"Просите, и дано будет вам;
ищите, и найдёте;
стучите, и отворят вам".
От Матфея, Гл.7, Ст.7.
"Господи, упокой душу, рабы твоей…" – произнёс я шёпотом. Ведь я даже не знал и теперь уже никогда не узнаю, как её звали. Мог спросить, мог хоть чем-то помочь той женщине, стучавшейся ко мне в ту злосчастную ночь. И самое страшное, оставляющее пустоту и боль в душе, что ничего уже нельзя изменить, ничего нельзя исправить. Воистину сказано: "не войти в одну воду дважды".
- Проснись, к нам стучат.
- Кто стучит? Где стучат? – ничего не понимая, я взглянул на часы. Два пятьдесят три ; светились зелёными цифрами электронные настольные часы.
"Ничего себе времечко для визитов. Какой-нибудь алкаш перепутал дверь, или вообще дом. Сейчас я ему задам", – всё это быстро пронеслось, а скорее всего, медленно проплыло в моём сонном сознании, пока я тёр глаза и шёл к двери. Подойдя, посмотрел в дверной глазок. Кто-то на корточках сидел у двери. Вот он поднял руку и опять настойчиво постучал. Я открыл дверь.
- Чего надо? Напилась, как свинья! Стучишь, будишь среди ночи! Давно не получала?!
Женщина, как я только что понял, медленно, держась за косяк соседской двери, встала. Неопределённого возраста, неопрятно одетая в какое-то тряпьё, дурно пахнущая давно немытым телом, она создавала жуткое жалкое зрелище. Её старческое, измождённое, всё в морщинах лицо обрамляли всклокоченные седые волосы. Бесцветные глаза смотрели на меня страдальчески. В них читались просьба и мольба.
- Мне вот… ; женщина полезла за пазуху и достала из внутреннего кармана маленькую, всю помятую, пластиковую бутылку.
"Эта бутылка похожа на свою хозяйку. Такая же страшная, грязная, вся в морщинах", – пришло почему-то мне в голову.
- … водички можно?..
- Какой тебе водички в три часа ночи?! Ты что сумасшедшая, или издеваешься надо мной!? Пошла отсюда!
- Мне вот…
- Пошла вон, я сказал!
- Зачем вы – так? Почему вы все так?.. Её глаза потухли, как будто в них только что выключили свет. Пряча обратно, пустую бутылку за пазуху, она повернулась и медленно, ели передвигая ноги, пошла прочь.
Я захлопнул дверь и лёг в постель. Злость, что меня разбудили среди ночи, всё ещё бурлила во мне, когда жена спросила:
- Кто это был? На кого ты ругался?
- Да, чёрт его знает! Какая-то бездомная старуха. Воды ей, видите ли, надо в три часа ночи. Был бы мужик, так легко бы не отделался, ; в сердцах сказал я, ; схлопотал бы по шее.
- Какая старуха? – не поняла спросонья жена.
- Какая, какая? Грязная, седая, в морщинах…
Чтобы согреться, я плотнее завернулся в одеяло. В голове продолжали ворочаться мысли: "Вся в морщинах, как помятая пластиковая бутылка. Я никогда не видел таких мятых пластиковых бутылок. С крышкой её так не помнёшь. Значит, её мяли без крышки. Да, точно, без крышки. Пустую бутылку помять можно. Пустую? Выходит большей частью эту бутылку носили пустой без крышки. Как так можно жить? Вся собственность – пустая мятая пластиковая бутылка без крышки. Или с крышкой? Не помню. Крышку можно накрутить любую. Любую… Они все одинаковые, все подходят... Или все разные? Белые, синие, красные…"
Я уснул. Это последнее, что мне удалось вспомнить на следующее утро о том ночном происшествии, уже прошлом. Проснувшись, включил телевизор, полистал каналы. Потом сходил в ванную, умылся, позавтракал. Опять телевизор. Показывали фильм, где Вупи Гольдберг играла лесбиянку. Смешная, толстая Вупи путешествовала с очаровательной попутчицей. Череда кадров, событий. Фильм назывался "Парни побоку". Так и не смог на нём сосредоточится. Мысли, набегая одна на другую подобно волнам, уносили меня прочь. Потеряв нить сюжета, выключил телевизор, так и не досмотрев этот фильм до конца. Подумалось, что надо съездить отремонтировать машину, а то дёргается отчего-то в последнее время. Дёргается, как лапка лягушки от раздражения электрическим током. Впрочем, лапка понятно, у неё нервы, а машина-то, почему дёргается? Наверное, старая уже стала, нервная. Старость приходит ко всем. И к людям, и к машинам. Почему-то снова вспомнилась ночная гостья, старушка с мятой пластиковой бутылкой. Эх, зря я так наорал на неё. Надо было дать ей воды, хлеба. Она, верно, была очень голодна. Для неё ведь нет часов, часы – это атрибут упорядоченной деловой жизни. Она верно не со зла стучалась ночью. Ночь для неё не время сна, а просто темно и холодно. А день? День – светло и холодно. Ведь на улице февраль. Где же она ночует? На улице? Вряд ли. В подъездах? Жёстко, холодно. Я бы не смог. А может быть смог? "Бытиё определяет сознание". Или сознание определяет бытиё? Может не сознание, а возможности? А возможности напрямую связаны с деньгами. Значит деньги?
Вспомнились слова из фильма: "Выходит не в деньгах сила, а в правде. На чьей стороне правда – тот и сильней". Если следовать этой мысли, то правда жизни определяет бытиё. Логично.
"Правда, она одна.
Это сказал фараон.
Он был очень умён"…
Напевая эту песенку, взявшуюся невесть откуда, я шёл по нечищеной заснеженной дорожке на автостоянку, где меня ждала моя "Нива". "Нивка", как я её называю: лупоглазый автомобиль, придуманный не для удобства, а для наших не дорог.
Проходя мимо мусорных баков, никого не увидел. Обычно утром в них копаются люди. Кто-то ищет бутылки, кто-то пришёл сюда гонимый голодом в надежде что-нибудь поесть. Они никому не нужны эти люди. Совсем как бездомные собаки. Никому не нужны. Общество отвернулось от них. Многие из этого общества сами еле-еле сводят концы с концами. Какое им дело до других. Их так воспитали. Меня так воспитали. Воспитали родители, жизнь. Что я могу? Богатым нет дела до бедных. Бедным нет дела вообще ни до кого. Им главное – быть сытыми, иметь жильё, вырастить детей и воспитать их по своему подобию.
"Бытиё определяет сознание" – Выходит, Ильич был прав. Но само бытиё, как мне представляется, определяется способностями человека, востребованными обществом в котором он живёт. Выходит у этих нищих, бездомных, голодных бродяг нет таких способностей. "Каждому без способностей по мусорному баку!" ; вот вполне подходящий девиз нынешнему времени. Кому, какое дело до "бомжей", что погибают на улицах, если любой может погибнуть, окажись не в том месте, не в то время. А где-то место? Возможно там: "За морями, за лесами, за широкими долами", в сказке, которую читал мне отец в детстве, заставляя учить её наизусть.
Папа любил стихи, любил жизнь. Сейчас его нет, и мне его очень не хватает. Когда он был жив, я заезжал всего раз в неделю проведать его. Он всегда был очень рад и просил, чтобы я навещал его чаще. Но чаще у меня не получалось. Теперь его нет, и я мучаюсь, что мало уделял внимания отцу при жизни.
Если родным детям нет дела до своих родителей, то какое дело до них обществу. Нетрудоспособные, старые люди обуза для общества. Для нашего общества. А я член этого общества. Что-то звучит не очень, но, по сути.
Поздно вечером около полуночи, когда я возвращался домой, напротив моего подъезда стояли три милиционера. Они стояли на трубах отопления и грелись. Эти трубы, лишённые изоляции, греют всех желающих: котов, собак, людей. Смутная тревога появилась ниоткуда.
- Вы живёте в этом доме? – остановил меня вопросом один из милиционеров.
- Да в этом, в крайнем подъезде. А, что случилось?
- Старушка умерла. Она лежит в подъезде. Не пугайтесь.
- От чего умерла?
- Наверное, от переохлаждения, или болела чем-нибудь. Вы вчера ничего особенного не заметили?
- В три часа ночи ко мне стучалась одна бездомная. Я её прогнал.
- Это точно она, ; оживился участковый, ; вы даже открыли ей? Мы опросили жильцов. Она ко многим стучалась, но никто не открыл. Она говорила вам, как её зовут, откуда она?
- Нет. Она только просила воды, но я…, я её прогнал. Если бы я только знал…. Думал, она просто пьяная. Я не знал, что она больна.
- Не корите себя. Не вы один ей отказали. Все. Мы запишем всё, как было. Хорошо?
- Да, конечно. – Дав свои нехитрые показания и подписав их, я пошёл домой.
- Только двери закрывайте, а то коты крутятся! – крикнул вдогонку один из милиционеров.
«Причём тут коты?» - не понял я его мысли.
Войдя в подъезд, остановился. На бетонном полу левым боком лежала она, бездомная старая женщина. Ей можно было дать и сорок и семьдесят лет. Она была полураздета. Очевидно, сотрудники милиции искали документы и следы насилия на теле. И ещё... она была очень худой. Наверное, такими люди становились в концлагерях и в голодные времена. И в наше время…
Я заглянул ей в лицо. Казалось, она спит. Её лицо было полностью спокойно. Глаза закрыты, а уголки губ были чуть поднятыми в улыбке. Она выглядела счастливой. Возможно, она в самом деле была счастлива в свой последний миг, когда жизнь оставила её: перестали мучить голод и жажда, ушёл пронизывающий до костей холод, затихла боль, кончился страх.
Только сейчас я понял, что она боялась людей. Боялась меня, когда я кричал на неё. И только безысходность, и ещё больший страх заставил её стучаться среди ночи в двери к людям. Стучаться, в надежде получить помощь.
В последний миг природа дала ей то, что не смогли и не захотели дать никто: тепло, сытость, спокойствие. Я перекрестился, глядя на неё, попросил прощения, пожелал Рая душе на Небесах. Я никогда не был верующим. Меня воспитывали в духе атеизма, внушали, что "религия ; опиум для народа", но я твёрдо решил поставить свечу в церкви за упокой её души. Я не знаю, что это и зачем, но внутри себя чувствовал, что я должен это сделать. Пусть я буду единственным человеком на всей Земле, который помолится за неё, который скорбит по ней. Человеком, который изменился благодаря этой встрече. Я никогда больше не откажу в просьбе нуждающемуся человеку, всегда буду помнить…
Я стоял в церкви у распятия Христа и неумело молясь, ставил свечки. Девять свечек по числу пролётов от дверей подъезда до моей двери. Сам не знаю почему.
Вечером дал денег дочери и попросил на месте, где умерла эта бедная, бездомная, больная старушка положить цветы. На следующий день, возвращаясь вечером домой, над входной дверью в подъезд, я увидел две ярко-красные гвоздики, заложенные за вбитый согнутый гвоздик. Я остановился, посмотрел на них и прошептал: "Господи, упокой душу, рабы твоей и возьми её в Царствие Небесное".
"Зачем вы так? Почему вы все так?" – продолжали звучать у меня в голове её вопросы, сказанные тихим слабым голосом.