, а на пистолет у него денег не было. Вот, Муся и решил, что пусть его, дескать, раздавит мощь вселенной в морозной ночи. Он бы мог, конечно, выключить дома калорифер и замерзать на собственном диване, но против была его жена. Она издавала неприятные для Мусиного слуха звуки, когда возмущалась.
Вот так, лежал Муся и выл в стаканчик от «Кока-колы», пока не мелькнул свет фар, и к свалке, как обычно, припарковался длиннющий «Линкольн». …Муся был нормальным российским человеком, и как всякий российский человек подумал: «Шухер! Менты за мной!…». Из «Линкольна» стали выходить кутюрье с мешками, и ползать по свалке, не замечая Муси, который схоронился за старым телевизором. Кутюрье, как назло, ползали вокруг очень долго, и у Муси от холода стали слышно стучать зубы.
«Что это?» – шепнул один кутюрье. «Крыса какая-нибудь!» – ответил ему кто-то. «Если нас засекут, хана!…» – отозвался третий. «Типун тебе! Накличешь!» – замер четвёртый.
…Муся испугался и закутался во что-то потеплее, чтобы зубы его не выдавали…
«Братва. Я отлить хочу…» – заныл пятый. «Пожурчи мне! Потерпишь! Если нас загребут, ты же первый и расколешься, и всех корешей сдашь!» – стукнул пятого десятый. «Да они же лохи… Не догадаются. Скажем, гуляли тут!» – нашёлся кто-то самый умный. «Да?! А скороходы от «Красного богатыря»!? А ковры!?!! А шапки!! Обыщут!» – захрипел первый. «Умаслишь! Дашь партию нашего неликвида от Версаче! …А, вообще, они что-то умнеть стали, как бы в самом деле не допёрли, что мы им нарочно мозги тряпками модными пудрим… Собрали? Всё? Валим отсюда, братва!…».
«Линкольн» взревел и ухнул в ночь.
Муся сидел за старым телевизором, вцепившись в кинескоп, как Анка в пулемёт. Настроение замерзать было напрочь сбито. К тому же, он согрелся в наспех надетой шапке, чьих-то здоровенных сапожищах, по уши завёрнутый в коврик.
Таким он и вернулся домой, где жена обозвала его словосочетанием «добытчик хренов!» и отправила хлопать новый коврик на балкон. На балконе, как всегда, находилась тёща. Она бросала вызов окрестным бабкам, демонстративно куря в ночнушке. «Видишь, курят!? Не пыли!» – огрызнулась тёща на Мусю, и показала бабкам язык. Муся свернул коврик в трубочку и уже собрался было уйти, но тёща, вдруг, ловко схватила его за штанину: «Стоять? Что за шапка у тебя такая? Не носят таких?».
«Так… Невидимка…» – сказал Муся, косясь на штанину.
«Ага!… Значит… Изольда! Быстро сюда!!!» – заорала тёща, яростно бычкуя папироску. Прискакала заспанная жена: «Что это такое?! В сапожищах на балкон!!! Где спёр сапоги!?».
«Так… Скороходы…» – не слишком распространился Муся.
«А коврик у тебя, значит, от Шереметьевских авиалиний?!» – сказала тёща с интонацией Феликса Дзержинского.
«Не… Пулковские…» – держал удар Муся.
«…так-так!!» – затоковала тёща. – «Сапоги – мне отдашь! Сымай! Изольда? Это почём же их щас пихнуть можно на толкучке?… Штуку брать или штуки три баксов?… Сымай! Ну?!!…» – двинулась тёща на Мусю.
«Шапка – моя!» – засуетилась жена. – «Моя по праву! «Саломандер» понавыпускали без стелек!… Стелек нарежу!…». И они вдвоём двинулись на Мусю.
Муся попятился, потом ещё попятился, потом странно накренился и выпал с балкона, с ковриком. «Чучело! Ты же высоты боишься! А ну?! Быстро, домой!» – закричала жена вслед улетающему вдаль Мусе.
…А Муся летел над землёй на пыльном старом коврике, поджав под себя сапоги-скороходы, и махал шапкой жене и тёще… А потом, он долго смотрел вниз. И ровным счётом, ничего не понимал. Там, внизу, он увидел сразу много стран, везде чего-то суетились, носились, но больше всего носились в сторону свалки. Причём, российские люди всё туда выбрасывали, а зарубежные аккуратисты оттуда всё выгребали. И чем больше был объём этого обмена, тем медленнее и вальяжнее становились российские, и тем быстрее и разухабистее делались зарубежные. В России всё чаще пестрили тряпки, аксессуары, а за рубежом – идеи, открытия, ноу-хау.
Муся не мог понять эту закономерность, но почувствовал, что теперь знает какой-то секрет. А однажды, он уснул, и увидел сон, как русский приволок на свалку Храм, и ему вслед какой-то другой русский возмутился: «Куда ты прёшь! С Храмом то! Ещё не всех людей выбросили, а он с Храмами!!!…».
2002