Леший
авантюрный роман
ГЛАВА 31.
- Так-так, деточка, что там у тебя, показывай… - предложил Денис Денисович, надевая очки для чтения. – Коротенько и со вкусом, а? – произнёс он любимую присказку и углубился в чтение свежеиспечённой заметки.
Ларочка стояла возле стола главного редактора «Невской хроники» и возбуждённо переминалась с ноги на ногу, с трудом сдерживая в себе рвущееся наружу энергетическое торнадо. Дождевая вода ручьями стекала с её плаща на лаковые босоножки. Ларочка не успела даже перепечатать статью на машинке, слишком уж не терпелось ей вывалить на редакторский стол свою первую сенсацию. Желтоватый листок дешёвой бумаги, оказавшийся бланком направления на анализ кала, содержал две дюжины рукописных строк, нанесённых лёгкой рукой феи прямо в коридоре травмпункта, и по всем признакам имел перспективу средневажного скандала.
- Неплохо, деточка, совсем неплохо, - похвалил начинающую журналистку Денис Денисович. – Хороший стиль, прямо-таки лёгкий романтический бриз в океане чувств и людских страданий! Прелестно. Сегодня же в печать. Но только сделайте ряд маленьких исправлений…
- Каких? – с готовностью отозвалась Ларочка, растаявшая под градом комплиментов начальника.
- Профессор Лиховцев – это хорошо, - сверившись с черновиком заметки, произнёс редактор, - его, пожалуй, оставим. Учёный с мировым именем, всё такое… это превосходно.
А вот охранника «Питерского вестника» надо убрать. Пусть это будет хулиганская выходка пьяных скинхедов. Или нет! Бандитский налёт. Да! Очередное покушение на видного учёного.
Криминальный мир против отечественной науки! Да, это то, что нужно…
- Но почему?! – вдохнув полной грудью, выпалила Ларочка, на глазах которой выступили слёзы первого профессионального разочарования. – Ведь это же не так! Я сама видела, что это был…
- Деточка, - прервал стажёрку Денис Денисович. – Нет совершенно никакого смысла в том, что ты видела или не видела. Сухими фактами публику не накормишь. Пойми наконец, что журналистика сродни искусству. Научись творить, и ты прославишь своё имя! Я знаю, у тебя дар. Нет! Талант! Но этого мало. Усвой главное: газетное дело – это бизнес. Я не творец, я отвечаю за бизнес. Так что творить будешь ты, а я только чуть-чуть тебя буду направлять в нужное русло…
- Но почему же нельзя про охранника? – не унималась Ларочка, демонстрируя упрямое непонимание, свойственное особам юным и вдохновлённым, не успевшим ещё вымараться в жизненных реалиях.
Денис Денисович устало вздохнул и, сняв очки, в упор поглядел на стажёрку.
- Разве я говорил когда-нибудь, что я филантроп? – спросил он с отеческой строгостью.
- Нет, - честно ответила фея.
- Тогда почему ты думаешь, что я буду делать бесплатную рекламу своим конкурентам?
Ларочка в задумчивости опустила глаза к полу. Энергетическая аура вокруг феи съёжилась до мизерной величины, рискуя потухнуть вовсе. Мир рушился вокруг юного дарования с пугающей быстротой и неотвратимостью. Ларочка стремительно взрослела.
- Но какая же здесь реклама? – несмело произнесла она.
- Ха! Святая наивность! – горячо воскликнул Денис Денисович. – А помнишь, в октябре у нас случился пожар? Что тогда написали эти гады?
- В октябре я ещё не работала, - тихо напомнила подавленная стажёрка.
- Эти гады в своём поганом жёлтом листке написали, что «выгорели помещения некой частной фирмы». Представляешь! «Некой частной фирмы»! Они что, не могли назвать «Невскую хронику» хотя бы один только раз? Хотя бы ради приличия! Но нет. Эти шакалы рады наблюдать за агонией утопающего! Протянуть руку помощи гибнущим коллегам для них – непозволительная роскошь. Они тогда мечтали сплясать краковяк на наших костях. Грязные падальщики! И ты толкаешь меня к тому, чтобы я собственной рукой подписал в номер репортаж, в котором название этого комка использованной туалетной бумаги упоминается три… нет! – четыре раза! Нет! Уж лучше смерть!
Журналистка понуро опустила худенькие плечики и посмотрела на редактора взглядом привязанного к колышку ягнёнка, к которому подкрался матёрый волк. Но главный редактор не знал жалости.
- Держи, - сказал Денис Денисович, - возвращая стажёрке черновик статьи. – Сделай нужные исправления, и – сразу в номер. И запомни, никакого упоминания о «Питерском вестнике». Заговор мафии против учёных. Это железно. Это весомо! Давай, дерзай… Постой. Вот ещё что. Позвони на телевидение, в ТСБ. Это должно их заинтересовать. Побольше красок, ты это можешь, я знаю. И проследи, чтобы в репортаже телевизионщики не забыли упомянуть «Невскую хронику», лучше несколько раз. Всё. Действуй… Постой. Покажи текст Кипяткову. Он поможет внести нужные исправления. Я дам ему на этот счёт указания. Всё. Удачи!
6 августа 2003 года, среда
Илья Фомич разомкнул тяжёлые от беспокойного сна веки в начале одиннадцатого утра. Так поздно он не просыпался уже много-много лет. Шёл второй день его амбулаторного лечения.
Диагноз, поставленный врачами травматологического пункта, был не смертельным. «Множественные ушибы грудины и таза, сопровождаемые обширными гематомами, сотрясение мозга лёгкой степени. От госпитализации отказался». Так было записано в заведённой на профессора тощей «карточке травматика».
Лиховцев похлопал ресницами, тряхнул седой головой, вводя своё сознание в рамки реальности, приподнялся на локте и внимательным образом прислушался к доносящимся из коммунального коридора звукам.
Шум, привлёкший внимание только что пробудившегося этнографа, имел от обыкновенной коммунально-скандальной какофонии существенные отличия. Прежде всего, удивила Лиховцева интонация голоса Пелагеи Анисимовны. Обыкновенно гадкий скрипучий голос старухи на сей раз был подёрнут редчайшей пеленой елея и покорной покладистости. В промежутках «соловьиной трели» Пелагеи Анисимовны явственно слышалось приглушённое басовитое бульканье её собеседника. «Уж не Марат ли Арнольдович из Египта вернулся?» – с затаённой надеждой подумал Илья Фомич, но, прислушавшись, с сожалением отверг родившуюся приятную гипотезу. Голос Марату Арнольдовичу не принадлежал.
Между тем, вредная старуха клятвенно уверяла таинственного посетителя в том, что «енто дело рук неизвешного прештупника», имея в виду, очевидно, очередную свою проказу. По тому, как яростно оправдывалась Пелагея Анисимовна, Лиховцев решил, что гостем «коммунального ада» стала персона исключительной важности, быстрей всего, представитель власти. На всякий случай профессор решил накинуть поверх пижамы халат, но сделать этого не успел, так как его скрутило от судорожной боли в области травмированного таза, после чего практически сразу дверь в его комнату энергично распахнулась. Сняв фуражку, визитёр, облачённый в милицейскую форму, переступил через порог, неразборчиво поздоровался и, закрыв дверь, сел на уголок стула возле одра больного.
- Илья Фомич Лиховцев? – спросил милиционер, хлопнув ладонью по дерматиновой папочке.
- Так точно, - по-военному кратко отозвался этнограф и плюхнулся обратно в постель. – Чем, позвольте спросить, обязан?
- Моя фамилия Спиридонов. Я ваш участковый инспектор.
- Очень приятно, - слабым голосом произнёс профессор, которому приятно отнюдь не было, и даже, наоборот, телом и душой его владели ощущения самого скверного свойства.
- Я по поводу покушения, - с тяжёлым вздохом измотанного изнурительным трудом каторжника поведал участковый.
- Я, знаете ли, так и подумал. Правда, покушением я бы эту хулиганскую выходку всё же не назвал. Но наказать негодяев нужно непременно!
- Негодяев? – переспросил милиционер, открыв папку. – Вы хотите сказать, что нападавших было несколько?
- Собственно, нападавших как таковых не было вовсе. Был только один зарвавшийся беспардонный пройдоха-редактор и его цербер…
- Цербер – это фамилия?
- Цербер – это цепной пёс, охранник, - терпеливо объяснил этнограф.
- Значит, вас покусала собака? – удивился милиционер. – А из травмпункта пришла телефонограмма, согласно которой вам… - участковый пошуршал бумажками в дерматиновой папочке, - было доставлено под диагнозом… тут неразборчиво… Ну, в общем, по вас было нанесено побитие средней тяжести… Про покусы ни слова.
Илья Фомич поморщился, лишь на мгновение представив себе отчаяние школьных учителей, пытавшихся привить ученику Спиридонову уважительное отношение к основополагающим правилам русского языка.
- Рукоприкладство, действительно, имело место, - с неохотой признал этнограф. – Но эту стадию скандала я плохо помню.
- Вы были пьяны?
- Что вы! Как возможно! Я – пьян? Чудовищное заблуждение. Я, милейший, не какой-нибудь забулдыга, а известный, уважаемый учёный, профессор этнографии…
- Совсем не пьёте? – подозрительно сощурившись, спросил участковый. – Или в завязке?
Илья Фомич возмущённо тряхнул головой.
- Понятно, - буркнул участковый тоном, показавшимся профессору довольно двусмысленным.
- Что вам понятно? – вскипел учёный.
- Что не пьёте, - спокойно сказал Спиридонов и, пристально вглядевшись в болезненно-серое лицо потерпевшего, неожиданно произнёс: - Звонили из главка. Иначе бы я вас тут не навещал, вызвал бы повесткой, опросил, как обычно, на том бы и шито-крыто.
- Я вас не понимаю, - хмуро сообщил этнограф.
Милиционер выдернул из папки многократно сложенный номер «Невской хроники», быстро развернул его и сунул в нос потерпевшему.
- Что вы на это скажете?
- Что это? – испугался Лиховцев.
- Где правда: тут, - участковый тряхнул газетой, - или здесь? – хлопнув по телефонограмме, сформулировал он свой вопрос.
- Ничего не понимаю, - проворчал профессор. – Я, в самом деле, сегодня не читал никаких газет… Однако, если вы настаиваете, что ж, извольте… Правда, в последнее время периодика доставляет мне одни лишь разочарования…
Лиховцев надел очки для чтения, взял в руки газету и прилип взглядом к передовице.
Материал, основанный на репортаже Ларочки и откорректированный матёрым журналистом Кипятковым, носил пафосное название «Заговор против учёных. Выживет ли российская наука?» и имел следующее содержание:
«Научный мир России минувшим утром вновь потряс тяжёлый удар. Совершено очередное покушение на жизнь видного учёного. Жертвой наёмников на этот раз стал профессор этнографии И. Ф. Лиховцев. По счастью, он остался жив. То ли рука киллера дрогнула в последний момент, то ли несмазанное оружие дало осечку, это выяснит следствие. Так или иначе этнографу повезло больше, чем его четверым коллегам-учёным, погибшим от рук так и не найденных преступников за последние полтора года.
Покушение было совершено рано утром возле подъезда редакции «Невской хроники», куда Лиховцев направлялся, чтобы дать интервью нашему корреспонденту. В интересах следствия подробности нападения не разглашаются. Сейчас за жизнь этнографа борятся лучшие хирурги Северо-запада. Состояние потерпевшего медики оценивают как крайне тяжёлое, но светила от медицины не теряют надежд. Будем надеяться и мы.
Однако в связи с последними событиями хочется задать вопрос правоохранительным органам: до каких пор наши учёные будут выходить на улицу с дрожью в коленях и, вместо того, чтобы решать насущные научные задачи, постоянно тревожиться о собственной безопасности? Когда будет положен конец преступному заговору против российских учёных? Почему за полтора года следствие не продвинулось ни на йоту? А, может, «компетентные органы» вовсе не заинтересованы в раскрытии этих страшных преступлений? Редакция «Невской хроники» ждёт ответа и решительных действий от руководства ГУВД в этой связи, и мы добьёмся правды, ведь за «Невской хроникой» стоят миллионы наших читателей!»
- Бред какой-то, - прокомментировал Илья Фомич, закончив чтение. – Это какая-то инсинуация…
- Выражайтесь яснее, - попросил участковый, в словаре которого слово «инсинуация» отсутствовало. – Журналюги всегда пишут бред, но в главке этого почему-то не замечают.
- Вот-вот! – солидарно воскликнул учёный, в котором последнее замечание милиционера встряхнуло наболевшие переживания.
Подобно мутному осадку, поднятому со дна бутылки с просроченным пивом, в душе этнографа всколыхнулась густая взвесь неприятных ощущений последнего времени. Все самые отвратительные качества социально-общественного устройства мира Илья Фомич в данный момент твёрдо ассоциировал с кастой работников прессы. Собкоры, репортёры, редакторы и иже с ними казались изнывающему от физической и даже нравственной боли профессору носителями Абсолютного Мирового Зла. Пётр Моисеевич Розенталь в свете этих соображений представал Лиховцеву в колоритном образе Люцифера – с рогами, клыками, копытами и почему-то в вельветовом пиджаке с перхотью. Охранник Кузьма на фоне главного редактора «Питерского вестника» казался лишь падшим ангелом, однако, пудовые кулаки, замещавшие в нём полагающиеся ангелам крылья, внушали уважительный трепет.
- Имя им – легион! – загадочно и торжественно высказался этнограф, сбив с редкой мысли вспотевшего участкового инспектора.
- Кому – им? – тупо переспросил милиционер.
- Это я так, к слову, - извиняющимся тоном сообщил Лиховцев и, стряхнув с себя оцепенение, вызванное неприятными видениями, выразил полную готовность «ответить на вопросы следствия».
Следствие в лице участкового Спиридонова немедленно выдвинуло свой главный вопрос:
- Так был киллер или не был?
- Если вы имеете в виду наёмного убийцу, то мой ответ отрицательный, - официальным тоном сообщил пострадавший. – Это всё досужий вымысел зарвавшегося борзописца.
- Кого? – удивлённо вскинул брови участковый инспектор, которому показалось, что потерпевший позволил себе нецензурное высказывание, нехарактерное для уважаемого представителя научного мира.
- Борзописца. Ну, в смысле некомпетентного журналиста, клеветника и пройдохи…
- Понятно. Значит, так и запишем в протокол, дескать, в газете – клевета, а, со слов потерпевшего, имело место… в общем, хулиганская выходка охранника с нанесением телесных повреждений лёгкой степени тяжести…
- Ох, тяжесть мне кажется более, чем лёгкой, - со стоном произнёс этнограф. – И вообще, разве тяжесть может быть лёгкой? Это, в сущности, нонсенс какой-то…
Участковый Спиридонов пристально посмотрел в глаза учёного, пытаясь постичь смысл незнакомого ему слова. Выражение глаз потерпевшего показалось опытному милиционеру неагрессивным, из чего он заключил, что «нонсенс» слово не ругательное, и, следовательно, его смело можно внести в протокол. Сделав нужную запись, участковый вернулся к затронутой этнографом теме.
- Очень даже может, - авторитетно заявил он. – Вот если бы вам сломали руку или ногу, тогда была бы средняя степень. А раз переломов нет, то и тяжесть, выходит, лёгкая. Спорить тут нечему, потому как – закон. Читайте Уголовный кодекс, уважаемый доцент.
- Я профессор, - нахмурившись, напомнил Илья Фомич.
- Это к делу не относится. Распишитесь вот здесь: «С моих слов записано верно». Дата и подпись.
- Но тут же ничего с моих слов не записано, - удивился Лиховцев, ознакомившись с протоколом.
- Это ерунда. Запишу позже, - спокойно пояснил Спиридонов. – Сейчас времени нет. Давайте быстрее, некогда мне тут с вами ерундой заниматься. У меня ещё две кражи и три дебоша неотработанных…
Лиховцеву сделалось стыдно оттого, что он отнимает время у столь занятого казённого чина. Тяжело вздохнув, Илья Фомич выполнил требуемые процессуальные действия.
- Вот и всё, - оптимистично сообщил участковый инспектор, уложил протокол в дерматиновую папочку и был таков.
Этнограф устало зарылся в подушки, пустил беспричинную старческую слезу и, обидевшись на весь мир, погрузился в мятежный неурочный сон.
Проснулся Илья Фомич в шестом часу вечера. Голова его, словно налитая свинцом, соображала довольно туго, но всё же смогла адекватно отреагировать на требования голодного желудка. Надев халат и шлёпанцы, профессор двинулся в сторону кухни, но, не дойдя до цели нескольких метров, был остановлен телефонным звонком. Подняв трубку, этнограф услышал взволнованный мужской голос, произнёсший его имя.
- У аппарата, - вяло сообщил Лиховцев. – С кем, простите, имею честь?
- Разумеется, какой скандал! – вырвалось из трубки. – Это просто шайка безмозглых бумагомарателей! И они ещё смеют называть себя «газетой»...
- Простите, кто кого смеет называть? – удивлённо спросил Илья Фомич, тщетно силясь уловить смысл в услышанном наборе слов.
- Написать такую чушь! Это же надо… Хорошо хоть ещё, что их дрянной листок никто не читает. Но всё равно, какой неслыханный скандал!
- Простите, милейший, вы куда, собственно, звоните?
- Вы Лиховцев? – тревожно крякнула трубка.
- Да, я Лиховцев.
- Ну так, я вам и звоню. Это Розенталь, главный редактор газеты «Питерский вестник»…
Как выяснилось в ходе дальнейшей беседы, Пётр Моисеевич звонил этнографу, чтобы извиниться за «гнусное поведение» своего охранника, а заодно и выразить возмущение по поводу «грязной клеветнической статейки» конкурирующего издания. Возмущение Илья Фомич выслушал невнимательно, извинения, хоть и с неохотой, но всё же принял, после чего получил от Розенталя предложение «забыть обиды», для чего от этнографа требовалось написать участковому заявление с просьбой о прекращении дела по причине «исчерпания конфликта по взаимному согласию сторон».
- А я вам дам адресок того журналиста, что брал интервью у этнографа Игната Зябликова, - тоном опытного соблазнителя произнёс Розенталь.
Последний аргумент убедил Лиховцева принять предложение раскаявшегося редактора. Пётр Моисеевич быстро продиктовал пострадавшей стороне домашний адрес Стрикоробова-Правдина, ещё раз извинился за «распоясавшиеся кулаки» Кузьмы и трижды напомнил о необходимости написать заявление участковому. Илья Фомич дал слово непременно уладить все формальности. Повеселевший редактор заметил, что погода нынче стоит великолепная, и посоветовал этнографу больше дышать свежим воздухом, после чего связь прервалась.
- Какое паскудство, - вяло выругался Лиховцев, имея в виду всю совокупность тех неприятностей, что безудержной чередой валились на его седую голову. – Просто ужас какой-то. Хоть в петлю лезь…
После разговора с Розенталем этнограф почувствовал себя совершенно усталым и немощным старцем. Наученный горьким опытом минувшего дня, к журналисту он решил не ходить, однако листок с адресом заботливо спрятал, рассчитывая козырнуть им перед Фуксом, когда тот вернётся в Петербург. О том, что место обитания Стрикоробова-Правдина Марату хорошо знакомо, наивный учёный даже не предполагал.