Вся его многочисленная семья: немощная бабуля, родители, дядьки, тетки, племянники, братья и сестры, - все отговаривали его от этого поступка. А времени на раздумье особо и не было, потому что, то, что только сейчас было перед носом, и так было нужно, через некоторое время просто могло бы исчезнуть как несбывшаяся мечта. Да он бы и никогда не решился на такой дерзкий поступок, совсем еще подросток, вроде бы такой тихий и всегда незаметный юнец. Но он знал, что сейчас от него зависит очень, казалось бы, простая- препростая вещь – будут ли сыты его родные или хотя бы он сам, или так и будет ждать, когда рискнет жизнью кто-то из взрослых членов его семьи. Он, как всем показалось, долго и не сомневался. Ему предложили – он ринулся навстречу как настоящий герой. Он не знал, вернется ли к своим близким, он даже не знал, останется ли вообще в живых.
Вокруг была суматоха. Отец с дядьками первыми бросились навстречу врагу, но он опередил всех. Он давно уже собирался совершить что-то серьезное. Боже, ну почему, не имея нормальных условий жизни, его родители и все другие вокруг позволяют себе не просто заводить детей, но и еще такое количество детей? Слава Богу, что еще не едят, как людоеды, друг друга …
Риск-дело благородное. Но риск бывает оправданным и неоправданным. Это был неоправданный риск. Все знали, насколько опасно было принимать вражеские предложения, каждый раз такие изощренные. Предупреждали даже те, кто пошел на этот поступок и, к счастью, уцелел. Но те, кто ушел к врагу и больше не вернулся, поделиться своими впечатлениями уже просто не мог. Знал, что опасно, но разве мог представить эти муки, о которых не только не слышал, но даже в страшном сне представить не мог?
Мозг его уже полностью отключился, но, наверное, умер не совсем, потому что все муки он не видел уже, но чувствовал. Он лежал без движений, воздуха катастрофически уже не хватало даже на то, чтобы просто вздохнуть, а не то, что выразить что-то. Он, вообще, был самым тихим и неожиданным в семье. Никто никогда-то и голоса его не слышал. Все в их роду были мудрыми и молчаливыми. А сейчас так бы понадобилось крикнуть хоть раз в жизни! Даже просто, чтобы враг, не ожидающий вообще никакого сопротивления, хотя бы изумился не то что сопротивлению, но самой попытке сопротивления. Враг настолько обнаглел и распоясался, что даже и не ждет недовольства, а тем более какой-то борьбы, просто монотонно истребляет их род. Не из необходимости, а так, ради собственного удовольствия.
Пытка начиналась с того, что юношу, абсолютно голого, такого, каким он пошел на задание, поместили в какой-то раствор в огромную емкость, предварительно скрепив губы каким-то ужасно острым копьем или шилом. Он уже не мог издать ни звука, ни вздоха. Он пытался вырваться из емкости всеми членами своего тела, но это сделать было невозможно, он тут же потерял силы, которыми, казалось, был наполнен с избытком, несмотря на постоянный голод. Он ведь был молод, и жаждал поступить как герой, поэтому считал, что сил должно хватить. А тут… Что случилось? Раствор этот, кажется, и довольно привычный, но почему нечем дышать, почему-то силы покидают моментально, катастрофически быстро.
Не успел юноша очнуться, как его стали толкать и буквально топтать своими телами такие же пленники. Тут были и старики, но их было очень немного, и молодежь, и много-много детей. Все знали, что эта обработка – еще не конец, все ждали чего-то более ужасного. Некоторые пытались и пытались выбраться из емкости, но все тщетно.
Он думал, раз он тут не первый, то и ждать ему расправы долго еще. И не мог понять, разве можно наказывать так жестоко за простое, в общем-то, воровство. Ведь воровство, оправданное голодом семьи, детей, всегда можно простить. Господи, отпустите, отпустите, отпустите!
Но его вне очереди схватили чьи-то ручищи. А перед этим вдруг резко емкость закачалась, зазвенела, все пленники в беспорядке и толпе выскакивали куда то в грязь, болото, железо – не понять, куда даже, все было незнакомо и страшно-престрашно. Эти руки, противные, сильные руки, ударили чем-то тяжелым по голове и бросили юношеское тельце на что-то деревянное, грубое. Он не потерял сознание, он не мог понять ничего, что происходит, но он видел это до самого конца .
Огромная гильотина стала приближаться к телу. Руки направляли гильотину так, чтобы она начала свой путь там, где страшнее всего – начиная от низа живота, гильотина двигалась к самой голове, распарывая юношеский живот, из которого тут же хлынула кровь, и стало вытекать на этот деревянный помост все, чем этот живот и эта жизнь были наполнены. Он видел собственное сердце, желудок и все остальное … Он видел… Но он уже ничего не понимал.
Его все еще ждали у того места, откуда он отправился в страшный свой последний путь, все хотели надеяться, но, если честно, никто уже не верил. Никогда и никто еще не возвращался после такого долгого отсутствия. Никто. Ждали, но могли ли представить, что именно сейчас та же гильотина медленно и методично и очень аккуратно, снимает кожу с их малыша. Снимает и сбрасывает на холодный деревянный помост. А потом, вместе с другими пленниками, их родной храбрый мальчик, совсем еще ребенок попадет в самый настоящий ад. Пекло! Настоящее пекло! Тела пленников быстро и аккуратно разложены на раскаленном железе, предварительно смоченном чем-то страшно горячим, шипящим и противным.
Все! Он уже ничего не понимает, он и так продержался в сознании дольше других.
Последнее, что он услышал и с чем растворился в небытие, были вражеские противно-ласковые слова: «Муж, рыбка готова! Смотри, какая хрустящая! Давай с пивком! Четыре сковороды получилось. Мелкая самая вкусненькая, да?».