ПРИЗРАК_И OPERA
или
ОШИБКА МАДАМ ЖИРИ
психологическая повесть с элементами детектива и романтики
(по мотивам романа Гастона Леру, мюзикла Андрю Ллойда Уэббера
и фильма Джоэля Шумахера)
Автор беззастенчиво использует различные
элементы трех вышеперечисленных произведений,
добавляя изрядную долю собственной фантазии…
и некоторую – здравого смысла.
Часть I. ПРИЗРАЧНЫЕ ТАЙНЫ
Глава I
Тусклый свет пасмурного декабрьского дня скупо сочился сквозь окна, наполняя большую, обставленную с утонченной роскошью гостиную унылым полумраком. Казалось, все краски на стенах и мебели выцвели, зеркала превратились в темные омуты, лишь черный рояль посреди комнаты сохранял свою величественную значимость: он явно доминировал в обстановке. Склонившаяся над клавишами юная девичья фигура в простом белом платье на фоне инструмента выглядела как-то особенно хрупко и беззащитно. Девушка лет девятнадцати играла, не отрываясь, уже целый час, при этом ее лицо постоянно сохраняло выражение глубокой сосредоточенности и некоторого напряжения, словно она боялась допустить равноценную святотатству ошибку в исполнении. Пожалуй, ее можно было бы даже назвать красивой, если бы не болезненная худоба и глубокие черные тени, залегшие вокруг глаз. Тихая, печальная мелодия, рождаясь по велению тонких, почти прозрачных пальцев, заполняла пространство гостиной невыразимой мукой, сдавленными рыданиями истерзанной души.
Игра поглотила все внимание девушки, погруженная в звуки, она не заметила, как в комнату вошел мужчина.
– Кристина, ты снова мучаешь себя этой мелодией! Я же просил тебя не играть ее.
Кристина вздрогнула, музыка оборвалась на пронзительно щемящей ноте.
– Я не могу, – почти шепотом, не оборачиваясь, произнесла она. – Ты же знаешь, Рауль, она звучит в моей голове… постоянно.
– Это невыносимо. Мы женаты почти целый год. Как долго это будет продолжаться?
Он уже стоял возле рояля: высокий, элегантный, уверенный в себе – аристократ до мозга костей, человек, который всегда и во всем безусловно прав. Кристина робко подняла взгляд на мужа, в выражении его лица явственно читались недовольство, раздражение и… Она не смогла определить, что же еще сегодня примешалось к этому, ставшему в последнее время обычным, сочетанию. Что-то недоброе угадывалось во взгляде.
– Прости, я не хотела. Но сегодня такой… такой печальный день, этот промозглый сумрак за окном… А тебя не было рядом.
– Ты знаешь, у меня много дел. Я не виноват, что состояние твоего здоровья не позволяет тебе выходить из дома. Пойдем, я отведу тебя в спальню. Скоро приедет доктор Мертье. Ты должна лежать в постели.
Рауль помог жене встать и, подчеркнуто заботливо поддерживая Кристину под локоток, довел до лестницы и проводил на третий этаж фамильного особняка. Он оставил ее на пороге, сказав, что спустится вниз – встретить врача. С твердым намерением положить конец утомительным причудам Кристины, – пусть даже с применением медицинских средств, – виконт легко сбежал по ступеням навстречу невысокому плотного сложения человеку с обширной плешью на макушке и небольшой, начинающей седеть бородкой.
– Здравствуйте, доктор. Очень рад видеть вас, – приветствовал хозяин.
– Здравствуйте, господин виконт. Надеюсь, мадам чувствует себя лучше?
– Мне трудно судить… она так измождена. Я беспокоюсь за Кристину. Доктор Мертье, вы не откажетесь после осмотра выпить со мной чашку кофе? Я хотел бы поговорить о ее состоянии.
– Ну, разумеется. Это мой долг, виконт.
– Буду ждать вас в зеленой гостиной. Шарль вас проводит.
Один из слуг, как обычно сопроводил доктора в спальню виконтессы, хотя врачу давно была известна дорога.
Визит врача к пациентке занял не менее получаса. Все это время виконт вышагивал по комнате, где дожидался Мертье, раздумывая, как бы объяснить доктору, что именно вызывает его тревогу, не вдаваясь в подробности неприятной истории, связанной с монстром оперных подземелий. Даже себе Рауль не хотел признаваться в истинных причинах своих терзаний. Ревность. Ревность и чувство поражения преследовали его с того самого дня, когда Призрак пощадил ему жизнь, преследовали в самые счастливые и безоблачные дни семейной жизни. Женившись на Кристине, он не мог забыть, КАК она целовала того человека. Действительно ли она согласилась остаться с сумасшедшим уродом лишь потому, что хотела спасти его, Рауля, от смерти? Он бы поверил в это, если бы не поцелуй… отчаянный, страстный. Они никогда не заговаривали на тему, ставшую для супругов де Шаньи по обоюдному молчаливому согласию самым строгим табу. Что испытала она в тот миг? Уж точно не отвращение… И их игра на сцене… Насколько это была игра? Рауль был готов поклясться, что между Кристиной и Призраком проскакивали искры, грозившие засветиться электрической дугой, как на демонстрации физического опыта в университете.
* * *
Первые три-четыре месяца после свадьбы как будто ничто не омрачало казавшегося безмятежным счастья молодой четы. По крайней мере, Рауль был уверен в том, что Кристина в восторге от новой жизни, дышит им одним и пребывает на вершине блаженства. Он был ослеплен своей победой и не замечал ее тайных слез. Гроза разразилась внезапно: Кристина наотрез отказалась пойти на очередной великосветский прием…
– Разве ты не видишь, как они все смотрят на меня? Смотрят на нас? Твои друзья, их жены и матери незамужних барышень. Шепчутся у нас за спиной. Говорят гадости, делая вид, будто думают, что я их не слышу…
– Дорогая, это всего лишь твое воображение, – попытался возразить Рауль.
– Мое воображение? Ты все еще считаешь меня маленькой девочкой, которая живет в мире папиных сказок и не понимает, что происходит вокруг?
В Кристину словно бес вселился, долго сдерживаемая обида выплеснулась наружу гневом возмущения: в глазах вспыхнул огонь, губы дрожали, краски отхлынули с лица.
– По-твоему, это мои фантазии? «Ах, Рауль! Он мог бы составить блестящую партию для любой девушки из хорошего дома! А женился на нищей сироте, к тому же певичке. – Да что вы говорите, дорогая? – А вы не знали? Она пела в варьете на бульваре, и говорят, путалась с каким-то оперным тенором!»
В отличие от Кристины лицо Рауля пошло пятнами лихорадочного румянца: Кристина превосходно воспроизвела манеру речи двух отлично знакомых виконту дам. Обе они были подругами его покойной матушки и состояли в отдаленном родстве с де Шаньи, у обеих имелись дочери на выданье. Нет, она ничего не придумала, он даже мог представить себе выражение их лиц: высокомерие, смешанное с легким налетом презрения и брезгливости. Это было ужасно. Он попытался справиться с приступом жгучего стыда.
– Успокойся, пожалуйста. Мало ли что болтают старые сплетницы, всем известно, что у них змеиное жало вместо языка. Поверь, никто не принимает их всерьез.
– Ты так думаешь? Я просто не смогу повторить того, что сказал граф де Норе твоему другу Франсуа де Мулю. Это было настолько грязно, настолько отвратительно… Граф только не знал, что я стою в трех шагах за его спиной, нас разделяла дверная портьера. Рауль, я больше не в силах выносить эту пытку! Не заставляй меня идти туда…
Вспышка гнева угасла, сменившись бурными рыданиями и мольбами Кристины, на которые Рауль отвечал заверениями вечной любви, бессмысленными и невыполнимыми обещаниями оградить ее от оскорблений и нападок света. Увы, он сам не верил тому, что говорил.
Словно адская бездна разверзлась у его ног: он не мог бороться со всем высшим обществом, не мог заткнуть рты язвительным сплетникам и особенно сплетницам. Кристина все реже соглашалась посещать балы, приемы и званые вечера, перестала бывать в театре. Тоска поселилась в глубине больших карих глаз юной виконтессы.
Стараясь отвлечься от тяжких раздумий о последствиях мезальянса, Рауль с головой погрузился в дела. Теперь он предпочитал держаться как можно дальше ото всего, связанного с театром и миром искусства, вкладывая средства в крупные строительные и технические проекты. Здесь он нашел настоящую отдушину: в среде финансовых дельцов, инженеров и промышленных архитекторов предрассудки старой аристократии никого не интересовали. Деньги и дело – вот все, что имело значение. Не то, чтобы он вовсе перестал вращаться в привычном обществе, приобретя репутацию независимого во взглядах поборника прогресса, Рауль сумел-таки восстановить свое положение в глазах великосветских снобов. Любая новость со временем набивает оскомину, и о неравном браке виконта де Шаньи начали постепенно забывать.
Но между супругами пролегла трещина. Воспоминания детства не могут бесконечно поддерживать отношения взрослых людей, у которых в действительности оказалось не слишком много общего. Открытость и искренность незаметно растворились, словно дымка легкого предутреннего тумана в лучах восходящего солнца.
Оставаясь целыми днями, а нередко и вечерами в большом особняке, наполненном роскошью и прислугой, Кристина с каждым днем чувствовала себя все более одинокой и несчастной. Она увлеклась игрой на рояле. Раньше, занимаясь вокалом и балетом, бывшая хористка Опера Популер не отличалась большим искусством игры на музыкальных инструментах. Да, умела, как всякая выпускница консерватории, но теперь… Она часами разучивала партии, которые когда-то исполняла лишь голосом. Погибшее в огне произведение Призрака Оперы стало ее наваждением. А его пение, пение Ангела Музыки снова и снова возникало в ее голове, настойчиво требуя своего воплощения в завораживающих вибрациях чистых и нежных звуков. Иногда она впадала в отчаяние от собственной неспособности сыграть так, как сыграл бы Он, и плакала, роняя слезы на черные и белые клавиши рояля. Тем более, что рояль, конечно, не орган…
Однажды услышав, как Кристина играет, Рауль застыл посреди коридора. Он узнал мелодию дуэта, того самого дуэта из Дон Жуана, фантастически преображенные сцены из которого с некоторых пор стали преследовать его в ночных кошмарах, сопровождаясь приступами удушья. Не страх смерти, а ощущение грядущей катастрофы окончательного разрыва подспудно провоцировало мучительные сны виконта…
Они все еще делили постель и дежурно улыбались друг другу за столом, словно прожили вместе не десять месяцев, а, по крайней мере, десять лет. Ситуация становилась совершенно невыносимой.
В конце ноября, чересчур задержавшись на прогулке в оголившемся, продрогшем под резкими порывами холодного ветра парке, Кристина сильно простудилась. Сильный жар и тяжелый кашель почти на три недели приковали ее к постели, несмотря на все ухищрения новейшей медицины, применяемые доктором Мертье, процесс выздоровления шел медленно.
* * *
– Как вы находите ее состояние, доктор?
– Опасность как будто миновала, но…
– Прошу вас, садитесь, – Рауль любезно указал доктору на кресло у камина.
– Благодарю, господин виконт.
Врач опустился в удобное кресло, Рауль позвонил, вызывая прислугу, приказал подать кофе и сел напротив гостя.
Отдав распоряжения, он вернулся к разговору:
– Прошу прощения, я прервал вас.
– Н-да, я хотел сказать, что выздоровление вашей жены идет медленнее, чем я надеялся. Простите, если мои слова покажутся вам неприятными, я – врач, и интересы пациента для меня превыше всего. Она не хочет жить, месье. Просто не хочет жить. В ее столь еще молодом возрасте утрата жажды жизни не может считаться явлением нормальным. Я должен понять причину.
– Господин Мертье, я как раз хотел обсудить с вами душевное состояние Кристины, спросить совета…
Слуга принес поднос, разлил кофе по крошечным чашкам тонкого китайского фарфора и, наконец, вышел. Доктор сделал маленький глоток и вопросительно посмотрел на хозяина дома, ожидая продолжения прерванной фразы. Рауль не притронулся к своей чашке, казалось, он совершенно забыл о кофе.
– Видите ли, доктор, ее преследует музыка…
– Музыка?
– Да. Возможно, вы знаете: отец Кристины был выдающимся скрипачом, вся ее жизнь до замужества была связана с музыкой.
– Да, разумеется, я слышал об этом лично от госпожи виконтессы. Современная медицина считает, что музыка весьма полезна для душевного здоровья и в целом для хорошего самочувствия. Прекрасный кофе.
– Я доверяю современной медицине. Но для Кристины это настоящее наваждение. Она все время слышит мелодии, которые играл ее покойный отец, и музыку ее учителя.
– Тоже покойного?
– Да, он умер. Но, я должен вас предупредить: о смерти учителя она не знает. Она часами играет его музыку с тех пор, как начала подниматься с постели.
Доктор Мертье обратил внимание на странную интонацию, с которой виконт произносил слово «учитель», словно выталкивая его из себя через силу, но оставил свои наблюдения при себе.
– Видите ли, под конец жизни ее наставник повредился рассудком, стал одержим. Внушал Кристине мысли о великом служении вечному искусству. Мне трудно объяснить. Она боялась его, а теперь не может забыть. Вы сказали, она не хочет жить. Боюсь, что это правда. Я дал ей все, что мог: мою любовь, мою защиту, достаток, имя. Не понимаю, чего ей не хватает. Она не помнит матери, не знает, что такое нормальная семья, нормальная жизнь. Наверное, ей трудно привыкнуть к иному укладу и, что скрывать, – к социальному статусу. Кристина все время находится в подавленном состоянии. Мне кажется, ей необходима помощь. Профессиональная помощь. Вы понимаете меня, доктор?
Мертье почувствовал, что виконт чего-то не договаривает. Неуклюжие попытки аристократа сложить с себя ответственность за происходящее с близким человеком неприятно покоробили врача. Про себя он подумал, что сделает все возможное, чтобы помочь бедной девочке, от которой муж, по всей видимости, был бы рад избавиться любым способом.
– Да, я вас понял. Я, конечно, не практикующий психиатр, ваше сиятельство. И все же, на мой взгляд, ничего особенно патологического в поведении и рассуждениях вашей супруги не наблюдается. Но, поскольку вы обеспокоены ее душевным состоянием, и, надо признать, не безосновательно, я проконсультируюсь со специалистом. Я знаком с признанным авторитетом в этой области. Полагаю, профессор Арвиль не откажет мне в совете. Тем более, что положение вашей супруги требует особого внимания.
– Что вы хотите сказать, доктор?
– Только то, что в скором времени вы станете отцом. Госпожа виконтесса ждет ребенка.
– О, наконец-то! – лицо Рауля просияло неподдельной радостью. – Благодарю вас за прекрасную новость.
– Примите мои поздравления, ваше сиятельство. По моим расчетам, ребенок родится в начале или середине августа. Полагаю, это событие поставит все на свои места. Женщины нередко болезненно реагируют на сложности с зачатием, возможно, в этом и крылась основная причина душевного смятения и меланхолии вашей супруги. Тем не менее, я переговорю с профессором. А теперь позвольте мне откланяться, я зайду, как обычно, послезавтра.
– Прошу прощения, я задержал вас. Еще раз благодарю!
Рауль поднялся одновременно с доктором и с чувством пожал на прощание руку Мертье.
Беременность Кристины внезапно многое изменила, почти возродив былую нежность их угасающей любви. Рауль стал чаще бывать дома, по рекомендации доктора Мертье регулярно возил жену на прогулки, покупал подарки, старался всячески опекать и оберегать ее. Однако его порыва хватило лишь на пару месяцев: финансы и светские обязанности требовали внимания. Вернувшись к делам, Рауль испытал такое облегчение, что даже испугался. Но мимолетное чувство вины вскоре покинуло виконта: все женщины рожают детей, не мешая мужчинам жить. Его совесть могла быть вполне спокойна, тем более, что по рекомендации профессора Арвиля Рауль нанял для Кристины компаньонку.
Глава II
Наемный экипаж остановился у дверей претенциозного двухэтажного дома, построенного, как и здания по соседству не более пяти лет назад, в модном «ренессансном» стиле. Зажженный перед входом газовый фонарь старательно боролся с ранними зимними сумерками, освещая клочок тротуара и три ступени перед входом. Из экипажа вышел высокий представительный мужчина лет сорока, он пересек тротуар и, взявшись за молоток, дважды постучал. Дорогое пальто с широким полукруглым меховым воротником, высокий цилиндр и трость свидетельствовали о известном достатке и положении визитера. Открывший дверь слуга немедленно впустил мужчину в дом, принял верхнюю одежду, сообщил, что мэтр Нортуа еще не приходил, и без дальнейших объяснений оставил гостя одного в прихожей. Ничуть не смутившись, мужчина поднялся по лестнице на второй этаж, свернул по полутемному коридору налево и направился к открытым дверям гостиной. Отделанная в светло-зеленых тонах комната встретила его сияющим светом хрустальной люстры. Мужчина на мгновение прищурил глаза, в первый момент ему показалось, что гостиная пуста. Однако он ошибся: в кресле у стены рядом с полированным журнальным столиком из светлого орехового дерева сидела женщина, на ее коленях лежала открытая книга.
– Мадам Тремьер! Вы-то мне и нужны, – вместо приветствия громогласно воскликнул гость, сгладив столь странное начало беседы открытой обезоруживающей улыбкой. – Жюли, вы как всегда обворожительны!
– Добрый вечер, профессор, – женщина с ответной улыбкой протянула подошедшему к ней гостю руку, которую тот не замедлил галантно поцеловать.
Шатенка с яркими зелеными глазами, правильными чертами лица и все еще свежей, несмотря на свои двадцать восемь лет, молочного цвета кожей Жюли Тремьер, безусловно, была красавицей. Ее изящную фигуру выгодно подчеркивало узкое закрытое темно-сиреневое платье, ниже колен расходившееся веерообразным плиссе.
– Что читаем? – тут же поинтересовался профессор.
Книга была перевернута обложкой вверх, поэтому он сам ответил на собственный вопрос:
– Пинель. Вы самая прилежная слушательница, Жюли, – не без удовольствия похвалил он.
– Ваш энтузиазм заразителен, Шарль. Когда встречаешь человека, настолько увлеченного своим делом, невозможно не следовать его рекомендациям.
Она продолжала мило улыбаться, как видно, появление в гостиной этого человека действительно было ей приятно.
– Это верно, – серьезно согласился Шарль, занимая кресло по другую сторону журнального столика. – Жан сказал, что Мишеля еще нет дома. Объясните вашему брату, Жюли, что чрезмерная нагрузка подчас приводит к возникновению невроза.
– Да? – в глазах Жюли блеснул лукавый огонек. – Тогда как вы диагностируете собственное состояние, профессор?
– Со мной давно уже все ясно, по крайней мере, мне, – рассмеялся психиатр. – Да, а где все остальные?
– Вы первый сегодня. Кстати, Мадлен просила извиниться за нее: у малыша Эмиля режутся зубки, она сегодня не выйдет. Так что я буду за хозяйку.
– Вот и чудесно. Пока мы одни, я хочу поговорить с вами.
Жюли заинтересовано посмотрела на Шарля. Он привлекал ее не только острым умом и высоким профессионализмом. Нет ничего удивительного в том, что молодую вдову, восемь лет бывшую замужем за человеком намного старше нее, волнует интересный, обаятельный и холостой мужчина.
Они познакомились около двух лет назад, когда после смерти мужа Жюли стала часто бывать в доме старшего брата. Мишель открыто не одобрял навязанный Жюли родителями брачный союз, а потому при жизни Габриеля Тремьера сестра и брат виделись довольно редко. Попав в окружение друзей Мишеля – людей образованных и разносторонних, – Жюли словно вдохнула глоток свежего воздуха. Она всегда любила читать, ее ум был достаточно развит для женщины из среднего сословия, но здесь она окунулась в атмосферу совершенно новых для нее идей, увидела иные горизонты. В конце концов, она даже начала посещать свободные лекции по психологии, которые читал на медицинском факультете Парижского университета профессор Арвиль. При этом их отношения с Шарлем можно было назвать дружескими и теплыми, но не более того.
– Жюли, вы просили меня позволить вам поработать в клинике, но, мне кажется, это не слишком подходящее место для такой утонченной дамы, как вы. У меня появилось интересное предложение. Требуется понаблюдать за одной пациенткой моего знакомого. Случай необычный: молодая жена аристократа, – они женаты меньше года, и брак был заключен по любви, – насколько я понял, уже длительное время находится в состоянии глубокой депрессии. История довольно темная. Мертье уверяет, что муж что-то скрывает, а у его пациентки наблюдаются навязчивые идеи, осложненные слуховыми галлюцинациями. Кроме того, недавно она забеременела, что исключает специальное лечение и в то же время может послужить причиной ухудшения состояния. Вы не согласились бы стать на некоторое время компаньонкой виконтессы?
– О, виконтесса, – Жюли сумела скрыть разочарование (она ожидала, что их приватная беседа будет носить несколько иной характер), но не смогла придать своему голосу необходимую долю энтузиазма.
– Вас это смущает? Кажется, она не знатного происхождения. И потом, это будет хорошей практикой. Разве не этого вы хотели, Жюли?
– Да, конечно. Право же, мне нужно подумать…
– Подумать о чем?
Шарль и Жюли одновременно повернулись на голос: в дверях стоял хозяин дома.
– А, Мишель! Я предлагаю твоей сестре работу.
– Вот оно что, – чему-то чуть заметно усмехнулся мэтр Нортуа. – А я предлагаю продолжить разговор за ужином. Жорж и Луиза должны быть с минуты на минуту.
* * *
Мадам Тремьер – бездетная вдова покойного владельца небольшой типографии – оказалась настоящей находкой. Она была мила, отзывчива и обладала способностью поддерживать разговор с любым человеком. Для замкнутой по характеру Кристины, всегда непросто сходившейся с новыми людьми, Жюли стала идеальной компаньонкой и старшей подругой.
Поняв, что перед ней отнюдь не чопорная и высокомерная представительница высшего сословия, а застенчивая и вполне простая девушка, мадам Тремьер сразу прониклась к Кристине искренней симпатией. Вдова не часто бывала в театре, но именно в тот вечер, когда Кристина блистала в «Ганнибале», она позволила себе это удовольствие. И теперь с удивлением и восторгом узнала в компаньонке юную талантливую певицу. Пристрастие Кристины к музыке совсем не показалось Жюли странностью, напротив, на ее взгляд, было бы неестественно, если бы девушка отказалась от того, что давно стало частью ее существа.
– Необычная музыка. Никогда не слышала. Что это? – поинтересовалась Жюли, когда Кристина закончила играть.
– Немногие ее слышали, – с грустью ответила мадам де Шаньи. – Ее исполняли только один раз, наверное, больше она не прозвучит никогда. Я имею в виду – не прозвучит в театре. Партитура сгорела во время пожара…
О пожаре в Опере Жюли в свое время прочла в газетах, но событие не вызвало у нее пристального интереса, как и множество других более или менее примечательных происшествий, о которых сообщает публике жадная до сенсаций пресса.
– Неужели все ноты были в театре? – удивилась вдова владельца типографии. – Ведь их же где-то печатали. Возможно, в типографии остался экземпляр. Кроме того, должна быть рукопись у автора…
– Автор исчез. К счастью, его не нашли…
Заметив удивленно округлившиеся глаза Жюли, Кристина поняла, что объяснений не избежать. Ей давно хотелось поделиться с кем-нибудь не дающими покоя воспоминаниями, излить душу. И она решилась рассказать Жюли полную загадок историю Призрака Оперы.
* * *
– Не суди меня строго, пожалуйста. Наверное, теперь ты будешь считать меня порочной женщиной… Я не могу забыть его!
Исповедь Кристины заняла немало времени, уже по-весеннему солнечное утро сменилось ветреным днем, как это нередко случается в конце февраля. К полудню погода начала быстро портится. Подруги решили отказаться от предписанной доктором пешей прогулки, тем более, что предмет разговора вызывал у рассказчицы бурную реакцию, и продолжать его в общественном месте было бы затруднительно.
Жюли сама с трудом сдерживала волнение: рассказ Кристины породил в ее душе всплеск противоречивых эмоций – интерес, удивление, сопереживание, понимание, возмущение, неприятие, недоумение, печаль… Если она и стала бы за что-либо осуждать Кристину, то только не за то, что та была не в силах стереть из памяти, да и, по всей видимости, вырвать из сердца своего Ангела Музыки. Но Жюли не могла позволить себе проявить свои истинные чувства, высказать Кристине, за которой должна была «присматривать», все то, что она на самом деле думала. Компаньонке нередко приходилось успокаивать подопечную, отпаивать ее водой, а затем направлять рассказ в нужное русло, иначе повествование так и не было бы доведено до конца. Однако Жюли была твердо настроена закончить эту нелегкую терапевтическую процедуру ради самой же Кристины и ее будущего ребенка. Кроме того, многое, наконец-то, становилось понятным. И в то же время возникло немало вопросов, на которые живой и любознательный ум Жюли хотел бы найти ответы. Она подумала, что история, если она является подлинной, достойна внимания не только практикующего врача-психиатра, но и опытного аналитика-криминалиста.
– Ну, что ты! Конечно, я не стану так думать. Он так любил тебя! Нет, ты просто не понимаешь, как это прекрасно, когда тебя по-настоящему любят. Ты пережила нечто необыкновенное, такое, что можно вспоминать всю жизнь. Поверь, гораздо хуже, когда и вспомнить особенно нечего, – вздохнула о своем Жюли.
– Ты, правда, так думаешь? – встрепенулась совсем, было, сникшая Кристина. – Подожди, а почему ты сказала, что нечего вспомнить? Прости, я все время говорю о себе…
– Ну, обо мне не будет так интересно, – грустно улыбнулась Жюли, она подумала, что теперь было бы неплохо увести разговор в другую сторону, отвлечь Кристину от ее болезненных воспоминаний. – Если хочешь, я могу рассказать.
– Да, пожалуйста, – попросила Кристина.
– Хорошо. Ты знаешь, родом я из Руана, как и мой покойный муж Габриель. Я не могу сказать о муже ничего дурного. Он был хорошим человеком: спокойным, честным, пожалуй, немного суховатым и сдержанным, но… Он был намного старше меня, действительно на много – на двадцать шесть лет. В юности он дружил с моим отцом. Габриель перебрался в Париж, когда меня еще на свете не было. Когда мы познакомились, он казался мне почти стариком…
– Почему казался? Он же был старым. Ох, прости! Ты… ты полюбила его?
– Нет. Родители устроили мой брак, а я согласилась.
Кристина с сочувствием посмотрела на новую подругу. Каково было ей провести молодость рядом с нелюбимым человеком, ровесником отца? Как смеет жаловаться на судьбу она, Кристина? Ее Рауль – почти что принц из сказки.
– Но ты сказала, что Габриель жил в Париже.
– Да, он приехал в Руан после кончины своего престарелого дядюшки, чтобы разобраться с доставшимся ему в наследство домом. Мы были соседями, а дядюшка Тремьер – вот он уж точно был совсем-совсем старым – разрешал нам в детстве играть в его саду, рвать яблоки, строить шалаши и вообще делать все, что душа пожелает. Габриель задержался в городе, чтобы продать дом, который он не хотел бросать пустым или сдавать в аренду, и начал бывать у нас по три-четыре раза в неделю. Он пробыл в Руане почти месяц, – Жюли ненадолго прервала рассказ, словно пытаясь понять, почему ее судьба решилась именно таким образом.
Кристина с интересом ждала, когда Жюли продолжит свою историю. Порой чужие горести могут послужить лекарством от собственных печалей.
– Кажется, смерть последнего родственника заставила его задуматься о необходимости, наконец, создать семью, – снова заговорила мадам Тремьер. – Всю жизнь он занимался своей типографией и никогда не был женат. В то время дела моего отца шли не слишком успешно. Мы не то чтобы едва сводили концы с концами, но о хорошем приданом нечего было и думать. Вся надежда была на то, что прежде Люсиль и я занимались с учителями и успели получить какое-то образование. Габриеля это устраивало. Словом, все остались довольны. Правда, Мишель был в ярости, когда узнал о моем замужестве. К тому времени он уже закончил юридический факультет Сорбонны и занялся практикой в Париже. На родителей Мишель, по-моему, зол до сих пор. Но после смерти мужа брат сильно поддержал меня, особенно, что касается всяких бумаг, связанных с наследованием собственности. Теперь у него одна из самых известных контор в городе и очень солидная клиентура. Прости, я отвлеклась… Вечно я так: начинаю говорить об одном… Так вот, Габриель уехал после помолвки, вернулся через три месяца, и мы сыграли свадьбу. Собственно и вся история. Мы не любили друг друга. Габриелю было приятно представлять меня своим друзьям и знакомым, он уважал меня и даже гордился мною… как украшением дома. Но любовь… Нет, любовь – это что-то большее, что-то совсем другое...
Она не успела закончить мысль, так как в комнату вошел слуга:
– Ваше сиятельство, – обратился он к Кристине, – господин виконт вернулся и просит вас и мадам Тремьер спуститься к обеду.
Глава III
После откровений Кристины Жюли решила во что бы то ни стало провести вечер ближайшей пятницы в доме Мишеля, где в этот день традиционно собирался узкий круг друзей преуспевающего адвоката для игры в карты или просто интересной беседы. Став компаньонкой виконтессы де Шаньи, она уже несколько раз пропускала собрания, на которых так любила бывать.
Во-первых, Жюли было необходимо обсудить новую информацию с Шарлем, а, во-вторых, она надеялась кое-что выяснить о трагедии в Опере у другого близкого друга Мишеля – Жоржа Риньона, занимавшего должность комиссара полиции. Действительно ли имели место убийства, о которых рассказывала Кристина, или же это был плод ее больной фантазии? В последнем случае, как это ни печально, следует говорить о серьезном психическом расстройстве девушки, тем более, что она с детства была предрасположена к восприятию всевозможной фантасмагории – призраков, ангелов, ведьм и духов, – как чего-то, несомненно, реального. Жюли смутно помнила, что писали о тех событиях газеты более года назад. Можно было бы просто просмотреть старые подборки, но полагаться в таком деле все же следовало на более достоверный источник. Поэтому, сославшись на семейные дела, она заранее договорилась с виконтом, что в пятницу покинет особняк Шаньи сразу после полудня. Сначала она хотела зайти в Национальную библиотеку, полистать газеты, а уже потом, переодевшись, отправиться к брату.
С Кристиной они еще несколько раз говорили о Призраке или Духе Оперы, но Жюли старалась, чтобы эти беседы не затягивались и заканчивались, по возможности, в оптимистических тонах. При этом мысли мадам Тремьер то и дело возвращались к странной истории Призрака; она пыталась разобраться в логике событий, и каждый раз приходила к одному и тому же выводу: кто-то из их участников, очевидно, был сумасшедшим. Вот только кто? Юная певица, обезображенный гений или руководительница балетной труппы театра, поведавшая виконту совершенно дикую историю, которой тот не преминул поделиться со своей невестой?
Для чего молодому аристократу понадобилось посвящать девушку в секреты мадам Жири, слушательница профессора Арвиля поняла прекрасно. Унизить соперника любым способом, представив его существом как можно более жалким и отталкивающим, агрессивным и опасным, – в этом была – (возможно, неосознанная) – цель виконта.
Безусловно, за антуражем масок, плащей, красных роз с черными лентами скрывалась артистичная и неуравновешенная натура, склонная к мистификации и эгоцентризму. Но почему, неглупый человек, сумевший заставить прежнюю дирекцию театра платить себе более чем солидное жалование, вдруг начал вести себя совершенно нелепым образом, вразрез с собственными интересами и устремлениями? Превратиться из таинственного Духа в банального душителя, разбрасывать на всеобщее обозрение трупы, рискуя привлечь внимание полиции и потерять все: что может быть абсурднее? В сумасшествие, о котором рассказывал доктору Мертье виконт де Шаньи, верилось с трудом. Рауль солгал об истинной подоплеке дела, следовательно, верить ему не стоило. Кроме того, одержимые жаждой убийства маньяки, очень хитры и изобретательны, они лучше всех умеют заметать следы своих преступлений. А этот бессмысленный срыв спектакля? Ангел Музыки добился того, чтобы Кристина таки заменила потерявшую голос примадонну… и тут же свел все свои усилия на нет. Поступок безумца? Интуиция подсказывала Жюли, что все не так просто.
* * *
После ужина общество расположилось в дубовой гостиной. Как оказалось, во время прошлой встречи Мишель и Шарль договорились сыграть тройную партию в пикет, а потому всем остальным пока досталась роль наблюдателей. Впрочем, оставшиеся «не у дел» Жорж Риньон и Огюст Вернуар с интересом следили за игрой, дожидаясь своей очереди, а устроившиеся ближе к окну дамы – Мадлен Нортуа, Луиза Риньон и Жюли Тремьер – оживленно обсуждали последние новости модных журналов. Когда от фасонов и тканей разговор перешел на трудности воспитания подрастающего поколения (у четы Нортуа было трое детей, а у Риньонов – двое), Жюли, извинившись, перебралась к группе мужчин.
За карточным столом, который занимал почетное место в центре гостиной, начался третий кон второй партии. Игроки только что скинули и обменяли карты. После некоторого раздумья Мишель – (на этот раз он был старшей рукой) – объявил:
– Квинт до дамы.
– Секст до короля, – без тени эмоций на лице откликнулся Шарль. – И младший кварт.
Пока профессор засчитывал очки, а адвокат сдавал карты для нового кона, Жюли отозвала в сторону комиссара полиции.
– Жорж, вы не могли бы рассказать мне об одном старом деле? – попросила она.
– О каком деле и насколько старом, Жюли?
Риньон не слишком удивился странной просьбе мадам Тремьер: уголовные дела и громкие гражданские процессы нередко обсуждались в гостиной Нортуа, сестра адвоката в отличие от его супруги и супруги комиссара часто с интересом принимала участие в подобных беседах.
Бывший однокашник Мишеля по юридическому факультету Жорж Риньон и его жена с большой симпатией и сочувствием относились к Жюли, нередко обмениваясь между собой замечаниями по поводу того, что «дорогой Шарль» невероятно умен и проницателен во всем, кроме главного.
Собеседники заняли кресла в свободном углу у камина, перед тем, как сесть, Риньон прихватил сигару из стоявшей на каминной полке коробки.
– Около года назад в Гранд Опера случился большой пожар. Кажется, газеты писали еще и о каких-то убийствах, – начала Жюли.
– А, вот вы о чем, – кивнул Жорж, снимая с сигары обертку. – Да, таинственное было дело, такое не забудешь. К сожалению, я лично им не занимался. В то же самое время произошло убийство советника австрийского посольства. Сами понимаете, возможность политической подоплеки и так далее… Хотя я, конечно, читал отчеты. А что вас собственно интересует, Жюли?
Он аккуратно отрезал кончик сигары при помощи складного перочинного ножа, который всегда держал в кармане пиджака, и принялся сосредоточенно раскуривать ее, в то же время с лукавым любопытством поглядывая на Жюли.
– Подробности, Жорж, – очаровательно улыбнулась Жюли. – Что там все же произошло на самом деле, и чем закончилось расследование?
– Не спрашиваю, для чего вам это нужно… пока не спрашиваю, – выпустив струйку дыма и чуть сощурив левый глаз, добавил Риньон, – но попробую удовлетворить в общих чертах ваше любопытство. Начну с того, что год назад расследование закончилось ничем. Когда наши люди стали обыскивать нижние подвалы Оперы, где, по словам очевидцев, якобы обитал Дух – одна из легенд театра, уверяли даже, что он «переехал» в новое здание вместе с труппой, – прорвало какую-то плотину. Лейтенант Жавер – он руководил операцией – рассказывал, что это был настоящий кошмар: сверху пожар, снизу потоп. Одним словом, если там что-то и было, то все начисто смыло водой.
Комиссар сделал очередную затяжку.
– А убийства? – напомнила Жюли.
– Почему вы говорите во множественном числе? Ах, да: пресса вечно все преувеличивает. Расследование велось по факту одного убийства – первого солиста труппы Вальдо Пьянджи. Если вы имеете в виду случай с рабочим сцены, произошедший несколькими месяцами раньше, он официально был признан самоубийством. Этот человек – не помню его имени – выпил не меньше двух бутылок дешевого божоле и, видимо, попросту свел счеты с жизнью наиболее эффектным из доступных ему способов. Удивительно только одно: как он не рухнул вниз без всякой веревки. Но это как у старых моряков – могут набраться почти до бесчувствия и спокойно лазить по вантам. А тенор… Артистический мир полон загадок и непонятных нормальному человеку отношений. Следствию было очень трудно хоть в чем-то там разобраться. Сколько ни допрашивали и ни опрашивали всех – от директоров до гардеробщиков – не добились ничего вразумительного. Слухи, легенды – сплошная мистика. Должно быть, Пьянджи придушил кто-то из конкурентов. Кстати, доказано, что убийство не мог совершить человек, который пел в тот момент на сцене. Кем бы он там ни был, а находиться в двух местах одновременно физически невозможно.
– То есть… почему в двух местах? – взволнованно спросила мадам Тремьер. – Из чего был сделан такой вывод?
– Из заключения патологоанатома и простого расчета времени. Спросите у Огюста, Жюли, он и занимался телом Пьянджи. Хотите, я позову его?
Не дожидаясь ответа Жюли, Жорж встал и через минуту вернулся вместе с Вернуаром.
– Как? Разговор о трупах и без меня! – в свойственной людям его профессии шокирующей манере воскликнул патологоанатом. – Жюли, эта старая полицейская ищейка утверждает, что вы интересуетесь телом почившего итальянца.
– Не телом, а делом, Огюст, – мягко поправила Жюли.
Человеку, не первый день знакомому с «потрошителем трупов», как сам себя называл лучший полицейский медэксперт, было совершенно невозможно на него рассердиться. Жорж Риньон и Огюст Вернуар вместе являли довольно любопытный контраст. Невысокий, округлый с густой, едва начинающей седеть копной темных волос, вежливый и обходительный комиссар, чей жесткий характер нелегко было рассмотреть за обманчиво мягкими манерами, и высокий, худой, с резкими чертами лица и заметно редеющими светлыми волосами бесцеремонный в общении патологоанатом – человек добрейшей души, не способный кому-либо в чем-нибудь отказать. При этом они давно и крепко дружили.
– И зачем оно вам далось, это дело?
– Просто интересно. Сеньор Пьянджи был хорошим певцом, я несколько раз видела его на сцене. Вы можете рассказать о его последних минутах, Огюст?
– Еще бы! Мне пришлось помучиться, ворочая его с боку на бок. Пьянджи, если вы помните, не отличался стройностью. Первое, что привлекло мое внимание при поверхностном осмотре, были свежие ссадины на запястьях. Прикинув, что связать такого… ммм… крупного мужчину было нелегко, я исследовал его затылок и наткнулся на хорошую шишку. Таким образом, сначала его оглушили, связали и оставили на какое-то время. Полагаю, он пробыл без сознания минуты три-четыре. Наши доблестные сыщики обнаружили только одну веревку – на шее жертвы, а вот ту, от которой он, очнувшись, пытался освободиться до того, как его задушили, так и не нашли.
– Вечно ты критикуешь моих подчиненных, – ворчливо заметил Риньон. – Хорошо хоть труп не сгорел. Пожарные едва справились с огнем на сцене и за кулисами. Да и не было там наверняка никакой веревки: ее вместе с кляпом унес убийца.
– А был еще и кляп? – поинтересовалась Жюли.
– Да, был. Это подтверждают кровоподтек и ссадины на губах. Тот, кто напал первым, обошелся с несчастным не слишком нежно и, похоже, очень торопился.
– А почему обо всем этом нигде не сообщалось?
– В интересах следствия, мадам, – серьезно ответил Риньон.
– Господа, мы закончили, – окликнул собеседников Мишель. – Желаете составить партию?
– Зачем же я здесь торчу битых два часа! – тут же отозвался Вернуар и пошел к карточному столу.
– Жюли, вы узнали то, что хотели? – вежливо осведомился комиссар.
– О, да. Благодарю вас, Жорж. Идите играть, Огюст сгорает от нетерпения.
– Надеюсь, вы как-нибудь расскажите мне, чем был вызван ваш интерес, – многозначительным тоном сказал напоследок Риньон. – Прошу прощения. Господа, я готов. Кого из вас можно поздравить с выигрышем?
* * *
Остаток вечера Жюли провела в глубокой задумчивости, делая вид, что читает книгу, за которой не поленилась сходить в библиотеку Мишеля. Про себя она не согласилась с тем, что Буке покончил с собой. Именно теперь Жюли, как ей казалось, поняла причину этого нелепого и, на первый взгляд, бессмысленного убийства. За трагическими событиями годовой давности стояла своя логика – чудовищная логика кого-то, кто, не имея возможности физически справиться с Призраком, стремился уничтожить его другим путем или, по крайней мере, выжить из Оперы. Учитывая, что Буке был пьян, а Пьянджи связан, совершить убийства мог кто угодно, даже женщина. Во всяком случае, мадам Тремьер убедилась в том, что Кристина и ее таинственный учитель были не более сумасшедшими, чем любой «нормальный» человек. У кого нет своих странностей и тайных пристрастий?