Антон пришёл в офис, как обычно, за пятнадцать минут до начала работы. К этому времени почти все сотрудники уже на своих местах, и ровно в десять начнётся размеренный, такой же, как вчера, позавчера, месяц и год тому назад, рабочий день. Никто и ничто не в силах изменить этот заведённый порядок во всех его проявлениях, начиная с одежды, дизайна помещений, и кончая делопроизводством на всех уровнях, снизу до верху. Всё разнообразие заключалось лишь в том, что сегодня первая выкуренная сигарета будет не в десять сорок пять, а в одиннадцать пятнадцать, предобеденная чашка кофе на двадцать минут раньше, чем вчера, и обедать будут не в Макдоналдсе, а в Ростиксе. Итак, каждый день лишь с чуть заметными вариациями, которые не нарушают этот порядок, а лишь подчёркивают его незыблемость. Порядок царил в офисе, всё подчинялось ему, это он говорил устами секретарши: «У вас галстук немного ярковат» или «Где вы взяли рубашку с таким допотопным воротничком?». Впереди виделась бесконечная череда одинаковых рабочих дней, одинаковых выходных, тоже с небогатым набором дел и развлечений, повторяющихся изо дня в день. Можно было легко предвидеть, что скажет тот или иной сотрудник, жена или сын в ответ на твой вопрос или замечание.
В этом единообразии жизнь летела, как стрела, выпущенная из лука кем-то, когда-то и без твоего ведома. Хотелось крикнуть жизни: «Стой, остановись! Куда ты несёшься, как угорелая?». Но никто не кричал, и лишь глубокое бездонное недоумение по этому поводу читал Антон в глазах сотрудников и домочадцев, предполагая, что они то же самое читают и в его глазах. И имя всему этому было – тоска.
По всей видимости, сегодня она перешла некий предел, и, когда Антон ехал домой, им овладела давящая всё и вся отупелость. Мыслей после работы у него уже давно не бывало, а сегодня ничто не оставляло в его душе даже обычных эмоциональных откликов. Каким-то краешком своего сознания он понимал, что это не умственная усталость, а самая настоящая душевная тупость, но ничего поделать с этим не мог. Прогоны между станциями метро пролетали как дни, месяцы и годы его жизни, и осознание этого ещё более усугубляло его теперешнее состояние.
Жена смотрела очередной сериал, оторвавшись только затем, чтобы приветствовать его дежурной улыбкой. Чада были заняты своими обычными делами: сын играл на компьютере, а дочь одним глазом глядела на экран dvd-плейера, где демонстрировался какой-то супермолодежный фильм, а другим – в свой всегдашний журнал. Всё было, как всегда. И ужин был обычным, как всегда, и пиво его любимое, которое он пил каждый вечер. На кухне царил идеальный порядок, всё блестело, даже пепельница, возле которой лежали его сигареты и зажигалка – он любил покурить после ужина.
Ничто не нарушало обычного заведённого хода вещей, ничто, впрочем, кроме одного – всё усиливающейся тоски. Она опускала ему веки, закрывала глаза, которые и так ни на что не хотели смотреть. Наскоро поужинав и покурив, не приняв душ, Антон тихо прошёл в спальню, и завалился на постель. Сон не шёл, сознание тяжело ворочало неясные, но тяжёлые глыбы каких-то тёмных образов, и он долго лежал, изредка переворачиваясь с боку на бок. Откуда-то появились шеренги людей на одно лицо, в одинаковых тёмно-серых костюмах, белых рубашках, похожих галстуках и чёрных ботинках, которые шли по улице. Женщины выделялись среди мужчин только формами тела и наличием юбок вместо брюк. Вокруг стояли абсолютно одинаковые дома, по мостовой двигались абсолютно одинаковые автомашины, витрины соответствующих магазинов и их вывески были абсолютно одинаковы. Если кто-то улыбался, то все начинали улыбаться, если кто-то хмурил брови, то все начинали хмуриться, если кто-то покупал фаст-фуд, то все начинали есть фаст-фуды. Антон обнаружил, что и он является одним из этих людей, у него мурашки побежали по спине, он захотел бежать, но не мог повернуть в сторону и перейти на бег, как ни силился – ноги не слушались его, они были частью шеренги, как и он сам.
Но вдруг, что-то произошло, шеренги расстроились, шаг сбился, люди в страхе стали хватать друг друга за руки, любопытные высыпали из магазинов, заведений и офисов. Никто не мог понять, в чём дело, на всех лицах была написана растерянность. Откуда-то стала звучать мелодия, и она была не похожа ни на что слышанное ранее. Когда же ритмичный топот тысяч ног стих, так как люди, по большей части, остановились, Антон услышал музыку. Это играла флейта. Она звучала всё громче и громче, заполняя собой всё пространство и вовне и внутри. Вот высокая долгая нота её задрожала на пределе, задрожала и оборвалась… Антон начал метаться и искать, где же эта флейта, где эта мелодия, как что-то родное и близкое, которое столько искал, нашёл и, вдруг, потерял - Боже, ну, где же она?! – вначале по улице, расталкивая таких же мечущихся, как он сам, потом в чём-то тёмном, вязком и давящем, потом в постели…
Он открыл глаза, продолжая шарить вокруг себя по простыни, по одеялу, оглядывая тёмную комнату и тяжело дыша. «Господи, что же это было?.. Мелодия… музыка… флейта… Флейта, ну, конечно, флейта!..». Это была флейта, его флейта, на которой он играл в детстве и подростком, по классу которой он даже одно время учился, и подавал большие надежды, все преподаватели говорили ему о таланте и прочили блестящее будущее. Но родители рассуждали практично, да, что родители, он и сам так рассуждал – в наш век нужно заниматься бизнесом, всё остальное нужно забыть! Забыть?! «Но почему забыть?! Почему нужно было забыть?!» - думал он сейчас.
Антон находился ещё на грани сна и реальности, когда размыты все каноны и установки сознания, когда низвергнуты все авторитеты бытия, когда ясно слышен один голос, голос своей души. И этот голос говорил ему сейчас, спустя почти двадцать лет: «Возьми свою флейту. Почему нельзя заниматься бизнесом и играть на флейте? Смешно? Будут смеяться? Почему не смеются над богатыми, которые, как дети, занимаются тем, чем они хотят? Вернись к себе, возьми свою флейту и играй! У тебя талант, и ты должен его реализовать в жизни, ты должен играть, по крайней мере, для себя и людей, которые тебя окружают, это исцелит и возродит тебя, как вода возрождает засохшее дерево, путника, умирающего от жажды, землю, потрескавшуюся от зноя! Играй, не бойся быть инаковым, непохожим, будь собой!»…
Флейта лежала на том же самом месте, где она лежала всегда, несмотря на все переезды. Почему она хранилась, никто в семье не смог бы дать вразумительного ответа, но она хранилась, то ли как реликвия, то ли как память, то ли просто в силу своей необычности. Он бережно вытащил свёрток, развернул, осторожно взял флейту двумя пальцами, словно боясь сломать, некоторое время просто держал её, привыкая, потом нерешительно поднёс к губам и издал несколько звуков. Руки дрожали, он перевёл дыхание и закурил. Звуки, вызванные им к жизни, успокоили его и вызвали к жизни приятные воспоминания, связанные с музыкой. Антон снова взял флейту, на этот раз увереннее, и заиграл, заиграл, не думая ни о чём, ни о том, что скажут жена и дети, соседи, коллеги по работе, друзья и знакомые, заиграл во всю силу своих лёгких. И случилось странное, вначале замолкли виртуальные взрывы и выстрелы, затем гвалт и гомон сериальных разборок, и громкие глухие ритмы тяжёлого рока, в квартире смолкло всё, кроме флейты. Через некоторое время в спальню вошли по очереди с широко раскрытыми испуганными глазами жена, удивлённая дочь и насмешливо ухмыляющийся сын. Но по мере того, как они слушали и видели непередаваемые выражение лица отца, движения его рук и всего тела, по мере того как мелодия всё больше и больше звучала, заполняя собой пространство, лица жены и детей светлели и становились естественными, словно очищаясь от всего не своего, не свойственного их душе…
Н а следующий день Антон принёс флейту на работу. Он решил играть несколько минут перед началом работы, после работы и подольше в обеденный перерыв. Реакция сотрудников была похожа на реакцию домочадцев, были и насмешки, и откровенные издевательства, и верчение пальцем у виска, и просто сочувственные улыбки и взгляды. Но, затем, люди всё с большим и большим интересом стали относиться к игре Антона, а через месяц они уже не представляли себе, придя на работу, что не услышат чудесных очищающих душу и воодушевляющих мелодий этой удивительной флейты.
Вскоре у сотрудников дома появились семейные портреты, писанные маслом и акварелью, натюрморты. Одежда их на работе, продолжая оставаться достаточно строгой, стала более разнообразной. Стали регулярными совместные выезды за город, походы в театр и на концерт, на день рождения виновники торжества получали поздравления в стихах.
Главное же было не это – у всех посветлели лица, засветились и потеплели глаза, подобрели отношения, и после работы люди понесли это состояние и в транспорт, и в свои дома. И там всё постепенно стало меняться к лучшему.
Ведь хорошее тоже заразно!
Август 2007 г.