1. Есть вещи, которых никогда не забыть. Среди них попадаются даже люди. Так мы делаем бессмертными любимых людей и окружающие вещи. И не важно, что никто не сделает бессмертным тебя, об этом и самому впору позаботится. Не маленький уже. Не так уж и сложно поверить в собственное бессмертие. Да так, чтобы через дорогу на красный свет переходить можно было. Гораздо труднее смириться с мыслью о собственном бессмертии. Да так, чтобы, принимая решение о переходе улицы, постоянно помнить о том, что, по сути, цвет этого дурацкого светофора ничего не меняет, будь он хоть фиолетовый. И сам светофор ничего не меняет, и дорога, которую ты собрался переходить, и даже то, перейдешь ли ты ее, в конечном счете, или нет – все это не изменит нихрена. Все последствия в бесконечно удаленной точке времени равнозначны. А значит, и думать и них нечего. То есть, просто стой на обочине и жди, какая из пяток зачешется. С той и пойдешь. Ты-то бессмертный, тебе пофигу. А Небу будет интересно.
Главное тут – не разучится помнить вещи. Ну и людей, соответственно, тоже.
2. Есть также вещи – совсем непонятные. Не укладываются в голове, хоть ты тресни. Не из тех, что становятся понятными с возрастом, или, там, с наступлением высшего образования. А такие, что всю жизнь будешь голову себе ломать, и даже помирать из-за них напрочь забудешь, так задумаешься.
Как люди вместе живут, например. Ну, сначала, молодые люди гуляют. Это так сейчас называется. Про молодого человека скажут, что у него есть девушка. А про девушку, соответственно, наоборот, у нее есть парень. Лично мне такая терминология кажется издевательством над русским языком: и так вроде понятно, что они оба – есть. Или, что они гуляют, скажем, по парку. Иногда гуляют заменяют на ходят. А одинокому кому-нибудь из них непременно скажут: Заведи себе парня/девушку, что ты как белый людь. Словно, людей можно завести, как, например, морских свинок. Хотя жизнь показывает, что да, можно, ну да хрен с ней, жизнью и терминологией заодно. Ну правда, нельзя требовать от людей точной терминологии в области, в которой и без этого проблем навалом. Самое интересное наступает тогда, когда молодые люди становятся не очень молодыми, часть хрустальных замков рассыпается сама собой, часть идет с молотка. Хорошо, конечно, если что-то остается, жить же где-то надо. И они живут, привыкают постепенно друг к другу, учатся какие-то ошибки прощать, какие-то – не замечать. Ругаются, конечно, не без того, но не сильно. Без последствий. Это если что-то остается от замков. Страсть постепенно вытесняется бытом. Романтичные прогулки – семейными походами в зоопарк или на пикник. Грустно, черт возьми, но ведь так живет большинство. А память ведь годами не вышибешь, как ни старайся. И потому еще можно встретить в наше время пару сердец, сжавшихся в комок от звуков всего лишь вальса. От чего завтра будут сжиматься сердца, истосковавшиеся по безвозвратно ушедшим годам, мне неизвестно, да это и неважно. Главное тут другое. Главное, что время, сволочь, всегда идет на шаг впереди человека, а он, не поспевая за ним, хватает его, Хроноса, за плащ, или что там у него, сдирает, напяливает на себя, чтобы хоть чуть, хоть мгновение еще пожить в своем прошлом. А в прошлом, как в нем жить, совершенно невозможно. Вот я, например, вчера календарь в мусоропровод выбросил. Что теперь, искать его там, в мусоре, и пытаться в нем как-то жить? Он же грязный.
А еще Солнце, можете себе представить, я совсем недавно узнал, Солнце через шесть миллиардов лет потухнет. Вот так потухнет и все. А как жить без Солнца я, честно говоря, не совсем представляю. Не смогу я жить без Солнца.
А еще дети в Нигерии голодают. А я в детстве ненавидел лютой ненавистью манную кашу. Не знаю, голодали ли в моем детстве дети Нигерии, но мне все равно как-то не по себе.
Почему и зачем пропали чудо советской швейной промышленности, кеды – это, может, и не из тех вопросов, ради которых можно не помереть вовремя. Но я им этого никогда не прощу.
3. И вот тогда-то, когда, кажется, все уже кончено, приходит к тебе Лучший Друг. Приходит поздно ночью, он же Лучший, ему можно. И приносит зачем-то с собой огромное жестяное ведро. Ставит рядом с собой и ничего не объясняет, ему и не нужно ничего объяснять, потому как Лучший же, сказано. Сидит напротив тебя, дует на чай и смотрит немного исподлобья. А я ему про все беды человеческие, про Нигерию, кеды, Солнце, про работу, жизнь, мать ее, личную. А он на чай дует. Слушает. Все выслушает внимательно. Чай остывает, он его залпом, пряником закусит, улыбнется так, загадочно, как только Он у меня умеет. Молвит что-нибудь про погоду, дескать, опять подвела, зараза. Покурим в тишине. Потом встанет, оглядится, ничего не забыл, чашку за собой помоет, да и уйдет. Ведро жестяное с собой утащит. Нахера приносил – непонятно. Я и не стану спрашивать, глупости такие у Лучшего Друга зачем спрашивать? Зато точно знаю: спать сегодня буду, как убитый.