Кризис предпоследнего возраста

Александр Плеханов.

 КРИЗИС ПРЕДПОСЛЕДНЕГО ВОЗРАСТА.

 Ой, где был я вчера – не найду хоть убей,
 Только помню, что стены с обоями…
 Помню, Клавка была и подруга при ней,
 Целовался на кухне с обоими.

 В. С. Высоцкий


 Глава 1.

Август 2005
 
Я был, наверное, единственным во всей России журналистом, написавшим статью об американских суперкарах Saleen. Я уже три года работал автомобильным обозревателем, выдавая по три статьи в месяц и, частенько, подменяя ушедшего в запой редактора спортивного раздела Осипова, писал за него еще по паре статей.
 Год назад я решил стать модным фотографом. Как мне тогда казалось, сделать это будет не особенно сложно, но единственно чего я добился, так это скупой похвалы от нашего штатного фотографа Куликова, после того, как мне случайно удалось снять совершенно безумную драку в одном баре. Впрочем, похвала эта, поверьте, многого стоила, так как Куликов был фотографом, что называется, от Бога и снимал так, что ему позавидовали бы Херб Ритц и Марио Тестино.
 Мой водительский стаж к тому времени насчитывал восемь лет, я неплохо знал английский и при случае мог даже перевести какую-нибудь техническую статью без словаря. Ну, или почти без словаря. К тому же я знал такое, чего, я уверен, вообще не знает ни один автомобильный журналист. А именно то, что в «девятку», обыкновенную вазовскую «девятку», помещается аж восемь человек!
 К чему я все это рассказываю?
 Да к тому, что в один прекрасный день, видимо устав от нескончаемой бомбардировки моими резюме, меня пригласили на собеседование в один очень серьезный автомобильный журнал, попасть куда я мечтал последние лет пять. В том, что собеседование пройдет успешно, я не сомневался. Да и как могло быть иначе, если все мои статьи шли в печать в неизменном виде, без всяких редакторских правок и прочим надругательством над текстом. Помню, наш главный редактор, прежде чем купить себе новую машину, месяц мучил меня расспросами: что лучше – Toyota Avensis или Nissan Primera»? Или Honda Accord? Это говорило о том, что он видел во мне если не эксперта, то уж как минимум человека хорошо разбирающего в машинах.
 Что, впрочем, было недалеко от истины.
 Кроме того, под руководством Куликова я все же научился неплохо управляться с фотоаппаратом и даже как-то раз подменял его на одной выставке. Сам он в это время лежал в разобранном состоянии дома. Накануне он взял «на грудь» почти литр коньяка и бутылок восемь пива.
 Короче, я был настолько уверен в своих силах, что даже пообещал себе срочно пересмотреть свои взгляды на жизнь. Тащить в светлое будущее груз весьма сомнительных привычек было, по меньшей мере, глупо. Еще более жесткую позицию я занял по отношению к своим знакомым. Все они были людьми слабохарактерными и слишком часто становились жертвой своих необузданных страстей. И если у подавляющего большинства страсть была одна – «пять капель», то, к примеру, Куликов, помимо «пяти капель», в нетрезвом виде любил заняться выяснением отношений. Что частенько приводило к банальному мордобою. Понятно, что в моем светлом, автомобильном будущем таким типам было не место.
 В общем, оставалось сделать всего один шаг, одно, небольшое движение вперед, просто протянуть руку и поймать, наконец, свою синюю птицу удачи! Но…
 Как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают…
 Однако обо всем по порядку.
 Леха Сотников, обозреватель отдела туризма и отдыха, появился в баре уже достаточно пьяный. Нет, его состояние было пока далеко от критического, но что такое вскоре наступит я не сомневался.
 Пить он начал с самого утра, едва выйдя из отделения ГАИ, где ему наконец-то вернули права, отнятые полгода назад за езду в нетрезвом виде, да еще и на чужой машине. От более серьезных проблем его спасло наличие журналистского удостоверения. Милиция вообще не любит связываться с прессой, поэтому вместо положенных по такому случаю наручников, «обезьянника» и отбитых почек, Леха отделался всего лишь лишением прав.
 Разумеется, получив права обратно, Леха посчитал, что такое событие надо отметить и прямиком направился в какое-то кафе. В принципе, в кафе он мог и не идти. Леха был человеком простым и отметить это дело прямо на улице было для него парой пустяков. Но он посчитал, что случай слишком торжественный и пить где-то в подворотне, да еще и в одиночку, было попросту несолидно. В кафе он застрял на три часа и от полного распада его спас звонок редактора, отправившего его на какую-то конференция туроператоров. Целых полтора часа, пока шла официальная часть, Леха просидел, что называется, без капли во рту, матеря на чем свет стоит и туроператоров и редактора и туристов и весь окружающий его мир. Себя он так же ругал за несообразительность: обычно, если его отрывали от важных дел, а сидение в кафе как раз подпадало под это определение, он прикидывался больным. После чего его надолго оставляли в покое.
 Последовавший вслед за официальной частью банкет вывел Леху из себя окончательно, так как ничего кроме вина и шампанского там не было. Вино Леха мог пить в неограниченном количестве и без малейших для себя последствий, а шампанское он и вовсе считал некоей разновидностью кока-колы. Сломить его могучий, стодвадцатикилограммовый организм могли только полтора-два литра водки или пятнадцати-двадцать бутылок пива. Оптимальной же для него дозой, установленной путем многочисленных экспериментов, была литровая бутылка водки и дюжина пива отправленная «вдогон». Но не более. Всего навсего одна, лишняя бутылка пива неизменно приводила к тому, что Леха моментально выпадал из человеческого образа и становился непредсказуемым.
 Выйдя с конференции, Леха позвонил мне и, узнав, что я сижу в баре со своим бывшим одноклассником Стасом, сказал чтобы мы никуда не уходили, что он сейчас возьмет водки и приедет к нам. Ломкий, как первый лед и чересчур возбужденный Лехин голос мне сразу же не понравился, но я, сам уже будучи в сильно приподнятом настроении, понадеялся что все, авось, обойдется. Хотя заранее знал, что чудес на свете, а особенно если речь шла о Сотникове, не бывает.
 Ни о чем этом, ни Стас, ни приехавшая чуть позже его девушка Оля, разумеется, не подозревали. До момента появления Лехи они совершенно искренне считали, что журналисты в массе своей являются порядочными, тихими и спокойными люди. Какими и положено быть всем без исключения творческим личностям. К тому же Стас познакомился с Лехой в тот недолгий период его жизни, когда тот целый месяц был «в завязке» и ничего кроме зеленого чая не пил. Тихий, молчаливый и добродушный увалень, бодро строчащий на редакционном ноутбуке какую-то статью и попивающий зеленый чай произвел тогда на Стаса очень хорошее впечатление. Он, со свойственной ему простотой, решил, что Леха настоящий интеллектуал и вообще очень необычный и интересный человек. Он даже проникся к нему симпатией и стал испытывать нечто вроде уважения. Мои редкие рассказы о Лехе, в которых тот в больших количествах попивал отнюдь не зеленый чаек, Стас воспринимал с недоверием и скепсисом. Он просто поверить не мог, что все рассказанное мной могло быть правдой.
 Тому были свои причины.
 Стас, всю жизнь проживший в тепличных условиях, с детства объездивший с родителями-дипломатами едва ли не весь мир и получивший образование в Англии, похоже, так до конца и не понял, что Россия, куда он семь лет назад вернулся, несмотря на пышно расцветший капитализм, все же остается совсем другой страной. Мало что имеющей общего с теми странами, где он провел большую часть своей жизни и которые принято называть цивилизованными. Этому заблуждению способствовало еще и то обстоятельство, что Стас ни дня не работал ни в одной российской компании, а сразу же после Англии устроился в представительство какой-то компьютерной американской фирмы. То есть, несмотря на перемену стран, люди его окружали те же самые, что и раньше. Англоговорящие, преуспевающие, заряженные на успех и до тошноты рациональные. Стас и сам был такой же.
 Не могу сказать, что это было так уж плохо. Сам Стас от этого точно не страдал, так как к своим тридцати годам имел хорошую квартиру, две машины, загородный дом, счет в западном банке и очень реальную перспективу вскоре окончательно распрощаться с родиной. У своего руководства он был на очень хорошем счету, его ценили, уважали, и дело даже дошло до того, что его шеф лично звонил ему из Америки, чтобы поздравить с днем рождения.
 Стас был настолько прозападным человеком, что общаться с ним временами было очень утомительно. Он постоянно держал себя в рамках, говорил мало, тщательно подбирал слова и боялся сказать что-нибудь лишнее. Он был самим воплощением политкорректности. Я ни разу не слышал от него ни одного матерного слова, или просто какого нибудь ругательства. Он словно боялся, что за это на него могут подать в суд. К тому же он очень тщательно скрывал свою личную жизнь, а из всего своего богатого, переполненного впечатлениями от множества стран прошлого, он почему-то неизменно вспоминал одну-единственную, заезженную до дыр и набившую оскомину историю о том, как у берегов Кубы на него напала акула. Эту историю я слышал раз двести, причем каждый раз в новой интерпретации. Под конец я уже начал жалеть, что встреча с акулой имела для Стаса столь счастливый финал. Будь эта тварь чуть порасторопнее, я навсегда был бы избавлен от прослушивания бесконечных вариаций на тему «Стас - доска для серфа – акула» и демонстрации четырех белесых шрамов на икре.
 Впрочем, это было еще не самое страшное.
Гораздо хуже было то, что Стас, всем нам, с какой-то пугающе угрюмой настойчивостью пытался объяснить всю прелесть американского образа жизни. Со всеми его диетами, покупкой обезжиренных продуктов, ежедневным подсчетом калорий, обязательным посещением психоаналитика и ура-патриотическими фильмами.
 Помню, как-то раз мы пошли с ним в кино. На экране двое порожденных политкорректностью кретинов-полицейских, белый и черный, боролись в Майами с русской мафией. Какого черта русская мафия делала в Майами, где и без нее своих бандитов хватает, я так и не понял. Зато Стас, вооружившись огромным ведром вонючего попкорна, весь фильм, словно парнокопытное животное, неутомимо жевал и радостно ржал. Из кино он вышел весь какой-то просветленный. Словно только что побывал на исповеди.
 Мне же, цедившему на протяжении всего сеанса одну единственную банку теплого пива было грустно и жаль потраченного времени.
 Однако Стас все же не был таким уж безнадежным продуктом звездно-полосатой индустрии. Иногда он позволял себе сделать небольшой шажок в сторону. Но не более.
 И только шажок.
 Например, когда Стас говорил, что вчера он «гульнул», это означало, что он часов до одиннадцати просидел в каком нибудь баре с коллегами по работе, где выпил аж целую кружку пива. Еще это могло означать, что из бара он привел к себе девушку, которую неизменно, через пару часов, обязательно отправлял домой на такси. Остаться на ночь девушка у него не могла, так как этим она поломала бы весь его завтрашний распорядок дня. Утром он не смог бы выйти на обязательную пробежку в парк, а если это происходило вечером в пятницу, то у него обломилось бы ежесубботнее посещение сауны. Что, в свою очередь, могло бы повлиять на его неизменный вечерний поход в кино с родителями.
 Кроме того, Стас совершенно не пил. Вернее, кроме одной кружки пива за весь вечер, он себе больше ничего не позволял.
 Любой алкоголь, превосходящий по крепости пиво, он никогда в жизни даже не пробовал и искренне не понимал, как подобную гадость пьют другие. Водку, коньяк, текилу, виски и даже безобидное сакэ он классифицировал как «пойло», отупляющее и разлагающее и так уже опустившихся, несчастных соотечественников. Даже когда «опустившиеся и несчастные» соотечественники за соседним столиком заказывали, например, бутылку коллекционного Remy Martin ценою в триста-четыреста евро, Стас все равно смотрел на них с плохо скрытым состраданием. Словно эти люди пили не дорогой французский коньяк, а, к примеру, стеклоочиститель или тормозную жидкость.
 Проблема Стаса была в том, что он родился в другой стране. Ему гораздо больше подошла бы деловая и целеустремленная Америка, чем загадочная и непонятная Россия, гражданином которой он являлся исключительно по недоразумению. Англия так же вызывала у него очень теплые чувства, но из-за высоких, по его мнению, налогов он все же предпочел бы дальнейшую свою карьеру продолжить именно в Америке. О чем он без устали всем рассказывал.
 На девушек эти рассказы производили неизгладимое впечатление, точно так же как и история с акулой и многочисленные кредитки Стаса, которыми он предпочитал расплачиваться даже в таких местах, где кредитки были так же уместны, как, например, национальная валюта Атлантиды. Помню, однажды мы ехали с ним в такси и он, достав кредитку, пытался расплатиться с водителем. После чего долго не мог понять, что именно водителя не устраивает и чем тот так недоволен…


 В бар Леха притащил бутылку водки, которую сразу же бухнул на стол, чем очень напугал Стаса и очень заинтриговал Олю. В ее глазах появилось некое настороженное любопытство, словно она только что увидела нечто необычное и непонятное, что-то такое, что и притягивало и пугало одновременно.
 Подошедший официант попросил Леху убрать водку, но тот, даже не глядя на него, сунул ему под нос болтающийся у него на шее бэйдж:
 – Пресса!
Официант растерялся и ретировался.
 – Куда пошел, родной? – на этот раз Леха соизволил на него посмотреть. – Или у вас тут самообслуживание?!
Официант вернулся и положил перед Лехой меню.
 – Знаешь чего, давай-ка нам картошечки, селедки с луком, черный хлеб с маслом и три рюмки! И побыстрее! – Леха радостно потер руки. – Ну, по какому поводу гуляем?
 – Меня завтра в «Авто…» ждут, – сказал я.
 – Чего хотят?
 – Собеседование.
 – Правда!? Смотри-ка, достал ты их все-таки! – Леха проворно скрутил пробку и раздраженно обернулся, высматривая официанта. – Да где этот конь ходит?! Хоть бы рюмки принес, козлина…
 – Я не буду, – Стас улыбнулся одними губами. Лицо его при этом продолжало оставаться испуганным. – Я за рулем.
 – Как скажешь, – Леха вопросительно посмотрел на Олю. – Вы, сударыня, тоже за рулем?
 – Я водку не пью, – Оля бросила быстрый взгляд на Стаса и мне показалось, что не будь его, она не ответила бы так категорично. В ее глазах теперь отчетливо читался неподдельный интерес. Шумный, раскованный и колоритный Сотников был прямой противоположностью тихого, пресного и стерильного Стаса, который со всеми своими кредитками, безупречным английским и неизменной историей про акулу, по-видимому, не вызывал у Оли и десятой части того интереса, что вызвал Леха.
 – Как работа? – спросил Стас.
 – Да ну её на ***… – Леха осекся и испуганно посмотрел на Олю. – Сударыня, прошу прощения… Сорвалось…
Стас нервно заерзал на стуле. Придуманный им самим образ добродушного увальня-интеллектуала рассыпался на глазах. Он демонстративно посмотрел сначала на часы, а затем на Олю.
 – А вы чего? – Леха разлил водку в принесенные официантом рюмки. – Пить вообще ничего не будете? Ну, не водку, а чего-нибудь другое? Вино, например?
 – Я за рулем, – опять повторил Стас.
 – А я бы вина выпила, – неожиданно сказала Оля.
 – Вина? – переспросил Стас таким тоном, словно Оля изъявила желание попробовать кокаин.
 – Вина, – повторила она, и в ее голосе я услышал чуть заметное раздражение.
Леха полистал меню и протянул его Оле.
 – Пожалуйста, вот это, – она ткнула пальцем в меню.
 – Бутылку чилийского, – официант быстро записал заказ в блокнотик.
 – Бутылку? – опять переспросил Стас. Лицо его выражало полнейшую растерянность. Вслед за обратившимся в труху светлым образом «увальня-интеллектуала» Лехи, на его глазах что-то непонятное стало происходить и с не менее светлым образом любимой девушки. Это его сильно озадачило.
Оля же на него даже не посмотрела, а только стала нервно покусывать губы.
 – Ладно, – Леха дождался пока официант принесет Оле вино и поднял рюмку. – Давайте, за встречу! Рад вас всех видеть!
Стас кисло улыбнулся и за неимением ничего другого чокнулся с нами бокалом с минералкой.
 – Э-эх! Хорошо пошла! – Леха опрокинул рюмку, с шумом вдохнул воздух и, закрыв глаза, долго и с наслаждением нюхал кусок черного хлеба.
Оля улыбнулась, Стас же продолжал нервно ерзать на стуле. Было видно, что происходящее ему сильно не нравится, но, будучи человеком политкорректным, он предпочел сделать вид, что ничего страшного не происходит. И не придумал ничего лучшего, как завязать с Лехой какую-то непринужденную, как ему показалось, беседу.
 Это была его первая ошибка.
 Минут десять они обсуждали разную ерунду.
 Эту же ерунду мы с ним обсуждали и до прихода Сотникова, так что Оля сразу же стала откровенно скучать. Стас рассказал, как у него украли из машины магнитолу. Как он с балкона наблюдал за двумя подростками, которые, выдернув магнитолу, не спеша пошли в находящийся во дворе Стаса ломбард.
 – А чего ты не спустился и в рыло им не настучал? – удивился Леха.
 – Я вызвал милицию.
 – И что?
 – Ничего, – Стас пожал плечами. – Они приехали через полчаса, составили какой-то протокол и уехали.
 – М-да, совсем гопота оборзела, – Леха разлил водку. – Я на твоем месте взял бы монтировку и по черепу уродам надавал бы! Чтобы знали, суки, как машины вскрывать. Я бы, бля, за такие дела, руки поотрывал бы на хрен!
Подобные происшествия всегда вызывали у Лехи живейший интерес. Все случившееся он почему-то воспринимал очень близко к сердцу, поэтому в выражениях не стеснялся. Однако Олю, в отличие от Стаса, вздрагивающего при каждом крепком словце, этот могучий поток негодования нисколько не смутил. Она смотрела на Леху все с большим интересом.
 – А ты прикинь, – продолжал Сотников. – У меня одного знакомого вообще из машины выкинули. На перекрестке.
 – Как это? – не понял Стас. В том мире, где он продолжал пребывать, подобные происшествия были просто немыслимы.
 – А очень просто, – Леха поднял рюмку. – Этот конь себе бэху икс-пятую купил, ну, его, само собой, пропасли и пока он на перекрестке стоял и еблом торговал, какие-то два отмора ему фэйс кастетом раскрошили и выкинули их тачки на хрен, как мешок с дерьмом.
Из всего сказанного Лехой, Стас понял, в лучшем случае половину, но, тем не менее, удивленно закачал головой.
 – Ну и дела. А с машиной чего?
 – Тачку мусора до сих пор ищут. *** найдут! – Леха покосился на Олю и настороженно замолчал. Она теперь совершенно открыто бросала на Сотникова многозначительные взгляды и, едва он начинал что-то говорить, сразу же расплывалась в пьяной, довольной улыбке. Мы с Лехой переглянулись. Чем заканчиваются подобные взгляды, нам было хорошо известно. Однако Стас пока еще ничего не заподозрил и продолжал высказывать свои впечатления по поводу услышанного.
 – Ну, чего, еще пятьсот возьмем? – спросил меня Леха и опять покосился на Олю.
 – Давай, – мне было интересно, чем закончится сегодняшний вечер. Учитывая Лехино состояние, я был уверен, что концовка будет необычной и запоминающейся. Сотникову всегда блестяще удавались именно финалы.
 Подозвав официанта, Леха заказал еще водки и строго поинтресовался, на сколько тот нас уже обсчитал. Официант покраснел и пролепетал что-то невразумительное.
 – Чаевых не получишь! – рыкнул Леха и официант исчез.
 Стас чуть ли не умоляюще посмотрел на Олю, но она его давно уже не замечала. Словно его и не было за столом.
 Дальше разговор совершенно неожиданно перекинулся на Оззи Осборна.
 Стас как бы невзначай упомянул, что в позапрошлом году был на его концерте.
 Это была его вторая ошибка.
 Леха терпеть не мог Оззи Осборна, так же как и всю его семью и все что с ним было связано. К несчастному старине Оззи он относился чуть ли не как к личному врагу.
 – Ты чего, реально ходил на этого козла?! – Лехино лицо презрительно скривилось.
 – Ну да… – растерялся Стас.
 – Да он же овощ, мать его! Как он вообще выступает?! – Леха начал размахивать руками, что говорило о том, что наступает критическая фаза. Стас посмотрел на Леху с плохо скрытым испугом. Он, может быть, даже решил, что тот спятил. Насколько я помнил, Стас всегда восхищался Оззи Осборном, Стингом и Aerosmith. А тут его кумира внезапно, без всяких видимых причин, облили помоями.
 – А… чем он так тебе не нравится?
 – Да всем! – Леха решительно разлил водку. – Терпеть не могу всякую шнягу бездарную, которая из грязи в князи вылезла. Типа Мика Джаггера, Эминема и «Ногу свело»! Полный отстой!
 – Но при чем здесь Оззи? – недоумевал Стас. – Человек всего добился сам, self made man…
 – Self fuck man! – Леха радостно всхрапнул. – Ты «Семейку Осборнов» видел?
 – Видел.
 – Ну и чего?
 – Да ничего, – осторожно ответил Стас.
 – Ты заметил, какие у него родственнички скоты?
 – Почему скоты? – Стас бросил на меня затравленный взгляд. Оля же, наоборот, чуть ли не с восхищением смотрела на Сотникова. Стас, наконец, это заметил.
 – Я так и не понял, за каким хреном они себя в таком ****ском виде выставили? – Леха закурил и шумно, словно паровоз, выпустил дым. – Ну, бабла срубили, это понятно. Но у них бабла и до этого немеряно было. Так на хрена ниже плинтуса нырять?!
 – Я… не совсем понимаю, – Стас растерянно пожал плечами. – Ничего особенного я там не увидел. Обычное шоу.
 – Шоу? – переспросил Леха. – Ни хрена себе шоу! Ходит по дому какой-то трясущийся крендель, матерится на всех, собак целый табун развели, жена, двинутая на всю голову, дети, конкретные дауны. Хорошее шоу! Если в Америке такие шоу популярны, то тогда понятно почему америкосов во всём мире считают мудаками!
 – А, по-моему, для рок-старс такая семья – обычное явление, – Стас употребил достаточно редкое в наших широтах определение «рок-старс» чем вывел Леху из себя еще больше.
 – Сын алкаш и дочка свинья – обычное явление?!
 – Разве Джек алкаш? – удивился Стас.
 – А разве нет?! Да ты посмотри на него, он в семнадцать лет уже весь пропитой. В папу пошел. Скоро до герыча с коксом дорвется, потом пристрелит кого-нибудь, вот тогда точно, настоящее шоу будет!
 – Я тоже где-то слышал, что у Оззи в юности какие-то проблемы с алкоголем были, но сейчас, по-моему, у него все в порядке, – Стас озабоченно посмотрел на Олю. Полбутылки вина, которые она к тому времени уже выпила, по-видимому, сильно его тревожили.
 – Я не помню, кто у нас писал статью про Оззи… – Леха на секунду задумался.
 – Смольский, – подсказал я.
 – Точно, Смольский! Так вот, он когда материал собрал, то конкретно офигел. Оказывается, этот конь в юности по полгода мог бухать и ширяться. Ты представляешь себе – полгода бухать? ПОЛГОДА?!
 – Может это просто сплетни.
 – Да какие на хер сплетни?! Ты посмотри на него, он же, бля, реальный инвалид. Я не знаю, как он в турне еще ездит. Наверняка, колеса какие-нибудь жрет. И вот его семейка гребаная, своего папочку в таком виде всему миру показала! И еще себя, обезьян, до кучи. И собак своих вонючих с кошками. И во что они дом превратили.
 – За собаками прислуга убирает.
 – Вот именно, что прислуга. Потому что семейке некогда. Сынок бухает, папа жопу свою сам подтереть уже не может, дочка жрет постоянно, а мама на всей этой кунсткамере бабки делает…
Оля внезапно засмеялась.
 Стас удивленно посмотрел на нее и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Оля его перебила:
 – А ведь, правда.
 – Что, правда? – не понял Стас.
 – Да все правда, – Оля сделала большой глоток вина.
 – Тебе Оззи тоже не нравится?
 – Нет, – Оля покачала головой. – А почему он должен мне нравиться? Он же на самом деле урод. И семейка его уроды.
Стас окаменел. Наверное, такое же выражение лица было у командира броненосца «Потемкин», когда восставшие матросы выкинули за борт первых офицеров.
 Меня и раньше занимал вопрос, с какого количества алкоголя обычно начинался так красочно описанный Пушкиным русский бунт? Тот самый – бессмысленный и беспощадный.
 Теперь я знаю ответ – с полбутылки сухого чилийского вина.
Стас поняв, что ситуация начинает выходить из под контроля, попытался увезти Олю домой. Но, во-первых, у неё оставалось еще вино, во вторых, она не понимала, зачем нужно куда-то уходить и, в-третьих, ей явно не терпелось более плотно пообщаться с Сотниковым.
 – Ладно, рад был вас видеть! – Стас встал из-за стола. – Мы поехали.
 – Я никуда не поеду, – Оля опять сделала большой глоток. – Мне и здесь хорошо.
 – Пора уже, – беспомощно сказал Стас.
 – Что значит, пора? – Оля посмотрела на него с плохо скрытым презрением. – Ты что мне, папа что ли?
 – Да ладно вам, – миролюбиво произнес Леха. – Посидите еще.
 – Нет уж, мы поедем, – Стас резиново улыбнулся. – Давай, Оль, собирайся.
 – Я не хочу.
 – Оль, надо.
 – Кому надо?
 – Поехали.
 – Я не хочу! Ты понимаешь? Не хочу! – Оля налила себе вина. Стас раздраженно посмотрел на бутылку.
 – Стас, успокойся, – я тронул его за рукав. – У тебя дела? Куда ты спешишь?
 – Дела, – он даже не посмотрел в мою сторону. – Оля поехали.
 – Отстань!
И тут Стас сделал еще одну ошибку. Он зачем-то попытался отнять у Оли бутылку. Он, наверное, решил, что, отняв у нее бутылку, он сможет увезти ее домой. Оля же, наоборот, с бутылкой расставаться не собиралась и некоторое время они безуспешно пытались вырвать ее друг у друга. Кончилось это все тем, что остатки вина вылились Оле на платье, после чего в лицо Стасу полетели Лехины сигареты.
 – Ты охренел?! – Оля вскочила из-за стола, с перекошенным лицом разглядывая, как по ее платью расползается огромное бордовое пятно.
 – Поехали домой! – тонким, срывающимся голосом выкрикнул Стас.
 – Да пошел ты, мудак! – Оля ненавидящим взглядом посмотрела на него. – Вали отсюда, разъебай!
 – Да успокойтесь вы! – Леха попытался встать между ними, но Стас кинулся к Оле и попробовал увести ее силой.
 – Отвали, урод! – она вырвалась и спряталась за Сотниковым.
За соседними столиками люди с интересом наблюдали за происходящим. Кто-то тихонько посмеивался, кто-то наоборот, напрягся.
 – Стас, кончай! – я попытался так же сыграть роль миротворца.
Откуда-то из глубины зала прибежал охранник.
 – Что происходит, молодые люди?
 – Уберите этого придурка! – Оля ткнула пальцем в Стаса.
 – Молодой человек! – охранник взял Стаса под локоть, но тот внезапно вырвался и накинулся на стоящего перед ним Леху. Это была его последняя ошибка. Любые попытки физического воздействия неизменно приводили Леху в ярость.
 – Отойди! – апоплексически побагровев крикнул Стас и толкнул Леху в грудь.
 – Что?! – Сотников нехорошо побледнел и решительно двинулся на Стаса. – Ты чего тут ручонками машешь, чмо?!
Дальнейшая сцена напомнила мне знаменитый эпизод из «Юрассик Парка», когда тираннозавр преследовал джип с учеными. Увидев прямо перед собой бледное, перекошенное Лехино лицо и налитые кровью и алкоголем глаза, Стас что-то затравленно пискнул и бросился на улицу. Разъяренный Сотников, недолго думая, погнался за ним. Чуть в отдалении затрусил и растерянный охранник, явно не зная как себя вести в такой непростой ситуации.
 – Мудак! – сжав кулачки крикнула вслед Стасу Оля.
Конечно, стодвадцатикилограммовый Леха не мог развить такую скорость как Стас, но попыток догнать его он не оставлял даже после того, как Стас прыгнул в свой «ниссан» и с громким визгом шин вылетел со стоянки. Издавая страшные, рыкающие звуки Сотников пробежал еще метров сорок и только поняв, что за «ниссаном» ему явно не угнаться, остановился. Затем, громко матерясь на всю улицу, вернулся в бар.
 – Во, народ пошёл! – возмущенно обратился он к стоящему в дверях охраннику.
 – Э-э… – открыл было рот охранник, но увидев прямо перед своим носом Лехин бэйдж с надписью «Пресса», нерешительно посторонился.
 – Ну и друзья у тебя! – зло бросил мне Леха, усаживаясь обратно за стол. – Сразу видно, что человек не пьет. Трезвенник, гребаный, мать его!
Побормотав еще с полминуты, Леха успокоился.
 – Чего делать будем? – он вытер рукавом мокрый лоб и разлил остатки водки.
 – Звони Колесникову, – я указал глазами на огромное пятно вина, растекшееся на Олином платье. – Пусть подъедет, заберет нас.
Колесников был нашим редакционным водителем. До того, как он сел за руль редакционной «девятки», он успел отслужить в десанте, повоевать в Приднестровье, а затем два раза сходить контрактником на обе чеченские войны. Оттуда он вернулся замкнутым, флегматичным и уже ни на что в этой жизни не обращающим внимание. Пройдя три войны, Колесников полностью ушел в себя. Временами казалось, что ничто в этом мире его уже не сможет удивить.
 Кроме того, он отличался редкой безотказностью. Ему можно было позвонить в два часа ночи из какого-нибудь бара и попросить отвезти, например, в Шереметьево. Как правило, максимум через час, «девятка» Колесникова уже стояла у бара, а сам он, не сказав ни слова, готов был ехать хоть в Шереметьево, хоть к черту на куличики.
 Так получилось и на этот раз. Через полчаса после Лехиного звонка, Колесников уже въезжал на стоянку перед баром.
 – Счет, пожалуйста, – Леха подозвал официанта. – Может, еще чего нибудь возьмем?
 – Оль, ты чего будешь? – спросил я.
 – Я бы вина еще выпила, – радостно блестя глазами, сказала Оля и бросила на Леху совсем уж откровенный взгляд.
 – Нам еще бутылку вина, – Леха этот взгляд заметил и страшно засуетился. – И поскорее! И пару пива еще. Бутылочного.
Едва усевшись в машину, они решительно приступили к делу. Леха даже не поздоровался с Колесниковым, а сразу же, рывком втянул Олю на заднее сидение. «Девятка» не успела проехать и метра, как сзади уже вовсю раздавалось характерное, сочное чавканье.
 Колесников равнодушно посмотрел в зеркало заднего вида.
 – Куда едем?
Чавканье прекратилось.
 – Куда? – переспросил краснолицый Леха. – А ты сам куда сейчас?
 – К брату на базу, – Колесников не спеша достал сигарету и закурил.
 – А что там, на базе? – поинтересовался я.
 – Да у них состав с вином пришел из Молдавии. Я вон, пару канистр захватил.
 – Состав с вином? Давай, к брату! – решительно скомандовал Леха, после чего чавканье возобновилось с новой силой.
 Вскоре Оля стала неприлично постанывать и что-то громко шептать Лехе на ухо. Он что-то задавленно отвечал ей и все норовил стянуть с нее платье. Она смеялась, била его по рукам и периодически прикладывалась к бутылке вина. Леха же, пользуясь этими секундными перерывами, выхватывал у меня пиво. Колесников флегматично вел машину и совершенно не обращал на Леху с Олей никакого внимания. Я уверен, точно такая же реакция была бы у него, даже если бы на заднем сиденье его «девятки» шли съемки «Калигулы» или выступал столь нелюбимый Сотниковым Оззи Осборн.
 Брат Колесникова занимался охраной станции «Бирюлево-Товарное». Более того, он был начальником смены и считался весьма значимой фигурой. Поэтому нас сразу же провели в какую-то подсобку, где за большим офисным столом сидели пять человек в камуфляже. На столе стояли канистры с вином и коньяком, на расстеленной газете лежала крупно нарезанная докторская колбаса, хлеб, яблоки и виноград.
 Кто были эти люди, я так и не запомнил. Запомнил только, что Леха, усадивший Олю к себе на колени сразу же стал пользоваться у них повышенным интересом. Стодвадцатикилограммовый журналист и девушка в залитом вином платье смотрелись весьма колоритно.
 Брат Колесникова, хмурый, коротко остриженный мужик с недобрым, колючим взглядом мог быть и боевым офицером и опасным рецидивистом. Он пил коньяк стаканами, оставаясь при этом абсолютно трезвым и изредка бросал короткие, рубленые фразы. После каждой фразы, кто-то из присутствующих обычно поспешно вставал и выходил. Чтобы вернуться через пять минут с очередной канистрой, батоном хлеба, фруктами и колбасой. Помню, я пытался о чем-то расспрашивать Колесникова насчет его брата. Кажется, я хотел взять у него интервью. Когда Колесников передал мою просьбу, брат удивленно посмотрел на меня, покачал головой и налил себе коньяка.
 – Там. В холодильнике, – он резко мотнул головой. – Пиво есть. Если хочешь. Импортное.
 – Импортное? – переспросил я, не понимая, какое отношение пиво имеет к предложению взять интервью.
 – Импортное, – коротко остриженная голова опять резко дернулась. – Какое. Там пиво?
 – «Хольстена» ящик сперли, – сказал кто-то и камуфлированные мужики дружно засмеялись.
 – Почему. Ящик? – брат Колесникова посмотрел на всех немигающим змеиным взглядом и все тут же, словно по команде, замолчали.
 – Алексеич, ты же сам сказал, чтобы мы сегодня сильно не борзели, – виновато ответил сидящий напротив меня мужик с седой головой. – Вот мы и того…
 – Там. Только ящик, – брат Колесникова посмотрел на меня в упор. – «Хольстена».
 – Я понял.
 – Если не хватит. Ребята еще подтянут.
 – Спасибо. Надеюсь, хватит.
 – Ты за всех то не говори! – оживился Леха. – Где пиво? В холодильнике?
Брат Колесникова опять дернул головой, седой дядя поспешно вскочил из-за стола и спустя секунду принес шесть бутылок холодного «Хольстена».
 Через полчаса именно с этим дядей Леха боролся на руках.
 – Нет, Валера, этот номер не прокатит! – так и не снимая Олю с колен, радостно ржал Сотников. Проиграв Лехе вчистую, дядя обиделся и закурил.
 Дальнейший ход событий напоминал просмотр документального фильма с постоянно рвущейся пленкой.
 Я помню, как Оля пошла в туалет и упала. Помню, как Колесников укладывал в машину канистры с вином, а четверо мужиков просили подкинуть их до дома.
 – С ментами будете сами разбираться, – ковыряя спичкой в зубах, флегматично бубнил Колесников. – У меня и так уже трое.
 Как я сам оказался в машине я не помню.
 Очнулся я от непомерной тяжести. К моему удивлению, на коленях у меня сидел тот самый седой мужик.
 За окнами было уже темно. Со всех сторон доносился какой-то гогот. На переднем сидении друг на друге сидели два мужика. Рядом со мной гибралтарской скалой возвышался Леха. Оля, по-прежнему, сидела, вернее, почти лежала у него на коленях. Ее голова постоянно упиралась мне в щеку. От ее волос приятно и волнующе пахло дорогим шампунем и, в конце концов, я не выдержал и погладил ее по спине. Оля тут же с готовностью повернулась ко мне и попыталась поцеловать. Мы как-то неловко, мокро столкнулись лицами. Сидящий у меня на коленях дядя радостно заржал.
 – Леха, бабу свою проспишь!
 – Это не моя баба, – Леха оживленно с кем-то спорил и на Олю не обращал никакого внимания. Оказалось, что рядом с ним сидит еще один мужик. Как он смог поместиться в тесное, даже для кошки пространство, осталось для меня загадкой. Более того, он чувствовал там себя очень даже неплохо, так как горячо спорил с Лехой и яростно гремел бутылками. Седой дядя, перегнувшись к ним, так же что-то возбужденно орал и каждую секунду совал мне бутылку пива.
 – Извини Санек! – дышал он мне в лицо перегаром. – Потерпи еще с полчаса!
Невозмутимый Колесников на приличной скорости вел «девятку» которая периодически царапала глушителем об асфальт. Привыкший ездить на БМП и бэтээрах он совершенно не обращал внимания на страшную тесноту. Как-то раз он рассказывал, что во время первой чеченской войны они два дня возили на бэтээре тело погибшего командира полка и еще четырех погибших солдат, прикрученных проволокой к поручням. Кроме того, «на броне» спокойно размещалось еще человек десять. Так что семь, набившихся в «девятку» человек, не были для Колесникова чем-то экстраординарным.
 – Валер, может ко мне пересядешь!? – гоготал Леха. – Сашка там тебя не лапает?
 – Он занят, – Валера почти лег на Колесникова, так как Оля все не оставляла попыток поцеловаться и тоже почти легла на меня. Моя рука как бы сама собой оказалась зажатой у нее между ног. Помню, я пытался ей что-то объяснить. Дескать, все происходящее является чистым недоразумением и не надо обо мне думать так плохо… Она меня не слушала и тоже пыталась что-то объяснить.
 Потом машина остановилась.
 – Приехали, – сообщил Колесников.
Я уверен, что из горящего танка с заклинившими люками вылезти было бы проще, чем из «девятки». Седой дядя просто выпал на асфальт.
 Минут десять заняла сцена прощания. Мужики все никак не могли расстаться с Лехой, долго обнимались с ним, целовались, похлопывали по спине и договаривались о новой встрече. Оля тем временем пыталась затащить меня в подъезд.
 – Ну, давай же, солнце! – горячо шептала она в ухо. – Пошли!
 – Куда?
 – Ну, туда!
 – Да это не Лехин подъезд.
 – Да какая разница?!
Наконец орущая, гремящая разухабистой музыкой и радостно воющая «девятка» растворилась в ночи. Потом, что-то опять сильно разозлило Леху и его массивная туша сорвалась с места.
 – Я те падла, бля, ноги из жопы вырву! – за кем на этот раз погнался Сотников я не понял, помню только, как потом я ощутил теплые, отдающие вином Олины губы и ее горячее, вздрагивающее от каждого прикосновения тело.
 Дело происходило в Лехиной ванной. Тесной и скользкой. Оля громко стонала, называла меня разными именами, царапала спину и пару раз пыталась кричать. Я грубо зажимал ей рот. Пьяный секс – это нечто особенное. К любви это имеет весьма отдаленное отношение. Скорее это напоминает уличную драку. Сражение, где нет победителей. Оборвав занавеску и налив на пол огромную лужу воды, мы наконец-то отлепились друг от друга. Загорелая, красивая Оля устало сидела на краю ванной и задумчиво смотрела на меня.
 – Что-то не так? – я нашел в кармане пиджака сигареты и закурил.
 – Слушай, почему ты раньше меня не замечал?
 – У тебя же Стас был.
 – Ну и что? – Оля пожала смуглыми плечами и откинула на спину мокрую, цвета перезрелой пшеницы, гриву волос.
 – Ну… не знаю… неудобно как-то было.
 – Это ты зря! – убежденно сказала она и спустя секунду ее волосы густой, тяжелой волной упали мне на живот.
 – Оль… подожди… не так быстро, – вяло запротестовал я.
 – Не мешай! – огрызнулась она.
 – Эй! Я, конечно, все понимаю! – донесся из-за двери раздраженный голос Сотникова. – Можно поскорее! Чего ты так долго?! Казанова гребаный!
Последнее что я запомнил в тот день, так это широкую Лехину кровать. Мягкая подушка, куда я упал лицом, одеяло и близкий, спасительный сон. Однако, спустя минуту, рядом со мной бухнулись еще два тела, и началась какая-то совершенно безумная, наполненная криками и звериным рычанием возня. Люди, сошедшиеся в смертельной рукопашной, и то вели себя, на мой взгляд, приличнее. Правда, мне было уже все равно. Проваливаясь в яркий, словно расцвеченный салютом небо, сон, я отстранено слышал как истерично, озверело и многоголосо стонет и подвывает сошедшая с ума человеческая плоть. При каждом новом вскрике и всхрипе перед моими глазами вспыхивали оранжевые, ярко-красные и изумрудные огни, по темному небу, словно стая разбуженных птиц заполошно носились хвостатые кометы, взлетая ввысь, лопаясь и распадаясь на миллиарды крошечных звезд. Потом все звуки стихли, кометы разлетелись и только тусклые, одинокие огоньки некоторое время еще вспыхивали где-то далеко-далеко…

 

 – Ты про собеседование не забыл?
Мерзкий, противный и ненавистный мне голос Сотникова вырвал меня из сладкого, солнечного сна. Над изумрудными полями порхали красивые бабочки, пели птицы, ярко светило солнце и где-то рядом жизнерадостно журчал ручей…
 – Что? – я открыл один глаз.
 – У тебя собеседование через два часа, – Леха сидел на краю кровати с бутылкой пива в руке.
 – Собеседование? – переспросил я.
 – Ну да, – Леха удивленно затряс головой. – Сам же просил напомнить.
Открыв второй глаз, я увидел мятое Олино лицо.
 – Привет, – сказала она.
 – Привет, – я с трудом встал. Ноги предательски подламывались, руки мелко и противно дрожали, тело напоминало выброшенный на берег обломок кораблекрушения.
 – Пиво в холодильнике, – Леха так же встал и почесал живот. – Кстати, ты в чем поедешь?
 – То есть? – не понял я.
 – Ты рубашку свою видел?
 – Нет. А что с ней?
 – Да как тебе сказать, – Леха сходил в ванную и принес мятую, серую тряпку. Такими тряпками обычно моют лестничные пролеты. Только моя тряпка была еще хуже, на ней кровавыми шрамами алели следы Олиной помады.
 В коридоре я нашел свой пиджак и брюки. Пиджак выглядел более менее сносно, но брюки накануне явно жевало целое стадо коров.
 Светлое автомобильное будущее рушилось на глазах.
 – Брюки, в принципе, погладить можно, – неуверенно сказал Леха.
 – У тебя рубашка чистая есть? – спросил я, понимая, что это вряд ли спасет ситуацию.
 – Ты бы пива выпил, – посоветовал Леха, озабоченно поглядывая на меня. – А то рожа у тебя, прямо скажем… не фонтан.
 – Ты себя то видел? Так есть рубашка или нет?
 – Есть, конечно, – Леха залез в шкаф и спустя секунду вытащил оттуда сразу две белых рубашки.
Я одел одну из них и сразу же почувствовал себя пациентом дурдома. Рукава свисали ниже колен и при желании их можно было завязать за спиной.
 – М-да, – Леха опять почесал живот. – Великовата чуток.
 – А поменьше нет? – спросил я. Про собеседование, похоже, можно было забыть.
 – Да откуда у меня поменьше?
 – Ну… детские, какие нибудь, может остались?
 – Детские? – Леха сделал большой глоток пива и задумался. Взъерошенный, краснолицый, в огромных, фисташкового цвета, семейных трусах он выглядел словно персонаж какого-то сюрреалистического циркового представления.
 – Я не знаю, – Сотников растерянно осмотрелся по сторонам. – Со школы у меня должна была рубашка остаться. Вот только где она?
Следующие минут десять мы обшаривали Лехину квартиру. Учитывая ее захламленность, занятие это оказалось не из легких. Периодически я думал, что потеряю сознание. Перед глазами плавали красные круги, голову стискивали невидимые тиски, а желудок отчаянно хотел выпрыгнуть наружу. В принципе, пара бутылок пива решила бы все эти проблемы, но у пива, при всех его плюсах, был один очень существенный минус - запах. Ничто, не пачка жвачки, не освежители рта, не лавровые листья не могли его убить. Особенно когда пиво «ложилось» на вчерашние «дрожжи». Появиться на собеседовании с таких амбре, было равносильно самоубийству. С таким же успехом можно было туда заявиться в майке с изображением Бивиса и Батхэда, оранжевых шортах и зеленым ирокезом на голове. Или вообще голым.
 Поэтому я решил крепиться до последнего. Тем более, что Леха отыскал, наконец, свою школьную рубашку. К немалому моему облегчению, она оказалась почти моего размера.
 Пока Оля, стараясь не смотреть в нашу сторону, спешно гладила мои брюки и Лехину рубашку, Сотников быстро пожарил яичницу.
 – Будешь? – спросил он.
Я помотал головой. При упоминании о яичнице мой желудок опять заметался словно буйнопомешанный.
 – У тебя минералки нет?
 – «Фанта» есть.
 – Давай.
 – Интересно, кто ее притащил? – Леха достал из холодильника полупустую пластиковую бутылку. – Водку, что ли, ею запивали?
Пара глотков холодной «фанты» привели меня в чувство. Желудок сразу же затих. Но я знал, что это ненадолго.
 Надев рубашку, брюки и пиджак я еще минут десять пытался подобрать нормальный галстук. Выбирать пришлось из галстуков Сотникова, так как свой я оставил дома. Леха любил галстуки кричащих расцветок, считая, что чем галстук ярче, тем это моднее.
 – Да чем тебе этот не нравиться? – возмущался он. – Ну и что, что красный?! Ты пойми – это круто! Реально круто!
 – А поспокойнее ничего нет?
 – Да ты, бля, на похороны что ли идешь?!
Наконец нацепив нейтральный темно-синий галстук, я встал перед зеркалом.
 – Ну что?
 – Ну... – Леха обошел меня со всех сторон. – Вроде, нормально. Рожа, правда, кривая, но в целом ничего.
 – Оль, как я? Только честно.
 – Хреново, – Оля устало сидела на стуле и курила. От вчерашней эффектной блондинки осталось лишь жалкое подобие. Всего один вечер превратил её в плохо выглядящего и почти больного человека. Мне ее стало жалко.
 – Совсем хреново?
 – Да как тебе сказать… Чтобы не обидеть…
 – Понял.
 – Да это еще ничего, – убежденно сказал Сотников. – Видела бы ты его раньше. На настоящего синяка бывал похож!
Оля отвернулась и мне показалось, что она сейчас разрыдается.
 Похожие чувства испытывал и я…


В приемной главного редактора «Авто…» сидели три человека. Строгая, с нервно поджатыми губами дама неопределенного возраста, молодой человек, постоянно, заговорщицким тоном болтающий по сотовому телефону, и я. С меня в три ручья лил пот. Лехина рубашка прилипла к спине, руки продолжали жить отдельной жизнью, молодой человек и дама периодически бросали на меня подозрительные взгляды. Но это было еще не самое страшное. Даже вновь взбесившийся желудок не вызывал у меня таких опасений как… я сам. Еще в метро, я почувствовал, что быстро и неотвратимо пьянею. В редакцию я вошел уже настолько пьяным, что едва смог объяснить вахтеру, куда и к кому я направляюсь. Кроме того, пытаясь найти свой паспорт, я к немалому своему изумлению обнаружил в кармане пиджака Олины трусы. Слава богу, этого не видел вахтер, отвлекшийся на телефонный звонок. Как будет проходить собеседование, было для меня большой загадкой, так как говорить я не мог. Вернее, мог, только сомневаюсь, что меня правильно бы поняли. Или поняли бы слишком правильно…
 Короче я сидел, обливался потом и был в совершенно диком отчаянии.
 Внезапно дверь редакторского кабинета распахнулась и на пороге появился молодцеватый, подтянутый и улыбчивый мужчина лет сорока пяти. Быстро оглядев всех нас, он улыбнулся еще шире.
 – Андрей, ты чего так рано? Подожди минут десять.
Молодой человек послушно кивнул.
 – Валентина Сергеевна, – редактор обратился к даме неопределенного возраста, которая так же расплылась в улыбке. – Мы же с вами на завтра договаривались.
 – Нет, на сегодня! – дама вскочила со стула. – Завтра я в Испанию улетаю.
 – Как на сегодня? – редактор бросил быстрый взгляд на висящий у него за спиной огромный календарь Lexus.
 – Вы сказали двадцатого, к двенадцати ноль-ноль.
 – Да? Ну, совсем я замотался! – он театрально приложил руку ко лбу. – Проходите. А вы… э-ээ… на собеседование? – он обратился ко мне.
Я кивнул головой.
 – Вас, простите, Алексей, кажется, зовут?
 – Александр, – прохрипел я. Главный редактор перестал улыбаться.
 – Точно, Александр. Вы подождете минут пять-десять?
Я опять кивнул.
Редактор и дама скрылись за дверью.
А еще через минуту я понял, что пора уходить. Организм внезапно поставил вопрос ребром. Это был практически ультиматум. Но я до последнего старался уцепиться за свое светлое автомобильное будущее. Даже, несмотря на то, в глазах периодически темнело и ничего кроме тревожных, оранжевых кругов я не видел. Кроме того, желудок окончательно вышел из под контроля.
 Мне была нужна эта работа. Я столько её ждал. И когда я её почти дождался, когда осталось всего ничего…
 Я громко икнул. И порадовался, что дело ограничилось только этим. Хотя все могло быть гораздо хуже. Парень с мобильным телефоном испуганно уставился на меня.
 – Э-э-умм, – я, хотел извиниться, но ничего не получилось. Тогда я встал и, врезавшись плечом в дверной косяк, вышел из приемной. В лифте я опять чуть не потерял сознание. Пот лил с меня ручьями, сердце, наплевав на все законы анатомии, прыгало где-то в горле. Проходя мимо вахтера, я вытер мокрое лицо Олиными трусами, но подобные мелочи меня уже мало волновали. После того, как сердце с желудком решили поменяться местами, вахтер, Олины трусы, редакция уже не имели для меня никакого значения. В такие моменты цепляешься уже не за светлое автомобильное будущее, а за свою дурацкую жизнь. И думаешь только о том, как бы не свалиться на пороге редакции и не забиться в предсмертных конвульсиях.
 Все остальное – дело третьестепенное.
 Выйдя из редакции, я остановился у первой же палатки и трясущимися руками сунул в окошко полтинник.
 – Два Карлсберга. Холодных, если можно.
 – Что? – переспросила продавщица ни слова не разобрав из того дикого набора звуков, которые я издал.
Я повторил. Не уверен, что она поняла мои слова и на этот раз, но, тем не менее, свое пиво я получил.
Первую бутылку я не выпил, а просто вылил в себя. Дабы раз и навсегда подавить восстание желудочно-кишечного тракта. Несколько минут, пока я брел от редакции до метро, через мою душу, словно цунами, прокатилась сложная гамма чувств. Мне хотелось заплакать от безысходности. И в то же самое время я радовался быстро наступавшему равновесию. Смерть и воскрешение в тот день слились для меня в единое целое. Мое автомобильное будущее умерло, так и не родившись, зато сам я с каждым новым глотком возвращался к жизни. Это меня расстраивало и радовало одновременно. У меня наступило локальное раздвоение личности, но это так же была не заслуживающая внимания мелочь.
 В магазине около дома я взял еще пять пива. Разговор, я знал, предстоял серьезный…

 * * *

 – Что же ты, урод, творишь? – спросил я свое отражение в зеркале. – Что же ты делаешь, мать твою?!
Из зеркала на меня смотрел хмурый, растерянный и малосимпатичный мне человек. Все произошедшее в редакции его так же сильно расстраивало. При этом оба мы прекрасно понимали, что по-другому, быть просто не могло. Опыт познания самого себя у нас к тому времени был просто колоссальный.
 Не могу сказать, чтобы этот опыт радовал…
 Память, словно жесткий диск компьютера, моментально стала воскрешать фрагменты прошлого, извлекая бит за битом, мегабайт за мегабайтом моей прожитой жизни.
 Вот я, ученик восьмого класса, трусливо убегаю от преследующей меня дворовой шпаны. Я один, а их человек десять-двенадцать. Более того, я сбежал, бросив своего друга. Впоследствии выяснилось, что другом он мне никогда не был, но все же совесть потом грызла меня за этот эпизод лет пятнадцать. Именно тогда, глядя на свои тонкие, словно у девочки, руки, без малейших намеков на мускулы, с безвольными и непрочными запястьями я решил стать другим. Таким, чтобы не пришлось убегать от толпы улюлюкающих гопников, а расправляться с ними так, как это делал кумир моей юности – Конан-варвар. Ну не должен мужчина выглядеть таким слабым как я! Он должен быть большим, сильным и внушать ужас одним своим видом. Вряд ли шпана решилась бы погнаться за Конаном. Это теперь мои школьные слабоумные рассуждения вызывают у меня улыбку, но тогда эта мысль настолько меня воодушевила, что спустя некоторое время я всерьез решил, что действительно смогу стать таким же могучим и страшным как древний варвар-завоеватель. Я захотел соорудить себе новое тело. Такое, на которое смотрели бы с восхищением, завистью и вожделением. Последнее так же было для меня очень важно, так как в то время гормоны уже вовсю отравляли мое дотоле спокойное и невинное существование.
 И с тех пор у тела началась жизнь солдата-штрафника. Я не давал ему снисхождения, а временами и просто был беспощаден. Я как командир-самодур гнал его в самоубийственные атаки и садистки распинал на тренажерах. Но и этого мне показалось мало и я затащил его в боксерскую секцию. Тело стонало, выло, молило о пощаде и под конец ожесточилось. И отомстило мне.
 Отомстило тем, что отказалось становиться таким, каким я мечтал его видеть. Недели тренировок сводились на нет всего лишь парой вечеринок. Пытки на тренажерах и тысячи поднятий штанги легко перечеркивались двумя-тремя поездками в гости. Через несколько лет, разглядывая жалкие результаты своего труда, я с горестным удивлением понял, что все мои потуги были напрасны. Сизифов труд.
 Вместо тонких рук появились два бесформенных оковалка, живот реагировал только на пиво, напрочь игнорируя любой тренинг, грудь, несмотря на многолетнюю пытку штангой, ничего кроме тоски не вызывала. Конечно, можно было прибегнуть к стероидам, но игра явно не стоила свеч. Вряд ли, даже при всем моем неистовом желании, мне удалось бы когда-нибудь попасть на обложку “Men’s Health”. Если только в выпуск, посвященный инвалидам.
 Бокс оставил напоминание в виде постоянно болевшей левой кисти. Память о крайне неудачном хуке, который вместо головы какого-то раздолбая, приставшего ко мне как-то раз на улице, угодил точнехонько в бетонную стену. Рука потом долго напоминала резиновую перчатку, одетую на банку с бражкой.
 С душой дело обстояло даже похуже чем с телом. К тридцати годам творчество, не приносящее ничего, кроме разочарований, превратило ее в некое подобие выжженных напалмом вьетнамских джунглей. Там все так же было черно, мертво и запутанно.
 Начав с коротких рассказиков про птичек и собачек, к девяти годам я был уверен, что мое будущее светло и безоблачно. Так как я твердо знал, что я буду писателем. В девять лет все хотят кем-то быть: космонавтами, летчиками, хоккеистами, генералами. А я не хотел, я твердо знал, кем буду. Чем очень веселил своих родителей.
 Эту наивную уверенность я протащил через всю свою жизнь и только издав свою первую книгу, понял, насколько сильно я ошибался. И сколько сил и времени я выбросил впустую. Вместо того чтобы делать успешную карьеру, влюбляться, растить детей и путешествовать, я лучшие годы своей жизни посвятил служению химере. Подарил свою единственную жизнь призракам. И сам стал почти таким же. Неделями не выходя из дома я словно параноик терзал клавиатуру компьютера. Все написанное мной оказалось никому не нужно. Все продукты моего творчества до сих пор пылятся у меня на самой дальней полке. Словно диссидент сталинско-брежневских времен я писал книги «в стол». Хотя кругом издавали всех, кого не попадя. Издавались авторы, для которых русский язык явно не был родным. Так как изъяснялись они на нем немногим лучше, чем студенты из Нигерии или папуасы с Соломоновых островов. Издавались инвалиды слова и паралитики мысли. Тиражи их штурмовали миллионные вершины, а я, стиснув зубы, продолжал страницу за страницей отправлять «в стол»…
 Правда, потом издатели все-таки сжалились надо мной. Они даже похвалили мой стиль и сказали, что все у меня здорово, только писать надо на другие темы. Проще и без зауми. Так обычно старые опытные сутенеры принимают на работу приехавших покорять Москву молодых провинциалок. Вместо обещанного модельного агентства предлагают поработать в стриптиз-клубе или сразу отправляют их на панель.
 Каюсь, слаб человек. А я тем более. И как молодая провинциалка, оказавшаяся в не верящей ни слезам, ни соплям Москве, я так же согласился попробовать. Так сильно мне хотелось при жизни увидеть собственную книгу в яркой, красивой глянцевой обложке. И так долго я этого ждал…
 Я ее, в конце концов, увидел. Начиналась она со слов «Автомат майора Чернова раскалился от стрельбы…»
 Именно в тот день, когда издательство взяло мою книгу в печать, я стал литературным жиголо. Не писателем, как мечтал когда-то, а обычным, чернушным графоманом-массовиком. Автором, работающим в отдающем блевотиной «криминально-детективном жанре».
 А потом, как-то уже само собой, пошли статьи в журналах и ко всем моим достоинствам прибавилась еще и вторая древнейшая профессия…
 В общем, все, за что я не брался в этой жизни, начиная от ручки и кончая штангой, неизменно приносило весьма сомнительный результат.
 Причина этого, увы, была мне слишком хорошо известна. Впрочем, не мне одному.
 Все начинается в тот момент, когда ты в первый раз, проснувшись с раскалывающейся головой, идешь за пивом. Это своего рода точка отсчета. С этого момента жизнь делится на «до» и «после». Хотя, поначалу, кажется, что ничего особенного вроде бы и не случилось. Ну, подумаешь, с кем не бывает?
 Однако это заблуждение. Гораздо более страшное, чем, к примеру, вера в то, что Земля стоит на трех китах. Три кита, это еще ничего. Лично я не имею ничего против китов. С ними можно мириться и вполне спокойно существовать. Мириться и уж тем более спокойно существовать с прыгающим желудком, останавливающимся сердцем и руками пианиста-эпилептика гораздо сложнее. А порою просто невозможно.
 Причем речь не идет о банальном алкоголизме и жалком «синячестве». Это-то как раз очень просто. Канализировать себя в сорокоградусную нирвану на всю оставшуюся жизнь, особого труда не составляет. Гораздо сложнее пытаться жить нормальной жизнью. Спускаться в забой, писать статьи или руководить страной. Той самой страной, где на всем ее протяжении, от Питера до Владивостока, миллионы мужиков каждый день вступают в жестокую и страшную в своей беспощадной простоте, борьбу. С прыгающими желудками, останавливающимися сердцами и пляшущими руками. Каждое утро, на каждой улице любого города появляется ОН – среднестатистический русский мужчина. С бутылкой пива в руке, с прилипшей к нижней губе слюнявой сигареткой, с осоловевшими глазками и натужным перемалыванием матерных булыжников во рту. Он малосимпатичен. Он это знает, но сделать ничего не может и не хочет, ибо вокруг него сотни и тысячи таких же как он. Среди этих сотен тысяч где-то бреду и я. Правда, без слюнявой сигаретки, но все с той же бутылкой пива в руке. И я знаю, что, как и прочие тысячи, я так же малосимпатичен. Несмотря на выглаженную белую рубашку, дорогой льняной костюм и строгий вид. Еще я знаю, что в кейсе, рядом с редакционным ноутбуком, у меня, как правило, лежит еще пара банок пива. А иногда и плоская фляжка-четвертушка с коньяком.
 И от этого все мои, да и не только мои, беды. Когда вокруг такая теплая и обширная компания, трудно быть другим. Это все равно, что оставаться девственником на оргии. А когда вокруг ТОЛЬКО такая компания, то и говорить больше не о чем.
 Более того, я подозреваю, что точно так же живет вообще вся наша страна. Начиная от президента и заканчивая последним бомжом. Последние пятнадцать лет нашей истории именно на такие мысли и наводят. Хотя, хотелось бы на этот счет ошибаться…
 Я допил пиво, позвонил в редакцию и узнал, что в следующий номер надо готовить очередную статью. Тема? Как обычно на мое усмотрение.
 Жизнь входила в привычное русло и неудачное утреннее собеседование уже не казалось мне таким невыносимым позором, как еще два часа назад.
 А еще через час позвонил Сотников.
 – Ну, чего? – радостно засопел он в трубку. – Взяли?
 – Взяли… За одно место…
 – Да? Вот суки! А чего их не устроило?
 – Долго рассказывать.
 – Ну, ты особо не парься. Не взяли и не взяли. Им же хуже. Ты вот чего, – он понизил голос. – Оля тут подружку какую-то подтянуть хочет. Подъедешь? Рубашку свою заодно заберешь.
 – Я подумаю. Перезвоню через полчаса.
Конечно, надо было принять душ, пообедать и садиться за написание статьи. Всё это так.
 Однако уже через двадцать минут я стоял на улице и ловил такси…


 Глава 2.

Ноябрь 2003.

 – Тебя главный на ковер зовет, – нервно хохотнул в трубку Сотников. – Злой, как говно!
Несмотря на то, что Леха считался одним из лучших журналистов в нашей редакции проблемы с «великим и могучим» постоянно преследовали его. Один раз в статье про обслуживающий персонал испанских гостиниц он написал следующее: «Униформа персонала подкупает своей строгостью и бескомпромиссностью. У мужчин – блестящие ботинки и брюки, у женщин – белые фартуки с аккуратной прической».
Так что, «злой, как говно» шеф, было еще не самым страшным из всего сказанного и написанного Лехой.
 Вообще-то главного редактора я давно не видел злым. Вернее, если быть честным до конца, за все время работы злым, да и просто раздраженным я его не видел ни разу. Сомневаюсь, чтобы злым его видел кто-то другой, так как Андрей Аркадьевич Мирончик был человеком спокойным, неконфликтным и, на свою беду, добрым.
 Вся женская половина редакции его дружно жалела. Добрый начальник в их понимании был существом глубоко несчастным, почти инвалидом, эдаким свирепым цепным псом, у которого внезапно обнаружилось полное отсутствие зубов.
 И лишь коммерческий директор Зоя Борисовна Хиль, Мирончика почему-то патологически ненавидела и называла его «дрючком» и «обсевком». Происхождение этой ненависти до сих пор остается для меня загадкой. Возможно, Зоя Борисовна просто не любила слабохарактерных мужчин…
 Обращение «шеф» Андрей Аркадьевич воспринимал как оскорбление, потому что без устали проповедовал им же и придуманный принцип: «одна команда – одна семья». «Несмотря на то, что я главный редактор», любил говорить он на различных мероприятиях типа дней рождения и сдачи очередного номера в печать, «главным человеком у нас является коллектив». Его заместитель Алина Петровна Шекшнева выражалась более понятно: «Андрей Аркадьевич настоящий, прирожденный либерал и демократ».
 «Прирожденный либерал» Андрей Аркадьевич должность главного редактора получил совершенно случайно, благодаря протекции какого-то своего дальнего тюменского родственника. И это несмотря на то, что к издательской деятельности он не имел никакого отношения, так как до сорока шести лет проработал в Тюмени на каком-то заводе инженером. Однако его родственника, «почти олигарха», как говорили люди знающие, это обстоятельство мало смущало. Ему требовался «свой» человек в журнале, который он непонятно зачем и для чего купил. Видимо у олигархов собственный журнал или телеканал играл ту же самую роль, что у людей попроще – лимузин с личным шофер или яхта.
 Общавшийся до этого исключительно с бессловесными механизмами и нехитрым рабочим людом, Андрей Аркадьевич внезапно оказался во главе весьма специфичного коллектива, состоящего из журналистов, фотографов, дизайнеров и прочего непростого народа. В редакции каждый первый считал себя человеком творческим и требовал такого же отношения к себе и со стороны окружающих. Кроме того, многие сотрудники находились в очень сложных отношениях с алкоголем. Все это приводило к множественным конфликтам, которые Мирончику приходилось постоянно разруливать. Не могу сказать, что это ему всегда удавалось.
 Один раз, после того как прямо на совещании подрались журналисты Смольский и Гусев, Андрей Аркадьевич закрылся в туалете и, как утверждала Шекшнева, плакал там больше часа.
«Довели человека, кретины!» ругала она потом Смольского и Гусева, «совсем стыд потеряли! Ведете себя как приматы!»


 – Вызывали, Андрей Аркадьевич? – спросил я, заходя в кабинет.
 – Садись, – Мирончик порывисто сорвал телефонную трубку. – Алина Петровна, зайди!
Спустя минуту появилась Шекшнева. Дама волевая, энергичная и целеустремленная. Именно такой тип отечественной бизнес-вумен очень метко и ёмко охарактеризовал один мой знакомый, поэт Михаил Диев:

 С таким лицом выходят из «порше»,
 С такой фигурой поднимают штанги…

Меня же сразу насторожило то обстоятельство, что они оба повели себя как-то странно: не поздоровались, отводили глаза в сторону, нервно покашливали. Любой человек в такой ситуации почувствует себя виноватым. Даже если накануне вел себя примерно и ничего кроме пива не пил.
 Я поспешно начал припоминать все грехи совершенные мной с начала года. Набралось не так уж и много.
 Ну, на Новый год я разнузданно себя вел в женском туалете. Кажется, затолкал кого-то в кабинку и начал приставать. Хотя эта моя выходка не шла ни в какое сравнение с разгромом рекламного отдела, учиненного Сотниковым. На восьмое марта Мирончик застукал нас с фотографом Куликовым похмеляющимися в моей машине, в то время как мы должны были ехать на какое-то важное задание. Месяц спустя на дне рождения Шекшневой я не смог членораздельно произнести тост и в тот же вечер попытался на спор угнать «девятку» Колесникова. Но это были совершенно безобидные, рядовые проступки, «рабочие моменты», как любил говорить Леха, за которым грехов водилось гораздо больше…
 – Мы вот… это… – Мирончик бросил на меня настороженный взгляд, – посовещались с Алиной Петровной… ты только пойми нас правильно… в общем…
Он как-то поспешно воткнул в рот сигарету и закурил.
 – Да, Андрей Аркадьевич прав! – решительно сказала Шекшнева. – Мы с ним посовещались… а, ты ведь, у нас женатый?
 – То есть? – не понял я.
 – Ну, жена там… дети есть? – Мирончик выпустил густое облако дыма.
 – Нет. А в чем, собственно, дело?
 – Значит, нет?! – Шекшнева заметно оживилась. – Это хорошо! Это очень хорошо!
 – Короче, мы… это… решили поручить тебе одно задание. Одно… э-э… очень, понимаешь, непростое задание… – Мирончик подавленно замолчал.
 – Что значит – непростое?
 – И деликатное… – совсем упавшим голосом пробормотал он.
 – Деликатное?
 – Нет, ты не подумай чего плохого! – Шекшнева так же достала сигарету и задымила как паровоз. – Да ты кури, кури!
Она придвинула мне пепельницу.
Пару минут мы втроем молча курили и смотрели друг на друга. Мирончик и Шекшнева, глядя на меня, ободряюще улыбались.
 – Короче, ситуация такая, – Мирончик решительно вмял окурок в пепельницу. – В следующий номер, кровь из носа, нужен убойный материал. Что-то такое, чего никто еще не писал.
 – Да! – поддакнула Шекшнева. – Чего ни у кого еще не было!
 – А… – начал, было я, но меня решительно перебили.
 – Тема у нас уже есть! – Мирончик радостно потер руки. – Остается только ее развить, описать разные там детали и дело в шляпе.
 – Да! – опять поддакнула Шекшнева. – Главное – детали! В общем, мы решили поручить это тебе.
 – А что за тема? – осторожно спросил я, небезосновательно подозревая подвох. Обычно если Мирончик дает задание, он делает это буднично и без подобного, совершенно несвойственного ему энтузиазма. А что касается Шекшневой, то она вообще в редакционные дела не лезет, занимаясь исключительно техническими вопросами.
 – Тема – убойная! – Мирончик быстро переглянулся с Шекшневой. – Мужчина – спонсор!
 – Спонсор? – переспросил я. – Чего же здесь убойного?
 – Да нет, ты не понял! – раздраженно махнул рукой Мирончик. – Мужчина – спонсор.
 – Я понял, что не женщина…
 – Мужчина – спонсор у молодой барышни, – отчеканила Шекшнева. – Надо досконально разобраться в этом явлении. Зачем это надо девушке, зачем это надо мужчине. Понятно?
 – Понятно, – я прикурил вторую сигарету. Наш мир, как это не прискорбно, насквозь пропитан идиотизмом. Людям часто кажется, что они говорят или делают исключительно умные вещи, но со стороны это выглядит совсем не так. Нередко все их слова и поступки, уж если и вызывают у кого понимание, так это у видавшего виды психиатра. Так что подобная «убойная тема», зародившаяся где-то в недрах воспаленного редакторского серого вещества, меня не сильно удивила.
 – Ну, с девушкой, допустим и так все ясно, – я постарался ничем не выдать свои мысли. – Ее интересуют деньги…
 – Это слишком банально! – оборвала меня Шекшнева. – Не каждая девушка согласится за тысячу долларов в месяц жить с незнакомым мужиком. Тут нужно раскопать глубинные причины, понять ее мотивы и мысли. Вот что важно!
 – Вы сказали, за тысячу долларов в месяц? – переспросил я.
 – Ну, да, – Шекшнева бросила быстрый взгляд на Мирончика. – Тысяча долларов. Бывает и больше.
 – Ладно, – я не стал спорить, хотя лично мне «глубинные причины» и «мотивы» девушки, согласной жить с незнакомым мужиком за такие деньги были предельно ясны. – А что со спонсором? С ним чего?
 – То же самое. Почему он готов платить такую немаленькую сумму за месяц суррогатной любви. Что его не устраивает в законном браке. Обязательно надо коснуться темы пресловутого кризиса среднего возраста. И все это надо рассказать доступным, живым, человеческим языком. Понял?
 – Не совсем. При чем здесь я? Я вообще-то автомобильный обозреватель.
 – Ну и что? – удивленно вскинула брови Шекшнева. – Не важно о чем ты пишешь, важно, как ты пишешь. У тебя иногда встречаются очень даже неплохие статьи. Мы решили, что эта тема тебе подходит идеально. Лучше тебя такой материал, – она сделала упор на слово «такой», – не обработает никто.
 – Что значит – обработает?
 – А то и значит. Мы тебе дадим адреса некоторых сайтов… сам знаешь, каких, и… начинай…
 – Минуточку, – я протестующе поднял руку. – Если я правильно вас понял, то я должен найти определенных людей… девушку…
 – Девушек, – поправил меня Мирончик.
 – Хорошо, девушек. И собрать нужный материал?
 – Правильно! – улыбнулся Мирончик, победно посмотрев на Шекшневу.
 – А как я его соберу? Кто мне будет рассказывать про такие вещи?
 – В том-то и дело, что никто, – Шекшнева пристально на меня посмотрела. – Поэтому ты сам и выступишь в роли спонсора.
 – Я?!
 – Ну не я же! – Шекшнева раздраженно пожала плечами. – А чего тебя, собственно, смущает? Ты, как выяснилось, человек свободный и без комплексов.
 – С чего вы взяли?
 – Да ладно тебе! – Шекшнева откинулась на спинку кресла. – Уж кто бы говорил. Вон, на Новый год чего устроил!
 – На Новый год?
 – В женском туалете. Забыл?
 – Хватит об этом, – недовольно поморщился Мирончик. – Давайте ближе к делу.
 – Итак, – Шекшнева вперилась в меня строгим, учительским взглядом. – В течение месяца ты должен собрать материал. Вопросы?
 – А вы уверены, что я похож на спонсора?
 – А почему нет? – Шекшнева внимательно оглядела меня с ног до головы. – Ты достаточно упитанный, машина у тебя еще не старая, говорить умеешь. На олигарха, конечно, не похож, но за бизнесмена средней руки сойдешь.
 – Если так, то Сотников на бизнесмена похож больше. Он более упитанный.
 – Давай не будем о Сотникове! – Мирончик помрачнел. – Я уже один раз на него понадеялся…
 Он был совершенно прав. Предыдущая «убойная» идея посетившая светлую голову Андрея Аркадьевича привела к весьма печальным последствиям.
 Идея заключалась в том, чтобы написать репортаж о запое. Об обыкновенном, классическом запое. Мирончик почему-то был уверен, что подобный материал вызовет неподдельный интерес у читателей, к тому же его, как человека практически непьющего и самого интересовало каким образом люди доходят до, как он выразился, «ското-амебного» состояния.
 Кроме того, вскоре прошел слушок, что статья уже проплачена одним из спонсоров, каким-то там водочным заводом. Дескать, их продукция, даже при длительном запое, благодаря исключительному качеству, практически безвредна.
 Короче, требовалось описать весь процесс. От первой рюмки, первого тоста и до конца. До какого конкретно конца Мирончик, понятное дело, не уточнял, совершенно справедливо полагая, что желающих взяться за подобную статью окажется немного.
 Он не ошибся. Лучший наш журналист Женя Смольский, «золотое перо» редакции, как называл его сам Мирончик, от подобной затеи пришел в ужас. Он заявил, что как это не глупо звучит, но журналист тоже человек, а не подопытная крыса и подобные эксперименты над живыми людьми лично ему кажутся глубоко аморальными. Далее он пустился в пространственные рассуждения, вспомнив и Бухенвальд с Освенцимом, и наш родной ГУЛАГ и Нюрнбергский трибунал. Однако Мирончика все это не смутило и выбор, в конечном счете, пал на Леху.
 Сотников, впрочем, не особо и сопротивлялся, так как выпить всегда был не дурак, а тут еще Мирончик в качестве компенсации за возможные негативные последствия пообещал ему хороший гонорар.
 Загрузив в машину ящик «спонсорской» водки, я отвез Леху домой. «Старайся держать себя в руках!» бодро напутствовал его Мирончик, в то время как вся редакция провожала Леху словно ликвидатора, идущего прямиком в дымящееся и радиоактивное нутро чернобыльского реактора.
 Свои ощущения и впечатления Леха должен был записывать в специальный блокнотик, заботливо расчерченный Мирончиком. Каждый новый лист начинался со слов «Доза в мл» и «Резюме».
 На работу я попал спустя два дня. Потом еще с неделю не пил ничего кроме минеральной воды. Водка оказалась редкостным пойлом, но Леха этого, к сожалению, уже не замечал.
 Первые четыре дня он звонил в редакцию и бодро делился своими впечатлениями. Затем потребовал еще ящик водки. В трубке отчетливо слышалась какая-то нестройная, перемежаемая выкриками и женским визгом многоголосица. Водку на этот раз повез фотограф Куликов, после чего исчез почти на неделю. Появившись затем в редакции он, делая страшное лицо, рассказывал всем о том, что у Лехи дома творится «скотство, ****ство и некрофилия». Мирончик, до которого эти слухи дошли в сильно искаженном виде, забеспокоился.
 Позвонив Лехе домой, он нарвался на какую-то агрессивно настроенную даму, которая, не вступая с Мирончиком в долгие переговоры, просто и доходчиво послала его по известному адресу. И тут Мирончика опять посетила очередная светлая идея. Он не придумал ничего лучшего, как отправить к Лехе двух сотрудниц рекламного отдела – Аллу и Свету. С каждой из них Леха когда-то имел непродолжительный роман и Мирончик почему-то решил, что именно они смогут в наиболее доходчивой форме передать редакторский приказ о прекращении эксперимента.
 Алла и Света так же исчезли на три дня.
 А потом наступила моя очередь. «Там какой-то Бермудский треугольник, честное слово!» испуганно говорил мне Мирончик. «Люди, понимаешь, пропадают! Ты уж разберись, что к чему!»
 Полный нехороших предчувствий я сел за руль…
 Дверь в Лехину квартиру оказалось незапертой. В коридоре, прямо на полу, укрывшись телогрейкой, лежал небритый мужик. В туалете, с потухшей сигаретой в зубах сидела на толчке задумчивая, неподвижная Алла. Кажется, она попросту спала с открытыми глазами. Свету я нашел в комнате спящей в объятиях какого-то волосатого, бородатого, затянутого в кожу байкера. Рядом с байкером храпел незнакомый мне, похожий на Джона Леннона субтильный юноша. Одно стекло у его очков-велосипедов было разбито, майка на впалой груди разорвана, а в руке он сжимал собачий поводок. На стоящей поперек комнаты раскладушке я обнаружил еще одно, не поддающееся идентификации существо – не то бабушку-нищенку, рекрутированную прямиком из подземного перехода, не то какого-то дервиша. Существо громко стонало и материлось во сне.
 Леху я нашел на кухне, которая идеально бы подошла для съемок фильма о Сталинградской битве. Или о штурме Грозного.
 На полу, словно стрелянные снарядные гильзы, валялись пустые бутылки. В углу, к немалому своему удивлению, я заметил штангу с погнутым грифом, а в раковине – мокрого, жалобно поскуливающего, привязанного чулком к крану, мопса. К стене полоской скотча был приклеен чей-то лифчик и второй чулок. «Бабы – зло. Онанизм – благо», гласила выполненная жирным маркером прямо на обоях надпись.
 К моему удивлению Леха не спал. Он сидел на табуретке в позе китайского болванчика, раскачиваясь словно маятник взад и вперед. На столе перед ним стояла бутылка пива к которой он периодически прикладывался.
 На меня он не обратил ни малейшего внимания. Все мои попытки привести его в чувство оказались безрезультатными. Кроме тихого матерного бурчания и внезапно разразившейся икоты я ничего от Лехи не добился.
 Растолкав Аллу, я попытался выяснить, что здесь произошло.
 – Когда? – она долго пыталась понять, в чем дело. Потом протянула мне клочок бумаги. – Позвони.
На бумаге корявым Лехиным почерком был записан телефонный номер.
 – Кому?
 – Лехиному отцу. Он сказал, как ему будет совсем хреново – звоните.
 – Кто сказал? Отец или Леха?
 – А я знаю?! – Алла с надеждой посмотрела на меня. – Ты за пивом не сбегаешь…
Лехин отец, здоровенный, массивный мужик, с бурым, словно вырезанным из свеклы лицом появился через час. Глядя на него, все вопросы по поводу происхождения Лехиной комплекции отпали сами собой.
 – Вот, – я указал на Леху пальцем. – Кажется у него проблемы…
Лехин отец работал таксистом, был человеком, что называется, бывалым и знакомым с изнанкой жизни не понаслышке. Поэтому действовал он решительно.
 – Я те, мордоплюй обхезанный, покажу! – гаркнул он и с удивительной легкостью обрушив стодвадцатикилограмовое тело сына на пол, потащил его в ванную. – Ты у меня попьешь, тля насекомая!
Из комнаты выглянул взъерошенный «Джон Леннон».
 – Ну, я, типа, пошел? – осторожно вопросил он, испуганно наблюдая за действиями Лехиного отца. – А собаку мою никто не видел?
Выудив мокрого мопса из раковины, он поспешно ретировался.
 – Залазь! – продолжал грохотать отец.
 – Куда? – заплетающимся языком спросил Леха.
 – Под душ, чучело потное!
Швырнув сына в ванную и окатив его ледяной водой, Лехин отец решительно принялся «зачищать» квартиру.
 Бабушка-дервиш, оказавшая сопротивление, была выброшена на лестничную клетку вместе с раскладушкой. Спящий в коридоре мужик, бросив телогрейку, убежал сам. Байкер, было, заупрямился, но, получив хороший пинок под зад, кубарем скатился с лестницы.
 – Мы уже уходим, – испуганно пролепетала Алла, пытаясь найти детали своего туалета.
 – А ну бегом отсюда, прошмандовки! – рявкнул Лехин отец, расшвыривая ногами пустые бутылки. – Бегом шмары!
Алла и Света, задавленно пискнув, бросились вон.
Убедившись, что в квартире нежелательных элементов не осталось Лехин отец сунул в рот вонючую сигарету и занялся сыном более основательно, попытавшись сделать с ним то же самое, что сделали немецко-фашистские оккупанты с генералом Карбышевым.
 – Вот ведь баклан! – удивленно качал он головой, беспрерывно матерясь и поливая Леху ледяной водой. – Ну, чего еще надо человеку? Писателем работает, живет отдельно, с интеллигентными людьми якшается. И туда же! Водку жрать! Ты-то кто ему будешь? Кореш?
 – Сосед, – зачем-то соврал я.
 – И давно он гуляет?
 – Не знаю.
Леха меж тем постепенно начал приходить в себя. Для начала он совершенно натурально посинел, прекратил икать, а затем застучал зубами.
 – Смотри-ка, пьянь наша, кажись, оклемалась! – Лехин отец рассмеялся зловещим, кашляющим смехом и выключил воду. – Вставай, чухло собачье!
 – О-ох-хрен-ннел, т-ты, – Леха был похож на покойника. Даже ногти у него стали фиолетовыми.
 – Ты чего, обсосок, до белочки допиться решил?! – отец бросил Лехе его одежду. – Быстро оделся и бегом в машину! Пять минут на сборы, время пошло!
После чего еще раз строго осмотрев квартиру и сорвав со стены лифчик, он, все так же громко матерясь, удалился.
 – Где блокнот? – спросил я клацающего зубами Леху.
 – Какой?
 – Куда ты все записывал.
 – А хрен его знает… – Леха тоскливо осмотрелся по сторонам. – Где-то здесь валялся…
С улицы раздался требовательный гудок.
 – Пошли, а то папашка совсем озвереет. Он как с войны пришел, совсем черепом поехал, – Леха с трудом натянул штаны.
 – С какой войны? – не понял я. – Из Афгана что ли?
 – Сам ты из Афгана, – из-под кухонного стола Леха достал два непонятных, похожих на коровьи лепешки, предмета, которые оказались носками. – Он под Чернобылем служил. Ты ботинки мои не видел?
 Усадив его в канареечное такси и выслушав очередной воспитательно- матерный монолог, я отправился обратно в редакцию.
 – Ну что? – набросился на меня Мирончик. – Как Сотников?
 – Не знаю, – я пожал плечами. – Дома его нет.
 – А где же он? – упавшим голосом спросил Мирончик.
 – В ЛТП! – зло бросила проходившая мимо Хиль. – Угробили парня. Вы бы ему еще героин предложили попробовать!
 – У меня же статья горит! – Мирончик схватился за голову. – Смольского не видели? – с надеждой вопросил он Хиль.
 – Курит на лестнице, – буркнула она. – Его то хоть пожалейте! Единственный нормальный человек в редакции…
В результате статью пришлось срочно писать Смольскому, а Леха появился на работе только через две недели. Молчаливый, просветлевший и пьющий исключительно зеленый чай. Блокнот свой он так и не нашел…

 * * *

Триста долларов Мирончик выдал мне на следующий день. Я настоял, чтобы он добавил мне еще сто. С такими деньгами я был похож на «спонсора» так же, как Борис Моисеев на певца.
 От всей этой идеи за версту несло дремучим идиотизмом и поэтому я еще мало попросил. Как показали дальнейшие события, я был абсолютно прав.
 – Постарайся сразу все не тратить, – отдав мне тощий конверт, Мирончик грустно вздохнул. – Возьми Куликова и начинайте.
 – Куликова? – удивился я. – А его-то зачем?
 – А кто же снимать будет? – в свою очередь удивился Мирончик. – Статья статьей, но без фотографий ей грош цена!
 – Снимать? Что именно?
 – Что именно? Ну… это самое…
 – Это самое?! Нет, Андрей Аркадьевич, – я решительно вернул конверт обратно. – Я под такие дела не подписываюсь. Что я вам, порноактер что ли?!
 – Ты успокойся, успокойся! – Мирончик сунул мне конверт в карман пиджака. – Все снимать не будем. Ну, там… всякие откровенные сцены. Обойдемся без этого.
 – Да уж, давайте, как нибудь обойдемся.
 – Мы лучше снимем вот что… – Мирончик наморщил лоб. – Момент встречи, знакомство, в ресторане можно поснимать чуть-чуть…
 – В ресторане?
 – Ну да. Ты же, как спонсор должен девушку сначала в ресторан отвести. Поговорить, познакомиться поближе, а уж только потом… ну, в общем, ты понял…
 – Хорошо. В ресторане я согласен, но в других местах я уж как-нибудь без Куликова обойдусь.
 – Конечно! – Мирончик похлопал меня по плечу. – Делай, как знаешь, в конце концов, ты профессионал и не мне тебя учить.
 – Спасибо за комплимент, но в таких делах я не профессионал. Вам надо было Смольского на это задание отправить.
 – Почему Смольского?
 – Ну, во-первых, он пишет лучше меня, а во-вторых, три раза был женат, и сейчас, кажется, в четвертый собирается. Вот он точно профессионал.
 – У человека просто не сложилась личная жизнь, – Мирончик строго посмотрел на меня. – Смольский к тому же в командировке.
 – Может, надо было его дождаться?
 – Не волнуйся, все у тебя получится, – Мирончик произнес те же самые слова, что когда-то много лет назад я услышал от своей первой женщины. Однако, как и много лет назад особой уверенности мне эти слова не прибавили.
 – Надеюсь, – буркнул я и пошел искать Куликова.
Впрочем, искать его было незачем, так как в первой половине дня он обычно сидел в расположенном по соседству с редакцией кафе. Заказав себе кофе и плеснув в чашку принесенного с собой коньяку, он часами просиживал за своим любимым столиком в углу и приставал ко всем, кто имел несчастье попасться ему на глаза.
 – А-а, вот и ты! – обрадовано гаркнул он.
 – Пошли, работа есть.
 – Может, закажем чего, – Куликов из внутреннего кармана извлек фляжку. – У меня конина еще не кончилась.
«Кониной» он называл коньяк.
 – Некогда.
 – Что-то срочное? – он допил кофе и с сожалением спрятал фляжку обратно в карман. – Кого снимать будем?
 – Меня.
 – Тебя? – удивился Куликов. – Старик ты извини, конечно, но я тебе уже как-то раз говорил, что ты не фотогеничен.
 – Ты это Мирончику скажи.
 – Кстати, Мирончик тоже не фотогеничен. У человека фактура совсем ни к черту.
 – Вот он обрадуется. Пошли.
Запершись у Куликова в кабинете я залез в Интернет на сайт знакомств.
 – Ты чего, старик, совсем одичал? – удивился Куликов заглядывая мне через плечо. – В Интернете одни психи да озабоченные знакомятся.
 – Мирончик задание дал, – я вкратце рассказал ему о предстоящей работе.
 – А знаешь, старик, я в Мирончике сильно ошибался, – Куликов внезапно помрачнел. – Я думал он просто дурак, а он, мать его, совсем умственно отсталый.
 – Кто бы спорил, – согласился я.
 – Мало ему проблем с Сотниковым было, – Куликов приложился к фляжке. – Так теперь нас с тобой на какую-то байду подписывает. Он что, всерьез думает, что такой материал кто-то будет читать?!
Куликов повысил голос и начал размахивать руками. Обычное явление после «взятых на грудь» двухсот граммов «конины».
 – Он думает, что похождения какого-то там ****утого кретина-спонсора – убойная тема?
 – А что тогда убойная тема? – поинтересовался я.
 – Как это что? – Куликов допил коньяк и швырнул фляжку в ящик стола. – Помнишь, мы со Смольским ездили маньяка снимать?
 – Не помню.
 – Ну, которого менты чуть не убили при задержании?
 – Так он же не был маньяком. Настоящего маньяка потом поймали.
 – Вот в этом-то все и дело, старик! – Куликов залез в шкаф заваленный использованными картриджами и повозившись с полминуты извлек наполовину пустую бутылку водки. – Ты представь себя на месте того мужика. Идет человек с работы, в хрен себе не дует, а его ни с того ни с сего менты начинают дубинами месить. И еще он узнает, что он, оказывается, маньяк. А у него жена и двое детей! Вот где настоящая убойная тема! Ею и Достоевский не побрезговал бы. А тут какой-то мудак спонсор и молодые глупые девки. Это не тема, а полная ***ня!
Куликов ловко, неуловимым движением, свинтил пробку с бутылки и вопросительно посмотрел на меня.
 – Будешь?
 – Я же за рулем.
 – Ну и что? – искренне удивился он. – В первый раз что ли?
В этот самый момент я наткнулся на сайте на подходящий вариант.
 – Молодые глупые девки, говоришь? – я кивнул на экран монитора. – Посмотри.
Куликов осторожно завинтил пробку и уставился в монитор.
 – Нежная и ласковая, зеленоглазая кошечка будет мурлыкать всю ночь прямо в ушко доброму и щедрому господину – прочитал он. – Нищих и озабоченных прошу не беспокоиться. Изабелла.
Некоторое время Куликов молча созерцал улыбающееся с экрана длинноногое создание, потом растерянно почесал затылок и сел на стул.
 – Фотка, кстати, так себе, – буркнул он, доставая сигарету. – Сразу видно, лох какой-то снимал.
 – Ну, что? Начнем с нее? Можно прямо сейчас позвонить.
 – Она и телефон свой оставила? – Куликов опять вперился в экран.
 – Оставила. Звонить?
 – А чего ты меня-то спрашиваешь? – внезапно окрысился он. – Тебе с ней кувыркаться.
 – Ну, во-первых, не кувыркаться, а собирать материал, а во-вторых, ты же у нас фотограф.
 – И что?
 – А то. Я вот, например, не знаю, фотогеничная эта Изабелла или нет.
 – А это важно? – Куликов задумчиво посмотрел на бутылку.
 – Конечно. Мирончик не поймет, если ты ему крокодилов всяких наснимаешь.
 – Ну, она… ничего, – Куликов опять прилип к монитору. – Только вот это… тебе надо тоже себе какое-нибудь имя придумать.
 – Это еще зачем?
 – Для солидности. Она вот, Изабелла, а ты кто?
 – А что, у меня плохое имя?
 – Оно, старик, какое-то банальное. Сейчас куда ни плюнь, в Александра попадешь, – Куликов достал из ящика стола стакан, дунул в него и налил водки. – Надо что-нибудь эдакое, мужественно-загадочное.
 – Типа чего?
 – Ну… – он выпил, с шумом вдохнул воздух, понюхал рукав рубашки и налил опять. – Представься Владом или Артемием. Это сейчас модно.
 – А почему не Гаврилой или Федотом? Или Саввой?
 – Не смешно, – Куликов обиженно засопел.
 – Короче, я звоню.
Мурлыкать Изабелла начала сразу же, едва сняв трубку. Иногда встречаются женщины с такими голосами, от одного звука которых у любого нормального мужика сразу же начинают бегать мурашки по коже. У Изабеллы был именно такой голос: мягкий, обволакивающий, волнующий, наполненный чем-то таким, отчего подслушивающий наш разговор Куликов засопел еще сильнее.
 Разговаривать с ней было легко и приятно. Она соглашалась со всем и сразу. Более того, она была искренне рада каждому моему предложению.
 – Давай встретимся?
 – Конечно!
 – Сегодня?
 – О-о, это было бы здорово!
 – Ты сможешь через два часа?
 – Я смогу и через час. Куда мне подъехать?
 На моей памяти это была первая девушка, с которой не было никаких проблем.
 – Все-таки, хорошо быть богатым! – я повесил трубку и посмотрел на Куликова. Тот опрокинул еще один стакан и некоторое время горестно молчал.
 – Чего скуксился? – я ткнул его в бок.
 – А чего радоваться, – он бросил в мусорное ведро пустую пачку «явы». – Водка вот, кончается, сигарет нет…
 – Ты не увлекайся, через два часа встреча.
 – Да мне-то чего? – он хмуро посмотрел на меня. – Это тебе надо быть в форме.
 – Причем здесь форма? – я протянул Куликову пачку сигарет. – Ты чего думаешь, я на самом деле подпишусь под эту херню?
 – Не понял?
 – Мирончик мне деньги дал?
 – Ну, дал, – согласился Куликов.
 – Так на хрена я их буду на какую-то Изабеллу тратить?!
 – А статья?
 – А чего статья? Напишу уж как нибудь. Не в первый раз. Фотки сделаем, посидим часок в каком-нибудь баре и разбежимся.
Куликов просверлил меня подозрительным взглядом, открыл, было рот, чтобы что-то сказать, но так и не издал ни звука.
Все так же молча он разлил остатки водки, опрокинул стакан, крякнул и закурил.
 – Знаешь, старик, а я тебя понимаю, – после долгого молчания начал он.
 – То есть?
 – А все очень просто. Ты человек творческий, следовательно, легко ранимый и подобные штучки тебя не прикалывают. А вдруг у тебя не получится? Ты же жутко расстроишься, старик, будешь переживать, носить это в себе, мучиться, комплексовать…
 – Чего не получится? – перебил я его.
 – Ну, с Изабеллой этой… – Куликов сделал характерный жест. – Ты подсознательно будешь уверен в том, что она с тобой… – жест повторился, – потому, что ты ей нравишься, а на самом деле это не так. И принять тот факт, что все это из-за денег, тебе, с твоей творческой натурой будет тяжело. Так что, старик, я тебя понимаю и не осуждаю. Я в чем-то и сам такой.
 – Бля, да тебе бы книги писать! Прямо, второй Фрейд…
 – Да ты не обижайся, – Куликов ободряюще улыбнулся. – Я просто хочу сказать, старик, что ничего страшного в этом нет. В конце концов, всегда можешь рассчитывать на меня.
 – Что значит – на тебя? Ты что, статью за меня напишешь?
 – Нет, старик, ты не понял. Просто если с Изабеллой этой у тебя… ну, обломится, я могу тебя подстраховать.
 – Спасибо. Без сопливых обойдемся.
 – Ну, как знаешь, – Куликов засунул пустую бутылку обратно в шкаф и начал собираться.


С Изабеллой мы должны были встретиться у японского ресторана на Октябрьской.
 Куликова я высадил из машины минут за десять до назначенной встречи.
 – Сними сам момент встречи, как мы заходим в ресторан…
 – Да знаю я, знаю! – Куликов сильно хлопнул дверцей и едва не поскользнувшись, прямиком направился к палатке торгующей пивом. Кажется, он немного нервничал.
 Изабелла появилась в точно назначенное время. Красивая, эффектная, загорелая, в короткой светлой дубленке и высоких, облегающих длинные ноги сапогах. Мужики оборачивались ей вслед и восхищенно качали головами. Метрах в десяти, на другой стороне дороги в каменный столб превратился Куликов, с бутылкой пива в одной руке и фотоаппаратом в другой. Он был одновременно похож и на олигофрена и на боксера, пропустившего тяжеленный удар. На его лице была написана полнейшая растерянность, словно он только что увидел нечто не поддающееся осмыслению. Мысленно обматерив его, я поспешил навстречу Изабелле.
 – Изабелла?
 – Привет! – промурлыкала она таким тоном, словно мы были знакомы минимум лет двадцать. – Очень рада тебя видеть!
Обдав меня запахом дорогих духов, она слегка прикоснулась губами к моей щеке. Я почувствовал, что предательски краснею.
При входе в ресторан в каменную статую превратился обряженный в самурайское кимоно охранник. Затем та же участь постигла двух официантов.
 – Сакэ, – решительно потребовал я, едва усевшись за столик.
Изабелла, мило улыбаясь, заказала какой-то овощной суп с труднопроизносимым названием, салат из морепродуктов, копченого угря и домашнее вино.
Бледный молоденький официант, замаскированный под японца не то узбек, не то бурят, смотрел на нее восторженно-безумными глазами. Казалось, еще секунда и он сделает себе харакири. Приняв заказ и бросив на меня завистливый взгляд, он умчался на кухню.
 – Такой смешной! – Изабелла улыбнулась и внезапно положила свою ладонь мне на руку. – Что с тобой? Ты чего такой напряженный?
 – Я? С чего ты взяла?
 – Я же вижу, – она погладила мою руку.
 – Все в порядке. Просто замотался на работе.
 – Бедненький, – она опять погладила меня.
Следующие минут двадцать, в ожидании пока принесут заказ, мы вдохновенно друг другу врали. Изабелла своим мурлыкающим голоском рассказывала какая у нее трудная жизнь.
 Оказалось, что она студентка филфака МГУ, кроме того, уже полтора года работает моделью в каком-то агентстве с пошленьким названием, живет с матерью и воспитывает младшего брата. Все это, по-видимому, должно было объяснить причину ее сегодняшней встречи со спонсором. Дескать, если бы не младший брат, старушка-мать и учеба в самом дорогом ВУЗе страны, то она никогда и ни за что...
 За окном быстро промелькнул силуэт Куликова.
 Я тоже не остался в долгу. Сделав трагическое лицо, я сообщил, что занимаюсь строительным бизнесом, дел невпроворот, жены нет, подруги тоже, горю, одним словом на работе, отчего сильно страдает личная жизнь.
 Разумеется, никто из нас друг другу не поверил. Впрочем, по-другому просто и быть не могло. Отношения на коммерческой основе откровенных бесед не предусматривают. Все остальное – пожалуйста. Но только не это.
 Жалко, что этого не знали Мирончик и Шекшнева. Изабелла и ей подобные девушки ни при каких условиях и ни за какие деньги к себе в душу никого не пускают и не пустят. Будь я хоть трижды спонсором, хоть султаном Брунея или Биллом Гейтсом. Они и сами-то туда, наверное, бояться заглядывать. Так что задание можно было считать завершенным, даже, несмотря на то, что оно еще толком не успело начаться.
 Официант принес наш заказ и еще раз бросив на Изабеллу восхищенный взгляд удалился.
 – Ну, за знакомство! – я поднял крошечную глиняную рюмку с теплым сакэ.
 – За продолжительное знакомство! – многозначительно поправила меня Изабелла и улыбнулась.
 Через полчаса я был самым счастливым человеком на свете. Оказывается, для счастья надо совсем немного – всего 1000$. И тогда напротив тебя в дорогом японском ресторане будет сидеть красивая, эффектная девушка, а мужики за соседними столиками, официанты, охранники, прохожие на улице, да и все остальные особи мужского пола будут тебе дико завидовать, совершенно не понимая, почему это восхитительное длинноногое создание сидит за одним столиком с каким-то невзрачным идиотом, да еще и нежно гладит его руку?! И смотрит на него влюбленными глазами и смеется над каждой его тупой шуткой. Нет, определенно с этим миром что-то не в порядке, раз стала возможной подобная аномалия…
 Вскоре, по мере того как пустели глиняные бутылочки с сакэ, в голову мне полезли всякие интересные мысли. Честно говоря, эти мысли полезли мне в голову сразу же, как только я увидел Изабеллу, но до поры до времени я гнал их прочь. Но только до поры.
 «А почему бы и нет?» думал я, глядя на чересчур открытое декольте Изабеллы, на ее тонкие, изящные запястья и смуглые плечи. «Чего я, в конце концов, теряю? Четыре сотни баксов, которые мне как раз на ЭТО и выданы? Да и мужик я, в конце концов, или хрен дрожащий?!» Убеждал я себя недолго – меньше минуты. Однако мое счастье длилось и того меньше. И оборвала его трель мобильного телефона.
 Звонил Куликов.
 – Старик! – его голос был похож на натянутую струну. – Слушай, старик, бля… твою мать… – он выругался и тревожно замолчал.
 – Что случилось? – я сразу же почувствовал неладное.
 – Старик! – взрыднул Куликов, – Отдай её мне…
 – Кого?
 – Её. Ты же все равно… с ней ничего не будешь… так не пропадать же…
Я посмотрел на Изабеллу. Она ласково мне улыбнулась.
 – Извини, я на минуточку. Срочное дело.
Я поспешно выскочил из-за стола и направился в мужской туалет.
 – Что, значит, отдай? – зашипел я в трубку запершись в кабинке. – Ты чего, бля, несешь? Совсем допился?!
 – Старик! – Куликов почти рыдал. – Я её как увидел, так сразу понял, что это моя баба! Понимаешь, всю жизнь ходил и внимания ни на кого не обращал, а тут как током шарахнуло!
 – Кониной тебя, бля, шарахнуло! И водкой с пивом!
 – Да причем здесь это?! Старик, я сам не ожидал… Я понимаю, что кайф тебе ломаю…
 – Уже сломал.
 – Прости старик, – в трубке раздалось какое-то мокрое чавканье, словно Куликов продирался сквозь болото. – Помоги, выручи, век не забуду, всё что хочешь для тебя сделаю…
 – Как ты себе это, бля, представляешь?! – я перешел на крик.
 – Да всё очень просто. Я сейчас в кабак зайду, как бы случайно увижу вас, ну а дальше дело техники.
 – Дело техники, – передразнил я его. – А мне что прикажешь делать? Валить домой, подрочить и спать?!
 – Зачем дрочить? Посидим, потусуемся втроем, выпьем чего-нибудь.
 – Ты знаешь, какие здесь цены?
 – А тебе Мирончик разве бабла не дал?
 – Твоё-то какое дело?! – застонал я, но все было бесполезно. По предыдущему опыту общения с Куликовым я знал, что теперь остановить его сможет только выпущенная в упор очередь из крупнокалиберного пулемета. Или брошенная прямо под ноги противотанковая мина.
 – Старик, у меня бабки есть. Немного правда, баксов сорок… Ну, я иду?
 – Куда? – мне хотелось завыть.
 – Ну, типа, к вам.
 – А может, ты не пойдешь, типа, к нам? Может, ты, пойдешь, типа, на ***?
 – Да ладно, старик, не будь говном! – опять заканючил Куликов. – Ты себе завтра другую найдешь, еще лучше. Чего ты так переживаешь?
 – Твою мать! – застонал я. – Что ж ты за человек такой?!
 – Спасибо старик! – Куликов радостно всхрапнул и связь оборвалась.
Появился он ровно через пять минут. Зайдя в ресторан, он глупо огляделся по сторонам, сделал вид, что заметил меня и изобразил радостное удивление. Мне от подобной конспирации хотелось заплакать.
 – Старик! – завопил он и замахал руками. – Кого я вижу?!
Изабелла оторвалась от копченого угря и испуганно посмотрела на Куликова.
 – Кто это?
 – Знакомый, – скрипнув зубами ответил я.
 – Старик, сколько лет, сколько зим! – Куликов подскочил к нашему столику и стиснул мне руку. На шее у него болтался фотоаппарат, от него довольно ощутимо разило перегаром, и выглядел он словно какой-то провинциальный турист из среднерусской глубинки, непонятно какими ветрами занесенный в Москву.
 – Сударыня! – Куликов схватил руку Изабеллы и галантно склонившись припал к ней губами. – Оч-чень рад! Очень рад!
 – Познакомься, это Изабелла, – пробубнил я, хотя с гораздо большим удовольствием дал бы Куликову по башке его же фотоаппаратом.
 – Игорь. Игорь Куликов. Фотограф.
Если бы к нашему столику подошел человек в перьях, с томагавком и связкой скальпов и сообщил бы что он индеец, это выглядело бы менее глупо.
 Но Изабелла почему-то оживилась.
 – Фотограф? Вы, правда, фотограф?
 – Да, – Куликов уселся за стол и позвал официанта.
 – Игорь у нас очень известный фотограф, – с сарказмом сказал я, однако этого никто не заметил.
 – А мы с вами раньше нигде не встречались? – Изабелла пытливо посмотрела на Куликова.
 – Очень может быть. Вы, извиняюсь, для «Максима» не снимались?
 – Нет, не снималась… – Изабелла растерянно улыбнулась. – А вы работаете в «Максиме?»
 – Я иногда снимаю для них, – важно произнес Куликов. – Когда удается выкроить время.
Я залпом выпил рюмку сакэ, затем еще одну.
 Куликов меж тем заказал бутылку «Белого золота» за тысячу рублей, три порции суши, два горячих сакэ и специально для Изабеллы бутылку испанского вина. По моим прикидкам, его заказ тянул долларов на сто.
 «Белое золото» мы «убрали» с ним за десять минут. Сакэ и вовсе прошло незамеченным.
 А потом Куликова прорвало. Он сообщил Изабелле, что только что отказался от предложения “Newsweek” снять репортаж о восстановлении мирной жизни в Чечне.
 – Они хоть и предлагали почти пятерку баксов, но я послал их на хрен, – Куликов заказал еще бутылку водки. – В Чечню я больше ни ногой.
Потом он рассказал, как снимал для французской «Либерасьон» захват «Норд-Оста». Потом поинтересовался у меня, сменил ли я машину.
 – Да ты что, старик?! – он сделал удивленное лицо. – Машины нужно менять хотя бы раз в три года, – нравоучительно произнес он.
Я с трудом удержался от того, чтобы не обматерить его последними словами.
Дальнейшее было похоже на какой-то дурацкий спектакль. Вернее, на театр одного актера. Меньше чем за час Куликов сыграл несколько ролей сразу: начиная от военного фотокорреспондента и заканчивая модным, гламурным фотографом глянцевых журналов. Изабелла слушала его раскрыв рот. На меня она обращала внимание лишь тогда, когда я пытался что-то сказать. С каждым разом сделать это становилось все труднее. Потом у меня начались проблемы со зрением: лицо Изабеллы постоянно куда-то уплывало, а Куликова я воспринимал лишь как какой-то размытый, бесформенный образ. Образ монотонно гудел, смеялся лающим смехом и махал руками-крыльями. Изредка в мое сознание врывался голубоватый сполох фотовспышки.
 Все что произошло дальше, я припоминаю очень смутно. Помню, мы пошли с Куликовым в туалет, он споткнулся, упал и едва не разбил свой фотоаппарат.
 – Ты меня снял? – спросил я его, после того как он помочился мимо писсуара.
 – Конечно, снял, – он с трудом справился с разбегающимися в разные стороны глазами. – Старик, у тебя получилось ужасно тупое лицо. Обычно ты так не выглядишь.
 – А как я обычно выгляжу? – я почему-то страшно оскорбился и начал всерьез подумывать, а не дать ли Куликову в морду? За испорченный вечер. Я даже встал к нему чуть боком, чтобы удобнее было бить. Потом я вдруг заметил, что он использует палочку для еды в качестве зубочистки. Где он нашел в туалете эту палочку, так и осталось для меня загадкой, но бить человека, ковыряющегося в зубах таким предметом я почему-то постеснялся.
 Уже на выходе из туалета Куликов споткнулся еще раз и, громко матерясь, чуть не снес пальму в кадке. Пока мы шли к столику, вокруг нас, словно акулы, кружили два охранника-самурая, бросая на нас настороженные, недобрые взгляды.
 Сев за столик Куликов пошел, что называется, вразнос: начал хватать Изабеллу за руки, тискать ее и пару раз даже успел приложиться к ней своим мокрым ртом. Она громко смеялась и только сейчас я заметил, что наша девушка тоже, кажется, изрядно набралась.
 А потом они исчезли. Просто растаяли в воздухе, как бестелесные призраки. Как ни странно, но их исчезновение меня почему-то обрадовало и я даже заказал себе пива. Однако, вместо этого, охранник-самурай поинтересовался моим самочувствием, а официант-бурят попытался отнять у меня тарелку с едой. В тарелке лежали недоеденные овощи, бок копченого угря, несколько роллов с лососем и неизвестно откуда взявшийся носовой платок.
 За окном к тому времени уже стемнело, пива я так и не дождался и, обидевшись на весь мир, попросил счет. Я не помню точно, на сколько меня обсчитали, но от денег, выданных мне утром Мирончиком, осталось не более пятидесяти долларов.
 Затем строгая женщина, представившись шеф-менеджером, помогла мне отыскать мою машину. До этого я пару минут безуспешно тыкал ключом в чей-то BMW.
 – Я бы на вашем месте в таком виде за руль не садилась, – посоветовала она мне.
 – А я и не собираюсь, – честно ответил я.
 Это была, пожалуй, единственная здравая мысль за весь день, так как в таком виде я не смог бы выехать даже со стоянки, не говоря уж о том, чтобы доехать до дома.
 Перед глазами плясали огоньки на приборной панели, прыгали цифры на CD-ресивере, а доносящийся из колонок голос ди-джея какой-то радиостанции казался потусторонним. Помню, я попытался еще покурить, достал из пачки последнюю сигарету и зажег ее с другого конца, после чего расстроился окончательно…
 Мне и раньше приходилось спать в машине. Один раз даже в двадцатипятиградусный мороз. Конечно, это не лучшее место для ночлега, но все же гораздо более удобное, чем, к примеру, милицейский «обезьянник» или продавленная койка в вытрезвителе.
 Разложив пассажирское кресло я сделал радио потише, накрылся своим пальто, улегся на бок и сразу же уснул…


Есть такие дни, когда просыпаться не стоит. Лучше проспать этот день целиком, вычеркнуть его из жизни и вообще забыть, что он был когда-то.
 Я бы так и поступил, будь я дома.
 Однако когда в область чуть ниже спины настойчиво упирается рычаг коробки передач, из колонок доносится отвратительная отечественная попса, а машина напоминает морозильную камеру, волей-неволей приходится просыпаться и принимать действительность такой, какая она есть.
 Я посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся. Мой земной образ мало походил на лицо живого человека.
 Во рту, издыхающей рептилией ворочался сухой и раздувшийся язык, желудок, как обычно, жил своей, отдельной жизнью и этой жизнью, похоже, был не очень доволен. Его то скручивали судороги, то он начинал мелко дрожать и рваться наружу. Руки предательски тряслись и я все никак не мог попасть ключом в замок зажигания…
 В себя я пришел только дома и только после четвертой бутылки пива. В памяти медленно оживали события вчерашнего дня: Изабелла, японский ресторан и Куликов. Все произошедшее казалось дурным сном, бредом и наваждением. Периодически мне хотелось плакать. Но еще больше мне хотелось, как страусу, засунуть голову в песок, и забыть обо всем на свете…
 Из всей вереницы горестных воспоминаний о вчерашнем дне больше всего мне не понравилось одно – исчезновение Куликова. Оно так и продолжало оставаться для меня загадкой, и я, естественно, подумал о самом худшем. Мне тут же привиделся его посиневший, раздувшийся труп, который спасатели вылавливают баграми из Москвы-реки и криминальный репортаж в вечерних новостях.
 Я поспешно сорвал телефонную трубку.
 – Але, – после долгого и тревожного ожидания раздался недовольный голос Куликова.
 – Привет, – облегченно выдохнул я. – Ну, ты как?
 – Нормально, – зевнул он. – Спим еще.
 – Спим? – не понял я.
 – Ну да.
 – Ты… с Изабеллой… что ли?
 – Ну а с кем же еще, старик?! – Куликов хихикнул. – Тебе, кстати, привет.
 – Спасибо. У тебя с деньгами как?
 – Ты о чем, старик?
 – О том. Помнишь, сколько девушка стоит?
 – Я тебе перезвоню, – Куликов сразу же напрягся. – Попозже…
Однако он не перезвонил. Его звонка я ждал целую неделю. Он просто взял и пропал. Исчез, растворился, как тогда, в ресторане.
 Я пытался дозвониться до него сам, но безрезультатно. Он не появлялся на работе, его сотовый неизменно был выключен. Его разыскивал Мирончик и журналисты, которым требовался фоторепортаж. Но Куликов словно сквозь землю провалился. Я знал, что, вернее, кто стал причиной этого исчезновения, но особо на сей счет не распространялся.
 В конце концов, я о Куликове попросту забыл, но в одно хмурое ноябрьское утро он внезапно объявился. Причем не придумал ничего умнее, как завалиться ко мне в девять утра.
 Куликов был немногословен, сосредоточен на какой-то внутренней проблеме и угрюм. Примерно так выглядят раковые больные, смирившиеся со своей участью.
 – Фотографии я отдал Мирончику, – сразу же упредил он мой вопрос. – Всё в порядке, он доволен.
 – Как Изабелла?
 – Её Викой зовут, – Куликов достал сигарету.
 – Хорошо, как Вика?
 – Нормально, – Куликов бросил на меня быстрый взгляд. – Я вот, это… увольняться, наверное, буду.
 – Чего это вдруг? – удивился я.
 – Понимаешь, старик, – Куликов раздраженно ковырнул в воздухе рукой. – Мне почти тридцать пять лет, а я все какой-то хернёй занимаюсь!
 – Тебе же всегда нравилось фотографировать.
 – Мне и сейчас нравится, но Мирончик, козлина, денег-то не платит! Что это такое – пятнадцать баксов за снимок?! Это несерьёзно, старик, это не работа, а какие-то мудовые рыдания!
 – Так ты снимай больше. Вместо того чтобы в буфете сидеть.
 – Нет, старик, это не вариант, – Куликов покачал головой. – Мы с Викой всё это уже обсуждали.
 – Как это – обсуждали? – не понял я.
 – Очень просто. Сели и всё обсудили, – Куликов довольно улыбнулся. – Я ей всё рассказал. Всё как есть.
 – И что?
 – Ну что? Она девка умная, все поняла.
 – Что именно?
 – Понимаешь, она не стала париться из-за того, что я простой фотограф. Она мне так и сказала, дескать, вижу, что парень ты неплохой, но небогатый. Давай, говорит, ищи работу получше и все у нас будет в ажуре. Я её понимаю, ей ведь тоже жить на что-то надо.
 – Так пускай сама работу ищет, если жить не на что. Или она без спонсора не может?
 – Да причём тут спонсор, старик? – Куликов испуганно посмотрел на меня. – Она учится. Ей институт закончить надо.
Мы помолчали. Сказать мне было нечего.
 – Старик, ты мне это… баксов двести не займешь? – Куликов нервно заерзал на стуле.
 – Не займу. У самого денег нет, – говорить с ним мне расхотелось. Иногда он действовал на меня удручающе, и сейчас был как раз такой случай. Его слишком прямолинейное отношение к жизни меня расстраивало и злило одновременно, как злит и расстраивает бегающий по кухонному столу таракан.
 Не добившись ни денег, ни понимая, он сухо попрощался и ушел.
 А ещё через несколько дней он уволился.
 Я же за оставшиеся две недели буквально из пальца высосал статью, красочно описав и кризис среднего возраста, и спонсорскую психологию и тайные мотивы, толкающие молоденьких барышень в объятия незнакомых, богатых и не всегда приятных мужиков. К немалому моему удивлению Мирончик и Шекшнева пришли от статьи в восторг.
 – Ведь можешь, когда захочешь! – похвалила меня Шекшнева.
 – Да! – поддакнул Мирончик. – А ты боялся! Тяжело было?
Я пожал плечами и они радостно засмеялись.
 – Ладно, подробности можешь не рассказывать!


О Куликове не было ничего слышно следующие три месяца. А потом он внезапно пригласил нас с Сотниковым на открытие своей собственной фотостудии. Пригласил не потому, что очень уж хотел нас видеть, а затем чтобы продемонстрировать нам свой успех. Из простого фотографа заштатного «глянца», Куликов, благодаря исключительно своему «гиперталанту» сумел подняться до заоблачных высот. У такого чуда должны быть свидетели. Желательно из числа вчерашних коллег-лузеров.
 Я всегда знал, что дуракам, пьяницам и влюбленным везет.
 Поэтому я не особо удивился произошедшей метаморфозе, так как Куликов, удачно совместив все эти три ипостаси, был просто обречен на успех.
 Едва уволившись из нашей редакции, он тут же был принят на испытательный срок в один, достаточно известный глянцевый журнал. И надо же такому случиться, что спустя всего четыре дня, он оказался свидетелем известного теракта в метро, в перегоне между «Павелецкой» и «Автозаводской». С фотоаппаратом, как и с фляжкой «конины» он никогда не расставался, поэтому, сделав большой глоток и расчехлив свой «Canon» он решительно ринулся в затянутый дымом тоннель. Прежде чем милиция обратила на него внимание и выставила вон, он успел сделать около сорока снимков. Приехав на работу, он прямиком проследовал в кабинет главного редактора, вытащил из фотоаппарата флэш-карту и положил перед шефом на стол. Главреду хватило минуты, чтобы понять, что именно привез Куликов. Его журнал публиковать такие снимки не мог, у него была другая направленность, поэтому шеф просто позвонил знакомым американцам и те, набив карманы долларами, примчались за Куликовской флэш-картой уже через пятнадцать минут.
 Разумеется, после этого, ни о каком испытательном сроке никто и не заикался.
 А еще через полгода Куликов, стремительно взлетевший вверх по карьерной лестнице, получил в свое распоряжение целую студию.
 На открытие которой он и позвал нас с Сотниковым.
Перед тем как ехать к Куликову, Леха затащил меня пообедать в какую-то страшного вида закусочную, непонятно каким образом уцелевшую в самом центре Москвы еще с советских времен.
 – Зато здесь низкие цены, – объяснил свой странный выбор Сотников. – Водка – всего сто рублей.
За столами сидели хмурые люди, жевали бутерброды и пили водку, запивая ее пивом. В дальнем углу громко ругались две пьяных тетки. Бармен, мужик лет сорока, с полным ртом золотых зубов мрачно, исподлобья поглядывал на посетителей. Когда к нему обращались, его лицо принимало страдальческое выражение. Было видно, что ему давно уже хочется только одного – передушить всех клиентов собственными руками.
 Леха взял два пива и бутылку водки. Из закуски он решил ограничиться селедкой с луком и черным хлебом. Масла бармен ему не дал, отчего у Лехи моментально испортилось настроение. Неприязненно оглядев грязный зал закусочной и сквозь зубы обозвав всех окружающих «быдлом», он быстро разлил водку в пластиковые стаканчики…
 Через полчаса мы вышли на улицу. Леха что-то оживленно рассказывал, громко матерился, размахивал руками и пытался приставать к редким девушкам. Потом его сильно разозлил медленно идущий впереди нас мужик.
 – Шевели ногами, овощ! – гаркнул Сотников ему в ухо. Мужик, увидев нетрезвую, стодвадцатикилограммовую тушу, предпочел не связываться и юркнул в ближайший магазин.
 – Глаголом жги сердца людей! – напутствовал его Леха.
 Фотостудия Куликова располагалась на Петровке в старинном, дореволюционной постройки пятиэтажном доме. Несмотря на достаточно запутанную внутреннюю планировку, студию мы отыскали без особого труда. Ориентиром служила громкая музыка и еще более громкие, переходящие в крики голоса.
 В просторной, метров семидесяти, комнате толкались человек двадцать. На кожаном диване я заметил Вику-Изабеллу, чуть поодаль, прислонившись к стене, стоял задумчивый Куликов. Промелькнуло несколько длинных и худых, похожих на гончих, девушек-моделей. Посреди комнаты, не попадая в ноты, выпучив глаза и покраснев, дурным голосом выл под караоке известный диктор одного из телеканалов. На стене висел плазменный телевизор, под ним на стеклянной стойке расположилась какая-то строгого вида и, по-видимому, безумно дорогая аппаратура. Двое молодых людей с длинными, сальными волосами демонстративно обнявшись, пили пиво из одной бутылки. Все остальные, разбившись на мелкие группки, что-то оживленно обсуждали.
 – Я не понял! – пытаясь перекричать громкую музыку, крикнул мне в ухо Сотников. – Здесь чего, не наливают что ли?!
 Я огляделся и заметил небольшой столик с бутылками стоящий рядом с диваном.
 – Пошли, – я потащил Леху за собой.
Изабелла-Вика заметив меня, помахала рукой и что-то крикнула.
 – Чего за тёлка? – спросил Сотников.
 – Подруга Куликова, – разливая водку, объяснил я.
 – Во, конь, дает! – одобрительно покачал головой Леха. – Хорошо быть фотографом…
Потом к нам подошел какой-то смуглый, усатый, вдрызг пьяный мужик и смешно коверкая русские слова, представился австрийским продюсером. Он почему-то решил, что мы тоже продюсеры. Узнав, что мы всего-навсего журналисты он расстроился и спросил, а есть ли среди присутствующих продюсеры?
 – Есть, – Сотников указал на продолжающего выть диктора.
 – Как него зовить? – спросил австриец.
 – Мошонка Иванович Мудилин, – совершенно серьезно сказал Леха.
Австриец просиял и пошел к диктору знакомиться.
Через полчаса я оставил Сотникова, который, уверенный в своей неотразимости, решительно направился к Вике, и пробился к Куликову. Но разговора у нас не получилось: тот был настолько пьян, что сначала меня даже не узнал. Зато момент, когда Вика, пошатываясь и спотыкаясь, направилась в туалет вместе с Лехой, он отследил чётко.
 – Убью! – взревел моментально преобразившийся Куликов и рванулся за ними следом.
 Драться с Лехой, который был на целую голову выше и килограммов на сорок тяжелее, Куликов не стал. Он просто схватил лежащий на подоконнике массивный Nikon и с размаху ударил Сотникова по голове, рассчитывая таким образом покончить с обидчиком раз и навсегда. Леха в последний момент успел увернуться и фотоаппарат лишь рассек ему лоб. Однако крови было предостаточно. Вика театрально завизжала и бросилась из студии вон. Австриец-продюсер повис на Куликове, но так же получив фотоаппаратом по голове, упал и разбил лицо.
 – Вика! – придушенно взвыл Куликов и не выпуская фотоаппарат из рук бросился за ней следом. – Подожди! Куда ты?!
В этот момент он был похож на типичного папарацци, преследующего свою жертву.
 Гости недовольно, словно потревоженный улей, загудели и начали потихоньку исчезать. Двое молодых людей, все так же обнявшись, громко смеялись, диктор отложил в сторону микрофон, с важным видом достал дорогой мобильный телефон и также куда-то исчез. Девушки-модели испуганно жались по углам.
 – Пошли отсюда! – злой, багровый, Сотников зажав носовым платком рассеченный лоб решительно направился к выходу. – Я всегда знал, что Куликов пьянь, мудак и психопат. На *** мы вообще сюда приперлись?
 Соваться в метро с окровавленным платком на голове Леха не решился и поймал такси. Таксист сначала побоялся сажать нас в машину, но Леха сунул ему под нос свой бэйдж и произнес неизменное в таких случаях заклинание:
 – Пресса!
 За окном мелькали огни вечерней Москвы, водила-таксист, как обычно слушал тошнотворный русский шансон, Леха сидел мрачный и неподвижный словно сфинкс. Потом внезапно залился мелким, кудахтающим смехом. Водитель испуганно посмотрел на него в зеркало.
 – Ты чего? – удивился я.
 – Знаешь, в чем самый прикол?! – Сотников даже задохнулся от смеха.
 – В чем?
 – Этот конь, Куликов, жениться собрался! Он сегодня Вике предложение сделал, – от смеха Леха согнулся пополам.
 – Правда?
 – Правда. Она сама сказала, когда в штаны ко мне полезла…
Он добавил пару крепких словечек и сорвав с головы платок стал вытирать им выступившие на глазах слезы.
 А я почему-то вспомнил Мирончика и Шекшневу. Знали бы они, чем на самом деле закончилось их задание.
 Высадив меня у дома, Сотников долго жал мне руку.
 – Вот такая она, страшная штука, любовь! – он опять согнулся от смеха пополам и желтое такси с идиотским, светящимся горбом рекламы на крыше увезло его в ночь.
Я какое-то время смотрел ему вслед. Только мне было не смешно. Если честно, мне было жалко Куликова. Потому как «страшная штука любовь», словно тяжелый танк, лязгая гусеницами страсти, надежды, а затем и отчаяния когда-то переползла и через мою жизнь, оставив глубокую колею…


 Глава 3.
Апрель 2002

 – Ой, только давай без занудства, – передо мной сидела строгая, резкая, сильно раздраженная девушка и небрежно стряхивала пепел мимо пепельницы. – Терпеть этого не могу!
 Девушку звали Оксана. Это был наш последний с ней день в Лимассоле.
 За её спиной синело Средиземное море, чуть правее возвышалась белоснежная громада отеля “Four Seasons”, по соседним столикам пустующего в этот час кафе прыгали наглые кипрские воробьи…
 … в Лимассоле мы оказались совершенно случайно.
Одна турфирма, которую Сотников упорно пиарил почти полтора года, расщедрилась и отблагодарила его двумя путевками на Кипр. Вернее, путевки эти попали сначала к Мирончику, что очень его расстроило. Он рассчитывал получить с турфирмы живые деньги, а вместо этого столкнулся с обычным в журналистском бизнесе «натуральным обменом».
 Сразу же встал вопрос – кто поедет с Сотниковым? Этот вопрос часа полтора обсуждался на собрании, которые, начиная с недавнего времени, Мирончик проводил каждый вторник. Сам Мирончик ехать отказался. Оставить редакцию на неделю он боялся. Его опасения были вполне понятны, так как, лишившись контроля шефа, редакция могла бы запросто погрузиться в недельное пьянство. Нечто подобное наблюдалось год назад, когда Мирончик всего на три дня продлил себе майские праздники, а у Смольского случился день рождения. Тогда «алкогольное отравление», как это было деликатно названо, заработала даже сдержанная и ведущая практически трезвый образ жизни Шекшнева. О других сотрудниках и говорить было нечего. В течение трех дней большинство из них начинало рабочий день с пива или с чего покрепче, после чего он очень быстро для многих заканчивался.
 Отправлять с Сотниковым кого-либо из наших девушек Мирончик так же не решился. Те, впрочем, прекрасно зная буйный Лехин нрав, и сами не горели желанием с ним ехать. Таскать на себе пьяную стодвадцатикилограммовую тушу, да еще в чужой стране – удовольствие малоприятное.
 Единственный вызывающий у Мирончика доверие журналист – Смольский, как назло уезжал в командировку с Куликовым. Последнего это обстоятельство совершенно не радовало, так как Смольский был человеком непьющим и Куликов многое отдал бы, чтобы поехать с Лехой.
 Редактор спортивного отдела Осипов только неделю как вышел из очередного запоя и поэтому находился в опале.
 Обозреватель светской жизни Гусев, Сотникова терпеть не мог. Леха отвечал ему взаимностью и не раз грозился устроить Гусеву Хиросиму и Нагасаки в «одном флаконе».
 Получалось, что единственным кандидатом на роль «сопровождающего лица» оставался я. Тем более, благодаря все тому же Осипову, выяснилось, что на Кипре будет проходить один из этапов чемпионата мира по ралли. А автомобили были как раз по моей части.
 – Про ралли у нас, кажется, еще статей не было? – Мирончик вопросительно посмотрел на Осипова.
 Тот покачал головой.
 –Вот и отлично! – Мирончик радостно заулыбался. – И отдохнете и материал к статье соберете.
 Сотников горячо поддержал мою кандидатуру. Шекшнева многозначительно хмыкнула, Гусев, криво улыбаясь, пробормотал что-то Смольскому на ухо, но, поймав тяжелый Лехин взгляд улыбаться перестал. Куликов, все еще на что-то надеясь, сказал, что к подобным статьям требуется «грамотный и развернутый» фоторепортаж, на что Мирончик обязал его выделить мне один из фотоаппаратов и обучить им пользоваться. Куликов недовольно пожал плечами и привычно сунул руку во внутренний карман пиджака, где у него находилась фляжка с «кониной». Судя по его мрачному лицу, ему не терпелось поскорее её оттуда извлечь.
 После непродолжительных прений между Сотниковым и Шекшневой, которая сомневалась в продуктивности нашего с ним творческого альянса, Мирончик высочайше утвердил меня в качестве сопровождающего. В тот же вечер наши с Лехой загранпаспорта отбыли в турагенство, а спустя четыре дня, ранним субботним утром мы уже сидели с ним в «эйрбасе-А320» «Кипрских авиалиний».
 Сотников заметно нервничал. Его раздражала теснота и сидящий справа от него сосед-китаец.
 – Не люблю я летать, – каждые пять минут бормотал Лёха и доставал из сумки фляжку с джин-тоником. Сделав большой глоток, он бросал в рот мятную пастилку и раздраженно елозил в кресле, явно не рассчитанном на его габариты. Меня он попросил сесть у окна, дабы не видеть, как будет стремительно удаляться вниз земля, или ещё более стремительно приближаться, если не дай бог, с самолетом что-то случится. За то время пока мы ждали начала регистрации на свой рейс, Лёха успел выпить шесть бутылок пива, а за время пока сидели в самолете, ожидая пока соберутся все пассажиры он почти прикончил свою фляжку.
 – Нам лететь четыре часа, – напомнил я ему, видя, что фляжка стремительно пустеет.
 – Знаю, – Сотников тревожно прислушивался к всё более нарастающему реву двигателей. – У меня в сумке еще коньяка бутылка. Не хватит, в полете чего-нибудь возьмем. Если взлетим…
 – Не каркай. «Эйрбас» считается надежным самолетом.
 – Все они надежные, пока не ёбнутся, – Леха неприязненно посмотрел на китайца. – А это чмо косорылое за каким ***м ко мне подсадили? Он-то чего на Кипре забыл?
 – Может он там поваром в китайском ресторане работает.
 – Ну да. С такой рожей только поваром работать. Как его в самолет-то только пустили? Ему в багажном отсеке самое место…
«Эйрбас» остановился в самом начале взлетной полосы, двигатели заработали на полную мощность и самолет, набирая скорость, понесся по бетонке. Леха припал к фляжке. Сосед-китаец недовольно на него покосился. Я пронаблюдал в окно, как земля быстро покатилась куда-то вниз, машины превратились в крошечных муравьев, медленно ползущих по узеньким ленточкам дорог, промелькнул ряд игрушечных самолетиков, «эйэрбас» начал заваливаться на крыло и земля совсем пропала из виду. Из потолка выехали жидкокристаллические дисплеи, на которых отображалась информация о полете. Оказывается, самолет успел подняться всего на девятьсот метров и развить скорость порядка пятисот километров в час.
 – Немного, – сказал я Лехе, указывая на дисплей.
 – Чего? – гаркнул он, тряся головой. – Ни хера не слышу!
Сосед-китаец испуганно вздрогнул.
 – Это пройдет, – крикнул я ему в ухо. – Рот открой.
 – Зачем?
 – Говорю тебе, открой.
Леха открыл рот, подождал несколько секунд и допил остатки джина.
 – Полегчало?
 – Не знаю, – он опять потряс головой. – По моему нет.
 – Потерпи, скоро пройдет.
 – Коньяк будешь? – опять гаркнул он.
В этот момент самолет проткнул слой облаков и в салон из всех иллюминаторов ударило яркое солнце…
 За четыре часа полета Леха успел сделать множество важных дел: почти в одиночку выпил бутылку коньяка, в небольшой очереди в туалет познакомился с девушкой и выжил соседа-китайца. Который, не выдержав постоянных толчков в бок и громкого Лехиного смеха, убежал куда-то в конец салона. На освободившееся место Леха пытался пригласить девушку, обещая ее познакомить с настоящим, живым писателем, но та к немалому его недоумению отказалась.
 – Не хочет, – сокрушался Сотников, на шее которого появился неизменный бэйдж «Пресса». – А жалко. Хорошая тётка. Я бы с такой постоял в партере…
 В аэропорту Ларнаки Леха бесцеремонно растолкал очередь к кабинкам таможенного контроля и едва ли не первым со всего рейса уладил все формальности. Недовольным пассажиром он привычно совал под нос свой бэйдж. Этот же самый бэйдж он гордо продемонстрировал и кипрскому таможеннику, хотя тот Леху ни о чем не спрашивал и, как мне показалось, постарался поскорее впустить чересчур громкого и шумного пассажира из далекой России на территорию острова Афродиты.
 – Короче, автобус без нас не уедет, – выйдя на залитую солнцем площадь перед аэропортом, Леха деловито осмотрелся по сторонам. – Надо пива взять.
 – Как ты его возьмешь, когда у нас одни баксы? Деньги поменять надо.
 – А что, за баксы не продадут что ли? – удивился Леха. – Это же не рубли.
 – Не уверен, – я пожал плечами.
 – Короче, жди меня здесь, – Леха бросил мне под ноги свою сумку. Остановив какого-то мужика он на ужасной смеси английского и русского быстро его о чем-то расспросил и помахав мне рукой отправился обратно в здание аэропорта. Откуда вышел через десять минут с упаковкой пива.
 – Бля, ну и цены! – Леха протянул мне банку. – У нас в кабаке посидеть дешевле, чем у них пива попить. Во, кстати подруга наша идет! Пошли!
Схватив свою сумку, Леха резво понесся вслед за какой-то девушкой. Спустя минуту он уже тащил и ее сумку.
 – У нас один отель! – радостно сообщил он мне. – Оксана, пива хотите? Кстати, неплохое у них тут пиво.
Девушка покачала головой и посмотрела не меня.
 – А вы, наверное, и есть писатель?
 – Ну… не совсем, – мне никогда не нравилось слово «писатель». В России, в отличие от других стран, оно является синонимом слова «лузер». Поэтому я чаще представлялся журналистом, что более соответствовало истине. Леха же, напротив, так не считал и принялся рассказывать Оксане про мои недюжинные таланты. Дескать, я – это чуть ли не последняя надежда гибнущей русской литературы и что только такие талантливые самородки как я, способны вернуть Россию в число ведущих литературных держав. Потом начались какие-то сравнения с Достоевским, Толстым и почему-то Пришвиным. Это закончилось тем, что Оксана все-таки была вынуждена взять пиво.
 Весь час, что мы ехали до отеля Леха развлекал ее какими-то глупыми рассказами. Она, натянув на лицо непроницаемую, корректную маску слушала его бредни, я же молча разглядывал проплывающие за окном однообразные кипрские пейзажи и изредка поглядывал на Оксану.
 Она мне понравилась сразу. Невысокая, очень стройная, с длинными черными волосами, серыми глазами и тонкими запястьями. Не знаю почему, но я всегда обращаю внимания на запястья. Так уж получилось, что у нас оказался один и тот же отель, Mediterranean Beach, и разместились мы на одном этаже в соседних номерах.
 – Повезло! – ткнул меня Леха в бок. – Далеко ходить не надо.
Как всегда, планы у него были наполеоновские.
В номере Леха сразу же принялся опустошать мини-бар.
 – Надо купнуться, – он в одних трусах развалился на кровати, переключая каналы телевизора и швыряя в ведро пустые пивные бутылки. – Освежиться надо.
 – Ну, так пошли, – я тоже выпил пару пива. – А то пять часов уже.
Переодевшись, мы отправились на пляж. Несмотря на наступающий вечер, было еще жарко. Не знаю почему, но вскоре там оказалась и Оксана. Леха предложил ей пива, но она отказалась.
 – Потерплю до вечера, – улыбнулась она и заколов свои длинные волосы, пошла плавать.
 – М-да, – Леха проводил ее плотоядным взглядом. – Надо будет девушкой заняться. Чтобы не скучала.
 – Займись, – я закурил. – Мне все равно послезавтра на ралли ехать.
 – Жалко, что у неё подруги нет, – Леха наблюдал, как Оксана осторожно заходит в воду.
 – Главное, чтобы у не друга здесь не было.
 – А то она такая дура! – хмыкнул Сотников. – В том-то весь кайф курортных романов, что не знаешь, с кем в койку ночью завалишься.
 – Пошли, поплаваем.
 – Идем, – Леха вылил в себя остатки пива…


 Иногда бывают такие дни, когда уже утром, едва проснувшись, понимаешь, что сегодня случиться что-то необычное. Конечно, перелет в другую страну событие тоже далеко не рядовое, но когда около полуночи я оказался в номере у Оксаны, я наконец-то понял, что именно мне не давало покоя весь день.
 Получилось всё донельзя банально. От Оксаны Лёха не отставал весь остаток дня и в конце концов уговорил её сходить с нами в ресторан. Мы, одетые в почти одинаковые льняные брюки и рубашки ждали Оксану в холле отеля. Лёха всерьез рассматривал перспективы секса на сегодняшний вечер.
 – Понимаешь, её главное напоить, – заговорщицки понизив голос, делился он своими планами. – Тётя приехала на отдых. Море, юг, жара, парни не самые отстойные, короче всё располагает…
 Появление Оксаны в короткой, узкой юбке и топике, с украшенным какой-то блестящей хренью пупком заставило Лёху забыть о своей стратегической инициативе. Несмотря на более чем вольный наряд Оксана вышагивала на высоких каблуках и еще успела, как минимум, час провести в кресле визажиста. Короче, выглядела она на миллион кипрских фунтов.
 – Вашу мамашу… – пробормотал Сотников и подавленно замолчал.
 – Привет! – она посмотрела на нас и увидев на наших лицах смятение и растерянность, осталась довольна произведенным эффектом. – Куда пойдем?
 – Здесь есть один ресторан, чуть подальше, – я понятия не имел о том, что находится «чуть подальше», но мне почему-то сразу захотелось взять инициативу в свои руки.
 И еще я практически тут же заметил, что мне очень мешает Сотников. Без него было бы лучше. Однозначно.
 И хотя я всегда был сторонником здоровой конкуренции, но только не в подобных случаях. Девушка на миллион кипрских фунтов была слишком ценным призом, чтобы им с кем-то делиться.
 Уверен, что точно так же думал и Лёха, так как едва мы вошли в рыбный ресторан, который действительно располагался на другой стороне улицы, он начал чётко следовать намеченному плану и постарался во что бы то ни стало напоить Оксану. И попутно дискредитировать «писателя». Он не хуже меня знал, что в любви и на войне все средства хороши.
 Разговор, сначала вполне корректный и нейтральный через некоторое время стал напоминать беседу трёх собутыльников. Которые друг друга знают ещё с яслей, учились в одной школе, выпили не одну канистру спирта и пережили вместе столько, что про пуд соли даже как-то неуместно вспоминать. Сотников добился желаемого эффекта – Оксана банально напилась. Правда и сам он мог праздновать пиррову победу, так как булькающие под кадыком полтора литра кипрской «конины» вывели его из строя. В Москве он совершенно точно распоясался бы, но здесь сумел каким-то чудом удержать себя в руках. Единственным относительно трезвым человеком, как не странно, остался я. Алкоголь в этот вечер меня мало интересовал, так как все вокруг затмевал блеск Оксаниных глаз. И ее изящные запястья. А так же её смех, улыбка, короткая, облегающая юбка, откровенный топик, и обнаженные сверх меры бедра…
 Когда Лёха нетвердым голосом признался ей в любви, я перевел дух. Отныне он был мне не опасен. Подтверждением чему стал смех Оксаны.
 – Влюбчивый у вас друг, товарищ писатель, – насмешливо посмотрела она на меня. – Не то, что вы. Или писатели все такие скромные?
Королеве требовалось подтверждения верноподданнических чувств.
 – А он у нас мужиков любит, – Лёха сделал запоздалую попытку нейтрализовать соперника. – Не видно что ли?
 – Да?! – Оксана удивленно посмотрела на меня. – Вообще-то не видно. Это правда?
 – А чего ты думаешь, мы с ним в одном номере остановились? – Лёха опрокинул рюмку коньяка.
 В такой ситуации лучше хранить загадочное молчание. Я улыбнулся Оксане и пожал плечами.
 – У нас, бля, журналистов с этим делом всё просто, – Лёха закурил и с шумом выпустил дым в проходящего официанта. – Мы люди творческие, широко…э-ээ, бля… мыслящие…
 Оксана бросила на меня пристальный, оценивающий взгляд. Именно в тот момент я понял, даже без её взгляда, чем окончится этот жаркий кипрский вечер.
 В холле отеля Леха едва не упал.
 – Ступеньки, суки, мать их, – объяснил он напряженно застывшей за стойкой ресепшена носатой киприотке.
 В номере он сразу же, словно подстреленный носорог, рухнул на кровать, пробормотав что-то насчет того, что надо бы сходить за пивом, после чего перестал подавать признаки жизни.
 Мы с Оксаной посмотрели друг на друга.
 – Пойдем ко мне, – предложила она.
 – Пошли, – я выгреб из мини-бара все, что там оставалось.
В номере она сбросила туфли, сразу же трогательно уменьшившись в росте.
 – Ты чего будешь? – я расставил на столе батарею крошечных бутылочек.
 – Можно я тебя поцелую? – вместо этого поинтересовалась Оксана, подходя ко мне.
 – Можно, – согласился я, чувствуя, как сердце совершает акробатические кульбиты.
 И тут же провалился в какую-ту звенящую, жаркую пустоту.
Все дальнейшее я помню кусками. Помню как Оксана сбросила свою юбку и топик. Лифчик молниеносно улетел куда-то за кровать, явив моему плывущему взору смуглые, небольшие, крепкие груди с аккуратными коричневыми сосками. Она рывком расстегнула мне ремень на брюках, в которых я запутался и упал. Подняться она мне не дала, ловко, умело, по-хозяйски устроившись сверху…


 А затем наступило какое-то помешательство.
 Море, Кипр, солнце – всё разом перестало существовать и все последующие две недели я замечал только её узкие запястья, полоску незагорелой кожи ниже живота и её полузакрытые глаза, когда мы с бешено колотящимися сердцами отваливались друг от друга.
 Отваливались, надо признать, достаточно часто. Даже слишком часто.
 Сотников поначалу воспринял наш роман с философским спокойствием. Ну, что ж, не получилось у него, получилось у другого. Он за меня был даже рад. Но когда я переселился в номер Оксаны, он обиделся.
 – Слушай, я вам тут не мешаю? – как-то спросил он, когда мы раз третий или четвертый вернулись на пляж из Оксаниного номера. Куда поднимались каждые час-полтора и прямо с порога бросались друг на друга.
 – Лёх, ну… сам видишь, – глупо попытался оправдываться я.
 – Вижу. И слышу. И не я один.
 – То есть? – не понял я.
 – Вы бы в номере орали потише. Вон, на вас два нациста вылупились.
Двое пожилых немцев с пивными животами, поросшими белесым пухом, криво ухмыляясь и понизив голос обсуждали что-то, поглядывая на нас с Оксаной.
 – Да пошли они, уроды. Гитлерюгенд недорезанный.
 – Ты им еще про Сталинград напомни.
Лёху понять было можно. Он рассчитывал хорошо провести время, отдохнуть, ознакомиться с местными достопримечательностями, но буквально в первые же одни остался практически один. С ним мы встречались либо за завтраком, либо на пляже. Оксана относилась к нему как к предмету обстановки и за всю неделю перекинулась с ним едва ли десятком фраз.
 Под конец это вывело его из себя.
 – Слушай, я чего-то не узнаю тебя, – затащив меня в море и отплыв к буйкам, он долго и смачно матерился. – Ты что, ничего не видишь?
 – Что?
 – Да тебя пользуют как мудака. Как чмо последнее. Думаешь, ты Оксане этой сильно нужен? Она сюда отдохнуть приехала по полной программе и тут ты подвернулся. Не было бы тебя, она с толпой киприотов кувыркалась бы.
 – Да ладно, не гони.
 – Чего ладно?! – Лёха повис на буйке. – В Москве она на тебя даже не посмотрит. Ей там на *** такие как ты не упали!
 – Какие такие? – слегка обиделся я.
 – Да такие. Она тебя здесь попользует и выкинет. Как гандон. Вот увидишь.
 – Посмотрим, – я развернулся и поплыл к берегу.
 – Давай, давай, – зло прокричал мне Сотников вслед. – Ромео грёбаный!
После этого мы с ним практически не разговаривали. Только как-то утром он позвонил в номер Оксаны и попросил дать ему фотоаппарат Куликова.
 – Зачем тебе? – удивился я, зная Лёхину нелюбовь к технике.
 – На ралли поеду. Ты же у нас занят, – съязвил он. – А к статье фотки нужны. Или мне её тоже за тебя писать?
 Его голос сочился желчью.
 – Подожди, я с тобой, – я посмотрел на лежащую на кровати Оксану. Она улыбнулась и сладко потянулась, обнажив крошечный темный треугольник внизу живота.
 – Да сиди уж. Так тебя и отпустили.
 – На чем ты поедешь?
 – Я скутер арендовал. Как-нибудь доеду.
Я знал, что поступаю не просто подло, а очень подло. Но ничего не мог с собой поделать. Как сказал персонаж Меньшикова из «Покровских ворот» – я влюбился как малолеток. В тот самый крошечный тёмный треугольник, в Оксанины руки, улыбку, глаза, голос…
 Отдав фотоаппарат Лёхе и извинившись с десяток раз, я проводил его до выхода из отеля. Он на меня даже не смотрел. Взгромоздившись на почти игрушечный скутер, он дал газ и медленно, неуверенно тронулся. Смотрелось всё это достаточно комично, но мне было не до смеха. На душе скребли кошки. Однако, вернувшись обратно в номер и зарывшись лицом в Оксанины волосы, ощутив её такой уже ставшим мне близким запах, я тут же обо всём, конечно же, позабыл…
 Но самую большую подлость я уготовил Лёхе напоследок. Я отказался возвращаться в Москву. У Оксаны была ещё одна неделя отпуска и я решил остаться с ней.
 – Ты чего, твою мать, совсем охуел?! – Сотников посмотрел на меня таким взглядом, словно я только что признался ему в том, что переспал с собственной сестрой. Я пролепетал что то жалкое и невразумительное.
 – М-да… – Лёха покачал головой. – Ну, ты….
Он не закончил свою фразу и перестал меня замечать окончательно.
Я себя чувствовал распоследней сволочью, но в тот момент я бросил бы Лёху ради лишнего дня проведенного с Оксаной, не говоря уж о целой неделе.
 Уехал он не попрощавшись.
 Мои вещи давно уже перекочевали в Оксанин номер, так что Лёха просто сдал ключи на ресепшен, сел в автобус и вечером того же дня был уже в Москве.
 А наше безумие продолжилось с новой силой, благо, что помешать ему теперь никто уже не мог.
 Билеты с помощью гида я перерегистрировал на другую дату, а так как виза у меня была на три месяца, больше никому до меня дела не было. Где я и чем занимаюсь. На Кипре на этот счет очень простые порядки. Вернее, их вообще не существует. Там можно жить хоть круглый год и никто тебе слова не скажет. Можно ходить по утрам завтракать в любой из десятков отелей, а если быть понаглее, то еще и ужинать. И никто за тобой не станет следить, проверять, и уж тем более ловить и сдавать в полицию, которую на Кипре я видел от силы раза три.
 Поэтому с потерей официального статуса туриста, в моей жизни мало что изменилось. Каждое утро мы просыпались, шли завтракать, затем на пляж, затем опять в номер, делали любовь и опять спускались на пляж. Когда было очень жарко, мы шли в один из многочисленных баров, я заказывал кружку кипрского пива “KEO”, Оксана бокал вина и сидели до тех пор, пока кому-нибудь не приходила в голову оригинальная мысль опять вернуться в номер. Мысль эта приходила в голову постоянно, потому что из всех развлечений Оксана, да и я тоже, предпочитали именно самое доступное.
 Неделя пролетела как сон. И именно тогда, менее чем за сутки до отлета в Москву, состоялся тот самый, вынесенный в начало главы разговор…
 Еще утром, я, выбрасывая в мусорное ведро пустые пивные банки, случайно обнаружил валяющуюся на его дне БиЛайновскую СИМ-карту. У меня был другой сотовый оператор, поэтому путем нехитрых умозаключений я пришел к выводу, что это СИМ-карта Оксаны. Путем всё тех же нехитрых умозаключений я попытался понять, каким образом карта оказалась в мусорном ведре, где ей вообще-то быть никак не полагалось. Сама попасть она туда не могла. Значит, Оксана её выкинула. Но зачем?
 Я из любопытства набрал номер Оксаны и, как того и следовало ожидать, абонент оказался недоступен. Но еще большее удивление вызвал тот факт, что буквально через несколько минут у Оксаны зазвонил сотовый и она минут пять с кем-то болтала, выйдя на лоджию.
 Какое-то нехорошее, муторное предчувствие шевельнулось во мне.
 До обеда всё было как обычно: пляж, море, пара коктейлей в баре у бассейна. Только в этот раз Оксана не захотела подниматься в номер. Она вообще всё утро вела себя как-то отстраненно.
 – Что случилось? – спросил я, когда она, не глядя в мою сторону, поднялась и пошла купаться.
 – Ничего, – тусклым бесцветным голосом ответила она. – Все в порядке.
 – Уверена?
Она кивнула и не оборачиваясь поспешно растворилась в ослепительном сияние моря.
 Я попытался вспомнить, что я говорил и как себя вел накануне. Но никаких грехов, достойных наказания подобным демонстративным равнодушием я так и не припомнил.
 Однако это было только начало.
 После пляжа, она отказалась идти обедать.
 – Да в чем дело?! – не выдержал я. – Что не так?
 – Ничего, – она пожала плечами. – А что?
 – Вот и я хочу знать – что?
Некоторое время она смотрела куда-то поверх моего плеча на плывущий точно по линии горизонта длинный серый сухогруз.
 – Может, всё-таки пообедаем? – предложил я.
 – Ну… пошли, – нехотя согласилась она.
И там, за столиком кафе я положил перед ней её СИМ-карту.
 – А я и не знала, что ты по помойкам роешься, – усмехнулась она и заказала вина.
 – Случайно нашёл, – мне не понравился её тон и упоминание помоек.
Она неспеша выпила бокал вина, закурила, затем так же неспеша щелкнула по СИМ-карте, отчего она улетела в кусты.
 – Может, объяснишь, что происходит, – я так же закурил, чувствуя, как внутри меня разливается неприятный холодок.
 – Я думала, ты сам все поймешь, – наигранно вздохнула Оксана, констатируя тот факт, что имеет дело с полным кретином.
 – Что я должен понять? – я внезапно вспомнил Лёхины слова.
 – Всё, – она решительно вмяла окурок в пепельницу. – Поигрались и хватит.
 – Поигрались? – словно эхо повторил я.
 – Да, хорошего понемножку.
 – Понятно, – я достал сигарету.
 – Ну, слава богу, – хмыкнула она.
 – Только, зачем всё… так? – я выпустил дым в нависшее над моей головой виноградное кружево.
 – Как – так?
 – Сказала бы всё как есть.
 – Я и сказала как есть.
 – Сказать можно по разному.
 – Ой, только давай без занудства, – Оксана раздраженно дернула головой. – Терпеть этого не могу!
 – Хорошо. Утром зайду за вещами, – я бросил на стол мятую десятифунтовую купюру и вышел из кафе.
 Остаток дня я провел шатаясь по раскаленному Лимассолу. Когда хотелось пить, я садился в каком-нибудь баре и долго цедил ледяное KEO. В голове была пустота.
 Обиды на Оксану не было. Обида была скорее на себя самого. За то, что позволил этому существу с тонкими запястьями, дальше, чем было можно, заползти в душу. И пустить там корни.
 После десятой кружки пива настроение заметно улучшилось.
 В конце концов, Оксане даже можно было сказать спасибо. За хорошо проведенное время и за то, что Кипр стал для меня, как гласил рекламный слоган, действительно островом любви. И пускай все кончилось, как в скверном анекдоте, но эти две недели я прожил так, как никогда уже и не надеялся прожить.
 И всё-таки, несмотря на выпитое пиво, настроение было далеко не праздничное. Впрочем, это дело было легко поправимо.
 В десятом часу вечера я сидел на каком-то пустынном холме с бутылкой местного десятилетнего коньяка, упаковкой «кока-колы» и полупустой пачкой сигарет. Слева от меня дюжина прожекторов ярко подсвечивала какие-то античные развалины, справа призывно сияли огнями отели, а прямо передо мной сонно ворочалось Средиземное море. Холм, на котором я находился, раньше, по-видимому, был частью какого-то древнего города, потому что весь был усыпан каменными обломками. Эти обломки, умей они разговаривать, наверняка поделились бы воспоминаниями о древних греках и римлянах, о крестоносцах и Ричарде Львиное Сердце, который где-то неподалеку отсюда венчался с Беренгарией Наваррской, о турках и англичанах, владевшими Кипром последние четыреста лет.
 Теперь здесь сидел я, нетрезвый пришелец из далекой России, варварски потребляющий коньяк прямо из горлышка, курящий одну сигарету за другой и с грохотом швыряющий в урну пустые, ярко-красные банки «кока-колы». Вряд ли обломки были в восторге от такого соседства.
 Некоторое время я разглядывал ярко освещенные ряды колонн не то храма, не то дворца, осыпавшуюся каменную кладку стен и вросшие в каменистую кипрскую почву ступени широкой лестницы. Немые свидетели, оставшиеся неизвестно от какой эпохи. Раньше здесь, по-видимому, кипела жизнь, но сейчас было тихо как на кладбище. Скорее всего тихо здесь было всегда. Не только ночью, но и днем. Не раз проезжая мимо этого холма, так неожиданно ставшего моим приютом на эту ночь, я никогда не видел здесь ни одной живой души. Однако для виртуальных желающих полюбоваться развалинами, заботливые киприоты поставили на холме несколько десятков скамеек. На одной из которых я и расположился.
 Народу вокруг, разумеется, не было. Подозреваю, что я был вообще первым, кто посетил эти места за последний месяц, а может и за год. Днем здесь наверняка нестерпимо жарко, а вечером попросту нечего делать. Если, конечно, кому-то, так же как и мне, некуда было возвращаться. Короче, на протяжении всей ночи, никто из двуногих не потревожил моего одиночества. Чего нельзя было сказать о кошках. На Кипре они повсюду и живут своей обособленной, скрытой от людей жизнью.
 Две из них устроились на соседней со мной скамейке, совершенно не обращая на меня внимания. Затем появилась третья, молниеносно мазнула лапой по морде обеим и вся троица в мгновение ока разбежалась в разные стороны. Потом, спустя минут пять, одна из них вернулась с воробьем в зубах. Воробей был еще жив и вяло трепыхался. Я бросил в кошку пустую банку «кока-колы», надеясь таким нехитрым образом спасти воробьиную жизнь, кошка удивленно посмотрела на меня и не спеша удалилась со своей добычей в кусты.
 Некоторое время я думал об Оксане. Она находилась всего в полукилометре от меня. Я с высоты холма хорошо видел отель Mediterranean и свет в окнах нашего, то есть теперь уже её, номера. Временами мне казалось, что я различаю и тонкий силуэт, застывший на лоджии, но, конечно же, это был лишь плод моего окутанного коньячными парами воображения. Впрочем, в тот момент видеть её мне совершенно не хотелось. Несмотря на небольшое расстояние, нас теперь разделяла такая пропасть, по сравнению с которой Гранд-Каньон показался бы мелкой канавкой…
 Все беды в этом мире от эгоизма. Рано или поздно он, словно дерьмо из прорванной канализации, затопляет любые отношения. Дружбу, любовь, бизнес. Любовь к «себе любимому», миллионы людей загнала в могилы и загонит еще столько же. И, как не грустно признавать, это чувство всепожирающей любви к собственному «я», очень сильно развито у обитателей Москвы. Как у коренных, так и у тех, кто только недавно поселился в златоглавой. Пихая друг друга локтями и разбивая в кровь лбы, они пытаются выжить в столице и со временем забывают обо всем остальном, отдавая всю свою жизнь этой бессмысленной и бесконечной борьбе. Винить их за это не стоит, но и хвалить тоже. Потому как ими не раз было доказано, что победа в этой схватке может достаться не только сильнейшим и достойным, но и подлейшим. Таких примеров – тьма. Вообще в Москве проявление обычных человеческих чувств выглядит такой же дикостью, как например, стриптиз на кладбище. Да и зачем и, главное кому, нужны эти чувства, когда вокруг кипит беспощадная московская битва. Ежеминутная, ежечасная и ежедневная. Битва за лишние сто долларов, за лишний квадратный метр сверхдорогой столичной жилплощади, за хорошую работу, машину и за прочие блага, что предоставляет белокаменная. Москва давно уже превратилась во фронтовой город и живет по суровым законам военного времени. Пленных не брать, падающего подтолкни и, главное, хватай от этой жизни побольше. Руками, зубами и всем, чем только можешь ухватить. Правдами и неправдами.
 Смольский, самый талантливый журналист в нашей редакции, помешанный на политике и всяких теориях заговора, убежден, что американцы уже давно тайно захватили Россию. И насаждают в ней свои весьма сомнительные демократические ценности. За всю Россию я не уверен, но не сомневаюсь, что Москва стала типичным американским городом. Городом, в котором ничего не слышно кроме хруста купюр с портретами американских президентов и ничего не видно, кроме огней супермаркетов, казино, бутиков, автосалонов и мега-моллов. Глядя на все это, московскому обывателю ничего не остается, как позабыв обо всем на свете, начать зарабатывать эти самые «условные единицы» чтобы затем тратить их в многочисленных маркетах и прочих призывно сияющих огнями местах.
 Какие уж тут чувства…
 Оксана поступила так, как поступила бы любая другая москвичка на ее месте. Две недели она, слегка оттаяв и размякнув на щедром кипрском солнце, пыталась жить нормальной жизнью, но по мере приближения к фронту в ней пробудился жестокий, эгоистичный, безжалостный московский боец. Своё она получила, теперь мавра можно пустить в расход. Ибо завтра в бой, а лишняя обуза, или даже сама мысль о том, что я могу стать обузой, ей не к чему. На войне, как на войне. Поэтому СИМ-карта и полетела в мусорное ведро.
 Внезапно я поймал себя на мысли, что все произошедшее вполне логично и естественно. Как лежащий невдалеке от меня большой круглый камень с дыркой посредине и призрачно белеющие чуть ниже ступеньки ведущие в никуда. И мое сидение на этом холме, на этом обломке Истории, через который перекатывались волны тысячелетий, тоже логично и объяснимо. Потому, что по-другому быть не может. Круглый камень должен лежать там, где его уронили древние греки, защищая свой исчезнувший теперь город от персов, арабов или египтян, ступеньки – это все что осталось от дома, который сгорел, после того как турки штурмом взяли этот холм, а я, после двух недель рая, должен был оказаться именно на этой скамейке.
«Поигрались и хватит», эти слова могла сказать не Оксана, а тот, кто смотрит свыше на все жалкие, наивные игры двуногих.
 Я и сам это прекрасно понимал. Поэтому и просидел до утра на своей скамейке, попивая коньяк с «кока-колой». И только когда была докурена последняя сигарета и опустела бутылка, я, в свете быстро разгорающегося дня, спустился со своего ставшего мне почти родным холма, бросил прощальный взгляд на развалины и пошел в отель. Через два часа должен был подъехать автобус и увезти меня в аэропорт. О том, что все это время, в автобусе, аэропорту и самолете рядом со мной будет Оксана я старался не думать.
 В номере я молча собрал вещи, побрился, сунул в сумку две банки пива из мини-бара и не глядя на напряженно молчащую Оксану спустился в холл. Я сел за дальний столик, стоящий у огромного, во всю стену окна, из которого открывался волшебный вид на утреннее, гладкое как стол море, открыл пиво и просидел вплоть до прибытия автобуса. Как не странно, спать совершенно не хотелось.
 Заснул я в самолете, когда под крылом мелькнула похожая на турецкий ятаган восточная оконечность Кипра, сразу же поспешившая спрятаться в белоснежной вате облаков.
 Оксану я увидел уже в Москве, после паспортного контроля, при выходе из аэропорта. Меня встречал как обычно флегматичный, невозмутимый Колесников, которому я позвонил сразу же, как только самолет коснулся шереметьевской бетонки. Я успел заметить, как Оксана угодила в объятия невысокого, одетого в светлый костюм мужчины лет сорока. Мужчина держал в руках огромный букет и напоминал сонного карпа. Радостно улыбаясь, она вручила ему свой багаж, скользнула по мне быстрым, равнодушным взглядом, зарылась лицом в цветах и растворилась в толпе встречающих…


К моему удивлению с работы меня не выгнали. Спасибо Лехе, который наврал Мирончику, что я заболел. Мирончик, несмотря на мой почти тропический загар, в это вранье поверил или сделал вид что поверил. Впрочем, Сотников, по большому счету, говорил правду. Я действительно заболел. Несколько недель я ходил как во сне, ничего и никого не замечая. Все мысли были только об Оксане.
 Память услужливо подсовывала мне кипрские пейзажи, доносила запах Оксаниных волос, звук её голоса и многое другое, отчего я зверел ночами. Я просыпался и засыпал с самой настоящей зубной болью в сердце. Меня мало волновало то обстоятельство, что я до сих пор толком не помирился с Сотниковым, не сказал ему спасибо за то, что он написал за меня статью, за то, что прикрывал мою задницу, пока я играл в любовь в Лимассоле, не покаялся за испорченный Лехин отпуск и вообще за весь тот цирк, что я устроил на Кипре.
 Работа в тот период меня так же мало интересовала. Впрочем, как и все то, что происходило вокруг. Куда бы я не шел, куда бы не ехал, я везде наивно пытался в мельтешащих передо мной тысячах лиц, увидеть всего одно лицо. Именно тогда я понял, насколько мудро поступила Оксана, выкинув СИМ-карту. Этим обидевшим меня поступком, она спасла меня от самого себя. Это теперь мне кажется, что в то время я если и страдал, то не очень сильно. Хотя, что уж греха таить, в те дни я не раздумывая продал бы душу за её телефон. И если бы он у меня оказался, я бы, конечно, достал бы Оксану по полной программе и стал бы потом противен самому себе.
 Однако, это было еще не всё. После состоявшегося, наконец, примирения с Сотниковым, распития трех бутылок коньяка и скольких-то бутылок пива, Леха, видя мое подавленное состояние, решил мне помочь. На Руси клин всегда вышибали клином. Поэтому не прошло и часа, как к Лехе пожаловали знакомые девушки. Одну из них звали Мариной и именно с ней, после, опять не помню скольких, бутылок пива мы оказались в Лехиной кровати. Где очень скоро выяснилось, что кавалер из меня в этот вечер никудышный. И не потому, что я был перегружен выше ватерлинии алкоголем, а потому, что в памяти сразу же ожил номер нашей с Оксаной гостиницы, широченная кровать и все остальное, чем мы там занимались. Заниматься тем же самым с девушкой Мариной я не хотел. О чем ей и сказал. После чего, выслушав всю горькую правду о себе, я быстро оделся и по-английски ушел. Дав Лехе еще один веский повод считать меня свиньей и мудаком.
 Но мне было совершенно неинтересно, что думают окружающие. И даже такие близкие люди как Леха. Потому что зубная боль в сердце не отпускала ни на минуту.
 Наверное, тогда, на Кипре я по-настоящему сильно обидел Сотникова. Настолько сильно, что даже сам заведующий небесной канцелярий возмутился моим скотским поведением и поспешил примерно меня наказать. За нелюбовь к ближнему, за шкурный интерес, за распущенность и неумение радоваться малому. Последнему он меня научил особенно хорошо, так как скоро я действительно, как ребенок, радовался малому. Искренне благодаря высшие силы за то, что они сменили гнев на милость и позволили мне хотя бы не вылететь с основной работы. И еще за то, что где-то через полгода, зубная боль в сердце стала проходить. Пока не исчезла совсем.
 А потом произошло и вовсе невероятное. В чем тоже явно усматривалось чувство всевышнего юмора.
 Как-то раз, выезжая со стоянки от Гостиного двора, где мы с Куликовым работали на автовыставке, я попал в пробку. Пробки в Москве дело обычное и поэтому у всех водителей уже давно выработался определенный инстинкт: нырять в малейшую лазейку, объезжать затор по второстепенным улицам и проскакивать светофоры за секунду до того, как загорится красный свет. Я так и собирался поступить, нырнуть в небольшой, открывшийся справа от меня просвет, но на долю секунды замешкался и туда, нагло подрезав меня, втиснулся серебристый BMW X3. В последний момент я успел затормозить и еще успел заметить длинные черные волосы водителя «икс-третьей».
 – Сразу видно, что баба, – с видом бывалого таксёра сказал Куликов, отхлебывая из своей фляжки. – Совсем оборзела, дура.
 Я несколько раз нервно просигналил, что на автомобильном языке означало незамысловатую матерную комбинацию. BMW тут же остановился, стекло водительской двери поползло вниз и… я увидел Оксану. Злую и раздраженную, как и тогда, во время нашего последнего разговора в пустынном, населенном наглыми воробьями, лимассольском баре. Мгновение мы тупо смотрели друг на друга.
 – Хули вылупилась? – гаркнул Куликов. – Проезжай, соска! Ёбарь бэху подарил, думаешь теперь крутая?!
Как ни странно, сердце, до этого так долго изнывавшее от боли, не провалилось в живот и не прыгнуло в горло. Я просто вывернул руль и объехал BMW. Секунда, и за мной ринулись другие машины, оттирая Оксанин «бимер» все дальше и дальше.
 Больше я её никогда не видел…


 Глава 4.
Ноябрь 2006.

Не знаю почему, но когда я в детстве занялся первыми литературными опытами, то был стопроцентно уверен, что в будущем я непременно стану знаменитым писателем. Искра божья, в наличии которой меня убеждали все без исключения учителя русского языка, должна была со временем разгореться ярким пламенем таланта, который вознесет меня над простыми смертными на небывалую высоту.
 И только выпустив несколько книг и написав сотни статей я понял, что литература – это наказание. И уж точно не профессия.
 В одной только Москве более трёх тысяч писателей. Из них, в лучшем случае, известны не более двадцати-тридцати. И только считанные единицы живут за счет своего умения составлять из слов предложения. Мне в эту двадцатку успешных сочинителей никогда не попасть.
 Почему-то, еще с советских времен, считается, что писатель, это такой человек, который не знает проблем и забот. Единственные проблемы, от которых он страдает, так это проблемы творческие. В остальном же, все на себя берет государство. Квартира, машина, зарплата, дача в Переделкино. Возможно, раньше так оно и было. Но не сейчас.
 Сейчас, человек решивший стать писателем, обречен всю свою жизнь бороться с ветряными мельницами. Причем результат этой борьбы известен заранее. Я не побоюсь сказать, что занятие литературой – это некая форма мазохизма с непредсказуемым финалом. Можно написать «Войну и мир», «Преступление и наказание» и закончить свою жизнь в безвестности. Можно получить «Букера» и еще кучу других премий, но так и остаться «широко» известным в очень узком кругу. Заработать литературой на «палаты каменные» удается немногим. Причем наличие или отсутствие литературного таланта в данном случае не играет никакой роли.
 Наше смутное время требует чтива. Причем в огромных количествах. Самые известные авторы, имена которых у всех на слуху, умудряются выпускать по шесть-семь книг в год и после этого всерьез утверждают, что пишут эти гекатомбы сами. Хотя тот же самый Дюма-отец никогда не скрывал, что с ним в разные годы работали до пятидесяти «подельников». То есть тех людей, которые, собственно и написали «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и другие бестселлеры. Сам же Дюма занимался лишь корректурой этих произведений и выпускал их под своим именем. Чего он опять-таки не скрывал.
 Наши «литераторы», честными глазами глядя в объективы камер, отказываются признавать даже это. Дескать, все пишем сами, своими руками. Стучим до посинения по клавиатуре день и ночь, света божьего не видя. А такие кучи чтива получаются благодаря исключительной работоспособности и бьющей через край творческой энергии. Всякие упоминания о литературных «неграх» вызывают неподдельное, искреннее возмущение. Это Брежневу книги «негры» писали, а мы все сами делаем!
 И ведь находятся дураки, которые в это верят. Я и сам был таким. Пока не начал выдавать тридцать тысяч знаков в день. Не пробовали? Попытайтесь выдать хотя бы пятнадцать. Скажу лишь, что быть рабом на галерах лучше.
 Современный книгоиздательский процесс похож на конвейер Генри Форда. Машины собирают рабочие, но называется она «Форд». Книги пишут «негры», многие из которых гораздо талантливее так называемого «автора», но на обложке их имен не найти.
 Так уж получилось, что моя литературная «карьера» завершилась сразу же, едва успев начаться. Издаваемым писателем я был чуть более года. Потом опять вернулся в состояние пишущего «в стол» графомана. Почему так получилось – отдельная история. Но факт остается фактом: я не смог стать «нормальным», горячо любимым издателями, раскрученным и популярным писателем, выдающим в год по пять-шесть пятисотстраничных «кирпичей». Короче, я не стал марининым, донцовым, акуниным и даже Оксаной Робски. Мой скромный талантишко не позволил встать в один ряд с этими сверхработоспособными корифеями словослагательства.
 Каюсь, рожей не вышел. И негров, в силу скудности ресурсов, не получилось завести. Но, вот о чем я всегда мечтал, так это оказаться с несколькими современными писателями за одной партой и под строгим оком экзаменаторов написать сочинение на вольную тему. Как в школе или в институте. И чтобы рядом не было ни одного «негра». И тогда я посмотрел бы, чего стоят такие «писатели» как «светская львица» Ксюша Собчак или певец Рома Зверь.
 Про других «сочинителей», унавозивших полки книжных магазинов пестрой, яркой макулатурой я и не говорю. Во всех этих сотнях томов детективно-криминально-любовного поноса вряд ли сыщется хоть одна крошечная жемчужина здравого смысла. Зато бреда хоть отбавляй. То ли у нас такой тупой народ, которому ничего, кроме этого псевдолитературного перегноя больше не надо, то ли издатели сами формируют так называемый «массовый» вкус. Второе более вероятно, так как я сам не раз сталкивался с предложениями написать не серьёзную прозу, а именно нечто «чернушно-криминальное». И ведь писал, чего уж греха таить…
 Чтобы понять всю глубину деградации современной русской литературы, попробую привести пару примеров. Для начала можно взять какую-нибудь книжку любого модного писателя. Желательно такого, кто уже хорошо раскручен и более менее известен. Начать можно с питерца Ильи Стогова. Всем кто не знает такого писателя, сообщаю, что Стогов в 1999 году был признан «Журналистом года». В 2001 году «КоммерсантЪ» номинировал его на звание «Человек года» за «создание жанра мужской литературы». Кроме того, Стогов был назван «Писателем года», а его роман «Мачо не плачут», как нетрудно догадаться, стал «Романом года». Завершает сей блистательный список Большой приз Художественной премии «Петрополь» за серию «карманных путеводителей». Эти путеводители еще одно, как и жанр «мужской литературы», изобретение Стогова.
 Как-то раз Сотников принес в редакцию несколько книжек, среди которых была и та самая, сделавшая Стогова известным «Мачо не плачут».
 – Почитай, говорят, это круто, – Леха протянул мне небольшую, желто-черную книгу. – Я где-то читал на нее рецензию. Очень хвалили.
 Что меня сразу заинтриговало, так это сопровождающая книгу аннотация вокалиста группы «Би-2» Лёвы, в которой он утверждал, что эта книга, едва ли не лучшее из всего того, что он читал. Лёва всегда производил впечатление неглупого человека и к его жизнеутверждающему анонсу можно было прислушаться. Хотя я прекрасно понимал, что этот анонс был не чем иным, как обычным, бесхитростным пиаром.
 Так и оказалось. Быстро пробежав пару глав, я испытал знакомое мне ощущение халтуры. Такое ощущение обычно возникает, когда садишься за руль китайских машин. Вроде и кресла удобные и педали на месте, и передачи втыкаются более-менее четко, но все равно назвать эту поделку о четырех колесах полноценной машиной язык не поворачивается. Так же было и в случае с книгой Стогова. Скучный, невнятный, рваный, плохо написанный опус, непонятно за что получивший столько призов. Кроме того, я так и не понял, почему эта книга называется так, как она называется? Она могла называться как угодно, потому что её название не имело никакого отношения к содержимому. Я так же не понял, при чем здесь мачо? И почему они не плачут? И что именно из этого набора слов так потрясло Лёву?
 Мне стало интересно. Попутно выяснилось, что Стогов когда-то работал главным редактором и заодно являлся самым настоящим магистром богословия. Я уж, по доброте душевной, решил, что мне просто попалась не самая удачная книга Стогова. Ведь у всех писателей есть проходные произведения. Иногда встречаются и откровенно провальные. Может, «Мачо не плачут» как раз и относится к таким? Я не пожалел времени и прочитал еще три книги Стогова, после чего мне всё стало ясно.
 Из его произведений я узнал много чего интересного. Например, что фирма Daewoo – японская. А так же то, что республика Тыва отошла к России только после Второй мировой войны. Причем это написал не двоечник-пятиклассник, а человек издавший «Карманный путеводитель по всемирной истории». За что и был награжден Художественной премией «Петрополь». Ещё «историк» с богословским образованием сообщил, что корейский «Боинг» был сбит над Камчаткой в 1982 году, а на Иркутск в 1999 упал Ил-96. В обоих случаях погибли «несколько сотен» человек.
 А вот этот момент надо рассмотреть подробнее. Как я уже сказал выше, Стогов был назван журналистом года, и к тому же он какое-то время работал главным редактором. Из этого следует, что как журналист он писал статьи для разных изданий, а как редактор, сам принимал и редактировал статьи других журналистов. В связи со всем вышесказанным возникает целый ряд вопросов.
 Начнем с того, что корейский «боинг» был сбит в 1983 году, а на Иркутск упал не Ил-96, а Ан-124, да ещё в 1997 году. И в Иркутске не сгорели «сотни» людей, как утверждает Стогов. Проверить эти факты особого труда не составляет. Любой желающий может залезть в Интернет и там все узнать. То же самое должен сделать и редактор. Тем более что проверка подобных фактов займет не более двух минут. Если Стогов этого не сделал и оставил все эти ляпы в своих статьях и книгах, то грош ему цена как журналисту. И как редактору. Так как уровень его знаний не позволяет занимать такую должность. Если только он не редактор желтого, наполненного тухлыми сенсациями, бульварного листка.
 Конечно, можно сказать, что пара ошибок в датах, это мелочи и придираться к ним попросту несолидно. Не спорю. Просто профессионалов от любителей-халтурщиков всегда отличала именно точность в мелочах. Стогов же как раз на мелочи внимания не обращает. Для него главное - заинтриговать читателя. Точность и достоверность информации в данном случае не имеют значения. «Боинг» упал или самолет братьев Райт – неважно. Главное выдать нечто такое, отчего у всех поотвисали бы челюсти и все восхитились бы глубиной познаний автора. Не задумываясь при этом, что «глубина» познаний здесь такая же, как уровень воды в пересыхающей луже.
 С таким же успехом можно сообщить читателям, что Распутин был женщиной, а Вторая мировая война началась с Курской битвы.
 Короче, не завидую я тем журналам, для которых Стогов писал статьи.
 В этой связи я вспомнил моего старого кунцевского знакомого Виталика Голикова, к которому ещё со школьных лет все почему-то приклеилась кличка «Лысый». Виталик, будучи старше меня на три года, мне, двенадцатилетнему пацану, таинственно сообщал, что у всех наших сигарет, от «беломора» до «Герцеговины Флор» калибр 7,62 миллиметра. Как у автомата «Калашникова». И понизив голос спрашивал «Врубаешься?!» Я шевелил своими двенадцатилетними мозгами и «врубался». Затаив дыхание и благоговейно замирая, я постигал всё грозное величие Советского Союза. Страны, где даже сигареты выпускают на тех же линиях, что и патроны. И если завтра война, то все табачные фабрики дружно вывесят лозунг «Всё для фронта, всё для победы!» и начнут клепать «профильную» продукцию. Еще Лысый рассказывал про секретные линии метро, которые тянутся аж до Черного моря. И про наших десантников, которые в Афганистане впятером «мочат» целый кишлак с сотнями моджахедов, да еще и без единого выстрела.
 Лысый был обычным бескорыстным вруном. Сочинителем и рассказчиком баек. Хотя ребята постарше характеризовали его более ёмким словом – ****обол. Тогда, в двенадцать лет, я еще не знал такого слова. С той поры прошли годы, но рассказчики баек не перевелись. Более того, они стали писателями, редакторами и лауреатами многих премий. И сообщают нам такие исторические «факты», что Лысый с его сигаретами калибра 7,62 мм просто отдыхает.
 И опять-таки возникает один вопрос. Описанное мной явление частенько встречается в шоу-бизнесе. Настолько частенько, что никого уже не удивляет. На разнообразных конкурсах, всякого рода бездарные «поющие трусы» получают так называемые премии. Спел какую-нибудь херню – получи «золотой грамофон», «стопудовый хит» или еще что-то такое же блестящее и пошлое. Звезды и звездульки тащат весь этот хлам к себе домой, расставляют на полочках и потом с гордостью демонстрируют гостям и журналистам.
 Тут как раз всё понятно. За каждыми «поющими трусами» торчит член продюсера или богатого «папика». И чем длиннее и толще этот член, тем больше премий скапливается дома у «папиковских» «трусов».
 Но вот почему все тоже самое, практически один-в-один происходит со Стоговым? Он, вроде, совершенно спокойно обходится без «папика», продюсер ему тоже не к чему, а премии так и сыпятся одна за другой.
 В чем дело? Может, он действительно талантлив и все эти премии заслужил честно? Но как опять-таки быть с несчастной Тывой, которую к России присоединили после Второй мировой? Отняв, по-видимому, у союзников монголов…
 А что же умницы-редакторы? Они-то как пропустили всю эту ахинею? Люди, получающие немаленькую зарплату должны были, как минимум, задать пару-тройку вопросов. Типа; старичок, я, конечно, не имею ничего против, но ты уверен, что наши вояки сбили корейский «Боинг» именно в 1982 году? То есть при Леониде Ильиче? А почему в биографии нашего бровеносного генсека этот факт не отражен? Ведь скандал-то гремел на весь мир. А может, старичок, ты чего-то напутал? Да и Daewoo вроде не по-японски как-то звучит?
 А дело в том, что редакторы, как правило, мало чем отличаются от своих авторов. Знакомые чьих-то знакомых, втиснувшие свои задницы в редакторские кресла по блату и так же по блату напечатавшие своего знакомого. Обычная история. Не удивлюсь, что, читая Стогова, они вообще в первый раз узнали о существовании такой диковинной страны как Тыва. И про японскую фирму Daewoo тоже впервые услышали. И про Ил-96 упавший на Иркутск.
 К чему это я? Да к тому, что когда я в свое время писал для журнала «Вокруг Света», то отвечать приходилось буквально за каждую фразу и букву. Уж больно редактора там были въедливые и дотошные. Настоящие профессионалы. Но, в наше время это большая редкость. Примером чему служит творчество Стогова и ему подобных.
 К сожалению, с каждым годом таких «писателей» и «журналистов» становится всё больше и больше. Они издают книгу за книгой, для увеличения объема впихивают туда свои статьи и учат других как надо писать. У Стогова есть одна такая, практически целиком состоящая из его статей книга. В ней он, на полном серьезе учит других журналистике. Учит, надо сказать, достаточно убого, приводя какие-то сомнительные факты, предоставляя в качестве «эталонных» образцов свои статьи, где ляп на ляпе сидит и ляпом погоняет, и совершенно не стесняется своего тарабарского языка. Ведь только у Стогова я встречал такие фразы как, например, «собака замерзла, плюнула и зарылась обратно в снег».
 Иногда я очень сильно выпиваю. Бывает, что пьянка длится два-три дня. Особенно если мне компанию составляет такой несгибаемый и неутомимый «боец» как Сотников. Но никогда, ни разу, даже будучи очень сильно пьяным, я не смог представить как выглядит плюющаяся собака. Хотя, после прочтения опусов Стогова честно пытался это сделать. И не раз. Но не получилось.
 А вот еще один перл – «Деньги были достаны из портфеля». Звучит так же, как, например, «какашки были насраны под забором». И ничего, всё проходит. Издатели в умилении сучат ножками, хлопают ручками и просят добавки. Давай, Илюша, ещё! Вон, Лёва из «Би-2» как протащился от твоего романа! Лучшая книга, которую он в перерывах между вокальными руладами держал в руках. И как можно этому не поверить, если САМ Лёва, этот Паваротти отечественной эстрады, так сказал?!
 И ведь не один только Лёва в восторге от таких сочинений, в которых описываются плюющиеся собаки и деньги, которые «достаны из портфеля». Нашлись и другие почитатели таланта питерского богослова, которые чуть не сделали Стогова «Человеком года».
 А за что? За какие заслуги? Я еще могу понять, когда Адольфа Алоизыча Гитлера журнал “Time”в 1938-ом назвал «Человеком года». Здесь всё ясно. Фюрер был фигурой более чем заметной, да к тому же весьма харизматичной и колоритной. А Стогова за что? За издевательство над русским языком? За то, что он с трудом представляет, о чем пишет? За его бредовые «Карманные путеводители», рассчитанные на олигофренов?
 И если ТАКОЙ журналист и писатель назван лучшим, то что же тогда из себя представляют худшие?
 Мне иногда кажется, что наш мир давно и бесповоротно сошел с ума. Потому как объяснить некоторые вещи я просто не в состоянии. Законы логики здесь не действуют, а здравый смысл просто не имеет право на существование.
 Ну да ладно, чего цепляться к Стогову. Магистр богословия может и не найти разницы между Daewoo и Mitsubishi. А в своих разговорах с Богом он, может, и вправду договорился до того, что увидел плюющихся собак.
 А что же старая гвардия? Те самые шестидесятники-семидесятники, чьи имена уже вошли в сокровищницу русской литературы. О чем пишут классики современности? Чему учат подрастающее поколение?
 Второй пример. Мэтр отечественной словесности – Василий Аксёнов. Говорить о писателе Аксенове, не замечая человека, вернее, гражданина Аксенова невозможно. Потому, что уж больно часто и назойливо американский гражданин Аксенов задвигает на второй, а то и на третий план русского писателя Аксенова.
 За примером далеко ходить не надо.
 Василий Аксенов, что нынешний, что двадцатилетней давности, умел жечь глаголом сердца. Этого у него не отнять. Так жёг, что, лично меня, после прочтения его книг, неоднократно охватывало чувство тревоги за психическое состояние мэтра.
 Объясню почему.
 Лет двадцать назад, новоиспеченный американский подданный Vasily Aksyonoff написал чудесную книжицу. Называется книжица «В поисках грустного бэби». Хотя её надо было бы назвать “Long live United States!”. Не удивлюсь, если узнаю, что мэтр так и хотел сделать, но остатки скромности не позволили. Именно в этой книжке русский писатель и по совместительству американский ура-патриот Василий Аксенов раскрылся во всей своей красе. Для начала он обкакал величайшего прозаика современности и Нобелевского лауреата Габриэля Гарсию Маркеса, обозвав его «врагом свободы и другом мирового концлагеря» только за то, что колумбийский писатель, видите ли, не любит Америку.
 Я, например, тоже её не очень люблю. А кто в России, да и во всём мире любит Америку? Да подавляющее большинство населения Земли её терпеть не может. И что же, все мы, следуя логике Аксенова, «друзья мирового концлагеря»?
 Однако на Маркесе Аксенов не остановился и далее откровения посыпались как из рога изобилия. Вот одно из них: «Родина, как и всякая ****ь, любит молодых солдат без геморроя». Так считает один аксеновский персонаж, некто Велосипедов, но проблема заключается в том, что провести аналогию между Родиной и *****ю додумался не абстрактный, виртуальный Велосипедов, а непосредственно сам автор. То есть наш русско-американский мэтр. При этом совершенно понятно, какую именно Родину он сравнивал с *****ю. Уж точно не зеленодолларовую и звездно-полосатую.
 Чтобы понять многое из выше и нижесказанного, начать, наверное, следует с того, что, уехав в июле 1980-го в США, Аксёнов настолько полюбил свою новую родину, что всё в той же книге о поисках грустного бэби, горько сожалеет о том, что возраст не позволяет ему служить в американской морской пехоте. Куда он страсть как мечтает попасть, дабы провести какое-то время в «прямой борьбе за свободу». О том, как американские морпехи «несли» свободу вьетнамцам и иракцам, лишний раз говорить, наверное, не стоит.
 Пожив достаточно долгое время в США, Аксёнов почему-то перебрался обратно в Москву и совсем недавно я, по телевизору, с удивлением увидел несостоявшегося морпеха, обсуждающего вместе с Познером дальнейшие пути развития России.
 Но это, как говорится, дело личное. Хочет человек служить в американской морской пехоте и одновременно указывать России её путь в светлое будущее – это его законное право. Мы же попытаемся оценить творчество мэтра. Возьмём одно из самых известных произведений Аксенова, недавно экранизированную трилогию «Московская сага». В своей трилогии Аксенов описывает жизнь нескольких поколений одной московской семьи в период 20-50-х годов прошлого века.
 Прочитал я «Московскую сагу» и вновь испытал беспокойство за состояние аксёновской психики. Потому как опять узнал я из данного произведения много чего интересного. Такого, что сразу же наводит на мысль о желтом доме. Особенно это касается исторической составляющей «Саги», к которой у меня, да и не только у меня одного, возникает масса вопросов.
 Как, например, отнестись к упоминанию немецких танков «Марк»? Или как отнестись к описанию Берии, с наслаждением нюхающего трусы очередной соблазненной им девушки? Причем Аксенов не упускает ни малейшей мелочи в описании этого увлекательнейшего занятия: вот от шовчика трусов «чуть какашечкой потянуло», а вот чем-то «кисленьким». Насчет трусов и Берии я не знаю, возможно, Аксенову известны какие-то факты, которые и легли в основу этого эпизода, но вот про танки я могу точно сказать – не было у немцев никаких «Марков». Сказал и спохватился. Вдруг я не прав? Хотя историей военной техники увлекаюсь давно и в свое время написал несколько статей как раз о танках Второй мировой. Но на всякий случай я поднял все справочники и вновь перечитал всё, что было у меня о немецких танках. «Пантеры», «тигры», «фердинанды», «хетцеры», наши «тридцатьчетверки» и даже французские Рено FT17 времен Первой мировой у немцев были. Но «Марков» не было. Хоть убей, не было!
 А здравый смысл подсказывает, что и не могло их быть. Даже если бы и был изготовлен такой танк в единственном экземпляре, то немцы назвали бы его как угодно, но только не «Марк». И что это за название такое – «Марк»? Это в честь кого же нацисты вздумали так назвать боевую машину? В честь Бернеса, что ли? Или Шагала? А может в честь Фрадкина?
 Интересно, из какого архива Аксенов выкопал упоминание об этих «Марках»? Уж не из того ли самого, где про трусы и Берию сведения добыл?
 Берию, нюхающего трусы или страдающего от жесточайшего запора Сталина (есть в «Московской саге» и такой эпизод), можно, конечно, списать на художественный вымысел. Любой писатель имеет на это право, если он не пишет серьезный исторический труд. «Московская сага» не исторический труд, поэтому Берию и Сталина оставим на совести Аксенова. Но вот немецкие танки на художественный вымысел не спишешь. Они либо были, либо их не было. Следовательно, либо немцы на них воевали, либо нет. Ведь если я напишу, что конница Буденного воевала на «хаммерах» или БТР-80 меня сразу же, совершенно заслуженно назовут идиотом. Кстати, меня точно так же назовут идиотом, если я напишу все то, что Аксенов писал про Берию и Сталина.
 Но это еще не всё. К танкам Аксенов питает какую-то особенную слабость, поэтому и дальше продолжает удивлять доверчивого читателя фантастическими «открытиями». Мало ему было усадить несчастных немцев за рычаги несуществующих в природе «Марков», так он еще и наших танкистов заставил воевать на «стодвадцатитонных ИСах». И даже описал факты их боевого применения и кое-что из характеристик.
 На этот раз я даже в справочники залезать не стал. Если человек пишет про «стодвадцатитонные» танки, то комментировать подобное должен не я и даже не военный историк, а специалист другого профиля. Тот, который носит белый халат и неизменно появляется с парой крепких санитаров впридачу.
 Жалко, что мне никогда не удастся встретиться с Аксеновым лично, а то я непременно поинтересовался бы у него, откуда дровишки? Где он раздобыл такие факты, на которых строил свое повествование? В частности, описывая несуществующие немецкие и советские танки. Но, боюсь, даже если я и смогу задать такой вопрос, ответа я не дождусь. Потому как сильно напоминает мне мэтр моего кунцевского дружка Виталика Лысого с его параноидальными рассказами про линии метро «до Черного моря». К счастью для всех нас, Лысый не оставил после себя литературного наследия.
 А вот по книгам Аксенова теперь снимают фильмы. И смотрит наш зритель экранизированную «Московскую сагу» и понимает, что войну действительно выиграл рядовой Райан и если бы не американская тушенка и «студебеккеры», никогда наши ваньки не справились бы со стремительно прущими на грозных «Марках» немцами. А старый распутник Лаврентий Палыч ничем кроме как затаскиванием девчонок к себе в спальню не занимался и заниматься не хотел. Ему бы только трусы понюхать! Какой уж там Комитет Обороны и атомный проект!
 Но и это еще не все.
 Разве мог несостоявшийся американский морпех и «друг свободы» обойти своим вниманием товарища Сталина? Особенно после всего того, что «отец народов» сделал с семьей мэтра? Конечно не мог. И не обошел. Правда, в отличие от Берии товарищ Сталин не нюхает трусы и не катается по Москве высматривая школьниц посимпатичнее.
 Аксенов попросту лишил Сталина права называться Сталиным.
 Сделал он это очень просто. Одним росчерком пера.
 За основу был взят образ тупого опереточного злодея, которому приклеили усы, воткнули в зубы трубку, одели в полувоенный френч и заставили говорить с грузинским акцентом. А читателю объяснили, что вот это злобное, подлое, страдающее запорами чучело и есть товарищ Сталин. Понятно, что ничего кроме смеха, подобный персонаж не вызывает. Вот только одна незадача; Сталин «по-аксеновски» так же похож на реального Сталина, как немецкий танк «Марк», на немецкий танк.
 Но народ-то этого не знает. У нас читатель вообще очень доверчивый. К тому же привык изучать историю по художественным произведениям. Вот написал историк-фантаст Валентин Пикуль роман «Моонзунд», все и поверили, что всё описываемое там – правда. Вот написал мэтр Аксенов про наисмешнейшего засранца-палача Сталина и опять все верят. И удивляются: как это с таким олухом-вождем мы войну-то выиграли? Как до Берлина и Порт-Артура смогли дойти? И бомбой атомной обзавестись и сверхдержавой стать? Чудеса, да и только.
 Долго ломал я голову, пытаясь понять, почему в этой книге немцы ездят на каких-то неведомых агрегатах, почему Берия нюхает трусы, а Сталин умеет только плести интриги и страдать от запоров.
 А потом я всё понял. Ведь Аксенов написал не роман. Он написал обыкновенную голливудскую трэш-комедию, специально подогнанную под экранизацию. Американцы, прочитай они «Московскую сагу», от души посмеялись бы над болваном Сталиным и развратным чудовищем Берия. Кстати, она и была написана в первоначальном варианте на английском языке. Чтобы сразу попала к конечному, так сказать потребителю и повеселила бы его от души. Американцы наверняка и повеселились. Может даже и катались от смеха по полу. Их к этому давно приучили. Смеяться над дураками русскими, у которых такие карикатурные вожди были и которые в атаку с одной винтовкой на десятерых ходили. Для них Аксенов и старался.
 Двадцать лет назад, в лучших традициях презираемого им Агитпропа, он вешал ярлыки на Маркеса. Затем покупал американские, дабы поддержать «отечественного» производителя, машины, о чем с гордостью сообщал всем и вся и мечтал попасть в морскую пехоту США. Сейчас пишет трэш-комедии, которые совершенно серьезно называет «сагами». В которых, то ли по незнанию, то ли специально, описывает такое, что, будь я американцем, то смеялся бы до слез.
 Но и этого Аксенову показалось мало. Черт меня дернул опять посмотреть какую-то передачу с его участием и вот там я узнал такое, что… Впрочем, всё что я узнаю от Аксенова, неизменно заставляет меня листать справочники по психиатрии. Надувая щеки, топорща усы и довольно поглядывая в телекамеру, мэтр с гордостью процитировал каких-то неведомых критиков, которые сравнили «Сагу» не много не мало, а с … «Войной и миром» Толстого!
 Я не знаю, в каком кишечнике, тонком или толстом, расположен мыслительный аппарат у этих «критиков», да и были ли они вообще, но упоминать о таких «рецензентах» я бы на месте Аксёнова все же постеснялся. Дабы не выглядеть совсем уж законченным мудаком. Постеснялся бы я ещё и потому, что Лев Николаевич не заслужил таких сравнений. В отличие от Аксёнова, он действительно был Великим Русским писателем. Более того, именно его имя всегда ассоциируется со ВСЕЙ русской литературой.
 И хотя Толстого предавали анафеме еще при жизни, он всё равно не заслужил такого плевка на свою могилу. И уж никогда Толстому не пришло бы в голову сравнить свою Родину с ****ью.
 На таком засраном фоне другой «беженец» из советского «концлагеря» – Эдуард Лимонов, смотрится во сто крат честнее и благороднее. Эдичка, несмотря на не самые сытые нью-йоркские годы, никогда не пинал свою родину, не смеялся над ее достаточно не смешной, в общем-то, историей и не рвался полировать задний проход дяди Сэма своим языком.
 А ведь мог бы. Сидя на одной кастрюльке щей и без копейки в кармане. Но не стал. И Довлатов не стал. И Бунин и многие другие русские писатели-эмигранты. Хотя многие из них были далеко не в восторге от советской власти.
 Кстати о власти. Той самой советской. Вернее о большевиках, которые, по словам Аксенова, лишили его Родины (той самой, которая ****ь, надо полагать). Понятно, что сидя в Штатах на хорошем профессорском окладе и выступая на радио «Свобода», мэтр просто-таки обязан был ругать большевиков последними словами. Что он и делал. Однако, как-то так получилось, что ругая ненавистных большевиков Аксенов, зашвырнул камешек-валунок и в свой семейный огород. Ведь не для кого не секрет, что родители мэтра были самыми что ни на есть настоящими большевиками. Мама - Евгения Соломоновна Гинзбург была членом областной парторганизации, а папа – Павел Васильевич так и вовсе был членом бюро Казанского обкома партии и председателем горсовета.
 Я не знаю точно, чем родители мэтра занимались до рождения будущего классика, но, судя по занимаемым должностям (особенно Павла Васильевича), сдается мне, что были они далеко не последними людьми в благородном деле разрушения прогнившего самодержавия. Уж папа точно. Иначе как же он стал председатели горсовета и в бюро обкома такого немаленького города как Казань? Неужели за красивые глаза?
 Разрушив «мир насилия» и «став всем», семейная пара Аксеновых приготовилась наслаждаться всеми благами нового строя, но все дело в том, что товарищ Сталин к подобным «разрушителям» относился мягко говоря с предубеждением. В задуманном им «великом скачке» подобные товарищи явно были лишними, так как Сталину нужны были строители, а не разрушители. Поэтому их и «подчистили» в приснопамятном 1937 году. Вот это Аксенова все оставшуюся жизнь и злило больше всего. Вместо того чтобы стать советским барчуком, со всеми вытекающими отсюда благами и привилегиями, он оказался в детдоме. С тех пор он и не упускает случая пнуть большевиков, совершенно забывая, что его папа и мама приложили немало усилий для построения той самой ненавистной им системы. А поломавшего всю комунно-буржуйскую идиллию Сталина он теперь иначе как «Сосущий» («Москва Ква-Ква» (2005)) не называет. Хотя все термины, используемые им по отношению к Родине и генсекам удивительным образом подходят ему самому.
 И как же было оценено рвение Аксенова? Давайте посмотрим. Медик по образованию, мэтр тем не менее стал американским профессором русской литературы, получил звание Doctor of Human Letters и в 2004 награжден Букеровской премией России. Многолетняя преданная служба звездно-полосатой родине и работа в течение одиннадцати лет на радио «Свобода» позволяют Аксенову жить то в Биарицце, то в Москве не в чем себе не отказывая. Да и в США его всегда рады видеть.
 Впрочем, как и у нас. И никого не волнует, что русский писатель, пожалуй, впервые за всю тысячелетнюю историю русской письменности, добровольно рвется служить в армии нашего потенциального противника. Может я не прав, но, честное слово, другого такого клинического случая я не припоминаю. Никого не удивляет вид сытого, холеного, довольного собой и жизнью Аксенова, обсуждающего вместе с Познером судьбы страны. Той самой, которую он так «остроумно» сравнил с ****ью.
 А ведь случись всё иначе, позволь возраст и здоровье, и стань «холодная война» «горячей», то американский морпех Vasya Aksyonoff, глядишь и принес бы нам «свободу», на штыке своей М-16. И неважно, что при этом пришлось бы перестрелять сотню-другую «своих» же русских ванек и петек. Ведь ради демократических ценностей чего не сделаешь?!
 Или он, всей душою стремясь попасть в морскую пехоту США, думал, что это благотворительная организация? Что-то типа «Международного Красного креста» или «Врачей без границ»? Или же безобидный кружок юных натуралистов?
 Мне интересно, что было бы, если, вдруг, какой-нибудь русский писатель середины или конца 19 века, так же как и Аксенов недовольный существующим строем, (а кто тогда был доволен?) публично выразил бы желание добровольно поступить на службу к турецкому султану и стать янычаром? Или податься к кайзеру? Подносить снаряды к крупповским пушкам. Думаю, последствия были бы самые печальные. Тогда народ отличался наивной, по нынешним меркам, щепетильностью и запросто мог бы подпортить аксеновскую физиономию. А то и на дуэль вызвать. Но сейчас можно всё. И тебе не то, что в морду не дадут, так еще и по телевизору покажут.
 В старом американском фильме «Запах женщины», отставной военный в исполнении Аль Пачино говорит следующую фразу – «Я видел на войне много страшного. Солдат – убитых и раненых, с ампутированными руками и ногами. Но нет ничего страшнее, чем зрелище ампутированной совести». Не ручаюсь за точность перевода, но смысл сказанного можно понять, ознакомившись с творчеством «нашего» мэтра.
 Самое паскудное во всей этой истории то, что благодаря таким вот «инженерам человеческих душ» и «мастерам культуры» в сознание рядового русского человека, посредством «саг» и сериалов, вбивается вся эта галиматья. Доходит уже до того, что всем нам ставят в вину нашу же историю. И кто?
 Несостоявшиеся американские морпехи. Вашингтонские сеятели разумного, доброго, вечного…

 Я рассмотрел всего двоих современных, хоть и принадлежащим к разным поколениям, российских писателей. Я не пытался быть голословным и отталкивался только от тех фактов, которые эти литераторы сами предоставили в своих книгах. Знаю, все написанное, сильно не понравится ни одному, ни другому. Мне и самому все написанное не нравится. Я бы с гораздо большим удовольствием написал бы не о Стогове с Аксёновым, а о каком-нибудь по настоящему талантливом русском писателе. Но они, похоже, превратились в вымирающий вид.
 Зато словно саранча расплодились всякого рода проходимцы от литературы. Их стало не просто много, а очень много. Имя им легион. Особенно сейчас. Когда писателем может стать любое, самое бездарное быдло, не знающее русского языка и вообще ничего не знающее. Достаточно иметь совсем немного наглости, денег, везения, да и «негры» всегда найдутся.
 Скажу сразу, я писателем так и не стал. Я не смог написать «Мачо не плачут» и “Casual”. Чем очень горжусь. Меня хватило только на три паршивых «покета», каждый из которых был ярким образчиком современного тупого чтива. Поэтому, несмотря на наличие трех книг с моим именем на обложке, я себя писателем все равно не считаю. Литературным жиголо – да, но не писателем.
 Разумеется, я мог бы замахнуться на что-нибудь более глобальное, но вот здесь-то и начинаются подводные камни и рифы издательского бизнеса, о которые и разбилась вдребезги моя писательская карьера.
 И об этом тоже стоит рассказать подробнее.
 Мое первое же появление в одном крупном московском издательстве оставило не самый приятный осадок. Хотя, казалось бы, что может быть милее, чем беседа автора и издателя? Двух творческих людей, преследующих вроде как общие цели.
 Нет, все не так просто. Первое, с чем я столкнулся, так это с тем, что появление автора в издательстве сильно расстраивает встречающих его редакторов. Например, общению со мной, редактор явно предпочел бы встречу с налоговым инспектором. Я понимаю, что редактор один, а авторов много, но когда на первой же минуте встречи человек начинает демонстративно смотреть на часы, вяло цедить что-то сквозь зубы и чуть ли не зевать, сразу же понимаешь, что ты выбрал не совсем правильный путь. Лучше, наверное, было бы стать маляром, паталогоанатомом или водителем маршрутки. И не мозолить глаза занятому человеку, глядя на которого понимаешь, что общение с толпами графоманов, которым не дают покоя лавры Толстого и Чехова, можно расценивать не иначе как подвиг. Причем это относится не к какому-то одному конкретному редактору конкретного издательства, а к разным людям, волею судьбы попавшими в редакторское кресло. Все они ведут себя примерно одинаково. Любого из них можно долго и упорно расспрашивать о том, что сейчас читают, что хорошо продается, что модно, а что нет. Кроме тоски на редакторском лице вы ничего не увидите. Ни на один из этих вопросов он ответить не может. «Вы пишите, а мы посмотрим», вот единственное, что можно услышать в ответ.
 Пишите…
 Это раньше, лет сто, сто пятьдесят назад, можно было у себя в имении опрокинуть рюмочку наливки, пощупать горничную или няньку, закурить трубку и приняться за душераздирающее описание нелегкой жизни крепостных. Или поведать миру историю о том, как обезумевшая от несчастной любви барышня бросается под паровоз. Когда живешь в собственном имении, каждый день щупаешь горничных и поднимаешь настроение наливкой или чем покрепче, то можно не особо задумываться о содержании своих книг. Пиши себе «на вольную» тему, желательно затрагивая волнующие общество вопросы, и не ошибешься. Читающая публика к писателям тогда относилась более чем благосклонно и в безвестности если кто и пропадал, только самые ленивые и бездарные.
 Но стоило описать банальную, в общем-то, по нынешним меркам историю про студента, разгуливающего с топориком под мышкой, как сразу же до небес вздымались девятые валы читательского интереса. Убийство старушки-процентщицы вызывало небывалую по накалу дискуссию в обществе.
 Сейчас все совсем не так. Возможно, сами писатели не сильно изменились, зато напрочь исчез тот самый тип высокообразованного, интеллектуала-издателя. Какие были в дореволюционной России и, как это не парадоксально, нередко встречались и в советское время.
 Нынче литература дана на откуп временщикам. Задача которых заработать побольше денег, а не вырастить новых Толстых и Достоевских. Но даже это они делают из рук вон плохо.
 Литература – это бизнес. И как в любом бизнесе, здесь есть своя целевая аудитория. То есть конечный потребитель продукта. Тот самый читатель. Издатель, если он, конечно, хоть что-то понимает в своей профессии, должен знать конечного потребителя продукта. И должен знать, как этот продукт должен выглядеть. Казалось бы, издатель заинтересован в хорошем сбыте как никто другой. Но…
 Умом Россию не понять, а нашего издателя аршином общим не измерить. Он упрямо будет зевать, смотреть на часы, ходить обедать, сидеть в сортире, совещаться, но не скажет н и ч е г о. В лучшем случае посоветует писать тупые детективы, которыми страна уже обожралась до тухлой отрыжки. Не хочу преувеличивать свои таланты, но мне по силам написать произведение практически любого жанра. Уверен, что большинству много и долго пишущих журналистов это так же по силам. Мне нужна только самая малость: объяснить, как должен выглядеть тот самый конечный продукт. А дальше – мои проблемы. Я смогу написать практически все – детектив, фантастику, боевик, любовный и исторический роман. Нужно только сказать два слова. Если тяжело и это сделать, то нужно просто ткнуть пальцем в любой из перечисленных жанров. Но издатель молчит как партизан на допросе. Хлопает глазами и зевает. Он даже не знает, какой объем должен быть у предполагаемой книги. Но если этого не знает он, то как могу это знать я? Ситуация как в старой сказке - пойди туда, не знаю куда и принеси то, не знаю что.
 Как-то раз я повелся на эту херню и написал одну книжку. Следуя редакторским заветам, не зная где, раздобыл не зная что. Более того, сам попытался влезть в ослиную редакторскую шкуру и представить, что же именно нужно нашему читателю? За полтора месяца долбежки по клавиатуре и скрипения глазами перед монитором мне удалось таки наваять то самое «неизвестно что, неизвестно откуда».
 Книжка, как не странно, вызвала определенный интерес. Редактора и рецензентов всё в ней устроило. Тема – более чем актуальная, про акул шоу-бизнеса. И криминальная линия «на уровне», но вот незадача, печатать её издательство отказалось, так как закрылась серия, где выходили подобные книжки. Дескать, покупатели, сволочи, плохо раскупают конечный продукт. А то, что этот момент не отследила целая толпа выскооплачиваемых долбоёбов – аналитиков и маркетологов, так это нормально. С кем не бывает…
 А еще меня всегда удивляла оценка писательского труда. В денежном, разумеется, эквиваленте. Опять-таки принято считать, что раз человек издал книгу, то на него тут же пролился золотой дождь. Что такое «золотой дождь» лучше спросить у какой-нибудь бывалой проститутки. Если ей дать денег, то она еще и покажет, что это такое. После чего сразу станет ясно, ЧТО именно проливается на свежеиспеченного писателя.
 Книга пишется не один месяц. Если конечно под боком нет целой толпы литературных «негров». Даже если и есть, то минимум она будет писаться месяца полтора-два. После этого, в случае её утверждения в издательстве, автор получит гонорар. И гонорар этот будет составлять от пяти до восьми тысяч. Причем не евро или долларов, как подумают многие, а рублей. По нынешнему курсу это будет чуть больше двухсот баксов. Если разделить эту сумму на затраченное время, то над таким «гонораром» будут долго смеяться бомжи, обитатели свалок и инвалиды, попрошайничающие в метро.
 Получается, что написание книг, пускай даже дерьмовых детективов в мягкой обложке, занятие куда менее выгодное, чем ковыряние в мусоре и сшибание у сердобольных прохожих червонцев в переходе. Столько же примерно получит за разовый «золотой дождь» и вышеупомянутая проститутка. Только у нее на это уйдет от силы три минуты, а не два месяца.
 Поэтому быть писателем в России гораздо хуже, чем быть бомжом с помойки. Если тебя при этом, конечно, не зовут Ксюшей Собчак, Оксаной Робски или Василием Аксёновым. Вот у этих мастеров художественного слова как раз с гонорарами все в порядке. Как и у других их коллег по писательскому цеху, заработавших исключительно силой своего таланта на шикарные квартиры и особняки на Рублевке.
 Но, не все так плохо, как кажется на первый взгляд. Бывает значительно хуже.
 Есть такие места, где пишущему человеку всегда рады. Это редакции глянцевых журналов. Сотни московских изданий постоянно нуждаются в новых материалах, как хорошая печка в дровах. Писать про часы, вина, курорты и дорогие автомобили сегодня уже неактуально. На эти темы написаны тысячи статей, заметок и обзоров. Поэтому сейчас ценятся авторы, которые хорошо разбираются в узкоспециализированных областях. Например, в тех же дорогих автомобилях, но в таких, про которые далеко не каждый специалист слышал. Я, к примеру, писал статьи про суперкары Saleen, Caparo и Koenigsegg. Смольский описывал часы, корпус которых был изготовлен из метеорита и которые стоят как иной суперкар.
 Короче, требуется эксклюзив. Статьи, которые в корне отличаются от всего того глянцевого, набившего оскомину джентльменского набора.
 Поэтому если автору действительно есть, что предложить, то в любом, даже очень солидном «глянце» ему будут рады.
 Редакции этих журналов обычно располагаются в центре Москвы, поражают своим дорогим евроремонтом, наисовременнейшей оргтехникой и неизменной вежливостью и радушием редакторов. Названия этих журналов у всех на слуху. Многие даже стали именами нарицательными. И гонорары они обещают такие, что сразу же начинаешь подумывать о покупке новой машины.
 Но не может быть рая на земле. Особенно если он располагается в центре Москвы. Радость и радушие редакторов объясняется просто: денег за статьи платить никто не собирается. Автору предлагают просто порадоваться тому факту, что его, безвестного лоха, напечатали в т а к о м журнале.
 Причем грешат этим все. Не только второстепенные издания, коих в последние годы развелось как собак нерезаных, а и вполне уважаемые журналы. Взять статьи, напечатать их и не заплатить – это обычная практика. Более того, редактора журналов искренне обижаются, когда ты просишь их рассчитаться за сделанную работу. На моей памяти таких случаев десятки. Если не сотни. Любой журналист, решивший «полевачить» и тиснуть статейку в каком-нибудь модном «глянце», наверняка не раз и не два сталкивался с подобным явлением.
 Вообще, в современной России все сделано для блага воров. Не для тех, воспетых в книгах и кино, растатуированных и отмотавших полжизни по зонам криминальных авторитетов, а для крупной и мелкой хапужной сволочи. Россия за последние годы превратилось в эдакий шакалий заповедник, где вольготнее всего живется именно ворью. А воровать у нас всегда умели и любили. Обстоятельно, со вкусом, нагло и без малейшего стеснения. А чего бояться? Вернее, кого? Строгий товарищ Сталин, над которым вволю поизгалялся «друг свободы» Аксёнов, давно уже пребывает в лучшем из миров, и к стенке, за многие «художества», будь то финансовые пирамиды, коммерческие войны, работорговля и воровство уже никого не поставит. Поэтому, воруй сколько влезет…


 * * *

Так как «левачить» из нашей редакции больше всех приходилось мне, и соответственно, чаще других сталкиваться с редакторами-«кидалами», то до недавнего времени меня удивляло поведение Мирончика. Гонорары он всегда выплачивал точно в срок и ни разу никого не то что не обманул, но даже и не дал повода заподозрить его в нечистоплотности. Написал энное количество знаков, получи при выходе свежего номера конвертик с зелеными бумажками. Всё честно, все довольны.
 Однако после того, как Борис Аркадьевич обзавелся по моему совету новенькой «хондой-аккорд», ситуация стала меняться. Начались задержки с выплатами. А затем и необъяснимое урезание гонораров. Это, конечно же, не осталось незамеченным. Сначала пострадал редактор спортивного отдела Осипов. Пострадал, впрочем, вполне справедливо, так как за бесконечные пьянки Мирончик давно грозился наказать его рублем. Что, в конце концов, и сделал. Затем, кое-каких денег недосчитался Сотников и я. После Кипра я научился ценить даже то малое, что имел и поэтому возмущаться не стал. Сотников же поворчал, поматерился с полчаса, выпил пива и успокоился. Но когда пятидесяти баксов недосчитался прижимистый Смольский, то в воздухе отчетливо запахло бунтом.
 В редакционном буфете Смольский попытался быстренько сколотить стачечный комитет. Из меня, Сотникова, страдающего от похмелья Осипова и нового, пришедшего на место Куликова, фотографа Бабунца. Бабунец – это была не кличка, а фамилия. Леха быстро переиначил её в «Ебунец», подметив какими глазами новый фотограф смотрит на рекламный отдел. Конкретно на Свету и Аллу.
 Я участвовать в отстаивании справедливости сразу отказался. Мне нужно было ехать на тесты нового «ниссана-теаны», а я перед этим выпил три бутылки пива и совершенно не представлял, как я сяду за руль с таким амбре. Сотников собирался на свидание с какой-то парикмахершей и ему было не до Смольского. Осипов откровенно страдал и думал лишь о том, как бы поскорее свалить с работы и опохмелиться. Бабунец вообще был человеком новым и портить отношения с Мирончиком элементарно боялся.
 – Значит, вы не хотите? – не найдя понимания, Смольский, похоже, обиделся.
 – Было бы из-за чего жопу рвать, – флегматично отозвался Сотников.
 – Для тебя полтинник баксов – не деньги?
 – Деньги, – Лёха зевнул. – И что я теперь, за этот полтинник должен Мирончику голову отрезать?
 – Зачем голову? – Смольский нервно хрустнул пальцами. – Надо просто сходить к нему. Всем вместе.
 – Он машину в кредит взял, – сказал я. – Ничего мы не получим.
 – А нам какое дело?! – Смольский нервно всплеснул руками, словно собирался взлететь. – Машину он взял или вертолет. Пускай отдает, что должен.
 – Он и отдает, что должен. В банк. А мы перебьемся, – Лёха посмотрел на часы.
 – А не пойти ли ему на *** со своим банком и машиной?! – голос Смольского зазвенел от негодования. – Он же у меня… Он у детей моих ворует!
Смольский побагровел и сжал кулаки. Насчет детей, он был, пожалуй, прав. От предыдущих трех жен у него было четверо детей.
 – Ну, так и скажи ему. А потом… может и мы скажем, – произнес он без особой уверенности.
 – И скажу, – Смольский внезапно успокоился. – Я и без вас всё скажу.
 – Скажи, скажи.
 – И скажу.
 – Удачи! – Леха встал, пожал Смольскому руку и направился к выходу. – Не пуха!
 Смольский вышел вслед за ним, а мы с Бабунцом поехали знакомиться с «ниссаном». Чем стал заниматься Осипов догадаться было нетрудно, так как вернувшись вечером в редакцию мы с Бабунцом обнаружили его спящим в бывшем кабинете Куликова. На полу, рядом с ним валялись шесть пустых пивных банок.
 Смольского я так и не нашел и узнать чем закончился его разговор с Мирончиком, мне в тот день не удалось. Зато в тот день мне пришлось подвозить до дому подвернувшую ногу Шекшневу. Стоя в долгих пробках мы разговорились.
 Я ей пожаловался на Мирончика. Сказал, что его жлобским поведением недовольна вся редакция и особенно Смольский. Которому нечем кормить своих многочисленных детей. И вообще, воровать у своих же журналистов – западло.
 – Мирончику всё это уже до фонаря, – Шекшнева осторожно погладила свою травмированную ногу.
 – Почему уже? – не понял я.
 – Потому что наш журнал покупают.
 – Кто? – удивился я.
 Шекшнева назвала одну достаточно известную в мире масс-медиа фамилию.
 – Но ты не волнуйся. Вам ничего не грозит. Штат никто трогать не будет. Во всяком случае пока.
Высадив Шекшневу у дома и проводив ее до лифта, я сразу же кинулся звонить Сотникову.
 Он был очень недоволен моим звонком, так как я помешал ему довести до оргазма парикмахершу. Однако, услышав о том, что грядут перемены, он о ней тут же забыл.
 – Приезжай, поговорим. И бутылку возьми. А лучше две.
 – Ноль пять, или ноль семь?
 – Ноль семь конечно! – Лёха удивился моему вопросу. – У меня Иствуд сидит. Что нам втроем с одной бутылкой делать?
Боря Иствуд, старый Лёхин приятель, переживал нелегкий период. Его уже второй год искала милиция и бандиты. И те и другие его разыскивали за сожженный Mitsubishi Pajero. Который Боря сжег в отместку за бандитский наезда на принадлежащую ему фирму по пошиву, как он выражался, luxury shoes. За этим загадочным термином скрывались очень дорогие, сделанные вручную из редких сортов кожи «казаки». Делал их Боря исключительно на заказ и зарабатывал очень неплохие деньги. Богатых людей в Москве много и, по словам Бори, иметь «казаки» из змеи или крокодила для многих его клиентов было так же престижно, как иметь в личном гараже «порше» или «феррари». Короче до поры до времени он процветал, пока кто-то из добрых людей, коих, как известно, вокруг нас великое множество, не нашептал крепким, бритым ребятам о Бориных успехах. Что не могло не вызвать у последних чувство нездорового любопытства.
 Во время наезда Боре выбили два зуба, а его жену, работающую на фирме главбухом, пару раз приложили лицом о стол. Будь на месте Бори кто-то другой, он, возможно, обратился бы в милицию или договорился с бандитами. Тем более, что они требовали от него не очень большие деньги. Но Иствудом Борю называли не за красивые глаза. Вследствие чего эта история приняла очень некрасивый оборот.
 Лет пятнадцать назад, во времена первых видеосалонов, Боря совершенно помешался на вестернах, в частности, на знаменитых фильмах Серджо Леоне. Он мог смотреть их круглыми сутками, забыв обо всем на свете, и знал их наизусть. Благо, что «спагетти-вестернов», как прозвали фильмы Леоне, было не так уж много. Однако этого количества оказалось вполне достаточным для того, чтобы у Бори поехала крыша. Клинт Иствуд стал для него неким олицетворением сверхчеловека, высшим существом и полубогом. Если не богом.
 В скором времени это привело к тому, что Боря из старого одеяла соорудил себе пончо, купил ковбойскую шляпу, стал курить исключительно голландские сигариллы, в общем, приобрел полное сходство с Иствудом. Для полноты картины не хватало только лошади и револьверов. Боря всерьез раздумывал о покупке какого-нибудь завалящего ствола, но его старший брат, известный своим криминальным прошлым, настоящим, а затем и будущим, ничего кроме «макарова» предложить ему не мог. Этот вариант Борю не устраивал, так как ему был нужен непременно револьвер. Желательно «Кольт» или «Смит и Вессон». Впрочем, он согласился бы и на «наган». Но найти такой ствол было нереально даже в перестроечной Москвы тех лет, когда продавалось и покупалось практически все. Его помешательство дошло до того, что он всерьез пытался устроиться в ВОХР, так как от кого-то узнал, что только у «вохры» еще остались револьверы. Но стать охранником и завладеть столь желанным наганом у Бори не получилось. В своё время он очень неудачно откосил от армии, заработав такую психушную «статью», с которой его не то что в ВОХР, но и санитаром в морг не взяли бы.
 Короче Боря остался без ствола, о чем впоследствии очень жалел. Лошадь он заменил десятилетней «копейкой», постоянно приводя в состоянии глубокой задумчивости останавливающих его гаишников. Настоящие ковбои за рулем им попадались нечасто.
 Тогда же Боря начал шить первые «казаки» и очень быстро добился значительных успехов и признания. До первой чеченской войны он неоднократно отвозил в Грозный свой «лакшери шуз», который очень высоко котировался у каких-то его знакомых чеченцев-музыкантов. А так как параллельно с Борей в Грозный потоком текли фальшивые авизовки, то «музыканты», наверняка в совершенстве освоившие «саксофон» АКМ и «тромбон» РПГ-7, рассчитывались с ним более чем щедро.
 В других его «казаках из крокодила», по утверждению Бори, расхаживали Стас Намин и Сергей Галанин. Неизвестно, правда это или нет, но Боря с каждым годом чувствовал себя всё более увереннее. До тех пор пока на пороге его офиса не появились бандиты.
 Случай, в общем-то, рядовой, и почти безобидный, но, как выяснилось, бить Иствуда и унижать его женщину, оказалось опасно не только в кино. Боря круто обиделся и решил мстить.
 Старший брат, пользуясь своими криминальными связями, выяснил кто именно «наехал» на Борю и узнав, что это какие-то беспредельщики-отморозки, не имеющие большого авторитета в бандитской среде, предложил его свести с «серьезными» людьми. Но Боря отказался. Иствуд всегда действовал в одиночку. Поэтому он не придумал ничего более умного, как сжечь принадлежащий одному из обидчиков старенький «паджеро». Таким нехитрым образом, он рассчитывал отомстить за выбитые зубы и жену. Проблема, правда, заключалась в том, что когда он, разбив боковое стекло приговоренного на заклание джипа, щедро орошал салон машины бензином из полуторалитровой бутылки, сработала игнализация и Борю увидели. Все бы ничего, но его подвел неизменный ковбойский прикид. И, несмотря на то, что Бориного лица никто не разглядел, бандиты сразу же поняли, кто именно им устроил такое «западло». Потому как ковбои в Москве, несмотря на всё её безумие и пестроту, встречаются достаточно редко. Вернее, не встречаются вообще. За исключением разве что Бори Иствуда. Когда к нему на фирму заявилась сначала решительно настроенная «братва» и устроила погром в офисе, а затем не менее решительно настроенные менты, Боря по совету старшего брата «лёг на дно». Где и пребывал последние два года. Делами фирмы занялись Борины знакомые, а он с женой попросту растворился в огромном мегаполисе, сняв квартиру на окраине и в конспиративных целях даже отказался от неизменной ковбойской атрибутики. По крайней мере, в шляпе и пончо я его не видел уже давно.
 Вот и у Лехи он расхаживал в свитере и джинсах, напоминая не Клинта Иствуда, а, скорее, какого-то программиста. Однако голландские сигариллы по прежнему курил.
 – Ну, рассказывай, чего там Мирончик надумал? – Лёха по быстрому выставил парикмахершу, заявив, что у нас «очень серьезный» разговор. Посмотрев на две бутылки водки, девушка всё поняла и уехала домой обиженной.
 Я быстро пересказал наш с Шешневой разговор.
 Сотников погрузился в раздумья.
 – Теперь он вообще нам платить не будет, – он медленно разлил водку по стаканам. – Раз он на боковую сваливает.
 – Конечно, не будет, – согласился с ним Боря. – Я бы на его месте не стал.
 – Кто бы сомневался, – хмыкнул Лёха. – И чего нам делать?
 – Как чего? – Боря покачал головой, удивляясь нашей недогадливости. – Он сколько вам должен?
 – Да по триста баксов каждому. Если взять всех журналистов и прочих, то тысяч пять набежит.
 – Всего то?! – Боря фыркнул. – Тоже мне, «кидалово»! Я думал там счет на десятки тысяч идет…
 – Если ты успел заметить, мы не в «Газпроме» работаем, – перебил его Сотников. – Это ты у нас, бля, крутой! Свои ковбойские говноступы по три косаря продаешь, а я вот за телевизор кредит отдать не могу. И лишние триста баксов мне сейчас не помешали бы.
Лёха ткнул пальцем в недавно приобретенную «плазму».
 Иствуд смущенно заерзал на стуле.
 – Так чего делать будем? – спросил я Лёху. Тот молча опрокинул рюмку.
 – А машина у вашего этого… Мироныча есть? – поинтересовался Боря.
 – Ты к чему клонишь? – сразу насторожился Сотников.
 – Вот когда он задолжает вам еще деньжат, тогда можно будет её того…
 – Сжечь?! Ну уж нет! – засмеялся Лёха. – Я под такие дела не подписываюсь.
 – И не надо, – Боря поскреб свою неизменную недельную иствудовскую щетину. – Сжигать не надо. У него чего за тачка?
 – «Хонда-аккорд».
 – А сколько у неё… ну, к примеру, лобовое стекло стоит?
 – Да ну тебя! – поморщился Сотников. – Без криминала нельзя?
 – А это ты вашему Миронычу скажи…
 – Мирончику, – поправил я Борю.
 – Мирончику вашему скажи. Ему значит можно воровать, а вам его наказать нельзя? Вот нашелся бы кто-нибудь смелый, расхреначил бы ему лобовуху монтировкой и колеса порезал бы…
 – А потом сжег бы «Хонду» эту на хрен! – съязвил Лёха.
 – А хоть и сжег бы! Не фига людей кидать! Урок, дураку, на будущее будет. А то совсем оборзели, пидоры! Ничего не боятся.
 – Смольский, наверное, стекло разбил бы, – сказал я. – У него ума хватит.
 – И молодец! И шины порезать надо. Не проколоть, а именно порезать…
 – И сжечь! – опять съязвил Лёха.
 – Да иди ты! – окрысился Боря. – Учишь вас, дураков, как всё правильно делать надо.
 – Чего же ты сам тогда в такое говно вляпался? Пироман хренов!
 – Ну… – Боря нервно заерзал на стуле. – В жизни всякое бывает…
 – Вот именно. Мирончик нас еще не кинул по-серьезному. Вот когда кинет, тогда… посмотрим, – Лёха опять разлил водку и о Мирончике и Борином плане мы тут же забыли.
 Однако эта тема всплыла через месяц. Как и говорила Шекшнева, Мирончик вскоре представил нам нового главного редактора. Деловитого, нервно дергающего правым плечом молодого человека, примерно нашего возраста и с замашками сталинского наркома. Нового главреда звали Виталий Ильич Бумагин. Эта фамилия сразу рассмешила добрую половину редакции, включая и Мирончика. Он вообще в тот день сиял как тульский самовар и видно было, что покидает нас с легкой душой. Но явно не с чистой совестью, так как долго пытался что-то сбивчиво объяснить насевшему на него Смольскому. Тот всё еще надеялся выцарапать свои кровные. Как и говорил Сотников, это было бесполезно. И именно он, тогда в шутку и посоветовал Смольскому разбить лобовое стекло «Хонды» Мирончика. Я же посоветовал разбить еще и фары, а освоившийся в коллективе Бабунец сказал, что может снять репортаж о том, как Смольский будет увечить редакторскую машину. И продать его в какую-нибудь желтую газету. Мы тогда посмеялись и забыли про этот разговор. Но Смольский не забыл. Более того, он поинтересовался у меня сколько стоит хондовская «лобовуха» и «оптика». Узнав, что всё тянет почти на две тысячи баксов, он крепко призадумался.
 А вечером разразился скандал…
 Сначала в свой бывший кабинет, где теперь обживался Бумагин, не вбежал даже, а влетел белый как полотно Мирончик и принялся куда-то звонить. Затем он смерчем пронесся по редакции, до смерти перепугав Шекшневу. Взволнованный Бумагин растерянно трусил за ним следом.
 Всё стало ясно, когда в редакцию приехал страховой агент. Мирончик тут же потащил его во двор и некоторое время вся редакция наблюдала, как он волчком вертится вокруг своей изуродованной машины. «Хонда» ослепла на оба «глаза» и получила несколько раз по «лбу». Мирончик хватал с земли осколки разбитых фар и совал их под нос страховому агенту. Тот понимающе кивал и лениво заполнял какие-то бумаги.
 К тому времени в редакцию вернулся Смольский. На общий переполох он не обратил внимания, сразу же уткнувшись в экран монитора. Просмотрев электронную почту он, с трудом сдерживая злорадную улыбку, быстро попрощался со мной и отправился домой. Во дворе его остановил Мирончик, некоторое время о чем-то его расспрашивал, но Смольский лишь пожимал плечами и качал головой. Из всей редакции только один Мирончик, похоже, так и не догадывался, кто именно изуродовал его машину. Шекшнева сразу же поняла в чем дело, но проблемы бывшего главного редактора теперь её мало волновали.
 Мирончик же, чуть ли не рыдая, вернулся в редакцию и вызвал эвакуатор, так как выяснилось, что у «Хонды» еще пробит и радиатор. Повреждения тянули уже на очень серьезную сумму. В разы превосходящую ту, что Мирончик задолжал Смольскому. Очень может быть, что Смольский, по-товарищески, мстил не только за одного себя, но и «за того парня». Вернее, за тех двоих, что надоумили его на подобную выходку…
 Самое смешное, что в своей прощальной речи Мирончик горько сетовал на дикость московских нравов. Не благодарил сотрудников за многолетнюю совместную работу, а ругал каких-то виртуальных «москвичей», за их «варварство и скотство», проявленное по отношению к ни в чем не повинным машинам. Сам, к тому времени, уже ставший весьма небедным москвичом, он на несколько минут превратился в завистливого и озлобленного провинциала. У которого всегда и во всем виновата Москва.
 – Испортили мне последний день, – в заключение упрекнул он всю, пришедшую проводить его редакцию. В голосе его отчетливо слышались слёзы.
 Смотреть на него было противно…


 Глава 5.
Февраль 2007.

 – За прошедший год на российских дорогах погибло свыше тридцати тысяч человек, – генерал строго посмотрел на притихших журналистов. – Такие потери, сравнимы с потерями федеральных сил за обе чеченские кампании.
Сидящая справа от меня совсем еще молоденькая, лет двадцать, не больше, некрасивая журналистка что-то быстро строчила в блокнотике. Уже сегодня слова генерала появятся на многочисленных сайтах, а завтра попадут в газеты. Собственно, для этого и была созвана пресс-конференция. Но в газетах и на сайтах никто не решится задать тот самый вопрос, который просто обязан был возникнуть, после всего услышанного. Если на наших дорогах из года в год гибнет население небольшого города, а количество раненных едва ли не такое же, как при взятии Берлина, то на хрена тогда нужен как сам генерал, так и всё его ведомство? Чем они занимаются? Озвучивают страшные цифры потерь? Но для этого достаточно завести обыкновенного пресс-секретаря. Кого-нибудь типа той же самой молоденькой журналистки, а не тратится на содержание громоздкого, неэффективного гаишного аппарата. Вон, Ющенко на Украине разогнал своих гаишников и что? Сказалось это на безопасности движения?!
 – Еженедельные рейды, проводимые нашими сотрудниками, выявляют каждый раз огромное количество нетрезвых водителей, – генерал просверлил зал подозрительным взглядом, словно перед ним сидели не журналисты, а те самые пьяные водители. – Каждый раз нами задерживается до трехсот-четырехсот человек.
 Я переглянулся с одним знакомым обозревателем из известного автомобильного глянца. Он чуть заметно улыбнулся. Наверняка и он и я подумали об одном и том же. О том, какие суммы оседают в бездонных гаишных карманах во время таких рейдов.
 Два года назад знакомый основательно «разобрал» свою Toyota Celica, уснув за рулем, после одной бурной вечеринки. И проснулся только после того, как его машина «обнялась» с фонарным столбом. Причем он умудрился это сделать прямо под носом у гаишного пикета. Доблестные борцы за безопасность движения права у него не отобрали, пожалели представителя прессы, но вот кошелек облегчили сильно. А потом, когда он отправился домой на своих двоих, кто-то со знанием дела провел «ревизию» в разбитой машине. В результате чего исчезла магнитола, дюжина компакт-дисков, боковые зеркала и еще кое-что по мелочи. Но самое обидное, что «ноги» выросли у двух «рекаровских» кресел, которые знакомый установил всего месяц назад…
 – Приходится констатировать, что количество подобных правонарушений из года в год только увеличивается. Несмотря на все принимаемые нами меры, за год было задержано свыше миллиона нетрезвых водителей, – генерал придал своему голосу грустный оттенок. «Интересно», подумал я, «а сколько сотен тысяч откупились? И насколько улучшилось благосостояние «продавцов» полосатых палочек?»
 Впрочем, это меня мало волновало. Особенно после услышанной как-то раз истории про некоего майора ГИБДД, который, приняв по привычке «на грудь», вылетел на встречную полосу и «торпедировал» КАМАЗ. Майор, понятное дело, торпедную атаку не пережил, но не это было самым интересным во всей этой истории. Не успел страж дорожного порядка упокоится под массивным и дорогущим гранитным монументом, как скорбящие родственники устроили настоящую битву за наследство покойного. С мордобоем, судебными исками, наездами братвы и прочими атрибутами бразильского карнавала. Сражаться, как выяснилось, было из-за чего. Несмотря на относительно скромный чин, майор успел нажить квартирку за полмиллиона баксов, дачку за полтора и скромный гаражик из четырех транспортных средств, самым убогим из которых был Nissan Patrol. На котором покойный любил покуролесить по среднерусской глубинке с такими же как и он романтиками-приятелями и пострелять по всякой некстати попавшейся им на пути живности.
 А ведь это был всего лишь майор. Что же тогда говорить о…
 Я посмотрел на генерала и устыдился собственных мыслей…
 Но вот что меня действительно волновало в тот момент, так это Колесников. Так получилось, что на пресс-конференцию я приехал на редакционной «девятке». Причем на этот раз за рулем сидел я. Колесников же всю дорогу расслаблялся джин-тоником, который он хлебал прямо из банки. До этого он явно расслаблялся чем-то другим, потому что перегар в машине стоял такой, что останови меня гаишники, я вряд ли доказал бы им свою невиновность.
 – Никуда не уезжай, – сказал я Колесникову отправляясь на пресс-конференцию. – Я быстро.
Однако уверенности в том, что я найду его и машину там где оставил, у меня не было. Поэтому, не дослушав генерала до конца, я поспешил с пресс-конференции свалить. Всё равно ничего нового высокий милицейский чин сообщить не мог. Тридцать тысяч погибших, сотни тысяч раненых, миллиардные убытки и минимум пятьсот пьяных за рулем в неделю. И Колесников, который устав меня ждать, в любую секунду мог пополнить эту статистику…


 …уже по тому, как он заехал на редакционную стоянку я понял, что состояние его далеко от нормального. Уткнувшись бампером в сугроб, он некоторое время неподвижно сидел за рулем.
 – Ты чего это, с утра пораньше и уже без заднего привода? – я распахнул дверцу и в нос мне ударил терпкий «аромат» многодневного запоя. Когда человек уже начинает потеть алкоголем, а его мочой можно опохмеляться. Говорят, «синяки» со стажем так и делают.
 – Без заднего? А у меня полный, – отшутился Колесников бестолково тыча сигаретой в погасший прикуриватель. – Как у «Субару Эволюшн».
 – Понятно. А я думал как у «Мицубиси Импреза».
 – А что, есть такая? – Колесников подозрительно посмотрел на меня. – Прикалываешься?!
Несмотря на то, что Колесников любил выпить, напивался он крайне редко. Вернее, сильно пьяным я его вообще не видел ни разу. Объяснялось это тем, что он постоянно был за рулем и это его как-то сдерживало. По крайней мере, вплоть до сегодняшнего утра.
 – По какому поводу гуляем? – поинтересовался я.
 – У меня день рождения, – он неуверенно ступил одной ногой на землю.
 – У тебя же летом, – удивился я.
 – Летом, – кивнул Колесников. – И сегодня.
 Я оглянулся на окна редакции.
 – Знаешь чего, поехали-ка отсюда. Пока Бумагин тебя не засёк.
 – Да пошел он! – Колесников сплюнул на землю, едва не попав мне на ботинок. – Засек, не засек. На хую я его вертел, чмо тупорылое! Он, мне, падла, сразу не понравился.
 – Дай-ка я за руль сяду. Отъедем куда-нибудь, там и поговорим.
 – А тебе куда ехать-то надо? – Колесников наконец прикурил и вытащил из под сиденья банку джин-тоника.
 – В ГАИ. На прессуху.
 – Ну так давай отвезу. Чё, бля, за вечные проблемы?
 – Отвезешь. Потом, – я мягко выволок его из машины.
 – Ну… как скажешь. Мне возни меньше, – Колесников обошел машину, расстегнул штаны и долго мочился на заднее колесо. Я еще раз бросил быстрый взгляд на окна редакции. Но напряженно застывшего у окна «сталинского наркома» Бумагина я, слава богу, не увидел.
 – Ладно, поехали, – Колесников бухнулся на пассажирское сидение и противно скрежетнул открываемой банкой. – Отдохну чуток. А то последние три дня из-за руля не вылезаю. Одних ****ей штук пятнадцать уже отвозил и привозил, да за бухлом с корешами каждый день по два-три раза ездим. Замудохался уже…


 Новый главред Бумагин с первых же дней своего «воцарения» стал закручивать гайки и заниматься кадровым каннибализмом. Не понравившихся ему сотрудников он быстро и без проволочек вышвыривал вон. На место уволенных, он тут же усаживал своих людей со старого места работы и спустя некоторое коллектив редакции сменился более чем наполовину. Кто-то, как Шекшнева и Хиль не стали дожидаться, пока их выкинут и ушли сами, кто-то как я и Сотников заняли выжидательную позицию, а кто-то, как Осипов, попавшийся Бумагину на глаза в традиционно нетрезвом виде, тут же был изгнан с соответствующей формулировкой в трудовой книжке.
 Такая «чистка» рядов объяснялась тем, что Бумагин задался целью сделать из нашего издания некий, эталонный «суперглянец». Благо, что финансы позволяли. Со мной он уже успел пообщаться на предмет расширения автомобильного раздела. Раздел в его представлении должен был напоминать нечто среднее между журналами EVO и Top Gear. С обзорами последних новинок, непременными командировками и тестами самых модных машин. Не каких-то там дешевых малолитражек, а непременно дорогих и престижных автомобилей. Включая суперкары. Разумеется, мне, в понимании Бумагина, справиться с подобной работой было не по силам. К кадровому наследию Мирончика он вообще относился с плохо скрытым презрением. Поэтому, чтобы автомобильная рубрика засверкала как хорошо ограненный бриллиант, ему потребовался настоящий ас автожурналистики. В качестве такового Бумагин рассматривал Михаила Петровского из «Авторевю», которым без устали восторгался.
 – Парень пишет просто великолепно! – каждый раз совал он мне под нос очередной номер «Авторевю». – Согласен?
 – Согласен, – Петровский действительно писал неплохо. – Но уйдет ли он из «Авторевю»?
Лично у меня это вызывало большие сомнения. «Авторевю» было серьезным, специализированным автомобильным изданием, а мы, при всех наших плюсах в виде хорошего финансирования, всё же оставались обычным глянцем. В котором машины соседствовали со всякого рода гламурной херней и всем тем, что принято относить к разряду «красивой жизни».
 Однако Бумагин даже не стал меня слушать.
 – Еще как согласится. Бывают такие предложения, от которых даже дуракам хватает ума не отказываться, – и гордый собой и сказанной фразой он великодушно разрешил мне больше не обременять его своим присутствием.
 После этого разговора «на ковер» был вызван Смольский, а затем и Сотников. Оба вышли уже через пять минут с такими лицами, словно только что узнали, что у них рак последней стадии. Смольскому досталось за его статью о истории виски. В данном вопросе, как выяснилось, Бумагин разбирался лучше всякого эксперта. О чем он сообщил Смольскому и указал на массу неточностей в его статье. Смольский, который к написанию статей всегда подходил очень профессионально и по несколько раз перепроверял изложенные факты, сразу же начал спорить. Чем только разозлил Бумагина, который еще раз повторил, что в виски он разбирается как никто другой. О чем и попросил Смольского впредь не забывать. После чего они расстались очень недовольные друг другом.
 Сотников был подвергнут обструкции за слишком откровенный пиар болгарских курортов, которые Бумагин назвал не иначе как «совковой помойкой. Леха сослался на пожелание рекламодателей, купивших целую полосу, вследствие чего он просто не мог написать что-то другое. А если бы и мог, то ему запретил бы это сделать Мирончик, прекрасно понимающий, за счет чего живут журналы. Особенно глянцевые. Однако Бумагин опять разозлился и сказал что с этой «паскудной практикой журналистской проституции» он будет бороться всеми силами.
 – У нас серьезное издание, а не желтая газетенка! К нам рекламодатель сам приползет, а не мы за ним будем бегать! Нагнувшись и со спущенными штанами!
Услышав такое, Лёха предпочел не спорить. После этой фразы он незамедлительно зачислил Бумагина в категорию двуногих, страдающих, как он любил выражаться, «хронической опрелостью мозга».
 А я понял, что ещё легко отделался. Не считая полубредовой идеи приглашения Петровского, больше ничего криминального я в свой адрес не услышал. Возможно, это объяснялось тем, что на столе у Бумагина лежал последний, изданный еще при Мирончике, номер нашего журнала, где была моя статья о самых быстрых автомобилях мира. Из всех них он, в лучшем случае, мог слышать только о Brabus Rocket. Да и то вряд ли. Поэтому прицепиться ко мне он не мог, так как абсолютно не располагал никакой информацией по описанным мною суперкарам. Хотя в разговоре со мной и пытался блеснуть эрудицией, называя редкие, по его мнению, марки типа Morgan и Aston Martin.
 Понятно, что от такого главреда, которому явно не давали покоя «лавры» танкового наркома Зальцмана, ничего хорошего ожидать не приходилось. Ни нам, не уж тем более Колесникову, чье нахождение в штате редакции неизменно удивляло Бумагина.
 – Зачем нам водитель? Да еще на убитой «девятке»? – недоумевал он, но пока Колесникова не трогал, видимо, попросту не зная, пригодится он ему в дальнейшем или нет. Может, Бумагин рассчитывал в скором времени прикупить себе «майбах», а Колесникова сделать персональным водителем. Может, всё же понимал, что водитель в редакции нужен, так как существует множество ситуаций, когда без колес обойтись просто невозможно. Может, ещё какие-то мысли роились в сумеречных закоулках его черепа, но уверен, что, узрей он Колесникова с банкой джин-тоника, то в ту же секунду последнему пришлось бы искать себе новую работу. Поэтому я и взял на себя миссию по спасению «новорожденного». Хотя так до конца и не понял, что именно имел Колесников в виду. Я ведь прекрасно помнил, что день рождения у него не то в июне, не то в июле. Но всё оказалось гораздо сложнее…


 – Ну, куда теперь? – Колесников допил джин и задумчиво поглядывал на стоящую невдалеке палатку с пивом.
 – Давай домой тебя отвезу, – предложил я.
 – Можно и домой. Только мне еще корешков двоих забрать надо. Встреча у нас сегодня.
 – А где они?
 – Сейчас узнаю, – Колесников достал мобильник и набрал номер. Разговор получился коротким, но чрезвычайно содержательным. За минуту с небольшим я услышал, пожалуй, все матерные выражения, коими так богат русский язык.
 – Короче через полчаса они у «Бриза» будут. Поехали!
 – «Бриз» - это что? И где?
 – Да кабак один надалеко от дома. Кавказская кухня и прочая херня.
 – Показывай дорогу, – я завел мотор и с трудом воткнул разболтанную передачу.
 – Давай на Садовое, а там на Каширку. За полчаса надо успеть.
Пока мы ехали я пытался узнать у Колесникова про странный «день рождения». Но, кроме того, что этот день рождения сегодня так же отмечают его «корешки», Колесников ничего мне не сказал. Чем запутал и заинтриговал меня еще больше.
 – Ты хочешь сказать, что у вас день рождения в один и тот же день? У всех троих? – спросил я Колесникова, который по дороге успел купить еще одну банку джин-тоника.
 – Да ничего я не хочу сказать. Это так и есть.
 – Как это? – я, грешным делом, начал подозревать, что у Колесникова начинается белая горячка.
 – Долго рассказывать. Сейчас в кабаке сядем, выпьем, может кто-то из них и расскажет.
 – Мне-то чего с вами сидеть?
 – А ты спешишь что-ли? Или в редакции дела есть?
 – Да нет, – в редакцию возвращаться мне совершенно не хотелось. Достаточно один раз было столкнуться с Бумагиным, чтобы настроение испортилось на весь день.
 – Ну, значит, с нами посидишь. С корешками тебя познакомлю. Интересные у меня корешки.
«Корешки» оказались действительно интересными. Первого звали Денис. Высокий, с коротким ежиком на голове и массивной шеей, голубоглазый блондин, с внешностью эсэсовского штурмбанфюрера. Эдакое ожившее воплощение плакатного арийца времен Третьего Рейха. Второй, Виталий напоминал молодого Роберта де Ниро из второго «Крестного отца». И штурмбанфюрер и де Ниро к нашему приезду уже успели хорошо взять «на грудь».
 Пообнимавшись с Колесниковым и со мной, несмотря на то, что видели меня первый раз в жизни, они решительно направились в подвал какого-то неприметного здания. Над входом тускло помаргивала небольшая вывеска «Бар «Бриз». На торчащем из сугроба облезлом стендере мелом было накорябано «Бизнес-ланч 170 руб. Пиво разливное – 75 руб. Кавказская кух…» дальше надпись была стерта.
 Ввалившись в бар вся компания швырнула одежду на стойку гардеробной, напугав маленькую, носатую гардеробщицу и громко матерясь направилась в дальний угол практически пустого зал. Из полутора десятков столиков лишь за одним сидели две тётки неопределенного возраста и, уткнувшись в тарелки, сосредоточенно поглощали стасемидесятирублевый бизнес-ланч.
 На стенах бара висели какие-то картинки с неизменным изображением парусников и морских просторов. Папки меню украшали тисненые золотом, перевитые канатами якоря и штурвалы. Висящий напротив нашего столика телевизор показывал не то МузТв, не то MTV. Звук был выключен, а на экране по-обезьяньи скакали и кривлялись разодетые в пестрые безразмерные тряпки рэперы.
 – Водки графин. И закусить что-нибудь, – Денис быстро сделал заказ чернявому официанту и широко улыбаясь опять полез обниматься с Колесниковым. Секунд двадцать они похлопывали друг друга по плечам и спине, демонстрируя, таким образом, переполнявшую их радость от встречи.
 – Познакомьтесь, пацаны, – наконец отлепился от Дениса Колесников и ткнул меня локтем в бок. – Коллега. Работаем вместе.
Денис и Виталий все так же лучезарно улыбаясь протянули мне руки.
 – Виталий!
 – Александр!
 – Денис!
 – Александр!
 – Он у нас писатель, – подытожил Колесников.
 – Правда?! – Денис удивленно округлил глаза, словно увидел зеленого, передвигающегося на трех ногах, человечка.
 – Правда. Книжки пишет. И херню всякую про машины, – Колесников закурил.
 – Журналист, что-ли? – спросил Виталий.
 – Автомобильный обозреватель.
 – Правда книги пишешь?
 – Бывает.
 – Интересно, – Денис улыбнулся еще шире. – Никогда не видел живых писателей.
 – Ну да, – хмыкнул Колесников. – Только мертвых.
Улыбка моментально сползла с лица Дениса.
 – Он, может и не писатель был, – пробормотал он.
 – Ну, значит, читатель, – опять хмыкнул Колесников.
После этого все некоторое время молча курили.
Пришедший официант поставил на стол графин водки и расставил закуски.
 – Приятного аппетита.
 – Ну, давайте, пацаны, – Виталий разлил водку. – С днем рождения!
 – Да ты выпей с нами, – Колесников придвинул мне рюмку. – Мне до дома три минуты. Я сам доеду.
 – Уверен?
 – Да ты не парься, всё в порядке. Давай, а то сидишь как не родной.
 – Как скажешь, – я поднял рюмку.
Несмотря на то, что пили за день рождения, лица у присутствующих особой радости не выражали. Скорее наоборот.
 – Так кто сегодня родился? – дабы прервать молчание, я опять попытался выяснить на чьём же дне рождения я присутствую. – Кому подарки дарить?
 – Если хотите, расскажите ему, – Колесников налил себе минералки. – Чтобы не приставал больше.
 – Да чего рассказывать? – Виталий опять разлил водку по рюмкам. – Не знаю… неинтересно это.
 – Мне, как писателю, все интересно, – я улыбнулся, подчеркивая несерьезность моего писательского статуса, но Виталий шутки не понял.
 – Расскажу…. Но, не сейчас, – Виталий отломил кусок хачапури. – Давай попозже.
 – Хорошо, – согласился я, продолжая ломать голову над этой непонятной тайной тройного дня рождения. Однако вскоре я начал догадываться в чем дело.
 По мере опустошения графинов с водкой троица «новорожденных» заметно расслабилась. Колесников, впрочем, давно уже был в размягченном состоянии, но вот Денис с Виталием первые часа полтора оставались достаточно скованными. Начиная вспоминать какие-то эпизоды из прошлого, они каждый раз сбивались, а затем и вовсе умолкали. Причиной этой скованности был я. Посторонний человек, затесавшийся явно не в свою компанию.
 – Слушай, может, я поеду? – спросил я Колесникова, дождавшись пока Виталий с Денисом ушли в туалет.
 – А чего, плохо сидим что ли? – удивился он.
 – Да я здесь как не пришей рукав. Как белая ворона.
 – Не парься. Сейчас водочки еще выпьем, пацаны расслабятся.
Пацаны расслабились лишь на четвертом графине. После чего их разговор, втиснутый в русло воспоминаний, потек более свободно. Сразу же выплеснув названия чеченских сел и городов: Ачхой-Мартан, Грозный, Шали, Гедермес, Ведено. И только тогда до меня дошло, что Денис и Виталий, так же как и Колесников воевали в Чечне. Я должен был это понять еще на третьем тосте, когда все выпили не чокаясь.
 Что меня еще очень сильно удивило, так это то, что все трое постоянно отвлекались на телевизор. Словно воспоминания требовалось разбавить чем-то нейтральным. Не относящимся к кавказским горам и ущельям. Однако телевизор вызывал у них плохо скрытую агрессию и раздражение. Вернее не сам он, а весь тот паноптикум, что мелькал на музыкальном канале. Поэтому комментарии были соответствующие:
 – Бля, где только такого полупидора нашли?
На экране в этот момент широко разевал рот один из «фабрикантов».
 – Его бы на блокпост на недельку…
 – Да ты чего?! Он пару раз газеткой подотрется, не подмоется дня три и к папке-продюсеру запросится.
 – Помнишь, у нас был один такой мудачок. Рэп-певец, ****ать. Все сопли пускал и домой просился.
 – Это который? Пименов что ли?
 – Ну да. Он потом, идиот, на своей же растяжке подорвался.
В этот момент на экране появился Зверев. Вся троица тут же оживилась.
 – А чего этот светло-синий ордена нацепил?
 – Заработал, вот и нацепил.
 – Это, каким местом?
 – Бля, интересно, если это чучело в город без охраны выпустить, через сколько его замочат?
 – Это, смотря где. В Грозном он и шага не прошел бы. Свои же и пристрелили бы, ну а в Москве… минут пять максимум. Пока пацаны правильные не попадутся.
 Все довольно засмеялись, отпуская в адрес Зверева такие шуточки, от которых, услышь он их, настроение у него испортилось бы минимум на год. Если не на всю жизнь.
 К тому времени половина столиков в баре была уже занята и прислушиваясь к комментариям Дениса, Виталия и Колесникова некоторые посетители опасливо поглядывали в нашу сторону. Обсудив Шуру, «Дискотеку Авария», Покровского, «Отпетых мошенников» и еще кого-то, «новорожденные» единодушно пришли к выводу, что единственной панацеей в данном случае был бы пулемет с полной лентой.
 Уверен, большинство наших эстрадных звезд сильно удивились бы, узнав какие «теплые» чувства к ним питает простой народ.
 Матерная Ниагара прервалась только при виде Меладзе.
 – Валера нормальный мужик, – в голосе Виталия послышалось уважение. – Он у нас на корпоративке выступал и вел себя достойно. Не то что всякое чмо бездарное.
 Я напомнил Виталию о его обещании всё рассказать о «дне рождения». На этот раз он был более сговорчивым.
 – Ладно, расскажу. Может, напишешь об этом.
 – Может и напишу.
 – Напиши, напиши. А то сейчас пишут о херне всякой. А вот о Чечне никто не пишет. Как будто её и не было никогда. Все от этой темы нос воротят, чистоплюи хреновы!
 Однако нормально рассказать Виталию не дали. Его постоянно перебивал Денис, да и Колесников вставлял какие-то фразы, из-за чего они подолгу спорили и теряли нить повествования.
 Впрочем, несмотря на рваное изложение тех событий, услышанная история сильно испортила мне настроение.
 Случилась она двенадцать лет назад в феврале девяносто пятого на северо-западной окраине Грозного, в поселке со странным, почти японским названием Катаяма. Точно таким же, как и сегодня, хмурым февральским днем, взвод, в котором служили все трое, Виталий, Денис и Колесников, прочесывал частный сектор.
 – Частников сначала артиллерия покрошила и там практически никого не осталось, – Виталий, внешне спокойный, курил одну сигарету за другой. – Но чехи иногда оттуда постреливали. Вот мы и пошли туда тралить…
 – А метрах семистах минометка наша работала, – перебил его Денис. Долбили кого-то неподалеку от нас.
Зайдя в один из мертвых, иссеченный осколками домов, Колесников сразу же наткнулся на обезображенный труп женщины.
 – Наша, русская. Лет тридцати пяти. – Колесников на минуту превратился в себя прежнего. Невозмутимого и непроницаемого. – Перед смертью её… ну в общем поизгалялись над ней. А потом горло перерезали.
 Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым.
 – А на кухне сына её нашли. Пацан, лет четырнадцати. Без головы. Голова в мусорном ведре лежала. Дэн тут же и блеванул…
Выйдя из этого страшного дома Колесников, Виталий и Денис присели покурить на крылечке, дабы прийти в себя и успокоить нервишки. И в этот момент из низко провисшего, серого, пропахшего дымом и пороховой гарью грозненского неба, противно посвистывая вынырнула мина и шлепнулась в метре от них, чуть ли не по самый хвостовик уйдя в жирную грязь.
 – Мина наша была, – Денис усмехнулся. – Минометчики гребаные прицел неправильный взяли.
Глядя на торчащий из грязи стальной ананас все трое впали в ступор. Денис сказал, что в этот момент отчетливо увидел свою мать. Виталий отключился и потом не мог ничего вспомнить. Колесников подумал, что так и не успеет докурить и еще подумал, что вслед за первой миной сейчас прилетит вторая. Минометка лупила их двух «труб» с промежутком в десять секунд. Толкнув Дениса и Виталия он сорвался с крыльца и бросился бежать. Первая мина так не взорвалась, но следом, буквально через пять секунд в дом попала вторая мина. За пять секунд троица, несмотря на разъезжающиеся в грязи ноги, тяжелые бронежилеты и автоматы успела добежать до соседнего дома, стоящего метрах в двадцати и словно рептилии, едва ли не по уши, зарыться в грязь.
 – Понимаешь, – лицо Виталия нервно дернулось. – Мы не должны сейчас здесь сидеть. Мы должны были остаться там.
 – Но сидим, – невозмутимый и, кажется, протрезвевший Колесников разлил водку. – И хорошо сидим!
Теперь я понял, что они имели в виду, когда говорили о дне рождения…
 Осадок от этой истории был такой тяжелый и мутный, что через полчаса я банально напился. Причем до практически запредельного, невменяемого, «вертолетного» состояния. Закрывая глаза, я чувствовал, как уплывает стол и крутится потолок.
 Однако это был еще не конец.
 Дабы хоть как-то привести себя в порядок я пошел в туалет и долго умывался холодной водой. Там меня и нашел Колесников.
 – Вот ты где. А мы уже сваливаем.
 – Иду, – я посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал о том, как я буду с таким расползающимся лицом добираться до дому.
Но у гардероба случилась непредвиденная заминка. Носатая гардеробщица потребовала предъявить номерки и отказалась выдавать нам одежду. Тут же откуда-то сбоку появились два охранника.
 Я хорошо помнил, что номерки мы не брали. Свалив одежду на стойку мы сразу же прошли в зал. О чем и сказал гардеробщице. Сказал достаточно твердо, так как холодная вода слегка привела меня в чувство. И еще краем глаза я успел заметить кривую ухмылку одного из охранников.
 – Ничего не знаю! – решительно заявила гардеробщица. – За утерю номерка штраф двести рублей.
 – Чего? – лицо Дениса потемнело. – Какие двести рублей?!
 – Так, молодые люди, спокойнее, – охранники придвинулись к нам поближе. – Платите штраф или одежду не получите.
 У нас давно уже стало нормой жизни, когда любая, даже самая мелкая и никчемная сволочь, неизменно пытается жить за счет других. Я еще могу смириться с тем, что меня наебывают сотовые операторы, коммунальщики, продавцы на рынке, интернет-провайдеры, строители, редактора журналов и родное государство. Но когда тем же самым начинает заниматься всякая оборзевшая шушера, это неизменно выводит меня из себя.
 – Двести рублей с рыла, нормальная сумма выходит, – сказал я глядя на того самого ухмыляющегося охранника. – А если за день человек двадцать обуть? Хорошие деньги! Как делите? Пополам или на троих?
 – Да! – поддержал меня Виталий. – Кинуть нас хотите?!
Наверняка эту ситуацию можно было бы разрулить мирно и тихо. Уверен, что можно было бы обойтись всего лишь словами. Но охранники решили показать свой крутой и несгибаемый характер. Глядя на них, непреклонную позицию заняла и гардеробщица. Она готова была лечь костьми, но выцарапать свои кровные восемьсот рублей, которые мы, и она теперь уже сама в это верила, были ей должны.
 У многих охранников, особенно у тех, кто «охраняет» всякие убогие забегаловки, типа бара «Бриз» и ему подобные, непомерно развито чувство собственной значимости. Надевая форму, они словно вырастают на полметра вверх и вширь и начинают казаться себе минимум спецами из «Альфы». Тем более, когда видят четверых сильно пьяных «клиентов», которые напились до такой степени, что, похоже, забыли кто они и как их зовут. Поэтому развести таких лохов на бабки – святое дело.
 Охранники не учли одного. Трое из «клиентов» были людьми, которые, как верно заметил Виталий, не должны были здесь находиться. Еще двенадцать лет назад их разметанные взрывом ошметки должны были висеть на деревьях в грозненском пригороде Катаяма. Но так получилось, что они остались жить. И все, что случилось после, включая сегодняшний день, они расценивали как бесплатный бонус. Как продолжение жизни нахаляву. И именно это они и праздновали каждый год.
 Однако сегодня праздник им испортили. Нагрубили, нахамили и попытались, мягко говоря, ограбить на восемьсот рублей. И кто? Два прыщавых, самодовольных мальчика в дурацкой форме и с характерным для приезжих откуда-то из южных республик бывшего Союза акцентом.
 В Москве, в городе, где каждый первый ненавидит каждого второго, неприятности можно поиметь на ровном месте. За косой взгляд, за подрезку на дороге, за некстати сорвавшееся слово. Не говоря уж о нынешней ситуации.
 Охранники, испортившие праздник, всего этого, конечно же, не знали.
 Они не успели ничего понять, как кулак Дениса врезался в печень одному из них, а на второго, того, что продолжал ухмыляться, разом навалились Колесников и Виталий. Он попытался сопротивляться, схватив Виталия за отворот пиджака, но тот попросту с хрустом вывернул ему пальцы. Через секунду охранники корчились на полу в то время как «новорожденные» пытались станцевать на них какой-то дикий танец. А еще через секунду я понял, что являюсь свидетелем убийства. Потому что охранников не били, а действительно убивали. Прыгали им на грудь, били ногами по голове, стараясь попасть в висок, со всей силы пинали в промежность. Похоже, «новорожденные» не в первый раз занимались подобным, так как буквально уже через десять секунд охранники не подавали признаков жизни. Мне же стало страшно. Это была не драка и даже не избиение. Ещё никогда я так близко не наблюдал процесс лишения человека жизни. Страшно стало не мне одному, так как откуда-то издалека приплыл истошный крик. Я обернулся и увидел побелевшую гардеробщицу, судорожно срывающей с вешалок нашу одежду. В этот момент про якобы утерянные номерки она уже не вспоминала. При входе в зал растерянно застыли двое официантов, глядя на сцену убийства с плохо скрытым ужасом. Надо было что-то делать.
 Я рванул Колесникова на себя и влез между Денисом и Виталием.
 – Хорош! Кончайте!
 Они нехотя, с некоторым сожалением оставили охранников в покое.
 Дальнейшее поведение «новорожденных» удивило меня еще больше. В то время, как надо было оставить поле боя и уносить ноги, они, похоже, на этом решили не останавливаться.
 – Слышь, ты сука, – Денис ткнул пальцем в гардеробщицу. – Зови управляющего. Или кто там у вас главный?
 – Директор, – затравленно пискнула гардеробщица и выскочив из-за стойки стремительно умчалась куда-то вверх по лестнице.
Увидев, что один из охранников пытается встать на четвереньки, Денис ногой врезал ему под дых.
 – Чтобы в следующий раз не залупался, падла.
Через минуту появился растерянный мужик лет сорока пяти, кавказской наружности. Охранники словно огромные тряпичные куклы безвольно валялись на полу.
 – Слышь, чего за херня тут творится? – набросился на мужика Виталий. – Чего, бля, за кидалово?!
 – А..а в чем дело? – испуганно залепетал мужик, посверкивая золотыми зубами.
 – Мы пришли, посидели культурно, расплатились, а эта сука носатая, – Виталий указал на съежившуюся гардеробщицу, – с нас деньги за номерки какие-то сраные требует.
Один из охранников густо плюнул кровью.
 – И эти бля, пидоры, быкуют. Чего за дела, а?!
Мужик быстро затараторил что-то по-азербайджански, гардеробщица густо покраснела и дрожащей рукой вытащила из кармана четыре номерка.
 – Ну вот, бля, что и требовалось доказать! – хмыкнул Денис.
В этот момент наверху распахнулась дверь и по лестнице, с дробным грохотом, почти свалился милицейский наряд. Ситуация становилась крайне неприятной. Однако Денис, Виталий и Колесников не обратили на прибывших никакого внимания.
 – Так, в чем дело? – скороговоркой протрещал широколиций сержант, быстро сканируя всех цепкими колючими глазками.
 – Да вот, – Денис указал на мужика, гардеробщицу и охранников. – Клиентов на деньги кидают.
 – Документы! – потребовал сержант.
Денис молча достал из внутреннего кармана пиджака красную эмвэдэшную корочку.
 Сержант сразу же поскучнел и потерял ко всему происходящему интерес. Пару минут, Денис, отведя его в сторонку, объяснял ситуацию. До нас долетали обрывки матерных выражений, а сержант понимающе кивал головой. После чего наряд исчез так же быстро, как и появился.
 Матерясь и порыкивая на забившихся в угол директора и гардеробщицу «новорожденные» не спеша оделись и стали подниматься по лестнице. Поднявшись на пару ступенек, Виталий нашарил в кармане горсть мелочи и с силой швырнул её в лицо гардеробщице. Она вздрогнула, закрылась руками и спряталась за директора.
 – Сука! – выдохнул Виталий. – Тварь черножопая!
 Я еще раз бросил взгляд на охранников, которые выглядели словно персонажи фильма «Ночь живых мертвецов», на испуганно выглядывающих из зала официантов, на окровавленный кафель пола. Мне хотелось что-то сказать всем этим людям, так как, наказание хоть и было справедливым, но всё же слишком суровым. Объяснить им, что так вести себя с посетителями, за счет которых живет их бар, не надо. Не стоит их держать за быдло и разводить как лохов. Но потом я вспомнил кривую ухмылку охранника и промолчал. «По делам и поделом», всплыло в памяти чье-то выражение.
 – Хули застрял? – сверху свесился Колесников. – Пошли.

 
По дороге мы взяли еще две бутылки водки и праздник, если так можно было назвать сегодняшний день, дальше протекал в виде сплошных обрывочных видений.
 В квартире Колесникова появлялись и уходили какие-то люди. Мелькнул его старший брат, который что-то зло выговаривал раскачивающейся на шпильках сильно пьяной девушке. В какой-то момент за столом появился замотанный в простыню Виталий, а затем и Денис. Мы с Колесниковым были пьяными до такой степени, что лишь молча курили и даже не пытались разговаривать. К нам обращались какие-то люди, жали руки, то ли здороваясь, то ли прощаясь, на столе периодически появлялись бутылки водки, вина, пива и какие-то закуски.
 Под конец я не выдержал и, раскачиваясь как маятник, ушел в какую-то комнату, где повалился на диван и долго пытался преодолеть «вертолетный» круговорот. Под конец мне это удалось и я заснул.
 Однако посреди ночи меня растолкали.
 – Вставай! Поехали! – радостно скалясь, крикнул мне в лицо Денис.
 – Куда? – я открыл глаза, не понимая где я и кто это трясет меня за плечо.
 – ****и ждут! – обрадовал меня Виталий. – А ты спать лег!
 Несмотря на мои возражения и протесты они стащили меня с дивана, выволокли в коридор и запихали в лифт.
 На улице прогревал мотор Колесников.
 – Поехали, прокатимся, – он был как обычно невозмутимым и казался абсолютно трезвым. «Когда только успел?» удивился я, вспомнив в каком виде он сидел за столом.
 – Держи, – Денис протянул мне бутылку пива.
Минут пять машина кружила по каким-то темным улицам, пересекла Каширское шоссе, залезла в однотипные лабиринты новостроек и остановилась около новенькой, красно-кирпичной семнадцатиэтажки.
 – Кажется здесь, – Колесников некоторое время разглядывал тускло освещенный подъезд, потом вылез из машины.
 – Ты чего такой кислый? – спросил меня Денис.
 – Да я поспал бы лучше, – тащиться в третьем часу ночи в гости, да еще в таком состоянии мне совершенно не хотелось.
 – В могиле поспишь! – радостно всхрапнул Денис. – Еще успеешь.
 – Меня, может, кремируют.
 – На фига? Ты буддист, что ли? – удивился Денис.
 – Почему буддист? – не понял я.
 – Ну… это у них обычно кремируют, – неуверенно ответил Денис. – Бензином обольют и в этот… как его… в реку, короче.
 – В Ганг, – подсказал я.
 – Точно в Ганг. Чтобы не вонял под носом…
 – Слышь, буддисты, какой этаж? – прервал его Колесников.
 – Последний, – Денис хотел продолжить погребальную беседу, но в этот момент мы влезли в тесный лифт, который не без усилия потащил нас наверх.
 – Фу, ну от вас и разит! – Денис отвернулся от меня и Колесникова. – Всех баб распугаете.
Приехав на последний этаж, Колесников долго изучал кнопки звонков.
 – Какая, ты говоришь, у нее квартира? – спросил он Дениса.
 – А я помню? Ты же сам с ней договаривался! – удивился тот.
 – Ты чего, здесь раньше не был никогда?
 – Был. Только она дверь ключом открывала.
 – И чего делать будем?
 – Она же тебе адрес называла! – Денис достал телефон. – Ты нас туда хоть привез-то? Сусанин…
 – Бля, да мне твои бабы вообще на хрен не упали! – разозлился Колесников. – Я за три дня поспать не могу толком. И еще адреса ****ей всяких запоминать должен…
 – Тихо! – Денис прикрыл телефон ладонью. – Але, это я. Какая у тебя квартира? Что? – он посмотрел на номера. – Здесь такой нет. А этаж какой?
Я отошел к дальней стене и сделал глоток теплого пива от которого меня чуть не вывернуло наизнанку. Все мысли были только о том, как бы добраться до постели. Неважно какой. Меня вполне бы устроил и детский диванчик. И даже кухонный уголок. Не отказался бы я и от ванной.
 – Пошли, – Денис решительно прошествовал мимо меня на лестницу. – Этот Сусанин херов нас не туда завел. Нам на два этажа ниже.
Я послушно поплелся следом за ними.
 Дверь нам открыла коротко подстриженная девушка в шелковом халате с драконами.
 – Как вас много, – удивилась она. – А нас только трое.
 – Много – не мало, – успокоил её Денис. – У нас вон, писатель, небоеспособный. Так что не волнуйся.
Девушка бросила на меня подозрительный взгляд. Видимо писатель в её понимании прочно ассоциировался с некоей внеземной формой жизни.
 Пройдя на тесную кухню, мы с трудом разместились за небольшим столом.
 – А ну пшла отсюда! – Денис резко дернул ногой и из под стола пулей вылетела сиамская кошка. – Так и живешь со своим зоопарком?
 – А тебе то что? – обиделась девушка.
 – Да мне фиолетово. Ладно, знакомьтесь. Это Виталий, это Сергей, а это наш писатель, – моё имя Денис, похоже, забыл. Или решил, что, представляя меня писателем, он, таким образом, повышает мою значимость в глазах девушек.
 – Оля, – представилась миловидная, слегка полная брюнетка.
 – Ира, – низким голосом пробасила вторая девушка похожая на актрису Рене Зельвегер.
 – А это Катька, – представил хозяйку дома Денис смачно хлопнул её ниже спины и бухнул на стол бутылку коньяка. – Вот за знакомство и вздрогнем!
Через полчаса Денис вместе с хозяйкой дома уединился в гостиной. Минут через десять его примеру последовали Виталий и Рене Зельвегер. Мы с Колесниковым опять сидели пьяные и молча курили. На оставшуюся Олю никто из нас не обращал внимания. Она периодически нас о чем-то спрашивала, мы выдавливали из себя какие-то звуки и её это очень расстраивало. Кавалеров было сразу двое, но оба ни на что не годились. Куря сигарету за сигаретой, она молча наливала себя коньяк и неотвратимо напивалась.
 – Ах, ты сука, бля! – внезапно, словно его током ударило, вскочил из-за стола Колесников. Оля от испуга выронила сигарету.
 – Что?! Что такое?
Вместо ответа Колесников стал кого-то пинать под столом. Все та же сиамская кошка недовольно мяукнув выскочила в коридор.
 – Укусила, бля, тварь! – Колесников чуть ли не на стол положил ногу и продемонстрировал небольшую ранку на икре.
 – Это её территория, – пояснила Оля. – Она её охраняет. Вы тут расселись, а кошки поесть не могут.
 – Что значит – расселись? – Колесников бросил на Олю недобрый взгляд. – Как расселись, так и уйти можем. Не вопрос.
 – Да нет… я хотела сказать… что просто кошки вас бояться и спокойно поесть не могут, – быстро залепетала Оля.
 – Кошки?– переспросил я. – Еще одна есть?
 – Еще две, – в голосе Оли послышалась гордость. Словно речь шла о её собственных детях, которые уже в пятилетнем возрасте прочитали всего Достоевского.
Однако Колесников не разделил её восторга:
 – А им обязательно в три часа ночи жрать надо? Раньше не могли?
 – Они волнуются, когда в доме посторонние люди. Может им попить хочется…
 – Терпеть не могу кошек, – оборвал её Колесников доставая сигарету. – Если женщина заводит кошку, значит у неё проблемы. А если трёх, то значит у нее очень большие проблемы. Причем с головой.
 – А вот и неправда. У меня тоже есть кошка…
 – Бля, поехали отсюда! – Колесников решительно встал. – Я то думал здесь нормальные люди будут, а тут, бля, какой-то профсоюз кошатниц.
 – А ребята как? – я указал глазами на закрытую дверь гостиной.
 – Ничего. Не маленькие.
Оля, возможно, имела какие-то виды либо на Колесникова, либо на безымянного «писателя». А может и на обоих сразу. Поэтому принялась нас уговаривать остаться:
 – Да ладно, куда вы в таком виде поедете?
 – Домой, – буркнул Колесников. – Спать.
 – Поспать вы и здесь можете.
 – Нет уж, спасибо! – Колесников затряс головой. – Я не хочу чтобы эта тварь сиамская мне ночью рожу расцарапала.
 – Да не будет она этого делать! – почти поклялась Оля. – Зачем ей это?
 – А грызть меня зачем? – Колесников опять показал ранку на ноге. – Я чего, бля, сахарный?! Хрен её знает, чего у неё в башке. Короче, валим.
Он решительно направился в коридор и оттуда сразу же раздалось зловещее шипение.
 – Во, о чём я и говорил, – Колесников остановился.
 – Да это она территорию охраняет…
 – Да пошла она на хрен со своей территорией! – Колесников вернулся на кухню и взял лежащий в раковине половник. – Щас по башке ей дам, будет ей, бля, территория!
 – Не надо! Я сейчас… Я… Фиба, иди ко мне! – перепугалась Оля. – Иди киса, иди сюда!
Хмурый Колесников с половником наготове ждал появления кошки, но та куда-то спряталась.
 – Ладно, поехали, – я вытащил из пачки сигарету и встал.
 – Может, останешься? – Оля посмотрела на меня долгим взглядом. Полненькой брюнетке явно не хотелось оставаться сегодня одной. Об этом говорили её глаза, метнувшиеся к пачке сигарет руки, интонация голоса. Я подумал, что если я останусь, то наверняка не пожалею. Несмотря на небольшую полноту, Оля была достаточно симпатичной и, что называется, в моем вкусе. Я быстро представил, как она выглядит без одежды…
 – Твои шузы? – прервал мои размышления Колесников. В вытянутой руке он держал коричневый ботинок.
 – Нет, не мои. А что?
Он молча перевернул ботинок и из него на пол выплеснулось небольшое озерцо кошачей мочи.
 – Это, наверное, Дэна, – предположил он. – Всё, кошкам ****ец. Поехали.
Оля, стараясь не смотреть на нас, бросилась быстро вытирать пол тряпкой.
 Мы спустились на лифте вниз, сели в машину и через полчаса я уже засыпал на том же самом диване дома у Колесникова, откуда меня так бесцеремонно сдернули два часа назад. Сам он пошел принимать ванну, где так же заснул и проспал до утра, плавая в остывшей воде как утопленник.
 Мне всю ночь снились какие-то сюрреалистические сны. По заснеженному полю бегали кошки с какими-то тряпками в зубах, а над ними пролетало что-то осклизло-верткое. «Это наши мины», доносился до меня голос Дениса, но самого его я почему-то не видел.
 Раза три я просыпался, разбуженный странными звуками доносящимися из ванной, но затем опять проваливался в тот же самый сон. И только под утро все кошки, бросив свои тряпки, разбежались кто куда…


 Глава 6.
Март 2007.

Разумеется, пригласить Михаила Петровского из «Авторевю» Бумагину не удалось. Сомневаюсь, что он вообще с ним хотя бы поговорил. Вместо Петровского он ангажировал какого-то двадцатипятилетнего мальчика в очках и усах. Мальчика звали Влад и раньше он, по его словам, работал в «очень крутом» автомобильном глянцевом журнале. Не знаю, чем он так приглянулся Бумагину, но как-то раз, солнечным мартовским утром я был вызван «на ковер» и радостный Бумагин представил мне моего непосредственного начальника. То есть мальчика Влада.
 Я пожал вялую руку новоиспеченного редактора автомобильного раздела и уселся напротив Бумагина. Как ни странно, вызвали меня затем, чтобы проверить мою профпригодность. Словно я, а не Влад, претендовал на редакторскую должность.
 – Саш, – мальчик решил со мной не церемониться и сразу же перешел на «ты», хотя был младше меня лет на семь, – я почитал некоторые твои статьи и у меня сразу же появились вопросы.
 – Какие?
 Он на несколько секунд углубился в чтение одного из номеров нашего журнала.
 – Ты пишешь, что Bugatti Veyron «это ярчайшее техническое воплощение германского сумрачного гения». Тебе известно, что Bugatti – фирма французская?
Мальчик Влад, видимо решил, что имеет дело с обыкновенным автомобильным профаном. Коих так много расселось в наши дни по редакциям различных автоизданий.
 – Конечно известно. Штаб-квартира фирмы находится в Мольсхайме, около Страсбурга.
 – Тогда при чем здесь германский сумрачный гений? И что это за фраза такая – сумрачный гений? Почему не сумеречный?
 – Германский сумрачный гений – это фраза из стихотворения Блока, – объяснил я. – Именно сумрачный, а не сумеречный. А что касается Bugatti, то фирма имеет лишь французскую прописку. А разрабатывали её инженеры «Фольксвагена».
 – Тогда так и надо было написать, – мальчик Влад досадливо поморщился. – А то люди читают и думают, что Bugatti – это немецкая машина.
 – По сути, так оно и есть.
 – Но делают-то её во Франции! – Влад начал наливаться нездоровой краснотой.
 – Smart тоже делают во Франции. Как и Toyota Yaris. А «Форд-Фокус» во Всеволожске. Но это не значит, что «фокус» – российская разработка.
Мальчик Влад бросил на Бумагина растерянный взгляд. Тот задумчиво почесал кончик носа.
 – Ладно, бог с ней, с Bugatti, – Влад пролистнул журнал. – Вот у тебя написано про Lotec Sirius. Тысяча двести лошадиных сил. Получается, этот Lotec круче, чем Veyron?
 – Да, он мощнее, – согласился я. – И наверняка быстрее.
 – И сколько же он стоит?
 «Интересно», подумал я, «кто тут редактор? Если человек не знает про Lotec Sirius, который уже несколько лет показывают на разных выставках, то о чем вообще можно с ним разговаривать?»
 – Однозначно дешевле чем Veyron. Сколько он стоит точно, я не знаю. Но если надо могу узнать. Статья, вообще-то, про самые мощные автомобили, а не про самые дорогие.
 – Я одного не понимаю, – Влад закрыл журнал. – Зачем писать про такие машины как этот Lotec? Это же, по сути, концепт-кар. Что в нём интересного?
 – Да хотя бы мощность. Мощнее него только Locus Plethore.
 – Кто?
 – Locus Plethore. Канадский суперкар.
Бумагин бросил на Влада быстрый взгляд.
 – Но мы же не собираемся писать про всякие там канадские суперкары? – Влад так же посмотрел на Бумагина.
 – Почему нет? – Бумагин опять почесал нос. – Тема, вроде, интересная.
 – Тема-то интересная, только какой смысл писать о машинах, на которых никогда не поездишь? Я думаю, нам надо описывать что-нибудь более приземленное.
 – Что именно? – спросил я.
 – Ну… – мальчик Влад замялся. – Вот, в Женеве новый Bentley показали. Неплохо бы взять его на тест. И потом уже написать статью.
Я сразу же представил, какое выражение лица будет у Марата Стеблина из Bentley Moscow, когда я попрошу его дать мне покататься на новом Brooklands. Который будет изготовлен в количестве чуть более пятисот штук из которых на Россию в лучшем случае выделят квоту в десяток машин.
 – Кто ж нам его даст? – спросил я. – Может еще Maserati MC12 попросим?
Бумагин достал сигарету и закурил. Этот разговор ему явно не нравился, так как запланированного избиения младенцев не получилось. Да и мальчик Влад, похоже, не произвел на него впечатления. Бумагин посмотрел на часы.
 – Ладно. Мне сейчас отъехать надо. Давайте нашу беседу продолжим в понедельник. А вы за выходные подготовьте темы материалов для следующего номера.
 – Хорошо, – я поднялся и вышел из кабинета.
Мальчик Влад, почему-то, за мной не последовал. Закурив, я встал на лестничной площадке, откуда мне была видна дверь редакторского кабинета, но ни через пять, ни через десять минут Влад так и не появился.
 – Здорово, – из-за спины выплыл Сотников.
 – Привет.
 – Как сам?
 – Лучше не бывает. Только что у Бумагина был.
 – И чего? – Леха так же закурил.
 – Замену мне нашли.
 – Да? И кого?
 – Да хрен его знает. Полупидор какой-то малолетний.
 – Хм, – Леха покачал головой. – И что теперь?
 – Что? – посмотрел я на него.
 – Что делать будешь?
 – Пока не знаю. Если что, то… Москва большой город.
 – Это точно, – Сотников выпустил густое облако дыма. – Я тоже валить собрался. В конце месяца кину заяву и всё, пишите письма.
 – Вот это новость! – удивился я. – И куда?
 – Да есть один журнальчик, – Леха назвал одно, как сказали бы, широко известное в узких кругах, издание. – Я уже с главредом перетер, он вроде не против. Хочешь, насчет тебя поговорю? У них про машины тоже вроде что-то есть.
 – Пока не надо. Посмотрим, что здесь будет.
 – Известно что! – Леха фыркнул. – Ничего хорошего.
 – Скорее всего, – согласился я.
Но пока я решил не торопить события. Уйти никогда не поздно. Тем более к своему журналу я за годы работы привык как к почти одушевленному существу. И меня очень расстраивало, что теперь мою, мною же созданную рубрику, будет вести какой-то блатной мальчик Влад. Который неизвестно как и неизвестно о чём будет писать. На «творчество» таких как он «экспертов» и «редакторов» я уже достаточно насмотрелся. «Автомобиль уверенно опирается об асфальт всеми четырьмя колесами» или «в поворотах корпус машины заметно накренивается вбок», вот таким примерно языком и терминами скоро будет изобиловать моя рубрика. Кроме того, в связи с расширением рубрики за счет спортивного подраздела, впоследствии можно было ожидать и появления на страницах нашего журнала таких персонажей как «Жан Вильнев», «Флавио Алонсо», «Хуан-Павло Монтоя» и «Джейсон Батон»». Смех смехом, но я не раз сталкивался с подобными «гонщиками» в разных журналах. Один раз удалось даже обнаружить Берни Эколстауна…
 – Ладно, не бери в голову. Пошли сожрем чего-нибудь, – Леха бросил сигарету в урну.
 – Пошли.
В буфете мы взяли по салату и, словно заговорщики, озираясь по сторонам, выпили фляжку-четвертинку коньяка.
 – Ну, полегчало? – спросил Леха.
 – Есть маленько.
 – Бля, из-за этого Бумагина гребаного теперь даже не выпьешь нормально, – Сотников спрятал пустую четвертинку в карман. – А мы ещё Мирончика ругали.
 – Не говори, – согласился я и впервые за много лет испытал к Мирончику нечто вроде симпатии. Впрочем, этот порыв быстро прошел, так как в буфете появились Бумагин и Влад.
 – Во, несёт нелегкая, – пробормотал Сотников. – Это и есть твой сменщик?
 – Он самый.
 – Точно ты сказал. Голимый пидор.
Не замечая нас Бумагин и Влад взяли кофе и сели в противоположном углу буфета. Влад что-то горячо доказывал Бумагину, нервно жестикулируя и отбрасывая назад длинные, лезущие в глаза волосы.
 – Старается, хер очкастый, – хмыкнул Леха.
 – Еще бы ему не стараться. Кровь заливает разбитые лбы, каждый желает счастливой судьбы, – процитировал я слова из одной давно забытой песни…


Телефонный звонок разбудил меня в субботу в начале десятого.
 – Але?
 – Спишь? Так я и знала.
Я не поверил своим ушам, услышав голос Шекшневой.
 – Алина Петровна?!
 – Смотри-ка, не забыл, – удовлетворенно отметила она. – Ну, как жизнь молодая?
 – Вашими молитвами, Алина Петровна.
 – Что в редакции интересного? Как Бумагин?
 – Да как… Новая метла по-новому метет.
 – Гайки закручивает?
 – Не без этого.
 – Кто из наших еще остался?
Я назвал пять-шесть фамилий.
 – И это всё? – удивилась Шекшнева. – Не густо. Ну а ты чего? Уходить не собираешься?
 – Пока нет. Но не исключаю, что меня уйдут, – я вспомнил мальчика Влада.
 – Во, я прямо как чувствовала! – в трубке раздалось прерывистое кудахтанье. Смех Шекшневой всегда вызывал у меня стойкие ассоциации с курятником.
 – Я чего звоню? – она выдержала многозначительную паузу. – Я сейчас в одной солидной конторе работаю и у нашего руководства созрела идея делать свое издание.
 – Корпоративку?
 – Да, корпоративку. Газета, на восемь полос.
 – И… ?
 – Главредом к нам пойдешь?
 – Я?! – от удивления я даже сел в кровати.
 – Да, ты.
 – Ну… я не знаю, – я действительно не знал, что ответить. Это предложение свалилось как снежный ком на голову. – А почему я?
 – А почему бы и нет? Я пыталась Смольского привлечь, но он чуть ли не в «Коммерсант» уже намылился.
 – Во дает! Не знал, – от прежней редакции, похоже, скоро должны были остаться лишь воспоминания.
 – Работу ты знаешь, писать умеешь. Ты же и в редакции часто фактически работу главреда выполнял.
 – Ну не совсем. Я только Осипова да Сотникова иногда редактировал.
 – Ладно, не скромничай. Ну, так что?
 – Я, в принципе, не против. А о чем писать-то?
 – Да много направлений. Бытовая химия, средства гигиены и прочее. Наша контора вторая на российском рынке по продажам всего этого барахла.
 – Да я в этом ничего не понимаю! Это же не автомобили.
 – Ничего страшного, – успокоила меня Шекшнева. – За месяц освоишься, все, что надо узнаешь. По выставкам поездишь. Какая тебе разница, о чем писать? Зарплату, кстати, очень хорошую обещают.
 – Когда надо ответ дать?
 – Вчера, – Шекшнева оставалась сама собой. «Вчера» это был её любимое слово, когда речь заходила о сроках.
 – Хорошо.
 – То есть, ты не против? – уточнила она.
 – Я очень даже за!
 – Вот и отлично. В понедельник, к десяти утра будем тебя ждать. Записывай адрес. Да, и чтобы никаких запахов!
 – Это вы о чём, Алина Петровна?
 – Сам знаешь о чем. Опять, небось, с Сотниковым все выходные голливудить будете?
 – Кстати, а что насчет Сотникова? Может и его…
 – И не думай даже! – отрезала она. – Мне его художества еще в редакции надоели. Хватит, натерпелась. Вам вообще вместе работать нельзя. Я за тебя, между прочим, поручилась. Так что не подведи меня. Понял?
 – Понял. Записываю адрес…


Как не предостерегала меня Шекшнева, «поголливудить» всё же пришлось. Впрочем, здесь было бы более уместно совсем другое слово, так как в тот субботний день, вернее, ночь, жизнь опять продемонстрировала свою безумную изнанку.
 Началось все с того, что практически сразу же после Шекшневой раздался еще один звонок. Звонил мой старый школьный знакомый Коробков Дима, с которым мы несколько лет просидели за одной партой. Правда, сразу же после школы наши пути разошлись. Дима, будучи сынком очень непростых родителей, сделал головокружительную банковскую карьеру и к неполным тридцати годам уже был миллионером. И хроническим алкоголиком впридачу. Бизнес и пьянки были, судя по его рассказам, вещами взаимосвязанными, так как большинство серьезных вопросов он решал не за столом переговоров, а где-нибудь в ресторане или в сауне.
 Периодически он кодировался. Обычно это происходило после того, как он разбивал очередную очень дорогую машину. Однако в период «завязки» бизнес начинал трещать по швам. Трезвый Дима не мог проворачивать и трети тех дел, что удавались ему в пьяном угаре. Он, словно поэт-футурист или художник-экспрессионист, не мог творить без расширенного сознания. Все придуманные им хитроумные схемы неизменно приходили ему в голову только во время запоев. А некоторые, как он утверждал, даже во сне.
 Именно во сне ему пришла мысль купить пивной завод в Чехии. Почему пивной завод и почему именно в Чехии он и сам не мог объяснять. Он просто положился на свою интуицию.
 Денег у него было много, стабильность отечественной финансовой системы давно вызывала у него вполне обоснованные опасения, поэтому он решил вложить свои миллионы в надежное предприятие. Пивной завод в Чехии как нельзя лучше подходил для этого.
 Вскоре он ангажировал одного знакомого немца, который, проведя серьезный маркетинг, посоветовал Диме приобрести завод «Крушовице». Это сейчас все знают пиво «крушовице», но тогда, десять лет назад, эту марку в России знал далеко не каждый специалист. Точно так же не знал её и Дима, но немец не даром ел свою квашеную капусту с сосисками. Он дал Диме развернутую характеристику завода, из которого тот узнал, что это пиво является едва ли не одним из старейших в Европе. И что в Россию оно не поставляется исключительно благодаря глупости и непрофессионализму отечественных импортеров. Немец не рекомендовал даже, а настаивал на немедленном приобретении завода и, в случае удачного завершения сделки, гарантировал Диме светлое будущее и безбедную старость в одном из красивейших уголков Европы.
 Дима несколько раз ездил в Чехию осматривать свою будущую покупку. Каждая поездка заканчивалась диким запоем и загулами. В Карловых Варах, где он собирался так же прикупить себе кой-какую недвижимость он буквально за полгода стал очень известной личностью. Причем популярность его была весьма сомнительной и чехи были, прямо скажем, не в восторге от такого будущего соседа. Зато местные проститутки Диму просто обожали, так как каждый его приезд вместе с целой толпой прихлебателей, заметно улучшал их благосостояние.
 В то время пока он пил и гулял, наводя ужас на чешских обывателей, его немецкий агент улаживал все формальности. И быть бы Диме владельцем прославленной пивоварни, но вот незадача, грянул знаменитый августовский кризис. Дима не успел толком протрезветь и понять что же именно произошло, как оказался практически нищим. Его миллионы совсем не условных единиц растворились в небытие как «с белых яблонь дым».
 Толпы друзей-прихлебателей, еще буквально вчера пивших и гулявших за его счет, сразу же позабыли своего благодетеля и исчезли. Точно так же исчезла и Димина жена, справедливо рассудив, что жить с нищим и сильно пьющим супругом себе дороже.
 Дима остался у разбитого корыта в полном отчаянии и одиночестве.
 Именно в тот нелегкий для него период мы опять с ним сблизились, возродив некое подобие былой дружбы.
 Разумеется, Дима вскоре опять встал на ноги, хотя так и не смог подняться до прежних, докризисных высот.


 Обычно он заезжал ко мне часа в два, как раз к обеду, с неизменной бутылкой коньяка. Так же неизменно мы потом два-три раза ходили за «добавкой». Почему Дима никогда не брал сразу две или три бутылки, было для меня загадкой. Видимо ему доставляло удовольствие последующее перемещение из квартиры в магазин и обратно. Выход на улицу – «пробздеться», неизменно поднимал ему настроение. Причем в магазин мы непременно ходили пешком, а не ездили на Димином Range Rover, без которого он вообще и шагу ступить не мог. Например, в сберкассу, которая находилась в соседнем доме, Дима не ходил, а ездил. Точно так же он подъезжал к метро встретить очередную девушку, хотя до метро можно было дойти за три минуты.
 Вот и в этот раз он заявился с бутылкой Remy Marten VSOP, пакетом грейпфрутов, огромным куском копчёной грудинки и двумя бутылками минералки Perrier. Этот набор Дима привозил каждый раз. Со своей стороны я так же каждый раз неизменно тушил овощи, а потом доставал специально приобретенный для подобных мероприятий дорогой зеленый чай, который Дима всегда пил, после того, как посиделки подходили к концу.
 Первый тост так же не менялся на протяжении уже нескольких лет.
 – Давай, за нас, за бабью радость!
Дальше Дима неизменно пускался в красочное описание своей богатейшей сексуальной жизни. На протяжении последних семи-восьми лет я выслушал столько историй, что смог бы без труда написать целую книгу, по сравнению с которой «Тропик Рака» Генри Миллера выглядел бы безобидным детсадовским чтивом. Любой рассказ Димы начинался со слов «Короче, мы тут третьего дня на корпоративке бухали, ну я, как обычно, литрушку съел, потом гляжу, а меня, бля, кто-то уже за хобот цапнул…» Далее следовал детальный отчет о произошедшем.
 Раньше я не верил в Димины байки. Любой мужик, как правило, очень сильно приукрашивает более чем скромную действительность и поэтому байки о десятках и даже сотнях женщин, которые сами вешаются на шею и штабелями валятся в койку, многими воспринимаются так же как и россказни заядлых рыбаков. Только вместо размера пойманной рыбины в этом случае указывается нечто совсем другое. Но, по любому, подобное бескорыстное вранье, как справедливо заметил Нагибин, является своеобразной формой творчества. К которому каждый нормальный мужик относится с пониманием и даже интересом.
 Точно так же и я долгое время слушал Димины рассказы и в глубине души снисходительно над ними посмеивался. Нравится человеку трубить о своих подвигах, ну и ладно. За столом, под коньячок не о квантовой же физике говорить? Или о политической обстановке в Парагвае?
 Но в тот день я убедился что многое из рассказанного Димой могло быть правдой. Или почти правдой. В тот вечер Дима сумел меня так удивить, что я почти поверил во всё то, чем он меня потчевал на протяжении всех этих лет.
 Началось всё как обычно. Первый тост, просветление, недолгие расспросы о жизни и неизменный переход к главному.
 – Мы тут бухали на прошлой неделе, – начал Дима и сразу же помрачнел. – Тётка там одна была очень козырная. Короче… не дала мне.
 – Как это? – удивился я. Обычно Дима всегда добивался своего. По крайней мере, я ни разу не слышал от него про неудачи. Он и слова-то такого, похоже, не знал.
 – Да вот так, – Дима впился в брызнувшую соком мясистую дольку грейпфрута. – Я к ней и так и сяк, текилу на брудершафт выпили, а она ни в какую.
 – И что?
 – Да ничего, – Дима поерзал на стуле. – Трахаться хочется как из пушки. Неделю уже никого не было.
Слово «неделя» он произнес с такой интонацией, как будто речь шла как минимум о десятилетней ссылке.
Мы чокнулись, выпили и некоторое время сидели молча.
 – Понимаешь, когда орган натренирован, застой противопоказан. Особенно в наши годы. Все болячки у мужиков отчего? – спросил он и сам себе ответил. – От недоёба.
 – У баб, впрочем, тоже, – подумав, добавил он.
Эту насущную, очень волнующую его проблему он обсуждал еще минут сорок. Пока не закончился коньяк. После чего Дима произнес своё обычное:
 – Ну, чего, пойдем пробздимся? Может, зацепим кого.
Однако «зацепить» никого не получилось. В магазине Дима попытался подступиться к одной смазливой блондинке, но тут же появился её хмурый, бросающий на нас недобрые взгляды, муж.
 Распитие второй бутылки прошло преимущественно под воспоминания. Дима вспоминал о самых экзотических местах, где ему приходилось заниматься сексом.
 – Бля, как мы на Ибице зажигали! – лицо его принимало восторженно-умиротворенное выражение. – А в Таиланде! А на Кубе вообще ураган был! Там шоколадки дешевые, за пятнадцать баксов всю ночь можно на ушах стоять!
 За третьей бутылкой Дима пошел один, предварительно поинтересовавшись:
 – Ты не против, если я жаб каких-нибудь притащу?
 – Тащи.
«Жаб» Дима конечно же не притащил. Вместо этого он позвонил мне с улицы.
 – Слушай, может, прошвырнемся куда-нибудь? Дома сидеть не хочется.
 – Куда?
 – Есть тут кабак какой-нибудь?
 – Есть один.
 – Тогда спускайся. Я уже в машине.
Бар находился буквально в одной минуте ходьбы, за углом моего дома. Поэтому я попытался вытащить Диму из его Range Rover.
 – Вылезай, пешком дойдем, – сказал я.
 – Садись, – он распахнул дверцу. – Доедем. Чего ноги зря топтать?
Я пожал плечами и залез в машину только лишь затем, чтобы через двадцать секунд выгрузиться у бара. Будь у Димы собака он и с ней, наверняка, гулял бы, не выходя из машины.
 Перед входом курили две девушки. Возможно, на дальнейший ход событий решающее значение оказало именно наше прибытие на крутой тачке.
 – Привет, девчонки, – Дима плотоядно улыбнулся. – Что, заведение закрыто?
 – Нет, открыто, – они с интересом уставились на нас.
Дима перебросился с ними еще парой каких-то ничего не значащих фраз. В этот момент он напомнил мне охотничью собаку, учуявшую след преследуемого зверя.
 – Ну вот! – радостно хохотнул он, заходя внутрь. – С этими проблем точно не будет!
В баре никого, за исключением одинокого бармена за стойкой, не было.
 – Ребят, мы скоро закрываемся, – сказал он.
 – У вас же написано до последнего посетителя, – Дима уселся за стол.
 – Ну да, – вяло согласился бармен. – Но мы все равно скоро закрываемся.
 – Да мы недолго, – сказал Дима и заказал бутылку коньяка, лимоны и неизменную минералку. Бармен, заодно выступающий в качестве официанта, слегка оживился.
 – Девчонки, давайте к нам, – позвал Дима пришедших с улицы девушек. – Я угощаю.
Те быстро посовещались и переместились за наш стол. Одна из них была уже достаточно «на взводе», а вторая все время выбегала звонить мужу на улицу. Но как только она возвращалась обратно, уже сам муж начинал доставать её звонками. Поэтому девушка непрерывно сновала между столом и улицей как туристический шаттл. Кончилось это тем, что она расстроенная и злая попрощалась с нами и ушла.
 С оставшейся девушкой – Любой, мы выпили коньяк, потом Дима заказал еще, а потом перетащил её к себе на колени. Она была не против. Он сразу же, бесцеремонно полез к ней под юбку. Люба бросила на меня быстрый взгляд и я почувствовал себя третьим лишним.
 Спас меня звонок Сотникова. Его голос прерывался и пропадал, связь в баре была паршивой и я вышел на улицу. Минут пять я выслушивал пьяное Лехино бормотание, громкую музыку и какие-то вскрики. Сотников звал меня в гости. Я, разумеется, отказывался. Это его категорически не устраивало и он был готов приехать сам. Это, в свою очередь, не устраивало меня. Мы долго и нудно препирались, договорившись, в конце концов, обязательно встретиться завтра. Краем глаза я заметил как в бар прошли еще две девушки.
 – Короче, давай, завтра как проснешься, сразу звони! – Сотников пробормотал еще что-то насчет какого-то важного дела, всхрапнул, обматерил кого-то невидимого и повесил трубку. Я убрал телефон и закурил. Возвращаться в бар мне не хотелось, да и не имело смысла. Дима, похоже, нашел себе более веселое занятие, чем общение со мной и мешать ему не стоило. Тем более после всех его жалоб на недельное воздержание и застой в «органе». Оставалось только забрать свои вещи, попрощаться и идти домой спать. Что я и попытался сделать…
 Зрелище, открывшееся мне в баре, мгновенно превратило меня в каменное изваяние. Я даже подумал, что у меня начались галлюцинации, хотя выпили мы всего две бутылки коньяка.
 В своей жизни я видел многое и поэтому удивить меня чем либо было достаточно сложно.
 Я видел, как из окна пятого этажа, головой вниз выпрыгнул мой бывший одноклассник. Я видел автобусы с жертвами теракта на Дубровке. Благодаря Колесникову и его «боевым товарищам» я видел, как убивают людей. Я хорошо помню мини-гражданскую войну 1993 года с показательным танковым расстрелом Белого дома. Про всякую бытовуху, типа пьяного мордобоя даже упоминать не хочется, так как видел это неоднократно. Но такого, что устроил в баре Дима, я еще не видел ни разу…
 Первое, что сразу же бросилось мне в глаза, так это лежащая на столе Люба. Одна её нога была закинута Диме на плечо, другой она упиралась в стену. В полумраке белела бледная, ритмично двигающаяся, Димина задница. И он и Люба вели себя словно персонажи дешевой немецкой порнухи, оглашая бар стонами и вскриками. Две девушки, которые прошли в бар когда я разговаривал с Сотниковым, спрятались в дальний, темный угол и оттуда доносился их приглушенный смех. Из-за стойки выглядывал испуганный бармен.
 Растерянно потоптавшись, я присел за один из столиков и закурил. Все происходящее напоминало классическую сцену из фильма «Почтальон звонит дважды» только с ярко выраженным уклоном в сюрреализм. Несостоявшийся владелец пивзавода «Крушовице», экс-миллионер и успешный банковский махинатор Дима, раскачиваясь на тонких ножках, яростно сотрясал раскинувшуюся на столе Любу. По-видимому, страсть захватила их настолько неожиданно, что они даже не успели расчистить поле боя, так как в один из яростных Диминых наскоков, под спиной у Любы хрустнула раздавленная тарелка. Каблук её сапога оставлял на стене замысловатые, похожие на детские каракули, узоры. Две тени хрипели и выли в призрачно-интимном полумраке, отчего все действо выглядело ещё более сюрреалистическим.
 Через пару минут по бару прокатился мокро-восторженный стон-вопль и Дима обессилено повалился на Любу. Опять хрустнула раздавленная тарелка. Из угла где сидели девушки раздались жидкие хлопки.
 – Браво! – крикнул кто-то из них.
Дима удивленно оглянулся и поспешно натянул штаны. Дождавшись пока Люба приведет себя в порядок, к столику поспешно подскочил бармен и решительно сунул Диме счет:
 – Извините, мы закрываемся!
Дима быстро расплатился и потащил Любу на улицу. Однако растерянным и уж тем более сконфуженным он не выглядел. Словно занятие сексом на столе, да еще и в присутствии посторонних, являлось для него обычным делом. Вспомнив его рассказы, я не исключал, что это, возможно, действительно так.
 – Поехали ко мне, – он усадил Любу в Range Rover. – У меня дома вискаря бутылка есть.
 – Нет уж, давай без меня.
 – Да ладно, тебе, поехали, – зачем я был нужен Диме, я не знал.
 – Чего я там буду делать? Третий лишний, сам знаешь.
 – Не всегда, – многозначительно сказал он, бросив на Любу быстрый взгляд.
 – Нет, я домой. Завтра вставать рано, – зачем-то соврал я.
 – Ну, тогда созвонимся, – он поспешно пожал мне руку и уехал. Страдавший всю неделю «орган» требовал продолжения.
Из бара громко смеясь вышли те самые, аплодировавшие Диме, девушки. Увидев меня, они на мгновение замолчали, а затем прыснули еще громче.
 – Передавай другу привет! – крикнула одна из них.
 – Сама передай. Могу телефон дать.
 – Спасибо, не надо! Я себя не на помойке нашла!
И все так же громко смеясь, они растворились в ночи…

 * * *

Встреча с Шекшневой и её руководством прошло на удивление буднично.
 Шикарно отделанная переговорная, огромный палисандровый стол, кожаные кресла, плазменная панель Fujitsu на стене, всё здесь прямо-таки кричало о больших деньгах.
 – А ты поправился, – вместо приветствия обрадовала меня Шекшнева. – Пиво, наверное, много пьешь?
 – Нет, это просто от хорошей жизни.
Минут пять мы болтали о всякой ерунде. Затем в переговорную стремительно вошел грузный, затянутый в строгий костюм мужчина лет пятидесяти в крошечных очках водруженных на мясистый нос. Несмотря на некую тяжеловесность, мужчина фонтанировал бьющей через край энергией.
 – Виталий Алексеевич, это Александр, мой бывший сотрудник, – сразу же засуетилась Шекшнева.
Мы пожали друг другу руки.
 – Очень рад, что вы приехали, Александр, – мужчина изобразил некое подобие улыбки. – Алина Петровна обрисовала вам ситуацию?
 – Да, более менее.
 – Ваши статьи я читал. Пишите вы неплохо. Очень живо, – его короткие, рубленые фразы напоминали переговоры Михаэля Шумахера с боксами Ferrari. Где всё подчинено лишь одной цели – вскочить на верхнюю ступеньку подиума.
 – Спасибо.
 – Прошу меня извинить, у меня очень мало времени, – Виталий Алексеевич бросил взгляд на часы. Его внутренний формульный болид продолжал штамповать быстрые круги. – Давайте конкретно и по существу. Что требуется от нас?
 – Компьютер. Интернет. Фотоаппарат, – я тут же перенял его формульную манеру. Еще немного и я точно смог бы поменять резину на машине Кими Райкконена за семь секунд. А то и за все пять.
 – И место, разумеется, – подсказала Шекшнева.
 – Место у нас есть, кабинет на третьем этаже. С компьютером и Интернетом проблем никаких. Какой нужен фотоаппарат? Вернее, сколько он стоит?
 – Я думаю, в полторы тысячи долларов уложимся.
 – Что еще?
 – Всё, – я мысленно поднял руку вверх, показывая, что болид готов выезжать на трассу.
 – Как всё? – удивился Виталий Алексеевич.
 – Газета будет выходить раз в два месяца? Я правильно понял?
 – Пока да. Потом, возможно, будет ежемесячной.
 – Тогда всё.
 – А… корреспонденты или… как их там… дизайнеры, не нужны разве?
 – Виталий Алексеевич, Александр все напишет сам, – Шекшнева посмотрела на меня с нескрываемой гордостью. Как на героя. Словно я только что, весь в лохмотьях и с простреленной головой, вышел из окружения и вынес на себе знамя дивизии. – Восемь полос – не такой уж большой объем. Тем более с фотографиями. Правда?
 – Правда, – согласился я. – Корреспонденты нам пока не нужны, а дизайн в типографии разработают. Это обычная практика для корпоративных изданий.
 – Совершенно верно, – поддакнула Шекшнева. – Тем более у меня остались хорошие старые связи.
 – Хм, – Виталий Алексеевич поправил очки. – Когда вы сможете приступить?
 – Вчера, – Шекшнева не удержалась от соблазна вставить свое любимое слово.
 – То есть, как это? – не понял её Виталий Алексеевич.
 – К написанию материала я могу приступить хоть сегодня, – сказал я. – А выйти на работу смогу на следующей неделе.
 – Александр все еще работает в моем бывшем журнале, – объяснила Шекшнева. – Пока заявление напишет, пока расчет, в общем, за неделю он управится.
 – Понимаю, – Виталий Алексеевич посмотрел на часы. – Что касается зарплаты… Испытательный срок у вас будет два месяца. На этот период мы положим вам… – он назвал цифру вдвое превосходящую мою зарплату в редакции. Если у меня и были еще какие-то сомнения, то они моментально рассеялись.
 – Если нас всё устроит по окончании испытательного срока и выпуска первого номера газеты, мы, разумеется, пересмотрим размер зарплаты в сторону увеличения, – Виталий Алексеевич поспешно встал. – Извините, время поджимает. Если будут вопросы, звоните, – он протянул мне золотистую визитку. – Всего доброго и до встречи!
 – До свидания, – я пожал его пухлую руку.
 – Ну что? – спросила меня Шекшнева, едва за Виталием Алексеевичем закрылась дверь. – Справишься?
 – Нэт таких крэпостэй, каторие нэ взяли би балшевики.
 – А если серьезно?
 – Серьезно. Тут же писать нечего. Это по объему от силы на тридцать тысяч знаков потянет. Мне надо только недельку поштудировать вашу продукцию…
 – Нашу продукцию, – поправила меня Шекшнева. – Нашу, раз ты согласился.
 – Ну да, нашу. Раз я согласился.
 – Ты чего такой веселый? – Шекшнева подозрительно посмотрела на меня. – Ты, случайно, не того?
 Она пару раз неумело щелкнула себя по кадыку.
 – Нет, конечно! Я же за рулем. К тому же мне еще с Бумагиным сегодня общаться.
 – Передавай привет, этому волшебному человеку, – Шекшнева встала. – Пойдем, дам тебе буклеты и парочку каталогов. И начинай. Надеюсь, недели тебе хватит.
 – Канэчна.
 – Смотри, – она опять бросила на меня подозрительный взгляд. – Я поручилась за тебя. Чтобы никаких «пяти капель».
Это выражение она узнала из объяснительной Куликова, в которой тот пытался слишком доходчиво рассказать, что стало причиной его ссоры и драки с редактором спортивного раздела Осиповым. Которого и обвинил в чрезмерном пристрастии к пресловутым «пяти каплям».
 – Алина Петровна, разве я вас подводил когда-нибудь?
Шекшнева пожевала губами и ничего не ответила. Хотя могла бы вспомнить многое. Но теперь мы с ней были в одной упряжке.
 Я попрощался и отправился в редакцию…



 На двенадцать было запланировано совещание у Бумагина. Я знал, что совещание будет для меня последним, так как теперь, после встречи с Шекшневой и её боссом, ничто меня больше в редакции не удерживало. Тем более в возможность дальнейшей нормальной работы с мальчиком Владом, я верил с трудом. Как, впрочем, и с Бумагиным.
 Земля, как известно, слухом полнится. Точно так же как и любой коллектив. А слухи, дошедшие до меня пару дней назад, не вселяли особого оптимизма. Мальчик Влад пытался на моё место посадить какого-то своего корешка. О чем прямо и намекал Бумагину. Цитируя при этом незабвенного Иосифа Виссарионовича, вернее, его фразу насчет того, что незаменимых у нас нет. К «незаменимым», в данном случае относился я.
 Кроме того, он выражал большие сомнения в моей профпригодности, ссылаясь на какие-то спорные моменты, якобы найденные им в моих статьях. Короче, мальчик Влад стремился всеми доступными и недоступными способами выжить меня из редакции. Причем как можно скорее.
 Однако Бумагин подошел к решению данного вопроса весьма корректно, поставив во главу угла другой сталинский постулат – кадры решают всё. Бумагина интересовали исключительно ценные кадры, так как только при их наличии и с их помощью он мог превратить наш журнал в задуманный им «суперглянец». Поэтому он и предоставил двоим автогладиаторам в очном поединке завоевывать право на жизнь. Победит сильнейший, а проигравший отправится по известному адресу. Весьма разумное решение цезаря-главреда.
 Только, к сожалению, запоздалое. Драться за свое место я не собирался. Я его уступал без боя. Но ни Бумагин, ни мальчик Влад об этом, разумеется, не знали. И если Влада это мало волновало, то вот для Бумагина всё было не так однозначно.
 Вопрос был в том, кого сажать на освободившееся место? Мальчик Влад подсовывал Бумагину своего протеже, но сначала надо было понять, а что из себя, собственно, представляет сам мальчик Влад? Я уже успел составить о нем определенное представление, но Бумагин, похоже, еще не знал, что за «специалист» ему попался.
 Конечно, приняв решение об уходе, мне было, в принципе, уже все равно кто сядет на мое место. Влад, его корешок или кто-то еще.
 Но что бы я делал, если бы так своевременно не раздался звонок Шекшневой?
 В тридцать с небольшим лет оказался бы у разбитого корыта? Да и ладно, если меня выгнали бы за дело, но в данном случае имело место обычное подсиживание зарвавшейся сволочи. Причем бездарной сволочи.
 Вот этого я и не мог и не должен был прощать ни Бумагину, ни мальчику Владу. Напоследок я решил хорошенько хлопнуть дверью. Так хлопнуть, чтобы еще и защемить кое кому слишком чувствительные части тела.
 Поэтому на совещание я заявился с тоненькой папочкой. В ней лежало всего два листка. Первый – бизнес-план статей на ближайшие полгода, а второй – заявление об уходе.
 Как того и следовало ожидать, Бумагин сразу же постарался решить неотложные вопросы и начал с меня и Влада.
 Оставив редакторов других разделов ждать в приемной, он пригласил нас в свой кабинет. Сотников проводил меня таким взглядом, словно я шёл на арену Колизея, по которой бегали голодные львы. Я подмигнул ему и чуть заметно улыбнулся.
 – В прошлый раз я просил подготовить темы материалов для следующего номера, – Бумагин посмотрел на меня и Влада. – Вы приготовили?
Я молча протянул ему листок с бизнес-планом. Влад продолжал неподвижно сидеть в кресле. Видимо, подготовка материалов его не касалась.
 – Что-то многовато, – прочитав список тем, Бумагин слегка растерялся.
 – Это на полгода вперед, – сказал я.
 – Хм, – Бумагин, кажется, не ожидал от почти уже списанного в утиль журналиста такой прыти. – А что ты предлагаешь в следующий номер?
 – Обзор Женевского автосалона. Премьеры, новинки, концепт-кары.
 – А в спортивный раздел?
 – Формула-1. Старт чемпионата. Аналитика и прогнозы.
 – Влад, что скажешь? – Бумагин посмотрел на вальяжно развалившегося в кресле «редактора».
Влад выдержал долгую паузу, всем своим видом изображая вулканическую работу серого вещества.
 – Я думаю, что нам нужен креатив. Женева и так во всех журналах будет. Как и Формула-1.
 – Креатив? – переспросил Бумагин. – Что ты имеешь в виду?
 – В одном из выпусков Top Gear был очень шикарный, неординарный креатив. Honda Element была представлена пожилым владельцам других автомобилей Honda. Очень круто. Особенно комментарии.
Бумагин перевел растерянный взгляд на меня. Из всего сказанного Владом он, похоже, не понял ни слова.
 – Бред, – сказал я и в кабинете повисла гнетущая тишина. – Я не знаю, почему Top Gear считается автомобильной передачей. И уж тем более я не знаю, почему мы, делая серьезный журнал, должны брать пример с каких-то клоунов?
 – С клоунов? Я объясню почему, – Влад начал наливаться краской. – У Top Gear сумасшедший рейтинг. Это самая популярная автомобильная передача в мире. И если она кому-то не нравится, то это его проблемы.
 – У «Окон» с Нагиевым тоже был сумасшедший рейтинг. И у «Дома-2» тоже. И что? Какое отношение это имеет к серьезному изданию? Или мы теперь, ради рейтинга, будем ориентироваться исключительно на разного рода недоумков?
 – Это твое субъективное мнение…
 – Да, это мое субъективное мнение, – я не дал Владу закончить. – Мне Top Gear категорически не нравится. Кроме хорошего видеоряда все остальное там – мусор. Кстати, демонстрация Honda Element в доме престарелых – это не креатив, а идиотизм высшей пробы. С таким же успехом можно было притащить Porsche Cayman в хоспис и поинтересоваться у пациентов, что они думают об этой машине.
 – Так, секундочку! – Бумагин поднял руку. – Давайте по порядку. Что за Honda? Почему она была в доме престарелых?
Я посмотрел на Влада, предоставляя ему право первого выстрела.
 – Honda Element – это такой оригинальный джип. Вот его и привезли в дом престарелых.
 – Зачем? – искренне удивился Бумагин. – Ничего не понимаю…
 – Вообще-то Honda Element – молодежный кроссовер, – меня очень порадовало слово «джип». Похоже, уровень Влада был еще ниже того, что я предполагал. – Японцы специально разработали эту машину для американского рынка. Кстати, она и выпускается в Штатах, в Огайо. И лично я не понимаю, зачем эту молодежную машину надо было привозить в дом престарелых? Где здесь креатив?
 – Возможно, в этом что-то есть, – осторожно сказал Бумагин. – Хотя лично я, тоже никакого креатива в этом не вижу.
 – Этот случай я просто привел как пример, – Влад быстро включил задний ход.
 – Пример чего? Тупого английского юмора? Может и мы в нашем журнале тоже заведем списки отстойных и не очень отстойных машин. И по примеру Top Gear отправим в отстой Ferrari Enzo? А может, начнем бэушными тачками из катапульты стрелять? Или горбатый «запорожец», по примеру английских клоунов, с трамплина в Лужниках запустим? Действительно, зачем писать про Женевский салон или про первую гонку постшумахеровской эпохи? Лучше содрать пару дебильных сюжетов из Top Gear и назвать это креативом. Кстати, Влад, не объяснишь мне значение слова креатив?
Влад нервно кашлянул:
 – Если ты не знаешь таких элементарных вещей, то боюсь, помочь нечем не могу.
 – Хорошо. Можешь не объяснять. Можно? – я взял у Бумагина свой листок и протянул его Владу. – И еще мне хотелось бы знать мнение редактора об этих темах.
Я сделал ударение на слове «редактор», придав ему ироничный окрас. Сейчас мальчик Влад, если он действительно хоть что-то соображал в автомобилях, должен был бы возмутиться. И уличить меня в полном невежестве. Так как название каждой из тем, что я ему предложил, содержало в себе минимум по одному ляпу.
 Он тупо уставился в ряды строчек. В каждой из которых затаилось по капкану.
 – Ну вот, неплохая тема, – он ткнул пальцем в листок. – Баварский донор «Руссо-Балта».
Я улыбнулся и посмотрел на Бумагина.
 – Что? – он не понял, что именно меня развеселило.
 – Нет, ничего. Лично у меня вопросов к Владу больше нет.
 – Что не так? – поднял тот на меня испуганное лицо, понимая, что облажался. Он только не мог понять в чём.
 – Я специально написал, что у «Руссо-Балта» баварский донор. То есть, в основе конструкции лежит агрегатная база BMW.
 – И…? – по лицу Бумагина я понял, что ему очень не хочется видеть Влада утонувшего в дерьме по уши. Не потому что вид тонущего человека сам по себе достаточно неприятен, а потому что этого фекального редактора-утопленника отыскал он сам. Я пожалел Бумагина и не стал собственноручно топить мальчика Влада, предоставив ему возможность захлебнуться самому:
 – А это пускай Влад нам расскажет, что не так в названии статьи. Он же редактор, а не я.
 – Я, вообще-то не обязан знать всё на свете! – как я и ожидал Влад кинулся в последнюю атаку. В последнюю самоубийственную атаку. – Существует масса нюансов, о которых никто не знает! Ни один автомобильный журналист.
 – Каких, например? – спросил я.
 – Да мало ли каких! – продолжал бушевать Влад.
 – Нет, секундочку, о каких нюансах не знает ни один журналист? Пример, пожалуйста.
 Не спрашивая разрешения, Влад достал сигареты и закурил.
 – Влад, назови пожалуйста хотя бы один нюанс. Тем более такой, о котором не знает никто кроме тебя, – попросил я его еще раз, прекрасно зная, что сказать ему нечего. Он и не сказал. Его ответом было молчание и лопающиеся пузыри над выгребной ямой.
 – Влад, вот ты спрашивал меня, знаю ли я, что Bugatti французская фирма, – останавливаться на достигнутом я не собирался. – А кто основал эту фирму? Кто и когда? Ты знаешь?
 На лице Влада появилось отсутствующее выражение. Я посмотрел на Бумагина, ожидая увидеть либо поднятый, либо опущенный вниз большой палец. Судя по его хмурому лицу, палец скорее смотрел вниз, чем вверх. Что ж, гладиаторы пера, дерущиеся за кусок журналистского хлеба, должны выполнять волю цезаря-главреда. Поэтому я не отказал себе в удовольствии добить Влада.
 – Похоже, не знаешь. Я конечно не редактор, и в крутом глянце никогда не работал, но я знаю, что основал фирму Этторе Бугатти в 1909 году, я знаю, что в основе «Руссо-Балта» лежит мерседесовская база. Я знаю, что Honda Element – кроссорвер, а не джип. И еще я знаю, что тебе, Влад, не надо работать редактором раздела. Если ты, конечно, специально не хочешь опозорить наш журнал своими креативными сюжетами.
 – Мне не надо?! А кому надо? Тебе? – Влад посмотрел на меня с плохо скрытой ненавистью.
 – Мне? Нет. Даже если бы меня попросили, я всё равно не стал бы редактором.
 – Ага, рассказывай! – Влад криво, перекосив усы, ухмыльнулся. – А чего же тогда бизнес-план написал?
 – Потому, что такое задание было дано. Тебе и мне. Подготовить список тем. А вот почему ты ничего не написал? Я так понимаю, что ты выше каких-то там бизнес-планов?
 – Так надо было только для следующего номера, – не унимался Влад. – А ты вон, на полгода размахал!
 – Так это чтобы тебя проверить. Твой уровень знаний.
 – Ну и чего, проверил?
 – Да. Нет у тебя никакого уровня. Мой племянник одиннадцатилетний больше тебя знает.
 – Я еще раз говорю, что не обязан знать всё! – Влад с силой вмял окурок в пепельницу. – Я знаю то, что должен знать. Для занимаемой мной должности этого достаточно.
 – Да? Хорошо. Ты вот про новый Bentley в прошлый раз упомянул, помнишь? Что за модель? Как называется?
 – Ничего, – Влад сжал кулаки. – Я тебя тоже как-нибудь проверю.
 – Это вряд ли, – я достал заявление об уходе и положил перед Бумагиным. Тот растерялся окончательно. Затем, поспешно натянул на себя личину жесткого и волевого сталинского наркома.
 – Так, все, хватит, – он даже пристукнул кулаком по столу. – Все успокоились и взяли себя в руки. У нас совещание, а не сведение счетов. Это что?
 Он потряс в воздухе моим заявлением.
 – Заявление об уходе.
 – И как это понимать?
 – Так и понимать.
 – Смотри, я ведь подпишу его. Со мной такой цирк устраивать не надо, – Бумагин начал злиться.
 – Конечно, подписывайте. И чем скорее, тем лучше.
 Бумагин некоторое время напряженно о чем-то размышлял.
 – Влад, ты не оставишь нас на пару минут? – он бросил на Влада невидящий взгляд.
 Тот поднялся и вышел, демонстративно хлопнув дверью. Его состояние мне было более чем понятно. Его, «крутого» автомобильного журналиста с хорошим образованием, на которое папа с мамой не пожалели денег, позвали на редакторскую должность. Наверняка пообещали неплохую зарплату. Отчего мальчик Влад сразу же вырос в собственных глазах. А тут такой конфуз…
 Пришлось препираться со всякими нижестоящими лузерами и в конце концов умыться органическими удобрениями. Не каждая нежная душа такое вынесет.
 – Может, теперь объяснишь, в чем дело? – Бумагин вперил в меня напряженный взгляд.
 – У вас курить можно?
 – Да, кури конечно, – он придвинул мне пепельницу.
 – Да, собственно, объяснять-то нечего, – я закурил и медленно выпустил дым. – Мне предложили другую работу, я согласился.
 – То есть ты уходишь?
 – Да.
 – Независимо от того, будет Влад редактором или нет?
 – Мне абсолютно все равно кто будет редактором. Петровский, Влад или еще кто-то.
 – Понятно, – медленно, о чем-то раздумывая, проговорил Бумагин. – Ну а если я тебе предложу стать редактором?
Каюсь. В тот момент я дрогнул. Бумагин при всех его диктаторских замашках все же оказался деловым человеком. Ради журнала, ради того дела, которым он занимался, все свои амбиции он смог задвинуть на второй план. И хотя такой подход, применительно к Бумагину, все равно нельзя было назвать сверхпрофессиональным, тем не менее определенную симпатию он у меня вызвал. Скажу честно, в те несколько секунд я не знал, что ему ответить.
 – Вас же ещё десять минут назад не устраивала моя кандидатура.
 – Ну, почему?! – увидев мое замешательство, он приободрился и… тут же все испортил. – Опыт работы у тебя есть, в машинах ты, как выяснилось, разбираешься неплохо, пишешь вменяемо…
 Дальше я его уже не слушал.
 За годы моей литературной деятельности я много чего слышал в свой адрес. Меня ругали одни и хвалили другие. Называли законченным графоманом и «подающим надежды автором». Кто-то плевался от моих книжек, а кто-то просил автограф. Но никогда и не от кого я не слышал, что я пишу «вменяемо». После слов Бумагина я ощутил себя эдаким феноменом из психиатрической клиники, который, несмотря на полнейший мозговой разжиж и болтающиеся под подбородком слюни и сопли, тем не менее, умудряется что-то писать. И писать «вменяемо»!
 Разумеется, я отказался…
 Как не тяжело мне было уходить из журнала, я все равно сказал нет. Сказал не работе, не изданию, а именно Бумагину.
 Он не стал меня уговаривать. Более того, он тут же попросил бухгалтерию рассчитать меня как можно скорее. За что я был ему только благодарен.
 Я в последний раз сел за свой стол, включил компьютер, проверил электронную почту и вытащил из ящика стола свои вещи. Не обращая внимания на удивленные взгляды новых сотрудников, которых я даже не знал как зовут, я закурил. В горле запершило и я поспешно поднялся.
 – Счастливо, – глупое слово для прощания. Обычно в таких случаях произносится что-то другое. Что-то более соответствующее моменту.
 – Пока! – радостно откликнулась молоденькая, круглолицая корреспондентка, появившаяся у нас лишь пару недель назад. Она, наверное, решила, что этот хмурый, подозрительно помаргивающий журналист с большой коробкой в руках поехал куда-то по своим делам, а не ушел навсегда…

 Глава 7.

Апрель 2007.

Я прошел за свободный стол, разделся и сел на отполированную до блеска сотнями посетителей дубовую скамью.
 С Сотниковым мы договорились встретиться в Сокольниках в баре «Сокольничий». Я, как обычно, приехал первым. Заказав кружку пива я закурил и начал разглядывать раскинувшуюся передо мной оживленную Сокольническую площадь. Нескончаемым потоком текли машины, выхлестывая полноводной рекой на Стромынку и убегая в сторону Преображенской площади. Точно такая же полноводная река вливалась в два узких асфальтовых рукава прямо передо мной.
 Четыре года назад именно в этом баре мы впервые выпили с Лехой наши первые пятьсот грамм коньяка. Сколько потом было этих «двести пятьдесят», «пятьсот», «литрушек», ящиков пива, бутылок вина и всего остального, что не давало нам скучать в компании друг друга.
 А тогда, два журналиста, только что попавшие в штат недавно образованного журнала, решили выпить «за знакомство». Разумеется, бар был всего лишь отправной точкой. После заказанных три раза по «пятьсот» мы переместились в парк, откуда в первом часу ночи мне пришлось эвакуировать перебравшего, с трудом стоящего на ногах Сотникова.
 В Сокольники мы с ним потом возвращались неоднократно. В одну из июньских ночей Леха даже купался голым в каком-то вонючем пруду, а потом уснул на лавочке.
 Сегодняшняя наша встреча была более чем символичной. В том же самом баре, что и четыре года назад, встречались те же самые журналисты. Один уже три дня как был безработным, другой только сегодня написал заявление об уходе и швырнул его в лицо главному редактору. Леха всегда любил театральные эффекты.
 – Здорово! – он возник из неоткуда, сразу же обдав меня волной перегара.
 – Привет! Ну что, вскипел твой разум возмущенный?
 – Это ты про Бумагина? – Леха разделся и бухнулся на скамью, отчего она предсмертно захрипела. – Ну да. Достал он меня, сволочь. То ему не так, это не так, короче пошел он на ***!
 – И что, заявление прямо в лицо ему бросил? – час назад Леха по телефону красочно расписал свой подвиг.
 – Прямо в рожу! – радостно осклабился Сотников. – Чтобы не борзел урод.
 – А он что?
 – Да ничего. ****о раскрыл и вякать начал. Короче, об этом говне говорить, только настроение себе портить.
Леха полистал меню.
 – Я вот чего думаю. Давай водки литрушку возьмем, сёмги, пару жульенов и запить чего-нибудь. Ты как?
 – Давай, я не против.
 – Эй! – Леха по привычке заорал на весь зал, подзывая официанта. – Давай-ка нам вот это и это, – он начал тыкать пальцем в меню. – И побыстрее!
Заставив официанта повторить заказ, он милостиво разрешил ему удалиться.
 – Ты чего такой грустный? – он отхлебнул пиво из моей кружки. – Из-за журнала? Да брось ты! Херня это всё, не бери в голову!
 – Да я и не беру.
 – Ну и правильно. Жизнь продолжается!
 Через пять минут я выпил холодной водки и полностью с ним согласился…