В те дни, когда циклы у Лолиты и мамы совпадали, то во всем доме пахло кровью, вроде как и не очень сильно, но ощутимо, невостребованной, бессмысленной женской кровью, висели рыжие тряпочки с бурыми пятнами на батареях, кипятилась и булькала в облупившейся кастрюльке зеленая травка, пастушья сумка и крапива, и во всем этом, несомненно, было какое-то темное женское колдовство. Не хватало только черной кошки, но ее нельзя было брать в дом, так как у Лолочки с детства была страшная аллергия на кошачью шерсть.
Да и в целом мать не хотела брать в дом животное. Она говорила, что это, мол, окончательный признак того, что они обе никому не нужные старые девы, вот только кружевной занавески не хватает, гирлянды искусственных цветов в прихожей да кошки. А лично она, мать, еще не чувствует себя на свои сорок лет (ну, подумаешь, сорок пять), и пропади оно пропадом, она тоже еще хочет женского счастья. И дочурке еще жениха поищет, самый возраст, двадцать семь лет. Вон они какие красавицы, все еще впереди.
Все еще впереди.
Но женихов как не было, так и не было, и все попытки матери познакомиться с кем-то оканчивались крахом, проклятых самцов хватало на ночь-две. Каждый год, до 18 лет Лолиту отправляли в лагерь на три летних месяца, чтобы мать могла выдавать себя за юную девушку, но в этом тоже было мало смысла. Комплекция все ж таки не та – обе дамы кругленькие, трясущиеся при ходьбе, роста много ниже среднего, в сгибе на локтях и коленях младенческие складки, – да и глаза слишком преданные, ждущие, ищущие, заранее готовые любить и отдать все 130 килограмм счастья достойному.
Достойным был не, боже упаси, принц или модный олигарх. Оно вроде и было бы неплохо, но, чтобы получить такого в мужья, надо быть СТЕРВОЙ. Или – СУЧКОЙ. А то и ДЕШЕВКОЙ.
В общем, дело, конечно, не в килограммах, а просто – они не такие. Хотя мать любила, выпивши, петь «Ааавсееее мы баааабы стервы, ааамилый, Бог с тобой», зачем-то добавляя «а» перед каждой новой строчкой.
Лолита иногда думала, что мать назвала ее так, потому что хотела, чтобы в их доме появился какой-нибудь «Гумберт-Гумберт», Гумочка, который, пусть польститься на дочь, но осчастливит заодно и мать. Лолита ее не осуждала.
Ведь правда, очень мужика хотелось.
Девственность она потеряла в лагере, в последнюю свою августовскую смену. Соблазнитель был на голову ниже ее, очкаст, тощ, прыщав, хлыщ. Пьян просто изумительно. Кончил почти сразу. Но она, Лолита, все равно в него влюбилась, и обнимала, и клялась, что теперь она его ни на кого не променяет, и заботливо держала голову, пока его рвало, утерла взмокший бледный лоб подростка своим носовым платком, уложила к себе на колени.
И целых два месяца после этого ждала письма, из коего печального опыта вынесла, что мужикам верить нельзя.
Впрочем, этому ее учила и мать, причем много раньше, чем Лолочка пошла в школу (ах, какой был день! Лолита была такая трогательная, с букетиков пестрых астр, с рюкзачком, а школьное платьице на ней чуть не лопалось. Правда, выпускной был еще лучше, когда кто-то из одноклассников на спор трахнул Лолу в туалете, а матери удалось затащить в спортзал физрука). Это был последний шматок любви, который удалось урвать у жизни дочери, а мать еще встречалась с какими-то личностями, уже, по большей части, подозрительными. Одно время у них даже жил один грузин, Ринат, большой, волосатый, противный, ужасно возбуждающий, но никогда не смывающий за собой в туалете. Если бы не это, Лола, пожалуй, отдалась бы ему, он намекал на что-то такое, но вот только вспомнит о туалете – и все, сразу блевать тянет. И как-то она спросила у матери, когда они сидели вдвоем на кухне и курили: «Мам, а как ты с ним спишь, он же за собой в туалете не смывает, совсем дикий?» – а Ринат услышал, и страшно обиделся, и, хлопнув дверью, нахлобучив на нос кепку, ушел навсегда. Ух, как мать разозлилась тогда.
– Ты что, – кричит, – не могла подержать язык за зубами?
– А что тут такого, это же правда?
– Ну и что?? Есть вещи, о которых не говорят вслух! Да еще так громко.
Так Лолита начала понимать, что есть вещи, о которых не говорят вслух. Впрочем, что-то такое припоминалось ей и раньше.
Например, как-то, еще в детском садике, пока мать продавала пиво и сигареты в ближайшем гастрономе и отчаянно строила глазки всем покупателям (но никогда не покупательницам), Лолита обнаружила, что, если потеребить пальчиком писю, это будет приятно. А если при этом сжимать ножки, то и совсем приятно. Об этом она рассказала лучшей подруге на всю жизнь, Ольке. Та попробовала, и ей тоже понравилось. Вскоре все девочки так начали делать, а потом в садик прибежали возмущенные родители с вопросом, кто научил детей мастурбации?
Лолиту мать слегка отшлепала, а потом, смущаясь, почему-то не очень строго запрещала это делать, потому что хорошие девочки так не поступают… а если и поступают, то НЕ РАССКАЗЫВАЮТ об этом. А потом почему-то перепрятывала противного резинового гнома из аптечки в шкаф. Да ладно, Лолита уже играла с этим гномом. Он приходил жениться к ее куклам, но все они ему отказывали, потому что противный, и он уходил назад в аптечку.
Потом было стыдно, когда узнала, что это не гном, а, в некотором роде, заменитель мужчины. Потом купила себе такой же.
Тоже, кстати, нелепица вышла. Когда Лолита заходила к замужней подруге (с детского садика ой сколько их сменилось…), разговор зашел, конечно же, о мужиках. Сволочи они все, это понятно. Подруга Настя рассказывала об этом по опыту совместного проживания с таковым, Лолита как раз по полному отсутствию такового (и опыта, и мужика), но с обеих сторон выходило верно.
– А как твой… в постели-то? – жадно выспрашивала Лолита, скрывая вуайеристский интерес за напускным дружелюбием.
Настя скорчила лицо, означающее: «Не сиди это животное за стенкой, я бы тебе рассказала, а так просто поверь, что хреново».
– Да ты чтооо… – немного утешилась подруга. – А вибрик не пробовала? Я так каждый вечер, лучше всякого мужчины…
Звук телевизора за стеной стал заметно тише, а Настя надулась, покраснела и прикрыла дверь на кухню.
– Лол, ты че, рехнулась? Мой же дома.
– Ну а что тут такого? Раз сам не может, пусть знает, что жене и без него хорошо, или тебе страдать?
Жена покраснела еще больше, громко закашлялась, погремела посудой и ловко выпихнула подругу из квартиры, прошипев: «О таких вещах обычно не говорят». Когда Лолита уходила, она слышала какие-то скандальные нотки типа: «Ах ты сука, значит, меня тебе мало?». Шла домой одна, но утешенная мыслью, что мужики козлы. Втайне надеялась встретить какого-нибудь маньяка, ну хоть какого.
И они с матерью обе поздно приходили домой, курили, ели на ночь бутерброды с сыром и колбасой, и долго не могли уснуть.
Хотелось не столько живого члена, сколько мужчину в целом. Кормить его, укладывать спать, утром подносить рассольчику, чтобы хлопал из любви по заднице и давал из ревности затрещины, приминал мусор в помойном ведре ногой, чтобы только не выносить. И чтобы волочь всю семью на себе, но все равно чувствовать, что он, мужчина, дома.
Подруги были участливы. Понимали, что они-то тянут на себе все прелести семейной жизни, а эта дура, тридцати еще нет, живи да радуйся. Похудела бы, шмоток приличных купила, и хоть с одним, хоть с другим… Это ведь только по молодости кажется, что мужчины в большом дефиците, так что хватай, пока дают, а потом – который свободен, так никто на него особо и покушаться не будет. Так что не надо, пусть живет как все, с грязными носками и немытой посудой.
Знакомили. На днях рождения, именинах и крестинах. Где только можно, с кем только можно. Не понимали, почему дело не клеится. Оказывается, после шампанского Лолу так развозило, что она тут же начинала клясться объекту охоты в вечной любви и жаловаться, как сейчас тяжело выйти замуж порядочной женщине.
Перестали наливать шампанское, она начала надираться всяким другим. И объяснять, что мужчине не говорят о том, что хотят замуж, что это столь же бесполезно, как ловить рыбу, окунув в воду рупор и крича в него, не было смысла.
Тогда на нее махнули рукой. Приглашали по-прежнему на все мероприятия, но холостых мужчин теперь не настраивали, а предупреждали.
Подруги уже облизывались, представляя себе бесплатную няньку, а, может, и сиделку, и домработницу, когда случилось горе.
Мать Лолиты все-таки вышла замуж!
Счастливым супругом стал очередной сын гор, впечатленный полнотой и темпераментом этой монументальной женщины. Они расписались в ЗАГСе, все, как положено, гости, платье, ресторан, гергечущие родственники и друзья жениха. Лолите же оставили квартиру и возможность полностью распоряжаться своей жизнью.
Но нафига квартира, если туда некого водить?
Так что жизнью своей Лолита распорядилась неординарно, а именно: пошла как-то вечером в бар для представительниц сексуальных меньшинств «Сафо».
Шла туда, конечно, не без опаски. Столько баб, у которых нет мужиков, – это вам не хухры-мухры. Вдруг накинутся? Но опасения не подтвердились. Она познакомилась с очень милой девочкой Инной, худенькой, смахивающей на стрекозу. Та сразу полезла целоваться, но Лолита осадила ее, пояснив, что еще не определилась, хочет ли она стать такой же. На что девочка ответила восторженной речью на тему прелестей женской любви, что эта любовь настоящая, нежная, верная, страстная, в ней нет никаких грубостей и вонючего, варварского мужланства, что при такой любви женщине не придется познать муки беременности и родов… Лолита слушала, попивая шампанское, и ей становилось все более ясно, что уж это дитя точно пришло сюда потому, что однополая любовь сейчас считается очень модной, а не из действительного пристрастия к другим женщинам. «Перебесится», – подвела краткий итог она, и неожиданно, слегка икнув, спросила:
– А вы что, правда, друг дружке лижите… ну, там?
Инна слегка нахмурилась.
– Нууу, допустим. А что?
– И все? А нормального мужика что, не хочется?
– Знаешь, что, подружка, – обиженно засопела юная лесбиянка, – вот когда поймешь, что есть вещи, о которых у нас не говорят, тогда и приходи, а сейчас до свидания.
Лолита задумчиво допивала шампанское и смотрела, как Инночка демонстративно целуется в темном уголке с какой-то мужеподобной бабой.
Но закончилась история Лолиты, как ни странно, хорошо. В тот же вечер, когда она, навеселе, возвращалась домой, ее окликнул водитель молочной фуры, предложил подвезти. А потом они поженились.
И на свадьбу она не позвала ни подруг, ни знакомых, да и вообще долго скрывала, что вышла замуж.
Потому что есть вещи, о которых не говорят вслух. В том числе счастье.