Глава V
– Я бы сказал, немного мрачновато. Но если тебе так нравится… черное с золотом – неплохое сочетание. Строго и благородно. Только зачем здесь гроб, Дени?
Лебер с любопытством осматривал преображенное жилище Духа Оперы, за время его отсутствия оно неузнаваемо изменилось. Стоило Дени успокоиться – возвращение Эрика привело его в состояние почти эйфорического восторга – как он тут же потащил покровителя показывать ему свое логово. Глядя на Дени и его новый затянутый по стенам черным шелком «дом», Эрик начинал чувствовать, что с ним самим происходит что-то странное.
Выражение счастья на лице, напоминающем персонажи с картин Иеронима Босха, эта гипертрофированная детская радость... В какой-то момент Эрик испугался, что Дени бросится целовать ему руки. Принимать неуемную благодарность всего лишь за то, что не обманул ожидания несчастного одинокого человека, было как-то неправильно.
Лебер начал понимать (не разумом, а внутренним ощущением), с каким чувством на него самого должны смотреть нормальные люди: кто-то почти не скрывает ужас, а кто-то изо всех сил старается не показать неизбежно возникающего отвращения и испытывает мучительный приступ вины. Как он – перед Дени. За первоначальную реакцию или за то, что природа или судьба оказались несправедливы к другому. Удивительно, но именно что-то подобное чувствуют совестливые и добросердечные люди.
И, если быть объективным, они не виноваты в том, что их устоявшееся восприятие прекрасного и безобразного вызывает реакцию прежде, нежели разум и воспитание успевают эту реакцию откорректировать. Но если для него все может измениться, то для Дени… Здесь нужен не хирург со скальпелем, а сказочная фея с волшебной палочкой – исправлять не столько лицо, сколько душу.
Все эти позолоченные вазы, формой напоминающие траурные урны, водруженный на покрытый золотой парчой большой стол с мощными резными ножками в виде когтистых лап (видимо, драконьих) гроб и развешанные по всем углам веревки с петлями наводили на печальные мысли. Из каких источников черпал Дени свои представления о потустороннем мире, смерти и всем, что с ними связано, Лебер точно не знал, но становилось ясно – призрачное существование давно стало его сутью. Это не игра в Призрака, которую в силу сложившихся обстоятельств и артистичности натуры ведет Эрик, создавая свой собственный театр, творя комически-мистическую пьесу с обманщиком и переодеваниями. Однажды так или иначе его игра закончится, как заканчиваются все представления и театральные постановки. Жизнь Дени – жизнь Привидения, а не человека, если возможно такое себе представить.
– Гроб – это самое главное! – с гордостью заявил Дени. – Я в нем сплю как настоящий Призрак.
– Не уверен, что призраки спят в гробах, – с ноткой сомнения сказал Эрик. – Может быть, кровать была бы все же удобнее?
– Мне удобно. Вот посмотри, какой он мягкий внутри. У меня даже подушка есть.
Внутренняя обивка гроба – снаружи он был черным – оказалось алой. В гробу, надо сказать, достаточно просторном действительно обнаружились подушка и тонкое шелковое одеяло того же цвета свежей артериальной крови.
– Гм… у тебя яркое воображение, Дени. Оригинальный получился интерьер. Ты доволен своей работой?
Новшества в жилище Духа Оперы вызывали легкий озноб в районе позвоночника, но хозяин ждал похвалы, и Эрик не мог отказать ему в этом.
– Да, – серьезно кивнул Дени. – Настоящий дом. Я всегда хотел его иметь.
* * *
Театральный сезон закончился, но Эдмон Лефевр не успел вздохнуть с облегчением, как получил новое письмо от Призрака Оперы. В нем неугомонное приведение советовало срочно предпринять некоторые ремонтные работы в здании, поскольку такая грандиозная постройка нуждается в постоянной заботе, и кое-что перепланировать и переделать – улучшить систему отопления и т.п. Призрак даже посоветовал архитектора, к которому следует обратиться. Ощущать давление загадочного существа было не слишком приятно, однако, справедливости ради, директор готов был признать, что двадцать тысяч франков негласный руководитель театра получает не зря. Советы консультанта совсем не походили на бред сумасшедшего, напротив, за полгода призрачного вмешательства в дела Оперы Эдмон не только имел возможность убедиться в их ценности, но и привык на них полагаться.
Действительно затевать какие-либо переделки следовало сейчас, когда большая часть исполнительского состава ненадолго разъехалась – кто к родственникам, а кто на отдых. Склочная примадонна Карлотта с вечно следующим за ней по пятам тенором Вальдо Пьянджи отправились греться в родную Пизу или куда-то еще под щедрое солнце Италии. И даже мадам Жири снисходительно освободила директора от своего царственного присутствия: забрав дочь и ее подругу-сироту, руководительница балетной труппы отбыла на месяц в Бретань.
Начало лета выдалось жарким, в настежь распахнутые окна врывался шум площади, но отнюдь не прохлада. Лефевр в очередной раз вытер лицо платком и налил себе стакан воды.
В дверь кабинета постучали, вошел Дешан:
– Господин директор…
Лефевр удивленно посмотрел на секретаря: голос, да и выражение лица у того были, мягко говоря, странными.
– Господин директор, к вам архитектор Лебер.
«Слава богу, не Призрак Оперы! – подумал Эдмон. – Что это у секретаря такое лицо, словно он привидение увидел?»
– Так просите же его в кабинет, Дешан. Я как раз его жду. Что с вами?
– Нет, ничего, месье Лефевр. Сейчас я приглашу его.
Через минуту Эдмон понял, что так поразило беднягу Дешана. Достаточно известный, согласно наведенным Лефевром справкам, архитектор, бравшийся далеко не за каждую подвернувшуюся под руку работу и назначавший встречи с новыми клиентами через солидную адвокатскую контору, оказался высоким мужчиной лет тридцати-тридцати двух с наполовину обезображенным лицом. Впрочем, Лефевр несколько раз видел его – забыть или не узнать человека с такой внешностью достаточно сложно – в Опере, в дорогих ресторанах, на выставке гравюр Мериона, в салонах современной живописи. Поэтому директор сумел избежать замешательства и вежливо приветствовал гостя:
– Благодарю вас, что согласились прийти сюда, месье Лебер. Я слышал, вы очень занятой человек. Прошу вас, располагайтесь.
Лефевр жестом пригласил архитектора сесть.
– Рад с вами познакомиться, месье Лефевр. Я тоже много слышал о вас. Что-то случилось в здании?
Гость занял предложенное директором кресло. Держался он непринужденно, спокойно и уверенно, в его манерах было нечто неуловимо располагающее, так что буквально через две-три минуты общения собеседник переставал обращать внимание на изуродованное лицо. Всегда нелегко говорить с человеком, весь вид которого свидетельствует о том, насколько болезненно он реагирует на каждый взгляд. Это умение – не проявлять озабоченности своей внешностью – когда-то далось Эрику не без труда, но в отношении деловых контактов приносило ощутимые плоды.
– Видите ли, в плотине обнаружена небольшая протечка и еще хотелось бы кое-что улучшить. Сигару? – любезно предложил хозяин кабинета.
– Нет, благодарю, – отказался архитектор.
– Вот этот отчет оставил уволившийся служащий. Вы не могли бы взглянуть?
Директор подал Леберу лист писчей бумаги с чертежами и текстом. Этот «отчет уволившегося служащего» Лефевр получил от Призрака.
– Да, конечно.
Луи Лебер взял листок с записями и, казалось, углубился в изучение чертежей и пояснений к ним. На самом деле Эрик прилагал невероятные усилия к тому, чтобы не рассмеяться. Разумеется, он предполагал всю ситуацию заранее, но не думал, что ему станет так смешно читать свои собственные написанные почерком Дени каракули. Наконец, он справился с приступом веселья и поднял глаза на Лефевра.
– И вы хотите заключить со мной контракт для выполнения этих переделок?
– Я понимаю, это не очень серьезное предложение для вас. Но вы же строили Оперу вместе с Шарлем Гарнье.
– Да, строил. Все это не займет много времени, и если мы договоримся о гонораре, я, пожалуй, соглашусь. Отчет составлен достаточно грамотно, с технической точки зрения, правда, почерк у вашего бывшего служащего… как у ученика младшего гимназического класса.
* * *
Было около пяти часов утра, когда зеркало во временно пустующей комнатушке под лестницей повернулось, пропуская в помещение двух одетых словно для маскарада мужчин. Один из них держал в руке зажженный факел.
– Дени, я сейчас вернусь в коридор, а ты останешься здесь и будешь слушать.
– Что слушать?
– Вот что услышишь, потом мне и расскажешь. Это недолго.
Эрик скрылся за зеркалом, а озадаченный Дени остался стоять посреди погруженной в темноту комнаты, прислушиваясь к глубокой тишине предрассветной Оперы. Что такого он должен был тут услышать? Какой-нибудь важный разговор? Но кто же станет секретничать в такой час и таком месте?
И вдруг его слуха коснулось далекое пение а капелла, голос приближался, наполнял комнату, он шел со всех сторон, окружая и завораживая. Да, какой голос! Уж в чем в чем, а в голосах Дух Оперы разбирался. Проведя всю жизнь в храме бельканто, Дени не без оснований полагал себя знатоком и ценителем этого вида искусства. Потрясающий лирический тенор – нежный, сильный, красивый и чистый как слеза ангела – почти на запредельной высоте завершил арию «…солнце, сияй, взойди, освети мир опять!»
В наступившей тишине на Дени дохнуло холодком из открывшейся потайной двери, в комнату скользнул Лебер, факел он оставил в скобе, прикрепленной к стене коридора.
– И как акустика?
– Что это было, Эрик?
– Ария Ромео, – чему-то усмехнулся Призрак Оперы. – Ты же знаешь. Хорошо было слышно?
– Замечательно. Прямо со всех сторон. А кто это пел? И где?
– Я пел в коридоре.
– Ты… ТАК… ПОЕШЬ?
От изумления Дени, и так страдавший проблемами с речью, еле выдавил три слова.
– Пою, только редко. Пойдем, никто не должен был услышать за пределами комнаты, но не будем здесь задерживаться.
Лебер подтолкнул оторопевшего Дени к двери и на ощупь нажал скрытый рычажок над зеркалом.
На самом деле Эрик пел не так уж редко, он любил петь, и его прекрасно поставленный голос, конечно, требовал тренировки. Но он никогда не пел в присутствии посторонних и даже близких друзей. Только два человека знали об этом его таланте: маэстро Вебер и бывшая прима Венской оперы Беатриса Гарб, которая и преподавала ему вокал в консерватории. Возможно, это было глупо, даже, наверняка, глупо, но он не мог психологически преодолеть этот барьер: несовместимость его голоса с практически уникальным диапазоном – от лирического баритона до лирического тенора – и его изуродованного лица казалась ему чудовищной. Кто бы мог предположить, что он когда-нибудь решиться использовать свой дар, да еще таким необычным образом: для обучения будущей солистки Опера Популер?
* * *
Покупка земли под строительство дома, пусть и не в самом центре Парижа, оказалась достаточно разорительной. Однако Лебер не жалел о вложенных деньгах, теперь предстояло сделать проект. Как оказалось, создать что-то для себя намного сложнее, чем для кого бы то ни было другого. Он не был ограничен пожеланиями заказчика или пресловутой модой, а собственный неуемный полет фантазии заводил его в неизведанные просторы: использовать новейшие материалы и технологии и при этом преодолеть уже очевидно приближающийся к закату историзм, соединить архитектуру и живопись, а где-то даже и музыку. Безумные мечты. Только не для Луи Лебера. Эрик заметил, с каким удивлением и беспокойством посматривал на него Мишель, когда он явился к другу оформлять приобретенный участок. Наверное, адвокат всерьез опасался за его душевное равновесие.
Уж, какое тут равновесие! Эрик работал как сумасшедший: три архитектурных проекта кроме собственного дома, подготовка к лекциям в Высшей политехнической школе – он все же решил попробовать себя на педагогическом поприще, негласное художественное руководство Оперой. К тому же он начал писать симфонию – рождающуюся в душе и жаждущую излиться во вне Музыку Ночи, и обучать пению дочь шведского скрипача. Оставался еще требующий внимания к своей своеобразной персоне Дени. Времени на сон и отдых практически не было. Но одержимый идеей полностью изменить свою жизнь он не отказывался ни от какой оплачиваемой работы и также не мог сбросить со своих плеч добровольно принятые обязательства.
Иногда он спохватывался, заметив, что одежда начинает на нем болтаться, а голова раскалывается от хронического недосыпания и заставлял себя все бросить хотя бы на день – проваляться до полудня в постели, уехать загород и побродить среди опустевших полей, посидеть в пламенеющей желто-оранжевой листвой роще. Иначе было недолго и вправду превратиться в Призрака или Ангела, как называла его излишне романтичная девочка Кристина, чье воображение питалось не совсем обычными сказками ее покойного отца.
Милый и трудолюбивый, но совершенно оторванный от жизни ребенок. Эрик понимал, что его способ постановки голоса, не способствует привитию Кристине реалистических взглядов, но тут уже ничего нельзя было поделать. Радовала ее дружба с Мэг Жири и бдительная опека Франсуазы.
Единственное, что его удивляло: как практичная и далеко неглупая мадам Жири до сих пор не заподозрила подмены одного Призрака Оперы другим. Видимо, людям свойственно верить в чудеса.
Глава VI
После окончания занятий Кристина заболталась с девушками возле консерваторских классов, не то чтобы она была очень дружна с соученицами – по-прежнему ее близкой подругой оставалась лишь Мэг Жири, – но разговор опять зашел о Призраке Оперы. Тема была тем более интересна, что в центре обсуждаемых событий оказалась примадонна театра Карлотта Гуардичелли. Надо ли говорить, что хористки откровенно недолюбливали сеньору, которая не давала продвинуться ни одной молодой солистке. Карлотта беззастенчиво требовала себе все главные роли, и в этом ее поддерживал маэстро Райер. Все знали, что спор между месье Лефевром, с одной стороны, и Карлотой и маэстро, с другой, продолжается больше года. Директор настаивал на том, что публика требует разнообразия, а Академия Музыки не может работать вхолостую, бесконечно пополняя состав театрального хора. Однако Райер не хотел ничего слышать, по его мнению, у итальянской дивы не могло быть ни конкуренток, ни замены. Дважды партию Джульетты исполнила Мари Саньон, а Розину однажды повезло спеть на сцене Луизе Карва, и то только потому, что прима не то действительно заболела, не то сделала вид, что больна, дабы доказать «худшему из директоров» свою незаменимость. Спектакли не провалились, но и большого успеха выступления Саньон и Карва не имели. Месье Лефевр очевидно проигрывал свою безнадежную битву. Но теперь на его сторону, похоже, встал сам Призрак Оперы. Мелкие неприятности у примадонны начались не вчера: то платье перед выступлением вдруг окажется залитым чернилами, то парик развалится прямо в руках испуганной гримерши, то бесследно пропадет ее любимая пуховка. Каждый раз Карлотта устраивала грандиозную истерику, обвиняя в кознях всех подряд – директора, костюмерш, солисток. Никаких прямых доказательств чей-либо виновности обнаружить не удалось. А накануне, вернувшись в гримерную после спектакля, сеньора Гуардичелли подняла такой визг, что сбежалась чуть ли не половина театра. На ее туалетном столике лежала удушенная шелковым шнурком крыса, а на зеркале черным гримерным карандашом был нарисован оскаленный череп, под рисунком стояла подпись – ПО.
Именно эту захватывающую новость, которая еще не успела устареть со вчерашнего вечера, во всех подробностях оживленно обсуждали ученицы выпускного класса по вокалу.
– Ой, какое у нее было лицо! Я думала, ее сейчас удар хватит!
– Нет, это она просто решала, пора ли уже падать в обморок.
– А когда решила, чуть не промахнулась мимо стула. Вальдо ее еле успел поймать!
Девушки говорили почти все сразу, перебивая друг друга и прыская от смеха.
– Крыса на туалетном столике! Какой ужас! Я их так боюсь. Вы только представьте дохлую крысу на своем туалетном столике! Брррр! – Кристина сделала «страшные» глаза и передернула худыми плечиками.
Все рассмеялись.
– Карлотта еще и не такое заслужила! – добавила бойкая рыжеволосая хохотушка Дениза Такрель.
– Правильно, – поддержала ее Лилиана Пелье. – Все ей не так, и все во всем виноваты. Только на нее и дышите.
– Ой, мне пора, – спохватилась Кристина. – Мадам Жири будет меня искать!
Она быстро попрощалась и направилась в жилую часть здания. Она одна из всего класса жила при Опере. Обсуждение грозило затянуться, и Кристина, чтобы оправдать свой поспешный уход, сказала первое, что пришло ей в голову. Она торопилась на занятие, но не с мадам Жири, хотя начала заниматься под ее руководством и танцами, а с Ангелом Музыки.
Таинственный и прекрасный голос стал появляться в ее комнате вскоре после их с семейством Жири возвращения из Бретани в конце прошлого лета. Сначала он только пел негромко и чарующе. Это было так странно и немного страшно. Нет, испугаться такого восхитительно красивого голоса было нельзя, просто сам факт его появления казался несколько необычным. Вокруг не было ни одного помещения, где мог бы заниматься пением мужчина. Все комнаты вдоль ведущего к ее скромному жилью коридора были заняты исключительно особами женского пола. Соседнюю, за стеной, делили девочки из балетной школы – четыре малышки в возрасте от восьми до одиннадцати лет. Кристина несколько раз проверяла, не поет ли кто-нибудь на лестнице. Служебная лестница – совершенно неподходящее место для исполнения арий, разумеется, ни сладкоголосого Неморино, ни мечтательного Ромео, ни падшего духом Эдгара, ни смятенного Радамеса там не оказывалось. Кристина знала, что глубоко верующие люди иногда слышат голоса ангелов, святых или Девы Марии, но к ее случаю подобное объяснение никак не подходило: она не находилась в состоянии религиозного экстаза, да и репертуар Голоса был однозначно оперным. В то же время, Голос был настолько реальным, что признать его за плод собственного воспаленного воображения было трудно, тем более, что некоторые партии она слышала впервые. Ни один тенор в театре так не пел, включая Вальдо Пьянджи и Робера Дебалье. Оставалось последнее, пусть и самое невероятное предположение – к ней снизошел ангел, не «обычный» ангел, а Ангел Музыки. Тот самый, легенду о котором рассказывал ей отец. Тогда он тоже должен услышать ее и ответить.
Как только эта мысль пришла ей в голову, Кристина стала с лихорадочным нетерпением ждать его следующего появления. Конечно же, конечно же, надо запеть дуэт, любой, где первую фразу начинает сопрано!
На этот раз он исполнил арию приближающегося к храму Надира. Но партию Лейлы Кристина знала плохо. Поэтому, едва Голос умолк, она пропела:
– Прощай, земля, тебя навек покидаем.
И он ответил:
– Прощай, земля, тебя навек покидаем.
Кристина продолжила:
– Теперь печаль…
Голос, как и следовало, вступил с середины фразы:
– Теперь печаль и скорбь уж далеко.
– Открыто небо.., – снова начала Кристина.
– Открыто небо.., – подхватил Голос.
И они закончили вместе:
– … так сердцу легко. И наши души – страсти полны – летят туда, где вечный день царит!
– Дитя, – услышала она обычную разговорную речь, – тебе еще многому нужно учиться. Твоему голосу не хватает силы и чистоты. Особенно для партии эфиопской царевны.
– Я знаю, – с нескрываемым волнением ответила Кристина. – Но ты научишь меня! Ведь ты – Ангел Музыки, правда?
– Да, я Ангел Музыки, – почему-то с еле различимым вздохом согласился Голос.
С тех пор прошло восемь месяцев. Кристина достигла большого прогресса. Ангел был строгим и последовательным педагогом. Он заставлял девушку – в конце прошлого года ей исполнилось шестнадцать – проделывать множество упражнений, потом она пела под аккомпанемент его скрипки. Иногда они пели вместе, эти чудесные моменты Кристина любила больше всего и еще, когда пел он сам. К сожалению, Ангел появлялся не каждый день, время от времени он «пропадал» на несколько дней, но всегда предупреждал ученицу заранее и не забывал оставить ей задание. Недавно он начал готовить ее к экзаменам, теорией ее загадочный учитель владел не хуже, чем практикой. Несмотря на то, что Ангел запретил Кристине проявлять на занятиях в консерватории все результаты их достижений, он был уверен, что по окончании курса, ее возьмут во второй состав солистов. «Однажды ты станешь примадонной этого театра, дитя. И это случится достаточно скоро», – говорил Голос. Не поверить ему было невозможно.
* * *
Эрик остановился в трех шагах от гроба Дени и некоторое время смотрел на покоящегося в нем хозяина. Дух Оперы спал с выражением полного умиротворения на лице, как обычно строго на спине, сложив руки с длинными костлявыми пальцами на груди. «Спальня» Духа Оперы была освещена одним канделябром с тремя зажженными свечами, который стоял на низком столике у двери рядом с часами и музыкальной шкатулкой.
– Дени, – негромко позвал Эрик. – Просыпайся, Дени. Нам надо поговорить.
Многие годы жизни в подвалах, куда в любое время могли спуститься посторонние, приучили Дени просыпаться от малейшего шума. Лебер знал, что его подопечный проснулся если не от звука его шагов, то от первого же сказанного слова, но тот продолжал сохранять неподвижность.
– Перестань, Дени. Я знаю, что ты не спишь.
Эрик обошел стол-постамент, сел в кресло, забросив ногу на ногу, и, выжидательно поглядывая на гроб, начал отстукивать по подлокотнику Марш Тореадоров. С глубоким вздохом Дени принял в гробу сидячее положение и повернул голову в сторону Эрика:
– О чем поговорить то?
– Знаешь о чем. Зачем ты устроил вчера переполох в уборной Карлотты?
– Ты же сам велел мне немного позаботиться о ней, – с невинным видом прожженного пройдохи ответил Дени.
– По-моему, твое воображение разыгралось чуточку больше, чем требуется. Ты не находишь, что задушенная крыса – это слишком?
По тону Эрика Дени сразу понял, что покровитель недоволен и даже расстроен.
– А что такого? – с задиристым упрямством напроказничавшего, но не желающего признавать вину ребенка, спросил он. – Одной крысой меньше…
– Я настоятельно прошу тебя, больше не преподносить ни Карлотте, ни кому бы то ни было другому таких сюрпризов, – жестко сказал Эрик и, поднявшись, пошел к выходу.
– Эрик, – уже у порога окликнул Дени, Лебер остановился. – Эрик! Не сердись, пожалуйста… больше не буду.
Лебер обернулся и посмотрел на вылезшего из гроба Дени.
– Хорошо, – кивнул он. – Если придумаешь, что-нибудь… особенное, советуйся, пожалуйста, со мной.
* * *
– Опаздываете, мадемуазель, – вкрадчиво проговорил Голос, заставив Кристину подпрыгнуть на стуле, куда она только что опустилась со вздохом облегчения.
Она быстрым шагом пересекла огромное здание из одного конца в другой и кое-как ускользнула от группы хористок, плотным кольцом обступившей Жозефа Буке, который с воодушевлением, «в лицах» изображал свою последнюю встречу с Призраком Оперы. Буке утверждал, что видел Привидение за несколько минут до того, как раздались крики Карлотты. Хористки звали Кристину послушать подробности «леденящей кровь» встречи, но она снова отговорилась каким-то распоряжением руководительницы балетной труппы и, преодолев едва ли не бегом два последних коридора, влетела в свою комнату, раскрасневшаяся и с трепыхающимся, как попавшая в клетку пичуга, сердцем.
– Простите, маэстро, – смешалась девушка. – Я…
– Сплетничали с подругами о сеньоре Гуардичелли, – чуть насмешливо сказал Голос.
– Ой! А откуда?.. Я, право же, не хотела задерживаться…
– Не смущайся, об этом только и говорит вся Опера, – великодушно прервал поток изумленных возгласов и готовящихся оправданий Ангел. – Тебе нужно отдышаться, Кристина. Ты запыхалась.
Судя по легкой ироничной интонации Голоса, он не сердился. Но начать занятие прямо сейчас было невозможно, Кристине действительно следовало отдышаться и настроиться на выполнение его сложных заданий.
– Расскажите что-нибудь, маэстро, – попросила она.
Иногда в перерывах между упражнениями они просто разговаривали. Как только между ними установились отношения учителя и ученицы, Кристина незаметно перешла на «вы». То, что она не видела его, не слишком меняло суть дела: она не могла относиться к загадочному Голосу с меньшим уважением, чем к преподавателям консерватории. Первый порыв восторга уступил место серьезной работе. Теперь она редко называла его Ангелом вслух. Да и так ли уж безоговорочно она верила в сказку про Ангела?
– О чем?
– Почему вы не любите оперы-буфф?
– Почему ты так решила? – ответил вопросом на вопрос Ангел.
– Вы не считаете их серьезным искусством.
– Не совсем так. У комедии свои цели и средства, у трагедии, как известно со времен Аристотеля, – свои. Цель трагедии – достижение катарсиса – мне ближе. Ты ведь читала Аристотеля? – на всякий случай поинтересовался Ангел.
– Н-нет, – Кристина даже слегка заикнулась. – А что такое «катарсис»?
– Катарсис – это очищение души. Когда зритель сопереживает страданиям героев, его душа возносится над мелким, повседневным… Твоим образованием следует серьезно заняться, Кристина. Видишь ли, во времена древнегреческого мыслителя музыка была одной из важнейших составляющих сценического действия как такового. Более того, трагедия и произошла из музыки, как выражения страстей и страхов человека. Недавно один немец опубликовал замечательную работу – «Рождение трагедии из духа музыки». К сожалению, ты не знаешь немецкого. И греческого тоже. Но «Поэтику» Аристотеля вполне можно прочесть и по-французски. Ты уже достаточно взрослая, чтобы переходить от мифов к философии.
– Я попробую, – робко сказала Кристина.
– Чуть позже, – мягко ответил Голос. – А сейчас пора готовиться к экзамену.
* * *
Как и обещал Ангел Музыки, по окончании консерватории Кристина была включена во второй состав солистов. Эрик полагал, что пока соперничать с Карлоттой ей еще рано, поэтому, по-прежнему, не позволял девушке слишком выделяться на общем фоне. Он надеялся довести свою ученицу до лучшей формы к середине следующего сезона. К тому времени многое должно было измениться. Хотя о некоторых неизбежных вещах он старался не думать.