Дуэль рассказ, и не маленький

То, что вылет предстоит не плевый, стало понятно, еще, когда Эольд за завтраком глянул на товарищей.
Завтрак для пилота 2-го Бомбардировочного авиаполка 6-й Воздушной Армии, - это не просто трапеза, насыщение желудка. Это своеобразный «предвылет», возможность для командира оценить состояние экипажа и прикинуть, что от кого ждать...
Эольд по всегдашнему обыкновению взял запеканку из картошки с сыром, дрянной ростбиф, салат из свежих овощей, большую кружку кофе и стакан сливового нектара. Достаточно, чтобы поесть вволю, недостаточно, чтобы ощущать в желудке вес хорошего кирпича... Капитан любил поесть. И вообще любил жизнь во всех её многочисленных проявлениях.
Когда он сел за свой столик и поставил поднос перед собой, то сразу понял, что настроение у его дружного коллектива – не на высоте. Штурман, худой как спичка Зак Торингз, без воодушевления кромсал на тарелке кусок бифштекса. Пилот, похожий на могучего долговязого лося весельчак, Дон Хартман, - уже успел все подъесть и неспешно допивал какао из кружки, а самый молодой член команды, 18-ти летний голубоглазый и белобрысый шкет Гэри Новьют, вовсе не прикасался к своей порции, только как-то обреченно глядя в окно. Было видно, что они до прихода командира что-то обсуждали, но при его появлении живо прикусили языки.
- Отчего грустим, ребята? – Эольд не ждал немедленного ответа ни от кого конкретно, просто нельзя же было смолчать, глядя на эту картину всеобщего уныния.
- Нет аппетита, капитан, - ответил за всех Зак, дослав наконец, измочаленный бифштекс в рот, быстро прожевал и кивнул на унылого Хартмана:
- Вот эта небритая образина утверждает, что мы в очередной раз летим на Аль-Шахум. Я ему говорю, что это бред, а он не унимается...
Эольд вздохнул и молча подцепил вилкой ростбиф. Отвратительный сегодня подали ростбиф, просто никакой. Прожаренный насквозь, кто ж так жарит?!
- Аль-Шахум, сир, - согласился с Заком Хартман, - Чертов долбанный Аль-Шахум...
- Ну, полетим значит, раз надо, - Эольд выслушал слишком много таких вот разговоров, чтобы принимать в них участие с прежним азартом, - А что такого-то? Там если что и было серьезное, то все спалили до уголька. Неужели вы думаете, что кто-то будет защищать пепел?! Аль-Шахум, это же, как раз, замечательно...
Гэри отпил кофе, нервно сглотнул, и с мольбой посмотрел на командира.
- Сир, а вы вот всерьез думаете, что нам вообще надо туда летать? Сами говорите, что там отбомбились уже три волны – три дня назад, вчера и позавчера! Сколько можно налетать на одно и то же место, мы же не сваи вбиваем! Зато харадцы точно знают, где на этот раз ждать наши «аисты»... Вчера из налета не вернулись экипажи О`Райли и Ксешински. А они, между прочим, очень хорошо летали, сир!
Эольд прислушался к шуму на аэродроме. Там как обычно, сновали взад вперед грузовики заправщиков и оружейников, слышались крики сержантов, погонявших рядовых. Где-то там неподалеку расположена и столовая низших чинов, где завтракают его стрелки. Интересно, а какое у них сейчас настроение? Эольду было, по большему счету, все равно. За четыре года войны он успел стать глубочайшим фаталистом, и полагал, что если им всем обозначено судьбой угробиться в небе над Аль-Шахумом, то так, значит и нужно для мировой гармонии и вселенского равновесия. Но вслух говорить этого не стал и приналег на салат.
- Сир, так вы как считаете, пошлют нас на Аль-Шахум, или нет? – нарушил напряженную тишину Хартман, - Вы правы, там мы отбомбились уже три раза, и еще два раза – позавчера и вчера. Неужели есть необходимость лететь еще один разок? Штурмовать одно и то же место, - это не сахар, черт меня подери. По-справедливости это должен делать тот, кто в прошлый раз не доделал, на хрен, свою работу!
- Уймись, Дон, - с полным ртом ответил Эольд, - Во-первых, полетит тот, кому прикажут. Какая тут к чертям справедливость? Во-вторых, а с чего вы взяли эту околесицу, про Аль-Шахум? Мир, что ль, на нем клином сошелся?!
- Оружейники грузят на нашу эскадрилью зажигательные бомбы. Крупные калибры, «поросята». По четыре «семисотфунтовки» на рыло...
Эольд про себя вздохнул. И впрямь, похоже на правду... В прошлый налет они сбросили такой же груз на склады пиломатериалов к югу юго-западу от Аль-Шахума, где производилось до половины харадского строевого леса. Горело так, что любо-дорого... Конечно, для зажигалок крупного калибра имелось еще много целей на побережье Таандзунда, но уж очень много вышло бы допущений – за истекшую неделю они совершили в общей сложности девять вылетов, из них пять – на Аль-Шахум и окрестности. На планерках комиссары и «представители разведки» достаточно отчетливо прорисовывали угрозы, которые несет стремительно строящийся харадский маломерный флот, и твердили, что каждый налет уменьшает производственные мощности противника на десять-двадцать новых тральщиков, торпедных катеров и малых охотников в неделю. Так и до полного господства RN в акватории Островов недолго... Однако бомбежки и впрямь затянулись, и последние два раза полк летал на судоверфи явно вхолостую, поскольку бомбардиры стабильно рапортовали об уничтожении тех же целей, что и в прошлый раз, господством же RN в архипелаге по-прежнему и не пахло.
А харадцы подтягивали на это направление все новые и новые батареи зениток, встречая каждую новую волну все более и более сильным огнем... Эольд ухмыльнулся. Интересно, почему командование не проведет ОДИН серьезный налет, как было на Оберхольдских, иначе – Зумбарзийских переправах? Неужели внезапный удар шести сотен самолетов будет хуже, чем пять предсказуемых по полсотни? Черт его поймет. Стратегия, на хрен... Он молча доедал салат. Всем своим видом давая ребятам понять, что беспокоится не о чем. Долетим мол, бомбы сбросим – и домой. Не в первой, в самом деле...
Однако если внушаемому Хартману этого и хватало, то Гэри относился к своей судьбе куда серьезнее.
- Сир, говорят, что моряки вчера вечером предприняли налет на верфи подводных лодок, в трех милях от гавани города. Двадцать четыре летающие лодки «Нэви Шарк» , атаковали с малых высот, заходя со стороны моря. Сбросили бомбы в район верфей, и вскрыли чертову уйму секретных крытых причалов... При этом их не обстреливали на обратном пути, и ни один истребитель не показался. Считается, что это большой успех, и сегодня мы полетим доделывать работу этих горе - амфибий... Сир...
- Чего, - «сир»? – едва прожевав, проворчал начавший сердится Эольд, - У нас бомбардировочная эскадрилья, ну и чего нам прикажешь делать – почту развозить? Не было истребителей – замечательно. Заградительный огонь будет, уж я тебя уверяю, но наш Дон – мастер противозенитных маневров, так что как-нибудь справимся. Ты всерьез считаешь, что летать на фронте, над окопами, легче?! Если да – просись о переводе в любой полк, базирующийся на Территориях. Хорош ныть. Прорвемся.
Дон вздохнул и залпом выпил шоколад. Он и вправду был хорошим пилотом, но что если они встретят над Шахумом и разрывы зенитных снарядов, и истребители, в то время когда командование пошлет их на легкую цель, без эскорта и в перегруз? Один раз такое уже было, когда полк посылали бомбить запертый брандерами в гавани Мужарифа легкий крейсер «Сулейман VI». Тогда всего два звена старых ночных истребителей разогнали полк по площади в две тысячи миль, а на базу не вернулось две дюжины экипажей, большинство из которых уцелели, но приземлились в самых невообразимых местах. С одной стороны, командование явно шло вперед в плане тщательности разведки – во всяком случае, им уже не приходилось, как в начале войны, сбрасывать бомбы прямо посреди саванны без намеков на следы человеческой деятельности, - а с другой, по мере совершенствования тактики налетов возрастала изощренность ПВО Султаната.
В этот момент мимо их столика уверенным шагом прошагал, засунув руки в карманы оливковых габардиновых шортов, капитан Михайло Лермонтов, ведущий бомбардир 1-й эскадрильи, весьма известная и колоритная личность.
- Привет, Эольдушко! – нагло ухмыльнулся он в свои неизменно аккуратные усики, которые очень шли его загорелому и изящному, аристократическому лицу, и вдобавок делали его не таким мальчишеским, как полагалось бы по возрасту. Михайло был на десять лет младше Чифуика, но прошел с ним в одном полку почти всю войну с самого начала, с того момента, как его зачислили в состав эскадрильи по прибытии из госпиталя. До службы в бомбардировочном авиаполку, Лермонтов послужил пилотом на пикирующем штурмовике PZK «Добрыня» , где особо отличится не успел – еще при перегоне самолетов на передовую их звено попало под обстрел «кочующей» железнодорожной зенитной батареи и Михайло схлопотал в руку «ниппель» , который, к счастью потерял часть энергии, прошивая толстую фанерную обшивку и стенку бронекабины. А после лечения где-то в глубине генштаба решили, что пилоты для средних Мэтьюз «Овермастеров» и тяжелых Хоккинсов «Вайями» нужнее Короне и Народу, нежели штурмовики, которых и так готовили по ускоренным курсам «по десять скойцев за голову».
В полку Лермонтов быстро прославился двумя особенностями натуры – во-первых, он оказался большим любителем испытывать судьбу на дуэлях, и едва выяснив, что из боевых частей за дуэли не высылают, спровоцировал сразу две – и в одно утро отправил на тот свет лейтенанта и перевел на полную профнепригодность капитана. Оба летчика искренне считали себя правыми, и, берясь за пистолеты, были уверены в исходе поединка с «любечским молокососом»... Однако у Лермонтова был, что называется, глаз-алмаз. На обычных дуэльных дистанциях он попросту не умел промахиваться, а на сорок ярдов на спор попадал из гладкоствольного пистолета в винтовочную гильзу. После этого выяснилось, за что аристократа, голубых кровей дворянина, отправили вместо гвардейской части в летную учёбку, да еще и на штурмовик, - Лермонтов, оказывается, однажды развлекся тем, что назначил на один час сразу восьмерым господам. И всех восьмерых последовательно пострелял, никого, правда, не убив, но всем очень заметно подпортив здоровье... Правда, другой (и более веской) причиной для его ссылки были дерзкие стихи, ходившие по светским салонам, в которых Лермонтов клеймил жадность королевского дома, развязавшего очередную захватническую войну, но на суровых летчиков умение стрелять произвело большее впечатление, и число желающих составить ему картель ускользающее сократилось. Убитого Суд Чести посчитал «убитым честно, согласно всем правилам», и Ив Муан списал его в одном из вылетов, вдобавок посмертно представив к Летной Доблести первой степени с шелковой лентой.
Во-вторых, в качестве ведущего бомбардира первой эскадрильи полка он проявлял исключительную отвагу, которую злые языки даже приписывали чрезмерному увлечению опиумным кальяном. На самом деле это были не более чем слухи, но Эольд сам неоднократно убеждался в том, что любовичу в качестве боевой машины все же больше подходил одномоторный «Добрыня», а не «Овермастер». Во время памятного налета на Оберхольдские переправы Лермонтов как раз и вел две эскадрильи полка, на которые возложили не совсем свойственные «аистам» задачи – удары с малых высот по понтонам и скоплениям войск на обоих берегах реки. Опорожнив кассеты с тридцатишестифунтовыми осколочными бомбами, они по указке Михайло пошли на второй, а потом и на самоубийственный третий заход, обстреливая из пулеметов нижней и передней полусфер отдельные грузовики, повозки и группы солдат противника. Конечно, тогда они уничтожили кучу имущества и побили тьму народу, но последний заход медлительные «Овермастеры» делали уже на высоте всего полусотни футов, и каждая харадская сволочь, имевшая хотя бы паршивый револьвер, посчитала долгом пострелять по таким отличным мишеням. В итоге на базу вернулись все самолеты, что было чудом, но больше всего они при детальном осмотре напоминали шумовки для отбрасывания галушек. Убитыми по двум эскадрильям числилось четырнадцать, а ранеными – тридцать семь человек, то есть практически весь их состав временно выбыл из строя. Да и самолеты почти все пошли в лом... Сам Михайло потерял обоих стрелков убитыми, штурмана и бортрадиста – ранеными, получил винтовочную пулю в ногу и контузию от взорвавшейся вблизи разбитого фонаря кабины шрапнели, однако переправы они благополучно сорвали, приготовившиеся к форсированию реки войска – рассеяли и деморализовали, словом, боевую задачу выполнили даже с некоторым перебором... Лермонтов получил Золотое Орлиное Перо из рук командира полка, полковника Ива Муана, Чифуик, который был третьим ведомым в составе звена, - Серебряное Перо, еще несколько особо метких стрелков и упорных пилотов словили уорентские лычки, звезды, щиты с дубовыми венками и прочие менее почетные украшения. Почти все были довольны, кроме четырнадцати убитых. Но они свое мнение по вопросу высказать уже не могли, а все прочие посчитали, что выжив в таком налете и получив награды, не стоит погибать от пистолета Лермонтова, из одного желания высказать ему, что он, вообще-то говоря, - долбанный сумасшедший козел.
Чифуик догадывался об этом и раньше, а в тот раз лишь окончательно утвердился в своем мнении. Конечно, врага следовало бить всеми методами, - однако штурмовка на их двухмоторных «аистах» здорово напоминала попытку забить гвоздь микроскопом. Ведь тогда второй волной шли косяки «Добрынь» и истребителей, но им после «прополки Лермонтова», как обозвали тот налет газетчики, попросту не осталось мишеней – харадцы заблаговременно рассредоточились и попрятались. Спрашивается, зачем это было надо?! Выходило, что исключительно для того, чтобы Михайло Юрьевич проявил себя как бескомпромиссный храбрец...
Так и вышло. С той поры Лермонтов, остроумец и виршеплет, стал как бы «лицом полка», давал интервью восторженным журналистам, разом забывшим о его опале, спал с восторженными журналистками и завел дружбу с полковником Муаном, с которым нашел общий язык еще и благодаря увлечению антикварным и раритетным холодным оружием, по части которого полковник слыл большим знатоком. Вместе они подолгу обсуждали разновидности булатного и пакетного узора на клинках тех или иных мастеров, о достоинствах гномьих, шаанских, луанских и хосройских кузнечных школ, при помощи связей в Службе Сбора Трофеев добывали редкие экземпляры булатных бебутов, кардов, кхопешей, кинжалов-кам и прочих клинков, которые офицеры наземных войск «заимствовали» у прежних владельцев. У обоих были обширные коллекции, - у Муана за счет связей и предприимчивости, у Лермонтова – за счет родительских денег, и постепенно рядовой капитан стал для Муана более близким другом, нежели его штабисты, подполковник Бафур и майор Шэкли. Конечно, у Лермонтова, как и у всякого удачливого дуэлиста, имелось немало почитателей и собутыльников, но эту публику капитан ни во что не ставил, держась с ними не по чину надменно и холодно. По-настоящему он ценил лишь близость к полковнику и еще некоторой кучке избранных, куда посторонним вход был заказан.
- Эольд, а ты в курсе, что ты сегодня полетишь ведомым у меня? – спросил Лермонтов, без просу подсаживаясь за их столик и чуток потеснив брезгливо поморщившегося Хартмана.
Чифуик, игнорируя недовольство от присутствия постороннего, отчетливо отобразившееся на лицах у всех подчиненных, вальяжно кивнул, подхватывая вилкой салат. Хотя, конечно, до сего момента не знал новости. Обычно Лермонтова ставили вести эскадрилью не всегда, а только в особых случаях, когда предположительно следовало ждать «пекла». «Этот парень не теряет ума под огнем, не то что некоторые!», - говаривал Муан, а злоязычники добавляли, что Лермонтову просто особо нечего терять.
В случае плевых налетов, как и в ночные вылеты, эскадрилью обычно вел Чифуик, хотя в формально в числе ведущих не значился. Он выполнял задания аккуратно, сбрасывал бомбовой груз точно по месту, а благодаря интуитивному умению уходить из-под обстрела и искусству Дона, еще и приводил домой всех живыми и здоровыми. Поэтому с Чифуиком летать любили, считая его назначение в ведущую группу хорошим предзнаменованием. А с Лермонтовым – наоборот, не любили. Причем сильно.
Михайло улыбнулся.
- Покувыркаемся над гаванью, а? Ты там уже, небось, каждый чертов сарай знаешь, из тех, что мы еще не спалили?
- Михал, - нарочно на роханский лад переиначив имя ведущего, проворчал Эольд, - Я как раз обсуждаю с экипажем тактические вопросы. И утрясаю кое-какие личные дела. Ты бы не мог доесть свой омлет за другим столиком?
Лермонтов знал о неприязни к нему большей части офицеров, однако это как раз была одна из многочисленных вещей, на которые любовичу было глубоко наплевать.
- Ну... утрясай! – ухмыльнулся он, подмигнул Гэри Новьюту и, подхватив поднос, ушел к соседнему столику.
- Чертов асиссин, - раздраженно проворчал Новьют ему вслед, - Ведь опять угробит половину экипажей, сука, а сам останется в белом фраке...
- Не дерзить в адрес старших по званию и возрасту, это раз, - отрезал Эольд, - а тем более за глаза. Ты из податного сословия, можешь и вслух говорить, и в морду ему дать, коли такой смелый – все равно с тебя взятки гладки, пойдешь под трибунал, делов то... А гробит людей не Лермонтов, а харадские снаряды. Если у тебя избыток храбрости, вымести его лучше на них, - это два.
Новьют не отличался храбростью. Ни избытком, ни вообще. Это очень угнетало юношу, но ничего с этим поделать он не мог, тем более, что над его боевым местом на «аисте» незримо витал призрак прежнего бортрадиста Шона Корридона, которого убило как раз над Оберхольдскими переправами...
- Сейчас будет брифинг, вот там и узнаем, что почем. А пока нечего трясти хвостом и обвинять в своем страхе Лермонтова, Муана или еще кого-нибудь… Лермонтов редкостный засранец, кто ж спорит, но у этого засранца на плече нам сегодня предстоит лететь, мы будем прикрывать его, а он – нас. И отставить уже эту панику! Достали, особенно ты, Гэри... Дон, от тебя не ожидал. Давайте, доедаем уже все, и в инструктажную...
Инструктажная представляла собой низкое длинное здание, как и все построенные на острове Лола-Нуи дома, состоящее из обшитого дранкой пальмового каркаса с крышей, крытой пальмовым листом. В этой кровле постоянно заводились насекомые, особенно досаждали летучие термиты, и Ив Муан с пинками и понуканиями заставлял нижние чины мобилизоваться, вооружаться распылителями и дустом, и вступать со злобными инсектами в отчаянную войну до победного конца. Война эта постоянно возобновлялась с регулярностью раз в месяц, и всем, кроме Муана, давно надоела, но Муан твердо верил, что рано или поздно он добьется своего. На самом же деле, насекомые в крышах были в порядке вещей в любом доме острова, и не имелось решительно ни одной причины, чтобы они сделали исключение для Инструктажной...
Инструктажную никто в полку не любил. Нижние чины – за постоянный запах дуста, напоминающий о скорой «мобилизации», офицеры – за неизбежность полета после каждого инструктажа. Самой своей атмосферой, сырым полом, запахом земли и дуста, это пыльное и низкое сооружение напоминало гроб... Чифуик не любил Инструктажную еще и по другой причине, - прошлой осенью его там застукали разъяренные канаки в обществе некой молодой особы, дочери местного старейшины. Причем, так вышло, что из одежды на Эольде имелись только не застегнутые брюки, а у канаков традиционное отсутствие одежды компенсировалось боевым пылом и наличием широких длинных копий... и почему из всех соблазнительных таормиек Острова он выбрал именно эту стервь, как назло, оказавшуюся девственницей?! Сейчас самому себе он честно мог сказать почему – потому что она подошла к нему, покачивая бедрами под пальмовой юбкой и чуть колыша обнаженными сосками, самую малость укусила его за мочку уха и жарко прошептала: «Моя ходить Интру`аазна пять минут часы...» После этого Эольд как-то перестал думать головой до того момента, пока не получил древком копья промеж лопаток... Тогда дело утрясли простым образом, - старейшине была подарена почти новая винтовка М1903, стыренная прохиндеем-Доном со склада снабжения, незадачливой полюбовнице Эольда – серебряные часы Шона Корридона, которые тот согласился пожертвовать только под страхом всеобщего бойкота. А Эольд дал торжественную клятву перед всеми старейшинами таормийцев Острова, что отныне будет «делать хадо-хадо» исключительно и только с означенной девчонкой. Следовательно, бесчестья ей как будто и нет... Клятву Эольд нарушал каждое воскресенье на соседнем острове, куда по выходным офицеров возил катер, и где таормийцам было наплевать на всех старейшин Лола-Нуи, вместе взятых. Но его постылая «хадо-хадо женщина» с тех пор и каждый день требовала к себе внимания прямо в расположении полка, насовсем же свалить на соседний остров он не мог, так что молча переживал назойливое внимание и издевки сослуживцев .
Таким образом, глядя на стоящего за своим столом Муана, Чифуик, как ни старался, не мог сосредоточится собственно на инструктаже, - отчего-то ему постоянно вспоминалось, какую именно роль сыграл этот конкретный стол в его, Чифуика, грехопадении...
- Таким образом, можно считать погодные условия идеальными, - закончил Муан часть речи, посвященную разбору метеорологической обстановки, - Есть вопросы, господа?
- Сир, разрешите, сир?! – протянул руку Дон, вырвав своим насыщенным голосом Чифуика из грустных воспоминаний.
- Да, Хартман, спрашивайте, - степенно кивнул Муан, - Слушаю вас внимательно.
- Сир, - начал Дон, - А если мы поднимемся еще на две тысячи, и пойдем не этажеркой, а клином – нас, что, получается, не будет видно с земли?
- Точно подмечено, Хартман, - с вызовом ответил Муан, глянув для верности в бумажки, - Только тогда мы не во что не попадем, да и вовсе, надо полагать, пролетим мимо цели.
- Так это же замечательно! – просветлел лицом Дон, - Давайте так и сделаем, сир полковник!
- Для вашего экипажа сделаем исключение, Хартман. Все пойдут на двадцать тысяч, а Хартман – на двадцать две... – язвительно проворчал Муан, - Прошу считать это ироническим высказыванием, Хартман. Держитесь своего ведущего, пожалуйста. Еще вопросы будут, лучше все же по существу?
Но вопросов по существу насчет погоды и летных условий он не дождался. Офицеры сидели в четыре ряда вокруг его стола и доски для развешивания карт и схем, и довольно-таки тупо смотрели в пустоту. Весть о налете на Аль-Шахум явно достигла ушей не одного лишь экипажа Эольда...
Муан был среднего роста мускулистым мужчиной, брил череп налысо, а на сухом, скуластом лице старательно поддерживал «легкую небритость». Ему было тридцать пять лет, и он считался хорошим командиром полка всеми, за вычетом разве что личного состава полка. Ив Муан был неплохим летчиком-бомбардиром, довольно хорошим пилотом и вообще-то любил летать на «Овермастере», а чего он не любил – так это свою основную работу, командовать полком. Происходя из состоятельной семьи, горожанин до мозга костей, Муан охотно бы посетил Лола-Нуи в мирное время, чтобы понырять с маской и острогой за толстыми медлительными тунцами в бирюзовых лагунах, попить кокосового молока и поваляться на пляжах. В роли же командира полка, совмещающего обязанности с должностью коменданта базы, он за два года успел натуральным образом возненавидеть и остров, и полк, и базу.
Ситуация изменилась после кратковременного визита жены Муана к нему в гости на прошлые Новогодние праздники. Линда прилетела транспортной летающей лодкой с Тора-Муи, а туда попала на корабле, который под нейтральным луанским флагом доставлял на Архипелаг продовольствие и медикаменты, преодолев в общей сложности примерно полторы тысячи миль... Ив, до того крепко и регулярно приударявший наравне с сослуживцами за местными представительницами прекрасного пола, после короткого визита Линды диаметрально изменил отношение к супружеским обязательствам, - настолько его растрогала преданность и самоотверженная любовь жены. Пусть Линда приехала усталая и на все злая, и объективно глянув на вещи, нормально потрахаться им удалось лишь три (ну, два с половиной) раза, - все равно, Ив был под огромным впечатлением, и после отлета Линды дал себе зарок перестать изменять.
Благое пожелание далось тяжело. Весь личный состав считал нормальным крутить романы с дочерями рыбаков, смуглыми соблазнительными таормийками, горожанками из Порт-Лола, рядовыми и сержантами Женского Банно-Прачечного батальона, а Муан был вынужден хранить жесткое воздержание, начав себя корить не только за действия, но даже и за мысли. Приняв трудное решение, он отдавал энергию службе, задавшись целью превратить полк и базу в образцовые... Теперь столовые полка всегда распологали свежими овощами, молоком, яйцами и хлебом, в то время как летчики других частей довольствовались по преимуществу диетой из рыбы, кальмаров и крабов – морская блокада штука тяжелая. Лагерь и аэродром были построены идеально, как на картинке в пособии, палатки стояли удобно и практично, хватало нужников, умывальников и душевых. База стала единственной на ТВД, готовой к налету харадской дальней авиации, буде таковая вдруг бы образовалась в природе , - Муан распорядился прикрыть аэродром и лагерь универсальными зенитными орудиями, вытребованными с устаревших кораблей, и запасными верхними турелями от «Овермастеров» со строенными пулеметами. Специальный катер возил желающих пилотов каждое воскресенье на рыбалку на рифы и соседние острова, особо отличившихся летчиков ждал роскошный ужин в самом дорогом ресторане Порт-Лолы, каждую неделю показывали новое кино, а почта приходила всегда и вовремя.
Ничего удивительно, что подчиненные за редким исключением Муана ненавидели. Его считали «жополизом», подозревали в стремлении выслужиться за счет подчиненных, втихушку кляли «дятлом» и «задротом».
Самому Муану дело его не нравилось, однако ему приятно было ощущать свою нужность, он постоянно представлял, как хорошо смотрится со стороны его супружеская верность в сочетании со служебной сметкой и рачительностью, и мысленная картина радовала глаз. Однако, завидев, временами, возвращающихся с лова молоденьких рыбачек, в чем мать родила несущих на головах корзины с рыбой или омарами, грациозно покачивающих приятно полноватыми бедрами и смуглыми грушевидными грудями, Муан со вздохом закрывал глаза. И даже, бывало, стонал. Ему становилось дурно...
Однако ради любви потерпеть стоило…
Инструктаж он вел всегда одинаково. Зная, что люди не воспринимают нудно читаемый текст, он заранее учил свою часть инструкций и передавал сухой текст своими словами.
За это его тоже не любили, называя на этот раз «фигляром».
- ...поэтому смотрите, не начните стрелять по истребителям сопровождения, как в прошлый раз! – наставительно потребовал он, - Пожалуйста, господа, поработайте над этим со своими стрелками. Мы зайдем со стороны моря и углубимся в провинцию Тимгон на добрые шестьдесят миль. Это малонаселенные места, и некому будет сообщить о нашем направлении, однако все равно мы два раза его поменяем, на всякий случай. Над этой деревней, Дхузади, - точка сбора, перестроение в боевой порядок и направление на цель, - Муан указал на карту, - обратно, еще двадцать миль над заливом и, собственно, атака. Первое звено поведу я. Мы возьмем на борт по четыре пятисотфунтовые фугасные бомбы, и по две двухсотпятидесятифутовые на внешней подвеске.
Муан повесил на стенд большой аэрофотоснимок, и карандашом обозначил цели.
- Итак, первоочередная цель первого звена – вот эти причалы в порту, особенно тут и тут. На них, под специальными замаскированными кровлями находятся средние подводные лодки типа «Scuud», числом более пяти дюжин. Удар следует наносить точно, чтобы уничтожить как можно больше субмарин, но и сами причалы – неплохо разрушить. Моряки совершили налет вчера вечером, и сообщают, что истребителей и заградительного огня над гаванью не было. Мы, однако, в это верить не станем – харадцы не будут харадцами, если не подтянут к месту нужное число железнодорожных батарей, тем более, что тут проложено несколько веток. Однако, мы выйдем с неожиданной стороны, и будем над целью совсем недолго, а потом набираем высоту и уходим в облачность. У них не останется времени на внесение поправок и перенос огня на ярус выше… С этим ясно? То есть, в целях выживания обеих эскадрилий первого звена – точно бомбить с первого захода, четко следовать за ведущим и вообще, - не позволять себе канитель. После удара первое звено следует вновь в глубину Харадской территории, и обратную дорогу проделывает по контрольным точкам предыдущей, исключая обманные маневры.
Второе звено поведет капитан Лермонтов, его заместитель и назначенный им запасной ведущий – капитан Эольд Чифуик. Цель второго звена – атака судостроительной верфи на юго-востоке города. Перестроитесь для атаки в пяти милях к северу от верфи. Вот тут. Основные цели, - сборочные цеха, - Муан снабдил инструкцию соответствующим снимком воздушной разведки, - И склады материалов. Склады – приоритетная цель. Там будет строевой лес, металлопрокат, резина в рулонах и листах, дельта, канаты, веревки и множество готовых деталей. Все это должно сгореть, к чертям собачим. Поэтому первая группа, ведущая, сбросит фугасные бомбы средних калибров, вторая – зажигательные баки с белым фосфором крупных калибров, третья – зажигательные термитные бомбы малых калибров из кассет. Считаем, что этого хватит для создания очень сильного пожара. Бомбовой груз желательно распределить по складам и цехам равномерно, концентрируя на наиболее важных целях, а не поджечь один цех и один склад, как часто бывает... Капитан Лермонтов, попрошу следить за тем, чтобы ваши ведомые сбросили груз вовремя, а не сразу, как увидят цель! Смысл везти бомбы так далеко, рисковать жизнью, - и выбросить их впустую?! Верфи прикрыты зенитной артиллерией малых калибров, устаревшие, но хорошие пушки, снятые с кораблей. Это значит, что эффективный огонь они смогут вести, только когда вы снизитесь для бомбометания, т.е. все сказанное для первого звена в равной мере относится и к вам.
Истребительного прикрытия целей не ожидается, разведка не выявила истребительных соединений в районе. Однако на полевых аэродромах не исключается наличие некоторого числа «Камалей» . Кроме того, возможно, что нас попытаются атаковать самолеты других типов, - двухместные истребители, штурмовики и войсковые самолеты. На этот случай приняты меры, - с нами полетит сильный эскорт, две дюжины «латников» . Но в случае атаки групп штурмовиков или одиночных самолетов, - не забывайте, что они не могут преследовать вас долго и на большой высоте, так что достаточно сообщить ведущему о опасности и набрать высоту. Никакой паники. Пулеметы у вас тоже для дела, а не для красоты, - поэтому оборонительную формацию после удара никто не отменял.
И еще, ребята. Если кому-то придется прыгать над морем – не тряситесь, просто сидите на плотиках и держите ракеты наготове. В двадцати милях от Аль-Шахума в харадские воды залетит дюжина летающих лодок флота, и будут подбирать всех утопающих... Ребята рискуют жизнью, чтобы вас выручать, так что не подведите их доверие и сделайте всю работу, что на вас возложена. Сейчас штурманы прослушают инструкции нашего ведущего штурмана, подполковника Бафура, и метеорологическую сводку, которую зачитает майор Шэкли.
- Словом, господа, - резюмировал Муан, - дело предстоит не легкое, но в чем-то вполне обычное. Не дрейфить. Не дергаться. Держаться ведущего. Соблюдать радиомолчание до подхода к цели. И смотреть по сторонам. Это все что от нас требуется, и мы это сделаем, я уверен. Сверим часы, и начнем...
После всех инструкций, пилоты потянулись к выходу, чтобы успеть занять очередь в сушилку, где мрачный лейтенант Шоггот, вечно хмурый блондин с лягушачьим лицом, про которого шептались, что он и не человек вовсе, а только делает вид , под роспись выдавал парашюты для всех членов экипажа. Эольд остановился, и глянул через просветы между пальмами на ослепительное зеркало лагуны, залитое светом только что взошедшего солнца. Вдалеке, у рифа, виднелась большая пирога с боковыми поплавками-бревнами, возле которой плескались нагие рыбаки и возились со снастями. Даже отсюда, за добрую милю, слабый ветерок нес их смешки и беззлобные перебранки. Таковы уж канаки – они не на секунду не перестают улыбаться, шутить и смеяться, тратят каждую минуту жизни на удовольствие и превращают в удовольствие любое дело. Никто из них не знает, когда оборвется его жизнь – несмотря на здоровый климат, благодатное, полное рыбы и других вкусностей море, шесть урожаев в год и почти полное отсутствие болезней, век этих людей был недолгим. Океан, дающий им пропитание, регулярно приносил и смерть, причем во многих обличиях, - будь то акулы-гиены, ядовитый скат на мелководье, мурена с острыми, как бритва, зубами, на рифах и огромные стаи вечно голодных барракуд в открытых водах… А страшнее всего, - частые в весеннюю пору штормы, внезапные и сильные. Их иногда предсказывали, и таормийцы переселялись во временные поселки в глубине острова, прячась за многочисленные заграждения из вязаных пальмовых стволов и специальных посадок, гасящие энергию кипящих волн и шквальных порывов ветра. Но не всегда, и часто почти все таормийское население попадало под жестокий, как внезапный удар молотом, налет стихии... Волны уносили и крошили рыбацкие лодки, слизывали свайные поселения вместе с растущими на берегу пальмами и всем живым, что случалось на берегу. Потом, пережевав добычу, Океан неделями подряд выбрасывал обратно то, что оставалось от этих цветущих, загорелых и улыбчивых людей... Так мог умереть кто угодно. И старик в преклонных годах, и младенец, едва оторвавшийся от материнской груди, и цветущий юноша, и опытный просоленный мореход. Поэтому таормийцы много праздновали, мало работали (но уловов и урожаев хватало за глаза, обычно не знали, куда девать), с малолетства и до старости, часто и со вкусом занимались любовью в любое время суток и в самых неожиданных местах. Они обожали игры и забавы, никакой пользы не приносящие, зато дающие повод посмеяться и порадоваться жизни. Многие из них выучились читать, благо Приход Церкви Единого Творца в лице преподобного Пола Н. Пота, лысеющего толстячка-лэйкера средних лет, позволял не платить за это ни гроша. Пола Н. Пота в полку недолюбливали за регулярные субботние проповеди, читать которые в клубе его уговорил Ив Муан, а в остальном полагали вполне свойским мужичком, нечуждым доброму пиву и красоте юных учениц, чьей благосклонностью он без сомнения, регулярно и невозбранно пользовался. Пол проделывал огромную работу, всю неделю без выходных обучая всех желающих слагать буквы и писать. Благодаря его стараниям половина таормийцев в хорошем настроении (т.е. почти всегда) чуть что, - начинали цитировать отрывки из сонетов Луи Робстера, поэм Пищалина и лимериков Сэла Глессера, да и сами с удовольствием слагали недурные вирши. Главный виршеплет полка, Лермонтов, по крайней мере, отзывался о творчестве некоторых островитян весьма высоко, что для него вообще было редким явлением. Ибо, обычно он наоборот, - все огульно хаял.
Эольд глубоко и искренне завидовал таормийцам. Его постоянно угнетал факт, что он мог поселиться на Лола-Нуи, завести лодку и стать рыбаком, взять двух или трех жен-таормиек, наплодить косяк детей-таормийцев, - но никогда, никогда он не сможет в полной мере почувствовать такое полное и безграничное счастье, которое сопровождало их часто недолгую и весьма опасную жизнь. К этой белой зависти примешивалась и другая – Эольд с горечью видел, что таормийцев и война не пробирала, они относились к харадским субмаринам и бомбардировщикам примерно как к разновидностям акул и не более того. Сейчас, когда харадцы на малых охотниках, поплавковых торпедоносцах-бипланах, полупогружных разведкатерах и переоборудованных из гражданских судов рейдерах хищнически атаковали каждое малое или большое судно в Архипелаге, таормийцам приходилось едва ли не хуже всех. Что не день, в море находили лодки с изрешеченными пулями телами рыбаков, а еще больше просто пропадало с концами, растворяясь в море, как крупинка соли в кастрюле. Но таормийцы не боялись. Факт – на островах, где с каждым днем прибывало вдов и сирот, слышался тот же веселый смех, молодежь днем гоняла на досках по волнам, а ночью – устраивали «охоту», - парни гонялись по лесам за девушками, превращая забаву в настоящую операцию с разделением на группы загонщиков и номерных охотников. Впрочем – всегда с одним и тем же, вполне предсказуемым результатом...
Жить без страха – мечта и конечная цель Эольда, и ему было чертовски завидно наблюдать её тут вживую каждый божий день. В полку таормийцы не служили, - но их было немало в островном противолодочном флоте, и морские волки говаривали летчикам в кабачках Порт-Лолы, что и на орудийных площадках, и за штурвалом под огнем врага таормийцы улыбаются. И не как идиоты, – а как дети на празднике...
Он вздохнул и не, торопясь двинулся, к низкому зданию сушилки, единственному в лагере крытому оцинкованным железом. Почти все летчики уже были там, выстроившись в очередь к Шогготу, и нетерпеливо толклись с ноги на ногу в узком проходе перед стойкой. Чего Эольд не мог понять все время службы – почему все так спешат взять парашюты, коли они все равно одинаковые, и достанутся на каждый экипаж согласно штату в любом разе?! Поэтому он-то как раз обычно брал парашюты последним, и терпел шуточки более удачливых коллег, пророчивших, что уж ему-то как раз и достанутся самые дрянные...
По дороге его догнал Лермонтов, и пошел вровень.
- Что, ссут, твои-то? – насмешливо спросил он, надменно улыбаясь.
- Нормальным образом жить хотят, - философски пожал плечами Чифуик, - все боятся...
- Боятся все, но не все трясутся, как куры, - презрительно ухмыльнулся Лермонтов, - Эольд, послушай, ты же отличный бомбардир, ты дворянин, наконец! Отчего ты летаешь с таким отвратным экипажем, из-за которого вечно тащишься в хвосте по показателям?! Этот твой Хартман... Черт побери, ведь ты тогда, над Тангорийей, взял прекрасный прицел, а этот долговязый трус тряхнул в последний момент. И расплескал все бомбы. И так каждый раз. Он же тебя подводит, неужели ты не понимаешь?!
- Михал, он тогда уклонялся от разрыва, и ты это отлично видел.
- Да, от разрыва, который все равно бы вас не достал. Это была не шрапнель и не ниппельный, а все лишь фугас. До вспышки от вас было больше ста ярдов, во всяком случае, не меньше, - вас могло задеть только по случайности... Какого лешего, Эольд, на кой он тебе сдался?
- Он мой друг, Михал.
- Друг, который гадит тебе, причем сознательно. Эольд, распахни глаза – тебе уже тридцать три, а ты все еще капитан, хотя отлично бомбишь, и вообще мог бы сидеть на любом месте в самолете и быть героем...
 - Ты тоже всего лишь капитан, Михал.
- Да, но мне-то еще двадцать четыре года! – голос Михайлы звучал на редкость искренне, его явно волновала поднятая тема, - Посмотри на меня – я полный кавалер Перьев, орден Мужества, первая степень Летной Доблести, еще и кучка медалек, крестов и пекторалей, по мелочи, но для солидности тоже очень хорошо. После этого вылета меня наверняка представят к майору, Муан сказал по секрету. Это признак, что моей немилости при дворе – конец. Вот что значит, вовремя выделится на войне! И все дороги для меня открыты! Со временем стану замом Муана вместо толстяка майора Бафура, потом, после войны, глядишь и приму полк, и если все пойдет нормально, с таким набором украшений пойду служить в столицу, в Штаб RAF на хорошую непыльную должность. Те старые козлы, что подставили меня и послали сюда, будут испрашивать моей протекции для своих толстозадых сынков и подсовывать под меня своих сисястых дочек, внучек и племяшек. Разве не отлично звучит?! Разве ты не хочешь так?..
Эольд снова пожал плечами.
- Я не хочу летать после войны, Михал. Не по мне это дело, хотя этих самых, сисястые которые, я, конечно, хочу, но, наверное, найду способ заиметь их и без непыльного места в генштабе...
- Ну и глупо, – сменив тон на свой обычный надменный, скривился Лермонтов, - Это примерно как если бы я надумал зарабатывать стихами, хотя они у меня и хороши донельзя. Глупо это, настраиваться на судьбу неудачника, Эольд. Надо побеждать там, где ты есть, а не в мечтах, и вступать в партию победителей... А смерть, - что в ней? Какая разница, где и когда, или ты планируешь жить вечно?
- Спасибо, Михал, что ты за меня переживаешь, - мягко ответил Эольд, - В нынешнем вылете будь уверен, ни я, ни Дон тебя не подведем.
- А вот увидим, увидим, - скептически хмыкнул Михайло, - Настрой ваш мне уже сейчас не нравится. Абсолютно.
...Самолеты уже стояли цепочкой, снаряженные и отбуксированные на полосу. Место Эольда было вторым в первой эскадрильи, которая входила во второе звено. Дон, Гэри и Зак уже заняли свои боевые посты, и уныло ожидали командира.
Эольд, не торопясь, прошелся вокруг самолета, проверенного и перепроверенного техниками, командир которых, уорент-офицер Нэрри, немедленно выскочил навстречу ему с рапортом. Эольд, однако осматривал плоскости, рули и тросы приводов совершенно серьезно, ничуть не халтуря. А ну как техник провел бессонную ночь, или с вечера выпил, и недосмотрел положенное? Правда, перед Эольдом все осмотрел и Дон, однако бомбардир считал этот осмотр еще и доброй традицией. Мелочное суеверие у летчиков-бомбардировщиков, для которых судьба особенно крепко завесила от слепого случая, была обычным делом...
P-75 «Овермастер» был большим и красивым бипланом, с симметричными плоскостями и двумя шестисотдвадцатисильными карбюраторными моторами «Мэтьюз-Прадд» с воздушным охлаждением, снабженными обтекаемыми моторными гондолами. Это была одна из самых современных машин-бомбардировщиков в RAF, отличаясь от предыдущих моделей в лучшую сторону массой полезных вещей: застекленными колпаками пулеметной турели в лобовой части и полностью закрытым фонарем пилотской кабины (на «Вайями» Mk-III и «Вёрджин» Mk-IV все кабины были открытыми), электроприводами передней и задней турели, элеронов и рулей направления. Как и большинство бипланов, этот самолет был очень приятен в простом горизонтальном полете, отличался скороподъемностью, легкостью выхода из штопора и прочностью. Чифуик любил свой самолет, и хотя для своей оснащенности он был, пожалуй, несколько медлительным, но как раз благодаря небольшой скорости позволял уложить бомбы точно в цель без особых затруднений. Еще одной приятной чертой самолета было наличие отопления всех членов экипажа, специальной системой, работающей от выхлопов двигателя, и позволяющей не мерзнуть, даже если откажет электрический подогрев комбинезонов. Дон очень уважал машину за наличие автопилота и хорошую маневренность, Зак – за устойчивость и послушность, а Гэри Новьют ненавидел за отсутствие бронирования его рубки и висящей над его головой верхней турели. Неубирающееся шасси бомбардировщика отличались прочностью, а катки – шириной, так что он без особых неприятностей мог сесть в любом поле, благо посадочная скорость также была невелика.
Закончив с обходом, Эольд поднялся по стремянке к раздвинутому колпаку кабины, подтянулся и легко запрыгнул на свое место, бок о бок с Доном Хартманом. У них даже сиденье было, по сути, одно – один «уголок» из броневой стали, во внутренней части которого были оборудованы спинки, сиденья и подголовники удобных кожаных «чашек». Он осмотрел прицел, сняв с него чехол, проверил все регулировочные барабанчики, не сорваны ли какие, не повредил ли прибор кто-нибудь во время загрузки и заправки...
- Всем привет! – крикнул, выпрыгивая из кузова грузовика, сержант Стефан Шванич, стрелок нижней задней полусферы, невысокий, чернявый и стремительно лысеющий мужчина, говорящий всегда, что он гондорец, хотя фамилия недвусмысленно давала понять, что это не так. Он очень уважал офицерские чины, и даже, можно сказать, немного преклонялся перед ними, поэтому держался всегда нарочито вальяжно, чтобы скрыть свою робость перед субординацией. – Ну, как, отличное утро, сир командир?
- Пойдет, Шванич, - ответил кисло Чифуик, - садись за свою волынку и устраивайся поудобнее. Лететь далеко.
Он глянул как второй стрелок, жугд Алекс Лукашенко, целуется на прощание с девушкой-водительницей грузовика, с которой у того был давний роман. Алекс был застенчивым, худым, длинным и каким-то по-крестьянски спокойным парнем, а девушка – яркой блондинкой с тугим бюстом, рвущимся на сексуальную свободу из тесной униформы, «звездой автопарка». Возможно, что именно на единстве противоположностей и зиждилась их связь… Хартман все время подкалывал жугда, рассказывая ему вымышленные истории про «боевое прошлое» его возлюбленной, тот старательно слушал, потом уверенно крутил головой и выдавал твердым тоном: «Брехня!». Надо признать, что Хартмана сложно было упрекнуть в косноязычии, и многие истории звучали вполне правдоподобно, однако тем более уважения заслуживала вера парня в добродетель своей любимой. Алекс сидел за турелью прямо под ногами у Дона и Эольда, поверх его головы они смотрели вперед по курсу, и времени поговорить в долгом полете у них хватало.
Стрелки занимали свои места, двигали турелями, проверяя вхолостую работу приводов, щелкали затворами с патронами-имитаторами.
- Гэри, - позвал Чифуик, - ты проверил свою турель?
- Что с ней сделается, сир... – мрачно ответил Новьют, но под тяжелым взглядом Эольда, повернувшегося назад специально за этим, осекся и ругаясь под нос, начал вращать туда-сюда свою трехствольную батарею.
- Разрешите доложить: все нормально, сир, - нарочито казенно проворчал он.
- Будешь капризничать, Гэри, оставим дома, - заржал Зак, сидящий прямо под Гэри, - И проверь еще раз крепления кошельков для гильз. Если хоть одна на меня упадет и укатится за шиворот, я на земле набью тебе морду, в сугубо педагогических целях.
-Тебе хорошо стебаться, у тебя бронеспинка и два щитка по бокам... - уныло протянул Гэри в ответ.
- В следующий раз умыкнем для тебя бронеспинку от истребителя, - пообещал Зак, - А пока мог бы садится на противень или сковородку, сам не додумался?!
Гэри начал было втягиваться в перепалку, однако его оборвал голос Эольда.
- Так, ребята. Все всё еще раз проверяем. Взлет, - десять минут... Дон, команда запустить движки на прогрев была?
- Была, сир.
- Так какого же лешего ты не запускаешь?
- У Лермонтова еще не запущены, сир. Еще подумает, что мы его подгоняем. Что нам больше него в полет хочется, сир... Негодное дело.
- Тебя так уж волнует Лермонтов? Заводи, Дон, и не придуривайся.
- Да ладно уж... лучше глянь, кто тебя провожает... Твоя «хадо-хадо женщина»!
Эольд быстро повернул голову и высунулся поверх края кабины, глядя в ту сторону, откуда только и могла прийти на аэродром девушка. Он разглядел её возле обваленной в человеческий рост загрузочной площадки, где Н`Тьиви пытались увещевать два солдата военной полиции, жестами и отчаянными минами объясняя, что на ВПП её все равно не пустят. Хоть она дерись. Её бы и на загрузку не пустили, если бы она не начала драться...
Н`Тьиви рыдала, сыпала мольбами и ругательствами, махала ручками, на правой из которых каждый раз блестели серебряные часы Шона Корридона, энергично потрясала красивыми острыми грудями (что поделаешь, если именно эта часть тела больше всего бросалась в глаза при повседневном наряде таормиек), и постоянно показывала пальцем в сторону ВПП, - мол, вот там он! Улетит ведь сейчас с концами, орел степной, черкас лихой... Аспид рифовый... Акулий сын... Ну, давайте же, «милитари-а пулиса`и», я его хадо-хадо, немедленно изловите и верните мне ненаглядного, а то... Ужо такое вам будет!
- Дура балованная, - проворчал Эольд, - Сразу видно, - папашина дочка.
- Помахали бы хоть рукой ей, сердца у вас нету, пан Эольд, - осуждающе прогудел Алекс из своей турели.
Эольд сделал ему страшное лицо, но потом подумал, раздвинул колпак, высунулся снова и действительно помахал Н`Тьиви рукой, улыбнувшись из-под откинутых очков шлемофона. Это подействовало. «Хадо-хадо женщина», убедившись, что не забыта, обрадовано запрыгала, отчего пальмовая юбка каждый раз задиралась уж совсем неприличным образом, и довольная душей позволила полицейским вывести себя под локти за пределы части. Эольд не боялся, что её кто-то обидит. Её хорошо знали. Как и её братьев с копьями.
Хлопнули пускатели поочередно обоих моторов, и винты сначала непослушно, затем быстрее, закрутились, через секунду из выхлопных труб повалил сизый дым, и когда он рассеялся, движки уже работали ровно и гулко, наполнив машину ритмичной вибрацией.
Эольд включил внутреннюю связь, опросил всех членов экипажа, и довольный, откинулся на сидении, глядя как с начала цепочки самолетов отрывается машина Ива Муана, ведущего полка...
- Эольд, а чего они вообще с ней к тебе пристали? Я посмотрю, у этих канаков все, кому не попадя, любятся с двенадцати лет, и ничего... А ты понимаешь, лишил бремя девственности аж шестнадцатилетнюю девку, – и на тебя с копьями накинулись... – голос Хартмана в наушниках звучал иначе, чем в жизни. Как-то насмешливо. Забавно...
- У них, видишь ли, дружище, «бремени девственности» лишает не каждый встречный, а строго определенный мужик, нареченный. Нарекает каждой девушке шаман племени. Может какого-нибудь морального урода наречь, или старика глубокого, или даже брата родного... Ну, ему по традиции платят взятку – чтобы не подкузьмил. А до того на девку взлезать – ни-ни...
- Стал быть, нареченный – муж?
- Нет. Нареченный, это просто мужик, мужа у них девка сама выбирает. Ну, то есть, у неё спрашивают – женой будешь? А она в ответ, - да или нет. Или, - «подумаю». Как у нас. А до свадьбы хорошая жена должна поиметь прилично мужиков – а то муж может подумать, что она негодная, раз мужики к ней не клеятся... Ну и требуется этот самый нареченный, для первого раза. А Н`Тьиви как раз и засиделась в девках, оттого, что её папаша, старейшина, с шаманом был в контрах. Не знаю из-за чего, но в крепких. Ну и не хотел папаша, то есть тесть мой нынешний, взятку старому клоуну платить, хоть убей. Шаман в ответ никого ей не нарекал... Вот девка и отчаялась. И решилась на крайние меры...
- Крайним оказался ты, - хихикнул Хартман и гукнул в ларинг, - Лермонтов прибавил оборотов, к слову! Мы готовы?
- Готов... - по очереди ответили все челны экипажа, только Алекс, все еще думающий про диковинные обычаи таормийцев, чуток задержался.
- С благословения Единого, - проворчал Хартман, глядя на удаляющийся по взлетке силуэт самолета Лермонтова, и начал выбирать сектор газа, постепенно перемещая его к отметке «80». Движки взревели, техники выдернули тормозные башмаки шасси, отскочили в стороны от пропеллеров, и когда Дон отключил колесные тормоза, машина постепенно начала набирать скорость...
Они привычно оторвались после короткого пробега. Когда «аист» набирал высоту, Эольд почти физически почувствовал тоску, - кто знает, все ли вернуться из полета, и вернется вообще ли кто-нибудь? Над Аль-Шахумом их ждали, в этом почти никто не сомневался... Сам Эольд бросил взгляд вниз, глядя поверх шлемофона Алекса Лукашенко. Во время набора высоты бомбардировщик заложил широкий круг, стараясь не сбиваться и держаться вровень за машиной Лермонтова, и перед глазами Эольда поочередно проплыли разметку взлетно-посадочной полосы, маскировочные тенты погрузочных площадок, цистерны заправочной станции и грузовички службы снабжения, пожарных и скорой помощи санитарной роты. Потом – лагуна с россыпью чернеющих на мелководье лодок, с которых таормийцы острожили рыбу, изумрудно-зеленая пальмовая роща, закрывающая лагерь со стороны моря и крайние форты Порт-Лола на севере. Когда Дон, вслед за ведущим, набрал десять тысяч футов, остров стало видно целиком, от северной оконечности с городом, до южного мыса, от которого как капли с сосульки, ответвлялись крошки рифов и мелких скал...
Маленький он все же, Лола-Нуи. Но его хватало в качестве личной крохотной вселенной для семнадцати тысяч таормийцев, трех тысяч белых в городе и тысячи ста солдат и офицеров на базе. Крохотная, удивительно красивая с такой вот высоты, почти игрушечная земля...
Эольд вздохнул и глянул на Дона. Тот ухмыльнулся в кудлатые усы, выровнял самолет и сбавил обороты – они уже закончили построение, и шли сейчас аккуратной этажеркой, растягивая эшелон так, чтобы между отдельными машинами формации было не больше полусотни ярдов.
- В принципе, ты можешь и поспать, - заметил Дон, - Лететь изрядно, успеешь еще подергаться.
Эольд отрицательно покачал головой, вглядываясь в безграничный, чуть тронутый рябью Океан, проплывающие далеко внизу редкие облака и густую небесную синеву впереди.
- Дон, не расслабляйся, сейчас пойдем к Тора-Муи, соединятся с эскортом, так что не прозевай разворот, – напомнил Зак, склонившийся над картами. Эольд кое-что припомнил, и, сделав голос построже, сообщил стрелкам:
-Лукашенко, Шванич, - специально для вас полковник передал, что если по истребителям сопровождения опять начнут стрелять, они дадут сдачи, и им ничего за это не будет. Неужели не можете отличить «камаль» от наших «латников»? У «кнехтов» изогнутое верхнее крыло, как у чайки. А у «верблюда», - прямое, и длиннее нижнего. Что, сложно?
- Сир, это сир лейтенант Новьют тогда начал кричать, что нас перехватывают «верблюды», - наябедничал Шванич, - И стрелять тоже первым начал он. Я только подхватил, а вот во что этот «кулацкий сын» начал лупить, даже и не знаю, сир. Он никого и увидеть-то не мог, сир.
- Мне пан офицер приказал! – воспротивился клевете Алекс, - Пан Новьют, подтвердите, не вы тогда рекли мне: «Алекс, на двенадцать часов впереди «верблюды»?!..
- Ничего я не говорил, хорош отмазываться... – мрачно проворчал Новьют, - А если и говорил, - у тебя на тыкве разве глаз нету? В бою еще не такая бывает путаница, надо же смотреть, куда садишь, и башкой думать иногда!
- Ой, уж пан-то знает, какого бывает в бою, - подколол Алекс, напоминая, что Новьюту еще не разу не приходилось отражать истребители. Сам Алекс до зачисления в полк отлетал год на четырехмоторном «Вайями», хвостовым стрелком, и сбил как минимум один палубный истребитель, отогнав еще с пяток, пока не получил ранение.
- Я столько всего знаю, что в твоей кулацкой репе и не уместится, лопнет с натуги - свысока заверил Новьют, - А в бою я бывал, в отличие от тебя, на двухместном «Грингорте» , где турель одна, и укрыться негде.
Это, как ни странно, была правда. Еще в учебной части Новьют совершал обычный плановый вылет, и вместе с пилотом инструктором заблудился на двухместном истребителе «Локк - Гингорт» к югу от Анариота, да так, что залетел в Харадское воздушное пространство. На их перехват вылетел всего один «ильсинур», почти в точности такой же двухместный истребитель, и экипажи обоих самолетов почти полчаса упражнялись в маневрах, норовя зайти в хвост, или «насадить» врага брюхом на турель. Ничего у них не вышло, боеприпасы кончились, и пришлось разлететься без результата, в знак прощания попахав крыльями друг другу. Пилот-инструктор подговорил Новьюта сообщить в штабе о воздушной победе, но точно так же поступил дома и пилот-харадец, так что боевой вылет им все равно не засчитали.
Новьют очень гордился этим столкновением, хотя, выпустив подряд три диска, в «ильсинур» не попал ни одной пулей.
Эольд нахмурился и суровым тоном прекратил разгорающуюся ругачку:
- Лукашенко, не имеет значение, что тебе сказал Новьют, если ты начал стрелять в нашего ведущего. Уж самолет Лермонтова-то вовсе не похож на истребитель. Шванич, - аналогично, смотри, во что бьешь. Новьют, будь любезен, попридержи нервы. Хотя бы до возвращения на базу. И вообще, все, – сосредоточитесь на задании, в конце-то концов...
Стрелки и бортрадист дружно сосредоточились, хотя делать всем было особенно нечего, - радиомолчание до момента атаки обрекало на безделье Новьюта, а стрелкам и вовсе суждено было большую часть времени играть роль пассажиров.
Через полчасика они и впрямь пронеслись над Тора-Муи, похожим расстеленную бычью шкуру с золотисто-желтыми каёмками пляжей, зелеными коврами пальмовых зарослей с небольшими проплешинами деревушек, молочно-белыми стенами форта и красноватыми ровными овалами аэродромов. Вблизи от пенистой белой кромки прибоя тоже было не счесть крохотных, похожих отсюда на тлю, лодочек рыбаков, - ранее утро, самое время... Истребители, короткие тупорылые «латники», появились, как всегда, неоткуда, - в этом состоял особый шик «Самого-Прекрасного-В-Мире-Клуба-Джентльменов» , - откуда-то со стороны солнца неожиданно появились две четко выстроенные группы, и, распадаясь в безупречном порядке над бомбардировщиками, стремительно заняли позиции вокруг. Два, один поближе, другой – подальше, прошлись прямо вровень с машиной Эольда, так, что он смог разглядеть даже отдельные заклепки на по-птичьи изогнутом верхнем крыле, отблески на тросах растяжек, черные стволы пулеметов на капоте, заклеенные сейчас бумажками, и даже болты креплений обтекателей шасси. Ближайший пилот, похожий в летных очках на стрекозу, помахал им с Доном рукой из своей открытой кабины, прежде чем вновь стремительно набрать высоту. Толстенькие, похожие на рыбацкие поплавки, тела истребителей с каплями дополнительных баков под фюзеляжами казались в небе инородными предметами, и впечатление только усиливала темно-зеленая камуфляжная раскраска фюзеляжа и верха обоих плоскостей. Истребители слегка обогнали бомбардировщики, затем, когда их ведущий удостоверился, что встретил тех, кого надо, заложили над ними широкий разворот, чтобы сравнятся в скорости. Эольд поймал себя на том, что улыбается, глядя на маневры этих проворных маленьких машин, - все-таки, с этими «клопами» спокойнее... Смотрелись «латники» в сравнении с величавыми «Овермастерами» несерьезно, даже потешно, однако «укусить» могли качественно, - батарея из двух синхронных и двух крыльевых пулеметов давала им некоторый перевес перед вооруженными всего тремя стволами «камалями».
- Ну вот, Шванич, все прошло отлично, а ты боялся, - насмешливо протянул Дон, но Эольд на него шикнул, и пилот умолк, сосредоточившись на полете.
После Тора-Муи они взяли курс на юго-юго запад, и больше часа шли над открытым Океаном, не встречая никого по пути. Ив Муан проложил маршрут исходя из возможности встречи с кораблями противника, в стороне от морских коммуникаций, чтобы никто не смог предупредить берег о предстающем масштабном налете. В итоге полсотни мощных военных самолетов пролетели над Харадскими внутренними водами почти незаметно...
«Почти», - потому, что именно в это время в сорока милях от побережья всплыла малая ударная подводная лодка «Наутилус» султанского Военно-Морского Флота, под командованием эфенди-капитана Хамзы-Ибн-Саида Арсланбея. Молодой эфенди вышел всего лишь в третий самостоятельный рейд, но ему повезло, в двадцати шести милях к западу от побережья Тора-Муи он атаковал конвой нордлингов, и все четыре имеющиеся на «Наутилусе» торпеды пошли на четыре же самоходные баржи с ценными грузами. Конвой «купцов» состоял всего из двух средних охотников, и хотя торпед больше не было, обстрел из сорокапятифунтовой носовой пушки дал хороший результат. Уже совсем скоро один корабль с бело-голубыми флагами потерял ход и загорелся, схлопотав по паре снарядов в надстройку и корму, а второй, - накренился и начал тонуть, пробитый насквозь и лишенный большого куска правого борта. Добить нордлингов, которые все еще держались на плаву, ему помешали летающие лодки противника, появившиеся на зов истошно орущих в эфире судовых радистов. Он успел погрузиться раньше, чем оба самолета начали сбрасывать бомбы, ушел из-под ударов, и смело мог записать на свой счет, по крайней мере, три баржи, и уж точно – одного охотника, получив в ответ лишь несколько пуль, поспешно всаженных стрелками лодок в надстройку. Это был великолепный результат, и сейчас, поднявшись на поверхность для пополнения запасов воздуха, эфенди был доволен собой как никогда.
Он стоял вместе со своими младшими офицерами на мостике, дышал свежим морским воздухом, и смотрел как матросы в коротких штанах и спасательных жилетах на голых мускулистых торсах заделывают каучуковым пластырем пробоины от пуль, как вдруг боцман, руководивший работой, остановился, отложил в сторону банку с черным гуммиарабиком, и громко крикнул: «Господин эфенди, воздух! Два румба справа от того облака, господин!»
Капитан поднял бинокль и посмотрел туда, куда указывал грязный от замазки палец моряка, без труда различая в небе самолеты. Много больших самолетов, бомбардировщиков «Мэтьюз», идущих на юго-юго запад. Первым делом он оценил высоту, на которой шел противник, и убедился, что ему он едва ли угрожает, - его «Наутилус» был слишком мал, чтобы быть обнаруженным с такой высоты. Потом кивнул штурману:
- Абу, просчитайте их курс, и, пока мы в надводном положении, дайте шифровкой сообщение в Диван Орты, наши координаты, высоту и направление этой группы. Сдается мне, они задумали что-то хитрое, хвала Всевышнему, что мы попались у них на пути... Вот, Эльдар-эбыйе, - обратился он к ближайшему офицеру, - А вы еще были недовольны, что мы так сильно отклонились от квадрата патрулирования... Теперь готовьте дырочку для «Золотой фиговой ветви», или как минимум – «Акульего Зуба». Они почти наверняка нацелились на базу... Мало что сорвали конвой, еще и поможем отразить налет.
- Дирбалак!.. – вздохнул офицер в ответ, взъерошив кудрявую бороду, - У меня сейчас младшая жена в Шахуме, вместе обоими сыновьями. А если тут и внезапный налет?! Сайтаный зиб, долбанные трусы, бросать бомбы на беззащитные города...
- Будто мы, когда топим безоружные суда, поступаем лучше, - хмыкнул третий офицер, вглядываясь в небо. Бомбардировщики выглядели красиво, хотя были и меньше, чем «Золотые Элефанты» VS-37 Султанских ВВС, но казались изящнее, мощнее и современнее.
- У тебя просто детей нет, Осама, - мрачно отрезал, нахмурившись, Арсланбей, - Вот ты и теоретизируешь, в точности, как твой родич, эфенди-адмирал Ладен, насчет запуска торпед «расческой»… Надеюсь, они получат душевный зиб эль хмар эб тиз , от ПВО флота...
- На все воля Всевышнего.
- Amen. Однако, давайте готовится к погружению... Рахматулла, вы чего там так долго? Всего же несколько дырочек .340-м калибром, а уже полчаса возитесь...
... Эольд все-таки уснул. Ему снился, как почти всегда, - дом. Старый, почерневший от времени замок на Роханском восточном пограничье, окруженный двойным дубовым частоколом с земляной прослойкой, сохраняемым исключительно по традиции. Он, старший сын в большом семействе, облазал его весь, от подвала до верхних шпилей наблюдательных башенок. Оббегал всю округу, сначала пешком и босиком, потом – в кожаных охотничьих сапогах с подковками, а позже – верхом на вороном жеребчике, отцовском подарке в честь совершеннолетия. Чистые, как вкрапленные в породу кристаллы кварца, горные озера, скалистые Дудяки, болотистые леса и гнилые трясины Хайновских Краин были для него почти тем же, что и домашняя горница... И сейчас Эольд слышал шум Шигиринской ярмарки, помнил запах дыма, свежих калачей, безобразно-веселый шум пищалок, веек и журалеек приезжих ярмарочных жонглеров, хороводы молодых парубков и пригожих дивчин... Помнил он и другие хороводы, на купальскую ночь, в канун Бельтайна, когда танцами дело не заканчивалось, а под утро, помятый, но счастливый после ночи с какой-нибудь Морысей или Катажиной, он возвращался домой и с дурацкой улыбкой на лице слушал гневные поучения матери и ловил понимающие, но беспомощные взгляды отца. Как все было просто, как все замечательно!
Уже потом Эольд начал замечать, что постепенно всего этого, - замка, усадьбы, окружающих хуторов, охоты и рыбалки, чистого горного воздуха, - ему начинает не хватать...
Долго он не мог понять, куда зовет его душа, и выезжая с отцовскими черкасами в ночную, на выгон лошадок в пойменные луга, смотрел в бескрайние просторы дуруханских степей на том берегу с какой-то глупой, беспредметной мечтательностью, - вот придет время и он... Что-то сделает. Что-то важное, большое, значимое...
Черкасы, особенно старый бывалый Тарас, все время подшучивали над молодым паничем, подливали пахнущей дымом ракии, и вели степенный разговор меж собой, жалуясь на сварливых жинок, непоседливых дочек и низкие цены на шерсть и овчину.
Когда одиннадцать лет назад он увидел у ворот слезающего с лошади поверенного, рослого стройного офицера-гондорца, бросившего на юнца чуточку надменный взгляд и быстро прошедшего в отцовский кабинет на верхнем этаже детинца, в душе его что-то перевернулось. И уже через месяц он принимал присягу в штабе Рушения Поспалитого, в низкой неприметной пристройке к Великокняжескому дворцу в Эдорасе.
Потом был учебный Корпус Войска Роханского, направление на учебу на курсах пилотов-бомбардиров, полеты на изящном, послушном каждому движению «тайгер моуте», утомительные кроссы по пересеченной местности, математика, тригонометрия, география и геодезия. Приходило понимание, каким маленьким был его родной Хайнов, и какие жестокие процессы терзали мир, какие жестокие ветра дули то в одну, то в другую сторону, способные смести, стереть с лица земли его крохотный мирок, в котором еще оставалась тогда часть его души...
И была война. Вылеты на «Добрынях», потом на «Грингорте», потом и на «Вайями». Сколько вылетов совершил Эольд? За эту войну – уже, кажется, более трехсот. И это не считая разведывательных и перегонных, которые не всегда зачисляли в боевой стаж. Сколько еще предстоит?
Эольд не знал. Понимал – что много, очень много, понимал, что небо еще и не думает его отпускать, понимал, что еще много бомб ждут, когда он отвезет их в Харад и сбросит на головы людям, которые даже не знали его имени. Но каждый раз, усаживаясь на своем боевом месте, чувствовал, что уже не понимает, какие силы заставляют его выполнять одни и те же рутинные движения. Взлет. Набор высоты. От одной маршрутной точки до другой – под ровное рычание двигателей, под свист воздуха в задней открытой турели, под мерный голос Зака, диктующего курс и высоту следующего поворота Дону... Эольду казалось, что сил у него больше не было, - такая усталость наваливалась на него в последнее время, но ни отпуска, ни отдых в увольнительных не помогали. Письма от родителей он почти не читал – просматривал, и всегда вежливо, под каким-нибудь туманно-служебным предлогом отклонял просьбы приехать на отпуск домой, отдыхая прямо на островах, в Порт-Лола.
Он ждал. Чего-то, сам не понимая чего именно, - то ли конца войны, которого не было видно даже в удаленной перспективе, то ли удачно пущенной пули или осколка зенитного снаряда, траектория которого пересеклась бы с его жизненным путем, безрадостным и бессмысленным. Он не без удовольствия ел и пил, купался в море и забавлялся в гамаке с Н` Тьиви или какой-нибудь другой шаловливой девчонкой, но легко бы отказался от всего, если бы пришла нужда. Что-то надо было менять, что-то шло не так... Может, дело в том, что ему не стоило покидать дом, стариков родителей, друзей и подруг? Может, стоит вернуться?! Но Эольд, в очередной раз, боялся. Боялся, что и там не найдет душе покоя, - а куда еще ему бежать?! Что если там давно пусто?..
..Его растолкал Дон, и протянул ему кружку с горячим чаем. Они ровно шли на автопилоте на высоте двадцати тысяч футов, и можно было попить чаю, не опасаясь расплескать его по всему салону. А нужда в этом была, и существенная, ибо, несмотря на обогрев в кабине было очень и очень прохладно, на колпаке снаружи появилась легкая изморозь, а Дон даже включил электрический обогрев комбинезона, провод от которого теперь тянулся с его пояса под приборный щиток. Весь экипаж молча пил чай, который согрел на своем месте Зак, пользуясь небольшим карманным кипятильником. Только Стефан Шванич в своей изолированной турели был вынужден подкрепляться кофе из термоса, куда он, по утверждениям Новьюта, регулярно подливал изрядную долю бренди.
- До цели примерно сорок минут, - нарушил тишину Зак, - Сейчас мы уже идем над Дальним Харадом, над провинцией Тимгон. В небе чисто, верблюдов и прочей скотины не видно, все «зашибись и ура»...
- Отчего не разбудили, когда пролетели море? – спросил Эольд, делая новый глубокий глоток, и глядя на желто-красную саванну внизу.
- Да как я увидел землю, так сразу и говорю: «Земля, мол!», а пан Дональд на меня и шикнет, типа, молчи, дурень, пана капитана разбудишь... – деловито пояснил Алекс.
- И впрямь, дурень, спал бы тоже, - протянул Шванич.
- Я на боевом посту, мне, в отличие от вашего заднего благородия, вперед надо бачить, а не кимарить, - обиженно заявил Алекс, хотел прибавить еще что-то, но замолк, сосредоточенно глядя перед собой.
Зак тщательно проверил по карте и хронометру курс, и подтвердил свой первоначальный прогноз, что до цели не больше сорока-пятидесяти минут. С ним никто не спорил, - Эольд снял колпачки с окуляра прицела, Новьют забрался в свою турель на откидное сиденье и поправил на голове наушники, Дон снял машину с автопилота и все сосредоточенно смотрели вперед, на ведущего. Напряжение внутри самолета росло с каждой минутой, которые тягостно ползли одна за одной...
- На три часа вижу море и порт, - наконец, рапортовал Алекс, - Группа пана Муана отделяется, эскорт перестраивается.
Эольд и сам уже видел, как бомбардировщики, идущие справа и выше, один за другим уходят вправо, заваливаясь на крыло и ложась в боевой разворот. Истребители также разделялись, - дюжина быстро набрала высоту и оказалась над группой Лермонтова, начиная заходить в поворот по широкой дуге, чтобы не отрываться от сопровождаемых, другая, также забираясь выше, устраивалась над группой Муана. Пока обе группы шли параллельным курсом, Муан держал направление, но уже через десять минут.. пять.. три... ведущий самолет отклонился от курса второй группы и ушел правее, в сторону порта.
- Еще десять минут, и боевое построение, - сообщил Зак, - Сейчас начнется.
Дон кивнул, напряженно сжав рога штурвала и наморщив лоб, неотрывно глядя на силуэт «овермастера», идущего впереди...
- Сир капитан! Вспышка справа на шестнадцать часов, угол тридцать! – вдруг прокричал Шванич, - Еще, еще! Разрывы по курсу первой группы, сир.
Эольд обернулся, оторвавшись от прицела, который заканчивал настраивать. Он повернул голову, глядя на перестраивающиеся в колонну самолеты первой группы, и сразу же разглядел черно-серые облачка мощных разрывов на пути самолетов и прямо между ними. Грохот разрывов почти не просачивался сквозь шум моторов и задвинутый колпак, но опыт подсказывал ему, что снаряды мощные, не вполне обычные...
Группа Муана шла под обстрелом. И огонь на ней сосредоточили сразу несколько батарей мощных зениток, - скорее всего, тридцатишестифунтовых, калибра 3,3 дюйма или больше, с железнодорожных или стационарных тяжелых платформ. Единый, прямо на подходе, еще до перестроения... Еще до снижения! Похоже, что противник узнал об угрозе загодя и радикально усилил ПВО, за счет какого-то важного резерва.
Но Ив Муан, видно, твердо верил, что над самим городом его не ждут, и продолжал переть без маневров, стремясь не терять горизонтальную скорость и скорее выйти из опасной зоны. Ведь он уже на подходе к городу, где огонь зениток и впрямь слабеет...
В какой-то момент Эольду показалось, что полковнику удастся задуманное, и он сможет снизится для сброса бомб, а потом уйти на безопасную высоту, как вдруг самолет ведущего нелепо дернулся в полете, подпрыгнув, как козел, и разом исчез в вспышке огненно-оранжевого взрыва... Идущий следом за ним бомбардировщик едва успел увернуться от россыпи обломков, мелких и крупных, в которую прямое попадание тяжелого снаряда превратило машину Муана, перемешав искореженный металл, древесину, сталь и кровавые останки тел полковника и членов его экипажа...
Ведомые полковника, не смущаясь, немедленно освободились от груза, и рассыпались в сложной свистопляске контрзенитных маневров, стараясь забираться все выше и выше. Но огонь был по прежнему сильным, вспышки расцветали четкими сериями точно у них перед носами, и Эольд почти зримо представлял себе, как ниппели врезаются в обшивку самолетов, пробивая её и кроша все на своем пути... Еще один самолет загорелся, из него один за другим выпадали, набухая, купола парашютов, но разрывы легли совсем рядом, и парашюты, сдувшись, понеслись вниз вслед за темными комочками, в тщетной надежде сжавшимися телами...
- Боевое построение, - послышалась в наушниках команда Лермонтова, - Черт меня дери, мы вне зоны обстрела, так что, дери вашу мать, построение в колонну и идем на цель! Готовность семь минут, курс – ноль девяносто, высота двадцать! И если у кого-то очко играет, - попридержите. Как поняли!
- Вас понял, - ответил Эольд, переключившись на волну эскадрильи. Дон, бледный как мел, чуть завалил самолет на левые плоскости, разворачиваясь следом за ведущим, и качнувшись вперед, Эольд вгляделся через плечо Лукашенко на далекую землю. Цели он не видел, но это было не главное, - он искал главный ориентир, широкую блестящую ленту реки. Увидел он её не сразу, только через пару минут, как раз, когда Шванич закричал в ларингофон:
- Сир, истребители, сзади сверху на 45 градусов! Истребители, сир!
Эольд, не крутя головой, быстро осмотрелся, и убедился, что эскорт, их дюжина «латников, и впрямь разворачивается в полупетле, чтобы в лобовой атаке встретить нападающих...
- Первый второму, истребители сзади, разворачиваются на боевой заход, - скороговоркой проорал Новьют в микрофон, разворачивая турель назад.
- Вас понял, второй, - Лермонтов стремительно принимал решения, - Всем, отставить боевой заход, построение, - клин уступом вправо, «маленькие», мы под атакой, срочно нужна помощь!
- Вас поняли, «аисты», - сквозь бьющий навстречу воздух голос командира звена истребителей звучал глухо и невнятно, - Атакуем их, держитесь...
Новьют в своем остекленном колпаке отлично видел, как три тройки «Камалей» в пятнисто-шоколадной леопардовой окраске пронеслись над звеном бомбардировщиков, и развернувшись в быстром «зум-зуме», нацелились в хвост последнему в построении «овермастеру». Казалось, «латники» легко их перехватят, - сосредоточенные только на бомбардировщиках, пилоты «Камалей» могли даже и не заметить чуть оторвавшиеся истребители. Группа уже почти закончила перестроение, когда «камали» подошли на прицельную дистанцию, и посыпались трассирующие пули, - с обеих турелей задней полусферы крайнего бомбардировщика, и от ярких всполохов пулеметных выхлопов на капотах истребителей. Хвостовой стрелок бомбардировщика оказался молодцом, - один из «Камалей» тут же упал на правые плоскости, кувыркнулся вперед и свалился в штопор, - похоже, что его пилот получил пулю в голову... Остальные истребители умело уклонялись и сыпали пулями по громаде «аиста», с которого шлейфом полетели куски обшивки фюзеляжа... В этот момент над «камалями» пронеслись «латники», сверкнув солнечными бликами на полированных обтекателях шасси, и стремясь зайти в хвосты противникам, упали вниз, сбрасывая обороты. Но, откуда ни возьмись, следом с еще большей высоты ринулись новые «камали», одно звено. Потом другое... Почти сразу же вниз понеслись два дымящихся и горящих самолета – «латник» и «камаль», и уже в следующую секунду эскорт второй группы был плотно скован массой истребителей и втянут в безумную «собачью свалку».
Готовящиеся к атаке «латники» влетели в порядки «камалей», с ходу поливая их струями трассеров, но новые волны прикрывающих атакующую группу «камалей» тут же ударили по ним сверху и пронеслись мимо. Часть «кнехтов» прекратила обстрел атакующих бомбардировщики харадцев, и устремилась следом за новыми, два или три «латника» сразу и вспыхнули – атака сверху, с самой большой и уязвимой проекции, закончилась трагически для их пилотов, двигателей и бензобаков. К счастью для группы Лермонтова, атакующие их истребители также переключились на эскорт, не удержавшись от соблазна сесть на хвосты улетающих врагов, и упали на малые высоты следом за «латниками»…
Новьют вытащил из чехла бинокль и припал к окулярам, вглядываясь в отблескивающие лаком на солнце юркие тушки истребителей, мельтешащих внизу. «Латники» попали в серьезную передрягу, но держались достойно, - стремительно маневрируя, они все-таки сбросили с хвостов преследователей, сошлись с «камалями» в лобовой, не без успеха пользуясь перевесом в огневой мощи, и когда истребители разлетелись, несколько «камалей», оставляя за собой шлейф черного дыма, пошли на снижение. Два истребителя, поливая друг друга пулями, так и не свернули, и столкнулись в воздухе, в яркой вспышке перемешивая тела пилотов и металл машин. Видимо, оба летчика были уже ранены, и просто не могли отвернуть… «Латникам» и помимо этого досталось, но их потери оказались меньше – в первую очередь за счет того, что они не переставали держать построение. Однако, при перевесе харадцев, вечно это продолжаться не могло, - и атакованные с двух сторон истребители вынуждены были разбиться на пары и тройки, в напряженной свистопляске оборонительных «хороводов» отбиваясь от противника. Самолеты были очень схожи – полуторапланы, с двигателями близкой мощности, «камали» имели небольшой перевес в скорости пикирования за счет массы, однако нагруженные запасными баками «латники» по весу отличались мало, обе машины были похоже вооружены, и те, и те имели отличную маневренность. Вскоре все стали сами за себя, и за каждым «латником», огрызаясь синхронными пулеметами, неслось минимум трое харадцев, норовя зайти сверху сзади и целя в пилота.
Два истребителя, сначала – «латник», оставляющий за собой серебристый шлейф бензина из пробитого бака, затем пятнистый «камаль» - пронеслись прямо над машиной Эольда, не обращая на неё ни малейшего внимания и поглощенные преследованием, каждый в своей роли. Новьют дал очередь по «камалю», целясь с упреждением по принципу «стреляй и молись», но, кажется, промазал, как и стрелок-радист Лермонтова, выпустивший очередь по тому же принципу, и оба самолета скрылись из виду.
- Меняем курс, 296, высота десять, - внезапно скомандовал Лермонтов, - Идем на запасную цель, отрываемся. Кто бомбы сбросит, - будет иметь дело со мной, а я вам не харадцы... Держим строй, сукины дети!!..
Дон стремительно бросил машину креном вниз, отклоняясь следом за ведущим, да так резко, что все в самолете почувствовали на несколько мгновений невесомость. Лермонтов уходил на малые высоты и резко менял курс с двойным умыслом, - там, под облаками, их не сразу нащупают истребители, если оторвутся от эскорта, и там они на некоторое время окажутся вне области, на которую обычно настраивают тяжелые зенитки. На десяти тысячах Дон не без труда выровнял машину, - скорость они в снижении набрали изрядную, и пошел в положенных пятидесяти ярдах справа и снизу от Лермонтова. Другие пилоты справились не так хорошо, и прошло не меньше трех минут, пока группа не выстроила ровную этажерку.
В этот момент сержант Шванич, сидя на коленях над своим пулеметом, увидел какие-то тени, несущиеся над землей, над красноватой саванной и редкими белесыми перелесками. Разглядеть врага аж с четырех тысяч футов высоты он смог благодаря тому, что самолеты, преследующие их, были окрашены в необычный черно-серый грязноватый камуфляж, который хорошо было видно на светлом фоне поверхности... Шванич схватил бинокль, прильнул к окулярам и похолодел.
- Сир капитан, - убитым голосом начал он, - Нас преследуют «ифриты», высота примерно шесть тысяч, не меньше десятка. Быстро набирают высоту, сир...
Эольд чуть не охнул. «Ифриты», тяжелые ночные истребители... Почти бесполезные днем, когда «аисты» и «Вайями» шли с сильным сопровождением, ночью они творили в порядках бомбардировщиков настоящие побоища. Скорости этим изящным, похожим на воронов, двухместным машинам хватало, чтобы без особого труда догонять «Овермастеры» и «Вайями» на рабочих высотах, а вооружения – для уничтожения любого самолета с первого удачного захода. Раньше оно состояло из трех пулеметов в передней части фюзеляжа, и спаренного пулемета в турели стрелка-радиста, но с недавних пор появилась модификация с автоматической пушкой стрелявшей полуторафунтовыми фугасными снарядами. Одного такого снаряда, как быстро выяснилось, было за глаза достаточно, чтобы оторвать хвост у «овермастера» или отстрелить верхнюю плоскость у «Вайями». «Ифриты» живо приобрели мрачную репутацию, но их появление днем было явным жестом отчаяния, который сложно было предугадать. Против «латников» они были беспомощны, но в том-то и состояла соль ситуации, что сейчас бомбардировщики шли одни, «латники» остались далеко позади...
Эольд бегло доложил Лермонтову о новой опасности, и, надо отдать любовичу должное, он отреагировал весьма адекватно.
- Строй не ломать, собираемся поближе друг к другу, поддерживаем огнем тех, кто подвергнется атаке. Бьем издалека, не даваем им приблизится. Их пушки имеют всего по четыре снаряда в магазине, и за один заход им не попасть. Если мы не позволим им спокойно подойти... Патроны экономим. С курса не сбиваемся... Выполнять!
Уже в третий раз перестраиваясь, они держали плотный «круг», не круг, конечно, а скорее – десятигранник, держась как можно ближе друг к дружке. Уйти от «ифритов» было нереально, - слишком велика разница в скорости, но, когда ведущий черных самолетов начал боевой заход, его встретили слаженным и точным огнем, заставив уклонится вправо. Второй номер эскадрильи истребителей не испугался, и прямо сквозь трассеры ринулся к ближайшему самолету... В него садили почти все, в том числе и Шванич из своей спарки, но даже с покрытыми пробоинами плоскостями харадец не остановился и с пятидесяти ярдов дал очередь, выпустив весь магазин в цель. Попал он всего один раз, и тут же, окутавшись дымным облаком, упал вниз, но этого хватило, - «овермастеру» оторвало верхнее правое крыло, свернуло моторную гондолу так, что винт, будто фреза, врезался в корпус, и на глазах звена самолет распался на крупные обломки... Героический харадрим сразу не упал, а сделал под группой противников еще один заход, на две машины не долетев до Эольда. Всю дорогу стрелок-летнаб в его задней турели лупил по брюхам бомбардировщиков, и, таки, зажег еще одну машину... После этого пилот истребителя, наверняка раненый, решил, видимо, что большего на горящем самолете все равно не сделаешь, и выпрыгнул, отведя теряющую скорость машину в сторонку.
Но на него уже никто не смотрел, - оставшиеся «ифриты» яростно атаковали эскадрилью, заходя снизу и в хвосты, целясь в брюхо... Но, казалось, на сегодня удача отвернулась от них, хвостовые стрелки бомбардировщиков отражали каждую атаку, всаживая все новые и новые пули в многострадальные фюзеляжи противника. Несколько тяжелых снарядов прошли довольно близко от цели, и немало пуль попало в бомбардировщики с задних турелей, однако крушения самолетов это не вызывало, даже подожженный первым удачным заходом «Овермастер» экипажу удалось потушить. Когда все уже слегка успокоились, «ифриты» решились на новый, неожиданный и рискованный вариант атаки, - быстро набрали высоту, оставшись позади, а затем в крутом пикировании зашли сверху сзади. Это было самоубийственно потому, что сверху «Овермастеры» были защищены лучше всего, строенной установкой Стокса-Эдраэля на турели кругового обстрела. И неудивительно, что навстречу им ударили просто-таки струи красных трассеров, нацеленные вовремя и с нужным упреждением... Однако скорость, которую «ифриты» набрали в пикировании, на этот раз позволила им даже несмотря на многочисленные попадания, прорваться к цели...
Гэри Новьют великолепно видел несущийся прямо на него самолет противника – шасси без обтекателей, серебристый круг, омываемый трехлопастным стальным винтом, мутно видное через него и лобовое стекло лицо пилота, и, конечно, страшное дуло пушки, торчащее из подфюзеляжного блистера... Вот из него вырвалось пламя, заставляя весь самолет подпрыгнуть, еще раз, и еще... Снаряды, оставляя дымный след, пролетали мимо, было слишком далеко, однако летнаб в задней кабине уже выбрасывал пустую пачку и вставлял новую, Гэри успел разглядеть, как угловатая стальная рамка оторвалась от лючка на брюхе истребителя и, крутясь, полетела вниз... Он понимал, что еще немножко, и враг наверняка попадет. Истребитель уже подошел на нужную дистанцию, пилот видел Гэри в стеклянном колпаке, он целился, накрывая мушкой кольцевого прицела горб за кабиной пилота...
«Ну, уж нет!!!» - неожиданно из состояния беспомощности Гэри выдернула неизвестно откуда нахлынувшая злость, - «Ну уж нет, мать твою чернозадую!!!» Он ухватился за рычаги сильнее, утопил гашетку, пуская навстречу врагу три струи красных молний-трассеров, и целясь чуть ниже и чуть впереди врага, совместил трассеры с его хищно вытянутым черным носом, ударив по винту, по пушке, по капоту и по лобовому стеклу, прямо в почти невидимое, но ненавистное лицо пилота. «Ну, уж нет, сука, лови таблетку, дери твою!» - глядя, как его пули разнесли ветрозащитный козырек истребителя, как винт его внезапно остановился, из-под капота полыхнуло, а голова летчика беспомощно упала набок, Гэри не переставал повторять эту фразу сквозь зубы, как заклинание, пересыпая самыми страшными ругательствами, какие знал...
И так до тех пор, пока не сообразил, что повторяет их вслух, и слышат их мало, что все члены экипажа, так еще и бортстрелки других машин...
Эта отчаянная атака внесла настоящее опустошение в ряды истребителей. После неё дымный шлейф не оставлял за собой только один самолет, - и тот, выйдя из зоны обстрела, едва «ковылял», разбрызгивая бензин, а за ним на проводе болтался один из подкрыльевых прожекторов, сбитый пулями с крепления. Остальным повезло меньше – шесть машин загорелись, две тут же и взорвались, в том числе и обстрелянный Новьютом, а остальные, теряя на лету детали, направились в сторону, на вынужденную посадку. Два относительно уцелевших не рискнули повторить нападение, и легли на возвратный курс.
Но и бомбардировщикам тоже крепко досталось. Тяжелые снаряды нашли в строю еще три цели, превратив и машины, и их экипажи в скопление бесформенных ошметков. Вдобавок все истребители, даже горящие, прошлись по построению из турельных пулеметов, ранив и убив несколько человек и повредив самолеты, к счастью, не существенно...
Лермонтов, поняв, что атака закончилась, отдал приказ оставшимся одиннадцати самолетам перестроится клином, и идти за ним.
- Вот интересно, друзья, - счастливый от сознания, что остался жив, светским тоном вопросил Дон, - В куда, собственно, мы с вами так упорно летим? Насколько я понимаю, господин Торингз, мы пролетели уже не только основную цель... Но и резервную, и резервную резервной, и так далее. Где мы вообще, не просветите нас, - ну, если выпадет свободная минутка?
- Видите ли, господин Хартман, - вторя ему, ответил Зак, - В чем-то вы правы... Наше местоположение мне, скажем так, не очевидно. Но, замечу – судя по словам господина Шванича, бензин с нас не льется, а это значит, что жить мы будем, как изволил, как-то, выразится господин Лукашенко, «плохо, но недолго», надо лишь придумать, куда выбросить бомбы, а потом можно и отправляться тихонечко... до дому, до хаты. Думаю, что наш ведущий, небезызвестный вам господин Лермонтов, как раз озабочен поисками достойной цели для белого фосфора и фугасов, которые у нас еще остались в брюшках. Что скажет господин Новьют по поводу?
- Я только что сбил истребитель! А? Каково, черт подери?! – выдохнул Новьют.
- Ясно. По поводу – ничего. Кстати, Гэри, а что это на меня с твоего боевого поста такое капает? Желтое? Шутка, Гэри, шутка! Ты молоток.
- Да, я тоже видел, - поддержал Алекс, - с первым вас, пан Новьют!
- Эх, дери меня семь чертей поперек... - только и выдавил Гэри.
- А что скажет сир командор, капитан Эольд Чифуик? – спросил Дон, глядя на задумчивого Эольда, который напряженно смотрел вперед.
- Скажу, что чертовски хочу все это закончить. И мне уже практически наплевать, как именно. Важно – чтобы поскорее. Первый второму! – Эольд переключился на рацию, - Первый, второму ответь! Какие планы на нынешний вечер, как поняли?
- Второй, держись курса, в шестнадцати милях к северу деревня. Обозначена на карте, как крупная, значит, разведка замечала там войска. Всем, курс... Ноль шестьдесят два, высота, - три с половиной, боевой порядок, заходим на бомбометание... Заходим на бомбометание, как поняли?
Эольд почувствовал злость. Вылет сорвался, потеряны машины, погибли люди, цели не достигнуты. А отвечать за это будут, судя по всему, какие-то безвестные жители какой-то непонятной деревни...
- Первый, ты уверен, что не лучше будет сбросить все прямо тут? – не удержавшись, спросил он, глянув вниз. Там ничего не было, только грунтовая дорога чуть северней их курса, на первый взгляд – пустая.
- Уверен, Чифуик, - резко ответил Лермонтов, - Мы должны отомстить. За Ива. За всех. За всю эту бойню. «Пришли мы к вам с огнем и сталью, и жатву снимем до заката...» - процитировал он из Глессера, - Это приказ.
Дон молча выправил машину, так чтобы идти в хвосте и справа от Лермонтова, давая начало перестроению группы в клин. Другие машины разошлись в стороны, ориентируясь на ведущего, и построились правильным треугольником, как всегда, когда надо накрыть небольшую, но площадную цель. Эольд сжал зубы. Их фугасов хватило бы, чтобы разнести тот же Хайнов в щепки. А белого фосфора – чтобы от щепок не осталось даже пепла... Термитные «конфетки» будут падать уже в кипящее море огня, но, без сомнения, внесут свою лепту. Непонятно, правда, во что именно, но внесут...
- Вижу эту деревню, - заметил Алекс через пять минут, - Далеко, но вроде, маленькая деревня-то... Не село даже. Церкви не видно...
- Какая тут церковь, дурень, тут же Тимгон, тут голозадые нигроу живут, - резко одернул его Новьют, - Сир, может удастся отговорить его, а? Ну, нахрен бомбить эту деревню, скажите мне на милость?! Какие там могут быть объекты?! Может, лучше корабли над морем поискать, или чего-нибудь еще в этом роде?! Что они нам сделали-то?!
Эольд молчал, достал бинокль и посмотрел вперед, толкнув Алекса, чтобы он не заслонял обзор.
Деревня лежала недалеко от границы густых лесов, на желтом пяточке голой песчанистой земли. Кучка хижин вокруг площади, на которой виднелось даже отсюда скопление народу, - в явно гражданских одеждах, каких-то белых балахонах. Тряска и увеличение бинокля не позволяли разглядеть, что там творилось, - то ли торг, то ли праздник, но людей было очень много. У некоторых были в руках длинные жерди, или копья, или весла... Виднелись быки и коровы, кучки детишек, бегающих по детскому обыкновению, без всякой цели взад-вперед. Пыльный грузовик с бурой деревянной кабиной, в кузове что-то белое, какие-то свертки. Люди не разбегались. На приближающуюся группу самолетов смотрели без опаски, никуда и не думая спасаться, только указывали руками и спокойно обсуждали диковину...
- Лермонтов, не дури, - вдруг резко сказал Эольд, - Ты что, не видишь, что они насквозь мирные?! Тебе так хочется кого-нибудь убить?!
Лермонтов мог бы оставить вопрос и без комментария, однако после короткой паузы в наушниках раздался его голос.
- Обращайся по позывному, и не засирай эфир! – какое то время он молчал, а потом непоследовательно выдал, - Нам надо их убить, Чифуик. Потому, что они рано или поздно, будут убивать нас. Эти люди тут живут, в Тимгоне, и отсюда набирают маатуцкие части, «львиных охотников». Видишь, там грузовик стоит, а? Откуда в такой дыре может быть грузовик?! Черт, это и есть «львиные охотники»! – голос Лермонтова был дурным, но ясным, - Всем. Заходим на бомбометание, мы над целью. Кто не сбросит бомбы, того я вызываю. Понятен расклад?! Я буду наблюдать. И не думайте что вы умнее всех. Вперед! За Ива! За ребят!
Дон посмотрел на Эольда. Тот кивнул ему, и пилот энергичным рывком штурвала выскочил из формации, направив машину на окраину села и быстро выравнивая.
- Черт, второй, держись ведущего! – рявкнул Лермонтов, но Эольд щелкнул тумблером и переключился на внутреннюю связь.
- Я вон в тот овражек направлю, - бросил Дон спокойным тоном, - лады?
- Конечно, лады... – устало ответил Эольд, пригнувшись к прицелу, и дождавшись, когда помянутый овражек окажется в перекрестье двух линий, прямой и параболы, утопил клавишу сброса бомб... Это было просто – у него было время настроить прицел, скорость была постоянной, а самолет шел ровно и размеренно по прямой, не опасаясь зениток…
Они оказались одиноки в нежелании бомбить деревню. Все остальные девять самолетов прошли следом за Лермонтовым, явно не считая гибель жителей харадской глубинки достойным поводом рисковать здоровьем на дуэли.
Первые бомбы, сброшенные Эольдом, взорвались на краю оврага, подняв столбы красноватой пыли, остальные легли точно на его дно.
Бомбы Лермонтова легли тоже кучно – они накрыли окраинные домики, последние в деревне по курсу группы. Шесть двусотпятидестифунтовых бомб разметали лачуги, сараи, людей, кошек и кур во все стороны, размолов предварительно в мелкую труху и подняв черно-красные дымные облака...
Настоящий же кошмар внизу начался после сброса ведомыми двадцати семисотфунтовых бомб-баков с белым фосфором.
Горело все.
Горела земля, горело дерево, пылали и корчились в предсмертных муках фигурки людей, горели, с неслышным отсюда страдальческим ревом носясь по горящей земле, коровы, овцы и волы... Грузовик, площадь, все окрестные строения – все исчезло в одной большой вспышке, одна за другой растворялись в огненном облаке лачуги, и термитные бомбы, выпавшие из кассет четырех оставшихся самолетов, загорались прямо в воздухе над тем, что было деревней, и уже на лету разбрасывали снопы искр во все стороны...
Когда последний самолет пронесся над окраиной дорогой, избавившись от нагрузки, деревни уже не было. И не осталось ни единого живого человека, из тех, что еще несколько минут назад удивленно показывал на бомбардировщики пальцем, и лишь с неосознанным беспокойством думая, к чему бы большие самолеты залетели в такую глушь...
- Прости меня, всеблагой господи... – протянул Алекс, пытаясь посмотреть назад. Все остальные молчали, только в наушниках слышно было, как Шванича в задней турели шумно рвет. Наконец Дон нарушил тишину.
- Господа, я полагаю, что Эольд, как офицер и дворянин, взял на себя ответственность за наш общий отказ от участия в массовом человекоубийстве. Но, друзья... Я вот тоже, - дворянин, и если ... если Эольду не повезет с нашим ведущим бомбардиром, я хотел бы попросить его об одолжении, - позвольте, сир капитан, я вызову его следующим...
- Позволю. Впрочем, если честно, мне глубоко наплевать на Лермонтова, и еще сильнее станет после того, как мне ... не повезет. А вот тебя жалко. – Эольд вздохнул, - Как думаете, сколько там было народу?
- Человек с двести, - уверенно ответил Алекс, - включая баб и детишек. А вы случайно не барон, пан Эольд?
- Нет, а что? Отец у меня из разбогатевших путных бояр, а мать, - из застянковой шляхты.
- Да просто спрашиваю, пан капитан. Если бы вы были бароном, то могли бы меня возвести в столбовые, я бы быстренько герб придумал и вызвал бы этого Лермонтова. А там, с божьей-то помощью, глядишь, и...
- Оставили эту тему, - устало вздохнул Эольд. Он, по сути, в сегодняшнем налете и не участвовал, вопреки обыкновению не разрабатывал курс к цели, не указывал Дону маневры, и даже не отдавал команды стрелкам, однако устал так, будто работал один из всего экипажа. Он отстраненно подумал, что Новьюта по прибытию следует представить с Летной Доблести, хотя бы второй степени, да и Шванича неплохо бы, хотя бы к серебряной пекторали за меткую стрельбу. Тем более, что раз Муан погиб, его временно будет замещать довольно-таки слабовольный гном Бафур, который наверняка выполнит все пожелания выживших летчиков. К слову сказать, если Лермонтову и впрямь дадут майора, как он хвастался, то он вполне может стать замкомполка вместо погибшего же вместе с Муаном майора Шэкли. Хе-хе, в неловкое же положение поставит Эольд начальство, если Лермонтов и впрямь его вызовет, да и схлопочет пулю... Хотя, - пустое все это. Ждать осталось недолго...
- Шванич, проблевался? – спросил он вслух.
- Так точно, сир капитан, - выдохнул Шванич, - пакетики кончились, сир, простите, пришлось наружу, и немного попало на хвостовое оперение. Виноват, сир, исправлюсь, сир...
- Ничего страшного, - Эольд представил себе, как все это прокомментируют на базе, но сдержался, - Чего это тебя так проняло?
- Сир, посмотрел в бинокль, на площадь в деревне, сир... Прошу прощения, сир...
- Отставить просить прощения, - не сдержал грустную улыбку Эольд, - Лады, курс на базу, как я понимаю... Но все смотрят по сторонам. Есть еще полевые аэродромы. Есть еще двухмоторные тяжелые истребители, которые могут поднять по тревоге. А на побережье могут быть гидропланы. И катапультные истребители. И крейсера ПВО. И еще полно всякой мерзости. Поэтому – не расслабляемся. Мы еще не прилетели. Еще не выжили.
Тем не менее, полет прошел без всяких опасных приключений. Конечно, самолеты группы словили немало пуль, и не все шли так ровно и красиво, как в начале, однако опытные экипажи сделали все, что было в их силах, чтобы сохранить машины на ходу, - что-то подлатали прямо в полете, что-то отключили, чтоб не мешалось, и так далее. Такого рода ремонтные работы на лету были делом совершенно нормальным, и никого не смущали. Ни бомбардировщиков первой группы, ни «латников» они по дороге не встречали, однако это вовсе не значило, что все они погибли или попали в плен, - после боя, получив разной тяжести повреждения, экипажи, как обычно, выбирали кратчайший курс до ближайшего аэродрома, а некоторые – и вовсе приводнялись, чтобы их могли спасти летающие лодки флота. Радиообмена не велось, Лермонтов вполне резонно считал, что харадцы уже подняли самолеты радиоразведки и немедленно запеленгуют координаты, курс и высоту взывающих в эфир бомбардировщиков. Над морем это, в общем, и не опасно, а пока группа шла над харадской территорией, на неё вполне могли навести силы перехвата. Поэтому, когда из-за головы Лукашенко показалось море за белой каёмкой прибойной волны, все вздохнули спокойнее...
Вначале Михайло опасался, что часть самолетов не дотянет до базы, но уже через час полета выяснилось, что ничего страшного нет, и они отклонились от прежнего курса на Тора-Муи, направляясь домой. Одиннадцать бомбардировщиков возвращались домой без славы, без красивых снимков горящих целей и везли на бортах в общей сложности семь убитых и девять человек с ранами разной степени тяжести, однако, все в экипажах испытывали только радость. В конце концов, - одиннадцать из пятнадцати, это не так уж и дурно, особенно учитывая количество нападающих. Враг по самой скромной оценке потерял полдюжины истребителей, в том числе и минимум три взорвавшихся «ифрита», а скорее и того больше, - в общем, вполне достойный результат для дневного вылета, о котором противник, судя по всему, знал, и к которому готовился.
Приземлялись в строгой очередности, стараясь посадить в первую очередь те экипажи, где было больше тяжелораненых. К выруливающим на запасную полосу самолетам устремлялись фургоны санитарной роты, ненужные, но обязательные по инструкции пожарные машины, и бойцы рот наземного обслуживания, желавшие поскорее узнать, в порядке ли их друзья из экипажей. У команды Эольда потерь не было, не считая Шванича, с желудком которого случилось нечто неприятное, и их посадили одними из последних. Когда Дон вырулил на стояночную площадку и заблокировал шасси, все сидели неподвижно, ожидая полной остановки винтов и ощущая навалившееся тяжкое облегчение...
Еще один вылет. Они живы. Они победили...
Наконец, Эольд откинул колпак, впустив в салон обжигающий нагретый воздух, отстегнул парашют, и, разминая затекшие члены, подтянулся к краю. Свесил ноги вниз, и не дожидаясь, когда солдаты из наземной команды подкатят стремянку, спрыгнул сначала на моторную гондолу, оттуда, - на нижнюю плоскость, остерегаясь ступать на элерон, и оттуда, - на благодатную красную землю милого сердцу острова...
- Сир, - уорент-офицер Нэрри, полноватый гном, командующий взводом технического обслуживания его самолета, возник откуда-то из-под крыла и отдал честь, протягивая мокрое полотенце и бутыль с водой, - Как все прошло, сир?
- Все хорошо, Нэрри, - вздохнул Эольд, - Мы целы. Объекты тоже, правда... Нас перехватили на подходе. Потеряли экипажи Кройтона, Эррейры, Радима и Адельберта. Крепко влепили... Новьют сбил истребитель, Шванич сильно повредил один и отбил три атаки. Все целое, как видишь, нам здорово повезло... Что интересного у вас тут, на земле?
Нэрри с недоверием глянул на пробитые пулями плоскости, но комментировать не стал, и степенно начал излагать.
Во время их вылета харадцы совершили налет на гавань Тора-Муи, и на втором заходе вышли к Порт-Лола, сбросив на него оставшиеся бомбы. Видимо, с севера в воды Архипелага вошло три или четыре небольших эскортных авианосца, и выпустили четыре дюжины пикировщиков. Но удар вышел смазанным, ибо рыбаки предупредили командование RN в форте Гэдэмайн, и все корабли вышли из гавани еще до бомбежки. Тем не менее, пикировщики атаковали порт, повредив пирсы, уничтожив лодки и катера горожан, а также разбомбив один из прикрывающих гавань зенитных фортов. Потом за них взялись все наличные воздушные силы, и летающие лодки, и истребители, и «грингорты», - так что вскоре действовавшим без прикрытия харадцам только и оставалось, что уносить ноги. Где-то на юге они сели на свои посудины и свалили. Наши потери – полдюжины убитых в форте, несколько человек горожан в порту, и с два десятка моряков с траулеров и сухогрузов, что вышли в море, считаются пропавшими без вести – обратно вернулись не все. В Порт-Лола пострадавших нет, бомбы повредили одну из стоящих там канонерок, но несильно. Харадцы потеряли семь пикировщиков, из них один – над Порт-Лола. Вот такие дела... А еще ходят смутные слухи, что недавний конвой с продовольствием и медикаментами, который все так ждали, перехватили харадские субмарины, по крайней мере, так сказал лейтенант Шоггот, который со своими подчиненными летал на летающей лодке в Тора-Муи за мылом и дустом. Он, якобы, видел у причала два малых охотника. Один из которых набрал воды по самое не хочу, а другой – был черный, как огарок. Это все, что осталось от охранения конвоя... Что ж, значит, - еще минимум неделю с хлебом и мясом будет напряженка... Шоггот, выполняя плановый полет, нечаянно ввязался в бой с пикировщиками, и стрелок с его летающей лодки сумел сбить один. За это Шоггота наверняка произведут в капитаны, а стрелка ждет медаль «За Отвагу», и это, - по меньшей мере.
Пока Эольд всему этому внимал, дивясь, насколько судьба харадского налета оказалась похожа на происходящий в то же время налет «Овермастеров», члены его экипажа выбрались из машины и расположились вокруг него, будто дружная семья, - Дон присел на плоскость рядышком и закурил, Зак улегся прямо на землю и отхлебывал виски из фляжки. Новьют со стрелками скромно стояли и с усталыми минами разглядывали песок под ногами... Эольд украдкой оглядел их всех, в душе ликуя, что никого из друзей не увозил сейчас фургон с красными крестами, всего в бинтах и трубках капельниц. Да. Это, - хвала Единому...
Мимо прошел Лермонтов, не снимая комбинезона и парашютной системы, которая болталась сейчас у него под ногами. Остановился, оглядел Эольда и его экипаж, подумал, и стянул с левой руки подбитую мехом кожаную перчатку.
Эольд легко поймал её на лету и задумчиво покрутил в руках, глядя капитану в глаза.
- Сегодня же. – Отрезал Лермонтов, - Ты знаешь. Что выбираешь? Слыхал, вы в Рохляндии сильны на саблях, не желаешь узнать, как это делают у нас в Любиче?
- Лучше пистолеты, Михайло. Иначе скажут, что я тебя испугался. Тебя и твоей репутации... – Эольд безразлично посмотрел на Лермонтова, - Да и сабли у меня нету. А твоей я драться не буду, не обессудь. Дон, будешь моим секундантом?
Прежде чем Дон успел ответить, Лермонтов ухмыльнулся и съязвил:
- А кто еще то, Эольд? У тебя ж все прочие друзья – худородны, как морские ежи... Ну ладно, до встречи. Скорой, я надеюсь.
- В полчетвертого западную лагуну будет хорошо освещать солнышко... – ответил, не меняя тона, Эольд, - Там безлюдно... Приходи. Кстати, Михайло, пистолетов у меня тоже нет, так что прихвати два комплекта, хорошо?
- Заметано, - успокоившись, согласился Лермонтов, и быстрым шагом пошел к воротам, ведущим с аэродрома в лагерь.
Попрощавшись с друзьями и отказавшись, к всеобщему негодованию, выпить с ними в клубе, Эольд пошел в раздевалку, где повесил свой летный комбинезон, кожаный шлемофон, и принял душ. Затем переоделся в уже уложенные девушками-солдатами Банно-Прачечного батальона чистые и выглаженные вещи, - белье, шорты, китель и пилотку, вместо ботинок надел легкие сандалии и вышел во двор. По дороге в деревню он встретил преподобного Пола Н. Пота, который шел из лагеря в свою обитель, палатку, стоящую поодаль от деревни, и нес подмышкой стопку завернутых в упаковочную бумагу книг, которые ему доставил из Тора-Муи лейтенант Шоггот. Пол был, как обычно, чисто выбрит, одет в свежий полувоенный костюм полынного цвета, от него немножко пахло пивом и крепким ширрским табачком, и он знал новости намного лучше уорент-офицера Нэрри.
- Да, это была, видимо, машина Муана. Его сбили первым. Потом загорелся Блекни, Лассав, развалилась машина Тувенена. Когда на них налетели истребители, они не только разбили строй, но и потеряли друг дружку... Вобщем, капитан Чифуик, им тоже досталось крепко, да простит господь их мятущиеся души... Из их двух десятков уцелело всего девять машин. Они сели на Тора-Муи... Шоггот говорил с ними, почти всех положили в госпиталь. Не раненые, нет, раненых всего трое... Просто успокоится им надо... Хоть недельку. Да! И истребители тоже вернулись. Они потеряли девять машин, и утверждают, что сбили почти сорок. Врут, конечно, как всегда… Будут проверять, но наверное, так и напишут в отчетности... А к нам пришлют пополнения, я думаю, капитан, скоро будем поздравлять вас и капитана Лермонтова с повышением. И правильно, давно пора! Что вас гнетет, капитан? Уж больно вы мрачный сегодня. Конечно, все мы скорбим о погибших товарищах, но сказано: «На войне как на войне». Все мы в руце Божьей...
- Благодарю вас, преподобный, - соврал Эольд, - Просто еще не отошел от полета.
- Отдыхайте, друг мой, отдыхайте. Думаю, что вам всем причитается отпуск, я не прав?
- Не знаю... Может быть, - кивнул Эольд. Вдруг что-то его дернуло, и он обернулся, глядя на Пола.
- Не знаю, как и спросить... Преподобный, как по-вашему, - я очень плохой человек?
Слова вырвались у него непроизвольно, еще минуту назад он и не думал задавать Поту, любителю пива и красивых девочек, такой странный и разоружающее откровенный вопрос. Однако сейчас, спросив, напряженно ждал ответа.
Пот потер бровь, покачал головой. Затем неуверенно улыбнулся и ответил, глядя Эольду в глаза.
- Знаете, я мог бы вас успокоить, сказав, что вы просто хороший человек. И вы легко бы поверили мне, ибо я священник, и должен понимать в таких вещах толк, у меня есть опыт и сан... Но это было бы неправда, капитан Чифуик. Мы все делаем много, много всего дурного. Только вы и знаете, больше ли у вас в прошлом дурного, чем хорошего, или нет... Этого я знать не могу. Не знает этого и Единый, я уверен, он не подглядывает за нами сверху, как проказливый мальчишка за бабами в бане... Только вы можете четко ответить на этот вопрос. Хотя то, что вы его задаете... – преподобный улыбнулся, поправив очки на носу, - Само по себе говорит о том, что вы человек неплохой.
- Почему? – не удержался Эольд, - Если я сомневаюсь, если я не знаю... Что же в этом хорошего?
- А то, что оборачиваясь на мой опыт, я могу отметить, друг мой, что дурные люди никогда не сомневаются. Они даже выдумывают теории, согласно которым сие свойство делает их избранными. И от них окружающим всегда много горя.
- Преподобный, - возразил Чифуик, - Но не кажется ли вам, что только решительный человек и способен делать свое дело твердо, без раздумий и метаний? Что в итоге именно такие люди двигают наш мир? В том числе и к лучшему?
- Вот именно. Двигают. С одной стороны, да, капитан, они дают всему движение. А с другой... Им абсолютно наплевать куда, и зачем, собственно, они двигаются. А жизнь показывает, что движение без плана обычно приводит к крушению. К крови. И жертвам. Нет, капитан... Я, уж простите, останусь при своих. Вы идете в деревню? – резко переменил тему Пол.
- А.. Да.
- Передайте привет от меня почтенному старейшине Н`зуге и его милейшей дочери... И постарайтесь, все же, отдохнуть... Понимаю, что в компании Н`Тьиви это будет трудно. Но все же попробуйте.
… Когда Дон постучал в дверь хижины, Эольд все еще спал. Проснувшись, он тряхнул головой, и окинул взглядом сначала плетенные из тростника стены, балки потолка, удерживающие пальмовую кровлю, потом кинул взгляд на спящую девушку рядом. Н`Тьиви спала. Разбудить её бывало трудно и просто во время полуденной сиесты, принятой на островах повсеместно, а после недавних (и весьма насыщенных) ласковых безумств и вовсе стало нереально.
- Эольд, ты что там, - вусмерть затрахался? – прошипел Дон за дверью, - А ну, вставай…
- Нудный ты, любезный пилот… - протянул Эольд, - И грубый. Подожди. У нас еще есть… - Эольд глянул на часы, - У нас еще есть почти час. Какого рожна ты приперся?
- Разговор есть, - ответил Дон, - Открой, будто я там могу увидеть что-то для себя новое…
- Нефига... Сейчас оденусь. Подожди… - Эольд осторожно вынул руку из под пушистой головенки девушки, и уселся, натягивая шорты. Н`Тьиви шелохнулась во сне, потянулась, и пробормотав под нос: «Айе-арпланес бик пльо-охой… Летать Айе-арпланес не хорошо, Э-олд…», уснула еще крепче.
Эольд поглядел на неё, ласково погладил по мягким, густым и черным волосам, провел рукой по крутому бедру и гибкой, рельефной талии... В такие моменты он ощущал приливы нежности, такие сильные, что ему самому становилось страшно, - ибо только тогда он понимал, насколько эта девочка к нему привязана. Н`Тьиви была редкой достачей, она все время капризничала, все время требовала невыполнимого и желала недоступного. Однако, если посмотреть достаточно широко, она одна сейчас на белом свете все время думала о нем, - об обычном мужчине, ничем, по-хорошему, не примечательном и неприкаянном... Часто он мысленно ругал её за это последними словами, потому что отвык от назойливого внимания, но в такие минуты осознавал, что без этой тихой преданности вряд ли смог бы протянуть последние полгода.
Сам он не любил. Он отлично это осознавал, четко и недвусмысленно.
И каждый раз как ощущал её беспредельную преданность и доверие, ненавидел себя за то, что не находил того же в собственном сердце… То есть, «ненавидел», - слишком сильно сказано. Наверное, не более чем добавлял в своей совести очередную не извлекаемую занозу. К которым, все равно, успел привыкнуть, как к частям тела...
Его пристальный ласковый взгляд сотворил маленькое чудо. Н`Тьиви проснулась...
- Э-олд идет летать Айе-арпланес? – подозрительно проворчала она, сонно наморщив носик и щуря миндалевидные черные глазенки, - Э-олд решил бросить Н`Тьиви?!
- Бросишь тебя, как же, - улыбнулся Эольд, нагнулся и поцеловал её в маковку, - Через пару часов приду. Будешь ждать?
- Если Э-олд не обманет, Н`Тьиви ждать его всегда, - серьезно ответила девушка, положив голову на локоток, так что соски её козьих крепеньких грудок двояко уставились прямо на Эольда. Так уставились, что Эольд даже начал подумывать, - а может, нахрен этот Суд Чести и прочую темновековую галиматью?
- Э-олд вернется? – упорствовала Н`Тьиви, и он, вздохнув про себя, клятвенно пообещал ей, что вернется. Поднявшись, пока не началась новая серия уговоров, он соскочил с широкого гамака и, просунув ноги в сандалии, вышел на крыльцо, где, свесив ноги к пене прибоя, задумчиво смотрел на волны и слушал чаек Дон.
- О чем разговор, старина? – спросил он друга, который, сняв пилотку, теребил курчавые волосы и явно искал слова...
- Разговор такой... – наконец заговорил Дон, - Я... Мы все... Не хотим, чтобы ты стрелялся с этим мясником.
- Это дело решенное, - пожал плечами Эольд, подставляя давно не бритое лицо свежему морскому ветерку, - Если я откажусь от дуэли, меня осудит Суд Чести, и приговорит к лишению звания. Моего старика это доконает. А если я извинюсь перед ним, и попрошу о примирении, он наверняка откажет. Мы все это знаем. Ему на свою жизнь наплевать, а на мою и подавно, да и промахиваться он не умеет. А я очень даже умею.
- Ты хоть раз стрелял из этих штуковин? – мрачно спросил Дон.
- Немного, в детстве. Из «доблера» .22 калибра.
- Плохо, очень плохо... У дуэльных гладкий ствол, там все по другому. А на стрельбище в учебке не ходил?
- Лучше лишний раз математику поучить было. И в пивную сбегать...
- Так что ты думаешь? – отчаянно спросил Дон, резко дернув Эольда за локоть.
- А что тут думать?! Единый рассудит, вот и все. Мне кажется, я хороший человек, Дон. И думаю, что если есть справедливость, не убью сам, и не дам убить себя... Так ведь надо, верно?
- Иногда... – Дон достал пачку папирос и закурил от большой никелированной зажигалки,- Иногда, Эольд, мне кажется, что ты нездоров. Или нетрезв. Или и то, и другое, и что-то третье в нагрузку. Послушал бы ты себя со стороны! Мало, что он спалил эту деревушку с невинными людьми, так еще и тебя завалит!..
- Деревушку спалило тогда все звено, Дон. Все, кроме нас, сбросили на неё бомбы. Кто бы не был на месте Лермонтова – я, Муан, еще кто-нибудь... да хоть преподобный Пол Н. Пот! Они все равно бы её спалили. И не потому, что боялись Михайло. Они этого хотели. Отомстить. За товарищей, за свой страх… Посмотри правде в глаза, если бы Лермонтов отдал приказ сбросить груз в пустыне, - его бы многие осудили. И по большему счету, не за что их винить. Был налет, был враг. Был бой... Я нарушил приказ, и по-хорошему, меня бы надо под трибунал, а не на дуэль… Знаешь, уже четверть четвертого, пойдем потихоньку, а?
...На безлюдном пляже, куда они пришли, уже стоял раскладной столик, на котором лейтенант Мэйз, штурман и нынешний секундант Лермонтова, разложил два футляра с пистолетами и приспособления для снаряжения патронов. Дон вяло втянулся в процесс, в котором не понимал ровным счетом ничего, а Мэйз спокойным, увлеченным голосом объяснял ему, почему он закатывает в папковую гильзу 32-го калибра именно стрельчатую пулю системы Даладье, а не калиберную круглую... Лермонтов стоял возле воды, ковырял песок кончиком лаковой туфли и курил остро пахнущую дорийскую сигару.
Эольд, от нечего делать, подошел к нему.
- Ты считаешь себя правым? – спросил Лермонтов через какое-то время, оторвавшись от своей сигары, - Ты думаешь, что отклонившись от курса и не выполнив моего приказа, - ты поступил правильно?
Эольд хотел промолчать, ибо считал, что уже никакие слова не изменят ситуации. Потом вздохнул и, чувствуя, что любович ждет ответа, кивнул.
- Ты осознаешь, что у нас идет война? – снова спросил Лермонтов, - Что мы с Харадом воюем на выживание, либо мы, либо нас?
- Я-то как раз осознаю, Михал. Осознаю, что нашему королю в очередной раз захотелось больше, чем он имел. У него было шесть островов – он захотел седьмой. Харадримы, в свою очередь, не захотели его отдать, - и ради этого мы месимся уже четыре года на двух ТВД и четырех фронтах... При чем тут выживание, Михал? Что ты несешь?
- Я не о том, - резко ответил Лермонтов, неотрывно глядя на горизонт, - Я о том, что мы с харадримами, - разные. И никогда не станем одинаковыми. Поэтому мы обречены все время воевать, - до тех пор, пока кто-то не освободит место под солнцем. Мы, - или они. По-моему, Эольд, лучше мы, чем они. И если нам выпало их бить, - их надо бить каждый раз, как доведется возможность. Да, подло, внезапно. Да, мирных людей, безоружных. Но вооружить людей недолго. Да, мы накрыли вместе с взрослыми мужчинами и женщин с детьми... Но дети вырастают, и становятся солдатами. И женщинами, которые рожают новых солдат. Ты считаешь, что харадцы полагают иначе? А как насчет Ван-Гху, тамошних повстанцев? Ты слышал, что султанские власти делают с ними? По-твоему, они не стали бы творить такого же, если бы смогли добраться до Гондора, Рохана, Любеча, Двины и Арнора? «Сколько их раз увидеть дано, столько и надо убить!..» Мне интересно, Эольд. Потому что, голову готов прозакладывать, ты мнишь себя ужасно хорошим, прямо-таки, белым голубком... Птицей мира... А между тем, дружище, ты просто трус. Ну признайся хоть тут, здесь, без свидетелей – ты все время боишься!
- Боюсь, - согласился Эольд, - Конечно, боюсь, Михал.
- Чего бы, интересно знать? – покачал головой Лермонтов.
- Того, что когда-нибудь тоже стану бесчувственным надутым ублюдком, - пояснил Эольд, тоже закуривая.
- Обзываешься? Оскорбляешь? Типа, - ты такой тонко чувствующий, а я – самовлюбленный и бездушный? Ублюдок?
- Нет. Ты несчастный человек, Михал. Я даже пожалел бы тебя, если б ты не убивал. Тех, кто мог бы жить да жить, попадись им не такой, как ты, засранец на пути. Мы участвуем в человекоубийстве, а не в праведной войне, и если можно избежать лишнего ожесточения – надо это сделать. Боевую задачу мы в любом случае не выполнили, ведь так?
Лермонтов примолк, пристально глядя в лицо Эольда. Он что-то долго искал там глазами, потом, видимо, решив, что нашел требуемое, отвернулся. Понятное дело, что Эольд ни в чем его не убедил, однако капитан воздержался от продолжения темы.
- Если ты извинишься, мы замнем это дело, - бросил он, - У нас осталось мало хороших летчиков, и меня не поглядят по голове за твою смерть или ранение. Как и тебя. За мою.
- Легко извинюсь, Михал. То есть, - вообще легко! Если ты поклянешься, что никогда не повторишь сегодняшнего. Честью герба. Здоровьем родителей. Только тогда.
- Значит, - так? – переспросил Лермонтов.
- Только так, Михал.
- Хорошо. Ты сам выбрал. Жаль.
- Мне тоже.
- А почему ты не сделаешь иной выбор, пока есть время?
- Не могу.
Лермонтов покачал головой, и отошел в сторону, затем выбросил недокуренную сигару в море и кивнул Мэйзу:
- Тоби, что там с патронами?
- Все готово, сир капитан. Я снарядил для «палисандровой» пары, для той, что с двенадцатидюймовыми стволами. Лейтенант Хартман проследил, и претензий ни к оружию, ни к моему снаряжению не имеет. Верно, Дон?
- Пойдет, - скупо ответил Хартман, - По пробному выстрелу?
- Не стоит, - ответил Лермонтов, - Лишний шум, еще придет кто-нибудь посмотреть... Итак, к барьеру?
- Со сколько шагов господа предпочитают? – спросил Мэйз, расчерчивая барьер стеком.
- С двадцати, - решил Лермонтов, - иначе и промазать-то проблематично.
Эольд согласно кивнул, и принял из рук Хартмана изящный дуэльный пистолет, однозарядное оружие с вертикальным затвором, отпираемым нижним рычагом, образующим спусковую скобу. Пистолет был красив, хотя и не был украшен, - отточенные формы, строгое матовое воронение, потрясающее вишнево-винное дерево ложи под слоем воска и канифоли. Он лег Эольду в руку, словно был сделан на заказ именно для него, - едва он положил палец на спусковую скобу и вытянул руку, как убедился, что оружие направленно в точности туда, куда и следует.
- Славные пистолетики,– отметил он, - Подгорное?
- Бери выше, Чифуик. Мория, – ухмыльнулся Лермонтов, - Ну что, как обычно, по очереди? Или расходимся? Я больше люблю по очереди.
- Доверяюсь твоему выбору.
Они встали друг напротив друга, каждый в десяти шагах от прочерченной Мэйзом линии.
- Господа, напомню, что вам следует потянуть жребий, кому из вас первым стрелять... – начал Мэйз, но Лермонтов его оборвал.
- Пусть стреляет Эольд. Я его вызвал, и не желаю, чтобы все говорили, что я «холоднокровный убивец»... Прошу, Чифуик.
Эольд молча кивнул, и приподнял оружие. Двадцать шагов... Почему-то ему казалось, что это близко, - но стоящий вполоборота Лермонтов казался отчего-то совсем маленьким, а ствол пистолета, который капитан держал в спокойно опущенной руке, выглядел простой черной полосой.... Эольд поймал себя, что ему вовсе и не хочется стрелять. Ведь он наверняка промажет! Может, выстрелить в воздух? Но это оскорбление, такой жест означает, что он ни во что не ставит соперника. Конечно, Эольду все равно, что думает о нем Лермонтов, но маскировать страх бравадой?! Эольд облизнул сухие губы, и, копируя стойку Лермонтова, медленно навел пистолет на линию прицеливания, унимая легкую дрожь в кисти. Взвел большим пальцем курок. Целика на пистолете не было, и прицеливание производилось только по низко припаянной гильошированной планке с круглой мушкой из слоновой кости на конце. Кажется, следует держать пистолет так, чтобы планку не было видно совсем. И ловить цель на мушку... Эольд прицелился Лермонтову в живот, полагая, что в приблизительный центр туловища попасть легче, чем в грудь или голову, машинально сделал небольшую поправку на превышение траектории и положил палец на спуск.
Он никогда еще не стрелял в людей с такого небольшого расстояния, и удивился, насколько мало эмоций отзывается внутри на дикость ситуации.
Вдохнул. Немного не дождавшись выдоха плавно, как учил в детстве отец, утопил спуск до предупреждения, затем еще раз посмотрел на цель мимо мушки и выжал спуск полностью.
Звук выстрела был куда звонче, чем выхлоп охотничьего ружья, но отдача показалась слабой и растянутой. На секунду весь обзор Эольду скрыло облако дыма, несгоревших частиц черного пороха, а как только ветер сдул клубы в сторону, он с удивлением увидел, что Лермонтов пошатнулся и начал оседать назад. Его подхватил Мэйз, да и сам Эольд непроизвольно дернулся вперед, чтобы помочь враз ставшему не страшным капитану, но Лермонтов одернул его резким хриплым выкриком:
- Извольте к барьеру! За мной выстрел... – и начал пытаться поднять оружие на прицельную линию, но видно было, что силы у него больше нет. Эольд стоял на месте, сжимая в руках дымящийся пистолет, и смотрел, как бледнеющий капитан силится прицелиться в него, до тех пор, пока Мэйз не отобрал у того оружие насильно.
- Думаю, что все удовлетворенны, - странно глядя на Эольда, протянул Хартман, - Вы как хотите, а я пойду за врачом в санчасть. Мэйз?
- Попало в бок, печень пробита… и еще что-то, сквозное, - отчаянно выдохнул лейтенант, - Кровища фонтаном... Быстрее, Дон, Единого ради... Сир капитан, я бы на вашем месте шел куда-нибудь... Да, - побыстрее. Скоро тут будет полиция. Вас вызовут на Суд Чести, я там заседаю... До встречи, сир, – голос Мэйза был деланно беспристрастен, но чувствовалось, что сейчас, над окровавленным телом своего командира, он вполне готов пристрелить Эольда собственноручно. И сейчас едва сдерживался… Однако, Эольд почти его не слышал, - он смотрел в лицо закрывшего глаза Лермонтова. Оно было бледное, как брюхо акулы. Как смерть...
Удивительно, насколько все оказалось легко.
- Пойдем, - дернул его за китель Дон, - И впрямь. Пойдем, - и побыстрее...
Они двинулись сначала по берегу, а потом в сторону базы…
Когда Дон вышел из палатки полевого лазарета, было уже темно, а ночные цикады заладили свой ежевечерний концерт. Он подошел к ожидающему его Эольду и мрачно покачал головой.
- Плох, – коротко бросил он, - До утра не протянет.
- Значит, я все-таки убил его... – протянул Эольд неопределенно.
- Ага.
- Слушай, - Эольд как-то странно глянул на друга, - Как ты думаешь, а велика ли была вероятность того, что я попаду? Я же ни часу не держал эту штуковину в руках. Только ружья, а это совсем другое... И тут раз, - и все!..
Дон скривился.
- Желаешь усмотреть руку провидения? Судьбу? Фатум, прости меня Творец, кисмет ?
- Нет, но что-то такое ощущаю... – Эольд покачал головой.
- Вот потому, вот потому дружище, я и не хотел, чтобы ты участвовал в этой затее. Ты летчик-бомбардир, Эольд, притом неплохой. У тебя есть достаточное понимание природы баллистики. Спорю на золотой, что ты сделал поправку на превышение! Было? Вот... И не стал целиться ему в ногу или пистолет, не рисовался. Просто поймал его на мушку. То место, куда мог попасть наверняка! Чего же тебя удивляет?
- Я не хотел его смерти, - честно ответил Эольд, - Я был уверен, что промажу. Руки тряслись. Какова вероятность, что пуля диаметром в полдюйма накроет цель, да еще и жизненно важный орган?! Самое большее, на что я рассчитывал – это ранить паршивца.
- В воспитательных целях, ага?
- Ну, по сути, так и есть...
Дон заглянул Эольду в лицо, и вдруг тихо спросил:
- Ты когда-нибудь читал стихи Лермонтова?
- Да, - удивленно ответил Эольд, - То, что печатали в «Крылатом Вестнике» в позапрошлом декабре .
- И как тебе?
- Да как... Я ведь не знаток поэзии... Складно.
Дон поднял палец в небо.
- Лермонтов был героем, этого ты отрицать не будешь? Не будешь. И поэтом. Хорошим поэтом, черт побери… Скорее всего – великим, хотя точно я не знаю. Но почти уверен... Ну, и кто ты после этого?
- Как это, - кто? – ошеломленно спросил Эольд, не понимая, к чему клонит пилот.
- Ты – убийца героя и поэта, вот ты кто! – торжественно изрек Дон, - Вот такой у тебя, брат, фатум.
- Но я же был прав! И это он меня вызывал! – Эольд растерялся и не знал, что и думать, - Я что, - записной дуэлянт? Я, по сути, защищался!
- Конечно, все верно. Абсолютно верно, уж можешь мне поверить, старина. Но кому до этого теперь будет дело?! Фатум, нах... Кстати, - заметил Дон, - Если все замнут обычным порядком, тебя практически наверняка назначат страшим заместителем нового комполка. Больше некого… Ты морально готов?
- Хрен его знает… Отчего бы и нет, раз уж все равно быть майором…
- Ладно, пойду я к себе в палатку, спать. Ты, как я понимаю, обратно в деревню?

... Он вошел в хижину уже затемно, откинув противомоскитную сетку и разуваясь на ходу. Девушка не удивилась, увидав его, бывало, что он приходил и еще позже.
- Н`Тьиви заждалась. Э-олд, отчего ты пахнешь черна детонац`иа? Ты охотить птиц? Или опять стрелять акул с брат-Твоянго?
- Да, точно, Н`Тьиви... Стрелял акул из пищали вместе с твоим отмороженным на всю башку братцем. – Эольд снял сандалии, присел рядом с девушкой на гамак, и погладил её по голове, пытаясь погружением ладони в ласковые, мягкие волосы заполнить черную пустоту внутри души.
- Брат-Твоянго ни есть отморожена башка! – возразила Н`Тьиви, - он есть справный муж, у него две жена и лодка. А у тебя ничего нет. Н`Тьиви только есть, - поспешно добавила она, прижимаясь головой к его бедру, - Будешь хадо-хадо? Нет?
- Нет, Н`Тьиви. Устал я сегодня. Я просто с тобой побыть хочу, - ты не против? – он тяжело перевалился через край гамака и вытянул ноги.
- Вернулся, Э-олд... - Н`Тьиви, кажется, каждый раз не могла поверить, что её непутевый мужик вернется из следующей отлучки. Она нежно потерлась носиком об его нос, и провела шершавой ладошкой по ключице, запустив пальчики под расстегнутый ворот кителя.
Она тоже боялась.
Что удержит его? У него, и впрямь, нет ни дома, ни лодки, ни свиней, он умеет летать и в любой день может остаться там, далеко. Единственное, что на взгляд девушки, его держало на острове, так это она, Н`Тьиви, а что станет, если она ему надоест? Он улетит, и кого тогда этот одинокий и беспутный человек станет любить?!
- Вернулся, - он поцеловал её в смуглую шейку и вдруг крепко прижал к себе, - Сказал же, что вернусь, - вот и вернулся...
Страха не стало.
Зато появилась пустота и усталость…
 
…Мальчик встал и снова упал. Спину и ногу обдирала ноющая, уже приглушенная боль, но особенно сильно болели руки, обожженные так, что на них не оставалось живого места. Руками он перетаскивал трупы, почти неузнаваемые тела отца, матери, брата и сестер, выпачкав их в горящем фосфоре, да так и не сообразив, что его нельзя погасить водой. Он просто вытирал время от времени ладони о песок, соскребая часть горящей субстанции вместе с запекшейся кожей, и только сейчас обратил внимание, насколько сильно обжегся.
Мальчик нагнулся, и оперся одной рукой на толстое древко ассегая. Это его последнее имущество – отцовский ассегай, с широким полированным в зеркало клинком, был явно длинноват для его среднего роста, и уж точно – слишком тяжел, чтобы нести одной обожженной рукой.
Но мальчик не бросал оружие.
Этим клинком он совсем недавно рыл могилы.
Сначала думал выкопать несколько – одну для мамы… Одну для отца. Для сестренок, шаловливых и веселых близняшек. Для брата, совсем недавно вошедшего в совершеннолетие и еще несколько часов назад гордо дразнившего Мальчика «мелочью»…
Но не смог, конечно.
Сил мальчика хватило едва на то, чтобы вырыть неглубокий и широкий ров. Вначале он орудовал лопатой без черенка, которую нашел на пепелище соседского подворья. Потом вспомнил про ассегай, который лежал в шалашике неподалеку. Отец караулил ночью simbo, повадившегося воровать ягнят из крааля, и держал оружие под рукой, оставляя днем в засидке – кому красть? Пищаль, тяжелое древнее ружье, он забирал с собой, и сейчас у Мальчика осталось только одно наследство – вот этот самый старый ассегай.
Он расширил и углубил ровик. Перенес тело матери – оно стало совсем небольшим и легким, похожим на кривой обугленный ствол сухостоя… С трудом отнес и отца – с тем было куда труднее, и он весь вывозился в фосфоре. Два раза даже отчаивался, садился на песок и плакал. Потом глаза его высохли, и он справился. Донес.
Хуже всего оказалось с телами близняшек, - он так и не смог найти их среди трупиков других детей. В итоге он перетаскал в ровик все похожие тела – всего шесть девочек семи-восьми лет. Про одну он почти сразу догадался, что это не его сестра – по латунной сережке в остатке ушной раковины.
Но решил, что бросать никого не будет.
И не бросил.
Еще много времени ушло у него, пока он засыпал тела землей, сухой песчаной землей Тимгона, на которой он вырос и рассчитывал прожить всю жизнь.
Еще надо было натаскать камней, чтобы simbo, гиены и шакалы не попытались разворошить могилу. Хотя от неё так пахло фосфором и горелой резиной, что в этом вряд ли была действительная нужда.
Просто Мальчик уже не ощущал запахов.
Сейчас он шел по саванне, опираясь на ассегай, который уже обращался к нему голосом отца, и просил свежей крови на широкий острый клинок. Ассегай просил крови, и Мальчик торопливо перебирал худыми ногами, боясь, боясь, что дух отца рассердится. По мнению Мальчика, на него следовало рассердиться еще по многим причинам, - например, он выкопал слишком мелкую могилу… Несколько гиеновидных собак проводили Мальчика внимательным взглядом, оттопырив свои круглые чуткие уши. Псы и не думали нападать на него, - он был слаб, но опытные твари тоже слышали голос его отца, просившего крови на клинок ассегая. И ощущали запах гари и смерти. Они не были сыты, но понимали, что это – не их мясо…
Мальчик, проведший в саванне и джунглях много месяцев, легко взял нужное направление, и шел, превозмогая боль, глядя на первые звезды.
Он шел на Север.
Он шел на войну.