30 СЕЗОНОВ ЛЮБВИ
Бывает так, что любовь продолжается и после смерти. Во всяком случае это произошло с Тами – женой всемирно известного дирижера Юрия Арановича, ушедшего из жизни два года назад.
Их пути пересеклись в 1972-м. Он родился в России, она - в Израиле. Он - известный дирижер, она - начинающая журналистка. Ему сорок, ей -двадцать. Он не говорит на иврите, она не знает русского. У него позади ленинградская блокада, репрессированный в 1938 году отец, нужда, "отказ", преследование кагэбэшников. У нее - беззаботное детство сабры в солнечной Рехавии, любящие родители, любимая бабушка. Между ними - целая пропасть. Но неисповедимы пути любви. Как он разглядел в красивой девочке женщину, которая будет следовать за ним тенью по всему миру, выберет для себя профессию быть его женой, заботясь о нем и оберегая от всех невзгод? Как она разглядела в немолодом мужчине с седой прядью в густой шевелюре того единственного, кого женщины ждут всю жизнь, однако, к сожалению, не всегда встречают?
Случайная встреча. Потом еще одна, во время которой он вдруг произносит: "Вы согласны стать моей женой?" От неожиданности она роняет бокал, осколки разлетаются в разные стороны. "Вот это на счастье!" - восклицает он. И вместо заготовленной уже фразы: "Но... вы меня совсем не знаете", - она неожиданно произносит: "Да. Я согласна". Они прожили вместе
30 лет - большей частью скитаясь по миру, - она повсюду следовала за ним, пока в Германии в 2002-м он не умер у нее на руках.
Они настолько любили друг друга, что это видно даже на снимках, где Юрий и Тами сняты непременно в обнимку и часто в одинаковых рубашках, которые подбирали специально. Даже прозвище у них было одно на двоих - Буба.
- Буба, ты не умрешь. Ты выкарабкаешься. Ты так нужен нам всем. Мы так тебя лю бим, - сказала она, сжимая его слабеющую руку в своей руке. Его последние слова и интонацию, с которой они были произнесены, она помнит отчетливо, словно это произошло всего лишь вчера.
...В великолепной неразлучной "девятке", которую с Юрием Ароновичем составляли его друзья, некогда, как и он, приехавшие из России, она была единственной саброй, но этого никто не ощущал. Юрий учил Тами прекрасно говорить, читать и писать по-русски, варить борщи, печь картофельные оладьи, подавать к столу картошку с селедкой. Тами свою очередь, обучила его ивриту. Между собой они говорили на смеси русского, иврита и итальянского, который выучили уже вместе из-за любви к Италии, где часто бывали. Эта история настолько самодостаточна, что не нуждается в украшательствах и комментариях, а потому пусть она остается такой, какой я услышала ее в изложении Тами.
Тами Арнович, урожденная Саксон. Монолог.
...Отец мой когда-то жил на Дерибасовской. Он приехал в Палестину в тридцать шестом. Мама прибыла сюда из Югославии, хотя корни у нее венгерские. Она была совсем молоденькой, намного младше отца. Иврита родители тогда не знали и для общения выбрали язык, которым оба прилично владели, - немецкий. Так что моим первым языком стал немецкий. Венгерский я выучила от бабушки, а на иврите заговорила только в три года, когда пошла в садик. Сейчас я свободно общаюсь на семи языках и неплохо говорю еще на двух. Моя мама, специалист по Шекспиру и английской литературе, работает в архиве с документами Государства Израиль. Недавно она обнаружила 12 писем Теодора Герцля, о существовании которых даже не подозревали. Папа в свое время перепробовал много профессий - долгие годы он вел образ жизни свободного студента, ездил с теми же чемоданами, с которыми прибыл в Палестину. Его уже десять лет нет на свете... Ну а я, отслужив в армии, пошла учиться в университет и начала подрабатывать журналисткой в газете, предназначенной для новоприбывших, где все статьи писались на легком иврите.
В тот знаменательный день, когда я встретила Юру, я отправилась на первое в своей жизни интервью - в белых брючках и белой кофточке, распустив по плечам длинные волосы. В доме, куда я пришла, было полно репатриантов из России, все стулья оказались заняты, и я присела на ковер. Но ко мне сразу же подошел худой мужчина с раной на лице - перед выездом его избили: КГБ не мог простить "предательства" главному дирижеру московского радио - и седой прядью в густой шевелюре и предложил свое место. Это было настолько непривычно для меня, выросшей в Израиле... Здесь ведь не принято ухаживать за женщиной, уступая ей место или подавая пальто. Тем вечером Юрий пригласил меня на концерт, который должен был состояться в августе, однако не сказал, что он - дирижер и что это его концерт. Я ответила, что еду с родителями отдыхать на север и вряд ли приду.
За день до концерта к моим родителям зашел сосед -ученик Сартра, известный профессор, - вместе с которым наша семья снимала домик на море. Я уловила краем уха, как он восторженно говорит о каком-то очень талантливом дирижере, приехавшем из России, очень приятном человеке с невероятным чувством юмора. И когда услышала имя "Юрий Аронович", просто подскочила: это же тот, кто приглашал меня на концерт! Я решила поехать. Добиралась до Иерусалима тремя автобусами. Мне повезло - в кассе еще оставалось несколько билетов на галерку. Трудно передать впечатление от концерта, программку которого я храню вот уже тридцать лет. То было что-то невероятное - с дирижерского пульта в зал шел такой мощный импульс, что люди просто плакали. После концерта Юрия окружили толпы людей, а я отправилась домой.
Узнав на следующий день о том, что я была на концерте, он попросил общую знакомую устроить нам встречу. Мы встретились в ее доме, откуда отправились на концерт, только на сей раз оба сидели в зале. Потом мы вышли на улицу, и Юрий пригласил меня к себе в гости. "Но я же вас совсем не знаю! - возразила я. - Что вы обо мне подумаете?" - "Ну что вы, как я могу подумать о вас плохое?"
Мы поехали в Рамат-Эшколь, где не было ничего, кроме домов, разбросанных среди песков. Поднялись пешком на шестой этаж - лифт не работал. В доме было пусто - если не считать сохнутовской мебели и тех необходимых вещей, которые обычно выставляют на улицу для репатриантов. На полу лежали стопки книг и партитур. Юрий поставил на проигрыватель пластинку с музыкой к "Пиковой даме", постелил на табуретке газету, вытащил банку соленых огурцов, бутылку коньяка и нераспечатанную коробку с фужерами, подаренными ему к празднику Рош ха-Шана на "Коль Исраэль", протянул мне, которая сроду не пила алкоголя, коньяк и огурец и спросил: "Вы согласны быть моей женой?" Фужер выпал, разбился. "Вот это на счастье!" - улыбнулся Юрий, и я ответила: "Да, согласна". У меня почему-то было ощущение, что это - на всю жизнь. Так оно и вышло.
На следующий день у меня от волнения подскочила температура - до 38 градусов, хотя я была совершенно здорова. Я сообщила маме, что выхожу замуж. "Ты хотя бы познакомь нас со своим избранником", - сказала она. Когда Юрий пришел в дом родителей просить моей руки, они были очарованы им с первой же минуты и стали большими друзьями на всю жизнь. Мама, готовясь к приходу гостя из России, нажарила целую гору котлет, И Юрий их очень полюбил, а потом всякий раз подшучивал над мамой: мол, в первый раз котлеты были по-больше, а теперь вон какие маленькие.
Свадьбу мы сыграли спустя восемь месяцев - на балконе Дома журналистов в Иерусалиме. Раньше не вышло, потому что Юра все время выезжал на гастроли за границу. Уже после его смерти я нашла дневник - эту маленькую книжечку в кожаном переплете моему мужу в начале шестидесятых преподнес Эмиль Гилельс, украсив дарственной надписью, - куда Юра, еще живя в России, записывал приглашения, приходившие разных стран, в том числе - из Израиля. Там огромнейший список, и против каждой даты Юриной рукой выведено: «Не состоялось". Советские власти не выпускали Юру за рубеж и один раз даже сняли с самолета, который должен был везти его в Париж. Когда я листала эти страницы, у меня руки тряслись. А когда Юра приехал в Израиль, его буквально засыпали предложениями известнейшие оркестры. Все хотели заполучить дирижера, о котором столько слышали, и не имели возможности увидеть.
Что же касается свадьбы, то она состоялась 20 мая 1973 года, в Лаг ба-омер - тот единственный день между большими еврейскими праздниками Пэсах и Шавуот, когда, по традиции, можно жениться. Раввинов рвали на части - в этот день свадьбы игрались везде. Раввин, который должен был делать нам хупу, прибыл буквально но за десять минут до появления первой звезды, когда все уже перенервничали так, что словами не описать. Если бы опоздал, свадьбу пришлось бы отложить очень надолго: у Юры начиналось большое турне. Свадьба была очень веселой. Юра все время шутил - даже под хупой. Откуда у него только брались силы? Ночью он прилетел из Милана, утром ушел на репетицию, а в четыре – прямо с репетиции - отправился жениться.
После свадьбы мы поехали к Юре. Заходим в квартиру, а он вдруг заявляет: "Знаешь, я такой голодный". Ну а в доме -ничего, кроме картошки и банки сардин. Картошка все никак не варилась, и в конце концов Юра съел ее полусырой... Утром я побежала в магазин. Подходит моя очередь в мясном отделе, и я говорю продавщице: "Два стейка". "Вы что, вчера поженились?" - спрашивает женщина, стоявшая за мной. "Да, а откуда вы знаете?" - "Ну кто же берет два стейка!" Люди тогда жили небогато и стейки покупали только по праздникам или по случаю особых торжеств.
...Юра был удивительный человек, без налета "звездности". Все цветы, которые ему дарили во время концерта, он тут же раздавал музыкантам, ничего не оставляя себе. И еще он страшно не любил, когда имя дирижера или солиста писали на афише крупными буквами, а композитора - мелкими. Когда в зале начиналась овация, Юра брал в руки партитуру и поднимал ее над головой, показывая, что он - всего лишь исполнитель, а главный герой - тот, кто сочинил музыку. У нас в гостях перебывало множество знаменитостей со всего мира, но нам никогда не приходило в голову попросить их оставить запись в тетрадке или автограф, как это часто делается в других домах.
...Еще в шестидесятых Эмиль Гилельс подарил Юрию свой концертный фрак, которым Юра очень дорожил, и хотя фрак был ему великоват, Юра надевал его на все концерты в течение многих лет. Потом фрак не выдержал - от времени - и лопнул на спине. Мы тогда были в Венеции и решили: пусть он навсегда останется в Большом канале, - опустили фрак с лодки в воду и наблюдали за тем, как он медленно идет ко дну. Фрак Гилельса лежит там уже тридцать лет - с 1974 года.
Галстук-бабочку Юра не любил, и я придумала замену, купив брошь в виде пингвина с большой жемчужиной в центре, которую Юра всегда надевал на концерт, что видно на всех фотографиях. У музыкантов разных оркестров даже сложилось поверье: мол, если прикоснуться к этой, жемчужине, концерт будет успешным. И с разрешения Юры они дотрагивались до броши.
Наверное, оттого, что в России у Юры была нелегкая жизнь - мальчиком он пережил блокаду и детства практически лишился, - он всю жизнь носил яркие цветные рубашки, с подсолнухами, машинками, и собирал разные "игрушки" - авторучки, курительные трубки, фотокамеры, от больших до миниатюрнейших.
...В чем-то Юра был очень непримиримым - например, когда постановщик пытался подмять композитора под себя, убирая отдельные куски произведения или произвольно меняя их местами. Никогда не забуду, как Юрий, улетев в Стокгольм на двухмесячные гастроли, вернулся оттуда на следующий же день, так как понял, что не сможет работать с режиссером,
вольно обращавшимся с классикой. Но при всем при этом Юра был очень чутким по отношению к другим. В Италии для мастер-класса, на который записались сто двадцать молодых дирижеров из разных стран, Юра очень трудно и мучительно выбирал одиннадцать человек и не знал, как сказать "нет" остальным.
Долгие годы я вела дневники, где описывала события нашей жизни: за три десятка лет таких книжечек набралось ровно тридцать. Только вот о своей жизни в России Юра рассказывал мало, и теперь я собираю эти сведения буквально по крупицам. Кое-что мне удалось узнать из советских газет и от людей, которые были свидетелями тех событий. Подростком Юра повсюду следовал за гениальным дирижером Натаном Рахлиным, не пропуская ни одного его выступления... А когда поступал в консерваторию имени Римского-Корсакова, члены приемной комиссии - ныне им уже за девяносто, они живут в Гило - сказали: "Молодой человек, вам нечему у нас учиться - вы можете у нас преподавать".
Еще одну историю я узнала из статьи, опубликованной в пятидесятые годы. Представьте себе: концертный зал консерватории, народу - битком. Все ждут начала "Женитьбы Фигаро", а дирижера все нет. Люди начинают волноваться, смотреть на часы. И тогда Юра, сидевший в зрительном зале, идет за кулисы и говорит: "Я вижу, у вас проблема с дирижером. Я знаю наизусть партитуру этой оперы. Правда, не репетировал с оркестром и певцами, но можно рискнуть". Опера прошла на ура - Юра не допустил ни единого сбоя.
Все эти сведения я собираюсь поместить на будущем сайте Юрия Ароновича в Интернете и использовать в книге, которая когда-нибудь увидит свет. Кроме того, я хочу снять о Юре документальный фильм - сохранились ведь записи его выступлений и мастер-классов. Сохранились и награды - например, орден Полярной звезды, врученный ему королем Швеции, и золотая медаль, которой Юру наградила академия Сиены.
Пока Юра был жив, я была ему женой, а теперь охраняю духовное наследие - хотя никаких завещаний он не писал, я знаю, о чем Юра думал и чего хотел. Когда-то Натан Рахлин сказал ему: "Станешь известным дирижером, помоги молодым". Что Юра и делал всю жизнь. И потому я решила назначить премию Юрия Ара новича для молодого дирижера, который победит на специальном конкурсе, - такие конкурсы будут проходить раз в три года. Первый состоится в декабре - среди прочих прозвучит произведение для струнного оркестра "Тропинки времени", посвященное Юрию Ароновичу израильским позитором Цви Авни. Идею конкурса молодых дирижиров имени Юрия Ароновича поддержали в Европе, благодаря чему победитель отправится на гастроли в Италию, Испанию и Португалию.
Что же касается моих личных воспоминаний... Я бережно храню ручку, которой Юра подписывал ктубу на нашей свадьбе. Тридцать лет, которые нам выпало провести вместе, были самыми счастливыми и для меня, и для него. Каждый раз после концерта, когда он, взмокший от напряжения, выходил со сцены за кулисы, я ждала его с полотенцем, чтобы тут же укутать и уберечь от простуды. А вот смерти уберечь не смогла - он ушел так рано, в шестьдесят девять лет. После Юриной смерти я получила соболезнования от музыкантов со всего мира - его ведь так любили… На могилу Юры я заказала памятник с отлитой из бронзы дирижерской палочкой. На камне высечен отрывок "Божественной поэмы" Скрябина, которую Юра очень любил и исполнял на своем последнем концерте в Париже осенью 2002-го.