Глава VII
Все получилось очень хорошо, даже прекрасно, но этого не осознавал измученный, едва не падавший от слабости и многократных потрясений в течение дня, не ведающий, что будет дальше, Семен Шапиро.
Иван же Семенович очень ясно представлял, что задача теперь не так уж трудна. Во-первых, не требовалось никакого глубокого проникновения в теорию; во-вторых, достаточно было рассмотреть одну или две проблемы, чтобы посрамить Шкилько.
Не раз он уже бывал в положении человека, который владел истиной. Нет, не какой-то философской истиной, которая вообще недостижима или у каждого своя, а элементарным знанием положения дел и основами теории. Ужасающее невежество при обилии учебников и монографий – любопытная вещь. Этот феномен рождал другой – безнаказанность. Если истиной не владел никто, то любой мог говорить, что угодно. А если кто-то владел, то получал при прочих равных условиях небольшое преимущество, далеко, впрочем, не решающее.
* Проектировщики часто именуют в обиходе свои объекты по названиям городов или целых географических районов.
В-третьих, он теперь мог не таясь разрабатывать эту тему вместе с Семеном Абрамовичем и это должно было ускорить все дело. А вопрос о том, как затем вызволить Семена Абрамовича, он пока не обдумывал, считая, что это будет несложно, но мысль о непохожести этого дела на предыдущие его дела не покидала его.
– Я уже не надеялся. Все великолепно. Вам сейчас надо выспаться, пусть даже неотложные дела громоздятся горой. Езжайте домой. Идемте, я вас провожу в отдел, пока мы беседуем, положим папки, но разбираться сегодня не будем ни в коем случае.
Иван Семенович видел, что Семен Абрамович слабо реагирует, правда, он не знал об утренних несчастьях. А если бы знал, так составил бы иное представление о вынос-ливости Семена Абрамовича. Что до действительной работоспособности и вынос-ливости своего нового друга, то он еще оценит ее через несколько дней в полной мере.
Можно считать, что судьба на сей раз была благосклонна к обоим нашим героям. Для Ивана Семеновича, давно прошедшего все вершины своей карьеры и пытавшегося укрыться теперь за созерцательностью, не имевшего детей, а теперь и друзей, это была счастливая возможность обрести благодарного друга и сына в одном лице. Но скажи ему сейчас об этом кто-нибудь, он ответил бы (и, может быть, довольно искренне), что это сентименты.
И уж во всяком случае это была возможность совершить поступок, совсем не омра-ченный ни деньгами, ни карьерой. А ведь и в прошлых поступках не было ни малейшего морального изъяна, не говоря о военных годах. Да и в мирной жизни за долгие годы было немало совершенно бескорыстных поступков. Но это было что-то другое – он не мог отделаться от такой мысли.
– Вам главное – отдохнуть, – повторил он, – а завтра часов в десять я к вам зайду, теперь уже запросто в отдел, теперь уже стесняться нечего.
Семен Абрамович, который мало в состоянии был слушать, не понял смысла последнего замечания, а по поводу отдыха тяжко вздохнул.
– У нас выпуски тяжелейшие – два подряд, а работа размазана.
Иван Семенович озабоченно тер подбородок, но особой тревоги не испытывал.
– Хорошо, давайте тогда так: днем форсируйте, а вечером приходите ко мне домой. Не бойтесь перегрузок – это последние недели, потом все будет иначе. Плюйте на мелочи. Любой ценой кончайте эти объекты, будь они неладны.
– Вы знаете, что он творит при выпусках. А теперь я вообще не представляю...
– Вот именно для того, чтобы на всегда от него избавиться. Вы же так этого хотите. А если его придирки станут невыносимыми... Да, это вопрос. Я ведь понимаю, два выпуска плюс тот немалый труд, что нам предстоит. Ну хорошо, жизнь покажет...
Он тогда еще не знал, чего потребует это не самое сложное в его жизни дело, да и о возрасте своем как-то забыл.
Они дошли до отдела и, открывая дверь, столкнулись со Шкилько, который проделал этот путь гораздо быстрее, положил свои папки и шел теперь домой. По виду его нельзя было сказать, что он обескуражен или тревожится. Он даже что-то мурлыкал под нос и бодрым шагом удалился. От растерянности никто из троих не кивнул, прощаясь.
Когда вошли в комнату и двигались к столу Семена Абрамовича, Патрикеев сказал:
– Сейчас-то он бодрый, а вот что будет через несколько дней... Его броня – его тупость. Но когда стул под ним зашатается, тупость ему не поможет.
Семен Абрамович положил папки аккуратно на стол и начал было привычно приво-дить в порядок другие бумаги на столе, которых, как всегда, было полно, но лишь беспомощно передвигал их.
Иван Семенович достал блокнотик и ручку, написал свой адрес, вырвал листик и, подавая, сказал: “Жду вас завтра в семь часов у себя”. Но потом, видя состояние Семена Абрамовича и словно не доверяя ему в таком состоянии, дописал “27 мая, среда” на том же листике на видном месте, положил листик в верхний карман его пиджака. Затем Иван Семенович со словами “всего хорошего” повернулся и пошел.
Семен Абрамович рассеянно произнес “До свидания, Иван Семенович” и, оставшись один, испытал некоторое облегчение. Ему вдруг захотелось увидеть злопо-лучный блокнот, убедиться, что блокнот на месте. Он достал блокнот и бросил его в портфель, намереваясь унести его домой и положить конец патологическим записям. Потом подумал, что привык работать по пунктам, но блокнот все-таки не вынул. Это как будто стряхнуло с него кошмар всего дня... Блокнот, чуть не ставший его позором и проклятием, был у него, лежал в портфеле. Он так и не вырвал ужасный листок, не желая жертвовать другими пунктами. Чтобы укрепить душевное равновесие, он стал тщательно сортировать бумаги на столе. Потом не выдержал, снова достал блокнот, колеблясь. Вдруг простейшая мысль осенила его – страшный пункт был замазан с вели-чайшей тщательностью.
Порядок в бумагах рождал порядок в мыслях. Через десять минут бумаги лежали аккуратными стопками и в какой-то системе. Но он не успокоился, а еще тщательнее упорядочил их и прижал тяжелыми предметами.
В описываемом нами институте были прекрасные столы, импортные, покрытые лиловым пластиком, очень большие, с замечательными бесшумными ящиками, кото-рые не заклинивало. Когда стол был в порядке, он перешел к своему вспомогатель-ному столу, тоже все разложил и так же точно подправил книги и папки в ящиках.
Теперь он хотел было писать пункты на завтра, но вдруг подумал: “А не болезнь ли это?” Но совсем без страха. “А собственно почему? Если без крайностей, без излишней деталировки...” Он безбоязненно достал блокнот, вырвал ужасный листок, взял другой, чистый и переписал в него самые главные, действительно интересные пункты, разумеется, только производственные. Этот новый список он положил в большой ящик. Старый листок скомкал и бросил в корзину. Слава тебе господи, теперь все в порядке. Уничтожить и блокнот в ознаменование новой жизни?.. Новая жизнь?.. А она что, уже началась? А начнется ли когда-нибудь?.. Он все еще сидел за столом, хоть был везде порядок и можно было идти домой, размышляя по дороге. Можно вообще проделать весь путь домой пешком: погода, похоже, наладилась. Что же его держит? “Ах, чертов блокнот!” Так ни к чему и не прийдя, он кинул блокнот в портфель, прошел к выходу. Ключ, как всегда, торчал в двери с наружной стороны. Он запер дверь, ключ положил пока в другой карман, чтобы не путался со своими ключами. Сколько раз ему приходи-лось проделывать эту операцию, последним покидая помещение!
Проходя мимо туалета, служившего клубом для проектной братии, зашел. Тщательно умылся, но электрическим полотенцем сушить руки не стал, а вышел в коридор, поставил портфель и стоял, потирая руки и глядя на дверь комнаты, где прошли пятнадцать лет. Вдруг с удовольствием отметил, что свет в комнате не горит, – это хорошо: не надо будет мучительно вспоминать по дороге.
Он продолжал смотреть на дверь, причесываясь. Наконец взял портфель и зашагал, чувствуя легкость и зная, что не забудет повесить ключ на проходной – случалось много раз и такое за эти долгие годы.
“Как скачут мысли, – вдруг опять пришло уныние. – И с чего это мне все кажется, что я прощаюсь то с комнатой, то с прежней жизнью... Ведь нет для этого ни малейшего повода. Дай-то Бог от Шкилько избавиться... А как от него избавиться? Такая неопределенность во всем. Одна надежда на Ивана Семеновича... А завтра-то, завтра каторжный день... А сегодняшний день?..
Вечер вознаградил его за все дневные страдания. В доме на сей раз царили мир и спокойствие. Он прошел на кухню, где без задержек получил вполне сносный обед.
– Знаешь, мама, сегодня были такие интересные приключения... И кто знает, как повернется?.. Помнишь, я тебе рассказывал, что у нас есть Иван Семенович Патрикеев, единственный незаурядный инженер и очень своеобразный человек. Мне казалось, что он относится ко мне с пониманием, и я не ошибся...
В кухне появился семиклассник, очень похожий на отца на фотографиях в этом примерно возрасте. Хоть он и не унаследовал способностей отца, но зато был таким же живым, мягким и приятным мальчиком.
Бабушка, видя, как страдает сын, внука боготворила, чем, впрочем, в наше время никого не удивишь. Когда в доме были тихие минуты без нервозности и всеобщей раздражительности и только тогда, когда они были втроем, она в виде шутки величала его иногда Юрием Семеновичем.
– Сенечка, ради Бога, помоги ты ему, чтоб хоть один вечер был без нервотрепки. Иди, иди, Юрий Семенович. Такого математика, как твой отец, еще поискать надо.
С блеском выполнив за 40 минут задания по геометрии, английскому языку и русскому языку, они прошли на кухню, каждый сделал себе чай и оба отправились к телевизору. Семен Абрамович тяжело вздохнул, но потом стал смотреть, прихлебывая чай, отдыхая и наслаждаясь весьма относительным уютом.
Груз забот и усталость подталкивают нас к телевизору, и часто мы засыпаем перед экраном, где мелькают все африканцы и австралийцы, все звезды эстрады, львы и антилопы, злокозненные наемники, обозреватели, дикторы и ведущие разных направлений. Люди с радостным мироощущением редко засыпают у телевизора...
Он задремал было, но вспомнив о завтрашнем дне, отправился спать, потом целый час не мог уснуть, схватился за газету, но читал недолго. Вскоре появилась жена, которой он не стал рассказывать о событиях дня и переживаниях, не надеясь особо на понимание и сочувствие...
Он поглядывал изредка на свою 34-летнюю жену, которая была слегка возбуждена после служебного “сабантуя” и вообще в отличном настроении.
Засыпал он где-то в полночь... Умиротворенный, перебирал в полудреме события дня, которые уже и не казались ему таким ужасными.