…в кладовке долго что-то гремело и шуршало. Затем, пятясь задом, из проема выбрался мужик, сжимая в одной руке черенок новенькой блестящей лопаты, в другой – обрывки промасленной бумаги. Мужик поднес находку к небольшому яркому окошку, повертел в руках, придирчиво разглядывая, и довольно крякнул. Был он невысок, смугл, и еще крепок. В прямой подтянутой фигуре угадывались былая сила и военная выправка. Лишь медлительность движений, да изрядная доля седины в поредевших волосах, выдавали возраст - вот уже лет 15, с тех самых пор, как появились внуки, никто не звал его иначе, чем Дед.
Дверь кухни приоткрылась и оттуда сладко потянуло сдобой. В сени выглянула Баба. Была она одного примерно возраста с Дедом, невысокая и ладная, чуть располневшая с годами, отчего фигура ее только выигрывала, обретя мягкость и плавность линий. Встала у порога и недовольно кивнула на лопату:
- Приспичило? И непременно сегодня! Делать нечего – так у меня и тесто, и фарш пельменный уже готов.
- Да я недолго, - оправдывался Дед. Лопату эту он купил вчера (червей для рыбалки копать). Теперь ему не терпелось опробовать новый, собственноручно отшлифованный черенок.
– Да и не сажают они репу, - Нашелся он. - А так бы в охотку зимой поели. Я вот и семена вчера прикупил – и достал из нагрудного кармана рубахи плотно запечатанный яркий пакетик с крупной надписью: РЕПА.
Баба нахмурилась, что-то проворчала и вернулась к своим пирогам. Дед, чуть прихрамывая (в ноге опять стреляло, должно быть к дождю) спустился по скрипучим ступеням и вышел во двор. Там он выбрал участок, поярче освещенный солнцем, поплевал на ладони, привычно и быстро орудуя лопатой принялся копать. Раскопав за короткое время довольно приличный пятачок, разогнул спину, снова повертел лопату в руках, почистил, обернул промасленной бумагой и положил на крыльцо. Затем, дабы соответствовать наскоро выдуманной легенде, разрыхлил и разровнял землю, сыпанул семена. Подумав, полил водой из большой жестяной лейки. Затем, прихватив с крыльца лопату, вернулся в дом, где в кухне на столе уже стояло блюдо со свежими пирожками, где у плиты суетилась Баба, и где ждал его в кастрюльке пельменный фарш – так уж повелось с давних пор, что лепка пельменей в этом доме считалась занятием мужским. Старики готовились к встрече внуков.
Уже следующим утром большой дом наполнился шумом, суетой и звонкими детскими голосами. Через неделю-другую разъехались дети. Впереди было целое лето.
Время от времени Дед искоса поглядывал на импровизированную грядку, на которой проклюнулся один единственный росток, даже отдаленно не напоминавший репку. Дед лишь махнул рукой: - А! Теперь до осени Баба и не вспомнит. А лопата и впрямь хороша!
Внуков старики любили, да и особых хлопот те не доставляли. Старшие присматривали за младшими, девочки помогали Бабе по хозяйству, мальчишек Дед учил столярничать, колоть дрова. Все вместе ходили на рыбалку, в лес по ягоды, а потом и по грибы. Единственным нарушителем всех возможных порядков и распорядков в доме (неоднократно и безрезультатно призываемым к ответу) была семилетняя фантазерка и непоседа Яська. И никогда этой Яське не сидится на месте! А если сидится – значит, мысли Яськины точно не здесь!
Позабытый всеми странный кустик в солнечном уголке двора заприметила именно она. И теперь каждый вечер бегала по желтой кирпичной дорожке к большой бочке за водой и обратно к клумбе, старательно огороженной теперь зеленоватым крупным шпатом, но по-прежнему никем не замечаемой, поливая вширь и ввысь раздавшийся куст. Лето, не спеша, пролистало июль и уже добралось до августа.
Дни становились короче, а ночи – прохладнее. И теперь до конца каникул оставалась всего неделя, когда…
Как всегда поутру встававший раньше всех в доме Дед осторожно, стараясь не скрипеть половицами вышел в сени. День только занимался, и солнце успело лишь слегка позолотить край неба. А в углу двора жарко полыхал костер, отчего весь двор был окутан трепещущим алым маревом.
- Никак поленица горит?! Или сарай?! Да туда вас растуда! Там же инструменты! И баллоны с газом! И хорошо пламя не успело на дом перекинуться! Это какой-же умник надумал костер во дворе запалить?!
Позабыв про осторожность, Дед опрометью бросился к двери, по пути прихватив стоявшее на лавке ведро с водой, ругаясь и гремя отодвинул засов и, второпях расплескивая воду, выбежал на улицу. Ни дыма, ни запаха гари в воздухе не было. В рассветной прохладе витал лишь, едва различимый, незнакомый, чуть сладковатый аромат. Не было и огня. Зато на том месте, где по замыслу Дела полагалось быть репке, пламенел невиданной красоты (и таких же невиданных размеров) алый цветок. Дед, как вкопанный, замер посреди двора. Грянуло оземь ведро, обдав ноги ледяной водой. А на крыльцо уже выбежала, разбуженная грохотом, Баба, в ночной рубахе и босая. Да так и застыла на крыльце с открытым ртом, и тихим вздохом осыпался с губ не прозвучавший вопрос. Следом шумной стайкой выпорхнули внуки, и не сговариваясь, разом вдруг остановились и затихли. А Яська… Ящеркой протиснулась между старшими, сбежала с крыльца, ловко перепрыгивая через две ступени тонкими, загорелыми ногами. Она добежала до куста, который был теперь почти одного с ней роста, и остановилась, запрокинув голову, разглядывая неведомое чудо круглыми от восхищения глазищами. Потом шумно потянула воздух носом и засмеялась:
- Так вот ты какой, Цветочек Аленький!
И со всех вдруг спало оцепенение. И Баба, оглянувшись на часы, висевшие в сенях, сердито покачала головой и увела детей в дом. Дед, в сердцах, плюнул, пнул опрокинутое ведро и ушел следом. Лишь Яська, упрямо мотнув темной, растрепанной головой, так и осталась стоять посреди двора, любуясь дивным алым маревом, прекраснее которого не было во всем белом свете!