Калина красная

Синопсис к «Калине красной»,  в качестве первой главы.
Автор: российский писатель, новеллист Андрей Днепровский-Безбашенный (A.DNEPR). Первый российский писатель, который попал в книгу рекордов России как новеллист.

Жанр: психологическо-приключенческий
Киноповесть, где события развиваются во времена перестройки. Герой повести, пехотный офицер Иван Калинин попадает по воле судьбы в сложную жизненную ситуацию, в которую нашел не только вход, и выход, что имеет значение! Герой повести получает законный, но несправедливый приговор, бежит из колонии в заполярье, его хотят ликвидировать и расстреливают из вертолёта, но неудачно, офицер уходит от огня, но, на следующий день прилетают уже два вертолёта, которым его ликвидировать, тоже не удаётся. Повесть о том, что нужно обязательно пережить ту минуту, когда кажется, что всё уже кончилось… В кульминации бой военного вертолёта и безоружного человека, где сила духа и воля характера – победили…

Повесть читал Александр Солженицын, одобрил, но умер.

Светлой памяти Василия Макаровича Шукшина, которому так же трудно жилось, как и мне - обоих не понимали...



 Калина красная

(Калина горькая)

      
                «Пока человек не узнает, что такое ад, рай не будет казаться раем»
                Сказали  великие


В последнее время его всё чаще и чаще стали доставать эти кошмарные сны, ему опять стала сниться тюрьма,  как же она его прямо - задрала! Всё снится и снится, снится и снится ему… проклятая. И времени прошло уж порядком, а нет же, всё держится и держится в памяти её образ,  и  никак не хочет забыться. Он даже слышал песню со  словами – «Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда…». Правда песня эта была про школу, но вот тюрьма ему почему-то  тоже не забывается.

Мужчина судорожно проснулся,  до его сознания постепенно стало доходить, что он лежит у себя дома, а не на нарах. Ему от этого  стало теплее, радостнее и приятнее, хотя внутренности ещё пронизывали  страшные ощущения.
Сейчас впереди у него была новая жизнь, но он ещё не знал, что ему  с ней делать?
Мужчина сел на диван, закурил,  нащупав рукой пульт и включил телевизор.  Время было позднее, телевизионные программы уже не работали, он стал переключать каналы в надежде найти какое-нибудь ночное вещание. И нашел! По какому-то ночному каналу показывали боевик, где с экрана телевизора прямо на него стал заходить штурмовой вертолёт… Вертолёт приближался всё ближе и ближе увеличиваясь в размерах,  уже стало видно  лицо лётчика, тот сосредоточенно целился, наводя на цель вертолёт, и вот, вот сейчас, ещё чуть-чуть… И он откроет огонь!
– Ду, ду, ду, ду, пиу, пиу, пиу… – пламенем озарились крупнокалиберные стволы вертолёта с экрана телевизора, всё ближе и ближе взрезая фонтанчиками рыхлый снег.
Мужчина выключил телевизор, вдруг ощутив на всём своём теле испарину. Он не любил военные вертолёты, и особенно, когда они идут в атаку. Но ещё  больше он не любил и ненавидел  военных лётчиков. (Кто был в горячих точках и попадал под огонь штурмовых вертолётов,  тот знает, что это такое… Правда, он в горячих точках не был, но всё равно – это понятие относительное,  смотря что считается горячей точкой? Но если же по тебе лупит штурмовой вертолёт, холодной точкой это  определённо не назовёшь).
Мужчина опять нервно закурил, потом достал в стенке из бара недопитую бутылку хорошего коньяка и судорожно сделал несколько глотков прямо из горлышка. Его мысли стали потихоньку меняться…, а память раненой птицей снова унесла его в  прошлое.

- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла….
Зауныло тянул мужской хор в колонии строгого режима за многие годы отсидки совсем неплохо поставленными и притёртыми голосами. Этих певцов в едином порыве и священном желании объединяло только одно –  мысль о досрочном освобождении. В этом пении с сильно унылым оттенком чувствовалась дикая тоска по свободе с желанием скорей очутиться на воле за забором из колючей проволоки, от чего у слушателей и у самих певчих кровь в жилах густела, застывала и останавливалась. Все эти люди несли свои заблудшие души к духовному исцелению. Все они жили только одной надеждой, и, будучи пронизанные ей насквозь, об этом давно  мечтали,  сильно хотели и очень желали…

А там, за колючей проволокой всё набирала и набирала обороты запоздалая перестройка, которая была неизбежна как смерть после жизни, которая потихонечку начинала лихорадочно трясти страну, внося свои крутые перемены и перевёрсты  в судьбы граждан, оставляя в их душах  своеобразные следы с душевными шрамами.

 Солистом в этом многоголосом хоре был баритон Иван Калинин, молодой мужчина средних лет, что из бывших мотострелковых офицеров, худощавый и подтянутый,  попавший сюда совсем уж по несуразной статье. Он тоже выводил – Калина-а-а вызрела-а-а…. – но его сознание  не было сосредоточено на хоровом пении, он пел  как бы сам по себе, автоматически, а оно, его сознание находилось  в этот момент  где-то там, далеко в глубине его философских мыслей.
Калина, как прозвали его сотоварищи по несчастью, сейчас стоял, забирал верхи и усиленно думал… Он думал о том, что не каждой  рождённой жизни человек радуется и не каждой законченной огорчается. Что бывают и такие случаи, когда всё происходит с точностью наоборот. Смерти радуются,  а новая жизнь иногда  приходит совершенно не вовремя. Переплетутся тугим узлом пути-дороги и создадут такую ситуацию, что, как говорится, хоть в петлю лезь. Он ведь, сюда попал тоже не на раз два,  этому предшествовала вся его жизнь, он глупый и наивный тоже когда-то думал, что в тюрьме никогда не окажется, ан нет - оказался… Вот  как его  жизнь вывернулась.
Складывались, складывались цепочки звеньями в его незамысловатой жизни и, в конце концов,  именно таким образом сложились, и вот он теперь поёт в хоре зэков-рецидивистов. И ведь какая это интересная штука получается, название которой – святая жизнь. Задом обстоятельства теперь к нему развернулись, задом, и лучше бы сейчас было для всех, если бы его в живых - не было,  его смерть пошла  многим  только  на пользу. Вот, примерно  так выходило, примерно так получалось по его личным соображениям.

Но Калина ещё был живой, он пока что ещё не умер…
Как же странно устроен человек? Пока он живой, он всё время норовит, мало того, что сам себе проблемы создать, так ещё и другого,  или разные организации собой загрузить. А когда его нет – то получается, что и проблем вроде бы  нет. Как когда-то говорил великий Ленин – "Нет человека –  и нет проблем". Вполне возможно, что он был где-то даже и прав.
Слишком много знал Иван Калинин, для того, что бы сейчас жить… Когда-то всё это было нужно, а теперь получается, что лучше бы он этого совсем  не знал.
- Вот так вот – домысливал про себя Ваня, заканчивая куплет  с душевным ощущением обломка великого кораблекрушения.

- Слушай, Калинин? – спросил его кум (начальник зоны) сразу же после этапа.
Кум был в звании подполковника и всегда гордился своими усами вразлёт, он был из тех людей, кто дрожь человека сразу же  чувствует.
- Как ты умудрился на строгий попасть по 157ой, да ещё пять лет по ней отхватить? А? Когда по ней максимум пол года условно… Что ж ты так от уплаты алиментов-то уклонялся, что тебе сверх всякой меры в двадцать раз сунули больше…? Ты у меня прямо кандидат в книгу рекордов Гиннеса, ты на моём веку первый, кто по этой статье такой срок собрался тянуть…? –  в непонятках нахмурился  кум, выгнув брови в разные стороны.
- А я его вовсе и не собираюсь тянуть – неожиданно ответил  Иван и упёрся взглядом в окно.
- Но, но…! – погрозил ему подполковник указательным пальцем. - Ты у меня это… брось! Отсюда ещё никто не убегал. - И помни, если  ты у меня  начнёшь выкидывать фортели,  то я тебя всего зае… заколебу – невпопад поправился кум и тут же продолжил. - Ты у меня из гадюшника вылезать не будешь, я тебе с такими мыслями легко устрою кровавую ночь комбайнёра!  Ты мне лучше скажи, как ты такой срок  по этой статье умудрился схватить? За что…? – опять, но уже ближе к шепоту переспросил его начальник зоны, который такую привычку переходить с подчинёнными на таинственный шепот.
- За особо жестокую и  злостную неуплату алиментов, злобную, хитрую и изворотливую, выраженную в извращенной форме   откровенно граничащую с развалом общества,  как сказал судья – четко ответил ему осуждённый.
- Ну, хватит паясничать!  -  осадил его кум. - Как так можно не платить алименты в особо жестокой и извращенной форме? Ты наш особо опасный при задержании за неуплату алиментов – щелкнул кум пальцем по папке с личным делом, на котором было написано крупными буквами – «Особо опасен при задержании! Рецидивист!». - Какой же это идиот тебе такое написал в личном деле? –  вопросительно покачал головой начальник зоны.
- Да какой-то вот, написал… - тяжело вздохнув, ответил ему заключенный.
- Да брат, даётся мне, что ты там, на свободе дорогу кому-то очень большому и высокому  перешел – задумчиво барабанил подполковник по столу пальцами.
- Не перешел, а перебежал, гражданин начальник – теперь как бы нехотя поправил его Калина.
- Ну, всё! Растворись, и что б больше тобой здесь не пахло! –  ударил кум кулаком по столу, так вновь прибывший зэк пошел осваивать просторы приполярной зоны.

Четыре года тому назад молодого выпускника общевойскового военного училища лейтенанта Ивана Калинина, красу и гордость  педагогов – угораздило жениться на дочке высокопоставленного милицейского чиновника. Слово угораздило, может быть здесь и не совсем подходит, так как в молодости всё видится в розовых очках и голос разума зачастую бывает просто не понят или не так услышан.
Как всегда поначалу у молодоженов было всё хорошо и чудесно так складывалось. Но дальше начались в отношениях перекосы и неполадки. Может быть, дочка начальника была излишне избалованна, а может быть, Иван  слишком требовательным и не очень покладистым. Но суть не в этом, а в том, что его молодая невеста оказалась на деле ершистой, она на дух не выносила никакой критики и  сразу давила в своём супруге любые проявления инакомыслия, стараясь соответствовать своему имиджу. Вполне возможно, что она ещё просто не представляла себе никакой разницы, между – жить… и просто встречаться. Ведь встречаться с человеком и жить с ним, это оказывается не совсем одно и тоже. А когда она всё поняла, принялась перевоспитывать и переделывать своего нового мужа.
- Слушай, Иван! Ты мне больше ничего компрометирующего лучше  не говори, я яичницу тебе жарить не нанималась – бывало, заходила она издалека.
Тут облик молодой и красивой девушки начинал потихоньку растворяться и перевоплощаться в щетинистую и злобную бабу, какого-то откровенно надзирательского  толка.
- Да меня от твоей яичницы… Я от неё скоро кукарекать начну!  Ты ничего кроме своей яичницы и готовить-то не умеешь! – уже начинал  срываться Иван.
- В зоне ты будешь кукарекать - ублюдок! Я тебе это быстро устрою! И зачем только я дура замуж за тебя вышла!? Запомни, мне тебя «законопатить», как два раза плюнуть! А если не хочешь тянуть срок…?
- За что…? – явно не ожидая такого оборота событий, искренне удивился Иван.
- Да не за что, а кому! – вдруг отрубила властным голосом его молодая жена, от чего у Ивана по спине поползли крупные такие мурашки.
- Было бы кому срок тянуть! А за что, уж ты дорогой мой не беспокойся, мой папочка  постарается! Хоть  за неуплату алиментов!
-  Да у нас и детей-то нет? –  ещё больше удивился Иван.
- Ой, дурак, ой и дурак! И чему вас только там в вашем военном училище учат, наверное, только из пулемёта стрелять? – качала головой из стороны в сторону его молодая супруга.
- Не только стрелять, но и от огня уходить… –  невпопад ответил  Иван,  тут же почувствовав, что его ответ был явно не в тему.
- В общем, так, слушай меня сюды, раз ты такой умный! Нижеследующее мой дорогой, я предлагаю тебе хорошенько запомнить. Если же в твоей дурной голове ещё раз только попробует  возникнуть в мой адрес нелестная мысль, ты сначала хорошенько подумай не менее восьми раз, а после взвесь  ещё ровно четыре раза, и если же она у тебя не пройдёт, эта заскорузлая мысль – то не ранее, чем через две недели, ты можешь высказать её самому себе любимому в ванной,  обязательно при включенном душе так, что бы тебя никто не  слышал! А иначе «тэбе будет турма»! – и его молодая супруга так зло  сверкнула глазами, что Ивану её угрозы перестали казаться безосновательными, оставив в душе какой-то таинственный холод.
Но как Иван с женой не мирился, и как не хотел сохранить семью, ничего у него из этого не получилось, супруги вскоре разругались и развелись.

Моторизированный милицейский патруль взял молодого офицера Ивана Калинина прямо на службе. Иван, как и все поначалу думал, что это недоразумение, что скоро во всём разберутся и его выпустят на свободу. Но увы, не разобрались и не выпустили. Следователь на него орал и кричал, бумаги в лицо швырял, и, в конце концов, его непонятливого скоро крепко отметелили хорошо насовав прямо  по почкам. Он лежал сейчас в камере предварительного заключения и думал, что случилось с ним самое страшное. На самом же деле, для него это было не самое страшное – самое страшное у него было ещё впереди… На данный момент ему казалось, что это конец, но оказалось, что не казалось.

Суд был столь строгим, как быстрым, и нагородили там такую кучу-малу, что и не перелезешь. Адвокат  на суде был больше похож на обвинителя, и так на судью смотрел предано, как собака, разве что хвостом не вилял. (Говорят, хвоста у него не было, а если был бы – то завилял обязательно). Давалось Ивану, что те, кто здесь его судит,   далеки очень от мысли, что стоят на страже закона, совсем позабыв о том, что весь этот огромный аппарат карающего правосудия не должен  ничего стоить, если хоть одна слеза упадёт со щеки невинно осуждённого, и что для всей этой огромной машины не должно быть ничего страшнее, чем – осудить невиновного. Но у карающего правосудия сейчас были совершенно другие задачи.
На суде справки разные предъявляли, что де он так сильно побил  свою  супругу, и так искалечил, что прямо чуть ли совсем не убил, и что  она на такую огромную сумму иск ему предъявила, что рот судьи эту длинную цифру смог только с третьего раза выразительно выговорить. Теперь светили  Ивану не только пожизненные алименты…
А потом был этап с командой – Челюстью к стене…!  Калина ходил  весь хмурый, квёлый и глубоко загруженный.

- Да, молодец баба, сдержала  слово супруга, только теперь постепенно стало доходить до него. Хоть  из богатых она была, чем всегда хвасталась - но душей  была нищей, ведь богатством нельзя скрыть и искупить  нищету души.
А на дворе тем временем во всю шла знаменитая перестройка,  это было то время, когда весь народ колыхнуло, а жизнь всех в сторону  пододвинула.

И вот допевает он  теперь в хоре - Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а…. – одетый в размахайку, живя уже совершенно другой жизнью, но эта другая жизнь ему что-то совсем не шла, она его всё время куда-то выдавливала, как лишний патрон из обоймы.

С обратной стороны, на воротах лагеря  на северном промозглом ветру трепыхался призывной плакат - «На свободу - с чистой совестью». Но висел он как-то сам по себе, не находился он в центре внимания и уж  почему-то совсем не вдохновлял никого. Не зажигал, не наставлял на путь истинный, не заставлял задуматься, а лишь только глаза мозолил. Калине вдруг вспомнился философский термин, отображающий краткое понятие совести и он процитировал его устно по памяти, как когда-то учили в военном училище на занятиях по психологии – «Совесть – это всего лишь реакция организма на разницу - между поступком и убеждением». Он как-то криво так  ухмыльнулся, ощутив по отношению к себе тупую и издевательскую бестолковость висящего на воротах плаката.
Порою в жизни так трудно отделить здравомыслие от безрассудства, и если же их всё-таки разделить, то непременно грянет буря разных страстей и прочих переживаний.

День шел за днём, год за годом, его «сослуживец» цыган с которым они быстро сдружились, как мог, успокаивал Ивана и говорил, что это только первые пять лет тяжело, а потом привыкаешь, тогда время идёт быстро. Зима – лето, зима – лето, и так всего-то пять раз…
Так Калина и тянул свой срок - лёг, свернулся,  встал, встряхнулся.
- Всего-то пять лет, ведь пять – это же не пятнадцать и не двадцать пять, как когда-то в тридцать седьмом навешивали, как мог, успокаивал его друг цыганских кровей.
- Я вона восе себе сервонец отхватил, и то не глусю, а тебе в два лаза меньсе сунули - успокаивающе шепелявил ему цыган.
Но Калине от этих мыслей на душе легче не становилось,  на его душе всё ещё было как-то туманно, пасмурно и уныло. Он держался  отдельно от всех,  храня дистанцию независимости. Его душили слёзы обиды и отчаянья, он до сих пор где-то там, в глубине души надеялся на справедливость и верил, что всё образумится. А времени у него теперь так и вообще была уйма, целый вагон и ещё маленькая тележка, подумать  о жизни и побродить по ней мыслями в разные стороны.
И Калина бродил мыслями по ней по ночам. Его тесть сначала усмотрел в нём своего преемника и стал потихоньку натаскивать и втягивать в свои «служебные» дела, а потом когда дочка стала жаловаться на зятя, вдруг неожиданно дал отбой. Но отбой этот получился, как бы немного таким запоздавшим, Иван к тому времени знал уже слишком много.
- Вот поэтому-то, наверное, я здесь, и как меня вообще тогда  не убили? – удивлялся Иван.

Вскоре разменяв две зимы и весны, он стал всё твёрже и твёрже задумываться о побеге. Нет, он никому не хотел мстить и никого не хотел убивать – он просто больше не хотел сидеть. Вот не хотел он больше на нарах «париться» и всё тут, как-то не воспринимала его душа всю эту вызывающую несправедливость, к которой его приучали ещё со школы,  стояла она сейчас перед ним, эта самая несправедливость огромной стеной глухого бетонного непонимания.
Калина иногда забирался на крышу барака и подолгу сидя там, на ветру на самом раздувае смотрел за колючую проволоку на свободу, он вглядывался в тундру, вцепившись в неё глазами, туда на восток, в сторону Белого моря, побережье которого находилось от их лагеря в двухстах километрах. Он с тоской впивался глазами, в это белое покрывало января, а на дворе сейчас лежало самое и что ни наесть - глухозимье.

За эти годы пения в тюремном хоре никаких особых перемен в жизни Ивана Калинина не произошло, всё текло буднично и обыденно, и кум его вроде бы  не проведывал,  Иван уже было дело, подумал, что кум не будет больше на него жало точить. Может  быть, так же спокойно  прошли и ещё три оставшихся года до заветного, золотого звонка, но тут вдруг в один день в лагере произошли сразу  два очень важных  знаменательных приключения, которые не на шутку всколыхнули всё местное начальство.

Первым было то, что, дождавшись темноты Калина «рванул когти» вопреки суждению здравого смысла не на станцию, а совсем в другую строну, в сторону моря. А вторым…, примерно в это же самое  время куму позвонили из Москвы и соединили его с бывшим тестем Калины. Очевидно, у тестя стало что-то назревать нехорошее,  он поинтересовался, как там его бывший зять себя чувствует, а потом деликатно дал понять куму, что было бы хорошо завалить его при попытке к бегству.
- Ну,  ты сам понимаешь, перевод в Москву тебе готов уже полностью, так что давай, дерзай – и в телефонной трубке послышались продолжительные гудки.
Подполковник уже представил себя в столице, с полковничьими погонами,  он от удовольствия даже закрыл глаза… Как дверь его кабинета без стука неожиданно распахнулась. Нет, точнее она не распахнулась, она, чуть ли не сорвалась с петель,  и запыхавшийся прапорщик прямо с порога… нет, не доложил, а выстрелил! – Калинин из второго отряда ушел, ушел собака, ушел сука…!  Эта фраза тут же вырвала начальника зоны из грёз и бросила вместе с головой  в ледяную воду,  столица с полковничьими погонами в его мечтах сразу же  вмиг растворились, погаснув лучиком счастливой надежды, а сигарета изо  рта выпала.
- Как так ушел!!? – врезал кум кулаком по столу, от чего на столе сначала подпрыгнули, а потом сорвались на пол настольная лампа и статуэтка Феликса Эдмундовича Дзержинского.

- Так, тихонько, тихонько ушел, через все наши и ваши железные заграждения… – развёл руками запыхавшийся прапорщик.
- Догнать! Найти! Он особо опасный…! И при задержании обязательно завалить  при попытке к бегству! Всю станцию и подступы к ней обыскать! – отдавал подполковник команды прапорщику,  сам где-то в глубине души ещё надеясь на «благополучный» исход.

А Калина тем временем, пока ветер был без камней, на лыжах во все лопатки улепётывал от станции совершенно в противоположную сторону, он уходил в сторону моря, в надежде найти на берегу заброшенное рыбацкое зимовьё и затихориться в нём до тех пор, пока всё не уляжется, а что дальше, там будет видно. Таким образом, вбив в своё решение последний окончательный гвоздь, он по дороге подгонял себя только этими прекрасными мыслями.
Но  его побег оказался не очень удачным, хотя слово «удачным», как бы не очень вписывается во всё то, что с ним произошло при побеге. Ну, то, что он втайне от всех подготовился и пока ушел от погони, для него было хорошо, но вот рюкзак с дополнительной провизией в нужном месте  забрать у него явно не получилось, так как его на том месте просто не оказалось. На том месте были одни песцовые следы, так у Ивана осталась только котомка с булкой черного хлеба, спичи, курево и пара селёдок.

Первые минуты он бежал в темноте на ощупь, пока со всей дури не врезался в лошадиную морду  почтовой лошади, что была привязана у сарая,  больно ударившись об неё скулой. А тут ещё палец на ноге всё сильнее и сильнее болел. В последнюю ночь у него как-то так совсем всё неудачно так получилось, палец на ноге завернулся в простынь, Иван дернул ногой и вывихнул палец, а  теперь  палец начал сильно болеть и  лыжник бежал, припадая на правую ногу.
Но Иван был и этому рад, унося себя на лыжах, всё дальше и дальше к Белому морю, надеясь к утру совсем оторваться от возможной погони.

А погоня за ним на самом деле и вправду была нешуточная. Но, правда,  совершенно  в другой стороне, (Лоцман корабль повёл не туда). Солдаты с прапорщиком прочесывали местность в сторону станции, они шли цепями, на ходу стреляя в белый свет осветительными ракетами.

 (Я много раз  силился понять, но так и не смог - почему русский человек, в кино ли  видит, как милиция гонится за преступником или же ещё где, его душа, почему-то всегда находится на стороне беглеца и всегда за него болеет, а почему так происходит,  для меня до сих пор остаётся загадкой…).
Морозец давил, кум по рации кричал, а тут ещё началась пурга, собаки след не брали и крутились на месте. Впереди вдруг кто-то зашевелился, что, по скрюченной фигуре явно напоминая беглого зэка, и помня строгий приказ кума, - «Валить при попытке к бегству» прапорщик дал команду – Открыть огонь на поражение! Автоматная трескотня длинными очередями резко разорвала северную тишину.
Первым рухнул тот зэк, потом прапорщик, а потом ещё два сержанта.

Начальник зоны в своём кабинете от ярости был готов  сжевать свои собственные усы.
- Вы что там, совсем берега перепутали!!? Болваны!!!  - орал он в приступе дикой ярости на своего зама по воспитательной части. - То, что старую бабку из посёлка за беглого зэка приняли, ладно, а вот как прапорщик и ещё два сержанта пули получили себе в спину…? Свои же их застрелили, свои же, солдаты! Прицельненько так стреляли, оба сержанта из старослужащих и прапорщика - наповал. Хоть и дурак был прапорщик, царство ему небесное, но как такое могло произойти в принципе? Докомандовался наверное и перегнул вилы! Поди их сейчас разбери, кто стрелял?! Ты думаешь, что этот зэк солдатам плохое что-нибудь  сделал? Нет! А прапорщик видать всех  достал и  "задрючил",  им  давно уже по ночам снилось, как прапорщика задирает медведь – показывал кум пальцем замполиту в сторону солдатской казармы. - Почему у тебя на разводе каждое утро молодые солдаты стоят с синяками? – орал он на зама по воспитательной части. - Хочешь сказать, что они с кроватей падают потому, что края не видят? –  давил  его он своим тяжеленным взглядом.
- Так точно! – стоял по стойке смирно перед кумом зам. по воспитательной части.
- Что? Так точно!?
- Будем проводить воспитательную работу с личным составом и прививать любовь к своим командирам – автоматом оттарахтел ему майор замполит.
- Это ты привил им такую страстную любовь к Родине и тем командирам, которые сейчас остывают в холодной!? Хороша любовь, ничего не скажешь! А может быть, солдаты и правду их полюбили, но только где-то там, в глубине души очень, очень уж глубоко… –  вдруг перешел кум на таинственный шепот. - Ты понимаешь, что выстрелы были прицельные, ты это ведь понимаешь, что сейчас среди личного состава есть преступник, но мы его с тобой никогда не найдём!? – отрицательно покачал он указательным пальцем в разные стороны. - Ты это-то понимаешь!?  – посекундно меняясь в цвете лица, во все стороны брызгал слюной кум.
А, потом, немного помолчав, добавил, ещё раз стукнув кулаком по столу.
- Сколько раз я его предупреждал, сколько раз я делал прополку в башке этого прапорщика, ну нельзя же так быть с солдатами, развёл тут у себя, понимаешь ли, правёж с дедовщиной,  ведь у них же в руках боевое оружие, а он их чуть что, сразу по морде и весь разговор. Ведь они тебя вместе с твоими  сержантами застрелят при первом удобном случае. Так оно и вышло. И ещё, мне теперь  будет полный "кирдык", если же завтра этого Калинина не найдём живым или мёртвым. Это, если же он ушел на станцию и не уехал, а если в тундру подался к Белому морю,  кто его там будет искать? Найти человека в тундре – дело длинное и долгое… - подполковник с замом это хорошо понимали, это они понимали как нельзя лучше.
Не сумев сдержать нахлынувшие эмоции, кум ещё раз в досаде ударил кулаком по столу.
 - А ё… в твою дивизию! –  громко выругался он матом.
Тут к нему в кабинет  залетел ротный, его лицо было серое, лейтенанта всего трясло и кум понял, что хороши они, солдатами командовать только в подразделении, а этот если и пойдёт с облавой, то только сзади и самым последним, и не зэка он будет искать, а о своей шкуре заботиться,  о том, как бы его солдаты, его же и не застрелили, тоже поди, докомандовался, вон как весь дрожит и трясётся… А то, сапожки хромовые видишь ли на нём скрипят, погоны блестят, чуть что, войска на мороз и до обеда «Вспышка справа, вспышка слева»… А теперь что? Мандражирует весь, как осиновый лист…
- Так кто из солдат прапорщика с сержантами закабанил!!? – в который раз  спрашивал кум ротного лейтенанта, но, тот только растерянно пожимал плечами и мычал, нечленораздельно ссылаясь на то, что свидетелей нет и пули немеченые. - Так метите пули-то, метьте, если не хотите на их месте в холодной оказаться и дать повод заключенным для праздника –  как школьный учитель, настоятельно советовал  кум ротному. - Эх, придется, наверное, завтра вертолёт выпрашивать и поднимать, и с похоронами теперь этими, письма  надо  покойникам домой сочинять, что погибли они геройски, грудью защищая страну, опять высокими словами бросаться… -  снова тяжело вздохнув, и подполковник устало откинулся на спинку кресла. Немного посидев, он снял форменную шапку, положил её на край стола, и, обняв голову руками, прошептал самому себе:
- О господи, скажи мне, пожалуйста, что же мне теперь  делать, ведь все зверства в основном происходят от глупости и тупости человеческой…? Но его вопрос, повиснув в воздухе, так и застыл без ответа… Он, наверное, до сих пор висит в его кабинете.

А Калина тем временем утюжил лыжами приполярье, оставляя за спиной километр за километром, он держал курс, как ему казалось в правильном направлении, но пока что в его паруса дул счастливый попутный ветер. Кругом  мела метель и один только белый, колючий снег…
Отмахав уже так порядком, он остановился, и устало присел перекурить на редкий в этих местах пенёк. Достал из помятой пачки сигарету, прикурил, жадно затянулся, но дым отчего-то пошел совсем не туда, куда надо, Иван сухо закашлялся, тут же услышав сзади него завывание, которое  не похоже было ни на волчье, ни на собачье.
- Песец, это песец!  - мелькнуло в его голове.
Так оно и было, это был самый настоящий полярный песец,  тот самый, который спёр у него сидор с провизией, и который шел сейчас за ним следом в надежде, что долго зэк не протянет и тогда ему будет, чем подкрепиться.
- Уси, уси, уси, уси… – попытался подозвать его Калина поближе, что бы попробовать  зашибить своего преследователя лыжной палкой, но это пушистое создание, этот умный песец  и близко к себе не подпускал, держась от своей будущей жертвы на весьма почтительном расстоянии.
- Тау, ау, ау, ау-у-у-у… – снова разлетелось над тундрой.
От этого воя Ивану вдруг стало жутко,  он представил себе на минутку, как его замёрзшее тело обгладывает этот самодовольный, наглый и нахальный песец, который потом, когда уже весь насытится, закутается  в свои  меха, да не просто меха, а с подпушником, уснёт и обо всём насмерть забудет.
Тут Ивану, как говорится на сленге - «в натуре» стало жутко и страшно.
- Да, жить нужно страстями – неожиданно подбодрил он себя. - Хорошо знать, что там ждёт тебя  впереди? А впереди его не ждало ничего хорошего.

Калина на лыжах отмахал после перекура ещё много раз по столько, сколько прошел, сильно устав он наконец-то отважился на ночлег, он был теперь сам себе рулевой и мог ложиться спать не по команде. Выбрав место для ночлега, он наломал маломальского сухостоя и, разведя маленький костерок в снежной яме, на минуту застыл, приложив ладошки к ушам…
- Завываний песца вроде больше не слышно. Наверное, отстал сволочь – успокоившись, подумал про себя лыжник.
Со спокойной душей оставив котомку с приварком у разгорающегося в тундре костра, Иван  пошел за хворостом в предчувствии скорого ужина, если так можно было сказать о последних двух мёрзлых селёдках и хлебе, и только он помечтал подкрепиться, только успокоился тем, что песца больше уже не увидит, как заметил мелькнувшую тень возле костра. Бросив жидкие хворостины, он метнулся к огню, и  его самые плохие предположения подтвердились… Котомки с провизией на месте опять не было, а рядом были следы подлого песца.
- Вот гад, вот сволочь-то! Вот паразит! Тут и так до того хреново, а он гад, мало того, сидор мой намедни украл и пожрал всё его содержимое,  так теперь  совсем голодным меня оставил. И курево я дурак в  котомку, зачем положил…?
Такая злость тут взяла Ивана, что он ещё долго выражался в адрес песца совершенно некультурными словами.
- Жрёт сволочь сейчас  поди, селёдку мою с хлебом… И ведь не подавится же скотина? Да что б ты подавился проклятый! Курево-то хоть отдай, ублюдок? – погрозил Иван кулаком песцу.
Но песец только довольно облизывался, рычал и… представляете, не подавился!
Сильно резануло тогда Калину по душе песцовая подлость,  хоть он и делал неоднократные попытки подползти к дымчато-пушистому червячным ходом, но все его поползновения оказались совершенно безуспешными и безрезультатными, тот каждый раз отходил от Ивана на безопасное расстояние,  прихватывая с собою котомку.

Так Калина в раздумьях, без курева, уставший, голодный, холодный и просидел у маленького костерка до самого утра, тупо уставившись в одну точку. Метель его заметала, колола  в лицо и за шиворот своими острыми как иголки снежинками,  глаз до утра он так и не смог сомкнуть, находясь в какой-то чудной полудрёме, душа его промёрзла до самого до дна, в ней стали застывать даже мысли, его только под самое утро на двадцать минут смарил сон… Иван уткнулся лицом в мёрзлый снег, а когда очнулся у потухшего костра, увидел, что метель уже прекратилась,  над горизонтом стало всходить ясное приполярное солнышко, озаряя своими лучами всё тот же ярко-белый и бесконечный снег. В животе у него слипалось, пожевав за завтрак немного мёрзлого снега, Иван, а за ним и предатель песец снова двинулись в путь… к синему морю.

Подполковник в эту ночь, впрочем, тоже не спал, собирая о беглеце всю возможную информацию, и вот по крохам собрав всё, что можно собрать, он увидел, что зэк ушел не на станцию, где его долго искали, а в другую сторону, в тундру,  к Белому морю. Но зачем он туда только подался, для подполковника так и осталось загадкой. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с вертолётным полком морской авиации, базировавшимся  к северу от зоны.
- Командира полка мне! – попросил он телефонистку уставшим голосом.
Его соединили с командиром полка, и он вкратце объяснил ему суть дела: -  Нам его в тундре теперь никак не достать, вся надежда только на твой вертолёт, если найдёте беглеца, то уничтожьте при попытке к бегству! – кричал ему кум в трубку.
- Так тут же столько согласований надо, что бы поднять боевой вертолёт не целевым назначением? – нехотя соглашался с ним командир полка.
- Будут тебе согласования, и на самом высоком уровне, иначе  уйдёт зэк! – ответил ему кум.
- А за что его посадили-то? По какой статье? Он что, особо опасен? Вооружен? – заваливал его вопросами вертолётный полковник.
- По 157ой, особо опасен при задержании, рецидивист, но похоже, что без оружия! И доложить не забудь мне о результате! – на прощанье прокричал  кум и положил трубку.

- Дежурный экипаж боевого вертолёта - ко мне! – по селектору скомандовал вертолётный начальник, и через минуту командир дежурного вертолёта был в кабинете у командира вертолётной эскадрильи.
- Садись – указал тот взглядом майору. - Тут, понимаешь ли, вот какое нарисовалось дело. Хоть это и не совсем по нашей части… Зэк тут один устремился в тундру по направлению к морю, вот просят его найти и уничтожить при попытке к бегству, они  его достать теперь  не могут никак, и вертолёт без подготовленной площадки посадить там тоже нельзя, так что давай, действуй майор.
- А за что его посадили? Поинтересовался командир экипажа.
- Не знаю, говорят, что по 157ой.
- Вертолётчик вздохнул, и, посмотрев на полковника, тихо и обречено ответил.
- Товарищ полковник, пошлите, пожалуйста, на выполнение этого боевого задания кого-нибудь другого, майора Полетаева например, он всегда хотел выслужиться, он за милую душу его расстреляет, а я не могу, я очень хорошо знаю эту статью, это неуплата алиментов, меня самого по ней когда-то таскали, ну не поднимется у меня рука его расстреливать за неуплату, смешно же ей богу. Я боевой офицер – а не палач, ладно он там убил бы кого-нибудь, а то просто страшно становится, что ж и меня теперь по ней из вертолёта расстреливать?
- Да… - согласившись с вескими доводами, задумчиво протянул полковник, приходя к мысли, что майор может быть, где-то даже и прав…

Боевой вертолёт с командиром экипажа майором Полетаевым, отличником боевой и политической подготовки, бороздил, крушил и молотил лопастями морозный воздух, он летел сейчас над землёй белым лебедем, давным-давно позабыв, что такое радость полёта. Вертолёт штурмовал просторы по направлению моря. Погода стояла просто великолепная, приполярная тундра снизу отливала слепящими зайчиками. Внизу всё было видно как на ладони, вертолёт шел траверсами, при заходе на очередной поворот экипаж снова ослепило солнышко, те дружно защурились как коты, и командир, и второй пилот и бортинженер. Но на белой скатерти снега не было никого, всё было пусто… И тут под ними промелькнул свежий след лыжника.
- Вижу лыжный и песцовый след по направлению к морю! – доложил второй пилот командиру,  и вертолет, развернувшись, лёг курсом по  следу.
А примерно через пятнадцать минут полёта экипаж увидел  вяло идущего лыжника, а за ним и песца… Сделав над ними пару кругов, командир убедился, что это именно тот самый зэк, который им и был так нужен.
- Песец уж больно хорош! Моей  жене бы на шапку! – вслух  размечтался второй пилот.
- Отставить разговорчики! Приготовиться к боевой атаке! – скомандовал командир, и лётчики стал выполнять свои функции согласно боевому штатному расписанию.

Калина весь измотанный, голодный и уставший вертолёт  уже давно заприметил, но у него даже и мысли-то не возникло, что он летит по его душу. Он думал, что это так, либо геологи, либо нефтяники, но когда вертолет стал над ним кружить  совсем низко, понял, что этот боевой вертолёт прилетел сюда  с серьёзными намерениями, а не просто так разгонять тучи и уж вовсе не на экскурсию. Калина остановился и, закрывая ладошкой глаза от слепящего солнца,  стал внимательно разглядывать вертолёт. А тот, сделав последний круг и слегка клюнув носом, стал заходить на него в боевую атаку. Иван сбросил лыжи,  до сих пор ничего толком и не понимая…
Он одновременно увидел отблески яркого пламени и строчки пулемётных дорожек на ярком снегу, которые быстро шли по направлению к нему.
- Ду, ду, ду, ду – ду, ду, ду, ду…! - после огоньков с вертолёта раскатистым эхом прокатилось над тундрой.
Писец ощетинился,  а Иван в самый последний момент, когда строчка следующий пули была уже совсем рядом, резко метнулся в сторону. Снег в том месте, где он только что стоял секунду назад, крупнокалиберная пуля, взрезав фонтанчиком, подняла вверх, и беленькие снежинки больно обдали его лицо. Вертолёт прошел над ним совсем низко, со свистом разрезая огромными лопастями воздух. У вертолёта при атаке было ещё одно преимущество – это психологический эффект, от которого в ужасе стыло  и цепенело всё тело.
- Суки! – непроизвольно вырвалось у Ивана. Он понял, что ему ещё долго придётся уходить от пулемётного огня,  до тех пор, пока  его либо не застрелят, либо  у вертолёта не кончатся патроны.
Это была настоящая дуэль со смертью…
- Вот так жены становятся вдовами – пролетело в его мозгу.
Он вспомнил, как их в военном училище учили уходить от пулемётного огня, и вот эти самые навыки теперь ему  пригодились. Но один на один воевать с вертолётом голыми руками ему ещё не довелось ни разу,  даже в военном училище.

Командир вертолёта видел, как тонко и умело зэк ушел от огня, он выматерился, делая ударение на второй слог: - Грамотный гад! Наверное, из пехотных  офицеров. Похоже, нам его и со второго захода не взять! Потом надо попробовать бы зависнуть! –  стал он разворачивать боевую машину на второй заход.

Калина вдруг вспомнил все тонкости, которым  когда-то  учили его военные педагоги, но, правда,  учили они его больше в теории, а сейчас была жестокая практика. Учителя объясняли курсантам, что от пулемётного огня есть шанс уйти, если же будет видно прицельную очередь, а видно её особенно хорошо на снегу, в голове рассчитав следующее попадание, можно или же затаиться и прикинуться мёртвым, или же резко броситься в сторону. Так же, можно уходить и от двух пулемётов, можно и от трёх, но это будет уже гораздо сложнее. А ещё ему вспомнилось, как их наставлял командир  краснознамённого училища.
- Товарищи курсанты! Вы должны помнить, что вы военные люди, и даже летая во сне по ночам, вы  не должны забывать, что  нельзя залетать слишком высоко, потому, что вас могут запросто сбить противовоздушные силы, и так быстро, что вы даже не успеете сматериться.
- Да, хороший был человек начальник училища – подметил про себя Иван, но тут вертолёт стал заходить на второй круг атаки…

- Ду, ду, ду, ду – ду, ду, ду, ду…! - снова взрезали и перепахивали крупнокалиберные пули нетронутый снег, но на этот раз вертолёт заходил от яркого солнца, которое Ивана очень слепило. Командир вертолёта знал толк в своём деле, решив, таким образом, до конца довести свою  смертельную затею.

Но и у Ивана обострилось чувство выживания,  он и на этот раз четко видел все пулемётные строчки, как будто на нём были надеты солнцезащитные очки. Он снова выждал подходящий момент и снова бросился в сторону… Сейчас ему почему-то было не холодно, а стало как-то так пылко и жарко,  во рту сделалось липко, ему сильно хотелось пить, прямо как с дикого похмелья,  он хватал губами этот колючий и «горячий»  полярный снег.
Вертолёт ещё много раз и заходил и зависал над Иваном, но всё мимо, мимо и мимо, каждый раз обдавая и прижимая его  к земле своей плотной воздушной подушкой и свистящими лопастями.
Много было таких атак,  много, Иван даже со счета сбивался, но  последняя атака была… особо коварная.
Вертолёт на этот раз стал вести огонь веером, при заходе как бы виляя в разные стороны, чувствовалось отточенное  мастерство командира, а  Калина за этот неравный бой уже весь вымотался.
- Огонь, огонь, огонь…! – теперь уже в ярости орал командир вертолёта, каждый раз, неистово давя на пулемётную гашетку. И вот боевая воздушная машина, в очередной раз, вспахивая немыслимым плугом снег, вдруг прекратила шальной огонь… Как раз в тот самый момент, когда у зэка уже просто не было сил в очередной раз сайгаком отпрыгивать в строну. Пулемётные стволы вертолёта  разом все замолчали…

- У нас патроны закончились! – доложил второй пилот командиру. И вертолёт резко взмыв вверх взял курс обратно к себе на базу. Командир, в досаде обернувшись, отчетливо увидел, как человек на снегу им вслед помахал  рукой, и это разозлило его ещё больше.
- Обос…. обмарались – стукнул в ярости командир по приборной доске с такой силой, что стрелки части приборов от его крепкого удара, упали на ноль, а среди них был и столь важный и нужный прибор для полёта, как высотомер.

 Калина почувствовал, что он за этот бой постарел, ведь боль и страх состарят кого угодно на свете.
- Свои же по мне из вертолёта лупили, свои! –  в истерике молотил он онемевшими кулаками снег.
(Трудно сказать, били ли ему сейчас "своими" пилоты этой страшной воздушной машины, но, во всяком случае – зэк Калина для них сейчас был своим зэком, советским, а не вражеским…).
Калина лежал весь мокрый, из его глаз капали слёзы, он беспомощно колотил руками колючий снег, но его душа горела, он знал, что на этот раз он победил! Он победил военный вертолёт безо всего, без оружия, одними только голыми руками. И если же это было где-нибудь на войне, то ему бы за такое геройство обязательно дали  орден… Но сейчас он был просто беглый зэк, и орден ему был  - никак не положен.
Иван сейчас был счастлив, захлестнут и опьянён тяжелой победой, он встречал вечернюю зарю,  а всё остальное ему  было, как говориться - по… барабану. Он ещё долго лежал и плакал, вспоминая,  как ему было страшно. Он вспоминал несправедливый суд и тюрьму… Но оказывается, опять это было ещё не самое страшное. Самое страшное у него было ещё впереди – на  завтра его будут атаковать уже два вертолёта, но Иван об этом пока ещё ничего не знал, об этом он даже и не догадывался…

- Что мы докладывать будем? – спрашивал второй пилот  командира. - Может, доложим, что всё в прядке? Он сам в этой тундре подохнет? – вопросительно посмотрели второй пилот и бортинженер на командира.
- Нет!!! Такой не подохнет! Доложим мы всё как есть!!! Я его ещё бля, достану!!! Такие, просто так не сдаются!!! И командир в ярости  вновь ударил  кулаком по вертолётной торпеде.
- Вы полегче с приборами мой командир, полегче, а то не долетим… – как мог спокойнее предостерёг его бортинженер.

При подлёте на базу чего-то штормило, пуржило, в небе появились снеговые заряды. Внизу показался ангар военного аэродрома,  уже нужно было заходить на посадку...
- Высота? – запросил командир бортинженера. А зачем он спросил, он и сам не знал, наверное, скорее всего по привычке.
- Прибор вами поломан! – громко ответил ему тот.
- Да знаю! – так же громко огрызнулся на него командир. - Будем садиться в слепую! – сухо отдал свои распоряжения Полетаев.
И вроде бы под ними должна была быть бетонка, но вертолёт мотало в порыве ветра из стороны в сторону, внизу ничего не было  видно. Под ними, к большому сожалению, оказался локатор, а рядом с ним ещё один новый военный вертолёт, лопасти ударились в мачту локатора, шум, треск и скрежет металла. Вертолёт замотало винтом, удар! И, гробовая тишина…
Счастливее конца - просто невозможно было представить, локатор и два вертолёта вдребезги, но самое главное, все три члена экипажа остались целые и невредимые, не считая выбитых вставных зубов  командира, которые он вчера только повставил,  ещё так и не успев к ним привыкнуть.
- Командир, я больше с вами не полечу… – только и выдавил из себя второй пилот, тут же потеряв сознание в диком ужасе.

Калина встал, устав лежать на промозглом снегу, и обведя взглядом поле боя,  пошел подсчитывать свои потери. Обе его лыжи были перебиты пулемётным огнём, вся тундра вокруг была перепахана,  от былой целины которой не осталось никакого следа,   чуть поодаль он увидел шкурку своего врага, пеплом сереющую на белом снегу.
Он подошел, потрогал песца занемевшими  пальцами - тот был мёртвым, со страшным пулевым ранением. Иван его поднял, и… сняв шапку почтил память скорбной минутой молчания.
- Трагически погиб в бою, видать не смог толком уйти от крупнокалиберного огня. - Царствие ему небесное – перекрестился Калина, глядя на сереющего писца. - Допрыгался сволочь, так тебе и надо, ты только воровать  и умел – сказал он не то, что бы самому себе, и не то, что бы в тундру а потом ещё три раза перекрестился.
Полярное солнышко в этот короткий зимний день уже садилось за горизонт, озаряя своими лучами поле боя в преддверии скорого ужина. Иван никогда доселе не ел жаренную песчатину,  ему казалось – что это было самое вкусное мясо на всём белом свете.
- Эх, шкурку-то как тебе попортили вертолётчики? Тоже, мне - Ворошиловские стрелки, нет бы, в глаз попасть… Воины, в мать вашу душу, вам только с беззащитным человеком и воевать – вытирался снегом Калина. - Да и песец, тоже хорош,  втихаря только таскать и умел, а от пулемёта уйти не смог, видишь ли, был не обучен… Ивану сейчас хоть чуток полегчало, всё ж подкрепился и сил поднабрался.
Он сел и задумался, он понимал, что раз за ним вертолёт снарядили и не убили, то завтра нужно будет ждать ещё один вертолёт, а за ночь ему до побережья без лыж, ну никак не успеть, просто не дойти при всём великом желании. Сон его валил, но спать ему было нельзя  – иначе просто замёрзнешь и околеешь.
Иван снова разжег костёр, а потом стал вырисовывать веточкой на снегу маленькую такую фигу, комбинацию из трёх пальцев. А так как спать ему было нельзя, Иван по этому эскизу принялся вытаптывать на снегу большую  дулю, в ожидании нового авиа налета, и вытоптал её за ночь  размерами  метров десять на пятнадцать, что бы её хорошо было видно с воздуха, а потом, ещё посидев у костра под самое утро дотоптал ниже фиги две надписи - «Накася выкуси!» и «Офицеры не сдаются!», с чем и уткнулся довольной головой между колен, опять забывшись во сне, пока его не разбудил приближающийся шум вертолёта.

А в зоне в это время вовсю бушевал кум.
- Разпи….дяи!!! Болваны и оболдуи!!! Как зэк прошел через все проволочные заграждения? А? Идиоты? Для кого вы их делали? Кто мне говорил, что мышь не проскочит!? И охрана тоже проспала!!! Как он ушел?!! – раненым зверем ревел кум на своих подчинённых.
- Да как-то прополз товарищ подполковник. Змеей, наверное, претворился и выполз!!! – как мог, открещивался замполит.
- Долбоёлка…!!! –   сотрясал белый свет кум чистым отборнейшим матом.
- Так точно! Такой он и есть! – по стойке смирно вытянулся замполит.
- Да не он! А ты…!!! Болван!
- Десант сбросить бы надо, штурмовую группу!!! – вдруг неожиданно выдал ему замполит.
- Десант, штурмовую группу, выбросить…! Надо!!! Надо-то надо, да где их взять!? Ты у меня, что ли в десантники пойдёшь? И кто их из тундры потом забирать будет? Ты, что ли…? Тебе бы коров пасти, а не охранять зону…! – распаляя себя всё больше и больше, продолжал бушевать кум.

Тут у него на столе снова зазвонил телефон.
- Аллёу! – нервно схватил он трубку.
На том конце был бывший тесть Калины.
- Ну, как там дела? Выполнили моё задание? – строго спросил большой милицейский начальник.
- Выполняем, товарищ генерал лейтенант! – встал начальник зоны по стойке смирно.
- Смотри у меня, обмараешься, сошлю на землю Франса Иосифа к чертовой матери прямо к белым медведям…! На самый северный остров земли Франса Иосифа. Ты меня хорошо слышишь, ты у меня белых медведей охранять будешь…? – и в трубке снова раздались длинные гудки.
- Ну, всё, похоже, пришел конец моей волшебной карьере… – схватившись руками за сердце кум тихо стал оседать в  удобное кресло. – Теперь мне на месте бы усидеть, какая теперь мне к черту Москва…?

Выбравшемуся из под обломков майору Полетаеву, с докладом уже  вовсе  не нужно было идти к командиру вертолётного полка, тот сам сейчас стоял перед ним.
- Ну что? – сверху вниз вопросительно посмотрел на майора  командир эскадрильи, от ветра ёжась в воротнике своей серой шинели. - Вы выполнили задание?
- Никак нет, товарищ полковник! – лёжа докладывал ему майор, держа в руках выбитые при посадке  вставные зубы.
- Почему не выполнили?
- Не попали…!
- Как так? Расстреляли весь боекомплект, сожгли полные баки драгоценного топлива, угробили локаторную вышку вместе со своим и ещё одним новым вертолётом… И не попали…?
- Вы полный баран, кретин и идиот… – тихо сказал командир вертолётного полка.
- А не попали-то почему? – уже представляя себя на звание ниже, подполковником, спросил его командир эскадрильи.
- С ним сам Бог! Мы столько раз заходили… Это очень талантливый воин и офицер.
- Бывший офицер! – поправил его пока что ещё полковник.
- Боюсь, что нет – настоящий! Вряд ли такой офицер может быть бывшим! Во всяком случае – хоть и осуждённый, но ей Богу, самый что ни наесть настоящий! - Такими, как он,  Родина должна просто гордиться! Мне больше нечего вам добавить – вставая, ответил майор.
- Это точно. А вами Родина гордиться теперь уж точно не будет… Для выполнения поставленной задачи, завтра нужно поднять в воздух два вертолёта и брать зэка кинжальным огнём.
- А ракетами можно? – переспросил вдруг  майор.
- Нет, вы и так два вертолёта угробили! Вы что, с кораблями противника собрались воевать, что ли? Беглого зэка… ракетами…? Совсем у меня сдурели? Что я своему начальству скажу и как спишу эти  ракеты? – думайте, пожалуйста, головой, когда говорите такое. - Я завтра полечу вместе с вами! - сказал полковник.  Сказал, и - как отрубил.

Утром, как только первые лучи солнца стали озарять своим холодным светом приполярную тундру, командир вертолётного полка проводил в ангаре развод.
- … а теперь вернёмся к нашим баранам….! – доносилась из ангара его боевая разящая речь. – Вам бы только палить в белый свет…! – долетали обрывки пламенной речи, разрываемые северным ветром. - Вы боевые лётчики, или же кто? Хватит мне бабушку тут лохматить и армию нашу позорить! – раненным зверем ревел полковник. - По штурмовым вертолётам!!!

- Валюш, я только на пару часиков отлучусь, а потом залюблю тебя до смерти… – поцеловав жену в щёчку, зачем-то оправдывался перед супругой второй пилот, только что прибывший в полк после  вертолётного училища. - Только  на пару часиков, выполним боевое задание, и я снова буду весь твой, от кончика носа и до кончика хвоста – снова оправдывался перед супругой молодой лейтенант, сверкая в комнате новыми звёздочками своих лейтенантских погон.
- Я тебя буду ждать… – на прощание поцеловала мужа супруга,  и вправду подумав, что боевой вылет сродни выходу в магазин за продуктами.

Двойка военных штурмовых вертолётов дружно поднялась в раннее небо… Перед указанным квадратом она разделилась, дабы обмануть противника, как того и хотела, и ведь… обманула.

Иван встряхнулся от приближающегося вертолётного шума, от которого его снова бросило в жар, он снова увидел перед собой военный штурмовой вертолёт, заходящий в атаку… Он замахал руками, думая, что это обрывки сна и что это ему просто снится, но, к сожалению, это был вовсе не сон – это была явь, это было кино наяву…

Командир боевой машины ещё на подлёте увидел дулю на белом снегу старательно вытоптанную зэком,  от этого бешенная ярость совсем затмила ему горячую голову, от чего он взбесился, совсем позабыв согласовать правила расхождения на бреющем полёте со вторым вертолётом, с которым они кинжальным пулемётным огнём должны были взять в клещи беглого зэка, идя на встречу друг другу лоб в лоб, что бы не дать, как в прошлый раз своей живой мишени вывернуться и джейраном отпрыгнуть от пулемётного огня в сторону…

Иван видел впереди себя только один вертолёт, второй он не видел и не слышал, и вообще, о нём он даже не подозревал и не думал, насколько же могут быть коварными люди, женщины, а в частности военные лётчики…
Он уже устал, и ему было уже всё равно, ведь за ним не было ни Родины, ни справедливости, ни надежды, и вообще ничего – за ним была уголовная статья и экологически чистая приполярная тундра.
Вертолёт развернулся, и Иван понял, только по одному ему известному манёвру, что им управляет тот же самый пилот, который был и вчера. Гусём, прильнув к земле, вертолёт устремился в атаку…
- Огонь! –  молодой пилот, нажав на гашетку, застрочил из пулемёта - «Застрочил из пулемёта – пулемётчик молодой! –  пронёсся отрывок из песни в его голове.
- Вам предстоит возможность реабилитироваться! – разнеслась в эфире команда командира полка из второй машины.
- Ясен пень! – сухо и целеустремлённо ответил майор Полетаев.

Калина видел впереди себя только одну машину,  он ещё на что-то надеялся, возможно, на то, что, на его стороне всё-таки  должны быть Бог, справедливость и правосудие (такими, какими, наверное,  они  и должны быть…). От этих мыслей он даже маленько воспрянул духом. Потом в его голове появилась мысль – упасть и претвориться мёртвым, но он её почему-то сразу отбросил.
У экипажей был суровый приказ:  - «Мочить при попытке к бегству!».
(В общем, жизнь  - это очень сложная штука…).

Калина на этот раз не стал прыгать как сайгак от прямого пулемётного огня, он встал как герой, геройски встречая свою неминуемую смерть,   сжав до боли свои  кулаки он запел.
- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла… И  грудью решительно как на амбразуру, пошел на вертолёт как в атаку…
Но всё видел Бог, справедливость и вправду были с ним, на его стороне… Он ещё не знал, что вчера его бывшего тестя завалил киллер, и что его бывшая супруга, выйдя замуж за другого офицера, сначала тоже была по-своему несчастлива, а потом её просто не стало.
 (Видать что-то тянуло её к офицерам, может быть это была ностальгия по первому мужу, видать не могла она жить без них, без офицеров,  на то, у неё, судя по всему, были весомые причины – ведь пить с локтя и до серебренных колокольчиков любить через ремень могли только лишь офицеры. Смерь его бывшей жены,  была очень нелепа – её убило падающей сосулькой. Говорят, что Бога нет - а там, кто его знает…).  И что тот судья, который его судил, попался на взятке, и теперь сам готовился к отбытию в места не столь отдалённые,  а  дело Ивана находится в стадии реабилитации и офицерское звание ему уже возвращено… Ещё много чего Иван просто не знал. Он не знал, что завещания на квартиры и на счета в Швейцарских банках по странному стечению обстоятельств с его имени ещё не были  переоформлены.
А пока, он, в самый последний момент инстинктивно обернувшись назад,  застыл… и просто оцепенел  от ужаса! Сзади на него заходил…  Второй боевой вертолёт! Тут Калина  понял, что от двух вертолётов ему теперь  уже никак не уйти.
Он перестал бояться смерти…
- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла! –  резаным бараном орал он во всё горло.
Две встречные крупнокалиберных пули прошли как раз между его ног, вскипятив снег между ними, Иван как нельзя лучше ощутил их могильный холод и ветерок, чувствуя смерть всеми фибрами своей несчастной души.  Пули обдали его нутро каким-то таким замогильным и поднебесным холодом, от чего ноги у него подкосились. Но он не встал на колени, он  устоял, выдержал, как в том,  неравном бою.

Вертолёты в атаке мгновенно сближались, прижимаясь, всё ближе к земле, придавливая Ивана своей плотной  воздушной подушкой.
- Левыми бортами расходимся, левыми, нет, правыми, левыми…! – орал в эфире старший звена майор Полетаев, но было уже поздно, обе крылатых машины сначала пошли вместе в одну сторону, потом в другую, а потом, начав взмывать вверх, как-то совсем бестолково столкнулись в воздухе.
А потом всё было как в замедленном кино, прямо чуть не над головой у Ивана.
Оба вертолёта вдруг медленно стали падать, один из них загорелся… Из всей этой трагедии живым остались только Иван и молодой лейтенант. Лейтенанту оторвало ногу по колено, и он, выползая из погибшей машины, пополз почему-то не в тундру, спасаясь от своего врага, а к человеку, к тому самому человеку, которого он только что хотел убить, которого он только что расстреливал, в каком-то бесшабашном азарте в мыслях ещё давя целой ногой на гашетку.
Зэк весь обессиленный тоже пополз к нему, и вот они  встретились и схлестнулись глазами, искры полетели от этого перекрёстного взгляда.
Иван схватил лётчика за грудки  и стал его бить в ярости  головой об искореженную вертолётную лопасть.
- Ты в кого сука стрелял, в кого ты свой боевой арсенал расходовал!? – бил Иван лётчика до тех пор, пока глаза молодого лейтенанта так и не застыли неподвижно открытыми. А Иван бил и бил его в истерике головой об вертолётную лопасть. Бил и бил, и до тех пор, пока сам не обессилил, он душил его горло с такой яростью, с какой наверное ненавидят лётчиков только члены незаконных банд формирований, но  войны в Чечне, увы, тогда ещё не было. Эта ненависть к военным вертолётам и военным лётчикам у Ивана осталась почему-то, на всё оставшуюся жизнь.

Теперь у него было  оружие, сухой паёк, ещё у него появилась надежда и фляжка со спиртом. Надежда – это дело великое, да если ещё со спиртом…

Калина кое-как добрался до моря, до зимовья, а летом, разворачивая привезённый рыбаками в газете хлеб, чисто случайно наткнулся на статью…, о себе и о своём тесте. Да, он теперь был хоть и без вести пропавший, но настоящий -  герой!

Сейчас он лежал на шикарной кровати в Москве со всеми своими и не своими, но  принадлежащими ему миллионами и новой жизнью,  совершенно и не зная, что со всем этим делать…?

                * * *

А там, в тундре, остался только холодный ветер, который завывал над обломками вертолётов и осколками человеческих судеб…

          
                Андрей Днепровский – Безбашенный. (A.DNEPR)

                5 марта 2005г



(когда я писал это произведение, почему-то всегда вспоминал службу в стройбате,    вдохновляла меня эта мысль – выйти живым из той жизни! это было мирное время, что в тихом ужасе снится мне до сих пор…)
























 











Синопсис к «Калине красной»,  в качестве первой главы.
Автор: российский писатель, новеллист Андрей Днепровский-Безбашенный (A.DNEPR). Первый российский писатель, который попал в книгу рекордов России как новеллист.

Жанр: психологическо-приключенческий
Киноповесть, где события развиваются во времена перестройки. Герой повести, пехотный офицер Иван Калинин попадает по воле судьбы в сложную жизненную ситуацию, в которую нашел не только вход, и выход, что имеет значение! Герой повести получает законный, но несправедливый приговор, бежит из колонии в заполярье, его хотят ликвидировать и расстреливают из вертолёта, но неудачно, офицер уходит от огня, но, на следующий день прилетают уже два вертолёта, которым его ликвидировать, тоже не удаётся. Повесть о том, что нужно обязательно пережить ту минуту, когда кажется, что всё уже кончилось… В кульминации бой военного вертолёта и безоружного человека, где сила духа и воля характера – победили…

Повесть читал Александр Солженицын, одобрил, но умер.

Памяти Василия Макаровича Шукшина.



 Калина красная

(Калина горькая)

      
                «Пока человек не узнает, что такое ад, рай не будет казаться раем»
                Сказали  великие


В последнее время его всё чаще и чаще стали доставать эти кошмарные сны, ему опять стала сниться тюрьма,  как же она его прямо - задрала! Всё снится и снится, снится и снится ему… проклятая. И времени прошло уж порядком, а нет же, всё держится и держится в памяти её образ,  и  никак не хочет забыться. Он даже слышал песню со  словами – «Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда…». Правда песня эта была про школу, но вот тюрьма ему почему-то  тоже не забывается.

Мужчина судорожно проснулся,  до его сознания постепенно стало доходить, что он лежит у себя дома, а не на нарах. Ему от этого  стало теплее, радостнее и приятнее, хотя внутренности ещё пронизывали  страшные ощущения.
Сейчас впереди у него была новая жизнь, но он ещё не знал, что ему  с ней делать?
Мужчина сел на диван, закурил,  нащупав рукой пульт и включил телевизор.  Время было позднее, телевизионные программы уже не работали, он стал переключать каналы в надежде найти какое-нибудь ночное вещание. И нашел! По какому-то ночному каналу показывали боевик, где с экрана телевизора прямо на него стал заходить штурмовой вертолёт… Вертолёт приближался всё ближе и ближе увеличиваясь в размерах,  уже стало видно  лицо лётчика, тот сосредоточенно целился, наводя на цель вертолёт, и вот, вот сейчас, ещё чуть-чуть… И он откроет огонь!
– Ду, ду, ду, ду, пиу, пиу, пиу… – пламенем озарились крупнокалиберные стволы вертолёта с экрана телевизора, всё ближе и ближе взрезая фонтанчиками рыхлый снег.
Мужчина выключил телевизор, вдруг ощутив на всём своём теле испарину. Он не любил военные вертолёты, и особенно, когда они идут в атаку. Но ещё  больше он не любил и ненавидел  военных лётчиков. (Кто был в горячих точках и попадал под огонь штурмовых вертолётов,  тот знает, что это такое… Правда, он в горячих точках не был, но всё равно – это понятие относительное,  смотря что считается горячей точкой? Но если же по тебе лупит штурмовой вертолёт, холодной точкой это  определённо не назовёшь).
Мужчина опять нервно закурил, потом достал в стенке из бара недопитую бутылку хорошего коньяка и судорожно сделал несколько глотков прямо из горлышка. Его мысли стали потихоньку меняться…, а память раненой птицей снова унесла его в  прошлое.

- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла….
Зауныло тянул мужской хор в колонии строгого режима за многие годы отсидки совсем неплохо поставленными и притёртыми голосами. Этих певцов в едином порыве и священном желании объединяло только одно –  мысль о досрочном освобождении. В этом пении с сильно унылым оттенком чувствовалась дикая тоска по свободе с желанием скорей очутиться на воле за забором из колючей проволоки, от чего у слушателей и у самих певчих кровь в жилах густела, застывала и останавливалась. Все эти люди несли свои заблудшие души к духовному исцелению. Все они жили только одной надеждой, и, будучи пронизанные ей насквозь, об этом давно  мечтали,  сильно хотели и очень желали…

А там, за колючей проволокой всё набирала и набирала обороты запоздалая перестройка, которая была неизбежна как смерть после жизни, которая потихонечку начинала лихорадочно трясти страну, внося свои крутые перемены и перевёрсты  в судьбы граждан, оставляя в их душах  своеобразные следы с душевными шрамами.

 Солистом в этом многоголосом хоре был баритон Иван Калинин, молодой мужчина средних лет, что из бывших мотострелковых офицеров, худощавый и подтянутый,  попавший сюда совсем уж по несуразной статье. Он тоже выводил – Калина-а-а вызрела-а-а…. – но его сознание  не было сосредоточено на хоровом пении, он пел  как бы сам по себе, автоматически, а оно, его сознание находилось  в этот момент  где-то там, далеко в глубине его философских мыслей.
Калина, как прозвали его сотоварищи по несчастью, сейчас стоял, забирал верхи и усиленно думал… Он думал о том, что не каждой  рождённой жизни человек радуется и не каждой законченной огорчается. Что бывают и такие случаи, когда всё происходит с точностью наоборот. Смерти радуются,  а новая жизнь иногда  приходит совершенно не вовремя. Переплетутся тугим узлом пути-дороги и создадут такую ситуацию, что, как говорится, хоть в петлю лезь. Он ведь, сюда попал тоже не на раз два,  этому предшествовала вся его жизнь, он глупый и наивный тоже когда-то думал, что в тюрьме никогда не окажется, ан нет - оказался… Вот  как его  жизнь вывернулась.
Складывались, складывались цепочки звеньями в его незамысловатой жизни и, в конце концов,  именно таким образом сложились, и вот он теперь поёт в хоре зэков-рецидивистов. И ведь какая это интересная штука получается, название которой – святая жизнь. Задом обстоятельства теперь к нему развернулись, задом, и лучше бы сейчас было для всех, если бы его в живых - не было,  его смерть пошла  многим  только  на пользу. Вот, примерно  так выходило, примерно так получалось по его личным соображениям.

Но Калина ещё был живой, он пока что ещё не умер…
Как же странно устроен человек? Пока он живой, он всё время норовит, мало того, что сам себе проблемы создать, так ещё и другого,  или разные организации собой загрузить. А когда его нет – то получается, что и проблем вроде бы  нет. Как когда-то говорил великий Ленин – "Нет человека –  и нет проблем". Вполне возможно, что он был где-то даже и прав.
Слишком много знал Иван Калинин, для того, что бы сейчас жить… Когда-то всё это было нужно, а теперь получается, что лучше бы он этого совсем  не знал.
- Вот так вот – домысливал про себя Ваня, заканчивая куплет  с душевным ощущением обломка великого кораблекрушения.

- Слушай, Калинин? – спросил его кум (начальник зоны) сразу же после этапа.
Кум был в звании подполковника и всегда гордился своими усами вразлёт, он был из тех людей, кто дрожь человека сразу же  чувствует.
- Как ты умудрился на строгий попасть по 157ой, да ещё пять лет по ней отхватить? А? Когда по ней максимум пол года условно… Что ж ты так от уплаты алиментов-то уклонялся, что тебе сверх всякой меры в двадцать раз сунули больше…? Ты у меня прямо кандидат в книгу рекордов Гиннеса, ты на моём веку первый, кто по этой статье такой срок собрался тянуть…? –  в непонятках нахмурился  кум, выгнув брови в разные стороны.
- А я его вовсе и не собираюсь тянуть – неожиданно ответил  Иван и упёрся взглядом в окно.
- Но, но…! – погрозил ему подполковник указательным пальцем. - Ты у меня это… брось! Отсюда ещё никто не убегал. - И помни, если  ты у меня  начнёшь выкидывать фортели,  то я тебя всего зае… заколебу – невпопад поправился кум и тут же продолжил. - Ты у меня из гадюшника вылезать не будешь, я тебе с такими мыслями легко устрою кровавую ночь комбайнёра!  Ты мне лучше скажи, как ты такой срок  по этой статье умудрился схватить? За что…? – опять, но уже ближе к шепоту переспросил его начальник зоны, который такую привычку переходить с подчинёнными на таинственный шепот.
- За особо жестокую и  злостную неуплату алиментов, злобную, хитрую и изворотливую, выраженную в извращенной форме   откровенно граничащую с развалом общества,  как сказал судья – четко ответил ему осуждённый.
- Ну, хватит паясничать!  -  осадил его кум. - Как так можно не платить алименты в особо жестокой и извращенной форме? Ты наш особо опасный при задержании за неуплату алиментов – щелкнул кум пальцем по папке с личным делом, на котором было написано крупными буквами – «Особо опасен при задержании! Рецидивист!». - Какой же это идиот тебе такое написал в личном деле? –  вопросительно покачал головой начальник зоны.
- Да какой-то вот, написал… - тяжело вздохнув, ответил ему заключенный.
- Да брат, даётся мне, что ты там, на свободе дорогу кому-то очень большому и высокому  перешел – задумчиво барабанил подполковник по столу пальцами.
- Не перешел, а перебежал, гражданин начальник – теперь как бы нехотя поправил его Калина.
- Ну, всё! Растворись, и что б больше тобой здесь не пахло! –  ударил кум кулаком по столу, так вновь прибывший зэк пошел осваивать просторы приполярной зоны.

Четыре года тому назад молодого выпускника общевойскового военного училища лейтенанта Ивана Калинина, красу и гордость  педагогов – угораздило жениться на дочке высокопоставленного милицейского чиновника. Слово угораздило, может быть здесь и не совсем подходит, так как в молодости всё видится в розовых очках и голос разума зачастую бывает просто не понят или не так услышан.
Как всегда поначалу у молодоженов было всё хорошо и чудесно так складывалось. Но дальше начались в отношениях перекосы и неполадки. Может быть, дочка начальника была излишне избалованна, а может быть, Иван  слишком требовательным и не очень покладистым. Но суть не в этом, а в том, что его молодая невеста оказалась на деле ершистой, она на дух не выносила никакой критики и  сразу давила в своём супруге любые проявления инакомыслия, стараясь соответствовать своему имиджу. Вполне возможно, что она ещё просто не представляла себе никакой разницы, между – жить… и просто встречаться. Ведь встречаться с человеком и жить с ним, это оказывается не совсем одно и тоже. А когда она всё поняла, принялась перевоспитывать и переделывать своего нового мужа.
- Слушай, Иван! Ты мне больше ничего компрометирующего лучше  не говори, я яичницу тебе жарить не нанималась – бывало, заходила она издалека.
Тут облик молодой и красивой девушки начинал потихоньку растворяться и перевоплощаться в щетинистую и злобную бабу, какого-то откровенно надзирательского  толка.
- Да меня от твоей яичницы… Я от неё скоро кукарекать начну!  Ты ничего кроме своей яичницы и готовить-то не умеешь! – уже начинал  срываться Иван.
- В зоне ты будешь кукарекать - ублюдок! Я тебе это быстро устрою! И зачем только я дура замуж за тебя вышла!? Запомни, мне тебя «законопатить», как два раза плюнуть! А если не хочешь тянуть срок…?
- За что…? – явно не ожидая такого оборота событий, искренне удивился Иван.
- Да не за что, а кому! – вдруг отрубила властным голосом его молодая жена, от чего у Ивана по спине поползли крупные такие мурашки.
- Было бы кому срок тянуть! А за что, уж ты дорогой мой не беспокойся, мой папочка  постарается! Хоть  за неуплату алиментов!
-  Да у нас и детей-то нет? –  ещё больше удивился Иван.
- Ой, дурак, ой и дурак! И чему вас только там в вашем военном училище учат, наверное, только из пулемёта стрелять? – качала головой из стороны в сторону его молодая супруга.
- Не только стрелять, но и от огня уходить… –  невпопад ответил  Иван,  тут же почувствовав, что его ответ был явно не в тему.
- В общем, так, слушай меня сюды, раз ты такой умный! Нижеследующее мой дорогой, я предлагаю тебе хорошенько запомнить. Если же в твоей дурной голове ещё раз только попробует  возникнуть в мой адрес нелестная мысль, ты сначала хорошенько подумай не менее восьми раз, а после взвесь  ещё ровно четыре раза, и если же она у тебя не пройдёт, эта заскорузлая мысль – то не ранее, чем через две недели, ты можешь высказать её самому себе любимому в ванной,  обязательно при включенном душе так, что бы тебя никто не  слышал! А иначе «тэбе будет турма»! – и его молодая супруга так зло  сверкнула глазами, что Ивану её угрозы перестали казаться безосновательными, оставив в душе какой-то таинственный холод.
Но как Иван с женой не мирился, и как не хотел сохранить семью, ничего у него из этого не получилось, супруги вскоре разругались и развелись.

Моторизированный милицейский патруль взял молодого офицера Ивана Калинина прямо на службе. Иван, как и все поначалу думал, что это недоразумение, что скоро во всём разберутся и его выпустят на свободу. Но увы, не разобрались и не выпустили. Следователь на него орал и кричал, бумаги в лицо швырял, и, в конце концов, его непонятливого скоро крепко отметелили хорошо насовав прямо  по почкам. Он лежал сейчас в камере предварительного заключения и думал, что случилось с ним самое страшное. На самом же деле, для него это было не самое страшное – самое страшное у него было ещё впереди… На данный момент ему казалось, что это конец, но оказалось, что не казалось.

Суд был столь строгим, как быстрым, и нагородили там такую кучу-малу, что и не перелезешь. Адвокат  на суде был больше похож на обвинителя, и так на судью смотрел предано, как собака, разве что хвостом не вилял. (Говорят, хвоста у него не было, а если был бы – то завилял обязательно). Давалось Ивану, что те, кто здесь его судит,   далеки очень от мысли, что стоят на страже закона, совсем позабыв о том, что весь этот огромный аппарат карающего правосудия не должен  ничего стоить, если хоть одна слеза упадёт со щеки невинно осуждённого, и что для всей этой огромной машины не должно быть ничего страшнее, чем – осудить невиновного. Но у карающего правосудия сейчас были совершенно другие задачи.
На суде справки разные предъявляли, что де он так сильно побил  свою  супругу, и так искалечил, что прямо чуть ли совсем не убил, и что  она на такую огромную сумму иск ему предъявила, что рот судьи эту длинную цифру смог только с третьего раза выразительно выговорить. Теперь светили  Ивану не только пожизненные алименты…
А потом был этап с командой – Челюстью к стене…!  Калина ходил  весь хмурый, квёлый и глубоко загруженный.

- Да, молодец баба, сдержала  слово супруга, только теперь постепенно стало доходить до него. Хоть  из богатых она была, чем всегда хвасталась - но душей  была нищей, ведь богатством нельзя скрыть и искупить  нищету души.
А на дворе тем временем во всю шла знаменитая перестройка,  это было то время, когда весь народ колыхнуло, а жизнь всех в сторону  пододвинула.

И вот допевает он  теперь в хоре - Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а…. – одетый в размахайку, живя уже совершенно другой жизнью, но эта другая жизнь ему что-то совсем не шла, она его всё время куда-то выдавливала, как лишний патрон из обоймы.

С обратной стороны, на воротах лагеря  на северном промозглом ветру трепыхался призывной плакат - «На свободу - с чистой совестью». Но висел он как-то сам по себе, не находился он в центре внимания и уж  почему-то совсем не вдохновлял никого. Не зажигал, не наставлял на путь истинный, не заставлял задуматься, а лишь только глаза мозолил. Калине вдруг вспомнился философский термин, отображающий краткое понятие совести и он процитировал его устно по памяти, как когда-то учили в военном училище на занятиях по психологии – «Совесть – это всего лишь реакция организма на разницу - между поступком и убеждением». Он как-то криво так  ухмыльнулся, ощутив по отношению к себе тупую и издевательскую бестолковость висящего на воротах плаката.
Порою в жизни так трудно отделить здравомыслие от безрассудства, и если же их всё-таки разделить, то непременно грянет буря разных страстей и прочих переживаний.

День шел за днём, год за годом, его «сослуживец» цыган с которым они быстро сдружились, как мог, успокаивал Ивана и говорил, что это только первые пять лет тяжело, а потом привыкаешь, тогда время идёт быстро. Зима – лето, зима – лето, и так всего-то пять раз…
Так Калина и тянул свой срок - лёг, свернулся,  встал, встряхнулся.
- Всего-то пять лет, ведь пять – это же не пятнадцать и не двадцать пять, как когда-то в тридцать седьмом навешивали, как мог, успокаивал его друг цыганских кровей.
- Я вона восе себе сервонец отхватил, и то не глусю, а тебе в два лаза меньсе сунули - успокаивающе шепелявил ему цыган.
Но Калине от этих мыслей на душе легче не становилось,  на его душе всё ещё было как-то туманно, пасмурно и уныло. Он держался  отдельно от всех,  храня дистанцию независимости. Его душили слёзы обиды и отчаянья, он до сих пор где-то там, в глубине души надеялся на справедливость и верил, что всё образумится. А времени у него теперь так и вообще была уйма, целый вагон и ещё маленькая тележка, подумать  о жизни и побродить по ней мыслями в разные стороны.
И Калина бродил мыслями по ней по ночам. Его тесть сначала усмотрел в нём своего преемника и стал потихоньку натаскивать и втягивать в свои «служебные» дела, а потом когда дочка стала жаловаться на зятя, вдруг неожиданно дал отбой. Но отбой этот получился, как бы немного таким запоздавшим, Иван к тому времени знал уже слишком много.
- Вот поэтому-то, наверное, я здесь, и как меня вообще тогда  не убили? – удивлялся Иван.

Вскоре разменяв две зимы и весны, он стал всё твёрже и твёрже задумываться о побеге. Нет, он никому не хотел мстить и никого не хотел убивать – он просто больше не хотел сидеть. Вот не хотел он больше на нарах «париться» и всё тут, как-то не воспринимала его душа всю эту вызывающую несправедливость, к которой его приучали ещё со школы,  стояла она сейчас перед ним, эта самая несправедливость огромной стеной глухого бетонного непонимания.
Калина иногда забирался на крышу барака и подолгу сидя там, на ветру на самом раздувае смотрел за колючую проволоку на свободу, он вглядывался в тундру, вцепившись в неё глазами, туда на восток, в сторону Белого моря, побережье которого находилось от их лагеря в двухстах километрах. Он с тоской впивался глазами, в это белое покрывало января, а на дворе сейчас лежало самое и что ни наесть - глухозимье.

За эти годы пения в тюремном хоре никаких особых перемен в жизни Ивана Калинина не произошло, всё текло буднично и обыденно, и кум его вроде бы  не проведывал,  Иван уже было дело, подумал, что кум не будет больше на него жало точить. Может  быть, так же спокойно  прошли и ещё три оставшихся года до заветного, золотого звонка, но тут вдруг в один день в лагере произошли сразу  два очень важных  знаменательных приключения, которые не на шутку всколыхнули всё местное начальство.

Первым было то, что, дождавшись темноты Калина «рванул когти» вопреки суждению здравого смысла не на станцию, а совсем в другую строну, в сторону моря. А вторым…, примерно в это же самое  время куму позвонили из Москвы и соединили его с бывшим тестем Калины. Очевидно, у тестя стало что-то назревать нехорошее,  он поинтересовался, как там его бывший зять себя чувствует, а потом деликатно дал понять куму, что было бы хорошо завалить его при попытке к бегству.
- Ну,  ты сам понимаешь, перевод в Москву тебе готов уже полностью, так что давай, дерзай – и в телефонной трубке послышались продолжительные гудки.
Подполковник уже представил себя в столице, с полковничьими погонами,  он от удовольствия даже закрыл глаза… Как дверь его кабинета без стука неожиданно распахнулась. Нет, точнее она не распахнулась, она, чуть ли не сорвалась с петель,  и запыхавшийся прапорщик прямо с порога… нет, не доложил, а выстрелил! – Калинин из второго отряда ушел, ушел собака, ушел сука…!  Эта фраза тут же вырвала начальника зоны из грёз и бросила вместе с головой  в ледяную воду,  столица с полковничьими погонами в его мечтах сразу же  вмиг растворились, погаснув лучиком счастливой надежды, а сигарета изо  рта выпала.
- Как так ушел!!? – врезал кум кулаком по столу, от чего на столе сначала подпрыгнули, а потом сорвались на пол настольная лампа и статуэтка Феликса Эдмундовича Дзержинского.

- Так, тихонько, тихонько ушел, через все наши и ваши железные заграждения… – развёл руками запыхавшийся прапорщик.
- Догнать! Найти! Он особо опасный…! И при задержании обязательно завалить  при попытке к бегству! Всю станцию и подступы к ней обыскать! – отдавал подполковник команды прапорщику,  сам где-то в глубине души ещё надеясь на «благополучный» исход.

А Калина тем временем, пока ветер был без камней, на лыжах во все лопатки улепётывал от станции совершенно в противоположную сторону, он уходил в сторону моря, в надежде найти на берегу заброшенное рыбацкое зимовьё и затихориться в нём до тех пор, пока всё не уляжется, а что дальше, там будет видно. Таким образом, вбив в своё решение последний окончательный гвоздь, он по дороге подгонял себя только этими прекрасными мыслями.
Но  его побег оказался не очень удачным, хотя слово «удачным», как бы не очень вписывается во всё то, что с ним произошло при побеге. Ну, то, что он втайне от всех подготовился и пока ушел от погони, для него было хорошо, но вот рюкзак с дополнительной провизией в нужном месте  забрать у него явно не получилось, так как его на том месте просто не оказалось. На том месте были одни песцовые следы, так у Ивана осталась только котомка с булкой черного хлеба, спичи, курево и пара селёдок.

Первые минуты он бежал в темноте на ощупь, пока со всей дури не врезался в лошадиную морду  почтовой лошади, что была привязана у сарая,  больно ударившись об неё скулой. А тут ещё палец на ноге всё сильнее и сильнее болел. В последнюю ночь у него как-то так совсем всё неудачно так получилось, палец на ноге завернулся в простынь, Иван дернул ногой и вывихнул палец, а  теперь  палец начал сильно болеть и  лыжник бежал, припадая на правую ногу.
Но Иван был и этому рад, унося себя на лыжах, всё дальше и дальше к Белому морю, надеясь к утру совсем оторваться от возможной погони.

А погоня за ним на самом деле и вправду была нешуточная. Но, правда,  совершенно  в другой стороне, (Лоцман корабль повёл не туда). Солдаты с прапорщиком прочесывали местность в сторону станции, они шли цепями, на ходу стреляя в белый свет осветительными ракетами.

 (Я много раз  силился понять, но так и не смог - почему русский человек, в кино ли  видит, как милиция гонится за преступником или же ещё где, его душа, почему-то всегда находится на стороне беглеца и всегда за него болеет, а почему так происходит,  для меня до сих пор остаётся загадкой…).
Морозец давил, кум по рации кричал, а тут ещё началась пурга, собаки след не брали и крутились на месте. Впереди вдруг кто-то зашевелился, что, по скрюченной фигуре явно напоминая беглого зэка, и помня строгий приказ кума, - «Валить при попытке к бегству» прапорщик дал команду – Открыть огонь на поражение! Автоматная трескотня длинными очередями резко разорвала северную тишину.
Первым рухнул тот зэк, потом прапорщик, а потом ещё два сержанта.

Начальник зоны в своём кабинете от ярости был готов  сжевать свои собственные усы.
- Вы что там, совсем берега перепутали!!? Болваны!!!  - орал он в приступе дикой ярости на своего зама по воспитательной части. - То, что старую бабку из посёлка за беглого зэка приняли, ладно, а вот как прапорщик и ещё два сержанта пули получили себе в спину…? Свои же их застрелили, свои же, солдаты! Прицельненько так стреляли, оба сержанта из старослужащих и прапорщика - наповал. Хоть и дурак был прапорщик, царство ему небесное, но как такое могло произойти в принципе? Докомандовался наверное и перегнул вилы! Поди их сейчас разбери, кто стрелял?! Ты думаешь, что этот зэк солдатам плохое что-нибудь  сделал? Нет! А прапорщик видать всех  достал и  "задрючил",  им  давно уже по ночам снилось, как прапорщика задирает медведь – показывал кум пальцем замполиту в сторону солдатской казармы. - Почему у тебя на разводе каждое утро молодые солдаты стоят с синяками? – орал он на зама по воспитательной части. - Хочешь сказать, что они с кроватей падают потому, что края не видят? –  давил  его он своим тяжеленным взглядом.
- Так точно! – стоял по стойке смирно перед кумом зам. по воспитательной части.
- Что? Так точно!?
- Будем проводить воспитательную работу с личным составом и прививать любовь к своим командирам – автоматом оттарахтел ему майор замполит.
- Это ты привил им такую страстную любовь к Родине и тем командирам, которые сейчас остывают в холодной!? Хороша любовь, ничего не скажешь! А может быть, солдаты и правду их полюбили, но только где-то там, в глубине души очень, очень уж глубоко… –  вдруг перешел кум на таинственный шепот. - Ты понимаешь, что выстрелы были прицельные, ты это ведь понимаешь, что сейчас среди личного состава есть преступник, но мы его с тобой никогда не найдём!? – отрицательно покачал он указательным пальцем в разные стороны. - Ты это-то понимаешь!?  – посекундно меняясь в цвете лица, во все стороны брызгал слюной кум.
А, потом, немного помолчав, добавил, ещё раз стукнув кулаком по столу.
- Сколько раз я его предупреждал, сколько раз я делал прополку в башке этого прапорщика, ну нельзя же так быть с солдатами, развёл тут у себя, понимаешь ли, правёж с дедовщиной,  ведь у них же в руках боевое оружие, а он их чуть что, сразу по морде и весь разговор. Ведь они тебя вместе с твоими  сержантами застрелят при первом удобном случае. Так оно и вышло. И ещё, мне теперь  будет полный "кирдык", если же завтра этого Калинина не найдём живым или мёртвым. Это, если же он ушел на станцию и не уехал, а если в тундру подался к Белому морю,  кто его там будет искать? Найти человека в тундре – дело длинное и долгое… - подполковник с замом это хорошо понимали, это они понимали как нельзя лучше.
Не сумев сдержать нахлынувшие эмоции, кум ещё раз в досаде ударил кулаком по столу.
 - А ё… в твою дивизию! –  громко выругался он матом.
Тут к нему в кабинет  залетел ротный, его лицо было серое, лейтенанта всего трясло и кум понял, что хороши они, солдатами командовать только в подразделении, а этот если и пойдёт с облавой, то только сзади и самым последним, и не зэка он будет искать, а о своей шкуре заботиться,  о том, как бы его солдаты, его же и не застрелили, тоже поди, докомандовался, вон как весь дрожит и трясётся… А то, сапожки хромовые видишь ли на нём скрипят, погоны блестят, чуть что, войска на мороз и до обеда «Вспышка справа, вспышка слева»… А теперь что? Мандражирует весь, как осиновый лист…
- Так кто из солдат прапорщика с сержантами закабанил!!? – в который раз  спрашивал кум ротного лейтенанта, но, тот только растерянно пожимал плечами и мычал, нечленораздельно ссылаясь на то, что свидетелей нет и пули немеченые. - Так метите пули-то, метьте, если не хотите на их месте в холодной оказаться и дать повод заключенным для праздника –  как школьный учитель, настоятельно советовал  кум ротному. - Эх, придется, наверное, завтра вертолёт выпрашивать и поднимать, и с похоронами теперь этими, письма  надо  покойникам домой сочинять, что погибли они геройски, грудью защищая страну, опять высокими словами бросаться… -  снова тяжело вздохнув, и подполковник устало откинулся на спинку кресла. Немного посидев, он снял форменную шапку, положил её на край стола, и, обняв голову руками, прошептал самому себе:
- О господи, скажи мне, пожалуйста, что же мне теперь  делать, ведь все зверства в основном происходят от глупости и тупости человеческой…? Но его вопрос, повиснув в воздухе, так и застыл без ответа… Он, наверное, до сих пор висит в его кабинете.

А Калина тем временем утюжил лыжами приполярье, оставляя за спиной километр за километром, он держал курс, как ему казалось в правильном направлении, но пока что в его паруса дул счастливый попутный ветер. Кругом  мела метель и один только белый, колючий снег…
Отмахав уже так порядком, он остановился, и устало присел перекурить на редкий в этих местах пенёк. Достал из помятой пачки сигарету, прикурил, жадно затянулся, но дым отчего-то пошел совсем не туда, куда надо, Иван сухо закашлялся, тут же услышав сзади него завывание, которое  не похоже было ни на волчье, ни на собачье.
- Песец, это песец!  - мелькнуло в его голове.
Так оно и было, это был самый настоящий полярный песец,  тот самый, который спёр у него сидор с провизией, и который шел сейчас за ним следом в надежде, что долго зэк не протянет и тогда ему будет, чем подкрепиться.
- Уси, уси, уси, уси… – попытался подозвать его Калина поближе, что бы попробовать  зашибить своего преследователя лыжной палкой, но это пушистое создание, этот умный песец  и близко к себе не подпускал, держась от своей будущей жертвы на весьма почтительном расстоянии.
- Тау, ау, ау, ау-у-у-у… – снова разлетелось над тундрой.
От этого воя Ивану вдруг стало жутко,  он представил себе на минутку, как его замёрзшее тело обгладывает этот самодовольный, наглый и нахальный песец, который потом, когда уже весь насытится, закутается  в свои  меха, да не просто меха, а с подпушником, уснёт и обо всём насмерть забудет.
Тут Ивану, как говорится на сленге - «в натуре» стало жутко и страшно.
- Да, жить нужно страстями – неожиданно подбодрил он себя. - Хорошо знать, что там ждёт тебя  впереди? А впереди его не ждало ничего хорошего.

Калина на лыжах отмахал после перекура ещё много раз по столько, сколько прошел, сильно устав он наконец-то отважился на ночлег, он был теперь сам себе рулевой и мог ложиться спать не по команде. Выбрав место для ночлега, он наломал маломальского сухостоя и, разведя маленький костерок в снежной яме, на минуту застыл, приложив ладошки к ушам…
- Завываний песца вроде больше не слышно. Наверное, отстал сволочь – успокоившись, подумал про себя лыжник.
Со спокойной душей оставив котомку с приварком у разгорающегося в тундре костра, Иван  пошел за хворостом в предчувствии скорого ужина, если так можно было сказать о последних двух мёрзлых селёдках и хлебе, и только он помечтал подкрепиться, только успокоился тем, что песца больше уже не увидит, как заметил мелькнувшую тень возле костра. Бросив жидкие хворостины, он метнулся к огню, и  его самые плохие предположения подтвердились… Котомки с провизией на месте опять не было, а рядом были следы подлого песца.
- Вот гад, вот сволочь-то! Вот паразит! Тут и так до того хреново, а он гад, мало того, сидор мой намедни украл и пожрал всё его содержимое,  так теперь  совсем голодным меня оставил. И курево я дурак в  котомку, зачем положил…?
Такая злость тут взяла Ивана, что он ещё долго выражался в адрес песца совершенно некультурными словами.
- Жрёт сволочь сейчас  поди, селёдку мою с хлебом… И ведь не подавится же скотина? Да что б ты подавился проклятый! Курево-то хоть отдай, ублюдок? – погрозил Иван кулаком песцу.
Но песец только довольно облизывался, рычал и… представляете, не подавился!
Сильно резануло тогда Калину по душе песцовая подлость,  хоть он и делал неоднократные попытки подползти к дымчато-пушистому червячным ходом, но все его поползновения оказались совершенно безуспешными и безрезультатными, тот каждый раз отходил от Ивана на безопасное расстояние,  прихватывая с собою котомку.

Так Калина в раздумьях, без курева, уставший, голодный, холодный и просидел у маленького костерка до самого утра, тупо уставившись в одну точку. Метель его заметала, колола  в лицо и за шиворот своими острыми как иголки снежинками,  глаз до утра он так и не смог сомкнуть, находясь в какой-то чудной полудрёме, душа его промёрзла до самого до дна, в ней стали застывать даже мысли, его только под самое утро на двадцать минут смарил сон… Иван уткнулся лицом в мёрзлый снег, а когда очнулся у потухшего костра, увидел, что метель уже прекратилась,  над горизонтом стало всходить ясное приполярное солнышко, озаряя своими лучами всё тот же ярко-белый и бесконечный снег. В животе у него слипалось, пожевав за завтрак немного мёрзлого снега, Иван, а за ним и предатель песец снова двинулись в путь… к синему морю.

Подполковник в эту ночь, впрочем, тоже не спал, собирая о беглеце всю возможную информацию, и вот по крохам собрав всё, что можно собрать, он увидел, что зэк ушел не на станцию, где его долго искали, а в другую сторону, в тундру,  к Белому морю. Но зачем он туда только подался, для подполковника так и осталось загадкой. Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с вертолётным полком морской авиации, базировавшимся  к северу от зоны.
- Командира полка мне! – попросил он телефонистку уставшим голосом.
Его соединили с командиром полка, и он вкратце объяснил ему суть дела: -  Нам его в тундре теперь никак не достать, вся надежда только на твой вертолёт, если найдёте беглеца, то уничтожьте при попытке к бегству! – кричал ему кум в трубку.
- Так тут же столько согласований надо, что бы поднять боевой вертолёт не целевым назначением? – нехотя соглашался с ним командир полка.
- Будут тебе согласования, и на самом высоком уровне, иначе  уйдёт зэк! – ответил ему кум.
- А за что его посадили-то? По какой статье? Он что, особо опасен? Вооружен? – заваливал его вопросами вертолётный полковник.
- По 157ой, особо опасен при задержании, рецидивист, но похоже, что без оружия! И доложить не забудь мне о результате! – на прощанье прокричал  кум и положил трубку.

- Дежурный экипаж боевого вертолёта - ко мне! – по селектору скомандовал вертолётный начальник, и через минуту командир дежурного вертолёта был в кабинете у командира вертолётной эскадрильи.
- Садись – указал тот взглядом майору. - Тут, понимаешь ли, вот какое нарисовалось дело. Хоть это и не совсем по нашей части… Зэк тут один устремился в тундру по направлению к морю, вот просят его найти и уничтожить при попытке к бегству, они  его достать теперь  не могут никак, и вертолёт без подготовленной площадки посадить там тоже нельзя, так что давай, действуй майор.
- А за что его посадили? Поинтересовался командир экипажа.
- Не знаю, говорят, что по 157ой.
- Вертолётчик вздохнул, и, посмотрев на полковника, тихо и обречено ответил.
- Товарищ полковник, пошлите, пожалуйста, на выполнение этого боевого задания кого-нибудь другого, майора Полетаева например, он всегда хотел выслужиться, он за милую душу его расстреляет, а я не могу, я очень хорошо знаю эту статью, это неуплата алиментов, меня самого по ней когда-то таскали, ну не поднимется у меня рука его расстреливать за неуплату, смешно же ей богу. Я боевой офицер – а не палач, ладно он там убил бы кого-нибудь, а то просто страшно становится, что ж и меня теперь по ней из вертолёта расстреливать?
- Да… - согласившись с вескими доводами, задумчиво протянул полковник, приходя к мысли, что майор может быть, где-то даже и прав…

Боевой вертолёт с командиром экипажа майором Полетаевым, отличником боевой и политической подготовки, бороздил, крушил и молотил лопастями морозный воздух, он летел сейчас над землёй белым лебедем, давным-давно позабыв, что такое радость полёта. Вертолёт штурмовал просторы по направлению моря. Погода стояла просто великолепная, приполярная тундра снизу отливала слепящими зайчиками. Внизу всё было видно как на ладони, вертолёт шел траверсами, при заходе на очередной поворот экипаж снова ослепило солнышко, те дружно защурились как коты, и командир, и второй пилот и бортинженер. Но на белой скатерти снега не было никого, всё было пусто… И тут под ними промелькнул свежий след лыжника.
- Вижу лыжный и песцовый след по направлению к морю! – доложил второй пилот командиру,  и вертолет, развернувшись, лёг курсом по  следу.
А примерно через пятнадцать минут полёта экипаж увидел  вяло идущего лыжника, а за ним и песца… Сделав над ними пару кругов, командир убедился, что это именно тот самый зэк, который им и был так нужен.
- Песец уж больно хорош! Моей  жене бы на шапку! – вслух  размечтался второй пилот.
- Отставить разговорчики! Приготовиться к боевой атаке! – скомандовал командир, и лётчики стал выполнять свои функции согласно боевому штатному расписанию.

Калина весь измотанный, голодный и уставший вертолёт  уже давно заприметил, но у него даже и мысли-то не возникло, что он летит по его душу. Он думал, что это так, либо геологи, либо нефтяники, но когда вертолет стал над ним кружить  совсем низко, понял, что этот боевой вертолёт прилетел сюда  с серьёзными намерениями, а не просто так разгонять тучи и уж вовсе не на экскурсию. Калина остановился и, закрывая ладошкой глаза от слепящего солнца,  стал внимательно разглядывать вертолёт. А тот, сделав последний круг и слегка клюнув носом, стал заходить на него в боевую атаку. Иван сбросил лыжи,  до сих пор ничего толком и не понимая…
Он одновременно увидел отблески яркого пламени и строчки пулемётных дорожек на ярком снегу, которые быстро шли по направлению к нему.
- Ду, ду, ду, ду – ду, ду, ду, ду…! - после огоньков с вертолёта раскатистым эхом прокатилось над тундрой.
Писец ощетинился,  а Иван в самый последний момент, когда строчка следующий пули была уже совсем рядом, резко метнулся в сторону. Снег в том месте, где он только что стоял секунду назад, крупнокалиберная пуля, взрезав фонтанчиком, подняла вверх, и беленькие снежинки больно обдали его лицо. Вертолёт прошел над ним совсем низко, со свистом разрезая огромными лопастями воздух. У вертолёта при атаке было ещё одно преимущество – это психологический эффект, от которого в ужасе стыло  и цепенело всё тело.
- Суки! – непроизвольно вырвалось у Ивана. Он понял, что ему ещё долго придётся уходить от пулемётного огня,  до тех пор, пока  его либо не застрелят, либо  у вертолёта не кончатся патроны.
Это была настоящая дуэль со смертью…
- Вот так жены становятся вдовами – пролетело в его мозгу.
Он вспомнил, как их в военном училище учили уходить от пулемётного огня, и вот эти самые навыки теперь ему  пригодились. Но один на один воевать с вертолётом голыми руками ему ещё не довелось ни разу,  даже в военном училище.

Командир вертолёта видел, как тонко и умело зэк ушел от огня, он выматерился, делая ударение на второй слог: - Грамотный гад! Наверное, из пехотных  офицеров. Похоже, нам его и со второго захода не взять! Потом надо попробовать бы зависнуть! –  стал он разворачивать боевую машину на второй заход.

Калина вдруг вспомнил все тонкости, которым  когда-то  учили его военные педагоги, но, правда,  учили они его больше в теории, а сейчас была жестокая практика. Учителя объясняли курсантам, что от пулемётного огня есть шанс уйти, если же будет видно прицельную очередь, а видно её особенно хорошо на снегу, в голове рассчитав следующее попадание, можно или же затаиться и прикинуться мёртвым, или же резко броситься в сторону. Так же, можно уходить и от двух пулемётов, можно и от трёх, но это будет уже гораздо сложнее. А ещё ему вспомнилось, как их наставлял командир  краснознамённого училища.
- Товарищи курсанты! Вы должны помнить, что вы военные люди, и даже летая во сне по ночам, вы  не должны забывать, что  нельзя залетать слишком высоко, потому, что вас могут запросто сбить противовоздушные силы, и так быстро, что вы даже не успеете сматериться.
- Да, хороший был человек начальник училища – подметил про себя Иван, но тут вертолёт стал заходить на второй круг атаки…

- Ду, ду, ду, ду – ду, ду, ду, ду…! - снова взрезали и перепахивали крупнокалиберные пули нетронутый снег, но на этот раз вертолёт заходил от яркого солнца, которое Ивана очень слепило. Командир вертолёта знал толк в своём деле, решив, таким образом, до конца довести свою  смертельную затею.

Но и у Ивана обострилось чувство выживания,  он и на этот раз четко видел все пулемётные строчки, как будто на нём были надеты солнцезащитные очки. Он снова выждал подходящий момент и снова бросился в сторону… Сейчас ему почему-то было не холодно, а стало как-то так пылко и жарко,  во рту сделалось липко, ему сильно хотелось пить, прямо как с дикого похмелья,  он хватал губами этот колючий и «горячий»  полярный снег.
Вертолёт ещё много раз и заходил и зависал над Иваном, но всё мимо, мимо и мимо, каждый раз обдавая и прижимая его  к земле своей плотной воздушной подушкой и свистящими лопастями.
Много было таких атак,  много, Иван даже со счета сбивался, но  последняя атака была… особо коварная.
Вертолёт на этот раз стал вести огонь веером, при заходе как бы вилял в разные стороны, чувствовалось отточенное  мастерство командира, а  Калина за этот неравный бой уже весь вымотался.
- Огонь, огонь, огонь…! – теперь уже в ярости орал командир вертолёта, каждый раз, неистово давя на пулемётную гашетку. И вот боевая воздушная машина, в очередной раз, вспахивая немыслимым плугом снег, вдруг прекратила шальной огонь… Как раз в тот самый момент, когда у зэка уже просто не было сил в очередной раз сайгаком отпрыгивать в строну. Пулемётные стволы вертолёта  разом все замолчали…

- У нас патроны закончились! – доложил второй пилот командиру. И вертолёт резко взмыв вверх взял курс обратно к себе на базу. Командир, в досаде обернувшись, отчетливо увидел, как человек на снегу им вслед помахал  рукой, и это разозлило его ещё больше.
- Обос…. обмарались – стукнул в ярости командир по приборной доске с такой силой, что стрелки части приборов от его крепкого удара, упали на ноль, а среди них был и столь важный и нужный прибор для полёта, как высотомер.

 Калина почувствовал, что он за этот бой постарел, ведь боль и страх состарят кого угодно на свете.
- Свои же по мне из вертолёта лупили, свои! –  в истерике молотил он онемевшими кулаками снег.
(Трудно сказать, били ли ему сейчас "своими" пилоты этой страшной воздушной машины, но, во всяком случае – зэк Калина для них сейчас был своим зэком, советским, а не вражеским…).
Калина лежал весь мокрый, из его глаз капали слёзы, он беспомощно колотил руками колючий снег, но его душа горела, он знал, что на этот раз он победил! Он победил военный вертолёт безо всего, без оружия, одними только голыми руками. И если же это было где-нибудь на войне, то ему бы за такое геройство обязательно дали  орден… Но сейчас он был просто беглый зэк, и орден ему был  - никак не положен.
Иван сейчас был счастлив, захлестнут и опьянён тяжелой победой, он встречал вечернюю зарю,  а всё остальное ему  было, как говориться - по… барабану. Он ещё долго лежал и плакал, вспоминая,  как ему было страшно. Он вспоминал несправедливый суд и тюрьму… Но оказывается, опять это было ещё не самое страшное. Самое страшное у него было ещё впереди – на  завтра его будут атаковать уже два вертолёта, но Иван об этом пока ещё ничего не знал, об этом он даже и не догадывался…

- Что мы докладывать будем? – спрашивал второй пилот  командира. - Может, доложим, что всё в прядке? Он сам в этой тундре подохнет? – вопросительно посмотрели второй пилот и бортинженер на командира.
- Нет!!! Такой не подохнет! Доложим мы всё как есть!!! Я его ещё бля, достану!!! Такие, просто так не сдаются!!! И командир в ярости  вновь ударил  кулаком по вертолётной торпеде.
- Вы полегче с приборами мой командир, полегче, а то не долетим… – как мог спокойнее предостерёг его бортинженер.

При подлёте на базу чего-то штормило, пуржило, в небе появились снеговые заряды. Внизу показался ангар военного аэродрома,  уже нужно было заходить на посадку...
- Высота? – запросил командир бортинженера. А зачем он спросил, он и сам не знал, наверное, скорее всего по привычке.
- Прибор вами поломан! – громко ответил ему тот.
- Да знаю! – так же громко огрызнулся на него командир. - Будем садиться в слепую! – сухо отдал свои распоряжения Полетаев.
И вроде бы под ними должна была быть бетонка, но вертолёт мотало в порыве ветра из стороны в сторону, внизу ничего не было  видно. Под ними, к большому сожалению, оказался локатор, а рядом с ним ещё один новый военный вертолёт, лопасти ударились в мачту локатора, шум, треск и скрежет металла. Вертолёт замотало винтом, удар! И, гробовая тишина…
Счастливее конца - просто невозможно было представить, локатор и два вертолёта вдребезги, но самое главное, все три члена экипажа остались целые и невредимые, не считая выбитых вставных зубов  командира, которые он вчера только повставил,  ещё так и не успев к ним привыкнуть.
- Командир, я больше с вами не полечу… – только и выдавил из себя второй пилот, тут же потеряв сознание в диком ужасе.

Калина встал, устав лежать на промозглом снегу, и обведя взглядом поле боя,  пошел подсчитывать свои потери. Обе его лыжи были перебиты пулемётным огнём, вся тундра вокруг была перепахана,  от былой целины которой не осталось никакого следа,   чуть поодаль он увидел шкурку своего врага, пеплом сереющую на белом снегу.
Он подошел, потрогал песца занемевшими  пальцами - тот был мёртвым, со страшным пулевым ранением. Иван его поднял, и… сняв шапку почтил память скорбной минутой молчания.
- Трагически погиб в бою, видать не смог толком уйти от крупнокалиберного огня. - Царствие ему небесное – перекрестился Калина, глядя на сереющего писца. - Допрыгался сволочь, так тебе и надо, ты только воровать  и умел – сказал он не то, что бы самому себе, и не то, что бы в тундру а потом ещё три раза перекрестился.
Полярное солнышко в этот короткий зимний день уже садилось за горизонт, озаряя своими лучами поле боя в преддверии скорого ужина. Иван никогда доселе не ел жаренную песчатину,  ему казалось – что это было самое вкусное мясо на всём белом свете.
- Эх, шкурку-то как тебе попортили вертолётчики? Тоже, мне - Ворошиловские стрелки, нет бы, в глаз попасть… Воины, в мать вашу душу, вам только с беззащитным человеком и воевать – вытирался снегом Калина. - Да и песец, тоже хорош,  втихаря только таскать и умел, а от пулемёта уйти не смог, видишь ли, был не обучен… Ивану сейчас хоть чуток полегчало, всё ж подкрепился и сил поднабрался.
Он сел и задумался, он понимал, что раз за ним вертолёт снарядили и не убили, то завтра нужно будет ждать ещё один вертолёт, а за ночь ему до побережья без лыж, ну никак не успеть, просто не дойти при всём великом желании. Сон его валил, но спать ему было нельзя  – иначе просто замёрзнешь и околеешь.
Иван снова разжег костёр, а потом стал вырисовывать веточкой на снегу маленькую такую фигу, комбинацию из трёх пальцев. А так как спать ему было нельзя, Иван по этому эскизу принялся вытаптывать на снегу большую  дулю, в ожидании нового авиа налета, и вытоптал её за ночь  размерами  метров десять на пятнадцать, что бы её хорошо было видно с воздуха, а потом, ещё посидев у костра под самое утро дотоптал ниже фиги две надписи - «Накася выкуси!» и «Офицеры не сдаются!», с чем и уткнулся довольной головой между колен, опять забывшись во сне, пока его не разбудил приближающийся шум вертолёта.

А в зоне в это время вовсю бушевал кум.
- Разпи….дяи!!! Болваны и оболдуи!!! Как зэк прошел через все проволочные заграждения? А? Идиоты? Для кого вы их делали? Кто мне говорил, что мышь не проскочит!? И охрана тоже проспала!!! Как он ушел?!! – раненым зверем ревел кум на своих подчинённых.
- Да как-то прополз товарищ подполковник. Змеей, наверное, претворился и выполз!!! – как мог, открещивался замполит.
- Долбоёлка…!!! –   сотрясал белый свет кум чистым отборнейшим матом.
- Так точно! Такой он и есть! – по стойке смирно вытянулся замполит.
- Да не он! А ты…!!! Болван!
- Десант сбросить бы надо, штурмовую группу!!! – вдруг неожиданно выдал ему замполит.
- Десант, штурмовую группу, выбросить…! Надо!!! Надо-то надо, да где их взять!? Ты у меня, что ли в десантники пойдёшь? И кто их из тундры потом забирать будет? Ты, что ли…? Тебе бы коров пасти, а не охранять зону…! – распаляя себя всё больше и больше, продолжал бушевать кум.

Тут у него на столе снова зазвонил телефон.
- Аллёу! – нервно схватил он трубку.
На том конце был бывший тесть Калины.
- Ну, как там дела? Выполнили моё задание? – строго спросил большой милицейский начальник.
- Выполняем, товарищ генерал лейтенант! – встал начальник зоны по стойке смирно.
- Смотри у меня, обмараешься, сошлю на землю Франса Иосифа к чертовой матери прямо к белым медведям…! На самый северный остров земли Франса Иосифа. Ты меня хорошо слышишь, ты у меня белых медведей охранять будешь…? – и в трубке снова раздались длинные гудки.
- Ну, всё, похоже, пришел конец моей волшебной карьере… – схватившись руками за сердце кум тихо стал оседать в  удобное кресло. – Теперь мне на месте бы усидеть, какая теперь мне к черту Москва…?

Выбравшемуся из под обломков майору Полетаеву, с докладом уже  вовсе  не нужно было идти к командиру вертолётного полка, тот сам сейчас стоял перед ним.
- Ну что? – сверху вниз вопросительно посмотрел на майора  командир эскадрильи, от ветра ёжась в воротнике своей серой шинели. - Вы выполнили задание?
- Никак нет, товарищ полковник! – лёжа докладывал ему майор, держа в руках выбитые при посадке  вставные зубы.
- Почему не выполнили?
- Не попали…!
- Как так? Расстреляли весь боекомплект, сожгли полные баки драгоценного топлива, угробили локаторную вышку вместе со своим и ещё одним новым вертолётом… И не попали…?
- Вы полный баран, кретин и идиот… – тихо сказал командир вертолётного полка.
- А не попали-то почему? – уже представляя себя на звание ниже, подполковником, спросил его командир эскадрильи.
- С ним сам Бог! Мы столько раз заходили… Это очень талантливый воин и офицер.
- Бывший офицер! – поправил его пока что ещё полковник.
- Боюсь, что нет – настоящий! Вряд ли такой офицер может быть бывшим! Во всяком случае – хоть и осуждённый, но ей Богу, самый что ни наесть настоящий! - Такими, как он,  Родина должна просто гордиться! Мне больше нечего вам добавить – вставая, ответил майор.
- Это точно. А вами Родина гордиться теперь уж точно не будет… Для выполнения поставленной задачи, завтра нужно поднять в воздух два вертолёта и брать зэка кинжальным огнём.
- А ракетами можно? – переспросил вдруг  майор.
- Нет, вы и так два вертолёта угробили! Вы что, с кораблями противника собрались воевать, что ли? Беглого зэка… ракетами…? Совсем у меня сдурели? Что я своему начальству скажу и как спишу эти  ракеты? – думайте, пожалуйста, головой, когда говорите такое. - Я завтра полечу вместе с вами! - сказал полковник.  Сказал, и - как отрубил.

Утром, как только первые лучи солнца стали озарять своим холодным светом приполярную тундру, командир вертолётного полка проводил в ангаре развод.
- … а теперь вернёмся к нашим баранам….! – доносилась из ангара его боевая разящая речь. – Вам бы только палить в белый свет…! – долетали обрывки пламенной речи, разрываемые северным ветром. - Вы боевые лётчики, или же кто? Хватит мне бабушку тут лохматить и армию нашу позорить! – раненным зверем ревел полковник. - По штурмовым вертолётам!!!

- Валюш, я только на пару часиков отлучусь, а потом залюблю тебя до смерти… – поцеловав жену в щёчку, зачем-то оправдывался перед супругой второй пилот, только что прибывший в полк после  вертолётного училища. - Только  на пару часиков, выполним боевое задание, и я снова буду весь твой, от кончика носа и до кончика хвоста – снова оправдывался перед супругой молодой лейтенант, сверкая в комнате новыми звёздочками своих лейтенантских погон.
- Я тебя буду ждать… – на прощание поцеловала мужа супруга,  и вправду подумав, что боевой вылет сродни выходу в магазин за продуктами.

Двойка военных штурмовых вертолётов дружно поднялась в раннее небо… Перед указанным квадратом она разделилась, дабы обмануть противника, как того и хотела, и ведь… обманула.

Иван встряхнулся от приближающегося вертолётного шума, от которого его снова бросило в жар, он снова увидел перед собой военный штурмовой вертолёт, заходящий в атаку… Он замахал руками, думая, что это обрывки сна и что это ему просто снится, но, к сожалению, это был вовсе не сон – это была явь, это было кино наяву…

Командир боевой машины ещё на подлёте увидел дулю на белом снегу старательно вытоптанную зэком,  от этого бешенная ярость совсем затмила ему горячую голову, от чего он взбесился, совсем позабыв согласовать правила расхождения на бреющем полёте со вторым вертолётом, с которым они кинжальным пулемётным огнём должны были взять в клещи беглого зэка, идя на встречу друг другу лоб в лоб, что бы не дать, как в прошлый раз своей живой мишени вывернуться и джейраном отпрыгнуть от пулемётного огня в сторону…

Иван видел впереди себя только один вертолёт, второй он не видел и не слышал, и вообще, о нём он даже не подозревал и не думал, насколько же могут быть коварными люди, женщины, а в частности военные лётчики…
Он уже устал, и ему было уже всё равно, ведь за ним не было ни Родины, ни справедливости, ни надежды, и вообще ничего – за ним была уголовная статья и экологически чистая приполярная тундра.
Вертолёт развернулся, и Иван понял, только по одному ему известному манёвру, что им управляет тот же самый пилот, который был и вчера. Гусём, прильнув к земле, вертолёт устремился в атаку…
- Огонь! –  молодой пилот, нажав на гашетку, застрочил из пулемёта - «Застрочил из пулемёта – пулемётчик молодой! –  пронёсся отрывок из песни в его голове.
- Вам предстоит возможность реабилитироваться! – разнеслась в эфире команда командира полка из второй машины.
- Ясен пень! – сухо и целеустремлённо ответил майор Полетаев.

Калина видел впереди себя только одну машину,  он ещё на что-то надеялся, возможно, на то, что, на его стороне всё-таки  должны быть Бог, справедливость и правосудие (такими, какими, наверное,  они  и должны быть…). От этих мыслей он даже маленько воспрянул духом. Потом в его голове появилась мысль – упасть и претвориться мёртвым, но он её почему-то сразу отбросил.
У экипажей был суровый приказ:  - «Мочить при попытке к бегству!».
(В общем, жизнь  - это очень сложная штука…).

Калина на этот раз не стал прыгать как сайгак от прямого пулемётного огня, он встал как герой, геройски встречая свою неминуемую смерть,   сжав до боли свои  кулаки он запел.
- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла… И  грудью решительно как на амбразуру, пошел на вертолёт как в атаку…
Но всё видел Бог, справедливость и вправду были с ним, на его стороне… Он ещё не знал, что вчера его бывшего тестя завалил киллер, и что его бывшая супруга, выйдя замуж за другого офицера, сначала тоже была по-своему несчастлива, а потом её просто не стало.
 (Видать что-то тянуло её к офицерам, может быть это была ностальгия по первому мужу, видать не могла она жить без них, без офицеров,  на то, у неё, судя по всему, были весомые причины – ведь пить с локтя и до серебренных колокольчиков любить через ремень могли только лишь офицеры. Смерь его бывшей жены,  была очень нелепа – её убило падающей сосулькой. Говорят, что Бога нет - а там, кто его знает…).  И что тот судья, который его судил, попался на взятке, и теперь сам готовился к отбытию в места не столь отдалённые,  а  дело Ивана находится в стадии реабилитации и офицерское звание ему уже возвращено… Ещё много чего Иван просто не знал. Он не знал, что завещания на квартиры и на счета в Швейцарских банках по странному стечению обстоятельств с его имени ещё не были  переоформлены.
А пока, он, в самый последний момент инстинктивно обернувшись назад,  застыл… и просто оцепенел  от ужаса! Сзади на него заходил…  Второй боевой вертолёт! Тут Калина  понял, что от двух вертолётов ему теперь  уже никак не уйти.
Он перестал бояться смерти…
- Калина красна-а-а-я, калина вызрел-а-а-а, я у залёточк-и-и, ха-арактер вызна-а-ла! –  резаным бараном орал он во всё горло.
Две встречные крупнокалиберных пули прошли как раз между его ног, вскипятив снег между ними, Иван как нельзя лучше ощутил их могильный холод и ветерок, чувствуя смерть всеми фибрами своей несчастной души.  Пули обдали его нутро каким-то таким замогильным и поднебесным холодом, от чего ноги у него подкосились. Но он не встал на колени, он  устоял, выдержал, как в том,  неравном бою.

Вертолёты в атаке мгновенно сближались, прижимаясь, всё ближе к земле, придавливая Ивана своей плотной  воздушной подушкой.
- Левыми бортами расходимся, левыми, нет, правыми, левыми…! – орал в эфире старший звена майор Полетаев, но было уже поздно, обе крылатых машины сначала пошли вместе в одну сторону, потом в другую, а потом, начав взмывать вверх, как-то совсем бестолково столкнулись в воздухе.
А потом всё было как в замедленном кино, прямо чуть не над головой у Ивана.
Оба вертолёта вдруг медленно стали падать, один из них загорелся… Из всей этой трагедии живым остались только Иван и молодой лейтенант. Лейтенанту оторвало ногу по колено, и он, выползая из погибшей машины, пополз почему-то не в тундру, спасаясь от своего врага, а к человеку, к тому самому человеку, которого он только что хотел убить, которого он только что расстреливал, в каком-то бесшабашном азарте в мыслях ещё давя целой ногой на гашетку.
Зэк весь обессиленный тоже пополз к нему, и вот они  встретились и схлестнулись глазами, искры полетели от этого перекрёстного взгляда.
Иван схватил лётчика за грудки  и стал его бить в ярости  головой об искореженную вертолётную лопасть.
- Ты в кого сука стрелял, в кого ты свой боевой арсенал расходовал!? – бил Иван лётчика до тех пор, пока глаза молодого лейтенанта так и не застыли неподвижно открытыми. А Иван бил и бил его в истерике головой об вертолётную лопасть. Бил и бил, и до тех пор, пока сам не обессилил, он душил его горло с такой яростью, с какой наверное ненавидят лётчиков только члены незаконных банд формирований, но  войны в Чечне, увы, тогда ещё не было. Эта ненависть к военным вертолётам и военным лётчикам у Ивана осталась почему-то, на всё оставшуюся жизнь.

Теперь у него было  оружие, сухой паёк, ещё у него появилась надежда и фляжка со спиртом. Надежда – это дело великое, да если ещё со спиртом…

Калина кое-как добрался до моря, до зимовья, а летом, разворачивая привезённый рыбаками в газете хлеб, чисто случайно наткнулся на статью…, о себе и о своём тесте. Да, он теперь был хоть и без вести пропавший, но настоящий -  герой!

Сейчас он лежал на шикарной кровати в Москве со всеми своими и не своими, но  принадлежащими ему миллионами и новой жизнью,  совершенно и не зная, что со всем этим делать…?

                * * *

А там, в тундре, остался только холодный ветер, который завывал над обломками вертолётов и осколками человеческих судеб…

          
                Андрей Днепровский – Безбашенный. (A.DNEPR)

                5 марта 2005г



(когда я писал это произведение, почему-то всегда вспоминал службу в стройбате,    вдохновляла меня эта мысль – выйти живым из той жизни! это было мирное время, что в тихом ужасе снится мне до сих пор…)