Глава IX
Уставший и измученный, остановился он на лестничной площадке четвертого этажа и сразу позвонил, забыв отдышаться и привести себя в порядок, собраться с мыслями. Секунд через 20 щелкнул замок и в двери появился Иван Семенович в трени-ровочных брюках с лампасами и в прекрасной просторной куртке с накладными карма-нами. Он сразу же сделал жест, выражающий самое искреннее радушие, потянувшись к портфелю и авоське и шире открывая дверь.
– Вы даже раньше пришли. И замечательно. Проходите, Семен Абрамович. Не вздумайте снимать башмаки – у меня не принято, разве что ноги устали.
Две смежные комнаты, в которых очутился Семен Абрамович, необыкновенно ему понравились своим оригинальным убранством. Это не было похоже ни на квартиру семьи, ни на запасную квартиру богатого советского вельможи, ни на жилище “светского” молодого человека. Правда, все эти варианты Семен Абрамович мог представлять только по кинофильмам или каким-то отголоскам, т.к. в гости почти не ходил и из современной советской жизни почти ничего не читал.
Он увидел два небольших книжных шкафа, в которых разместилась причудливая библиотека, включающая несколько собраний на английском языке. Затем бар, полный бутылок, из которого гостеприимный хозяин сразу достал не самый простой коньяк и две рюмки, после чего отправился на кухню за закуской.
– Вы могли бы читать в подлиннике? – спрашивал Иван Семенович, разливая коньяк.
– Не знаю, может быть, и смог бы, – улыбнулся Семен Абрамович. – Знал я когда-то тысяч пять-шесть слов и из грамматики очень много, и даже непереводимые обороты, и довольно много, и еще разные грамматические явления... Но все равно все это не делает еще языка. Все равно почти все ускользнет. Вероятно, это вообще невозможно – ни самоучкой, ни с помощью кого угодно. Тем более при моей работе... Вы же знаете, чем я занимаюсь. Я любил рисовать, я, кажется, был неплохим мате-матиком. А после мог сделаться настоящим архитектором-инженером, хоть у нас и нет такой специальности вообще.
Иван Семенович налил по второй рюмке.
– Да, вы правы, но читать-то можно. И в остальном вы правы. Мы с вами неудач-ники, но каждый по-своему.
– Вы занимали какие-то посты – так говорят. А я... что я? – ему снова вспомнились события теперь уже двух дней.
Они выпили по второй рюмке. Через некоторое время Семен Абрамович поднялся с кресла и сделал несколько шагов, рассматривая комнаты. Дверь в спальню была открыта и видна была красивая немногочисленная мебель, нарядные шторы и необык-новенный светильник-торшер в виде диковинного стебля, изогнувшегося и свешиваю-щегося над одной из кроватей.
В проходной комнате, где они находились, было тоже мало вещей и мебели, но все без исключения здесь поражало.
В углу стояла керамическая ваза с цветами. Семену Абрамовичу пришла в голову мысль, что здесь часто бывает женщина. Он продолжал с интересом рассматривать оригинальные вещи. Кроме круглого столика, за которым они сидели, был еще столик чуть повыше с ящиками и очень длинный. На нем стояли вдоль стены настольная лампа с тремя ответвлениями, тремя лампочками и абажурами. Далее очень дорогая радиола со всей аппаратурой, необходимой теперь каждому. И наконец старинные очень высокие часы, которые редко в обычной квартире встретишь. Соседство этих разностильных предметов нисколько не портило впечатления.
Вместе с тремя кожаными креслами это была вся мебель проходной комнаты. Над радиолой висела застекленная полка с многими перегородками, полная пластинок. В углах висели две маленькие колонки, создающие стереозвучание. Телевизора в этой комнате не было, и оставалось предположить, что он стоит в невидимом отсюда углу спальни.
Была здесь еще одна полочка, поддерживаемая резным кронштейном, а на ней изумительный макет элеватора на тяжелой стальной пластине: силосный корпус из восьми банок, высокая рабочая башня, подсилосная плита, колонны с капителями, лестницы, ажурные площадки над силосным корпусом и на рабочей башне.
Фотографий тоже было мало. На видном месте висел писанный маслом портрет хозяина. Фигура была примерно в 60 см высоты. Он был изображен в полный рост, в добротном пальто и мягкой шляпе, молодой, лет примерно 35. Лицо и детали одежды были отчетливы. Он стоял на фоне строительного пейзажа, а на заднем плане виден был незаконченный еще элеватор. Странную эту картину нарисовал на целине художник, прибывший со стройпоездом, спасаясь от пьянства.
Здесь он крепко подружился с Иваном Семеновичем. Уже после отъезда Ивана Семеновича он все-таки спился, о чем рассказала, плача, жена несчастного художника, разыскавшая Патрикеева в Москве. Иван Семенович ее успокоил, дал денег, так как им не на что было жить, но помочь больше ничем не мог. И спустя некоторое время он получил известие о смерти художника все там же на целине.
Висела фотография родителей, как догадался Семен Абрамович, и еще два или три снимка его в молодости. Среди них размытая фотография – группа из нескольких офицеров и среди них Иван Семенович с многими наградами, очень молодой, с живым энергичным лицом. Видно было, что фотография увеличена со старого снимка, но без ретуши.
И, наконец, самая замечательная фотография, стоявшая в рамке с подпоркой, как в старину, на краю необыкновенных часов. Это был цветной фотопортрет женщины лет тридцати примерно. На ней был голубой вельветовый жакет, строгая блузка, застег-нутая до верха, оставляла открытой только нежную шею. Белокурые волосы падали волнами. Лицо было прекрасное, чистое. Глаза из-под припухших век смотрели лукаво, но это не меняло общего впечатления строгого портрета, по исполнению портрет был очень высокого уровня, поэтому, если присмотреться, то едва заметные морщинки указывали, что она все-таки лет на 5 или 6 старше, чем выглядела. Может быть, потому, что стоял на часах, портрет казался перенесенным из другой эпохи, а на самом деле как раз это и было из его теперешней жизни.
Но все равно одиночество, именно одиночество, было главным ощущением от всей этой обстановки. В Казахстане и в Москве он был в гуще дел, часто пил с нужными людьми, но друзей так и не нашел, если не считать горемыку-художника.
Он бывал несколько раз на встречах ветеранов, последний раз – уже живя здесь, но это не скрасило его одиночества так же, как и сконструированный им новый, якобы созерцательный, стиль жизни.
Была, конечно, еще Танечка, прекрасная его Танечка, так много внесшая в его нынешнюю жизнь... это было счастье...
Но было что-то в необыкновенном этом характере, что делало его одиноким среди людей. Может быть, люди такого склада при самой высокой моральной чистоте и полном отсутствии высокомерия всегда каким-то образом держат дистанцию...
И само ощущение одиночества могла порождать не обстановка как таковая, а личность хозяина, потому что, если кто-то видит интерьер квартиры, то и знает чаще всего, кому она принадлежит.
Они сидели за столиком несколько минут молча. Потом Иван Семенович поднялся, взял тарелки и сказал:
– Сейчас займемся, рассмотрим самую суть и план составим. Мне почему-то кажется, что трудностей больших не будет, хотя кто знает...
Вернувшись из кухни, он неожиданно спросил?
– Кстати, а как прошел сегодняшний день?
– День-то начался великолепно, но потом опять он меня довел чуть ли не до умопо-мрачения. Мы сорвем выпуск, если не придумаем что-нибудь.
– Но в чем все-таки дело?
– Он сидит, ничего не делает, и черт с ним – не нужна его помощь. Но ведь он разрушает всю работу. А сегодня... невозможно пересказать. Одним словом, я сжег мосты и все собираюсь вам рассказать, Иван Семенович. Но это так тягостно, и мне уже неловко перед вами...
– Но в чем же дело все-таки?
И снова, как и вчера в кафе, волнуясь, сбивчиво, но верно, Семен Абрамович рассказал суть дела и даже подробности: и о письме, и о телеграммах, и о своей вспышке, и как прошел остаток дня.
– Прекрасно, – Иван Семенович ходил по комнате, соединив руки. – Прежде всего надо не сорвать объект, а то хоть его снимут, а вас не поставят.
– Мне бы только от него избавиться – я бы вздохнул свободнее. А то я, кажется, почти уже не надеюсь.
– Вот это нехорошо. Я вас прошу, Семен Абрамович, никогда так не говорите. Вы еще очень молоды. Вы художник, расчетчик, теоретик. У вас огромный опыт проекти-ровщика-практика. Пусть у нас между способностями и карьерой нет вообще никакой связи... А ведь какая-то все-таки есть. Я ведь вас не в начальники главка прочу. Вы будете делать то, что обязаны и имеете право делать – разрабатывать инженерные конструкции, делать расчеты, ездить в Москву. Получать будете гораздо больше, чем теперь. Я вам не красивую сказку рассказываю – это все реально.
Он вдруг сел в кресло. Смотрел отсутствующим взглядом несколько секунд, словно о чем-то задумавшись.
– Вы думаете, куда он ходил? Конечно, в партбюро. Он занервничал, причем сильно. Помните, еще вчера вечером он беззаботно так напевал. А ведь занервничал гораздо раньше, чем я предполагал. Я, конечно, не исследователь человеческой души и не очень глубокий психолог, но позвольте высказать вам несколько соображений. Он привык говорить где угодно: на рабочем месте, на собрании, на всяких совещаниях у главного инженера. Вы по своим работам решения принимаете сами, и когда возникают недоразумения со смежниками или вообще по любому поводу, он на совещаниях с апломбом высказывает ваши мысли. А в параллельных группах, где групповоды недалеко с ним разбежались, они придумывают вместе. И он все это излагает, какими бы ни были беспросветными осенившие их идеи. Из всех этих бесконечных разговоров он вынес одно очень глубокое наблюдение, а именно, убеж-денность в полной безнаказанности, когда речь идет о технической стороне работы. Никто ничего не в состоянии и не желает проверить. Разве такие еще делаются глупос-ти? Грандиозные! И все проходит. Но это уже несколько из иной области. Вернемся теперь к нему. На сей раз его занесло особенно сильно. Но оказался он в глупом поло-жении не потому, что занесло сильно, а потому, что случайно оказались тут мы с вами. А так еще неизвестно, кто бы одолел. Пока нашли бы экспертов... А кто эксперты? Да ими может оказаться кто хотите. И кому нужна обуза? Помните, я вчера говорил о тупости? Тоже интересно. Тупость, непробиваемость, бодрый тон – это все имеется в изобилии. Но увидев нас вместе, он вполне мог задуматься. И к чему он должен был прийти? К тому же, к чему и мы приходим. Особенно после вашей необузданной вспышки он понял, что ему может быть очень плохо. И вчера у него было время многое понять. Он бы вообще не стал настаивать на этих заменах, вы бы ему легко объяснили. Мало того, он бы сам ругал изо всех сил строителей, которые ставят палки в колеса. Как вы его неоднократно мне обрисовали и как я сам его вижу, письма-то он послал бы обязательно, но, вполне возможно, прямо противоположного содержания. Ему ведь все равно, что писать. Дело свелось бы, как вы выражаетесь, к “шлифовке” писем. И было бы изготовлено еще два образца эпистолярного убожества. Он же не меньше вас заинтересован не сорвать срок, он премией дорожит и вообще не в его правилах быть срывщиком срока. Он бы в этих самых письмах доказывал невозможность замены плит и панелей и придумал бы такие причины, которые вовсе и не являются причинами, и такого наплел бы, что строители и плакали бы и смеялись над его словами, а скорее всего ничего бы не поняли. Но я немного увлекся... Теперь все наоборот. Он рад и срок сорвать, и вас задергать, и окончательно вас подавить. А после вчерашнего скандала он уже готов на все и ходил вчера в партбюро готовить тяжелую артиллерию.
Об этой последней фразе Иван Семенович тут же пожалел, но Семен Абрамович устал уже от всех испугов, поворотов, перепадов.
– Так что же нам делать дальше, Иван Семенович? – в голосе Семена Абрамовича слышалась бесконечная усталость.
– Заканчивайте Западную Сибирь. Игнорируйте его, плюньте на все. Лишь бы не было прямых грубых ошибок. И такая, знаете, общая косметика, чтобы не лежала печать спешки. Большего за это время нельзя сделать, а о его правилах не может быть и речи. Несите кальки прямо ко мне. Я обеспечу, как говорят, санкцию на подобное необычное прохождение чертежей. Играем ва-банк. Я вместо него подпишу, а потом подпишет вам начальник отдела. Сколько вам дней понадобится? Дней пять хватит?
– Я вообще хотел все в общих чертах завтра закончить – так легко сегодня все пошло. Но теперь почему-то не уверен.
– Делайте за два, за три, за пять дней – как получится, и несите проект ко мне по частям. Он станет требовать листы, чтобы просматривать – не давайте! Так и скажите ему: дескать, твои замечания – мир абсурда, а я не хочу сходить с ума. Как сегодня сказали – очень верно, и не бойтесь его. Главное – не бояться! Играем ва-банк! И доверьтесь мне.
Трудно сказать, заразил ли Иван Семенович своего друга азартом. Вскоре они перешли к рассмотрению сооружений, из-за которых и собрались.
Сначала просмотрели каждый объект, и теперь Иван Семенович, учитывая опыт на совещании и прежнее знакомство с этой работой, ориентировался почти так же хорошо, как и Семен Абрамович.
– И такого рода корпусов в моей жизни было достаточно, – улыбнулся Иван Семенович. – Он и доставит больше всего хлопот.
Семен Абрамович взял один из листов заданий, перевернул его и изобразил на чистой бумаге часть здания, о котором шла речь у них сейчас, а дальше оборвал. Потом нарисовал железнодорожный путь и общий контур как бы подвижного состава, не отражая вовсе локомотив это или вагон, или платформа с грузом. Но тяжесть ощущалась, и самое поразительное, что видно было: путь идет не параллельно корпусу, а под небольшим углом. Прекрасная получилась аксонометрия.
– Вот, видите, даже в самом плохом месте, если плиту сделать тоньше, то путь будет в безопасности, – и он очень спокойно нарисовал уже в разрезе. – Шкилько, я помню, вообще хотел сделать без плиты, а просто фундаменты под колонны... Но я его надоумил, что так в принципе в этого рода зданиях редко делают. Так, вскользь был разговор, я припоминаю. Он им, т.е. женщинам, велел считать плиту. Вот полюбуйтесь на их проработку, а вот океан расчетов, разные попытки и дальше весь этот лепет. Плита у них получается гораздо толще метра! Они перешли на балки, сперва пустили их вниз, а когда увидели уродство, то пустили вверх. Балки вышли такие огромные, что вылезли выше пола. Тогда...
Тут Патрикеев захохотал, а спустя минуту сказал:
– Давайте дадим перекрестные балки и посчитаем на упругом основании. У вас учебник есть?
– Да у меня целая библиотека, мертвым грузом лежит. И дома... и очень много на работе, потому что дома теснота...
– Балки легко разместятся. Но непонятно, почему пол первого этажа так низко? Какой-то полуподвальный вариант...
– Да, вы правы, такое странное сооружение, но теперь задание ревизовать уже поздно. Идем дальше – это еще не все. Даже при его немыслимой плите можно сохра-нить путь почти на всем протяжении. Но он взял инструкцию по возведению железно-дорожных насыпей. Когда он отроет котлован, путь окажется, по его представлению, на насыпи. Там ходит тяжелейший, как ему сказали технологи, состав. И вот он стремится придать этой насыпи нужный профиль. У нас множество резервов. Конечно, перекрест-ные балки, колоны без пирамид-оснований внизу. А можно и просто плиту на упругом основании. Главное – все считать на упругом основании. А можно и его профиль видо-изменить. Он мне тогда с гордостью показывал эту инструкцию, которую я не видел в глаза до того... Я все ждал, пока он окончит эту пытку. Весь этот ужас... ведь он почти с детской гордостью демонстрировал свои открытия. Я в таких случаях пытаюсь не слушать его, как-то переждать, но все-таки я заметил, честное слово, против своей воли, что он совершенно неправильно читает те пункты, проникновением в смысл кото-рых он так гордится.
– Итак, у него получается плита толще метра, еще полметра вот эти самые основания колонн (перевернутые капители), которые вообще не нужны при такой толстой плите. И все это должно спрятаться под полом. Теперь он эту свою плиту пустил за крайний ряд колонн на три метра. Это надо сильно уменьшить. Тогда в самом плохом месте забить шпунт, а дальше вообще ничего не нужно.
– Конечно, – Семен Абрамович восхищался, видя такое понимание и очевидную эту простоту и ясность. – Представляете, как бы радовался сейчас начальник ОКСа. А вы еще спрашивали, Иван Семенович, уверен ли я, что все легко решается.
– Да, но все это надо представить в виде проработок и расчетов. Сколько раз я сталкивался, да и вы, думаю, тоже: очевидное надо доказывать. Но я не заметил, чтобы со спецкорпусом было больше всего возни, как вы сказали.
– Расчет, во-первых. Нагрузки полезно снизить. Бредни его насчет профиля опро-вергнуть, если он снова их вытащит на свет божий.
Они еще долго смотрели геологию, чтобы узнать, можно ли сильно уменьшить вылет плиты, и делали прикидки.
Настал черед административного корпуса.
– Помните на совещании Петр Николаевич норовил все доказать, что фундаменты велики, – говорил Семен Абрамович, рисуя разрез. – А дело ведь вообще не в том! Имеется подвал глубиной 3,6м. Он его проходит тонкими колоннами, как первый этаж, а фундаменты из-за очень плохих грунтов получаются огромные. Но чем они больше, тем и выше, и он вынужден прятать их под пол, загоняя все глубже и глубже. Сваи тоже не годятся, так как коллектор якобы в очень плохом состоянии и еще по двум причинам, но это потом... И это еще не все. Поистине нет границ человеческой глупос-ти. Ему же нужны стены подвала, он их делает из блоков и они не выдерживают. Тогда девочки, я имею в виду наших расчетчиц, говорят ему, что нужны контрфорсы. Теперь уже фундамент у него лезет чуть не под коллектор, – Семен Абрамович в этом месте начал заразительно смеяться, – а контрфорс вот-вот начнет теснить коллектор, такой он стал огромный. Иван Семенович тоже стал смеяться.
– Делаем монолитный подвал. Но мне представляется знаете что? Он хочет непре-менно пустить в дело блоки. Это, конечно, строители всегда одобряют. Все хотят прос-тоты, больших объемов, боятся монолитных стен – одним словом, никто не ищет приключений, их и без того хватает, причем довольно страшных. Но чтобы сохранить коллектор, начальник ОКСа десять монолитных подвалов сделает.
– Что за вопрос?! Тем не менее, – прервал Семен Абрамович, и они оба продолжали смеяться, – наш инженерик опять нарисовал котлован (он очень это любит) и преслову-тый коллектор повис в воздухе.
– Он стал прокладывать для него новую трассу, надо же додуматься. И вовлек в это сумасшествие множество людей.
– Среди которых лишь немногие вопиют и клянут, иные безмолвствуют, иные хихикают, но никто не хохочет. Что касается административного корпуса, диагноз ясен. И лечение тоже: монолитный подвал, а колонны только до нуля.
– Правильно, но при этом надо сделать новую проработку каркаса, чтобы показать, что все это может получиться из типовых колонн, причем не любых, а по сокращен-ному каталогу.
– Так пусть первый этаж изменит высоту, так ли это важно?
– Да, или будет одна своя колонна. Как вы правильно подметили, начальник ОКСа теперь легко уговорит строителей.
– Еще бы. После всего, что он вчера пережил... Выходит, путь к решению лежит через безумие. Если бы в Шкилько не вселился бес... Оставим однако философию. И без нее весело, – снова улыбнулся Иван Семенович. – Да и слабоват я в ней...
– А я, наверное, совсем слаб. Уж не в этом ли причина многих моих затруднений? – грустно сказал Семен Абрамович.
– Во всяком случае, это ваше замечание изобличает в вас философа.
Они оба снова рессмеялись. Разговор у них теперь скакал, ни одного из них не утомляя и неизбежно возвращаясь к тем вопросам, ради которых они собрались. И оба чувствовали большое взаимопонимание, и каждый ощущал в себе растущее дружеское расположение к другому.
– В таком случае не могу не высказать еще одно не относящееся к делу соображе-ние. Колонны могут идти и до низа, а коллектор все равно уцелеет.
– Но давайте уже сделаем правильно, и пусть коллектор, вызвавший столько споров и волнений, будет в полной безопасности. Заодно это очень хорошо проиллюстрирует чудовищность замысла Михаила Львовича.
– И это еще не все. Расчет будет простой, подвал компактный. Но проработки ста-нут трудными, займут много времени. И каркас и планировка подвала полностью – я только сейчас сообразил. Я не боюсь, как вы понимаете, это все проще пареной репы. Но упрется все в архитекторов... Я когда думаю, что придется спорить, у меня руки опускаются. Тем более, что эти архитекторы и не архитекторы вовсе...
– Хорошо, я с ними буду говорить. Надеюсь, мне это по плечу. Но вы сделайте хорошую новую планировку подвала с учетом всех правил.
– Не сомневайтесь, Иван Семенович. Это будет подвал, отвечающий всем мысли-мым и немыслимым правилам. Даже если мне придется трое суток подряд читать СНиП...
– Прекрасно! Давайте посмотрим теперь галерею. Ее опора, как известно, мешает электрокабельному блоку.
– Правильно, – устало говорил Семен Абрамович, находя чертежи галереи, а потом генплан...
– Довольно долго он смотрел на генплан, разыскивая этот самый блок. Потом взял чертежи блока, установил его отметку и наконец прямо на продольном разрезе галереи нарисовал гигантских размеров фундамент, который отыскал среди вороха расчетов. Прямо через тело фундамента шел блок, который и был тут же подрисован.
– Перенести опору скорее всего будет трудно.
– Очень трудно, так как тогда нужны будут вместо нее две опоры и потребуется переделка пролетного строения. Его, конечно, еще нет, но в мыслях и на архитектуре оно уже есть. А ломка в мыслях тоже неприятна.
– Любую ломку можно допустить, но мы не можем себе позволить, чтобы хоть в чем-то наше решение выглядело неизящным, тяжеловесным. Да и пролетные строения будут тогда разными. Принимаем одну опору как аксиому. И посредине! И решение тогда напрашивается само.
– Вы совершенно правы. Рамный фундамент! Что может быть проще! Но об этой возможности он, вероятно, забыл.
– А ригель этой рамы, я вот все думаю, не зарежет ли блок?..
– Сделаем его малой высоты, но очень широким. А на поверхность выйдет только постамент. Продавливания я не боюсь.. Но наш блок тоже ведь следует щадить. Обра-тите внимание, его на время строительства придется подвесить на длину чуть ли не 16 метров.
– Мы такое часто делали в институте, где я раньше работал.
Иван Семенович взял карандаш и тут же изобразил две фермы подвески.
– Вот вам решение... Хоть и не совсем элементарное...
– Итак, все решается сравнительно просто...
– Как и следовало ожидать, – сказал очень обыденно Иван Семенович. – Это ведь не тоннель под Ла-Маншем и не ресторан в форме шара, который вращается над 80-этажным небоскребом в зоне ужасных землетрясений.
– А кровушки попьет не меньше, чем упомянутые вами сооружения.
– Вне всякого сомнения, если вы не сможете, или, вернее, если мы не сможем, вы-толкнуть немедленно Западную Сибирь, – Иван Семенович откинулся на спинку кресла, приблизил немного аксонометрию и задумчиво смотрел на нее. – Это баналь-ность, но жизнь – бесконечная борьба. И она должна быть без судорог, отчаяния. Стоит последний раз помучаться, чтобы не мучаться всю жизнь. Да, – вздохнул он, – инте-ресная картинка. В одной комнате теперь сразу макет, фото и ваши эскизы. Красиво...
Семен Абрамович вдруг достал перочинный маленький нож и заточил карандаш на листик бумаги. Он смотрел то на макет, то на картину, то на свои картинки. Затем стал штриховать наброски, которые делались все более живыми и выпуклыми. Наконец, в порыве вдохновения набросал условные облака и несколькими штрихами показал зем-лю.
– Изумительно! – воскликнул Иван Семенович, относя свое восхищение скорее к быстроте и легкости, а не к законченности.
– Но не перспектива, а именно аксонометрия. И жаль, что на задании, – сказал Семен Абрамович.
На полу в беспорядке валялись чертежи, а необыкновенные часы показывали уже начало одиннадцатого. Семен Абрамович бросился к телефону. Огромного труда стоило ему успокоить маму и объяснить, что дело это для него сверхважное. И совершенно невозможно было объяснить, отчего он раньше не позвонил.
Когда он возвратился из другой комнаты, где стоял телефон, Иван Семенович скла-дывал чертежи.
Семен Абрамович опустился в кресло. “Несмотря на эту встряску только что, – думал он, – этот вечер все-таки очень хороший, прекрасный вечер”.
Второй раз уже вечер возвращал ему душевное равновесие после всех потрясений, которые принес день. Случайность, конечно, но в ней так видны переходы от надежды к отчаянию.
– Вы когда кончите этот объект, я имею в виду Западную Сибирь, сразу беритесь тогда за проработки, а мне оставьте пока геологию, часть заданий, или даже вообще все.
– А он ведь утром хватится папок.
– Я скажу, что взял после работы. Они теперь общие и не надо вообще ему их отдавать. Какой может быть разговор? Мы с вами не только имеем право, а обязаны этим заниматься, о чем имеется протокол. Его сегодня все почти подписали. Давайте только сложим все, как лежало, чтобы не ломать систему.