3.ХРОНИКИ АВГУСТОВСКОГО КИТАЯ
В ворота башни у подножья горы, во главе отряда сосредоточенных на чем-то своем, чужеземцев, вошел странник. Высокий и плотный, на спине, как и у всех рюкзак Хэдгрен, наиболее приспособленный для всесезонных странствий. Они молча втянулись в узкий проход, шаги мерным эхом отдавались под сводами первого рубежа. Светло-серый каменный настил поднимался вверх, теряясь среди обступивших тропу деревьев.
Невидимые створки силового поля нехотя расступились - узкой змейкой путники проскальзывали и исчезали на тропе. Кто-то из последних рассеянно обернулся. Город в предрассветном тумане таял вдали. Бесшумно смыкались волшебные ворота. Проводник махнул рукой куда-то в высь. Цель похода - длиной в пятнадцать ли и десять лет подготовки - покоилась где-то там, куда указывал жест.
- Поглядите, друг на друга, - внятно и особо четко произнес лидер группы. - Назад вы уже вернетесь другими.
Странно они, наверно, выглядели, внимательно отслеживая шаги и интервалы, останавливаясь только затем, чтобы отпить горячего чая и пожевать сухих фиников и груш. Утреннее солнце тускло блестело на металлических пряжках и термосах. Только двое-трое ускорили шаг. Охватившая их радость и торжественность случившегося призывала умчаться вперед. И вскоре они скрылись из глаз.
Множество веков устремлялись жители Поднебесной на эту гору, от императора до последнего кули. Дорога отшлифована миллионами стоп миллионы миллионов раз. Большинство - поклониться нефритовому императору, знающие - собрать состав для эликсира бессмертия…
На валунах слева выступала жемчужная роса, смешиваясь с янтарной смолой на ворохе хвои. Справа в рассевающемся тумане бежала вприпрыжку вода. На дорожке стоял аромат воскуриваемых палочек, сосновой пыльцы и водяных кристаллов. Варвары с далекой северной России и не только, могучие по древним меркам, хрупкие девы с синевой неба в глазах, совсем юные мальчики терпеливо карабкались по кручам. Горный силач Джин, полярный борец Саша, вкрадчивый медвежонок Коал, питерские подрастающие алхимики Розы Мира и десятки других достойных. Люди разного темперамента и склада ума, объединенных одной прекрасной целью.
Дорога вытягивалась вверх, на глазах превращаясь лестницу. Лестница в небо. В прямом и переносном смысле. Стараясь не сбить дыхание, расправив крылья, взлетала экспедиция, а монахи маленьких храмов благожелательно кивали вслед. На полпути, большая площадка. Ресторанчик, стилизованный отель над обрывом, маленький даоский храм. Большой отдых для усталых ног и потных спин. Сброшены щитовидные хэдгрены, прошедшая тропа завернулась в многокилометровую тень, и нирвана ничегонеделания перелицевала простор в огромный широкоформатный экран. Какая вокруг красота! Под палящим солнцем зыбятся склоны и дальние ландшафты. В игре цвета и света несутся лоскутики не то туманов, не то облаков навстречу проницательному взгляду нефритовой венценосной горе.
Но вот опять в путь. Тяжелый груз перышком опустился за плечи, ступеньки под топперами пропели улыбчато - тай, шорох одежд - шань, синева брызнула в глаза, скалы зазвонили беззвучными колоколами, и вершина устремилась навстречу. Колонна то стягивалась, то растягивалась, словно одухотворенная виноградная лоза. Смугло-желтые люди топали по параллельному курсу, стремясь к национальной святыне. Галдящая доброжелательная толпа не могла разорвать нашу иной раз тонкую связь. Где-то мелькала надпись "инби", и невидимое магнитное притяжение раз за разом сводило нас вместе. В течении многих часов подъем казался бесконечным и вот последние несколько сотен метров. Тысяча ступенек, рассчитанных, казалось бы, на миниатюрную ножку знатной ханьской фройлен. Именно здесь опускались паланкины - кареты его величества и разных знатных отпрысков. Здесь каждый без посторонней помощи и поддержки карабкался сам, навстречу удаче и благодати. Своими ножками, старыми ли, молодыми ли, топ-топ, топ-топ. Круто вверх, очень круто. А за открытой пастью красных как скарлатиновое небо ворот, долгожданный отдых, прямо у чертога небесного владыки. Если небесная таможня даст добро, конечно. Каждые пятьдесят метров стоим. Отдышались и на непослушных ножках до следующей площадки. Ох, ножки! Мои ножки! Я ли вас не массировал, энергией не пропитывал! Так не подведите же, связь с животиком втянувшимся не теряйте. А там, на нимбе горы, уж наполню вас, до самой распоследней прожилки, заполню лучистой и лазуристой амброзией.
- Так или не так, Тим Амброзевич, рыжее ты старперное чудо?
-О, е! Бетман! О, е!
Невидимыми паутинками из глаз притягиваем себя к красной игрушечной башне. За уши себя, отяжелевших бегемотов тянем и сопим, чуть ли не мычим, но карабкаемся. По бокам, как темные тучи, торчат утесы- стражи, нехотя расступаясь. Все больше неба, все просторней нам крошкам-пылинкам, подскакивать по солнечному столбу, с гребня на гребень. Провожаем, удивленно и восторженно низкорослых кули. Вот воистину истинные мастера кун-фу, достойный пример терпения и выносливости китайской нации. Не спеша, без остановок огромные грузы доставляют наверх. Люди-муравьи, жилистые и худые, тащат нацепленные на коромысла тюки за горсть медяков, не считая за подвиг свои восхождения, изо дня в день…
И вот настало время литавр и медных труб. Башня надвинулась буро-пунцовой громадиной, взгляды победителей проникли в уютный дворик с круглым куполом из прореженных облаков. Входим, озираемся, разбредаемся. Кругом храмы с дымящимися тигелями у входов. В каждом толстые пачки благовоний. Воскуриваемая роскошь жертвоприношений. Каждый китаец должен хотя бы раз взойти на Тайшань. Теперь видимо и некоторые русские.
На одной из смотровых площадок, всего через час, вся группа погружается в Тайцзи. В течение выполнения обязательной формы нужно находится в особом, сверхбдительном состоянии. Медленные, скоординированные движения требовали исключительной силы и энергии. Подчиняясь спиральным движениям, токи земли и неба заполняли все органы и ткани организма. Даже воздух, казалось, уплотнился и загудел в наступившей тишине. Окрест затаили дыхание гигантские волны хребтов и вершин в сизых туманах. Когда по окончании формы, все застыли, ветерок, подхватив горстку пыли у ног, закружил её в миниатюрном смерче и растаял. И тут же зашелестело рукоплескание. Сотни китайцев аплодировало российскому тайцзи.
На Тайшане нет места усталости. Все сброшено на пороге. Юная сила небесной горы пьянящей освежающей дымкой заполонила ничего не подозревающих паломников. Легкий парящий смех изнутри расчищал мирские завалы и распылял в дымчатый прах. Трансформация началась. А в впереди нас ждали несколько дней и ночей, заполненных бдением в монастырях и практикованием даосской гимнастики в особой зоне. В приграничье бессмертия.
2.
Навалилась внезапная южная ночь. Бархат небосвода едва прорежен вкраплениями звезд. Скальные породы в неясном туманном свете. Гора дышит в согласии с трактатами древних даосов, так, чтобы ни одна травинка не колебалась. Только иногда нечто небесное, шелестя шелками, стеснительно лаская нас, спускается с гряды на гряду. Наша разношерстая колона прореживает темень. Единственный звуковой фон похода - шаги - подобны чьим-то ласковым пальчикам, разминающим сыпучие камешки.
В гранитных складках Тайшаня уже несколько веков дремлет храм хозяйки этих мест. Мы в его окрестностях. Проникаем вовнутрь, мимо каменной ширмы-инби. Во весь ее размер, рябясь в неуверенном свете, пульсирует начертанная монада. Говорят, где-то недалеко от этих небесных чертогов изрыгает своих демонов ад. Но никаким силам зла - бестелесно ли, в человеческом ли теле, - не протиснуться мимо заговоренной стены. Входим. Фу! Кажись, пронесло - все допущены.
Вообще-то, меня все время нахождения у подножья и на вершине не отпускало чувство прохождения через ряд экзаменов. Был случай - повел себя легкомысленно и сразу же чуть не посеял жилетку со всеми документами и сбережениями. Тогда бы, пожалуй, оставалось только одно: собирать пожертвования на нужды бывшего члена туристической труппы, приговаривая голосом Этуша: "Все, что нажито честным путем… Три видеокамеры, три хэмповых куртки… Тоже три…" А зажиточные китайцы сочувственно улыбались бы, узко и широко, высвечивая вспышками полароидов горесть "нового русского". Но добрый ангел в образе Митроли-Аптекаря не дал сгинуть ценностям. За что ей отдельное огромное спасибо.
Но вот мы во внутренних покоях. Несколько двориков… Запах поспевающего ужина в угловой пристройке. Теннисный стол. Два молодых послушника играют в пинг-понг - тоже еще то метафизическое явление. На столе глянцем краски тускло светится вездесущая монада. Бодреньким пекинским дятлом стучит шарик - инь-ян, инь-ян. Живо снуют белые рукава, а на лицах покой и безмятежность. Весьма веселый вид медитации. Переминаемся дальше.
В центральном дворе на площадке приглушенное до колкости в ушных раковинах беззвучие, и в нем затаились огромные тигели и монументы. Небольшой подъем в девять ступеней, скрипят еле слышно ворота, и вся наша группа скапливается на привратной площадке, в чертогах небесных владык. Веко дверного проема блистает отблеском алтарной утвари. В спину сопят подслеповатые звездочки. В лица покачиваются клубы застоявшегося воздуха, будто бы стены торжественно отбивают поклоны в нашу честь. Но сквозь пегую млечность надвигаются золотые маски облаченных в алость парчи богов, и становится не по себе. Ожившие в неровном колебании свечей, они вопрошающе пронизывают всяк входящего. И веет от них силой изначальных времен, когда еще мир и Дао не распались и миряне плыли из обряда в обряд - с величавой уничиженностью.
На непослушных от внезапной робости ногах рассредоточиваемся по залу. Вход захлопывается, монахи оставляют нас наедине, и мы садимся, скрещивая ноги, подготавливаясь к подобающей этому месту гимнастике. К даосской технике насыщения органов. Расщепляя ци из влаги лимфокровеносной системы и огня человеческого духа. Гимнастика прорисовывается одним целым - контролем жизнеобеспечения, концентрацией ума и эмоциональными красками души. Дао-инь и Нейцзя. Внешне статичная, эта практика вовлекает в свой мерный ритм все, что играет какую-либо роль в человеческой жизни. Часы неподвижности в согласии с иным качеством проживания сменяются движениями взбалтываний и раскачиваний. Силы Дао там, наверху, расстилают многослойное млеко прямо по крышам, разрезая храм на триграммные доли со всем содержимым. Нас подхватывает ритуал и гнет в поклоны, преломляя телами желтый блеск свечей. И, похоже, само чрево храма под ребрами высоченных стропил качается и вторит гулу энергий в их нарастающей мощи. Иногда бросаем осторожные взгляды на золотые маски и, кажется, сквозь небо их глаз проступило не то понимание, не то одобрение.
Затерялись где-то в медитационном труде несколько часов. Один за другим опускаемся на красную подушку. Стоя на коленях совершаем три ритуальных поклона. Протыкаем острием благовонных палочек пепельный бархан в котле, и дымящийся миниатюрный лес от наших душ всплывает по вертикали складок одежд богов, истончаясь в занебесную высь. И за каждым поклоном следует звон медного колокола. Монах легким движением била прикасается к драконьим бокам, вплетая голос металла в песню неслышимых молитв. Сквозь созвездия точек на теле вливается бодрость и понимание. Современный человек вступает в примирение с миром потусторонней чистоты.
Потом была встреча с настоятелем храма. Высокий, неулыбчивый и деликатный, он не походил на человека привыкшего повелевать, скорее на хранителя духовных сокровищ. Уйдя из мира в сорок лет, он несколько десятилетий изучает перемены и неизменности даосской культуры. Вкратце он описал мировоззрение культа Дао. Слова поражали незатейливой ясностью изложения весьма сложных истин. Человек существовал в потоке простых и очевидных для него вещей. Недостижимо простых. Секрет пути заключался в регулярности медитаций и в каждодневности рутинной работы над собой, отмечая и подстраиваясь под несхожие качества часов и сезонов. Отвечая на вопрос, прячущий в своих складках затаенное, неутоленное любопытство, какое главное действие ведущее к обретению извечного, настоятель хотел было что-то сказать, но, сделав паузу, просто замер. Клянусь, это была приковывающее всеобщее внимание действо абсолютно неподвижного человека, медитирующего неизвестно какую вечность, без начала и конца. Казалось, что он пустотный символ над-атомных мощностей, такой же, как и боги в алтарных нишах, храмовые постройки и горы, наколотые на облачные свитки. Умеющий видеть, да увидит, умеющий постигать, да поймет.
Мы возвращались в монастырь на Тайшане вновь и вновь. Мы занимались на рассветах, мы входили в него, когда окрестности окутывала ночь. Миновало удивление первой встречи, но качество полученной силы серебряным перезвоном, лазурною тишиной растворилось в крови, преподнося новую глубину восприятия органам чувств. Стоит только глубоко вдохнуть и замереть.
Утреннее толкай-пинай
На единственной, ровной площадке горы, той, что огорожена толстой цепью, пыхтели и вытягивали последние жилы ратоборцы. Площадку перекрыли от греха подальше. Вот-вот хрястнет, расколовшись пополам, и сборная по туй-шоу на летающем корабле спланирует на размягченный летним солнцем Тайян. Но занимающимся до этого и дела нет. Откат, накат, подсечка, ловкий уход… Мастер пообещал отпустить на обед только тех, кто сдвинет Недвижимость. И вот один за другим порхают неудачники от укорененных 110 кг, с мягким именем Леша. По-французски - котик (le chat). Морской, судя по всему. "А на левой груди профиль мастера, а на правой - клич клуба в анфас…". Инби - чемпион по нырянию в раствор (сукцинитовый)!
После многочасового занятия финальный аккорд. Только "аккорд" не сдается. Стоит над горою Алеша, в КНРе русский джедай. Идут на таран жилистые легковесы и середнички и с чувством выполненного долга откатываются в каменистый бобрик разнотравья. Воздух в горлах шелушится неотшлифованным сланцем, а плазма энергии распадается на дрожь и усталость. Вездесущие китайцы шумно болеют за нас. Среди них попадаются и знатоки. Доносятся знакомые смысловые галлюцинации: "Кун-фу! О! Тайцзи! О!" - пятитональное обсуждение увиденной экзотики.
В сердце древнего Китая, на высоте двух с половиной километров, среди ниспадающих газовых покровов нефритовых высей, европейские чудаки отрабатывают каноны ушу. Некоторые новоявленные болельщики сами, как говорится, закатывают парчу рукавов, держась на почтительном расстоянии, и показывают китайский бокс. Уровень четырнадцатого состава ПТУ Шаолиньского образца, не меньше, по правде говоря. Детишки, оставшись без опеки занятых представлением взрослых, устроили альтернативный чемпионат. Часть симпатий перешла к юным полуросликам. Там тоже есть свои звезды и темные лошадки. Ударим активным спортом по пассивному туризму!
Но вот следует команда - окрик мастера и мы, подобрав жилетки и рюкзачки, шумной бессарабскою толпой пошли в отель на чаяпой. Разочарованная толпа ленивой трусцой рассеялась оправлять дальше религиозно-познавательные надобности. А нас в гостинице ждет обед из десятков овощных блюд и фаворит алхимического тура - сигуа. Ну, это такое зеленное, с баскетбольный мяч. Подают разрезанным на алые дольки, весь в щербинках, как швейцарский сыр. Но сочный и сладенький. Арбуз, по-нашему.
Идти с занятия легко. Усталость смыта с потных тел дуновениями синеющего надмирья, в ни в чем не выделяющемся рае. В смысле, а я в других и не был-то. А многосуточный восторг внешне притух. Только органы лопаются от втекающего в их мебранье веселящего газа. Но это ж глубоко внутри. Кто ж обращает на такие пустяки внимание?
А попозже со смотровой площадки отеля наблюдаем, как подергивает фиолетовым дымком зрачки бесконечного дня, и весь обвитый и омытый млечным хмелем здешних туманов он ложится в колыбель тайшанских гор, и вечерний ветер укачивает его.
День сукцинитового урожая.
День как день. Наверное, туристам, проторчавшим на освященной горе не одни сутки, становится скучно. Взобрались, закупились божественным реквизитом, нафоткались, что еще?.. Ну, там, нефритовый китайский Юпитер, Гуанинь - матерь божья, точнее, женская ипостась Будды. Жетоны с благодарственной вязью. Скажем, век живи - век просветляйся. Слоган всех времен и народов.
Наконец, встретить Тайшанский рассвет. Это когда тысячи китайцев в сантипоновых армейских шинелях, облепив все кромки и камушки восточного склона, ждут восхода.
Чернильная мгла постепенно процеживается молочностью света. Окружающие цунами многовысотных гор потягиваются под разреженными простынями облаков. Часы обманчивой неизменности. Но вдруг небо гигантским реактивным куполом отрывается от налипших за ночь туманов и туч. Вертикальный конус стремительно удаляющейся синевы замирает на арфовых струнах где-то в стратосфере. А клочки из неуспевших отпрянуть облачных мхов, паря перламутровыми барашками, возносятся ввысь.
Где-то под сорок градусов к горизонту неожиданно возникает красное глазное яблоко. Небольшое драконье око оказывается звездой по имени Солнце. И наступает новый день. И восславляют его всякоживущие. Кроме большинства человеков. У них есть право выбора его не заметить.
Поднимается гомон и гул. Все снимаются со своих насестов. Щелкают и пыхают мыльницы народной республики Чайна. Засидевшаяся фантазия бьет ключом. Солнце - как нимб над балдой, солнце в пригоршнях, а вот оно продирается сквозь амбразуры теней. Да мало ли как можно потешить свое многоликое эго. Вот мы с солнцем встаем над страной, вот мы вместе припекаем, а вот оно спряталось передохнуть, оставив меня без опеки. А вот я пошел позавтракать, пусть и оно погрустит без хорошей компании. Да и не интересно нам все это. Так, похвастаться ради. Ну, был… Ну, встречал…
Простые, разучившиеся радоваться лица.
Может быть и нам, приехавшим из Гипербореи, было бы неуютно и грустно. Кабы не восемь часов интенсивного тренинга, оголяющего клетки и нервные окончания, когда почти слышимой дрожью воспринимаешь тайноклинопись обступившей нас горы. Когда на несколько часов растворяются створки монастырских укрытий, и ты выпадаешь из века сверхскоростей в настоящую реальность.
Сегодня послеобеденное занятие на привычном месте не состоялось.
…Влажный, полный пара и тени, овраг семьи Ченей, петляя, выводил задворками на одну из улиц, где старые глинобитные дворики, прикрывшись кручеными крышами, вспоминали невесть какое тысячелетие.
- Ой, давно это было. Эпоха Минь или уже Цинь? Поди, не помнишь, почтенный сарай? - прискрипывая створками, вопрошает воротина.
- Как же, не помню! Тебе как пара досок, дубовая башка, подменили, так ты только хуньвебинов и поминаешь! Это было, когда манчжуры Шаолинь Сушанский подпалили. Еще батюшка Чен Вантин велел служкам монахов прятать от беды и лиха, - шамкал в ответ почерневший хлев.
Озорные землянистые свинки, прикрываясь ушами, как лопухами, ныряли в глубокие ямки. Тропа облупившегося деревенского Китая вывела прямохонько к музею Ян Лучаня.
…На солнечной линзе уездного города Да Фенг, с холмогорья коего посматривала когда-то на храм "молодых сосен" местная знать, раскинулось изобилие рынка. Котлы и короба, мешки и лотки, змеюки-угри в одноместных ваннах. Ограды рынка завешаны иероглифическими плакатами, обещающими горы восточного изобилия, - спасибо партии за это! По главной магистрали, обливаясь машинным маслом сквозь знойный бульон Фун тяна, охлажденные до озноба внутри, мчатся автобусные гиганты. Мчатся в миражную зыбь горизонта, в Шаолинь, где не смолкают гортанные крики монахов-усэнов.