Хоронили профессора технического университета. Три дня назад он строил планы, собирался съездить в Санкт-Петербург, пообщаться с учеными коллегами, и вот – на тебе, в ночь на субботу случился сердечный приступ. А неотложки, как известно, на вызовы торопятся не спеша. В общем, когда приехали, спасать уже было некого.
В понедельник утром, к выносу тела собрался кой-какой народ с кафедры, где работал наш профессор, люди с черными повязками на рукавах из ректората, ну и, конечно, безутешная вдова и дальние родственники, потому как ближних не было: детей от законной супруги профессор не имел.
Подкатил ритуальный автобус, а с ним мужички, назначенные осуществлять скорбные услуги. Погода с утра выдалась неустойчивая, набежали тучи, загромыхало. И аккурат в тот момент, когда гроб был поставлен для прощания на табуретки, сверкнула молния, загремел гром - разверзлись небеса, и полил дождь.
Все живые - кто к стене дома прижался, кто под козырек крыльца пристроился, счастливцы под зонтики спрятались, а про покойника забыли. Косой дождь застучал по строгому лицу, и восковые черты его, вместе с заострившимся носом вдруг начали сглаживаться.
Когда дождь прекратился так же неожиданно, как начался, лица покойного не стало вовсе, оно исчезло, словно растаяло: так - плоская восковая поверхность, вроде дощечки. Но присутствовавшие на скорбном мероприятии ничего не заметили - складывали зонтики, переговаривались, отряхивались.
Накрыли гроб крышкой и повезли покойника отпевать в собор. Профессор не был верующим человеком, являл собой скорее воинствующий атеизм. Его нельзя было назвать образцом общественной морали, он пил горькую, был чревоугодником и большим охотником до женского пола, невинные студентки боялись его экзамена, как зубной боли. Вдова настояла: «Надо в церковь – для спасения души».
В соборе шла утренняя служба, и в ожидание ее завершения одинокий гроб поставили на широкую скамью, недалеко от входа. Лица святых и угодников были суровы, колеблющееся пламя многочисленных свечей напоминало о вечности, и почти все, кто провожал профессора в последний путь, не вошли в храм, а остались на его ступенях подышать свежим, после грозы, воздухом.
Священник, закончив утреню, подошел к гробу совершить требу и обомлел: многих покойников повидал он на своем веку: бомжей без роду и племени, потерявших человеческий облик, утопленников, с лицами, съеденными рыбами, солдат, обгоревших в огне взрыва, но такого, чтобы вместо лица ровная гладкая поверхность – никогда!
- Как звать усопшего? – задан был вопрос.
Вдова, что у изголовья стояла, смутилась вдруг, затеребила свой черный кружевной платочек.
- Муж он мне, законный, столько лет с ним прожила в горе и радости, столько лет… - отвечала, а у самой в голове суматоха: «Сколько, в самом деле? И как же звать-то его?..»
- Имя мужа назови! – начал терять терпение батюшка, но вдова сеяла частые слезы, сморкалась в платочек и не могла вымолвить ни слова.
Прочие присутствующие от гроба стали отступать – имени родственника вспомнить никак не могут. Помнят точно, что родственник он им, покойник, но очень уж дальний, а как его звали – никто вспомнить не может.
Так ничего и не добившись ни от вдовы, ни от других заторможенных, священник помолился «об успокоении души усопшего раба Божия… Безимени… и чтобы простились ему все прегрешения вольные и невольные».
К моменту выноса тела покойного профессора из храма и по прибытии на кладбище число провожавших его в последний путь и без того невеликое, сильно поубавилось.
Короткий траурный митинг открыл представитель ректората, для которого присутствие на подобных мероприятиях вошло в привычку вместе с лицемерием, безмерным враньем и рафинированной печалью.
- Сегодня мы провожаем в последний путь… - уверенно начал он, уставив тренированно скорбный взор в землю перед собой, - нашего коллегу, безвременно скончавшегося на взлете своих творческих способностей, профессора…
Тут выступавший поднял глаза, чтобы не сойти с привычной колеи, посмотреть, кто же тут лежит, и назвать имя покойного, но вместо лица увидел ровную, с восковым блеском, поверхность и… потерял сознание.
Коллеги подхватили оратора, кто-то побежал к машине за аптечкой. Пока одни приводили его в чувство, другие безуспешно напрягали мозги, вспоминая, кого же они здесь собрались хоронить, что за курс читал покойный и от какой кафедры?
Оказалось: помнят, что курс очень важный, но какой именно вспомнить не могут. Всплывало в головах только то, что одолевали эту науку студенты трудно, удовлетворительная оценка считалась нормой, а на пятерки могли рассчитывать лишь девушки, которые ходили сдавать экзамен к профессору на дом.
Особенно настырные сослуживцы к венкам кинулись: ведь что-то на лентах написано, возможно, и имя покойного отыщется! Ан и здесь сюрприз: смыло дождем надписи на лентах, только и осталось: «Дорогому… незабвенному… от коллег», «Спи спокойно, дорогой…» и так далее без имени и фамилии.
Тем, кому, собственно, и вспоминать было нечего, вдруг вопросом озадачились: «А что это мы тут делаем?» и, не найдя ответа, потихоньку начали сматывать удочки. Не прошло и получаса, как ни одного человека, кроме вдовы да мужичков из ритуальной службы рядом с покойным профессором не осталось.
А тут и вдова вдруг хлопнула себя по лбу:
- Да что же это я к Наталье Петровне не заехала! – и выскочила из ворот кладбища в неизвестном направлении.
Мужички похоронной бригады оказались самыми стойкими и ответственными. Не дождавшись команды от распорядителей с черными повязками, затылки почесали и принялись искать на кладбище свежевырытую могилу, чтобы хоть как-то дело свое исполнить до конца…
В небесной канцелярии произошла заминка: прибыла душа, как положено с конвоем: по одну руку Ангел Хранитель, по другую – Бес Искуситель. Только вот что за душа – неизвестно.
Свет от лика Архангела пульсировал негодованием: который уж случай отсутствия идентификации личности! Ангел смущенно потупился и был полон раскаяния: виноват, не досмотрел…
Бес нагло ухмылялся:
- Нам идентификация без надобности: была бы душа и к ней перечень грехов!
Архангел щелкнул пальцами левой руки и материализовал перед собой вращающийся компакт-диск, провел по нему лазерным лучом из пальца правой руки:
- Пустой твой диск, Темный, нет на нем информации!
- Падлой буду, - взвился Искуситель, - была запись, гад какой-то стер!
- Может, и стер кто, в вашу контору не полезу разбираться, а у нас – презумпция невиновности: нет доказательств, значит, чиста душа!
Бес обиделся, хвостом крутанул и растворился в пространстве.
Снова щелкнул пальцами Архангел – завертелся диск добрых дел, Ангел с надеждой воззрился на начальство.
- Тут что-то есть, - заметил Архангел, - только уж очень короткий файл! Так… что там, ага, вот: «В возрасте десяти лет сходил в магазин за продуктами для больной соседки, и сдачу отдал всю до копейки».
Ну что ж, Хранитель, победа твоя, доброе дело, хоть и малое – налицо. Веди Безымянную душу в Рай…