Эпилог.
И вновь я видела пред собой пустынные берега реки смерти. И вновь шел дождь. И вновь хотелось мне кинуться в эту реку, забыться в её некогда чистой воде, окрашенной теперь кровью. И вновь мне хотелось жить.
Жить, не чувствуя ни боли, ни радости. Жить, забыв про добро и зло, Тьму и Свет. Жить, покорившись своей судьбе, отдавшись всецело её воле. Жить, закрыв глаза, чтобы не видеть ничего из того, что люди так никогда и не смогут понять.
Но не могла я пошевелить ни телом, ни рукой, ни даже единого шага сделать вперёд.Лишь дождь обжигал мои холодные бледные руки, да видны были тени, безмолвно скользящие вокруг, да слышался из далёких углов зловещий хохот демонов.
И казался сей сон долог. Был он длиною в жизнь, а может и дольше. И прерывался он лишь спустя тысячи лет, когда над алой водой вставало тонкое полукружье огненного солнца. И поднималось оно всё выше и выше, нещадно сжигая тонкую кожу. И пылало оно всё сильней и сильней, пока не пересыхала кровавая река, пока не переставали смеяться ангелы смерти, пока не исчезало моё проклятие. И лишь тогда я начинала кричать, и… просыпалась…
Часть N. Nаверное, первая.
Все началось с того, что я поверила в то, что тоски больше не будет.
Почему-то в глубине души человеческой, несмотря ни на что, всегда живет крошечный, едва заметный огонек оптимизма. Иногда он разрастается до пламени невероятных размеров. И вот тогда приходится следить, чтобы это ослепительное сияние не затмило сердце и разум.
Безликие демоны слепоты только и ждут того, чтобы тонкими когтистыми лапами, покрытыми слизью, ухватить неловкую душу да дернуть из грудной клетки. И трещит она по швам, летит, кувыркаясь, в пропасть, рассыпаясь на тысячи осколков, в каждом из которых отражаются гнилозубые ухмылки Падших да очередные человеческие руки, протянутые вверх в бессильной и бессмысленной мольбе. Эманации боли и горечи разрушают, в итоге, какой-нибудь отдельно взятый мирок, пересиливая его созидательную силу.
Поэтому верить – нельзя. Ни во что, особенно в материю, ибо она ещё более неустойчива и в меньшей степени реальна, чем энергия. С увеличением неуловимости ощущения присутствия, возрастает вероятность существования – это один из первых законов моего внутреннего бытия. Дубовый стол менее реален, чем шар, слепленный из чуть подгнившей бледной и невесомой человеческой энергии, вызывающей лишь едва ощутимое покалывание в пальцах. Можно с уверенностью размышлять о духовной жизни, не забывая при этом сомневаться в существовании пищеварительных процессов.
Ещё один закон гласит о том, что творчество определяет бытие. Впрочем, я до конца так и не разобралась, какая логическая цепь более верна: эта или обратная ей. Спор, ведущийся по этому поводу в моей душе практически равнозначен длящейся испокон веков дискуссии о предсказаниях: той самой, где одна сторона утверждает, что пророк является неким аналогом программиста и пытается настроить несчастного и одураченного клиента на выполнение определенной роли; а вторая, напротив, готова поклясться в том, что пророк может узреть некие линии вероятности и, так сказать, заглянуть в прошлое.
Моя собственная теория по этому поводу, как, впрочем, и положено всем моим теориям, отличается от мнения и первой, и второй стороны. Кто мне мешает экспериментировать с истиной, если любая фраза, высказанная нами, имеет право быть верной и неверной в одно и то же время? До сей поры конструкция моего внутреннего здания, не подчиняясь условно объективным законам природы и физики, являлась довольно устойчивой, а не хлипкой, как ей, казалось бы, положено. Возможно, это происходит именно потому, что правила «внешнего» мира отключены для моего сознания. Что мешает мне утверждать, что трава фиолетовая, а вовсе не зеленая, если я создаю именно то положение вещей, которое утверждаю? Так почему бы мне не продолжить строить очередные этажи внутренней конструкции над той основой, что уже имеется?
Впрочем, оставим, все же, мои варианты правил мироздания на моей собственной совести и перейдем к вещам более насущным, коим и посвящен сей рассказ.
Итак, тоска. Данное состояние послужило базой для подобного ему ощущения второго порядка, именуемого состоянием одиночества. После головокружительного полета в Тартар, я обнаружила, что низшие миры далеко не так наполнены событиями, чем те, в которых мы рождаемся. Да и сущностей там гораздо меньше, чем привыкли мы видеть. Соответственно (это любимое мною словечко даже после трехкратной переоценки ценностей и двух внутренних «революций» осталось той привязанностью, что я могу себе позволить), количество информации, которую можно получить, не особенно напрягаясь, снижается в несколько раз.
Одиночество, как показала практика, имеет как положительные, так и отрицательные стороны. В любом случае, приходится мириться с тем, что есть, ибо даже при всем желании изменить существующее положение вещей, сие состояние продолжит свое существование латентно, так как избавиться от него нет никакой возможности ввиду моей собственной несовместимости с законами общепринятого бытия, про которые я уже достаточно много раз упоминала в вышеизложенном.
Было бы несправедливо не упомянуть о том, что одиночество в момент кульминации способно послужить движущей силой, заставляющей размышлять и творить. Учитывая мое пристрастие к любым возможным методам самореализации, сочетающееся с крайним консерватизмом, логично будет предположить, что отказываться от блаженного состояния отдохновения от привязанностей к персоналиям я не стала бы ни в коем случае – экспериментов, время от времени производимых мною, вполне достаточно для того, чтобы не чувствовать себя ущемленной в вопросе человеческих взаимоотношений.
Если бы существующее положение вещей не устраивало бы меня, мы могли бы с полной уверенностью утверждать то, что я не «не могу», а просто «не желаю» вырваться из данного круга судьбы. Жизнь человека складывается так, как он того захочет. Пристрастие к страданиям порождает страдания.
Я же полагаю, что триумф собственной воли важнее удовлетворения целого сонма желаний.
Для тоски любое время подходит: что лето, что зима, что осень... Пустота непрерывна и бесконечна, она ходит за нашими спинами, подобно смерти, но, в отличие от неё, стоит чуть ближе к «жертве» и набрасывается на неё не единожды в жизни. И если присутствие смерти выдает лишь её запах - будь то насыщенный и пряный запах теплой земли или навязчивая вонь погребального костра – то существование тоски обретает свое доказательство и в ощущении прикосновения незримых ледяных рук между лопаток, заставляющее вздрогнуть не одного сновидца; и в мертвых взглядах, обращенных внутрь себя, которые мы не раз встречали на широких и пыльных городских улицах, за стеклами дорогих магазинов, да и, чего уж греха таить, в зеркалах.
Ледяные щупальца пустоты вкрадываются в душу каждого, не минуя никого: мы можем услышать о ней и от банкира, и от нищего, и от монаха-отшельника, и от продавца обувного магазина. Она вездесуща и корни её уходят к сотворению мира, к тому бесславному периоду, когда был создан человек (неважно, каким методом).
Пять элементов, из которых состоит все сущее, не могут существовать вечно и неизменно стремятся к распаду. Битва же их в сознании человека, совокупно с устремлениями души, и порождает душевные терзания, которые, в свою очередь, порой могут привести к психическому заболеванию.
В группу риска попадаем мы, дети ночных псевдофилософских изысканий, одинокие странники на дорогах ледяных пустошей ада, ежеминутно захлебывающиеся собственной печалью и балансирующие на грани между бытием и небытием, движением и покоем, рациональностью и иррациональностью, душераздирающим воем и обреченным молчанием.
Мы никогда не достигнем собственных целей, так же, как Ахилл никогда не догонит черепаху: пространство (как физическое, так и внутреннее) бесконечно делимо. По мере осознания сего факта возникает и вопрос о том, стоит ли овчинка выделки. На кой черт двигаться к цели, если все дороги неизменно ведут в никуда, да и пейзаж весьма скуден и нелеп – все те же пустынные берега реки смерти да злорадный хохот безликих демонов слепоты?