Глава XV
На прополке тоже дело шло к обеду, а полоть еще только начали. Вечные вопросы: по одному гнать рядку или по два, на время работать, помогая отстающим, или на результат, – на этот раз тоже не решались, как и всегда.
Солнце припекало все сильнее, воду еще не завезли, да и завезут ли?.. Все ждали трех часов, после обеда уже пололи вразброд, кто во что горазд.
Начальник отдела, хорошо нам знакомый, был ответственным сразу за два отдела и сам не полол. Михаил Львович предпочел точить тяпки, тоже принимал участие в расстановке людей, а в конце с большим энтузиазмом помогал отстающим. Выглядело все это внушительно, но что это было по сравнению с полновесными двумя рядками?
Старший сдельщик, где мог, проскакивал без прополки метра по три-четыре. Каж-дый оставался верен себе, хоть и говорят, что люди меняются в разных обстоятельст-вах. Семен Абрамович полол, мучаясь, но не останавливаясь и не пропуская, радуясь пустым участкам и ужасаясь при приближении особо плотных.
Он не был слишком удивлен, когда Федор Васильевич вместе с Михаилом Львови-чем и еще с двумя старейшинами решили, что каждый должен сделать по два рядка, независимо от времени и расписания электричек. Причин для такого беспрецедентного посягательства на “права трудящихся” было сколько угодно. Среди них и желание директора “выглядеть хорошо” и безотчетное желание начальника и Михаила Львови-ча придержать мебельную фабрику. Последнее, правда, сомнительно, если учесть, что даже оказавшись в городе в 3 часа, едва ли кто-то пошел бы работать. Но кому дано читать в мыслях? Служащие роптали, но подчинились.
Когда, бездыханные, они оказались в электричке в половине пятого, сама мысль предложить сдельщикам вернуться в институт, показалась смешной. Он и сам бы поехал домой, но тут он подумал, что Иван Семенович скорее всего теперь занят мебельной фабрикой. Вспомнив, как выглядел Иван Семенович, когда они прощались, он понял, что не пойти на работу так же невозможно для него, как спрыгнуть сейчас с поезда.
Больше он уже не мог и не хотел ни о чем думать. Он задремал, сидя рядом со сдельщиками и привалившись к стене.
Когда в половине седьмого он появился в отделе, преодолев еще некоторые труд-ности на проходной, где появился новый вахтер, – старые-то хорошо его знали, – то застал там Ивана Семеновича. Движения его были медленными и как будто вялыми, на столе лежал валидол. На соседнем столе – материалы по “разрухе”, видимо, для прик-рытия, так как он пришел сюда сразу после обеда. Все это время шлифовал он мебельную фабрику.
Семен Абрамович сел рядом, на них страшно было смотреть. Какие тяжкие испыта-ния выпадают иногда людям в обыденной, казалось бы, жизни. Семен Абрамович тут же мягко, но настойчиво стал уговаривать Ивана Семеновича отправиться немедленно домой.
Сложив аккуратно “разруху” и взяв ее подмышку и прощаясь, Иван Семенович сказал:
– Если завтра снова погонят в колхоз, бросим фабрику. Хватит на этих мерзавцев и того, что есть.
Интересно, прав ли был великий физиолог, советовавший нам чередовать труд умственный и физический. Этот день показал Семену Шапиро, что хрен редьки иногда не слаще. Он обнаружил, что женщины выполнили урок, только небрежно, да иначе и быть не могло. Вообще, на чертежах, которые делают в институтах, часто лежит печать небрежности, а иногда наоборот – убогой старательности. Но ни то ни другое их не украшает. Впрочем, было не до красоты. По мере того, как обнаруживались ошибки, им овладевало чувство безнадежности. Стал было править, но там была трясина. Попы-тался собраться с мыслями. Велик был соблазн начать с первого листа, отсекать гото-вое, но это были те же пункты, взятые в кружки, та же иллюзия. Ужасное воспомина-ние теперь никак на него не подействовало. Это было, конечно, хорошо. Огромная усталость дает нам часто равнодушие. Не то равнодушие, тысячи раз всеми осужден-ное, чаще лицемерно, к чужим бедам, а безразличие к собственному положению и тому, как мы выглядим со стороны. Вот это-то равнодушие, тоже, кстати, многими порицаемое как путь на дно, и дает часто возможность пройти самые страшные участ-ки. Он в полудреме думал об этом и ему привиделась кляча, бредущая через дорожную грязь... Не так ли и он уже много лет бредет?.. Но голова-то работает, слава Богу. Туман этот скоро рассеялся и привычка взяла свое. Она заключалась в том, что он не мог покинуть служебное помещение среди хаоса. Надо было хоть что-то сделать или привести в систему.
Но ни в коем случае не возврат к кружочкам. Новая его жизнь, которая началась вечером 26 мая и столько раз уже чуть не скатившаяся к страшной беспросветной старой, должна была продолжаться.
Взять два листа и привести их в порядок! Именно трудные, безнадежные листы. Так он и поступил. Позвонил домой и стал точить карандаш.
В половине одиннадцатого оба листа восхищали своей законченностью, руки были черные, а сам он падал от усталости. Мытье рук и лица вознаградили его за очередной каторжный день...
В четверг уже с утра вся семерка снова радовала глаз. Опять были выезды в колхоз, но не массовые – его группу не тронули. Как ни велико было желание начальника уго-дить главному инженеру и поддержать Шкилько, но надо было соблюдать хоть какие-то приличия. Чтобы не получилась такая карикатура: героическая группа любой ценой хочет кончить важный проект в срок, а начальство – любой ценой сорвать.
Любо-дорого было смотреть, как трудилась семерка и групповод. Он теперь знал, что сегодня не будет ни одной неначатой форматки. Да и отсекать теперь было что. Давно было решено для большинства листов лобовой контроль не делать. Прикидка, просмотр, проверка на выборку нескольких цифр и косметика. И все. Виден финиш! А ведь еще пятница, суббота, воскресенье. “Как, опять воскресенье?! Ну и что, зато последнее в жизни! Понедельник, вторник на шлифовку... И еще среда в запасе. В среду и отправим вместе со сметой”... Вдруг он спохватился. “С какой сметой? Ее ведь еще не начинали. Я и забыл про нее. И как странно – никто не напоминает”. Она всегда в печенках у него сидела, эта смета. Мало всех ужасов на выпуске, мало бодрого Шкилько, щедрого на замечания, так ведь по десять раз на день напоминают: печатайте на смету. А лишь отдашь листы, даже самые первые, сразу выстраивается очередь из сметчиц, этих добросовестных женщин с тысячью вопросов, готовых калькулировать каждую песчинку, пытливых, словно дети, скрупулезных в своей бесполезной безум-ной работе.
Он гораздо яснее это увидел, общаясь с Иваном Семеновичем, да и многие другие вещи. Он и закалился в этой беспримерной двухнедельной борьбе. Вот и теперь откры-тие его не потрясло. “Непременно сегодня отдать!” – решил он. Девицы спустя неболь-шое время получили от него список хороших и средних листов и форматок, выбрали все это, компактно сложили и резво пошли в светокопию, сопровождаемые плотоядны-ми взглядами ГИПов и главспецов, праздно стоящих в коридоре.
Незадолго до звонка он подвел итоги хорошего дня. Семерка так не отрываясь и трудилась, заканчивая последние листы и форматки, сметчикам почти все было отправлено, вопросов и недоумений их он совершенно не боялся – скажет им все, что они хотят услышать, пусть пишут свою филькину грамоту. А вот желанный финал вдруг отодвинулся, исчез, как остров в океане. В океане рутины, от которой его уже заранее мутило: согласование, “Общие данные”, ведомость материалов, бумажки для КЖИ, составляемые впервые и все прочее... Если этот объект не будет последним... Нет, лучше об этом не думать... Но зато нет Михаила Львовича... “А если бы этот спрут до сих пор меня держал, я бы наверное уже умер”.
Он уже обрел душевное равновесие, когда подошла секретарша и спокойно, не подозревая, какое страшное сообщение делает, вручила ему под расписку новое задание. У него потемнело в глазах, когда он его развернул. Новое задание перед выпуском всегда ЧП. Принимаются меры, чтобы от него отбиться, не помогает – перед-вигают срок, бросают людей на помощь... Но в этот раз и главный инженер и “толко-вый” Федор Васильевич заботливо препроводили задание адресату.
Он даже не знал, от чего у него больше мутится разум: от их злонамеренности или от предстоящих переделок. Он принял задание под расписку, чего и делать не следова-ло, тем более, что в книге учета стояло 10-е число, а было уже 11-е и конец дня. И слава Богу, что пришло оно только вечером, а иначе не было бы ни плодотворного четверга ни маячившего впереди финала, и был бы только ужас и мрак. Теперь Семен Абрамо-вич, принявший страшную депешу, сидел неподвижно, и в нем шевелились страшные мысли вопреки всей двухнедельной закалке и приобретенной прочности, и спаситель-ному равнодушию. Может быть, он вскочил бы сейчас и стал рвать чертежи, а вместе с ними всю свою прошлую и будущую жизнь, в клочья, если бы в комнату не вошел Иван Семенович и не принес радостную весть, которая одна способна была перевесить весь этот груз отчаяния.
Но здесь необходимо вернуться несколько назад и на второй этаж.
Еще в среду три первые лица института, которых Иван Семенович поставил в тупик отчаянным своим ультиматумом, собрались в три часа снова. У каждого из них было тревожно на душе, хоть каждый был, как мы уже упоминали, хорошо прикрыт. А все-таки кошки почему-то скребли. Иван Семенович то вырастал в их глазах в непреклон-ного несгибаемого борца и фанатика, который не успокоится, не расставив всех в полном соответствии с их заслугами и способностями, то превращался в гангстера, готового в любой момент вытащить два револьвера.
– Да будь он проклят этот инопланетянин, как ты говоришь, Эдуард Павлович. Если он такой хитрый, ловкий и все видит насквозь, так на кой черт сдался ему сморчок этот Шапиро? – доискивался директор, не стесняясь в выражениях.
“Есть многое на свете, брат Горацио...” – подумал недобрый главный инженер, но обнародовать эту старую шутку-цитату благоразумно не стал, а вместо этого сообщил:
– У меня в техотделе есть человек, ну, неважно, какая разница... Сказали мне, что он последнее время валидол изволил кушать.
– Это уже неплохо, – промолвил, совершенно забывшись, парторг, он же начальник отдела кадров.
– Пожалуй, – вторил директор, как под гипнозом.
А вообще они все меньше начинали стесняться друг перед другом. Главный инже-нер рассказал еще как эпизод о задании, столь же убийственном, сколь и нежданном, дав понять, что постарался его придержать. То, что так потрясло Семена Шапиро, мало произвело впечатления на директора и парторга. Все свои надежды они возлагали теперь на гонцов и стали разбирать кандидатуры.
Продолжали они свои консультации и в четверг, и многим начинало уже казаться, что институт накануне больших событий: или готовится сокращение, или грядущий сенокос должен приобрести небывалый размах.
В четверг до обеда проговорили они часа полтора. Парторг и главный удалились, а директор тоже покинул кабинет, но только лишь для того, чтобы пройти в полупотай-ную комнату. Сколько их, таких комнатушек отдыха с креслами, диванчиками, столи-ками, холодильниками и коньяками соседствует с кабинетами директоров разного калибра. Невелик, пожалуй, грех – за многими из них найдется что-нибудь похуже. Здесь часто и проходила трапеза директора, а на сей раз он подумал, не хлебнуть ли коньяку, чтобы заглушить тревогу.
Интересно, что подобная мысль пришла в то же время и к Ивану Семеновичу, пришедшему в свое любимое кафе. “Болит все-таки сердце, – думал он, и на душе было совсем скверно. – Я им поставил ультиматум, а срок не указал. И так ясно, я ведь дал ему понять, что до приезда заводчан. А вот со Шкилько с этим, кажется, переборщил, надо было яснее объяснить мою цель. Тут ведь не контрразведка, с полуслова не пони-мают”. Во всей этой истории была сплошь психология. Если бы он сказал с самого начала, что требует чего-то для Шапиро, а заложником держит Шкилько, то невозмож-но было бы предугадать реакцию сурового парторга. А поменять их местами – это вроде бы для пользы дела, исключительно из идейных соображений. У парторга не было при этом ни малейшего повода для бешенства и криков “гнусный шантаж” и тому подобное. Ведь это сразу могло поставить крест на всем. Но зато как теперь донести до него, до всех до них, чего он хочет? “Хорошо, когда сами догадаются и начнут торго-ваться. Теперь надо ждать, придется и в пятницу и в понедельник выйти. Что может быть хуже неопределенности. Пошлют холуев в Москву, начнут разнюхивать, до глав-ка доберутся, а то и до Сидорова. Юридически я теперь чист совершенно. Все кануло. Но и слухов, и легенд достаточно. Правда, кто они, эти холуи – всего лишь люди с улицы, но собеседников найдут всегда. И легенд хватит вполне, чтобы ободрить эту троицу. Борьба затянется, а сил у меня нет вовсе. И Семен не выдержит, погибнет... А Танечка... Что с ней будет? А что мешало ему с самого начала борьбы купить заранее для Семена Абрамовича эту должность в СКО? Тут были две причины. Во-первых, все слишком быстро получилось и обернулось конфронтацией уже на третий день. Во-вторых, и денег-то почти нет. “Мизерный мой капитал, последний оплот, – мысленно улыбнулся он. – А теперь и вообще говорить об этом поздно”. Честно говоря, он впер-вые сейчас об этом подумал. А еще через несколько минут вообще забраковал идею – пусть даже было бы много денег.
Курить он на днях бросил, а теперь вспомнил, как сиживал в скверике в перерыв, но ни о чем не пожалел ни одной секунды...
Он так и не решил, взять ли 50 граммов коньяку, потому что появился парторг и направился прямо к нему...
И вот что было дальше. В половине третьего примерно главный инженер снова прибыл к директору. На столе у главного инженера начали скапливаться уже неразоб-ранные бумаги, но не сиделось ему в своем кабинете.
Директор тоже не прочь был продолжить консультации, хоть и надоевшие уже. Он обрадовался появлению главного инженера. Последний заговорил о том, как, по его мнению, лучше всего можно избавиться им от заводчан. Его это занимало все больше и больше по уже понятной нам причине. Они топтались вокруг да около этого больного и неразрешимого вопроса, когда открылась дверь и появился парторг. Плотно закрыв обе двери, он с порога объявил:
– Интересная вещь, товарищи!
– В самом деле интересно, Федор Сергеевич? Что бы это могло быть? Слушаем вас. В самом деле интересно.
– Беседовал я с Патрикеевым, и вот что он мне предложил.
– Он диктует нам! Вы правильно сказали, Дмитрий Илларионович, чрезвычайно интересно: ультиматум за ультиматумом, – тихонько цедил главный инженер не то со злобой, не то с язвительностью – уже трудно было понять.
– Да брось ты, Эдуард Павлович, – с большим здравым смыслом заметил дирек- тор. – Это с самого начала и был, как ты говоришь, ультиматум. А теперь он может быть сдается в чем-то. Слушаем вас, Федор Сергеевич.
– Он согласен оставить Шкилько в покое. Так и сказал: “Пусть живет”. Но для Шапиры зато он требует должность главного конструктора в СКО. И чтобы он там вел самые интересные темы. А начать предлагает с ангара. Ну, вы-то должны знать, что за ангар.
– Еще бы не знать! – вновь стал цедить главный инженер. – Мы его вообще отдаем. Пролет 100 м, из легких конструкций. А ворота? Там группа механиков нужна. А у нас всего два механика, да и те калеки.
– Это, вероятно, сложнейшее сооружение, – предположил начальник отдела кадров.
Главный инженер чуть не сказал “я в этом, честно говоря, не сильно разбираюсь”, но спохватился и продолжал в наглом тоне дразнить своих товарищей:
– Решили ведь отдать, договорились уже...
Тут он вспомнил о заводчанах и не стал дальше искушать судьбу. Он замолчал. Вся тройка молчала – они соглашались. Вопрос был решен, теперь пошли детали и коммен-тарии.
– А утверждать в райкоме?
– А как остальных утверждали. Кстати, там в СКО есть два главных специалиста. Один из них Межиборский – его роду-племени.
– Я уже не помню, как утверждали. Они все гораздо старше него. Может тогда не утверждали.
– Я помню, что утверждали.
– Это давно было, а потом не утверждали. А теперь снова утверждают.
– Ну, шут с ним, – сказал директор, назначим так. Ведь не нового берем. Ничего не случится. Вы, Федор Семенович, объясните Шкилько, пусть радуется, что уцелел.
– И мы все должны радоваться, что Шкилько уцелел, – отрезал парторг.
– Не вижу, чем Шкилько отличается от других наших специалистов, – ехидно, добродушно и философски одновременно заметил главный инженер.
Как часто бывает в жизни, что решенное уже дело так и не осуществляется. Никто первый не двинется, никто не хочет показать, что торопится больше другого, никто не хочет поступиться и малой частицей самолюбия. А иногда боятся продешевить. Не дай бог показать, что ты уже не можешь ждать и нервы на пределе, – он тут же заломит но-вую цену. Он молчит – и я молчу. Все такие соображения вмещаются в эту простую формулу. И сколько всяких уже состоявшихся договоренностей загублено по этой схеме! И как знакомо все это Ивану Семеновичу! А в данном случае надо ведь узнать еще их решение...
Он не мог пойти к парторгу за решением. Конечно, главный идеолог ох! – как не хочет крушения Шкилько. Это было видно, когда беседовали в кафе. Но он и так понес уже моральный урон, подойдя первым. Если пойти теперь к нему за результатом, кру-той его характер может сразу все испортить. Прийти за результатом – значит продол-жать шантаж, а это страшно бьет парторга по самолюбию. Надо встретить его случайно и не набрасываться на него, не совать ему руку с улыбкой. Какой шантаж? Не было никакого шантажа! Шкилько – слабый инженер? Плохо конечно, но пусть остается, чтобы не подрывать авторитет парторганизации и администрации. Шапиро одаренный? Ну, сделаем его главспецом, пусть приносит пользу институту и обществу. Мудрые “взвешенные” решения! А при чем ту шантаж?! Ни в коем случае нельзя его теперь против шерсти. Иван Семенович решил встретиться с ним случайно в пятницу, но встретился уже в четверг, часа в четыре.
Он так и повел себя, как собирался. Они как бы приглашали друг друга к беседе еще издали, и разговор начался непринужденно, а когда пришли в партбюро, то не было необходимости его специально кому-то начинать. Разговор довольно быстро и закончился. Последняя фраза парторга, как казалось ему, компенсирует все моральные потери.
– Так-то, Иван Семенович. Если ваш Шапиро такой великий инженер, пусть будет главным специалистом. А то что задумали – громить кадры! Да разве мог директор отдать вам Шкилько? Это ведь маяк наш – не чета вашему Шапиро!
Парторг улыбнулся. Теперь можно было и пожать ему руку. Но, оказывается, рукопожатие это еще не скрепило окончательно договор. Иван Семенович недаром прошел огромную школу жизни, и было бы странно, если бы он не поинтересовался, когда ждать приказа: сегодня, завтра, в понедельник? Но вот как спросить об этом? Опять проблема. Во вторник? – не годится такое обещание. Как же можно принять с распростертыми объятиями и с миром отпустить заводчан раньше, чем появится приказ? Под джентльменское слово директора? Вообще говоря можно, но не в этом случае: слишком много поставлено на карту. Слово самого парторга, который к тому же и приказ должен готовить и давать ему ход по всем направлениям с помощью ухватистых своих сотрудниц, – ну это еще куда ни шло.
Не захочет он выглядеть убогим жуликом в глазах Ивана Семеновича, а может быть, еще больше в глазах Семена Абрамовича, которого так сильно презирает. А директор, тот в критический момент укатит в райком, обком, а то и в Москву – ищи тогда ветра в поле. А потом сошлется на штатное расписание и фонд зарплаты, попросит подождать месяца три. Даже парторгу доверять боязно. Что ни говори, а “железные дядьки” и “люди слова” – это еще не люди чести.
Но не пришлось Ивану Семеновичу решать всех этих проблем. Парторг сам предло-жил заручиться словом директора и тут же ему позвонил.
Они вдвоем и зашли к директору. Директор твердо обещал, но ведь это ровно ничего не значило – ей-богу, и смех и грех. Снова ни к чему не пришли. С большим трудом, стараясь никак не задеть его, растолковал Иван Семенович, что приказ нужен в понедельник.
Неожиданно директор заговорил очень мягко.
– Хорошо, хорошо, Иван Семенович, обязательно вывесим в понедельник приказ, но при одном условии: мебельная фабрика должна уйти в срок.
“Это его иуда главный инженер надоумил”, – подумал Иван Семенович. Где бы он взял еще эпитетов, если бы знал о бомбе главного инженера в виде тяжелейшего нового задания.
– Ну как я буду выглядеть, – спокойно излагал свою мысль директор, – если сразу после срыва срока повышу кого-то, пусть он хоть звезды с неба хватает.
– Но срок-то мебельной фабрики 18-е. Получается головоломка: приказ появится обязательно 15-го, но при условии, что наступят события, которые не могут произойти раньше 18-го.
– Ну что ж, вывесим 18-го или 19-го, – как ни в чем не бывало сказал директор.
И что было делать дальше?! Сказать “я вам не верю” – мгновенно погубить все, что досталось ценой таких усилий, просто нечеловеческих усилий. Он вдруг почувствовал, что не может больше ни работать, ни заниматься этой дипломатией. Но и согласиться он не мог. Надо было поскорее закончить разговор, ничего не испортив. Требуются новые жертвы? Хорошо, мы их принесем. Но надо, наконец, поставить точку.
– А если в понедельник чертежи КЖ, именно КЖ, будут до обеда в светокопии, и никого из смежников не будут задерживать, что помешает в понедельник вывесить приказ?
– Ну что ж, – растерялся директор, и от этой растерянности заверение его прозвуча-ло еще убедительнее, – тогда обязательно в понедельник и вывесим.
Вот теперь дело сделано. И Захаров слышит. Это уже победа и счастливый конец, если забыть на минуту о титаническом предстоящем труде в следующие три дня.
“Не посмеют они в понедельник не вывесить, – размышлял Иван Семенович, захо-дя к себе. – Иначе у нас появится огромный моральный перевес. Только, чтобы он осоз-нал это за оставшиеся дни, если вообще вспомнит. Ничего, в крайнем случае Захаров подскажет.”
Вот с этим и пришел он к Семену Абрамовичу. Каково же было его изумление, ког-да он узнал о незатейливой ловушке главного. Но на проклятия не было ни времени, ни сил. Пусть уж будет хоть так.
Сдельщики еще не ушли, но уговаривать их сейчас на выходные дни был верный способ не увидеть их ни в субботу, ни в воскреснете.
– Знаете, что, Семен Абрамович, идемте сейчас домой. Бросьте все, идемте, дело сделано – остальное мелочи. Я знаю, вам трудно уйти из хаоса, собирайтесь, я подожду на лавочке.
– А где именно?
– Там, – улыбнулся Иван Семенович, где мы беседовали, начиная эту борьбу. Хорошо, что мы тогда не знали, какой тяжкой она будет...
Они сидели на скамейке и Иван Семенович задумчиво говорил:
– То, что не в состоянии сделать человек, могут сделать иногда деньги. Я не раз убеждался. Дадим вашим парням рублей по 75 и хватит с них. Да рублей по 25 они заработают – это минимум. По 50 рублей в день – это хороший заработок не только на проектной работе, но и вообще за всякий честный нормальный труд.
– Но как им предложить? Пойдут разговоры. Это слишком необычно. И потом наряд я ему закрыл фантастический – это тоже тема для разговора.
– Они будут молчать – гарантирую. А причем наряд? Ведь не он платит вам, а вы ему добавляете. А необычно – это правда, ничего не скажешь, но ведь и положение у нас необычное. Завтра утром и решим вопрос.
– Но у меня дома, – смутился Семен Абрамович, – я не уверен...
– Пустое. Вот вам, пожалуйста, – сказал Иван Семенович, доставая шесть бумажек по 25. Отдадите, когда сможете, хоть через год. Забудьте об этом.
Растроганный Семен Абрамович не находил слов. Что такое деньги по сравнению со всем, что сделал для него Иван Семенович, но почему-то именно этот эпизод еще больше показал ему благородство и бескорыстие друга. Они еще долго сидели, состав-ляя план, и мутило уже не только от вида чертежей, но и от всякого упоминания.
Зачем делать по новому заданию пять листов, можно сделать два. Сдельщики их успеют сделать и все переделки, связанные с этим новым заданием. Согласование – пятница и главным образом с помощью ведущей. Проверка – есть три или пять листов, которые нужно проверять цифра за цифрой, есть на это проверяющая. Как хорошо, когда все начерчено! “Общие данные” – интеллектуалка под его присмотром в течение всех трех дней. Оформление КЖИ – сам, косметика – сам. В субботу все привести в очень хороший вид. А в воскресенье он придет и станет смотреть каждый лист, не тратя больше 15 минут, что бы там ни встретилось. А где же взять время на ведомость мате-риалов? Да напишем туда все что угодно, но заботясь только о порядке цифр. Иван Семенович был глубоко убежден, что нет в мире человека, который бы хоть раз в жизни прочитал этот документ. Только безумного или ЦСУ может заинтересовать, сколько в сумме ушло песка на фундаменты и на крышу вместе, если учесть, особенно, что песок этот добывают в разных местах. Да пусть хоть всю землю перекопают на карьеры, статистика не в силах пролить малейший свет на этот процесс. Так стоит ли испытывать угрызения совести, если кривое зеркало это станет еще малость кривее, а новое “планирование” еще смешнее?..
А работа тем не менее предстоит гигантская за три дня. Но зато и награда велика! Это уже финал! Это счастье! Вот она, долгожданная свобода!
А в пятницу старший сдельщик позвонил, что заболел. Но ведь казался накануне вполне здоровым?! Семен Абрамович научился держать удар или, вернее, стал привы-кать к бесконечным ударам судьбы, если к этому можно вообще привыкнуть. Он те-перь все время видел цель и готов был идти к ней, пока несут ноги.
Убедившись, что старший сдельщик еще не вызвал врача, он отправился в коридор и позвонил ему из автомата. Соблазн был так велик, что Николай Григорьевич согла-сился прийти, принося в жертву собственное здоровье. Когда он слушал эту шутку веселого сдельщика, его вдруг больно кольнула мысль о здоровье Ивана Семеновича.
Скоро сдельщик пожаловал, а для Семена Абрамовича потек рядовой день каторги, но зато теперь он точно знал – один из последних. Он старался любой ценой избавиться в пятницу от проклятых согласований, оставляя все прочее на вечера, ночи, выходные дни.
Страшная пятница изобиловала приключениями и телефонными звонками. Чудови-ще главный инженер не мог признать поражение, как некоторые игроки в шашки и в шахматы до самого конца ставят бесполезные ловушки, которые противник обходит легко, только наслаждаясь. В данном случае все обстояло, конечно, чуть иначе. Паук, сидя в кабинете, плел уже бессильную паутину, но нашим друзьям вряд ли доставляло удовольствие следить, чтобы в нее не попадаться.
Вдруг вспомнили, что по соцобязательствам мебельная фабрика должна уйти рань-ше на три дня.
Вдруг сообщили, что АР уже готово и ждет согласования, а “приличный человек” главный архитектор стал неуступчивым и искал каждый миллиметр, как никогда преж-де.
Вдруг, – правда, это было уже в понедельник, – как снег на голову последовало известие о приезде заводчан, которые хотят покончить с “разрухой” прямо сейчас. И якобы сидят у главного инженера и подавай им прямо сейчас все материалы.
Всего не перескажешь. Без труда установил Иван Семенович, что истинный срок 21-ое число: три дня уже давно вычли и до того привыкли к новой цифре, что готовы были из нее еще раз вычесть три дня. Хоть этот терпимый, а не высосанный из пальца кем-то безумный срок соответствовал теперь их планам, но опровергнуть фальсифи-кацию на всякий случай нужно было обязательно.
Чертежи АР оказались совсем сырыми, придирки “приличного человека” наивны-ми. В конце концов он был не только полностью удовлетворен, но и посрамлен. И в понедельник прямо с утра подписал все КЖ.
Иван Семенович, который отдохнул только в субботу, – а в воскресенье они вместе шлифовали привычно чертежи, – в понедельник с большим достоинством и с необык-новенной легкостью отклонил домогательства старых знакомых заводчан заняться “разрухой” раньше вторника. Он при этом не ссылался на занятость, а просто говорил о сроке и отказывался давать авансы даже за день до этого срока, чтобы не дать повод главному инженеру изобрести еще какую-нибудь хитрость.
Да, всего не перескажешь. Лихорадочная пятница, за ней полная горестных откры-тий в чертежах суббота – каждое из этих открытий сопровождалось то всплеском отчаяния, то мертвым равнодушием.
И наконец, мучительное воскресенье. Вместе они снова шли по непроверенным чертежам, все порываясь перейти на галоп, но полное отсутствие сил и обилие ошибок то и дело сводило эту резвость к черепашьему продвижению.
В семь часов Иван Семенович ушел, а Семен Абрамович еще до часу ночи приче-сывал и пудрил несчастную мебельную фабрику.
Но в понедельник утром, а точнее в 10 часов, после окончательной утряски с “при-личным человеком”, абсолютно законченное КЖ рядом с элегантным КЖИ, увен-чанные всеми подписями, покоились на двух столах Семена Абрамовича, ожидая светокопии. Одному Богу известно, сколько там осталось ошибок, но аварийной ни одной – это точно. Будем надеяться, что это точно.
Решили сегодня и отпечатать, и порезать, и скомплектовать, и снести в экспеди-цию. Когда девицы и младший сдельщик прибыли в светокопию, торжественно неся кальки и безупречно оформленные бумажки, их ждал прохладный прием. “Кладите в сторонку, пока печатать не будем, сейчас принесут из 2-го отдела срочную отправку”.
Можно было бы так и оставить чертежи в светокопии – обязательство было выпол-нено полностью, а главный инженер, видно, забыл, в чем оно заключалось, и все еще расставлял свои ловушки. А вдруг и директор забыл? Так почему бы не застраховать себя и на этот несчастный случай?
Старший сдельщик, понятия не имевший об этих тонкостях, но поддавшись обще-му энтузиазму, вызванному чудесным досрочным избавлением от мебельной фабрики, тоже прибыл в светокопию. Король светокопии, пустив в ход юмор и обаяние, тут же наладил печать. Девицы и младший лихо резали. Оба сдельщика много шутили, и слегка вульгарный смех девиц оглашал светокопию и близлежащие службы.
Часть неразрезанных рулонов отнесли в отдел. Ведущая, интеллектуалка и прове-ряющая с удовольствием резали и вальцевали, но далеко им было до виртуозности сдельщиков и девиц.
Когда аккуратные стопки уже паковались в экспедиции, зашел ГИП, который “вел” эту работу, и сообщил, что на сей раз нужны семь экземпляров, а не шесть, как испокон веку. Но никакие козни и происки не могли уже сдержать феерическую эту отправку. Старший сдельщик играючи уболтал копировальщиц и через 20 минут принес неразре-занный рулон, содержащий недостающий экземпляр. Резали и вальцевали его с небыва-лым энтузиазмом, вырывая синьки друг у друга из рук.
Иногда победитель хочет с особым блеском поставить победную точку, а то и вос-клицательный знак. Не удержался и Иван Семенович. Выписали отдельную накладную на КЖ и КЖИ, далеко обогнавшие немощное АР. И вскоре сдельщики, напоминающие бравых грузчиков, получивших щедрое вознаграждение и не жалеющих портить пос-леднее впечатление, бегом снесли на почту семь тяжких пакетов, свалили их в привычном месте и ровно в два часа вручили Ивану Семеновичу квитанцию со штемпелями, которую он подколол к копии накладной и заботливо запер в сейф.