ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ АВГУСТА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО СЕДЬМОГО ГОДА
Не могу удержаться, чтоб не сообщить, что начался и уже два месяца продолжается второй период моей жизни вне Родины. Ох, уж они мне тут наговорили, что есть Родина.
И она, де, уродина, и, мол, красавицей никогда не была, и вообще нет такого понятия. У чехов, например, Родина – это «родина», то есть, по-русски, семья. А сколько человек может прокормить один человек?! Семь максимум, включая себя.
Вот в связи с этим и хочется вспомнить дела семь-мейные.
И не столько в связи с этим, столько с тем, что я купила наконец-то тетрадку, в которой могу писать свои мысли, а ведь я уже без малого два месяца в Праге, два месяца таких страданий, что и не повернется душа говорить о них, мне кажется, каждый начинает стыдно. Этот абзац не поняла Маришка. Поясняю: приходишь на работу, даже и к Борисихину, а он хлещет тебя еловым веничком по плотно сжатым ягодицам и приговаривает «будешь у нас пресс-секретарем, звучит?» Но я три дня назад получила письмо от Луизы. Как похоронку, черт возьми.
Пишет «В доме дым столбом, грязь, бардак. Я понимаю – она молодая, ей хочется гулять, хочется свободы, но ведь есть еще ребенок, ему всего год»…
…и вдруг я вспоминаю себя, когда «ей» - Наталье! – как раз был год жизни.
Дома – кто на ком ночует, не разобрать. Плюс у нас еще было студенчество. Алкоголя никто не считал, так что, когда нужно было отправляться за ребенком в ясли – обычно вызывалась Маришка, подружка Натальи Челазновой, подружки моего мужа, они с первого курса жили вместе в общежитии, забирала Наталью, а по пути падала, и ребенок ее уговаривал «Вставай, Марихуана, вставай». И Маришка вставала, и благополучно доставляла ребенка до дому. Мало того, в шесть утра поднималась и ехала в какую-то школу, под Свердловском, в село, где получила распределение, и там, обняв блондинистую голову руками, томно говорила сельским детям «Сейчас вы будете писать сочинение, а я буду спать».
Как я сейчас могу осуждать Наталью?!
У нее много друзей?!
Так и у меня их было не меньше.
То, что они ее предадут, как мои предали меня?!
Этого не объяснит ей никто, как не объяснил мне и мой папа, которому я верю, как Богу, когда сказал, что друзья – дерьмо, и ради них жизни нельзя построить, - я ведь из детства помнила тот кортеж из семи машин, где одновременно пелась одна и та же песня. Особенной певуньей была моя мама. Она всегда запевала. Я тоже запеваю. Но, в основном, пою одна. А если кто-то рискнет подпевать – злюсь на каждого петуха. Песня это даже не музыка. Песня – это излияние души. Опять излияние! Вот как изливаешь любимому человеку душу – так и поешь. Еще бы глаза кто-нибудь выколол.
И Наташа помнит, как засыпали в нашем доме вповалку, кому где пришлось, а Серж, бывало, и на пороге, на подстилке для Чарли. Чарли – это был такой кот, абсолютно черный, мне его подарила мой куратор, Наталья Валентиновна Муравьева, на свадьбу. Мишка назвал Наташку по своей подружке Наташе – тоже филологине, но не Челазновой, я же говорю, он жил у них до меня, а я назвала Наташу в честь Муравьевой. Это уж я не совсем такая пьяная, это поезд качает. Поезд, везущий меня назад, в Прагу. Раз в месяц мне нужно выезжать и въезжать в Чехию, чтобы добыть «черствую разитку». Я уже ученая, меня уже один «медведь» задрал.
2
Что мы имеем?!
Мы имеем комнату в трехкомнатной квартире пани Евы, подружки пани Ноны, которой и позвонил Сергей Вакуленко, когда я свалилась ему на голову.
- Пани Нона, - сказал Сережа, - это мать всех русских художников. И не только русских. И не только художников.
У пани Ноны муж-чех и двухэтажный дом, в каждой комнате которого живет по два человека. Два месяца назад этот дом был переполнен, и пани Нона сосватала меня пани Еве. Пани Ева выдала как раз старшую дочку замуж, у нее комната освободилась, она никогда не держала жильцов и поэтому относится ко мне как к своей отсутствующей дочери. Она даже тапочки ее мне отдала и ночную рубашку. Везет мне на хороших людей. Пан Юросек помер, пан Проукопик помер, слава Богу, не помер Сергей Вакуленко, и даже не был в отъезде, и даже снимал галерею недалеко от Карловой улицы. В эту галерею он меня и взял по старой дружбе. С шести вечера до двенадцати ночи, с ума сойти. До шести вечера у него там работали жена и дочь, посменно, через день. Я царствовала с шести. С шести вечера, когда все порядочные туристы уже пьяны и картины им кажутся шедеврами. Я продавалась как безумная. Но продавалась недолго, с месяц, или около того. Однажды Сережа поймал меня на краже двухсот крон (сколько стоит картина?! – никто не знает, сколько стоит картина!) и выгнал с позором. Так я попала на Гавелак.
Господи, да все пути ведут на Гавелак!!
Мне Онищенко, когда я ему рассказала всю историю в красках, ответил «Я же «очешился», Ирина. У меня в галереях работают одни чешки, хорошо работают, я не могу их так взять и уволить ради тебя. Попробуй продавать у кого-нибудь на Гавелаке. Там живые деньги.»
Что живые – то сто процентов. Я неделю проработала у Ларисы Ольшевской, две недели у Гусаровой Веры, а теперь работаю у Асхата. Я выпросилась у него завтра придти к двенадцати, так что высплюсь на славу, и жизнь предстанет вполне сносной, хотя сегодня с утра и не было гаже мысли, как про эту жизнь.
Господи Иисусе Христе, завтра Владику исполняется один год. Целый год жизни! Неужели Ты попустишь не заработать мне в этот день?!
3
ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ АВГУСТА
Сегодня уже было около полудня, когда я записала фразу на салфетке от обеда в японском ресторане:
«Нет, не отпускает Бог больше, чем можешь унести. Вчера просила – и заработала на хлеб насущный (в японском ресторане), да вот отправила телеграмму Владику. А чтоб подарок ему купить – это так, мол, до вечера время есть».
Через час я подарок купила. Наташе. Рюкзак в школу. Немецкий, кожаный, за семьсот крон. Малюсенький. Хорошо, если четыре тетрадки войдет. Да и то немецких же, размером с блокнот.
Потом на той же салфетке написала:
«Теперь бы еще заработать на ужин, хороший».
И тут же продала четыре работы. И «паровозиком» еще три.
Так что я сегодня продала тринадцать работ. Своеобразный рекорд для Асхата. Двести долларов ему. И полторы тысячи крон мне, потому что три картинки были от пани Ноны, с которых я имею не по сто, а по двести крон.
В общем, купила еще какую-то полуфетровую шапчонку маленькому на приближающуюся осень и сделала последнюю запись на салфетке:
«Тепеь только осталось приобрести к шапчонке пальто». Вот ведь, блин, некоторые пишут « к галстуку – автомобиль», а я скромничаю.
Я – безумная.
Это подтверждает и тот факт, что ужинала я сегодня в ресторане с немцем по имени Юхан. Ему тридцать пять лет, и он – ученый-эколог. Работает в швейцарской фирме, что-то там меряет воду в водоемах по всему миру, раз в два-три месяца бывает в Праге. Настоящий немец. Учтивый, скромный, вдумчивый. При расставании это я его поцеловала, а не он меня.
Зато, в отличие от этого несуразного Франциса, оставил мне свой адрес и сообщил точную дату своего следующего приезда – десятое октября.
Блин, и почему не Юхан?
Почему Францис?!
Потому что мы имеем не только комнату в трехкомнатной квартире пани Евы, но и знакомство с ирландцем по имени Францис, состоявшимся месяц назад. Ему столько же лет, сколько мне, он такой же пьяница, как и я, только, в пику мне, у него есть замок в Дублине и мама, у которой бизнес. А в Прагу он приезжает покупать картины.
4
ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ АВГУСТА
Зачастила.
Написала Наташе письмо:
«Так, Нафанечка, часов через пять-шесть решится вся моя дальнейшая судьба, да и твоя тоже. Я должна быть в 18.00 в аэропорту, встречать самолет из Лондона, которым прилетит некто Францис, ирландец, галерейщик и закупщик картин, с которым я познакомилась на вернисаже у Владимира С., но пока этого не произошло, и я вся на нервах, запакую-ка я тебе «баличек», и как выйду из дому, забегу по пути на почту, отправлю. В том баличке рюкзачок для Владика и рюкзачок для тебя. В его рюкзачке – шапчонка, в твоем – тетрадки. Это чтобы он пошел в ясли, а ты пошла в школу. Можешь вообще ничего не писать, но одну строчку через две недели я обязана получить – именно эту – «Владик пошел в ясли, а я пошла в школу». Поклянись мне, доча, что все так и будет. Ты обещала мне перед отъездом, ты должна держать обещание.
Когда Владик будет в яслях до пяти вечера, ты сможешь учиться и закончить школу, как и должно девочке в твои годы. Плюс ты будешь успевать приходить из школы и немного отдыхать, а потом немножко убирать и готовить своим мужчинам ужин. Саша по пути с работы может забирать сына, и вечером вы, наскучавшись друг без друга, будете жить все ладнее и счастливее, и никаких друзей тебе не понадобится, лишь бы быть рядом с сыном и мужем.
Луиза написала мне второе письмо, ничуть не лучше первого. Я приготовила ей ответ, довольно суровый, но еще не спешу отправлять, жду Франциса, все решится сегодня. Как он скажет, так и будет.
И ты должна меня понять, дочь.
У тебя есть муж и сын.
У Луизы есть муж и сын.
А у меня никого нет, кроме тебя.
Но если что-то случится с Владиком, я тебя убью, так и знай.
Если же ты будешь стараться делать все, как я прошу, кто знает – может, мы все вместе будем жить в Ирландии, в фамильном замке, в доме миллионера. Ах, детка, помолись за меня…».
Таких дебилок видали только из России! Нужны были Наташе эти рюкзачки!! И тетрадки с шапочками. Дети, натурально, не-дое-дааа-ли. Сашка не справлялся со своими обязанностями кормильца. Наташка не справлялась со своими обязанностями домохозяйки. Самое смешное, что школу она все-таки не бросила.
5
ДЕВЯТОЕ СНЕТЯБРЯ
Какое число!
Помнится, я костерила эту тетрадку «нехорошей». Хорошая – не хорошая, а ей суждено стать очевидицей всех невероятных событий, произошедших со мной за эти две недели.
Итак.
В понедельник я встречала Франциса в аэропорту два с половиной часа. Причем, последние пятьсот крон истратила на такси в аэропорт, потому что тот проклятый «баличек» (посылку), который я хотела отправить «по пути» дочери – не приняли ни на нашей, ни на «панкрацевской» почте, а я натерла ногу в туфлях, которые мне подсунула пани Ева, чтобы я выглядела «лепше». Францис не прилетел.
Проклиная все на свете, я вернулась домой с мыслью, что даже если Францис прилетит – я пошлю его к черту. И скажу, чтоб больше не звонил никогда.
Но он, слава Богу, не позвонил.
И во вторник я вышла на работу. И в среду. Продала всего четыре картинки, сижу грустная,(зато зарплата смешная!), вдруг меня сзади кто-то за плечи обнимает. Я хотела вырваться, но руки держали крепко, и я сразу поняла, чьи. Я расплакалась.
А потом мы пошли в его любимый бар, тут же на Гавелаке, у югослава, и, перебивая друг друга, голосили каждый о своем, пока через полчаса Францис не настоял на том, чтоб я пошла и посмотрела, что у меня делается на станке.Я пошла и с ходу продала две картинки в одни руки каким-то итальянцам, и Францис меня похвалил.
- Я теперь знаю весь рынок картин, не только галерейных, но и базарных, - гордо сказала я, - и, уверяю тебя, базарные нынче не хуже галерейных, только дешевле!
- Я знаю, - ответил он, - и я очень восхищен тобой, Айрин, что ты смогла выжить и дождаться меня, а теперь все будет хорошо, просто фантастически хорошо!
- Да уже и так все хорошо, - сказала я, и мы так наклюкались на радостях, что таксист отвез нас до отеля чудом.
6
Ах, нет, забыла самое главное. К нам туда в бар сначала пришла Никольская, и Францис подарил ей платок с гербом Ирландии, потом пришел Костя Никольский, и Францис подарил ему книгу по иконописи, потом Асхат со Светой, и тут Францис сказал мне «закрой глаза».
- Открой рот, - по-русски сострила я.
И все-таки, в присутствии всех своих любимых, я глаза закрыла, а когда открыла, на руке у меня лежала бархатная коробочка, а в коробочке кольцо. Серебро, золото, аметист.
- На помолвку! – чмокнул меня в нос Францис и все потянулись с поцелуями. Мама дорогая!! У меня никогда в жизни не было кольца на помолвку. Особенно такого. Францис сказал, что такие кольца на заказ делает его друг, и это не ширпотреб, а всего лишь пятое кольцо в мире. Эксклюзив. Увесистый эксклюзив!
Вычитала у Бунина.
«Дарил также царь своей возлюбленной - аметисты, обладавшие способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей». Не знаю, чему я больше обрадовалась – тому, что поймала дикого зверя, или все-таки тому, что теперь смогу пить и не напиваться.
ДЕСЯТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА
И что пани Нона находит в этом Бунине?! Имела технологический перерыв. Перестирала все грязные вещи, навела порядок в шкафу, вычистила ковер на полу – руками! – короче, «уклидила» свою комнату и перекрестилась. Я в своей комнате, и никто ко мне без стука войти не может. Еще завтра выпрошу у Светы обещанный телевизорчик, и с легким сердцем скажу: лучше всего я чувствую себя в тот день, когда Францис уезжает.
Разумеется, это шутка. Я немного устала, и, наверное, не смогу взять ноты, прозвучавшей в начале записи. Вряд ли мне удастся воспроизвести по часам все наши чудесные дни и безумные ночи. Но что-то все-таки нужно отметить особо.
7
Особо. Когда мы вернулись в отель в первый вечер, Францис заставил меня расстегнуть его дорожную сумку и вытащить пакет для меня. Там были два платья и два корсета – черный и белый. И какие платья!
Я, наконец, почувствовала себя женщиной. Такой, какой всегда мечтала видеть. Леди. Ах, как пошло это звучит по-русски. Но я не чувствовала себя русской, когда на следующий день в платье цвета спелого ореха с ажурной накидкой ручного вязания, вошла в русскую церковь, куда пригласила нас Никольская.
- Какая пара! – сказал Миша Куколев, и я не забыла ему эти слова.
Весь день я летала от счастья. Нет, не летала, парила. Да и не парила. Я царственно ступала. У меня появилась такая осанка и жесты, будто я принцесса Диана.
Наутро Никольский разбудил нас известием, что принцесса Диана разбилась ночью в автомобильной катастрофе.
- Это шутка? – спросил Францис.
- Да, - сказал Костя, - это уральская утренняя шутка.
Но это была правда.
- Теперь ты принцесса Диана, - сказал мне Францис вечером, когда мы попали в ночной стриптиз-клуб на Вацлаваке, куда один вход стоит четыреста крон, а бутылка вина полторы тысячи.
Я танцевала так, что служители клуба были не в состоянии остановить меня. Мужчины за соседними столиками упрашивали служителей «пусть танцует, она никому не мешает», и кто-то, конечно, не мог оторвать глаз от голых девок, а кто-то смотрел на меня, и, разумеется, на меня смотрел Францис. И умилялся, и хохотал, и плакал. Потому что я излучала неподдельную гордость, неподдельную страсть и неподдельную любовь.
Ах, о чем еще может писать женщина, как не о платьях?!
О любви.
8
Особо. Мы все время к ночи напивались насмерть. В первую ночь у нас еще получился секс, потому что, если верить Францису, он не имел женщины весь этот месяц без меня. Но дальше все стало сложнее. К тому же, напившись, он начинал нести какой-то бред, изрядно пугавший меня, уже однажды напуганную Шульцем. Например, он говорил, что хотел бы иметь секс одновременно со мной и с моей дочерью, которая, судя по всему, точная моя копия в юности. Две ночи я отбивалась от этих слов, как от дурацкой шутки, а на третью разозлилась и сказала, что если он еще раз позволит себе вслух, да и мысленно, такую фантазию, я с ним порву.
- Ты должна повиноваться моим фантазиям, - возражал Францис, - Я мужчина, я могу вообразить себе все, что хочу, чтобы иметь с тобой полноценный секс. Днем – леди, а ночью – проститутка, в этом нет ничего зазорного.
- Чтобы иметь со мной полноценный секс – достаточно не напиваться до скотского состояния, - вспылила я.
- Все, - сказал Францис, отвалившись от меня как куль с песком, - Я завтра же уезжаю домой, а ты можешь мотать в свою Москву, билет я тебе куплю.
- В Москву можешь мотать сам. Я живу в Екатеринбурге, - парировала я, отворачиваясь.
Проклятые мужчины!
Я не спала всю ночь. Я перебрала в уме все, что только можно было перебрать. Единственным утешением, которое посетило меня к утру, была мысль – ну что ж, зато со мной останутся мои платья!!
9
ДЕСЯТЬ ЧАСОВ УТРА СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ
Пани Ева на работе, Яна в школе, я одна дома, наконец-то одна, это удивительно, как человек может стосковаться по одиночеству!
Асхат позвонил и сказал, что на работу только к часу дня, и я так обрадовалась. Хорошо бы так работать всегда! Можно было бы читать, писать, элементарно высыпаться, чтобы засыпать не в десять, а в час, в два часа ночи, как когда-то, когда я была моложе, когда я лучше, кажется, была…
Любовь.
Люблю ли я Франциса, или люблю платья, которые он мне подарил? Не одно ли это и то же – для женщины?! Ни один мужчина в жизни так не угодил мне своими подарками, как он. За этими подарками я чувствую в нем тонкость, ум, бездну вкуса, желание видеть меня исключительной, просто желание…
Ах, желание, это не просто.
Утром, после той самой ночи, когда мы рассорились, за завтраком он сказал мне:
- Что я такого сказал? Ничего не помню, клянусь. Что люблю тебя очень сильно - это помню. Остальное – хоть убей.
- Ты сказал, что сегодня вернешься домой.
- Я?! Да ты с ума сошла! Мы сегодня идем в Ирландское посольство, оформлять твою визу, поняла? Так что постарайся выглядеть, как леди. Я тоже ради такого случая
надену носки.
Вот. Я люблю Франциса еще и потому, что он шутник. Хоть мой английский и оставляет желать лучшего, все-таки некоторые его шутки понимаю даже я. А то, что он меня время от времени пугает, так это даже к лучшему. Я люблю тяжелую руку. Это у меня от папенькиного воспитания.
- Ты меня так напугал ночью, Францис. Я не спала до утра.
- Не надо ничего бояться. Ничего. Ну, разве что, самую малость – меня. Потому что я мужчина.
Разумеется, в Посольстве нам отказали. Не в посольстве нам отказали, разумеется, а в Посольстве.
Поскольку я не «живу» в Праге, а только нахожусь здесь в «гостях», я должна получать визу там, где живу. В моем случае – в России, в Москве, так как в Екатеринбурге нет Ирландского консульства. Или есть альтернатива – получать вид на жительство здесь, в Чехии, и тогда хоть на следующий день, хоть к черту на рога.
10
Францис был обескуражен всего минут двадцать.
Через двадцать минут он решил, что лучше получить вид на жительство здесь, в Чехии, так как бизнес свой он ведет здесь, в Праге, и нам-де, не помешает иметь штаб-квартиру в Праге.
- Получишь вид на жительство, купим небольшую трех-четырех комнатную квартирку, - понесся он с места в карьер, - и, посещая Прагу для бизнеса, уже ни от кого не будем зависеть, особенно, от твоей заполошной пани Евы.
- Она не заполошная. Она наивная и бедная, а чтобы получить вид на жительство в Чехии – мне нужно замуж выходить не за тебя, а за чеха. Единственное, что можно сделать – это открыть «живностенский лист», право на предпринимательскую деятельность, мне Асхат рассказывал. Но чтобы его открыть, нужен «заступник». Это не меньше тысячи долларов.
- Пустяки, - отмахнулся Францис, - найди мне человека, который это сделает быстро, и я заплачу ему в два раза больше.
Найти нам такого человека помогла Никольская. Она просто сказала:
- А почему бы тебе не обратиться к пани Ноне? Она все делает быстро, качественно и берет по-божески. По крайней мере, честно.
В тот же вечер мы сидели у пани Ноны и она нас угощала, как дорогих гостей. Грибочки, оливки, икорка, лимончик, салат из тунца, привезенное из Португалии марочное вино.
- Я и то думала, - ворковала пани Нона, - что ты все тянешь, все не идешь ко мне.
- Я же не знала. Это мне Марина сказала.
- Марина – хорошая женщина, - похвалила пани Нона, - Я ведь и для ее Кости сделала все бумаги.
Только через три часа мы добрались до сути. Пани Нона согласилась выправить мне «общанку» за шестьсот долларов. Даром. Но, возвращаясь к нашим баранам, ночью Францис сказал мне:
- Иди, быстро сбрей волосы там, где я хочу целовать тебя, и надень корсет. Черный.
11
Я так долго провозилась с этим корсетом, что пришла к нему красная и злая.
- Теперь расскажи мне какую-нибудь сексуальную историю, которая случилась с тобой в прошлом, - сказал он, усаживая меня к себе на бедра.
И тут у меня мелькнула шальная мысль. Если он фантазирует о сексе с двумя женщинами одновременно, я расскажу ему о сексе с тремя мужчинами. Чеченский вариант. Пусть ему мало не покажется, жеребцу ирландскому.
Довольно-таки бессвязно, но страстно и с дрожью, я начала свой рассказ о событиях двухлетней давности, и когда дошла до слов «открыв мне рот, они влили в меня стакан
водки, так, что я чуть не захлебнулась», Францис содрогнулся.
- А потом? – прошептал он, больно сжимая меня всю.
- Потом, слава Богу, Бог отнял у меня память, что было потом. Они изнасиловали меня все трое.
Кавалера моего перетряхнуло, раз он сам фантазер, он домыслил все мое «потом». И, облегченный, счастливый, веселый, он стал горячо целовать меня, и вовсе не там, где хотел, а там, где пришлось, и на его глазах выступили слезы.
- Я тебе еще не все рассказала, - сказала я, сама содрогаясь, - Утром, когда они меня выбросили за двери, я, как зомби, добрела до дороги, остановила роскошную машину, села в нее и развыла все молоденькому водителю. Не доезжая пару километров до первой городской остановки автобуса, он свернул на обочину и жарко зашептал:
- Я понимаю, что Вам сейчас не до того, я понимаю, как Вы растерзаны сейчас, но я никогда в жизни не встречал такой женщины, и, умоляю, ничего не нужно делать, просто положите свою руку, на минутку, мне в пах…
И я взорвалась от смеха.
Францис тоже. Мы хохотали, как помешанные.
Мы прощались с нашими страхами о нашем сексе.
12
ДВАДЦАТЬ ТРИДЦАТЬ ТОГО ЖЕ ДНЯ
Особо наконец. Платья и секс побоку, когда речь заходит о бизнесе. Может быть, Францис действительно много денег на меня потратил, и готов потратить еще больше.
Но ведь и я ему помогла приобрести картинок на две тысячи долларов, когда он заплатил всего лишь тысячу.
Хорошо, с Никольской у него была давнишняя договоренность – маленькие по полторы, большие по две с половиной тысячи. Тут я ничего не могла поделать. Но у Асхата мы купили большие акварели по семьсот крон при их цене тысячу триста. И маленькие по четыреста при их цене семьсот. Это целиком моя покупка.
Затем Вася Тютюник за девять масел сделал скидку в три тысячи крон, чего тоже с ним никогда не случалось. Но самая грандиозная покупка у нас состоялась с Мишей Куколевым. Он бесхитростно сообщил мне цену комиссии – семьсот крон, а за опт, сказал, шестьсот. И мы купили четырнадцать галерейных работ при их цене две тысячи двести, причем, четыре тысячи я отдала ему сразу, а еще четыре тысячи четыреста обещала через месяц. Вот это бизнес.
Уже в аэропорту Францис мне признался, что более удачной покупки не совершал.
- Я работала пресс-секретарем губернатора нашей области, - гордо сказала я, - Когда я вижу перед собой цель и знаю смысл – я могу свернуть горы. Мне Юрий Сергеевич, мой учитель, говорил, что я – мина замедленного действия. Еще он смеялся над моей способностью дойти до самого финиша, и, вдруг, увидев приближающуюся ленточку, свернуть в сторону, на трибуну, в гущу ошарашенных зрителей. Просто у меня давно не было цели. И почти не осталось смысла. А теперь у меня есть и то, и другое, - это ты.
- Я люблю тебя больше жизни, - сказал Францис.
Это стало нашей любимой фразой. Другой, не менее популярной, была фраза «мама дорогая», причем, по-русски, причем, Францис иногда путал и говорил «мама догорая»…
13
Уже не двадцать тридцать, а гораздо больше, я все не могу остановиться. Все хорошо, беспокоит меня только мама. Я звонила ей аж в субботу, чтобы она во вторник съездила в Екатеринбург, и взяла из РОВД бумажку о моей несудимости (вот дурдом!) И сказала ей, что буду звонить в среду и скажу ей номер факса, по которому мне все это нужно срочно переслать. И что же?!
Звоню сегодня. В среду, как договаривались.
- Я же работаю, Ирочка, я могу попасть в Свердловск (Екатеринбург, мама дорогая!) лишь в субботу!
- Мама! – говорю я в отчаянии, - Ты безумная! Кто у вас там работает в субботу?! Мамочка, ты должна объяснить им, что это срочно. Для работы за границей, они знают, у них форма. Ты же умеешь, когда захочешь, пожалуйста, поезжай. У меня тут судьба решается!!
- Ладно, - наконец, до мамы дошло, - ладно, доченька, я завтра поеду прямо с утра.
- И оттуда же, прямо из Екатеринбурга, пошли эти чертовы бумажки факсом. Запиши номер. Повтори. Правильно.
В общем, не знаю. Господи Иисусе Христе, сделай так, чтобы у нее все получилось! Господи Иисусе Христе! Если Францис приедет через два месяца, как обещал, а у меня не будет чешской «общанки», как я обещала ему, то, я не знаю, больше он возиться со ной не будет. Ну, может, еще раз воспользуется моим воздействием на художников, да уж замуж-то расхочет брать. И так сказал он мне при расставании:
- Я все организую в Ирландии, ты все организуй в Праге. И когда я буду звонить, не вздумай ныть, что у тебя что-то не получается.
Я и не ною.
Я в ужасе.
Я читаю какую-то Кетрин Мэнсфилд «…когда ей приходилось жить у таких хозяев, которые за день до того, ее, бывало, загоняли, что, ложась спать, она боялась взять с собой коробок спичек, чтобы во сне не наглотаться серных головок»…
14
ПЯТНАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ
- Ты не поверишь, Ира, есть люди, которые не читали даже Бунина! – говорила мне пани Нона после второго бокала белого вина в русском ресторане «Распутин», куда мы пришли сразу же после службы в церкви, где я приняла причастие.
Я приняла причастие, хотя мы и опоздали к началу службы. Мы опоздали из-за пани Ноны, которая возилась со своим нарядом минут сорок. И пани Нона, шепнув мне «я попробую договориться», ринулась в притвор. Для меня, человека исключительно светского, было неожиданностью, что она действительно договорилась. Пока старый батюшка отправлял дальнейший порядок службы – молодой его гость – отдельно от всех, принял у меня исповедь. Я разрыдалась. А в церкви негде было яблоку упасть. Этой службой начинался годичный церковный круг великих праздников, четырнадцатое сентября. Уму непостижимо.
Непостижимо, как мы сразу после службы оказались в вертепе.
Никого там не было, кроме компании лиц кавказской национальности, поглощавшей хаш, да директора ресторана Ильи Лернера, бывшего у них за тамаду, да двух музыкантов – скрипача и тапера, да официанта Сережи.
Мы было покусились заказать суп харчо, но Лернер на мягких лапах подошел к нам и замурлыкал:
- Харчо вы можете покушать у нас хоть каждый день, а хаш мы готовим особо – девочки целую ночь не спали. Сами лаваш пекли. Рекомендую попробовать – это очень-очень специально.
- Да знаю я ваш хаш, - хотелось сказать мне, но я не посмела под испытующими взглядами лиц упомянутой национальности. Они сидели за соседним столиком. Пришлось согласиться. К хашу прямо-таки прилагалась рюмка запотевшей водки. И началось.
- Спасибо, пани Нона, что Вы меня сюда затащили.
- Я и то смотрю – скисла девка, непременно, думаю, ей нужно в «Распутин». Что ты на этом Францисе зациклилась?! Что мы, без францисов не проживем?!
15
Подошла девушка из кухни, из двух, что не спали целую ночь. А обе, прошу заметить, снимают комнату у пани Ноны.
- Вы, - говорит мне, - очень понравились нашим гостям за соседним столиком, особенно вон тому, солидному Тенгизу, - жест украдкой, - и сейчас специально для Вас прозвучит «Мурка».
- О-о! – сказала я, а что я могла еще сказать?! Что тут скажешь:
Мы зашли в шикарный ресторан –
(Распутин – вставил тапер)
Там сидела мурка в кожаной тужурке
С нею был ментовский капитан…
Уж не ментовский ли капитан пани Нона, - полез мне бред в голову, - все-таки тридцать восемь лет живет за границей, и каких лет, - мои размышления прервал Лернер:
- Наши кавказские гости, и лично пан Тенгиз посылают вам, милые дамы, бутылку французского вина.
К бутылке прилагалась визитная карточка.
Мы принялись за котлеты по-киевски.
В конце концов, Францис не звонит почти месяц. Налетел, наплел с три короба и исчез. С чего я взяла, что он хочет на мне жениться? Перстень. Да мало ли таких перстней изготовил за целую жизнь его друг? Мой пятый. А сколько их было других, каждых по пять? И все на помолвку. Может быть, Францис всю жизнь женихается. Может быть, у него в каждой стране по невесте есть. Мне нужно делать что-то самой. Самой! Что делать? Глазки Тенгизу строить?!
Какие подлые существа – женщины. Стоит только поймать на себе восхищенный взгляд.
- Пригласи пана Тенгиза потанцевать, - сказала мне пани Нона.
- Извините, пани Нона, но мне нужно в туалет. Меня сейчас вырвет.
А все-таки я танцевала.
Я дотанцевалась до самозабвения.
Просто уже не я двигалась, а нечто во мне, чему я не могу подобрать слова. Может быть, это душа моя танцует, но тогда, видит Бог, какая же у меня душа!
Страшно.
16
Да еще пани Нона подзуживала меня. Она носилась вокруг меня вихрем. Она притопывала ногами как дрессированная лошадь. При ее возрасте ее энергия чудовищна. И еще она может перепить любого, даже меня. Она напоминает мне мою маму. Кавказцы ушли, на их месте образовался белобородый старик с двумя бритоголовыми, как оказалось, сам хозяин заведения (Распутин?!), мы уже пели в обнимку с тапером «Ты жива еще, моя старушка, жив и я», и тапер просил переписать слова, когда пани Нона сердито сказала:
- Кавказцы нам хотя бы бутылку вина поставили, а от этих фигового листа не дождешься, пойдем отсюда.
- От этих спасибо, что просто отпустили подобру-поздорову, - ответила я со сдавленным смешком, когда мы вымелись на ночную улицу, - а ведь могли бы…
- Могли бы, - согласилась пани Нона, - Давай вызовем такси, я заплачу. Да не забудь на днях перезвонить пану Тенгизу, Ира. Не будь дурой. Ты же одинокая женщина!
Ах, блин, как я хочу домой!
Что бы я сейчас только не отдала, чтобы очутиться в Екатеринбурге, подле своей несчастной дочери, подле своего несчастного внука, потому что мама мне звонила целый вечер, пока я отплясывала в «Распутине», и позвонила еще раз, в час ночи, это значит, что у них там было пять часов утра. Это значит, что моя мама не спала всю ночь. Она сказала:
- Наташа лежит в больнице с сотрясением мозга. Саша ее побил.
- Ничего себе – побил! – завопила я, - Да он ее чуть не убил! Где Владик?!
- С Луизой. Она говорит, что там была драка, и Саша случайно задел Наташу.
- Ничего себе – случайно! – продолжала орать я, - Даже мне не доставалось от Миши до сотрясения мозга! Мама, ты должна их оттуда забрать!! Потихоньку. И потихоньку делать для Натальи заграничный паспорт. Я их к себе заберу!!
- Ирочка, да куда ты их заберешь, ты же еще сама на ногах не стоишь, снимаешь угол в чьей-то чужой квартире! Лучше бы тебе было вернуться.
- Я не могу вернуться, мама. Я поклялась отцу, что сумею выжить. Я сумею, мама, я сниму отдельную квартиру к приезду Наташи с Владиком, и все сделаю, меня держат только эти долбанные справки, которые ты мне не можешь выслать!!
- Я оставила детям пятьдесят тысяч, чтоб они тебе их выслали.
- А они эти деньги пропили и разодрались! Нет, мама, сама, завтра же, заодним и Наташу навестишь в больнице. Завтра же, а не то у меня тоже будет сотрясение мозга!!
Бедная моя мамка:
- Ирочка, ты так не волнуйся. Я завтра же поеду.
- Я больше не могу ждать.
- Я все сделаю.
А перед этим Игорь трубку взял. И сказал мне братец:
- Возвращайся домой, Кира, иначе потеряешь дочь!!
О, ****ь, как я хочу домой!!!
17
ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ
В Братиславу я проехала без происшествий, а обратно словацкий пограничник, совсем пацан, сделал мне выговор, что я будто бы занимаюсь «спекуляцией», спекулирую на несовершенстве закона о выезде и въезде в Чешскую республику.
- Но я же не нарушаю существующего закона, - изображала я из себя овцу, - Кроме того, я уже делаю документы на «побыт». Дело двух недель.
- Вот и отлично, потому что в следующий раз я уже буду вынужден взять с Вас штраф.
- Извините за нескромность, сколько?
- До пятисот крон, - гордо ответил пограничник. Да без всякого штрафа он содрал с меня сто шестьдесят крон, якобы за разницу между чешскими и словацкими кронами, как будто я считать не умею. Да я за один фитнес в этой Братиславе заплатила триста крон, и еще триста за массаж в этом фитнесе, зато какой массаж! Но, факт, больше я в Братиславу не ездок. Хотя эту поездку я уже не оплачивала своими деньгами. Францис прислал мне двести долларов. Написал в сопроводиловке « Это первые, через две недели пришлю столько же. Сними квартиру в хорошем районе. Где-нибудь на Вышеграде». Какое счастье, что у меня есть Францис! И что я там гнала на единственного мужчину в мире, которому есть до меня дело?!
Мама сказала, что Наташа чувствует себя хорошо, и завтра-послезавтра ее выпишут из больницы. Я повторила, что она должна потихоньку делать ей паспорт, что деньги я вышлю через две недели. Еще мама сказала, что обе справки будут готовы только в четверг, так как запрос посылается в Москву. О, бюрократизм моей Родины, ничем тебя не одолеть и никому.
Так что все в руках Божьих, и в особенности я, Господи Иисусе Христе, слава Тебе, что Наташа чувствует себя хорошо, что у меня есть мама!
18
ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ГОДА Ну, не фига себе, я делаю перерывчики!
Мама-то у меня есть, а вот денег как не было, так и не предвидится. С ног сбилась – искать новый ежедневник, вот и пришлось купить эту тетрадь, ибо никакого нового периода в моей пражской жизни, вроде, не началось, а для серых будней достаточно и таких страниц, как эти, лишь бы побольше.
Писать всякую ересь – неискоренимая моя привычка, и не так-то просто расстаться с ней после четверти века, ей Богу, я пишу, не останавливаясь, вот уже двадцать пять лет, и что же я за эти годы написала?!
Несколько броских фраз.
О, только без философствований, это же, как-никак, первая страница, я еще должна привыкнуть к этой тетради, что-то она мне меньше нравится, чем предыдущая. Но, может быть, она будет свидетельницей более счастливых дней в моей жизни?!
Что мы имеем на сегодняшний день?
Имеем разбитое сердце.
Но это не новость, разбитое сердце мы имеем всю жизнь.
Просто запечатлеваю факт: похоже, Францис меня бросил.
Впрямую он, конечно, этого не сказал, но в последний свой приезд – на Рождество и Новый год – устроил мне натуральную разборку: мол, де, я живу с ним только ради денег. Каких денег, спрашивается?! Ну, прислал он мне пару раз по двести долларов. Ну, заплатил четыреста за мою «общанку». Двести долларов я обещала пани Ноне сама. Итого восемьсот. Восемьсот долларов по сравнению с посулами о замке на высоком холме, с многочисленной прислугой, садовником и даже конюхом! Есть разница?!
Я положила перед собой чистый лист бумаги и попросила у него авторучку. Я разделила лист на две равные половины. На правой стороне листа написала «Францис», на левой «Ирина», и, по пунктам, перечислила все материальные отношения между нами. У меня получилось, что в первый и во второй, и в третий приезд он делал мне подарки. Я подарила ему всего один подарок, зато какой, каслинское литье с золотом, доска, тетерева на току, это у нас в совдепии доставалось самым высшим чиновникам по самым круглым датам. Во второй приезд я помогла ему сэкономить тысячу долларов, в третий он заплатил за меня четыреста, ну, и прислал два раза по двести. Перечеркиваю тысячу и эти четыреста и два раза по двести, и спрашиваю:
- Согласен?
Францис краснеет и кивает. Продолжаю:
- Ну, подарки. А что подарки? Каждый мужчина делает женщине подарки. Если тебе жалко этих тряпок – я тебе их верну, а вот это – и я снимаю с руки перстень на помолвку! – и кладу его перед ним, - это можешь забрать хоть сейчас.
И встаю, и собираюсь уйти.
Францис падает на колени – в который раз – и голосит:
- Прости, Айрин, прости, я идиот, я не хотел, прошу тебя, на меня что-то нашло! Не возвращай мне, ради Бога, этот перстень, я еще вернусь, и увидишь, все будет по-другому, все будет, как мы придумали!
19
Ничего не будет.
Францис пропал, его нет уже полтора месяца, даже по телефону. Некоторое время мне названивал пан Тенгиз, но когда я попросила у него денег в долг – исчез бесследно. Вера Гусарова, как только вернулась с морей, сразу же забрала меня от Асхата, устроив ему, да и мне форменный скандал. А и правильно, нечего чужих продавцов переманивать. Но и у Веры мне маета. Бывает, что она не достает места, самой приходится таскаться к шести утра на Гавелак, да даром. Да еще в такой холод, блин. По крайней мере, я вчера позвонила маме.
Она сказала, что билеты для Наташи и Владика будет покупать буквально на днях, что родственники в Москве их встретят и проводят, что все, как всегда у мамы, будет хорошо.
- Дай мне Игоречка, - попросила я, и поздравила братца с наступающим днем рождения, - Сколько тебе стукнуло? Тридцать три? Ну, значит, уже свой крест донес, теперь будет легче.
- Тебе уже скоро тридцать восемь, Кира, а легче ли? – парировал Игорь.
- Я в чужой стране, Игоречек, это как вторая жизнь. Считай, что мне пока еще девять месяцев.
- Твоему внуку уже полтора года!
- Я знаю, что ты у нас в математике силен.
- А вот где у нас сильна ты?
- Я не сильна, я умна не по годам.
- Ты не по годам романтична.
- Да, что-то я катастрофически глупею.
Чем все это растерянное словоблудие, лучше несколько цитат из Бунина. И за что его так любит пани Нона?!
«…Прильни ты, знаешь, к земле, к самой, значит, к ее пуповине, к недрам, к сосцам благим, и соси подобно младенцу. Чаю больше не хочешь? Тогда прощай. Мне пора за романище мой проклятущий».
«…Гущин не вышел из того прекрасного возраста, (из которого иные, впрочем, не выходят до пятидесяти лет), когда человек в природе и людях ничего не находит интереснее, значительнее и красивее себя».
«…..Я хотел, чтобы был большой сад, и в нем много прекрасных цветков. И многое множество всяких птиц, какие только есть на свете, и зверей… и чтобы все ручные и ласковые. И чтобы мы с вами все там жили…в простоте, дружбе и веселости…никто бы не ссорился… Детей чтобы был полон весь сад…и чтобы все мы очень хорошо пели…и труд был бы наслаждением…и там ручейки разные…рыба пускай по звонку приплывает».
20
ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ФЕВРАЛЯ
Вот лежу я у пани Евы на дочкиной кровати, может быть, последнюю неделю лежу, а мой словарный запас не истощается благодаря Бунину.
Сегодня, в вынужденную субботу безделья, я хотела подыскать себе более легкую куртку, так как через неделю весна, да и францева замызгалась до безобразия, три часа выходила по секонд-хендам, но везде все, к счастью, было закрыто.
Тогда я пошла еще в «Помер», чтобы купить хоть какую-нибудь игрушку Владику. Если мама сказала «на днях», это означает завтра. Например, уже завтра дети мои будут со мной! Дети мои приедут ко мне и что, интересно, я буду делать?! Хоть суну игрушку в руки Владику.
Но и в «Помере» ничего не работало, кроме продуктового отдела. Тогда я купила коробку конфет для Яны, младшей дочери пани Евы, красную рыбу для Евы – старшей дочери пани Евы, на кровати которой я и проспала девять месяцев, а она нынче на сносях и ее все время тянет на соленое, и бутылочку коньяка для самой пани Евы. Вернулась в три часа дня и сказала:
- Сегодня моему брату исполнилось тридцать три. Давайте его поздравим!
Пани Ева приготовила замечательный обед. Под мои тосты «За Игоря», «За маму Игоря, то есть и за мою маму», «За Игоревых друзей, если они у него, конечно, еще остались», «За Игореву племянницу, то есть и за мою дочь», «За Игорева папу, то есть и за моего тоже», «За Игореву сестру, то есть, наконец, за меня», мы так наклюкались, что пани Ева вспомнила:
- А за Владика?!
- Господи, конечно же, за Владика, нашу «золотую орду», как говорит Игорь! Вот пример, как последние становятся первыми!! За нашего обожаемого Владика!!! Он меня, небось, и не помнит.
- По голосу узнает, - убежденно сказала пани Ева. Ведь это она завела две тетради для меня и для себя, в мою вписывала чешские слова, в свою русские, а в результате, вспомнила русский и не остановить ее, как шпарит. Я прямо-таки не верю, что с первого марта буду жить где-нибудь еще, а не у пани Евы.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ФЕВРАЛЯ
Вчерашний день проскочил бездарно и незаметно, и ни одного мужчину мне не удалось поздравить с 23 февраля! Зато приходила неугомонная Людмила из «Чайки» и сказала, что, наконец, нашла подходящие 2+КК и что, следовательно, я могу с первого марта въезжать в «ее» гарсонку на Вышеграде. Надо же, все, как заказывал Францис! Я губу раскатала и накупила три упаковки шоколадных вафель и две коробки конфет, к уже имеющимся английскому чаю и банончке «Нескафе голд». И еще Карина, младшая сестренка Темы, продавца Никольской, с которой мы очень подружились, и которая послезавтра опять уезжает в Индию, к старшей сестре, подарила мне на память розовые палочки, чтобы в «моей» новой квартире хорошо пахло, и чтобы разогнать всех злых духов в доме, куда попадет полуторагодовалый ребенок с семнадцатилетней мамой.
Мы с ней покурили, и я продала двум французам Ольгино масло – три – с которых имею не по стовке, а по двести крон. А потом еще две акварели, и немножко вздохнула. И позвонила маме. Быстро. И мама сказала, что билеты пойдут покупать завтра.
- Ты же обещала вчера!
- Мы должны были получить зарплату.
И мне стало стыдно.
Ох, мама, чует ее сердечко, что я сама-то не готова встретить Наташу! Сижу на мешках, и, со дня на день, готова сорваться в новую жизнь, ан нет, не попускает Бог поспешности.
Может быть, завтра?
Завтра придет Людмила-чейка и скажет:
- Поехали, покажу тебе твой новый дом.
21
ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ ФЕВРАЛЯ
Игорь мне сказал, что они завтра берут билет на вторник, мол, встречай в воскресенье.
- Берете или уже взяли?
- Берем. Завтра. В воскресенье встречай. Только на что же вы там жить-то будете!! - вскричал он гневно, совсем как папа.
- На что-нибудь да поживем, - ответила я небрежно, совсем как старшая сестра, - Ты лучше скажи, почему в воскресенье? До Москвы сутки и от Москвы сутки.
- Полтора и полтора, – строго сказал брат.
- Ну, хорошо, - сказала я, - это ты же у нас математик, а мне точно нужно знать номер поезда, номер вагона и так далее. Я перезвоню в воскресенье. Да этому родственнику в Москве вы хоть дозвонились?
- Дозвонимся еще, когда билет будет.
- Хорошо, я позвоню завтра.
- Задолбала ты уже своими звонками!
Вот у них там голова идет кругом! Как будто у меня не идет!
У меня не идет.
Я хладнокровно думаю, что следующее воскресенье – Восьмое марта – женский день. А Натаха все-таки едет, едет, едет!!
А этот Куприн – и чего пани Нона нашла в нем?! – я нашла:
«…Наш сложный труд смешон и жалок ему, так мудро, терпеливо и просто оплодотворяющему жестокое лоно природы. Да. В страшный день ответа что мы скажем этому ребенку и зверю, мудрецу и животному, этому многомиллионному великану? Ничего. Скажем с тоской «я все пела». И он ответит нам с коварной мужицкой улыбкой «Так поди и попляши».
Если бы Бунин не добавил следующих слов, я бы его бросила. Но он добавил:
«…Только один Бог знает судьбы русского народа. Ну что же, если нужно будет, попляшем».
22
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ ФЕВРАЛЯ
Иногда я иду ва-банк, и мне это помогает.
Чем не первая фраза для начала романа?
Тема, правда, с самого утра предложил другое:
- Сезон еще только начинается, а я уже так устал, - чем не первая фраза для твоего романа?
Но мой роман так не может начинаться.
Я вовсе не устала, я иду ва-банк.
Например. Я вчера-таки купила куртку в секонд-хенде, темно-синюю, и всего за четыреста крон. Мне на станек лучше за пятнадцать долларов, чем за сто пятьдесят, лишь бы было удобно и выглядело чисто.(прошу заметить, идет девяносто восьмой год, мои взгляды с тех пор радикально поменялись, особенно, что касается одежды). К тому же и эти пятнадцать долларов пришлось брать у Веры из кассы. Сказала Вере «завтра, даст Бог, отдам». И сегодня продала пятнадцать оригиналов. В течение дня семь, и в конце дня молодой чех прибежал, ткнул на акварели «мне таких восемь, в офис», быстро выбрал, особенно не торговался, быстро заплатил семь тысяч крон и убежал. Зовут Радек. Я специально спросила, чтоб узнать, кто мне такую радость доставил. Я побывала как в лете. И я почувствовала, что начинается сезон. А, может быть, все эти «февраль, достать чернил и плакать», существуют только для России.
С чувством выполненного долга я вечером взяла у пани Ноны очередной том Куприна. Чем ближе к началу, тем больше он мне импонирует. Я даже начинаю думать, что он ничем не хуже Фейхтвангера. И что под ним земли много, да и небес без края, а Фейхтвангер только умничал насчет земли обетованной.
А, может быть, главное все-таки то, что сегодня объявилась Людмила-чайка и сказала, что она стопроцентно переезжает восьмого марта на новую квартиру, но, поскольку она до восьмого марта заплатила эту, то я туда могу въехать девятого.
- Но у меня дочь приезжает восьмого!
- Неужели негде переночевать одну ночь?
- Есть, но хотелось бы привести ее с вокзала домой.
- Так я скажу хозяйке, что переезжаем восьмого?
- Лучше седьмого.
- С тебя шампанское!
- Лучше два.
А ведь еще утром у меня волосы вставали дыбом, когда я представляла себе, что скажу Наташе на вокзале.
Конечно, что-нибудь бы нашлось. Та же Вера Гусарова потерпела бы нас дня три-четыре. С ее гостеприимством-то. Тот же Тема сказал, что на крайний случай пустил бы нас в свою двухкомнатную на Моджанах, а сам бы пожил у Куколева и вообще, съездил бы в Россию.
Короче, еще утром я была последним человеком, а сейчас себя чувствую первой. Меня все любят и балуют. Неужели я увижу Владика через неделю?! Надо наказать маме, чтоб она сшила Наташе мешочек, как мне, для документов и денег, надо предупредить, чтоб в поезде Наташа ни с кем не знакомилась, надо, чтоб она выглядывала меня прямо из окна вагона.
23
ТРЕТЬЕ МАРТА
Казалось бы, начался март, мой месяц, а я как вчера продала всего две работы, так и сегодня одну. Половина двенадцатого ночи, Наташа уже семь часов, как едет в поезде, у них там половина четвертого ночи, самый сон, Владик, кончно же, сопит, колеса постукивают, Натаха свернулась возле него калачиком. А я не сплю как человек взбудораженный.
Наконец-то я сегодня увидела, где мы будем жить. На Вышеграде! Пятнадцать минут до Гавелака пешком, а если на метро, то пять. Пусть в однокомнатной, но, говоря по-русски, полнометражной квартире. Замечательные потолки! Замечательный пол, паркетный. Замечательное окно, почти такое же, как у Лехи в кухне, замечательная комната, только бедноватая. Одна кровать, другой матрац на полу, шкаф, две полки, стол, правда, большой, обеденный. И телевизор. Да, Боже мой, туда поставить диван, который мне обещала пани Нона, выкинуть этот матрац, постелить ковер на полу, и красота.
Вот только первый этаж. Зато глубокая настоящая чугунная ванна, а не «сперховый коут». Вот только в кухне нет раковины и посуда моется в той же самой чугунной ванной, зато это отдельная кухня, а не «кухонский коут». Это скорее не кухня, а прихожая, просто она так просторна, что там стоит и холодильник, и кухонный стол, а на нем электрическая плита на две конфорки. Если у меня до сих пор не было своего холодильника в Праге, ни своей плиты, разве может меня остановить отсутствие своей раковины, не говоря уж о своей посудомоечной машине.
Я водрузила туда две своих сумки с вещами, которые в ближайшие дни не понадобятся. Просто застолбила место и все. Пусть Людмила-чайка потерпит, места много не занимают. Зато Наташу я буду встречать с одним рюкзачком, полным сластей для Владика. Добрых вам снов, мои перелетные птахи. Как нельзя кстати теперь мне Бунин, теперь-то я уже понимаю, что находит в нем пани Нона:
«…Что значит для него ваш румб в сорок градусов, если он с молоком матери всосал убеждение, что чужой земли на свете не бывает, а что вся земля божья?!»
ВОСЬМОЕ МАРТА
Дети спят около меня, на диване, который-таки, презентовала мне пани Нона.
А я плачу горючими слезами. И чтоб слезы, не дай Бог, не накапали Владику на ручку, - сижу в ванной, на чугунном боке, и смотрю на струю воды, которая заглушает мои рыдания. Сейчас психологи очень любят рассуждать про воду. А мне мама, сколько себя помню, внушала «Вода смывает все. И плохое, и хорошее», пусть, пусть и хорошее, лишь бы плохое. Сегодня, когда я встречала детей на вокзале, уже было темно, стыло и постыло. Как будто погода знала, что меня ожидает.
Сначала я лихорадочно искала шестнадцатый вагон. Что-то никто не мог объяснить мне порядок счета – с головы поезда или наоборот. Да еще какие-то расплюевские тени маячили то тут, то там. Я увидела детей, когда уже все своих родственников разобрали. Они стояли одинешеньки на ветру. Да еще какой-то сырой снег падал им в лица. Я с криком рванула к ним, обняла Наталью, бросилась к Владику и была шокирована ее отчаянным «Мама! Осторожно!!»
У Владика был заплывший глаз и подбородок, рассеченный надвое.
- У дяди Володи собака, - завыла дочь, - Такая большая, я таких еще никогда не видела… А эта собака никогда еще не видела детей…Она набросилась на Владика, уже когда мы выходили из дому на поезд. Я ей с самого начала понравилась, и она бросилась защищать меня, когда Владик обнял меня за ногу, он так часто делае-еет, она подумала, что он на меня напа-аал…
24
Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ ТОЧНО, КАКОЕ СЕГОДНЯ ЧИСЛО МАЯ
Но знаю точно, что четверг, что я приехала в понедельник одиннадцатого мая, а значит, нетрудно вычислить, какое сегодня число, факт тот, что как только восьмого марта ко мне приехала моя дочь и ее полуторагодовалый сын, я перестала быть писателем. Я стала лошадью.
Причем, добро бы еще цирковой лошадью.
Самой что ни на есть подъяремной, если таковые бывают. Или подъяремными бывают только ослицы? Ну, уж точно не коровы. Как бы там ни было, я опять «дома», на Вышеграде, мы все- таки живем здесь, ура, и даже живем с Францисем.
Владик спит, у него все практически зажило, будет только маленький шрамик под подбородком, но какого же мужчину не украшали шрамы, я стираю францисову рубаху, Наталья отпросилась погулять. Францис тоже отпросился. Он сказал, что ему нужно «поработать» на Гавелаке, в общем, из этого вступления видно, что речь пойдет о лошади.
Я приехала в понедельник одиннадцатого мая, спрашивается, откуда?!
Отвечается: я приехала из России. Из России, куда две недели назад подписалась гнать автомобиль за вознаграждение в тысячу пятьсот долларов, из которых авансом получила шестьсот, расплатилась с пани Ноной, семь тысяч крон отдала за квартиру, за май, сто долларов оставила Наташе на проживание, и сто взяла с собой в дорогу. Потому что путь от Праги до Екатеринбурга на автомобиле нисан-альмера, 1998 года выпуска, с саратовскими хлопцами, это что-то…
До Саратова мы ехали втроем: Алексей, хозяин машины, я и водитель Анатолий, с которым они рулили по очереди, - как бы хорошо воскресшим для меня путем – Е51 – через Татры, Карпаты, три границы – Чехия-Словакия, Словакия-Украина, Украина-Россия практически без остановки. Исключая границы.
Зато в Саратове у нас была ночь привала, в Алешином доме, где жена его ждала с пирогами, а вечером хозяин позволил мне посетить местную сауну, и даже заплатил за нее. Утром мы сели в автомобиль, переделали какие-то мелкие Алешины дела и в двенадцать пополудни двинулись на восток, и двигались, не останавливаясь, восемнадцать часов, через Татарстан, Башкортостан, Уральский хребет уже ночью, когда падал снег, и перед глазами периодически ничего не стояло, кроме розы ветров. Было так жутко и вместе с тем так упоительно лететь на узком серпантине по краю пропасти, что я в голос запела Есенина:
Я по-прежнему такой же нежный,
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом…
- Перепиши слова, - наконец, остановился Алеша. Это было под самым Челябинском, под утро. Кругом стоял кромешный туман. Я была за четыре тысячи километров от места, где меня попросили об этом в первый раз. Дежавю.
25
Вот о чем я пишу, когда нужно писать о Францисе?!
Францис приехал в четверг, когда я должна была вернуться, а я приехала в понедельник, значит, он тут три дня жил у Веры Гусаровой и ждал меня, а дочь сначала выслушала отчет о моей поездке, и только потом сказала:
- Францис приехал, ты в курсе?
Конечно, может быть, эту поездку и вспоминать не стоит (хотя, Леха, если ты жив, отзовись), а лучше сразу о Францисе, но все-таки я побывала дома. Я увидела маму, брата, Решетова, Кацева и Кротова, а главное, я увидела папу, и мне показалось, что он выглядит молодцом, хотя мама меня сразу взвинтила, сказав с порога, что он «всех нас тут напугал»…
- Не дождетесь, - усмехнулся папа, - Вот ты, например, без меня и дня не проживешь, Ирка.
- Не проживу, - согласилась я, - А все-таки и ты согласись, что через месяц на твоем пороге я не появилась. И даже перетащила в Прагу дочь.
- Перетащить невелика важность, - парировал отец, - Как ты ее содержать намерена – вот вопрос. Да еще с маленьким ребенком.
- Как-нибудь, - сказала я, - Ведь у меня же есть ты!
- Сама осталась без мужика, и дочь туда же толкаешь. Если бы ты не вмешивалась, может быть, они бы и помирились с Сашей.
- Да видела я этого Сашу…
Я действительно видела Сашу, своего зятя, можно сказать, против своей воли, и его родителей – Луизу и Владимира – по воле собственной, и предпочла последнюю ночь в Екатеринбурге, уже с гонораром за проделанную работу, провести у них. Луиза, укатав меня татарской кухней, выразилась в своем стиле, мол, чтобы не происходило между детьми, внука меня не лишайте.
И еще в Москве – смех и грех – я увидела Шульца, Гошу, Мишу и Ольгу Дмитриевну, и Гошину подружку, и новую Шульцеву жену, у которой две дочки – Наташа и Ира. Наташа и Ира! Факт, он какой-то вальтанутый. Уже на перроне, после целого дня возлияний и поглощения шашлыков, сказал:
- Я очень горжусь тобой, Ира.
На что я, уже пьяненькая, паскудно рассмеялась:
- Я все это и сделала для того только, чтоб ты мной гордился, Шульц.
Я еле ноги унесла из этой России. Как только я увидела чешского таможенника в купе, я закричала:
- Ура! Я дома!!
На что мои проводники – двое на одну пассажирку – хором ахнули:
- Как Вам не стыдно! Вы же русская гражданка!
- Русская, русская, - успокоила я их, - Вот только дом мой нынче в Праге.
26
Как так получилось, что дом мой нынче в Праге?!
И разве можно домом называть арендуемую за семь тысяч крон чужую гарсонку на Вышеграде? С диваном, подаренным пани Ноной, с двумя комплектами постельного белья, купленными вчера Францисом, с убогой кастрюлькой и тремя щербатыми тарелками, оставленными мне Людмилой-чайкой?!
А вот проснись-ка майским утром, дорогой мой читатель, под пение птиц в центре мегаполиса, выгляни во двор, весь в цветущей сирени, пройдись по широкой, свежеумытой эстакаде до ближайшего метро с сияющими, как зеркала, чистыми стеклами, посмотри на лица нарядных людей, разговаривающих на всех языках мира, промчись по мосту, с которого открывается бесконечно прекрасный вид на старый город, этому городу тысяча лет, ты когда-нибудь видел в России город, которому тысяча лет?! А главное – покой, такой покой на сердце, что я не осуждаю чехов за их коронную фразу «нех мне на покои». Попробовала бы я кому-то в Екатеринбурге сказать такое. Всего лишь навсего – оставь меня в покое!!!
Не удержу такого штиля, пореву.
Тем более что пора прополоскать рубашку.
ПРОДОЛЖАЮ ЧЕРЕЗ ЧАС
Как так получилось, что в эту – четвертую нашу встречу – Францис думает, что он сам – Господь Бог?!
Два дня подряд, последних дня, он меня пугает и раздражает своими наездами. Он наезжает конкретно. Это даже Алеше, новому русскому, не снилось, как можно наезжать, хотя Алеша и вымотал мне всю душу, пока мы были вдвоем. Что за судьба?!
Во-первых, я была зла на него, потому что он обещал мне двести долларов в месяц, чтоб я снимала квартиру на Вышеграде, и я на них рассчитывала, когда ее снимала.
Во-вторых, я выпуталась из ситуации сама и впредь собираюсь рассчитывать только на себя.
В-третьих, вернувшись из России, я провела полдня с Наташей и Владиком, прежде чем позвонить Вере, да. Но на что он рассчитывал?! Что я прямо с вокзала понесусь бросаться ему на шею?! Мог бы и сам меня встретить, если уж так соскучился.
Наконец, мы собрались и поехали к Вере вечером, там ждала нас знаменитая окрошка. Ну, и Францис. Он натурально «воображал» перед Верой. Он даже цветы купил ей, а не мне. А она нас оставила на ночь. Конечно, в трехкомнатной квартире вольготнее, нежели в полуторке. Однако, если Францис не собирается мне помогать, то я и за полуторку на следующий месяц не знаю, как заплачу.
От Веры мы поехали на следующий день к Асхату. День рождения. Там тоже трехкомнатная квартира. Правильно, художники живут семьями, и уже не первый год, блин. Я не собираюсь ни с кем тягаться.
Нам с Наташей и Владиком хватит и Вышеграда.
Но все-таки Францис – хороший (вот типичный пример логики русской бабы): когда мы, наконец, приехали «домой» - он устроил нам шоу с презентацией своих подарков. Настоящее шоу. Настоящий ирландец.
27
Он подарил мне роскошный костюм, а Наталье не менее роскошное платье, да еще куртку, (у меня уже от него была, спасибо), да еще серебряное колечко с гранатом. Да каждой по серебряной цепочке с гранатовым крестиком. Владику досталось обещание о покупке велосипеда.
Потом он вытащил по комплекту нижнего белья (интересно, откуда он узнал про размер Наташи?!), потом по паре обуви. С этой обуви, фактически, все и началось.
Я сказала, что обувь дешевая. По сути, кеды на модной подошве, и все. Может быть, каким-нибудь спортсменам из Мелитополя они и покажутся верхом совершенства, но меня еще моя мама научила, что в повседневной жизни нельзя носить резиновую обувь.
- Ол Райт, - сказал Францис, - здесь целый рюкзак этой обуви, договорись с Верой, что будете ее продавать.
- Что-о? – сказала я, - Где это мы будем ее продавать?!
- Снимете станек на Гавелаке.
- Никто нам еще одного станка не даст!
- Тогда будете продавать на своем.
- Может быть, картинка ею прижимать, пока ветер дует?!
- Ты ничего не понимаешь!!
- Это ты с дуба упал!!
Нас помирила только ночь. Да надолго ли? Ведь Францис как ушел с утра, так его до сих пор и нет. Уже даже Наташа вернулась. Голодная. Я ей дала двести крон, чтобы она сходила за пиццей, через дорогу. Где Францис?!
Он час ездил на такси кругами.
Потом еще два часа ходил пешком и искал «Минольту», надпись на вершине соседнего дома. И последний час заглядывал во все окна первых этажей.
Наше было открыто, мы уже доедали пиццу.
- Где же он все-таки может быть? – раздумчиво сказала дочь.
- Здесь, - раздался придушенный голос, и первым в окно влез бело-розовый велосипед для Владика.
- Все, - сказал Францис, - Это моя последняя трата на вашу семейку. Айрин, правда, ты должна вернуться на работу, иначе мы погибнем.
28
ДЕВЯТНАДЦАТОЕ МАЯ
Конечно, прямо на следующий день я на станек не побежала. Францис не пустил. Вместо этого мы пошли загорать на Подол. Сказали Францису «здесь два шага», и шли часа полтора. С Владиком-то.
- Теперь я знаю, что такое «ту степ» по-уральски, - ворчал Францис всю дорогу.
Я не плавала, я загорала, да смотрела, как спит Владик под солнечным зонтиком, который купил Францис тут же, в магазинчике на берегу. Зато Наташа избороздила всю воду вдоль и поперек, Францис вечером утверждал мне, что на нее смотрели все мужчины от двенадцати до девяносто двух. Что же, охотно верю. Детей мы за день перекормили всякой ерундой вроде вареной кукурузы, сосисек в роглике с кетчупом, лангоша, морженого, что они так намаялись, что уже в девять вечера, сразу по приходу, завалились спать. Сами же отправились в ресторан напротив дома. Одно название, что ресторан. Господа господой. Кабак кабаком.
- Ты имеешь лучшие апартаменты в Праге среди русских, - завел свою волынку мой ирландский друг, - Ты этого добилась меньше, чем за год! У тебя есть все: официальные бумаги для проживания и для работы! Так работай же, черт возьми, в чем дело?!
- Хорошо, завтра я пойду на работу.
- Хорошо, завтра еще отдохнем, а послезавтра пойдешь.
- Я пойду завтра.
И ведь пошла. В костюме, Францисом подаренном, смотрелась как принцесса на горошине, на том Гавелаке.
О, как я люблю Гавелак!! Пообещала пану Соукупу его прославить – и ПРОСЛАВЛЯЮ. Все, кто до сих пор не понимает чешского, понимает, что такое Гавелак.
Я обожаю Гавелак. А Гавелак обожает меня!!
Я продала девять работ, стало быть, я заработала девятьсот крон, причем, последние две работы на глазах у Франциса и Веры, которые встречались для «делового» разговора. Мы пошли в самый дорогой ресторан, который я знала. На Пшекопе.
- Предупреждаю сразу – плачу только половину, - сказал Францис громогласно, да что толку, Вера по-английски не понимает.
- Как тебе не стыдно, когда-то ты покупал мне здесь самое дорогое блюдо! – шепнула я.
- Я и сейчас куплю, но для тебя. А Вера пусть сама платит, - так же тихо ответил Францис, и начал абсолютно нелепый разговор про все те же ботинки! Мол, у меня есть возможность покупать подобные товары по бросовой цене. Мол, мне ничего не надо, при условии, что вы вместе организуете бизнес, и прибыль будете делить пополам.
Короче, когда они пожали друг другу руки, Францис заплатил по счету семьсот крон, когда на счете стояло тысяча четыреста девяносто пять, и я, фыркнув, выложила все, что заработала.
После ресторана, расставшись с Верой, мы сели в метро и ссорились, не останавливаясь, до самого дома.
- Вы что, дурачка нашли, блаженненького, что за всех платит?! Предупреждаю, плачу не я, платит священная католическая церковь! А она платить не любит, ты знаешь.
- Но если ты приглашаешь человека в ресторан – ты платишь, это нормально, -настаивала я.
- Я хотел посмотреть, как посмотрит Вера на то, что ты платишь половину. Я очень скорблю, что она не заплатила своей части. Я хочу этим сказать, что визы для тебя, Наташи и Владика – это без проблем, но Вере туда путь заказан, она не умеет вести бизнес. Я сказал – половину в бизнесе – она согласилась, а сама не заплатила.
- Блин, - вскричала я, - да мы могли бы с ней оплатить весь счет сами, если бы знали, что у тебя такое представление о бизнесе!
- Но бизнес есть бизнес, - сказал этот дурачок, - И если когда-нибудь Вера и Анатолиев поедут в Ирландию, то только на свои деньги.
29
- Да ради Бога, Францис, - сказала я, - Это если они еще захотят поехать! НИ ОДИН ХУДОЖНИК НЕ ПЛАТИТ ЗА СОБСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, НЕ ДЕНЬГАМИ. Я НЕ ЗНАЮ НИ ОДНОГО, КОТОРЫЙ БЫ НАВЯЗЫВАЛСЯ МИРУ. ЖУДОЖНИК ДУМАЕТ – Я ГЕНИЙ, ЭТО МИР ОБЯЗАН ЗАПЛАТИТЬ МНЕ. Я ДУМАЮ ТОЧНО ТАК ЖЕ. ТАМ, В РОССИИ, Я НАПИСАЛА РОМАН, А ИЗДАТЕЛЬ ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ ОПЛАТИТЬ ЕГО ПУБЛИКАЦИЮ И РАСПРОСТРАНЕНИЕ. Я ОТКАЗАЛАСЬ. ЕСЛИ МИР НЕ ХОЧЕТ МЕНЯ – ТО И Я НЕ ХОЧУ МИРА.
- Ты все время мне противоречишь, -вскричал Францис, - по-твоему выходит, что я мало плачу!! Что покупаю все самое дешевое!! Что вожу в самые дешевые рестораны!! Что не вожу в такси!! Я устал от твоих «должен», я уезжаю!!!
- Да вали в свою священную католическую, - сказала я, сдаваясь, - и без тебя переживем! И не такие ситуации переживали!!
- Кончится тем, что однажды ты проснешься знаменитой и богатой, а когда кто-нибудь вспомнит обо мне, презрительно скажешь – а был ли Францис?!
- Да я сейчас тебя спрашиваю, - тихо сказала я, - Ты хоть есть?! Может быть, моя Родина и уродина, а, скорее всего, уродина я, но я никогда не стану жить ради денег, предавать ради денег, и ради денег терпеть постылое! Мы выиграли войну, понимаешь?!
Мы избавили мир от фашизма, и тебя, в том числе, с твоим замком, бизнесом и католической церковью! Тебе никогда не понять, что это такое и какую цену заплатил наш народ!
Я останусь здесь и сделаю все, чтобы изменить отношение к России и к русским у тебя, и у таких, как ты!!
- Ты чокнутая, - сказал Францис.
Это были его последние слова мне. Подумаешь.
Прага, май 2005 г,
«Графоман» № 5