Глава XI
Открыв дверь, он легонько толкнул вторую. Через сколько таких дверей прошел он, сколько лет сам просидел за такой звуконепроницаемой обитой черным дермантином дверью. “Мог бы и до сих пор сидеть, да только мало радости”, – мелькнуло почему-то.
Когда Иван Семенович остановился на некотором расстоянии, директор, разговари-вавший по телефону в пустом кабинете, указал ему приветливо на стулья.
Разговор находился в стадии, так сказать, закругления и расшаркивания. “Ну ладно... хорошо, помню... Да брось ты, старик. О чем речь? Ну будь здоров, счастливо, а то я в 1130 в обкоме должен быть... Я же сказал, не сомневайся. Конечно... Привет обязательно передавай... Понятно... о чем разговор... Обязательно... Счастливо. Будь здоров”.
Он что-то передвинул на столе. Иван Семенович посмотрел на часы. Было 945.
– Я очень коротко, Дмитрий Илларионович. У меня маленькая просьба в связи с тем совещанием. Мы написали в протоколе – дать решения до 16 июня. Мне нужен Шапиро, у него множество идей, он должен сделать проработки. На меня тоже очень много ложится. Не буду занимать ваше время перечислением. Скажу только, что Шапиро не может всем этим заняться. Два выпуска идут подряд, а Шкилько ставит бесконечные палки в колеса. И вот моя просьба: для пользы дела пустить чертежи этих проектов минуя, так сказать, Шкилько. Я сам за него подпишу.
Необычная и странная просьба была, что и говорить.
– Так, понятно. Только вот я что-то в толк не возьму, зачем именно мне в это входить. И вообще, дался вам этот Шапиро... да не выскачи он тогда... Ну хорошо... это я так, шутки ради. Как вы себе все это представляете? Приказ издать, или как?
– Зачем? В устной форме. Понимаете, это вроде мелочь, но от этого зависит престиж института – они ведь не успокоятся, слишком далеко зашло дело. Одним словом, огромный вопрос, а зависит от мелочи – когда освободится Шапиро. А кроме него, как это ни парадоксально вам покажется, никто этого не сделает.
Пока директор обдумывал необычный этот случай, Иван Семенович тоже размыш-лял. “Вероятно, я и сам бы справился, хоть мороки много, но и времени достаточно. Но ведь тут важно, чтобы именно Семен Абрамович. Хорошо, что директор все это не может осознать”. Директор все еще обдумывал, постукивая карандашом, а Иван Семенович вежливо ждал. “И ведь дело вовсе не в том, чтобы сделать эти проработки и дать решения. Важно не сорвать Западную Сибирь и мебельную фабрику. Рутинная большая работа всегда труднее, чем инженерные решения. Другое дело, что для большинства они вообще недоступны. Долго он, однако, думает... И кто знает, что труднее... Расчет плит на упругом основании вручную – это ведь тоже рутина. А если отдать расчет? Узнать надо, какие у них программы”.
Пока мысли неслись в голове Ивана Семеновича, директор все еще барабанил по столу. “Ему неведомо в чем технические проблемы, да и плана моего он не знает, ему даже в голову на заходит. Водить его можно бесконечно, как у нас все водят друг друга. А что толку? Вот не соглашается ведь, значит, что-то понимает”.
– Так-так, – протянул директор. – А кто, собственно, против? Пусть выпускают, пусть людей подключают. Мало, что ли, штурмов таких бывает?
– Тут вопрос в другом, тут уязвленное самолюбие. Это ведь только на совещании мы с вами утверждали, что институт сделал все возможное, а сделает еще больше. А на самом деле даже не очень глубокий анализ показывает все убожество его предложений. А кому хочется оказаться вдруг перед всеми дураком. Поэтому он мешает и тормозит и дальше будет мешать. Он сам хочет срыва, чтобы отвлечь внимание, деморализовать, не оставить нам времени на разработку наших предложений. Тут целая интрига, если хотите.
При слове “интрига” директор как будто оживился, но тут же снова нахмурился.
– Скажу я ему, лично вызову, поставлю жесткий срок.
Что было делать дальше? Не объяснять же директору, что сам факт прохождения чертежей через Шкилько после всех бесконечных переживаний для Шапиро катаст-рофа.
– У нас рассчитано все по дням. А он ведь знает внешний срок и скажет, что должен хоть день посмотреть чертежи. Потом другой объект – тоже станет смотреть и делать глупейшие замечания. А если вы ему велите подписывать не глядя, он побежит к Захарову искать защиты. Да и как можно такое приказать?
– К Захарову, вы сказали? Интересно. А вы ведь уже этим вопросом занимались. И что думает Захаров?
– Он держит сторону Шкилько.
– Вот видите, как скверно. Ну, судите сами, какие есть основания отстранять Шкилько от его прямых обязанностей, если даже все, что вы предполагаете, полностью соответствует действительности?
Директор еще немножко подумал.
– А вы бы сами не могли? Все-таки больше двух недель. Я ведь знаю, какой вы специалист.
– Нет, не смогу, – ответил Иван Семенович, не обращая внимания на пошлость. – Много проработок и расчетов. Надо пойти к геологам, к технологам, к архитекторам. У меня и своей работы много, ко мне часто люди ходят, а мне придется переселится в отдел – комбайнов у меня в отделе нет. Нет, это совершенно невозможно в такие сроки.
Директор при одной мысли, что Захаров может пойти в райком или еще как-то резко заявить протест, не то, чтобы испугался, – чего ему было бояться в своей вотчи-не? – а испытал досаду, как позавчера на совещании.
Пошел в ход обычный вечный прием.
– Ну ладно, я главному инженеру объясню и дам ему понять. Он и отдаст распоря-жение. А то ведь неловко и перед ним – это же его вопрос.
Директор нажал клавишу и взял трубку, но не успел в трубке прозвучать голос секретарши, как Иван Семенович сказал:
– Да нет, он решать не станет, он Шапиро не жалует.
– А я, вы считаете, должен его любить больше других?!
– Нет, зачем же? – Иван Семенович не знал, что еще говорить. – Ведь сорвем, а они приедут. Вспомните ваши заключительные слова на совещании. Ведь честь института поставлена на карту.
Иван Семенович чувствовал, что пошел по кругу, а толку от этого, как известно, бывает мало. И решил вдруг сделать ход последним козырем.
– Ну что ж, Дмитрий Илларионович, если вы не считаете, что следует разгрузить Шапиро, вернее облегчить ему выпуск, то мы сейчас этим заниматься вообще не сможем. Но, – он сделал паузу, – покрывать Шкилько я тоже не намерен. Я скажу, что думаю, а потом пусть эксперты занимаются его бредом. Но вы же понимаете, это не ультиматум, а единственный достойный для меня выход. А если вы решите этот вопрос. – Пусть только по первому объекту, который мы просто обязаны вытолкнуть завтра или в субботу, – тогда, работая все выходные дни, я уверен, мы успеем к их приезду. И мебельную фабрику он параллельно сделает.
Не давая директору опомниться, он продолжал атаковать.
– В конце концов, я главный конструктор техотдела, и все проекты все равно идут через меня. А что до ГОСТов, правил оформления и т.д., всего, чем Шкилько изводит Шапиро, то это вообще исключительно моя компетенция. И я берусь подписать за него все чертежи. Я уже не говорю о том, чего стоят все его замечания. И морального урона большого для него не вижу. Присылают же из отдела в отдел конструктора, а теперь прислали главного конструктора. У него ведь масса другой работы – вот я его и разгру-жу.
Не выдержав убийственной тирады и стремясь поскорее расстаться с Иваном Семе-новичем, директор взял трубку уже от другого устройства, которых у него было не меньше, чем в комнате правительственной связи.
В каждой комнате был такой “правительственный” аппарат со слепым цифер-блатом специально для директорских звонков. Звонки такие были редкостью и рассмат-ривались едва ли не как ЧП.
– Алло, 3-й АСО?.. Найдите мне скоренько вашего начальника... Слушай, Федор Васильевич, там у тебя Шапиро заканчивает проект... Такой случай необычный... Одним словом, пусть за Шкилько подпишет Патрикеев. В целях ускорения... Ну хотя бы для того, чтобы не было двойного просмотра чертежей... Нет, только этот проект... В общем, сделай, как я сказал, ты меня понял. Все. Будь здоров.
Иван Семенович поднялся, сказал “благодарю вас, Дмитрий Илларионович!” и вышел в приемную. Остальные, ожидавшие аудиенции, похоже, по совету секретарши, разошлись.
“Эти двое, скорее всего, там. Любой ценой их надо придержать, разговорить их как-нибудь, пока он уедет в обком”.
– А кто у главного?
Он как в воду глядел.
– Захаров и Шкилько, минут десять уже.
– Как удачно! Все, кто мне нужен, – сказал Иван Семенович и без всяких церемо-ний вошел.
Беседа велась в манере поддакивания. Вся тройка давно пришла к общему знамена-телю. И если в этот момент тучи сгущались, казалось, над одним Шкилько, то, как покажут дальнейшие события, солидарность их была все-таки не напрасной. Каждая фраза, каждая реплика любого из них подогревала двух других. Главный инженер словно забыл о недавнем совещании, и глядя на него, честное слово, можно было предположить, что он больше всех жаждет крови.
–... так он завтра всех... – был отрывок фразы главного инженера, которую он сопровождал энергичным жестом сжатой в кулак руки. И трудно было понять, о ком шла речь: о Патрикееве или Шапиро, но скорее о первом.
– Разрешите?..
Главный инженер мало смутился, но вторжение было неожиданным. Общая подтя-нутость, твердый взгляд, осанка, репутация и все те же орденские планки делали почти невозможным трюком всякую попытку избавиться от нежданного гостя. Тем более, что он их застал за поддакиванием, носившим уже характер почти сговора. Будь кто-нибудь другой, он бы с треском вылетел из кабинета. Но только не Иван Семенович. Все знающий, видящий далеко, корректный, прямо излучающий опасность.
– Заходите, Иван Семенович! Мы как раз обсуждаем этот интересный вопрос. Вот партийное руководство, да и я считаем ваше предложение беспреце-н-дентным, – он колебался, но все-таки вставил ненужный звук. Иван Семенович не то, чтобы улыбнул-ся, но как-то все же показал, что заметил ошибку, и это еще подхлестнуло недоброе чувство главного инженера.
“Интересно, как они пришли все к безошибочному мнению, что от меня исходит такое предложение, тогда как я никому из них его не делал. Замечательное чутье, действительно, враги...”
– Вы что, – перешел на привычный резкий тон главный инженер, – освободили Михаила Львовича от должности? Вы предлагаете за него выполнять часть работы? Это что, совмещение должностей?
Иван Семенович вдруг вспомнил свои должности и свою безупречную жизнь, глядя на всех троих.
В 41-м он оказался в пехотном училище, потом совсем юным лейтенантом на фрон-те. После ранения снова на передовой. Там его должность называлась командир взвода, и довелось ему не раз в очень трудных боях командовать ротой. Его характер был такой же, как теперь: корректность и ровные со всеми отношения. Но на войне нужны и другие качества, и они были присущи ему в очень высокой степени. Он никогда не показывал слабости: ни под артобстрелом, ни выбиваясь из сил в непролазной грязи. Его любили все – и бывалые солдаты и молодые. Он никогда не перекладывал своей работы на других. Обладал в любой обстановке и хладнокровием и быстротой реакции. Он, будучи молодым офицером, даже самым молодым солдатам говорил “вы”. Но именно это не очень принимали, и ему все же пришлось идти на неравные отношения. Это вообще ему мешало всегда. И те, кто выше, и те, кто ниже, достоинства не щадили ни своего, ни чужого. Потом студенческие годы, где, понятно, все были на ты и было очень славно. А дальше уже нам известно. В мирной жизни было труднее, чем на войне, быть безупречным. Именно ему, такому редкому по характеру и принципам человеку.
Он все переводил взгляд с одного на другого из этой тройки. По странной игре фантазии они вдруг показались ему каким-то трибуналом, зловещим, устрашающим.
Спохватившись, он сообразил, что пропустил несколько фраз, и тут же сообразил, что это не так уж важно. “Главное задержать их – пусть он уедет в обком”.
– Позвольте мне, товарищи, изложить кратко все соображения. Первое: по вине уважаемого Михаила Львовича заводу угрожает разруха и хаос. Не строить тоже нельзя – это решается не здесь.
– Мы сделали проработки, расчеты, учли все, проверьте расчеты, – Шкилько на первых порах как будто спорил на равных, но не надолго его хватило, потому что противником его был здесь не Петр Николаевич.
– Расчеты ваши неправильные. А главное, вы не то считали. И еще одно: не надо меня перебивать. Итак, второе, – уже третий раз за утро проигрывался один и тот же мотив, и Ивану Семеновичу самому он надоел, но внушительный тон терять сейчас было нельзя. – Положение исправить еще можно, но для этого Шапиро должен освобо-диться как можно раньше. Мы не имеем права водить за нос заводчан. Сохраняя честь мундира, мы представили дело так, что сделали все, что в человеческих силах.
Разговор этот, несмотря на то, что по теме был не совсем обычный, напоминал мно-гие разговоры в его жизни. Большой кот играл с маленькими мышками. Путать можно было их очень долго. Чаще всего люди слушали, кивали, отдавали инициативу. Моральный перевес может быть в чем угодно: в больших знаниях, в логической неуяз-вимости, в репутации, в веских словах, за которыми может быть и глубокая мысль и пустота.
Но случалось и так, что роли могли поменяться мгновенно; тогда все соображения, фигуры речи, внушительные аргументы и даже скрытые угрозы – все это становилось младшими козырями. Недаром, видно, эта тройка померещилась ему в виде трибунала.
Шкилько, конечно, оставался в позе оправдывающегося, но у двух других уже раздувались ноздри.
Понятно, ему бояться было нечего в любом случае. Но ведь он сражался за Семена Абрамовича, для которого тоже не было прямой угрозы, но угроза, что все останется, как было, сама по себе равносильна была гибели.
“Главное – задержать их! Пусть себе едет в обком”.
– Я допускаю, что действительно была проделана большая работа, огромная. Но здесь имеет место случай, когда нужна совсем другого масштаба инженерная мысль. Нужна голова Шапиро. И, с вашего позволения, некоторые инженерные качества ваше-го покорного слуги. Третье. А чем занят теперь Шапиро? Он должен трепетать в ожидании бесчисленных крючков, которые поставит ему Михаил Львович. Вот передо мной его записка – так сказать, творчество. Ему представляется, что будет хорошо, если все наши отделы начнут оформлять чертежи и расчеты в соответствии с этим сводом бесконечных и необыкновенных правил. Те, кому пришлось бы следовать этим правилам, должны испытывать ужас. А те, кто наблюдает со стороны, могут даже восхищаться – ведь это царство абсурда.
– Вы чересчур нагнетаете. Как это говорят... драматизируете обстановку – я в газетах такое встречал, – сказал вдруг главный инженер. Он не стал бы острить, если бы догадался, что Иван Семенович тянет время.
– Я готов идти по пунктам.
– Ну не сейчас ведь, – резонно возразил главный инженер. – Сейчас решаем вопрос, следует ли нам отстранять Михаила Львовича от его конкретных прямых обязанностей, причем без всякого повода, а только по вашей странной просьбе. Он ведь проработал у нас больше двадцати лет и имел одни только благодарности.
– И записка в порядке, – запальчиво вмешался вдруг Шкилько, желая показать своим союзникам, что и сам способен держаться на ногах. С самолюбием кому угодно трудно совладать после стольких лет безнаказанного краснобайства. – Это путь облегчить работу. Мы слишком много тратим бумаги, загружаем все службы, светокопию. А я чего добиваюсь? Группового оформления, повторного применения, табличного оформ-ления. Кроме того, экономия времени. Потом в проектах должно быть единообразие...
Своей выходкой он только дал повод Ивану Семеновичу. Чтобы разговор тек без конца, нужны зацепки.
– ГОСТы не нуждаются в запутывании, они сами по себе достаточно туманны. А все ваши рацпредложения – только трата времени. Сказать, что каждое ваше предложе-ние с изъяном, – значит ничего не сказать. В них органические пороки. Вот вы разрабо-тали 50 заготовок. Теперь попробуйте сами применить хоть одну из них, а я сделаю без заготовок – посмотрим, кто скорей. Что вы на это скажете? Если вы уж так хотите, то можно найти подлинно новаторские приемы черчения. Теперь о ГОСТах. Кстати, четвертое и последнее.
– Вы бы вообще ГОСТы отменили, мне так кажется, а вы должны, наоборот, следить за их соблюдением. На каждом ГОСТе написано: несоблюдение преследуется по закону, – Шкилько обрадовался, вспомнив об этом пугале, которого давно уже никто не боится.
Парторг вдруг пришел на помощь, не желая быть только слушателем, раз предста-вилась возможность, но мысль его была убогая:
– Закон не обсуждают – его выполняют.
Это был хороший трамплин для целой лекции, да и трудно было удержаться, чтобы не продемонстрировать, какие преимущества имеет интеллект, пока игра ведется в пределах правил.
– Позвольте объяснить, даже если это отнимет драгоценное время. Всякий ГОСТ регламентирует определенный круг вопросов. И, как это часто бывает, возникает необ-ходимость проиллюстрировать какое-то правило. Принимать случайные особенности этих картинок за требования ГОСТа – это все равно, что начать копировать начертание букв или расположение слов на строчках в каком-нибудь циркуляре или в том же ГОСТе. Вот этим-то вы и занимаетесь, Михаил Львович, и в вашей инструкции и в повседневной деятельности. Так же точно понимаете вы и СНиП, а ведь достаточно одну фразу неправильно понять – все становится с ног на голову. ГОСТы надо уметь читать.
– Я вас, кажется, не оскорблял, – произнес Шкилько, обнаруживая бессилие, кото-рое всегда согласно на всякую перебранку.
– Если вас мои слова так сильно задели, то моей вины в этом нет: я ведь предлагал идти по пунктам.
Зато парторг и главный инженер не любили перебранок. Они теперь только ждали, когда начнется игра без правил. Пора было расходиться.
Воспользовавшись заминкой, парторг встал.
– Ну, что ж, товарищи, обсудим на партбюро.
Сейчас он собирался позвонить тому самому Федору Васильевичу, которому, как мы помним, уже звонил директор, строго и коротко запретить ему всякие эксперимен-ты. “А Шапирой этой после займемся, чтоб не мутил, сукин сын”, – подумал он вдруг с какой-то тревогой.
Иван Семенович тоже поднялся. Михаил Львович потянулся было к своему произ-ведению, но Патрикеев мягко сказал: “Это пока у меня. Вы же мне официально вручи-ли. Я еще до конца не изучил. Я вам непременно верну с критическим разбором”.
Глядя на Ивана Семеновича, Захаров окончательно осознал, что их опередили. “Это им не пройдет!”
Главный инженер углубился в бумагу, сдвинув брови на переносице, а трое посети-телей вышли и столкнулись... с директором, выходившим из своего кабинета с кожаной папочкой в руках.
Парторг тут же подскочил к нему, желая его отвести и поговорить с глазу на глаз. Неужели его так легко объехали? Весь вид парторга выражал ужасное нетерпение при всей его суровости и непреклонности, которые так пугали весь институт.
– Тороплюсь в обком, Федор Сергеевич, – сказал директор, пресекая поползнове-ние, и ласково прикоснулся к его локтю, увлекая вместе с собой из приемной. – Вы проследите, чтобы с дружиной не было заминки, пусть разбросают по отделам, да и первая прополка не за горами. Тоже пусть обдумают. Заходите часа в четыре – обо всем потолкуем. В этом году хотелось бы хорошо выглядеть.
Парторг стоял в коридоре, чуть растерявшись, рядом переминался с ноги на ногу Шкилько, а Иван Семенович звонил уже от себя.
Парторг буркнул “все будет в порядке” и удалился, бросив Шкилько.
Михаил Львович медленно, даже как-то печально, что очень непривычно было видеть в жизнерадостном, всегда бодром и напевающем сангвинике, пошел к себе. На лестнице он встретил своего приятеля ГИПа с которым обменялся какими-то словами. В тоне ГИПа ему почудились нотки не то насмешливые, не то сострадательные. ГИПы ходят всегда праздно по коридорам, бывают как в отделах, так и на втором этаже; у них есть еще пресловутое БГИ, где они всласть беседуют между собой. Неудивительно поэтому, что они многие вещи узнают раньше других. Михаил Львович думал, почудилось ему или ГИП уже о чем-то знает. И как он вообще мог что-то узнать? А почему бы и не знать всему институту о вчерашней выходке Шапиро?..
Михаил Львович размышлял об этом до тех пор, пока внимание его не привлек появившийся в конце коридора Семен Абрамович с рулонов калек. Вернувшись на свое место и ощущая на себе насмешливые взгляды старшего сдельщика и интеллектуалки, он, чтобы не выглядеть смешным и обескураженным, подозвал групповода (их у него оставалось еще целых два) и потек обычный “конфиденциальный” разговор.