Владимир ГРИНЗАЙД
ТРАКТАТ ОБ ИГРАХ
Когда игроки из «Что? Где? Когда?» восклицают: «Что наша жизнь? Игра...» – уверен, что они сами не вполне понимают, об чем глаголят и на что замахиваются. Не сомневаюсь: есть, конечно, среди них какой-нибудь кандидат в мастера, а то и мастер в шахматы, а может случиться, даже в шашки...
О, конечно, если кто-нибудь станет читать мои весьма короткие заметки, то уже в конце первого абзаца, наткнувшись на слова «даже в шашки», или бросит читать, или станет ругаться, или... появится в нем особый инетерс ко всему этому колоссальному вопросу.
А что вопрос действительно колоссальный, можете не сомневаться. Поэтому рассмотреть его на 3–5 страницах невозможно. Это трудно сделать даже в целой огромной книге. То, что шахматам посвящено великое множество книг,– об этом еще поговорим. Но справедливо ли считать шахматы столь крупным явлением среди прочих игр?
____________
Вот с этого и начну, пожалуй. Почему одни игры считаются благородными и мудрыми, а другие – примитивными, убогими? Да просто потому, что так повелось. Вот я сейчас утверждаю, что игра в подкидного дурака труднее шахмат. Подобное утверждение может вызвать у очень многих не только недоумение, но и недобрую реакцию. Усмотрят здесь и глупость, и нахальство, и, прежде всего, притязания на оригинальность. Сам, дескать, играет слабо в мудрейшую из игр, так не придумал ничего лучше, чем ругать ее. Поглядите только какова самоуверенность! С апломбом, видать, игрочишка.
В это трудно поверить, но стоит только задуматься, представить, как должен был бы играть гроссмейстер подкидного дурака, сколько он обязан помнить в процессе игры, сколько обязан считать, какие головокружительные варианты могут возникать... Я несу, так сказать, моральную ответственность за любое свое утвреждение. Я в шахматы играл всегда очень неплохо, лучше чем в любую другую игру, будь то игра на доске или азартная игра, где что-нибудь зависит не только от мастерства, но и от счастья, от удачи. А то обстоятельство, что не удосужился стать даже мастером, – здесь имеются свои причины. Во-первых, ни на день не бросал работу; во-вторых, бывал среди играющих, заключающих пари, спорящих до хрипоты и даже до драки, – ради отдыха и бесед; есть еще и «в-третьих»...
____________
Не буду далее больше отвлекаться, а скажу только, что имею право судить об играх, их сравнительной трудности и о многом другом из этой обширной области жизни. Я даже сочинил на эту тему весьма толстый роман.
Вернусь теперь к игре в подкидного дурака. Судите сами. Когда колода растаяла, игра ведется как бы с открытыми картами, но попробуйте запомнить, какие карты вышли, а какие у противника. Не каждому такое по плечу, но это ведь только малая часть игры. Надо же еще все время помнить, сколько карт в колоде остается, пока она не закончилась. Представляте себе: вы ходите – противник отбивается, и в конце концов у вас остается семь карт, а у него – ноль карт, причем колода еще представляется вам дастаточно толстой. Вы рассуждаете далее так: пусть он поднимет козырную шестерку и еще кучу мусора, а у вас мощная карта в виде тузов и козырей, а мусора почти нет. Чем бы он ни по-шел – вы отобьетесь!
А дальше совсем просто: ходите козырем, против которого его козырная шестерка бессильна, бомбите дальше и наконец сбрасываете что осталось.
Что же вышло на самом деле? Остаток колоды он заранее поправил, как бы из любви к аккуратности. Вам теперь щупать колоду, делая ее еще аккуратнее, или класть голову на стол, стараясь разглядеть, сколько же, черт возьми, в ней теперь карт, – все это и неловко, и трудно, и приводит к ссоре, что мы и видим сплошь и рядом. И вот итог: он поднимает сверх козырной шестерки еще две шестерки, о которых вы забыли, и все это направляет вам, имеющему на руках семь довольно мощных карт. Так и скажет: получи козырную шестерку и с ней еще две на погоны. Случай, конечно, редчайший, если хорошо тасуют, но всяко бывает. А будь на вашем месте суперигрок, он бы перед этим до конца не атаковал, оставляя противника под конец не с тремя шестерками, а еще с одной картой, пусть даже довольно сильной. Теперь финал был бы: не три у него против семи у вас, а четыре против восьми. Он бы ходил, вы бы отбились и могли бы сокрушать его единственную карту, будь там даже козырь. Для сверхигрока все это прозрачно.
Я думаю, что если бы потребовалось научить супер-робот или компьютер играть в подкидного дурака столь же сильно, как лучшие программы сегодня играют в шахматы или в стоклеточные шашки, то хлопот было бы побольше, чем с шахматами. Но даже если это не так, то не забудьте, что подкидной дурак при всей своей адской сложности лишь малая часть волшебного мира карт. Одних только преферансов сколько: ленинградка, классика,простая сочинка, ростовский, гусарик. Есть еще, я слышал, австрийский и хорватский преферансы. Я в преферанс последний раз играл более полувека назад, да и то без блеска. Но случалось мне решать задачи из этой игры, и задачи эти не всякий разгрызет. А есть ведь еще великое множество карточных игр. Поговорим об этом чуть позже.
____________
Иду теперь дальше. О муках игрока в домино я уже поведал в толстом романе «Яблоки», хотя ссылаться на собственные сочинения, тем более, что прочитали это немногие, – уж слишком дурной тон. Приходится, тем не менее, признать, что вся совокупность игр в домино (а таковых немало) тоже превосходит шахматы. Но, разумеется, устпает картам. Я сам видел, как игроки в домино подолгу думали, стоит ли закрывать игру, то есть объявлять «крышу». Но это было, так сказать, народное домино, а народ, хоть и мудр без всяких кавычек, но не играет профессионально.
Вообще шуточка «вино, кино и домино» не вызывает особого уважения, поскольку и вино, и кино, и домино – волшебные миры. Должен заметить, что в домино чаще всего играют «два на два». И здесь на первом месте взаимопонимание, то есть «мост мысли». Могут быть и наигранные пары. Что мешает паре игроков договориться: если я начал игру ходом, преположим, три-пусто, то этих пустышек, или, как говорят в народе, «бланов», у меня еще не меньше трех? И если я потом ими не ходил, а те, что на столе, шесть-пусто и пять-пусто, то коль представится возможность закрыть игру, можно сосчитать, стоит ли. Есть и такие «мудрецы», которые, имея на руках пять или даже шеть «бланов», «тузов», а то и покрупнее, первым ходом этого не показывают, чтобы запутать противника.
Таким образом, в домино, есть и сложный расчет, и разные способы блефовать, и множество всяких игр, как, например, «телефон», т.е. игра в пятерки. Если учесть, что в игре «два на два» необходим «мост мысли», то вполне можно считать, что и домино не уступит шахматам, хоть и далеко ему до волшебного, а подчас страшного, грандиозного мира карт, где кроме необозримых игр, есть еще и пасьянсы, и гадалки, и самоубийства, и бесчисленные упоминания в художественной литературе...
«Мост мысли» между игроками настолько важен, что дал название одной из труднейших карточных игр, которая так и называется «бридж». В чем она заключается, я когда-то хотел разобраться и начал уже, но не помню теперь, почему оставил затею, а там и вовсе потерял брошюру. Но знаю, что у бриджа свои гроссмейстеры, судьи, федерации и все прочее, что и у шахмат, кроме сверхпопулярности, репутации мудрейшей из игр и необъятной литературы, хоть есть у меня подозрение, что бридж труднее не только шахмат, но даже труднее «ду-рака».
Хочу еще сказать об играх «два на два», что «мост», который возникает в процессе игры, интереснее заранее намеченных сигналов или «маяков». Поэтому игры «два на два» должны состоять из трех партий по системе «каждый с каждым». Но и тогда троим не велик труд прокатить одного.
____________
Игры можно классифицировать самыми разными способами. Например, с открытым материалом, который весь изначально перед глазами, или с закрытым. Последние, в свою очередь, могут быть с постоянно меняющимся соотношением материала, для чего и придуманы «базар», колода и т.п. Что же касается игр с открытым материалом, то здесь почти всегда есть доска. Это все те же шахматы, все системы шашек, японское го, разные без конца мелькающие детские игры, из которых иные вдруг оказываются вовсе не элементарными.
О шашках можно говорить долго, начав хоть с того, что существует много систем шашек: русские, стоклеточные, на доске 12х12, которые считаются то ли канадскими, то ли бразильскими (забыл, какие именно, к стыду своему), еще какие-нибудь. А раз так, да к тому же у разных шашек очень разные правила, то шашисты разобщены, тогда как шахматы едины во всем мире, несмотря на то, что правила их причудливы и оставляют желать лучшего.
Шахматы неискоренимы. Интерес к ним в последние 10–15 лет стал было падать, но теперь снова возрождается. Шахматами в не столь уж отдаленном прошлом кормилось великое множество тренеров и игроков далеко не высшей силы. Шашки же, комбинации которых буквально завораживают, не могли иной раз прокормить супергроссмейстера. Но объективности ради отметим, что в шахматах тоже есть не лишенные волшебства комбинации, причем более в композиции, чем в игре. Возьму из мира шахмат две весьма разные личности, о которых можно составить представление, рассмотрев книги, лежашие сейчас передо мной.
Первую сочинил знаменитый гроссмейтер Леонид Юдасин. Называется «Тысячелетний миф шахмат», издана в 2004 году. Другая книга, «Гроссмейстер шахматной композиции» – о Льве Ильиче Лошинском, написана его друзьями, тоже проблемистами Владимировым, Кофманом и Умновым.
Первая книга изобилует запредельным мудрствованием на 600 страницах. Здесь масса векторов, диаграмм, физики, астрономии, парадоксов, слов столь мудреных, что многие из образованных людей (готов держать пари) их отродясь не слыхали. Не забыты и стихи, и список в предисловии из многих десятков интеллектуалов, оказавших огромную помощь, и картины психолога-поэтессы-художницы, и афоризмы. И все это, как я его понял, лишь малая часть запредельности и величия игры. Из множества глав и рассуждений вытекает, что здоровье людей, экономика, искусство и вообще все, с чем соприкасалось человечество за долгие тысячелетия, – все вертелось вокруг шахмат. Но и этого оказалось мало: книга снабжена обширными приложениями, авторы которых А. Шошин, В Афанасьев, М. Некрасов, сам Л. Юдасин, И. Бронштейн и Е. Свешников не стесняются заголовков вроде «Шахматы – логическая модель вселенной».
И прочее в этом духе. Где больше высосанных из пальца бессмыслиц: в самом «фундаментальном» труде или в приложениях – не берусь судить. Но скорее всего диковинная терминология вместе с бьющей через край эрудицией и необузданной фантазией легко могут привести читателя из малограмотной шахматной массы в восторг, а самых пылких, пожалуй, и в дурдом.
Справедливости ради отметим, что сила игры Л. Юдасина очень велика, равно как и искренность веры во вселенское значение этой, именно этой игры, хоть он все это сам же и называет мифом, что окончательно запутывает весь якобы гигантский, но на самом деле несуществующий вопрос.
А вот другая из вышеупомянутых книг. Будучи доцентом математики и знатоком многих ее разделов, оригинальнейший проблемист Л.И. Лошинский едва ли стал бы замешивать эту труднейшую и древнейшую из наук в свои прекрасные шахматные задачи, этюды, неортодоксальные задачи. Каждое его произведение поражает сложностью, оригинальностью, соблюдением всех требований устроителей конкурсов, огромностью содержания, колоссальной изобретательностью в создании ложных следов.
Надо признать, что красота шахматной композиции в значительной мере выкупает надуманность и искусственность этой игры. Шахматы явили миру еще одно чудо: сеансы вслепую. Но это говорит больше о причудливости игры, позволяющей иным, а в первую очередь когда-то Алехину, находить точки опоры для памяти. В шашках, о которых речь чуть ниже, такое едва ли возможно: не разглядеть без доски среди монотонных подвижек адских комбинаций или стратегических идей.
Конечно, странность шахмат и их вполне скромное место среди игр, не говоря уже о других деяниях человека, – это лишь мое мнение. Но бесконечные премудрые заоблачные словеса сильного гроссмейстера Юдасина едва ли сделают шахматы и шахматистов мудрее, чем они есть на самом деле.
Теперь надо поговорить немного о знаменитых игроках, да и вообще о разных игроках. Поскольку шахматы волею рока затмили другие более естественные, красивые и трудные игры, то и здесь речь пойдет более всего о шахматистах. Но сперва скажу о шашистах. Мне случалось видеть, как знаменитые шашисты мгновенно расставляли задания, где содержится головоломная комбинация. А другие, случалось, их быстро решали. Но встречались головоломки столь трудные, что решить их сразу никто не мог. А потом выяснялось, что, осуществив комбинацию, надо было еще найти очень красивую финальную игру, дающую выигрыш в глубоком эндшпиле.
Но, конечно, такие виртуозы шашек, как многократный чемпион СССР З.И. Цирик или автор волшебной книги «Комбинации на 100-клеточной доске» Анатолий Иванович Коврижкин не могли даже приблизиться по призам, доходам и, главное, всеобщей известности и славе, не только к В. Смыслову и М. Талю, но и к Е. Геллеру и Л. Полугаевскому. Нет в мире справедливости! Этот неумолимый принцип работает безотказно и здесь.
А что же говорить о картах, которые и впрямь целая вселенная. Сопоставление еще убийственней. Слово «шахматист» столь же почетное, как вожделенные для многих «мыслитель», «ученый», «художник». Слово же «картежник» почти ругательство. Посвятить жизнь шахматам в недалеком прошлом считалось благородным решением, хоть советское лицемерие вообще-то не одобряло профессиональный спорт и назначались псевдопрофессии.
В советской литературе дело представлялось так, что великие (пусть уж этот роскошный эпитет остается без кавычек) шахматисты всегда были чем-нибудь еще. В биографических справках все знаменитые советские игроки в шахматы величаются журналистами, историками или даже как-нибудь поинтереснее. Что касается «корифеев» прошлого, то это тема более любопытная. Скажем, Цукерторт был на самом деле журналист не только шахматный. А вот Чигорин, обаятельный человек, издатель «Шахматного листка», устроитель шахматной жизни России и сильнейший игрок оригинального стиля, лишь по невезению не ставший чемпионом мира, – увы, кроме шахмат, ничего не знал.
Возьмем других. Алехин, к примеру, свободно говорил на шести языках, был доктор правоведения, участник первой мировой войны, имевший боевые отличия. Но страсть к шахматам заслонила все, и он стал-таки чемпионом мира, причем, если вникнуть, то непобедимым.
Но есть случаи и поинтереснее. Нельзя не припомнить, что Эм. Ласкер, чемпион мира целых 27 лет, имел степень доктора философии и матматики, открыл школу карточной игры в Берлине, был сильнейшим игроком в очень трудную игру «бридж» и в покер. А сверх всего прочего, хорошо знал премудрую игру го, нечто вроде китайских или японских шашек, хоть совсем иного толка. Правда, как поведал нам все тот же Л. Юдасин, здесь Ласкер вершин не достиг и знаменитый восточный игрок громил его.
Но если уж говорить о шахматисте, который многогранностью и обаянием личности превосходил всех без исключения среди необозримого количества игроков, композиторов шахмат, составителей учебников и писателей об игре на все времена, то двух мнений быть не может. Это Александр Дмитриевич Петров. Колоссальная фантазия и изобретательность его поражают, практическая сила игры и глубина мысли огромны, темы задач и этюдов фантастичны и с сюжетами. Помимо всеобъемлющей шахматной деятельности, он занимал высокие посты, пребывая долгие годы на госслужбе. Он возродил русские шашки и составил прекрасный учебник. И знаменитый треугольник носит его имя. Петров – автор многих книг. Старинный стиль его книг и переписки со знаменитыми шахматистами и с людьми, далекими от игр, не может не восхищать.
Петров был бесконечно далек от мыслей о политическом переустройстве России, но к польским повстанцам относился, похоже, с пониманием. Не будем, однако так далеко отвлекаться и вернемся к играм. Напомню только, что Петров был знаком с Морфи и восхищался этим шахматистом. Впрочем, если бы были они ближе по возрасту и состоялся матч, то неизвестно, чем дело бы кончилось. Хотя сомневаюсь, что удалось бы сломить в матче Морфи. Что гадать? А вот из сыграных многих матчей (или серий коротких матчей) Петров выиграл все, если я ничего не перепутал, без исключения. Но вернемся к теме, то есть к размышлению об играх на доске, которое, полагаю, пора завершить.
Среди этих игр, которых можно изобрести бесчисленное множество, бывают заведомо наивные, вроде «волки-овцы». А есть запутанные, сложность которых то ли необозрима, то ли совсем невелика – никто не разбирался. Такова детская игра на перегонку шашек из угла в угол, она так и зовется: «уголки».
____________
Перейдем теперь к стадионам и большому спорту. Вообще говоря, то, о чем шла речь до сих пор, тоже спорт. На мой взгляд, спорт там прежде всего, где «голы, очки, секунды» и все, что оценивается объективно, а не на глаз судьями.
Так что шахматы и карты при таком понимании более спорт, чем акробатика, прыжки в воду, единоборства с риском для здоровья или даже для жизни, филигранная спортивная гимнастика и прочее в этом роде, что требует смелости, огромной тренировки и иного подвижничества.
____________
Но это было замечание вскользь, а мы продолжаем разговор о том, как соотносятся доходы и слава с трудностью. Возьмем, не мудрствуя лукаво, игры с мячом и начнем с самой известной среди них.
Футбол!! Стотысячные ревущие трибуны, огромные пари, драки болельщиков, фанатизм вплоть до мракобесия. Футбол, конечно, спорт в вышеизложенном понимании, хотя легко засудить гол или назначить пенальти, поставив все с ног на голову, особенно если учесть, что гол в футболе – редкий гость. Между тем, есть игры более динамичные и красивые с острейшими комбинациями. Пусть это будут баскетбол и хоккей с шайбой. Но баскетбол портит то обстоятельство, что преимущество в росте трудно чем-то компенсировать. А в хоккее великий сумбур, а голов все же маловато, хоть и больше, чем в футболе. Таким образом, оба эти вида, хоть, на мой взгляд, интереснее футбола, но каждый с большим изъяном. Водное поло – замечательный вид спорта и соответственно менее популярно, чем вышеупомянутые сверхлюбимый футбол и сверхострые баскетбол и хоккей. И есть, кроме того, изъян: в воде не бывает больших скоростей. Гандбол, то есть ручной мяч, замечательный вид спорта: скорость, атлетизм, комбинации, большой счет, что снижает случайность результата. Соответственно ниже популярность.
Наконец дошли до вида спорта, поистине изумительного. Это волейбол! Атлетизм, комбинации, обманные движения, динамика, суперподачи, вытягивание безнадежных, казалось бы, мячей... Это еще не все. Правда, и здесь есть изъян. Игроки стали слишком высокими. Но они в большинстве хорошо сложены, подлинные атлеты и все-таки пониже баскетболистов.
Конечно, нет такой непременной закономерности: чем интереснее вид спорта с мячом, тем он менее популярен. Волейбол, вероятно, по популярности не уступит водному поло или ручному мячу, но далеко ему до футбола, хоккея и баскетбола, хоть он по зрелищности и мощи их сильно опережает. Причины здесь разные. Например, шахматы и хоккей были подняты в Советском Союзе на недосягаемую высоту, так как прекрасно служили идеологии. Шахматы чуть ли не вершина интеллекта, хоккей – тмужество и несгибаемость. Ну а в мире – футбол, пожалуй, заслонил все, что есть у человечества. Как же обстоит дело, если взглянуть попристальнее, разобраться?
А вот как. Шахматы – не только не вершина интеллекта, но и далеко не королева игр. Слабо они связаны с искусством. Ничего общего не имеют с наукой. Следовало бы этой игре считаться рядовым явлением.
Хоккей. По мужеству участников игры уступает очень многим профессиям и видам спорта: летчики-испытатели, спасатели, альпинизм, скоростной спуск и т.д. и т.п.
Что до футбола, то интереснее футбола все что угодно. Тяжелая патология его уже в том, что ноги предназанчены не для игры в мяч. Бег, ходьба, прыжки, иной раз и драка, если дойдет до такой крайности, – очень много работы у ног. Но играть в мяч желательно руками, как и вообще выполнять всякую работу, требующую точности и финтов. Руки – гениальный инструмент для работы и игры, данный нам Всевышним, природой, эволюцией – поди разберись. Но руки есть руки!!
Закончу странным пассажем. Хоть я упоминал уже игру в преферанс, но не сообщил, где же она стоит на шкале трудности игр. Казалось бы, здесь есть и благородство, и трудность, и некоторая строгость, и мост мысли. А сверх того замешаны азарт, деньги. У меня преферанс – пробел в воспитании. Общеизвестно, что преферанс имеет свою федерацию или что-то в этом роде, устав, тексты правил и кодекс поведения, видных деятелей из довольно образованных людей. Есть, вероятно, и учебники. Есть ли учителя, как в шахматах, – затрудняюсь сказать.
Оставлю, пожалуй, без доказательств, что место преферанса, этой глубокой и старой игры, где-нибудь между домино и подкидным дураком. Не очень высоко? А я думаю, что даже слишком высоко. И еще одно. Каким бы ни был преферанс: легким, трудным или средним, – он льет воду на общую мельницу волшебного мира карт.
В картах есть необозримое поле для мошенничества, о чем я ничего не сказал, если не считать попытки оценить толщину колоды при игре в дурака. Отношение к шуллерам, выражаясь заезженным штампом, неоднозначно. Я знавал таковых. Если искусство игры и искусство иллюзиониста на очень высоком уровне, то это не может не вызывать восхищения. Что касается изъятия денег у богатых, то это тоже неплохо, когда в ход идут не приемы коммунистов, а работают благородные жулики вроде Джеффа Питерса и Энди Таккера – героев знаменитого американского писателя. Разумеется, и здесь, выводы не бесспорны: шуллеры далеко не всегда благородны, и даже встречаются среди них отпетые мерзавцы.
____________
Скорее всего, я повторил некоторые мысли из собственного романа, но суть этих заметок и тех «зарисовок» на шабашке совершенно разная. Единственное, что еще хотелось бы высказать, это общее соображение о том, что хоть игра во всей своей совокупности это и впрямь волшебный мир, но благородства человеческому сообществу она не прибавляет. Что бы вы ни взяли: затрапезный провинциальный клуб, матч на первенство мира, уличных «шпиловых», которых полно бывало в любом городе, «катал» мельчайшего пошиба и «суперкатал» с телохранителями или еще кого-нибудь из этого необъятного мира – везде одно и тоже, то есть многие моральные изъяны. Можно, конечно, считать, что такова, увы, сама природа людей. Но бесспорно и то, что игрой это все изрядно подстегивается. Хорошо это или плохо? Пожалуй, отчасти и не совсем плохо, как любой азарт, чтобы скука не сокрушила нас.
Надо сказать, что в «волшебных» шахматах безобразных распрей не меньше, чем на бегах, в казино или среди «пропащих» картежников.
Возьмем троицу Ласкер–Капабланка–Алехин. Еще тяжелее, причем несравненно, были эпопеи Карпов–Корчной, где сплелись хитрость, политика и лютая ненависть, и Карпов–Каспаров.
О Гарри Каспарове, авторе одного из предисловий (труд Л. Юдасина, кроме шести убийственных приложений снабжен четырьмя предисловиями) нельзя не сказать особо. Понятно, если чемпион, тем более, такой заметный даже среди чемпионов разных времен, лишившись звания, писал бы мемуары или открыл особую шахматную школу для «сверходаренных», читал бы лекции или даже заплыл бы в бизнес. Но чтобы экс-чемпион до такой степени погрузился в политику, чтобы вести людей на демонстрацию...И особенно это странно выглядит, если припомнить, что он наполовину еврей, а наполовину армянин. Конечно, в этом ничего плохого, а даже симпатично, тем более, что и русский язык, и общая культура, и английский, и любовь к России, и, вероятно, знание ее истории – все это у него на высоком уровне. И в экономических хитросплетениях он бы не утонул.
Но как можно не понимать, что в России хоть и много демократии (впрочем, Каспаров хочет ее несравненно больше), но Троцкого «со товарищи», а после него кавказского вождя народов (посланца ада!) русские не забыли. А вот поди ж ты, не хочет понять. Мало ему быть чемпионом, особо заметным даже среди чемпионов, счастливо живущим в Москве и пишущем книги о шахматах. Подавай чего-нибудь побольше. Очень это похоже на его собрата по профессии и, вероятно, друга Юдасина, которому мало считаться знаменитым игроком в столь грандиозную, по его мнению, игру и воспитателем «юных дарований», но надобно быть еще сверхфилософом на стыке шахмат и чего-то запредельного и несуществующего.
Впрочем, оба эти шахматиста с непомерными амбициями большого вреда не приносят. Разве что прибавляют немного нового хаоса: один – в интеллектуальную жизнь, другой – в политические баталии.
Об очень многом я так и не сказал. Об играх, которые можно до конца формализовать. О всевозможных пари. О том, что теннис с его аристократизмом, атлетизмом и сверхпризами уступает пинг-понгу. Или о том, что в сквериках в Нетании любят играть в нарды, потеснившие среди этих немудрящих парней едва ли не до полного исчезновения и шахматы, и карты, и домино. Игра эта имеет и доску, и кубики с гранями от 1 до 6 – извечные носители азарта, и разновидности самой игры, которой есть не один тип. Все это вместе все-таки не ставит нарды хоть на какое-то достойное место в необозримом списке игр. Зато интерес представляют играющие мужики. Часов до 11-ти они спят, много едят, нигде не работают, пузатые, частенько матершивые. Славные мужики! Но особенно забавно, что есть там не только те, кому за семьдесят, но и сорокалетние, крепкие и твердо решившие больше не работать, а до конца жизни играть, ни во что на самом деле играть не умея, греться на солнышке и всласть болтать о чем попадя, не владея при этом ни одним языком.
Это тоже часть игроцкого мира, поистине необозримого.
30 апреля 2007 года.