Читаю хорошие книжки.
Работаю.
Сегодня полегче, хотя плохо и мало спал. Соседи пили до глубокой ночи, громко разговаривали и, иногда, включали громче радио. Лёжа в темноте в своей комнате, представлял, как, приоткрыв соседскую дверь, распыляю туда из баллона нервно-паралитический газ. Эти размышления помогли ненадолго забыться. Потом домогали исступительные комары. Я забыл включить фумигатор.
Снова соседи, которые, вроде бы, стали угомоняться. Я не имею морального права сделать им замечание; жду, что это сделает безупречная Таня, другая моя коммунальная соседка.
Забыл с вечера на работе телефон. Шёл домой, чувствуя себя осиротелым. А тут ещё эта биомасса на тёмной Пионерской.
Биомасса.
Прямо посреди проезжей части, на самой разделительной полосе в медленных судорогах сползалось что-то человеческое. Пионерская в этом месте не освещена: несколько дней назад тут ещё коротил висящий на проводах фонарь, истекая фосфорными капельками электрической крови. Сгорел. По одну сторону высокий бетонный забор (вдоль которого я хожу), по другую – заброшенный, некогда – многоквартирный, дом. Однажды (может и не однажды), дом служил декорацией войны, и в нём снимали кино. На его стенах ещё просматриваются надписи: «Булочная» и «Граждане! При артобстреле эта сторона наиболее опасна!». В общем, шаг ночного прохожего на этом участке ускоряется сам собой.
Под жуткой луной, в нескольких десятках метров впереди, на дороге копошилось нечто, объятое леденящим пламенем предсмертного ужаса. Угадывалась человеческая одежда. Мне показалось, что слышу утробный стон, готовый вырваться наружу безобразным животным воплем. Должен признать, что в первые мгновенья струсил и даже хотел повернуть в обход. Но лишь усилил зрение и сдержал шаг. Вероятно, кого-то сбила машина. Отсутствие свидетелей позволило водителю безнаказанно покинуть место ДТП. Может, водитель был не совсем (совсем не) трезв, а такое положение чревато длительным тюремным заключением.
То, что лежало на дороге, становилось больше, чем только человек. Мотоциклист! Или кто-то на мотороллере. Я приближаюсь, и чувствую, как от волнения подло трясутся поджилки. Мне очень не хочется смотреть, как человек, который уже перестал жить, собирает вывернутыми от переломов суставами свои кишки с тёплого асфальта. Он будет реветь о помощи, цепляться за мою одежду. Я знаю, что главное – решиться, главное – не убежать. Тогда неприязнь и страх сразу перейдут в сострадание и деловитость. Страшно – пока не видишь, страшно – пока воображаешь. И ещё, очень важно, чтобы твоего страха не увидел пострадавший. Сердце моё, раздувается, будто набирая двойную порцию крови, замирает на секунду и сблёвывает. Делаю глубокий вдох. В некоторых случаях я знаю, как оказать доврачебную помощь. Телефон! Именно сегодня забыть на работе телефон!
То, что лежало на дороге, стало распадаться на два безобразных куска.
Девушка в тёмной спортивной куртке полулежит, уперев локти в асфальт, спиной в мою сторону дороги. Над ней, встав на четвереньки, навис парень в серой майке. Парень, стоя на карачках, делает неясные возвратно-поступательные движения. Всё происходит в молчании. В борьбе. Ничего не понимаю, но уже проносятся разные версии происходящего. Первое, что пришло в голову – люди (скоты) совокупляются. Прямо на дороге. Больше думая не о том, что подвергают себя опасности, но, залив свои плебейские комплексы массовым пойлом, просто вызывающе плюют на всех, вываливая себя же в грязи.
Для совокупления, замечаю, остроугольная задница парня, слишком задрана кверху. Я уже почти поравнялся с этой кучей и слышу, как они пыхтят. Руками парень упирается девушке куда-то в бока: мне не разглядеть под свисающими полами расстёгнутой куртки. Девушка плаксиво застонала, и сразу же пришла мысль о том, что её действительно сбила машина, а парень пытается ей помочь. Нас разделяла только половина дорожной ширины. Я отчётливо увидел, как парень, теперь сев на асфальт, силится приподнять девушку, ухватив её подмышки. Я огляделся. Никого вокруг. Только в этом-то и кроется опасность ночной улицы: Пионерская длинная, прямая, без кочек и выбоин. И пустая. Редкий водитель, оказавшись ночью на Пионерской улице, отказывает себе в соблазне притопить педаль акселератора.
Я остановился. Теперь мне были видны все подробности их возни. Только вот они меня не видели. Похоже, что они вокруг себя ничего не видели. Девушка, очень некрасивым, как бывает у слишком пьяных женщин, голосом, используя нецензурные названия своих и его половых органов, лениво потребовала оставить её в покое. Парень, называя девушку оплодотворённой собачьей самкой, довольно крепко стискивал её грудь, и противоречиво отсылал партнёршу в даль, которую сейчас прижимал к дороге. Гнусное зрелище. И не то, чтобы я вмешивался не в своё дело. Могла произойти настоящая трагедия. А я могу её предотвратить. Я прокашлялся:
-Ребята, вы в порядке?
Они перестали пыхтеть, но ничего не ответили. Девица попыталась вывернуть шею на посторонний голос, но, потеряв равновесие, упала набок, увлекая на себя своего кавалера.
-Здесь проезжая часть. Не самое удачное место. Для отдыха.
Барахтаясь на твёрдой реке, им удалось удержаться на плаву. Их шеи беспомощно тянулись к моему берегу.
Мне не хотелось пачкаться. Даже воспроизводя (абзацем выше) их незамысловатые реплики, я избегал дословности. Не оттого, что я исключаю из своей речи подобные выражения. У нас общий язык, хотя, вполне вероятно, со своими лексическими особенностями. Используя этот приём, мне хотелось полнее выразить свою неприязнь к тому, свидетелем чего мне пришлось явиться. Не в категории, что я лучше, они хуже – вовсе не мыслю такими категориями и ненавижу ярлыки также, как элитарность! Показать ту моральную, нравственную, гражданскую пропасть, что пролегала между мной и людьми на дороге в тот, конкретный, момент моего мирочувствия. Я торопился домой после долгого и тяжёлого рабочего дня, желая успеть выспаться, чтобы завтра выстоять такой же долгий и тяжёлый день; шёл, избегая вляпываться в какое бы то ни было дерьмо.
И вот я – уставший, но опрятный, в модельных тупоносых туфлях, в сшитых специально для меня брюках, в рубашке с манжетами на запонках, с портфелем из тонкой кожи, совершенно трезвый – пижон-спасатель – получаю в своё гладковыбритое, внимательновзглядное, европеоидное лицо жирный сгусток человеческого говна:
-Па-ашол на-а ***! – нестройно, негромко, но убедительно мне, с провизгами выдавила девушка.
Я почувствовал, что краснею.
Вероятно, не получив должного воспитания, нечасто, но периодически я испытываю нестерпимое желание ударить некоторых женщин. Одно время, мне даже казалось, что эти некоторые женщины нарочно выпрашивают оплеуху - показательное, увесистое доказательство мужской астении и слабоумия. Но это если женщина – умная. Другим выводом, даже открытием, стал тот факт, что женщины, такие же, как мужчины – умные не все. А если и умные – то не всегда.
Вероятно, вопреки полученному воспитанию (мой отец избивал мою маму; однажды у неё лопнула от побоев селезёнка), никогда не ударил женщину. Мало того – женщин, которые позволяют себя бить, я не считаю женщинами, а мужчин, которые бьют женщин – мужчинами. Такие вот мои детские комплексы.
Тем более не собираюсь устраивать перебранку с этой хабалкой.
-Из-за вас может произойти авария. Покалечит вас…
-Отъебись!
-…но это не самое страшное.
-А-а-а!!!
-Могут пострадать другие люди!
Реакция парня на человеческий голос несколько отличалась. Затасканные до бессмыслицы реплики своей подружки он, по всей видимости, отнёс на свой адрес и пропустил мимо ушей. Но внятная, членораздельная речь постороннего человека заставила его снова подняться на четвереньки. Повиливая огузком, парняга отчаянно напряг лицо, стараясь удержать разные его части в согласии. В своих потугах он вполне походил на оборотня: я почти допускал, что у него вот-вот проклюнется морда с пастью, лопнут потасканные трико и он покроется шерстными дредами. Но сейчас это больше походило на беспородного пёсика, сунувшего нос в жгучий перец. Мне даже подумалось поманить его к обочине приветливым посвистыванием. Но пёсик кусался.
Девушка взвизгнула что-то поросячье, привлекая к себе мужское внимание, но у парубка уже началась необратимая цепная реакция мыслительного процесса.
-Э, - от живота обратился ко мне парень.
И стал ускоренно эволюционировать.
Повернувшись, я пошагал (тротуаром) по направлению к себе, не выпуская, впрочем, эту парочку из поля периферического зрения.
-Эй! – осознание того, что я один.
-Стой! – я оглянулся и дал отмашку рукой. То, что я успел увидеть, снова неприятно меня взбудоражило. Парень стоял на задних ногах увереннее, чем говорил, и оказывался, против ожидания, весьма крупной особью.
-…ди сюда! Эй!
Я снова оглянулся. Девушка, отошедшая на время на второй план, запаздывала в развитии. Она протянула немощную длань своему Тарзану и тот, с животной лёгкостью поставил её на свою ступень. Я ускорил шаг и, расстегнув портфель, достал свой новый зонт. С тяжёлой толстой ручкой благородного дерева. Отметил, с досадой, дрожь в руках.
-Слы-ышь-б! Эй!
Я оглянулся только чтобы подстраховаться. Они уже взяли мой след и шли по тротуару. «Всё-таки, я их выманил», - пронеслось в моей голове, - «на свою голову…».
И тут, киноштампом, по трассе пронёсся тяжёлый рейсовый автобус, с потёмками уже в салоне – наверное, в гараж. За автобусом пошла на обгон хищная иномарка. Я видел их задние габаритные огни и… боялся. Боялся того парня, что меня нагонял. Той девушки-провокатора. Каждую ночь, возвращаясь с работы, я – с двумя высшими своими образованиями, с тем или иным уровнем знания основных европейских языков, бывший флотский старшина первой статьи и моряк по-жизни, ставший почти незаменимым специалистом – всегда боялся. Презирая себя, я выбирал самые опасные (на мой взгляд) маршруты домой. Ходил мимо скамеек с орущими компаниями; шёл навстречу подозрительным типам, не меняя стороны дороги; замедлял шаг, позволяя нагнать себя подозрительному прохожему. Обличая свои разумные доводы в малодушии, представлял агрессивные выпады в свою сторону и планировал свои ответы на них. Маскировал свой страх, в котором, стыдясь, признавался самому себе, всякий раз закрывая входную дверь своей квартиры. Что я со своими образованиями? Вот сейчас он хватанёт меня своей клешнёй, ударит крепким молотком – и всё сравняет. И ни к чему будут слова любого языка, на котором я научился передавать человеку свои собственные мысли. Я устал бояться. Я не хочу.
Рука уверенно сжала плащёвку зонта. Я остановился. Обернулся.
Ещё не унялась турбулентность, вызванная толстопопым автобусом. Парень одёрнул свою девушку, начавшую было взвывать. Они обнялись. На тротуаре, в сени маститых клёнов, которые трогали своими растопыренными зелёными перчатками их волосы. Девушка сипло заплакала. Парень посмотрел на меня:
-Счастья тебе, братэлло.
И, целуя в темя свою девушку, от этого чуть тише:
-По жизни.
Если бы я был режиссёром этого фильма, то пустил бы дождь – такой привычный и своевременный в нашем городе. И я, Новый, дарю этой симпатичной паре свой зонт. С массивной оборонной ручкой благородного дерева.