Повторяя дуновение гения Бабеля.
Мельрих
В папортниковые кануны меня тревожит тонкая боль сомнений.
В прошлом, в такие ночи, мой отчим проливал слезы, окрашенные в синь мерцанием экрана. Как манекен космонавта в театре восковых фигур. Просто Мария улыбалась ему с экрана.
Мама моя в полевых цветах, вздрагивала под тяжбой дремоты освящаемая неоновыми бликами.
Очнувшись, внимательно вглядывалась в меня и невидимые слезинки капали на огарок
Материнского сердца.
Все еще наивная душа моя потягивалась в сонной заводи низких отчих туманов. О глупые пастбища моей юности! О лимонадные пузырьки тех безмятежных лет!
Я пробираюсь по Дмитровску в поисках волшебных фонарей. У старой православной церкви, у ее затемненной стены и решетчатой ограды мелькают семенящие тени - старые и согбенные. И провожают мое брожение неоформленными взглядами, странноватые матушки и молодицы в вековых ситцах и глянцевых калошах.
Вот предо мною площадь – оживленная тогда и вымершая сегодня.
Прогорела до праха, обуглилась до кости и окончательно сникла под бременем новой эпохи.
Перекосились угольными ртами провисшие заборы, и из луж выветрился аромат бормотухи. Улица как рассохшаяся грампластинка с отколотым зубом.
И фонари уже не блещут и гаснут как путеводная звезда.
Надежда угасла, и ткнулась в подбрюшье ночной волчицы.
Напоследок остро взглянув на меня, окончательно уперлась во мрак.
Отблеск неясного просвета, сотканного электричеством, где-то во дворах, протяженных и мутных. Свет блещет и скрывается в глубокой пасти этих заторов. Мастерская Мельриха окаймленная оранжевым сполохом вокруг почерневшей двери проступала как хлев под Вифлеемом.
Где вы чудодеи, предвосхищающие чудо?
Пригибаясь на входе, вы бы еще ниже склонились перед вывернутой простотой дощатого изнанья. Колесо велосипеда «Орленка» - штурвал под потолком. Строительные боты с высунутыми из под кровати носами. Кухонная плита в правом углу рядом с раскачивающейся занавеской. Рискованный танец ветра и газовой горелки порхает витражами по стеклу.
И, наконец, стопки книг поленицами застывших у бортов. Служба их - заткнуть будущую течь этого ковчега.
Старый вольнодумец Мельрих стоял за порогом, в складках неясных теней.
Потрепанный и худой в черном плаще до икр. У этого человека–цапли масса привычек.
Он поводит в стороны головой, в возбуждении слегка вибрирует и клекочет. И всегда посмеивается, откликаясь идеям и репликам его невидимых гостей.
Он приглашает меня замысловатым взмахом кисти, и я втекаю в позабытый аромат жилища Мельриха. Кислый – мещанского нэпа и сладковатый уданских гор.
Этот дом подростка увязшего в тягучих рифах жесткого блюза, символах кабалы и черепашьих узорах Дао. Здесь витает дух обещаний и метаморфоз. Кокон будущей гениальности едва просвечивает рубином в ночь на Ивана Купала.
Мой старый друг тенью отца Гамлета откликается замогильным руладам Блэк Сабата и медитирует под кровлей Свинцового Дирижабля. Он отмахивается от капель дождя, как отшельник бамбуковых зарослей и разгоняет пыль прахом бобинных лент.
А за слюдой окна завывает ветер дальних архипелагов и стонет, вторя ему с осыпающейся ленты дымкою поддернутых лун (Dark side of the moon).
Помнишь, когда ты был юн? Ты мертв, но сияй же, сияй! Драгоценный алмаз…
Я приглашен и мне наливают из фаянсовой посуды старый чай черный как эта ночь. Чайник растрескался и щербинки отколотых краев белеют костями мощей. Тепло его содержимого, не спеша, смешивается с затухающим летом. Тление давних лет и ростки пробивающейся жизни щекочут наше обоняние.
Системная организация занятий правильная вещь, кто спорит? – начинает Рихтер Мельрих высвечивать свою мысль, больную от гнета невысказанности. Лучи его глаз чертят геометрическое пространство на потолке и тут же размывают в лунный пейзаж, китайской акварелью.
Да! Да здравствует орден Духовного развития! Но он прячет свою искренность и порядочность и присылает мне декреты без жалости и сострадания.
Система говорит, что в твой сомкнутый ум не входит сфера нашей галактической истины. И мы обяжем тебя отказаться от себя, Рихтер, и солнечный диск наших знаний просветит твои сосуды до дна.
Менеджеры вашей системы вынуждают меня зажмурить глаза и залить воском глухоты мои чуткие уши. – Мельрих переходит на шепот, освежеванный остротой драмы. Комиссары системы уверяют меня, бесцеремонные и важные, в неверности каждого шага, и требует расписать всю мою жизнь в угоду их представлений о практике.
Я каждый день развиваюсь, и нет ни чего радостней, когда очередная кривизна моих заблуждений становится на место. И струны ци натянутые на каркас тела, превращают его в безупречный механизм. И вот-вот наступит тот час, когда я сорвусь в свободный полет из верфи, предоставленной мне судьбой.
Нет - говорит магистр ордена, и свита вторит ему – Нет, ты не знаешь Дао, мы организуем тебя, сломив волю и желания. Мы равномерно раскрасим тебя и поставим на рельсы и покатим к свету.
Да, они требуют многого – перебиваю его жалобный стон
– они не могут не требовать тебя без остатка, они не ведают, что исчерпывают тебя до самого дна.
-Но государство и социум обманывает меня, требуя заработать 1000 чу и отдать полторы.
И наше духовное братство твердит, достань 2ве тысячи и вложи в нас три. Ибо ты организован нами и выставлен на путь. Сделай невозможное, ибо ты развит. И когда я превозмогаю себя, этого им не достаточно, и я делаю перерыв, собраться с духом. Система поджимает губы и оттесняет меня на обочину в топь.
А ведь Путь Духа это удовольствие. Дао наполнено радостью. И в нашем Доме не должно быть сирот и несчастных. Прекрасный человек вырастает из хороших людей. Система в первую очередь общество мудрых и милосердных. Но прекрасные люди не угнетают других и следят, чтобы горечь развития не отравила встающих с колен.
Где разница между государственной конторой и нашим клубом? Где?
Я читаю Конфуция и Чжуан-цзы, житие христианских святых и неисповедимые пути ученных всех времен и народов.
И я вижу других увлеченных людей, и все мы в недоумении, где сладкая практика, лишенная яда?!
Мельрих замолчал. Он перегнулся в тень, как музыкант в амфитеатре, дослушивающий последний потрясающий аккорд, под прицелом тысяч глаз из окружающей бездны. Глаза слезятся и подмаргивают в немоте вопроса, зависшего острием оплывающего льда.
-Система пробует на вкус нашу плоть, и она ей кажется недостаточно приготовленной. – цежу я сквозь зубы.
Мы вышли наружу.
Над нами сияют звезды и укутанный в прах млечный путь.
Мы запрокинули головы.
- Господи! Дай им разум и совесть понимания и снисхождения.
А ты, мой старый друг, привези хороших людей, чтобы мы могли вместе разгадывать тайны мироздания. Я хочу организацию хороших людей. Я хочу, что бы талант каждого человека был принят и оценен по достоинству. У каждого свой масштаб, своя высота. Помогите раскрыть то главное, что с ваших высот выглядит пустяковиной, мелочью. И мы заполним розами и одуряющим ароматом свою тусклую жизнь, которую хочет обкорнать бледный садовник с огромной косой.
И страшна не смерть, нет, а невозможность раскрыть все диафрагмы полностью, пропитать жизнью всего себя без остатка, больше, чем нам отпущено судьбой!
Мой крохотный вклад в общее дело вселяет у многих веру. А я всматриваюсь во тьму у которой нет органов любви и ищу ключи от тайн нашей жизни, я все еще не потерял надежду.
Мельрих остро смотрит на меня, моя душа привстает на цыпочки. Он мягко улыбается на прощанье. Наши сожаленья истончаются, и он покидает меня.
Мой одинокий друг спускается по тропинке к реке, к своему излюбленному месту, где в окружении сонма мыслящих и благих существ будет править кривизну и проминать жесткость по рецепту Йоги Одухотворенного Человека.
Пока ореол Всеблагого и Истинного не укутает его неподвижную фигуру. Сладкий розовый туман стелиться по лугам и стреноженные кони отрывают головы от сахарной травы и дрожат, пропуская по своим венам жизнь.