Дырчатая пустота
Когда в облаке прогрызли дырку – он, тогда как раз шел и ждал, чтобы оттуда что-нибудь упало. Пусть даже человеческий кирпич обыкновенный. Красный с отбитым бочком.
Он шел по переулку – кажется, это был Хлебный переулок. И только он мог видеть тогда, как прогрызали дыру в облаке над головой.
Ему не хотелось идти. Ему было, куда не хотеть идти, ему было куда идти и было куда не хотеть. У него была карта и недоеденный бутерброд с традиционной колбасой на сыре вместо хлеба. У него был маленький ножик, паспорт и три рубля сдачи. Не помнил от чего. У него была маленькая синяя стрелка в ладони и пульсирующая жилка около виска, незаметная и не мешающая.
У него было две тысячи четыреста двадцать шагов в запасе – после он устанет. Правда, он устал и сейчас. « У вас усталый голос»,- заметила проходившая мимо женщина. Она заметила, прошла. Он так и не понял, про голос, ведь с ней и не разговаривал. Он так и не понял, кто она. Она просто проходила – не спешила даже. Но он не помнил ее, ни во что была одета, ни каким голосом произнесла она свою глупую и бессмысленную фразу. А оглядываться просто не хотелось.
И все-таки, он оглянулся. И именно тогда в облаке прогрызали дырку. Он подумал про нее: « Надо же, какая невзрачная, незаметная женщина». А облако он пока не видел, оно для него тоже было невзрачным, незаметным, даже не дырявым.
А потом он должен был споткнуться, потому что устал, потому что прошел свои две тысячи с лишним шагов. Но почему-то не споткнулся, забыл, наверное, прошел дом и еще несколько похожих не на его дом.
Потому что он здесь не жил и даже не работал и не учился и был здесь впервые. А надо было совсем в другую сторону, по делам, встреча, на другом конце этого, казалось бы бесконечного города.
Он стеснялся своих лишних шагов, своего ненужного нахождения здесь, под облаком. И удивлялся, почему его нет там, где он должен был быть, где его ждали, высматривали, недоуменно поглядывали на часы, чтобы понять, на что можно уже настраиваться.
Карту он выбросил в ближайшую урну – у магазина. Рядом со старушкой под часами. Часы вообще-то висели над входом, а старушка сидела на ступеньках.
Она засунула руку в урну и вытащила его карту. « Надо же, какой у вас усталый голос».
А ведь он и сейчас ничего не сказал. А уставшим не выглядел, потому что не чувствовал усталости этой. Прошла вдруг как-то внезапно и не то, чтобы вернулись силы,нет. Но шагать так можно было долго далеко и ненужно. Он пришел в метро. И удивился, ведь именно тогда, когда он был готов, его останавливают и предлагают что-то иное.
В метро было тихо, жарко и не было никого, с кем можно было бы обсудить, что с ним происходит. Он сел во второй вагон у второй двери и вышел почти сразу же. Его ждали, поезд стоял, он тоже – на платформе и читал объявление, которое на двери приклеено было. Там было семь строчек, в первой четыре «а» и целых семь «т».
Объявление вдруг резко сморщилось и поехало вместе с поездом, с его вагонами и разнообразным содержимым этих вагонов разной наполнености и разного содержания.
Работа в облаке была временно приостановлена. Он ждал. Он знал, что его ждут и совсем в другом месте. Но стоял здесь и даже не входил в вагон. Следующего поезда, который пришел следом, а за ним еще приходили, потом. Было больно стоять и смотреть. Глаза слезились, и где-то хлопала дверь.
Он сел на корточки и стал гладить кота. Серого в цвет пола и его брюк и наглого, как те, кто его ждали.
Дежурная в рыжей майке унесла кота. Не сразу, сочувственно посмотрела, покрутилась, но за милиционером все же сходила, так, на всякий случай. У нее дома было двое внуков, невестка с эпилепсией и шесть таких же серых кисок на старом зеленом диване в самой большой комнате, где принимали гостей и где не обращали внимания ни на шерсть в тарелках, ни на запах в комнатах – бесполезно.
Он не стал дожидаться милиции. Он пошел медленно на переход и там тоже хотел было стать. Но почему-то сел в вагон, во второй, около второй двери.
« А ведь он последний», - это сказал старичок с газетой. – мне кажется знакомым ваше лицо, оно такое, такое усталое, почти как ваш голос.»
От старичка несло каким-то острым лекарством, нарушенным пищеварением и старым материалом костюма довоенного покроя.
Он не стал пересаживаться от старика. Он даже придвинулся к нему поближе.
Было даже нелепое желание лизнуть рукав костюма того старика. Желание, к счастью, быстро прошло. Но слюна предательски капнула на морщинистое запястье. Хорошо, старик не заметил, надо было выходить. Ему тоже.
Тянуть время дальше смысла не было. Было отчаяние, пустота .В туннеле горели лампочки, они висели в пустоте, в черной пустоте. Светящиеся дырочки болтались как на невидимых ниточках.
И из метро надо было выбираться, выползать. Быть в нужном месте с опозданием на, (он почему-то думал, что на час) меньше, каких-то пятнадцать минут. Плюс очередь, плюс, задержался не только он. И вот… « У вас девять дырок, надо же, откройте-ка пошире рот, так … сплюньте, сейчас пока мышьяк поставим, завтра прийти сможете, ну в это же время, или нет, лучше, с утра, не закрывайте рот, надо же, какой у вас усталый…. Так, можете закрывать».
Облако нелепо маячило у окна прижималось к стеклу. У облака было девять отверстий- дырочек . Его пустоты хватало на всех . Даже на него, у кого был усталый голос. Хотя сегодня он не сказал пока ничего.