– Послушай, может, хватит? Мало от тебя неприятностей ещё было? И если уж обращаешься ко мне, так, пожалуйста, голову не поворачивай, а то это, знаешь ли, невежливо!
– Извини…
– Мало тебя одёргивали и пересаживали?
– Извини…
– Что извини?
Две девочки в опустевшем классе, белая меловая крошка осела на пол, столы и скамьи, кислый запах навечно отсыревшей тряпки, сумерки. У одной глаза чуть более синие, чем зелёные, у другой чуть более зелёные, чем синие – и это видно... увидишь, даже если и не захочешь – такие глаза, подобные звонким шарикам из цветного стекла фокусируют свет в тонкие нити, острые, как стальные иглы и смотрят, смотрят на тебя, раскладывают по полочкам, уверенно ставят оценки в свои наивные 11-12 лет. У одной волосы короче и голос тверже, а другая говорит так, как будто уже один раз умерла, но обе – тихо. Это вторая смотрит в окно и хочет выйти, проверить на месте ли ворота гимназии, это первая, которая знает, зачем второй это, и отчитывает её за непослушание, как отчитывала прежде, только жестче, в последний раз.
– Извини… Давай выйдем в сад?..
Прочие девочки кто где, да где же они могут быть?.. кто в зале, кто в силюльках, крохотных комнатках для занятий музыкой. Скоро восемь, звонок, возвещающий о том, что время строиться в пары и идти на вечернюю молитву и никому в голову больше не придет вздорная мысль покинуть здание, будто забывшись, что сейчас вовсе не большая перемена для гуляния после завтрака собственно и предназначенная.
- С завтрашнего дня мы – только одноклассницы. Ты уже месяц, как принята, значит освоилась.
– Вовсе нет. Ты же знаешь.
– Не знаю.
Первая смотрит в упор – вторая не отводит глаз, и лишь дважды моргнула. Немного меньше чем месяц и совсем не освоилась. И не освоится никогда. Время терять… Небесталанная, чтоб уж совсем, со склонностями к языкам, рисованию, а отчасти географии и истории, но лентяйка, отнюдь не желающая над собой работать. А это выводит учителей да классных дам в первую очередь, уж лучше бы дурой уродилась.
– Расписание знаешь, по ночам не плачешь…
– Я и не плакала.
– Дома у тебя нет – бежать некуда.
– У меня есть дорога.
– Опять?
– Всегда.
Первая замолчала. И это (и то) уже не имело значения. Шнурки примерной ученицы, вплетенные волосы, чуть покачнулись. Красный и белый. Хотя в тусклом свете, поглощающем любые краски, можно было уверенно сказать лишь то, что один из них темнее другого.
Хватит, пожалуй.
И неправда, что «не плакала».
Вторая опять уставилась в окно. Такой уж она была: посадишь к окну – смотрит, глаз не отводит, посадишь к стенке – смотрит в стенку.
– У тебя, действительно, совсем никого нет? Как же, всё-таки, тебя взяли сюда? У нас ведь не приют.
Вторая почувствовало, что про приют – это не случайно, нарочно. Когда девочка подуспела всем надоесть, её этим пытались дразнить, хотя в закрытой гназии почти все были из небогатых семей, дразнили даже старшие… и учителя, начальство… дразнили, а потом бросили, потому что она ничуть не обижалась.
Но вот теперь ей стало больно. Кто-то ведь действительно пытался помочь. Кто-то извне. Устроил всё по возможности. А она не принимала помощи, только и думала о том, как сбежать отсюда. Не худшая в классе, но на очень плохом счету, успела уже и в лазарете побывать… едва не исключили.
И имя. Забыла своё настоящее имя.
Виновата. Не поняла. Может второго шанса и не будет, может, это всё что осталось.
– Не знаю. Я родилась в Дороге. У меня были друзья… там. И мне никто не сказал, что со мной может случиться такое, мне твёрдо обещали, что отсюда всегда будет выход… А я растерялась и наделала ошибок. Но я уйду. Я помню, что у меня было имя, настоящее имя.
– Ты понимаешь, что по ту сторону ворот тебе не выжить?
– Нет… я хочу дальше… совсем отсюда…
В воздухе повисла многозначительная пауза, уж такая многозначительная, которую умеют делать только дети… и то, немногие из них.
– Мир иной?
– Мир иной.
Первая выразительно покачала головой. Вторая рассмеялась, как перышком по бумаге прошелестела.
– Не смерть, совсем нет.
Опять тихий, беззвучный смех.
– Я жить хочу…
Ну что тут скажешь? Только вздохнуть и можно.
– Тебе совсем не жаль, что у тебя нет семьи, дома?
– Совсем.
– Не грустно оттого, что не пишут письма, не заберут домой на каникулы? Это ненормально, безобразно, понимаешь?
Девочка, чьи глаза были скорее зелёные, чем синие крепко задумалась. Когда приходила посылка, учениц как нарочно вызывали из класса, как будто это так уж срочно, до перерыва подождать не может. Можно представить, что будет на Рождество… одна за другой… и всё меньше в зале… а ты нет, точно нет. Нет. Не грустно. Не хочу. Не хочу их чопорных и важных, рядом с которыми надо семенить, не поспевая в ногу, и тоже смотреть на всё свысока, хотя пока и росту-то не хватает. Не хочу их обозленных, как ободранная на руке кожа, испрашивающих у «maman», начальницы о твоём поведении и успехах, отводящих в экипаж, больно схватив за руку. Не хочу их добрых и испуганных… с ними тепло, кто же спорит, так тепло, что можно забыться навеки. Пусть все будет, как есть, пока я хотя бы помню, что у меня было имя.
Вторая рисовала в тетрадке по чистописанию каких-то странных рыб, как будто для этого не было другого места… она и прежде не была разборчива в своем рисовании, могла на прогулке запросто взяться чертить пальцем по земле на стыд всему классу. Рыба, символ безмолвной жертвы у неё получалась созданием скорее странным, нечистым. Но сам рисунок помогал девочке выражаться более ясно, отчетливо, высвобождал тайные мысли из неведомых для неё самой уголков.
– Я не хочу тебя донимать, правда. Но мы могли бы по прежнему ходить в паре, не потому что подруги, а просто одного роста, и так нас поставили с самого начала. И кровати наши могут по-прежнему стоять рядом, не просить же наставницу поменяться, у неё это только вызовет лишние вопросы, верно?
Вторая что-то прошептала, возможно «Я буду стараться, правда, теперь я поняла», но может и совсем другое.
– И хотя бы… это. Не отсаживайся от меня в столовой. Еду нужно с кем-то разделить… иначе много ли от неё проку?
Девочка даже слегка покраснела и стала теребить передник – что ей было вовсе несвойственно.
– Только это. Это ведь ничего не значит.
Долгое время она ждала отказа, но первая так и не ответила. Зазвенел звонок, девочка подняла глаза и только тут заметила, что её бывшая подруга уже давно как вышла из класса.