У него были дорогие часы и два оранжевых шарфа. Это всё, что осталось, на фоне вы¬цветшего неба. Полумёртвые пейзажи наступившей осени приближали Олега к неконтролируемым эмоциям, возможно к смеху, к плачу, к крику, к любви, к едва уловимому волнению и ещё к чему-то совсем не чёткому, спрятанному под кожей. Пустые улицы, что он видел по утрам стоя у окна, давали на столько исчерпывающие ответы, что голо¬вокружение стало обычным делом, для этого не совсем поверхностного человека.
В его голове иногда появлялись ветра несшие, что-то невразумительное, глубокое, но, забываясь в запахах собственного тела, он изглаживал из памяти всё, что они могли ему дать, на какое направление намекнуть, в какую глубину завести. Он страдал, не то чтобы сильно, но это была черта его личности, одна из не многих о которой можно было говорить с уверенностью. Памятников они не строил, кумиров не создавал, людей не ло¬мал, красоту не боготворил, для этого нужны причины, у него их не было. Держа в руке кофе с коньяком, он читал старые книги о новых людях, но не находя точных дат их по¬явления бросал не дойдя и до середины. Изредка в квартире раздавались телефонные звонки, они нарушали хрупкую грань между человеком и той стороны стекла, по которой бил осенний дождь. Звонили люди, лишь это можно было сказать с уверенностью, не будучи поднятым, на смех, всё остальное было относительно, сложно временами печально.
Иногда просыпаясь утром на белых от мела простынях, Олег видел солнце. Оно, раз¬ливаясь по комнате, пыталось утопить в себе все те смутные очертания, невзрачные краски, что вызывало грусть. В такие дни он пытался не думать о спелых яблоках и увяд¬ших розах, эта эстетика не имела места в реализации каких-то потаённых планов, запер¬тых в узких коридорах его сознания.
«Мир прост» - думалось ему в минуты бессонницы, что иногда, будучи зверем ка¬призным и взбалмошным, посещала Олега, пристально смотря в его воспаленные глаза, не давая уйти от напряжения вызванного оскалом дикой кошки. В эти минуты он был убеж¬дён в правильности чужих взглядов, на огненные шары, иногда преследовавшие людей на мостах и кладбищах, вызывая страх и сосредоточение веры в Бога.
По ночам он верил в Будду, после восхода в Христа. «Никогда не бойся» - говорил Олег людям иногда приходившим к нему, - «Страх убивает в нас способность быть на¬ставником для самого себя». С ним никто не спорил. Просто отсутствие войны и безумия на улицах научило всех молчать и не вслушиваться в слова других.
Его интересовали книги Томаса Манна, в них он понимал себя, во множестве других нет. Простые вещи Олег всегда воспринимал сложно. В его мире было так заведено, из этого он делал выводы, о которых часто писал в бесконечных блокнотах раскиданных по всюду и не имеющих для него самого ни какого значения.
«В глазах умного человека читается наивность и грусть» - так начинался незаконченный роман, спрятанный на полке за книгами. Он его никогда никому не читал, в этом не было важных моментов способных настоять на изменениях случившихся в рамках какого-то квадрата нарисованного одним художников в чёрном цвете.
Его понимание свободы сводились к возможности закрыть за собой дверь, не прощаясь. Ему хватало времени, чтобы, найдя фотографию матери, улыбнутся ей и пожелать крепких снов.
Сентябрьским утром, встав с кровати, подойдя к окну, он увидел человека. Проводив его взглядом, до того, когда тот скрылся за углом, Олег, глотнув оставшийся не допитым вчерашний кофе и, улыбнувшись чему-то вдали, открыл окно. Он сделал шаг, туда, где обрывались сны, и начиналась реальность.