Что было, то исчезло, что стало – никому не известно. В полной пустоте не было ничего, кроме самой этой пустоты и не было ни звука, ни взгляда, ничего, что могло бы вывести к свету, вывести из небытия сумрака. Она долго, уже слишком долго блуждала там, и никто не приходил за ней. Никто не хотел ее спасти, но почему-то она не обвиняла их, так быстро забывших ее. Слишком просто она отнеслась к тому, что теперь она в свободном состоянии, и никто не будет ее любить просто потому, что она есть. Ей казалось все таким простым и понятным, но теперь она впервые столкнулась с тем, что ее не любят. И это была не детская обида или просто жаление себя. Все мелкие детали, собираемые последние несколько лет, сложились в одну картину, не самую приятную. Она была одинока. Никто теперь ее не любил.
Родители были заняты своими делами, подруги уже начали задумываться о своей собственной семье, только она оставалась в этом небытие сознания.
Теперь, летом, она еще больше погружалась на дно этой трясины, но она знала, что надо выбираться, что всплывать будет тяжело, но это необходимо, иначе… Иначе не будет ничего. Тяжело было признать, что в жизни нет смысла и что надо придумать что-то, чтобы жить и радоваться, как радуются все вокруг. Этим чем-то был он.
Она любила его, раньше сильнее и беззаветнее, не обращая внимания на недостатки, теперь болезненнее, узнавая в милых чертах несовершенства людей. Он был святым, идеалом, но вместе с тем в нем было много того, что никак не могло быть идеалом. Но его все любили, а ее нет. Она не завидовала... она тоже любила. Но в ее душе все чаще поднималась волна неуверенности в себе, неуверенности в том, что она… Быть может, что она сможет сделать его счастливым, быть может, что он заметит ее в конечном счете, быть может, что он полюбит ее. Нет, это уж слишком. Ее никто не любит, так почему он должен отдать ей частичку себя, только бы ей не было так плохо, как сейчас?
Он никогда не будет любить ее, так как она, но для нее было бы счастьем, если бы он хотя бы позволил любить себя. Но у него уже так много таких же, как она, он устал позволять всем любить себя, он слишком устал. Теперь ей уже не пробиться сквозь эту бесконечно толстую стену к его душе. И если бы они были одного возраста, быть может, им удалось бы сломать прозрачные стены другу друга, разбить их друг от друга и стать счастливыми, но ее стена была тончайшим стеклом фужера. И это стекло трескалось под ударами о его стену.
И она не знала, чувствует ли он, что ее фужер скоро разлетится россыпью осколков, что она теряется в мире, в себе. Знает ли он и не хочет помочь, не знает и потому не помогает, или это не она жертва, а он, и ему страшно? Страшно после стольких устойчивых лет упасть в ту же бездну небытия и пустоты и бродить там с ней во мраке, страшно ощутить, что у жизни нет смысла? Или может он выше этого и ждет, когда она перейдет эту трясину и либо выживет, либо погибнет там?
Сейчас ей казалось, что она погибнет, но только он знал, что будет дальше.