I don't want you to adore me, I don't want you to ignore me(c)
Я лежу на влажном песке и чувствую, как огромные волны бьются о прибрежные камни. Я лежу и не вижу ничего, кроме облачного неба. Чистый белый лист.
И я стараюсь ни о чем не думать.
Что сейчас происходит в мире? О чем пишут «Нью-Йорк таймс» и «Дейли Телеграф»?
Наверное, журналисты уже извелись, придумывая вызывающие заголовки.
Наверное, лидеры социальных партий уже сорвали свои глотки на митингах. Наверное, наши родные уже отказались от нас публично. Наверное, мы уже прокляты всем миром.
Впрочем, «нас» уже тоже не существует. Гленну, Клайду, Кристине, Фреду – им уже все равно. Самое смешное, что мне тоже. И я не знаю, существую ли еще я.
Хотя, если они попали на эти глупые мифические небеса, они могут видеть все это и слать проклятья обратным приветом.
Лучше расслабьтесь ребята, просто отдохните. Просто первый раз перестаньте думать обо всем этом дерьме.
Я помню, как плакал Гленн, когда понял, что ошибся.
Я помню, как плакала Кристина, когда пришло время умирать.
Я знаю, что этот мир не ждет меня и мне придется проторчать на этом морском берегу, где нестерпимо пахнет жасмином, от которого у меня уже раскалывается голова, вечно, пока я не сдохну от голода.
Я задыхаюсь жасмином, и мне не хочется плакать.
Раз, два, три….Весь мир во мне гори….
Я сажусь и черчу пальцем на влажном песке:
Гленн Коулд, покончил с собой. Его тело было обнаружено в ванной его дома 5 ноября.
Фред Брандт пропал 8 ноября. Его тело было обнаружено в реке 12 ноября.
Кристина Сойер покончила с собой 20 ноября, бросившись с крыши многоэтажки.
Клайд Майер, умер 1 декабря в результате передозировки наркотиков.
Джудит Олерц пропала 3 декабря. О местонахождении ничего неизвестно.
Я пишу, и волна подмывает это, разглаживая борозды на песке.
Ничего не останется. «Нью-Йорк таймс» и «Дейли телеграф» скоро найдут новую тему для первой полосы.
Я хочу попросить у ребят прощение. Я хочу понять, почему все это произошло. Я хочу понять, зачем я в тот вечер сказала, что мне скучно.
Я хочу понять, зачем все это произошло, если это ничего не изменило?
Я не знаю, что меня ждет.
Я сижу и снова пишу наши имена, и задыхаюсь от запаха жасмина.
Начинается дождь.
***
Потом у тебя начинается мания преследования. Сначала тебе кажется, что за тобой следят. Сначала тебе кажется, что каждый встречный человек на улице все про тебя знает. Твой стилист все про тебя знает. Продавец мороженого все про тебя знает. Ребенок в песочнице все про тебя знает. Ты не можешь ходить по улицам. Ты не можешь смотреть людям в глаза. Тебе постоянно страшно. Тебе хочется исчезнуть. Ты понимаешь, что сходишь с ума, и тебе хочется умереть.
На самом деле, эти люди не знают про тебя ничего. Ты им безразлична. Если они смотрят на тебя, то, наверняка, просто оценивают твою дизайнерскую майку, стоимостью в их зарплату.
Но у тебя мания преследования. Мания преследования – это когда ты переоцениваешь реальность. Мания преследования – это когда ты переоцениваешь себя.
Потом ты запираешься в доме. Потом ты забираешься в кровать, укрываешься одеялом, пледом, залезаешь под подушку, но тебя все равно трясет.
Все вокруг обсуждают, что значит потерять всех друзей. Все вокруг делают вид, что жалеют тебя, но гораздо больше им интересно, что будет дальше. Может, ты сойдешь с ума? Может, ты тоже прыгнешь с крыши? Может, ты начнешь проповедовать древнее религиозное учение?
Потом тебе кажется, что дома тебя тоже могут найти. Потом ты ненавидишь каждый шорох. Потом ты понимаешь, что можно только убежать.
Я иду по улице. Завтра меня тут не будет. Завтра меня начнут искать родители. Завтра лучшие полицейские будут драть свои задницы за вознаграждение от мистера «Пятый пункт рейтинга «Форбс».
Я не думаю о том, что сейчас мне скажут, что все это шутка. Я не думаю о том, что сейчас я проснусь.
Я стою на переходе и верчу зажигалку в кармане.
Рядом со мной парень говорит по мобильному телефону с мамой. Он говорит: «Все хорошо, мамуль, береги себя, мамуль. Не беспокойся, со мной полный порядок, мамуль!».
Он кладет мобильный в карман. Он выходит на проезжую часть.
И его сбивает машина.
Зажигалка в моем кармане трескается, и вонючий бензин разливается по карману.
Мои пальцы мокрые, мой карман мокрый, и я думаю, хватит ли моей ненависти, чтобы поджечь это все и себя в первую очередь.
Я смотрю, как вокруг головы парня образуется кровавая лужа. Я смотрю, как люди толпятся вокруг и ничего не делают. Я смотрю, как звонит его телефон, отлетевший на пару метров в сторону. Какая-то динамичная мелодия. Я смотрю и вижу, как его жизнь на цыпочках отходит все дальше.
Я смотрю и понимаю, что умирают те, кто этого не хочет. Умирают те, кто боится этого. Умирают те, кому не скучно жить. Умирают те, кто любит. Умирают те, кто улыбается.
Те, кто хочет умереть, обречены жить вечно. Те, кто хочет умереть – не умрут никогда. Просто потому, что этот мир не исполняет желаний.
***
- Чай закончился, - говорю я и смотрю прямо в глаза Клайду.
У Клайда дома только чай. Ему нельзя кофе из-за давления. Ему нельзя спиртное из-за проблем с печенью. Клайд носит свитера только с длинными рукавами. Клайд видел свою смерть. Клайд был, наверно, единственным пациентом того доктора, который не поблагодарил его за спасение.
Я смотрю на фиолетовые облака за окном, похожие на пудинг.
Я ненавижу всех, кто умер. Я ненавижу всех, кто жив. Мой самолет летит на запад без меня. Мой поезд мчится на восток. Без меня.
Мы никогда не сможем изменить этот мир. Не имеет никакого значения, в каком месте мы будем биться головой о стену.
Я знаю, что можно дойти до предела. Я знаю, что можно сойти с ума. Точка невозвращения выглядит, как дуло пистолета, на курок которого ты не можешь нажать. Точка невозвращения выглядит, как кнопка вызова полиции на телефоне, куда ты не можешь позвонить и сдать себя с потрохами.
Я курю сигарету и не чувствую вкуса табака.
- Господи, пожалуйста, пусть я умру, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы я сдох, - монотонно говорит Клайд, глядя в окно.
- Ты просишь Бога о смерти?
- Да.
- Это абсурдно. Бога нельзя просить о смерти.
- Да, но Бог – единственный, кто выслушивает меня до конца.
Вы тратили несколько тысяч долларов за ночь? Вы разбивались на «майбахе»? Вы чувствовали, что Вселенная – это метатель ножей? Вам приходилось убивать, когда хотелось умереть? Вас тошнило скукой на мраморный пол? Вы чувствовали, как вы исчезаете?
Я знаю, что Клайд скоро умрет. Я знаю, что он сочтет это за спасение. Я знаю, что он счастлив. Убей весь мир и убей себя. Клайд любит весь мир, потому что он может умереть. Я ненавижу весь мир, потому что у меня нет такой возможности. Моя жизнь принадлежит не мне. Она принадлежит человеку, который вот уже месяц как мертвец. Я неудачница. Я должна остаться жить.
Мы ничего не чувствуем. Нас невозможно обидеть. Мы не умеем смеяться и плакать. Нам не о чем мечтать, нам не оставили выбора. Мы не знаем разницы между жизнью и смертью. Мы живем, умирая, и умираем, оживая. Нас так долго убеждали, что мы потерянное поколение, что мы потерялись на самом деле.
По горизонту размазана красно-бурая жижа заката. Я втягиваю дым как сумасшедшая, но не чувствую вкуса сигареты по-прежнему.
- Попробуй осмыслить все, что произошло, - говорю я.
- Попробуй не сойти с ума, - отвечает Клайд.
- Нас только двое…Понимаешь? Только двое…- говорю я и понимаю, что скоро я буду одна, потому что Клайд умрет. Буду только я и то, что произошло.
Вы спросите, жалею ли я?
Я хотела бы повторить все это еще миллион раз.
- Раз, два, три…весь мир во мне гори….четыре, пять, шесть…в кармане пуль не счесть….семь, восемь, девять…
- Заткнись! Пожалуйста, заткнись! – кричит Клайд, закрывая уши руками. – Хватит! Хватит! Я не хочу вспоминать все это!
Мне кажется, этот мир все равно не заметил нас. Мы убивали и били его ногами. Он все равно не заметил нас. Они мертвы, Клайд умрет, я останусь жить незамеченной.
Что из этого лучше?
Ни любовь, ни ненависть не изменят этот мир.
***
Я не сосредоточена и толком не замечаю, что происходит вокруг меня. Эскалатор скрипит и тащит меня вниз. Время сокращается. Еще немного и мне станет легче. Мне тошно от банальности всего происходящего. Мне тошно от банальности этого мира. Мимо меня, задевая ноги сумками с продуктами, спешат в свои несчастливые семьи серые женщины.
Я чувствую себя неуютно. Мне все здесь незнакомо и противно. Все эти люди, суета, грохот поездов и запах усталости отвратительны.
Я медленно иду по платформе и подхожу почти к краю. На том конце перрона край тоннеля вспыхивает светом фар приближающегося поезда.
Я не хочу ничего обдумывать. Я не чувствую ничего. Мое тело в заморозке. Мой мозг в аварийном режиме. Затронет ли это хоть кого-то, кроме служащих, что будут отдирать мое тело с рельс и механизмов.
Мне плевать, что кто подумает. Мне плевать, что кому-то придется возиться с уголовным делом и искать, кто подтолкнул меня на самоубийство.
Мне будет наконец-то легко и интересно. Боковым зрением я замечаю справа от себя полицейского. Поезд близко. Один шаг и все можно решить. Черт возьми, когда еще можно будет решить все свои проблемы одним шагом. Я закрываю глаза. Поезд с грохотом проносится мимо меня, свистя тормозами. Я опоздала. Я никогда не могла решать проблемы в один шаг. Я стою с закрытыми глазами, и у меня сводит скулы от осознания того, что я не способна себя спасти, потому что я не уверена, будет ли это спасением. Открываются двери и толпа вносит меня в и без того битком забитый вагон.
Меня уносит дальше в тоннель в тесном вагоне полном потных тел и вони. Я протискиваюсь из центра вагона к стене, где висит терминал связи с машинистом. Мои движения происходят автоматически. Я решительно иду и еще не успеваю придумать зачем.
Я прислоняюсь лбом к двери и глазею на провода, вьющие по стене.
Люди вокруг говорят о том, что надо купить продукты на ужин, люди читают дешевые детективы и желтые газеты.
У меня кружится голова. Мне плохо физически. У кого-то вся жизнь перед глазами проносится перед смертью. Я не умею умирать. И умираю каждую секунду.
Я нажимаю кнопку связи и говорю: «Я хочу умереть! Спасите меня! Дайте мне умереть!»
- Что у вас там! – орет машинист.
- Ничего, просто хочу умереть!
- Эй, бросайте там свои шутки, бездельники! – зло бросает машинист и из динамика выплескивается вязкая тишина.
Поезд вырывается на свет, снова свистят тормоза и вонючую массу с газетами и дешевыми детективами швыряет по вагону.
Двери открываются, и меня выносит на станцию потоком людей. Я кое-как вырываюсь из него, пересекаю перрон, сталкиваясь с другими людьми и слыша проклятья в свой адрес. Я приваливаюсь к стене, и меня тошнит.
***
В квартире ужасно тихо. Родители Гленна на каком-то торжественном приеме и вернутся только к утру. Гленн сидит на подоконнике, поджав ноги, и покачивается из стороны в сторону.
- Все это бред. Все это неправда. Все это ничего не меняет, - у Гленна на глазах слезы.
- Гленн, забудь это все…мы просто поигрались и...
- Я ошибся... ошибся...
Гленн ужасно пьян.
- Неужели ты верил во все это?
- Это была твоя идея. Это ты все придумала. Из-за тебя, детка, нас всех могут арестовать.
- Да кто про это узнает? Кому нужны были все эти убогие существа? Ты можешь убить еще тысячу таких, и никто не заметит!
- Да, вот именно! Это ничего не меняет. А я просто хотел, чтобы ко мне не были равнодушны. Если этот мир не может любить, так пусть бы он ненавидел меня, но просто заметил...
- Ты сходишь с ума, Гленн...
- Может быть детка, может быть...Ты тоже сойдешь с ума...Потому что ты не умрешь, детка. Ты же помнишь, твоя жизнь у меня...Ты будешь жить, детка, с осознанием всего произошедшего. Может тебя арестуют, может тебя расстреляют за нас всех...А у нас все будет хорошо...Я ошибся, детка, я говорил, что этот мир не достоин тебя, но на самом деле - он вполне подходит тебе....
- Гленн...
- Уходи...пожалуйста...иди к черту, детка.
Остаток ночи я петляю на такси по ночному городу. А наутро узнаю, что Гленн покончил с собой. 5 ноября наша история начала обрываться. 5 ноября газеты переключились с заметок о загадочных убийствах в низших социальных слоях на статьи о самоубийствах в высшем обществе. 5 ноября я перестала понимать, существую ли я еще.
***
Усталость – это когда остаются силы только на то, чтобы убивать. Усталость- это когда все вызывает отвращение, кроме желания изничтожить все, что вызывает отвращение. Если ты устаешь убивать – ты умер. Если ты устаешь убивать – ты должен умереть.
Гленн говорит, что может быть только два состояния – убийство и смерть. Процесс и результат. Наслаждение и мука. Счастье и страдание. Главное – правильно расставить соответствия. Гленн говорит, что они должны меняться. Сначала убийство – это процесс, потом результат. Сначала счастье, потом мука. Сначала ты убиваешь других, потом себя. Гленн говорит, что один из нас должен будет остаться. Гленн говорит, что он сам выберет кто. Он знает это лучше всех. Он говорит, что это должен быть сильный человек. Он говорит, что наши жизни у него в руках.
Мы веселимся на какой-то вечеринке в закрытом клубе. Если сложить стоимость всех людей, находящихся сейчас тут, то этот клуб сейчас – самое дорогое место на земле. Здесь банкиры, звезды Голливуда и наследники империй. А еще здесь большие разочарования этого мира, вроде нас. Пока об этом никто не знает. Пока я первая красотка и выгодное приобретение. Поэтому вокруг меня весь вечер ходят Энди Бергсон (наследник нефтяного бизнеса в Норвегии, личное состояние оценивается в десять миллиардов долларов) и Бернард Вагнер (наследник совладельца крупнейшего автоконцерна Германии, владелец футбольной команды, личное состояние оценивается в пятнадцать миллиардов долларов) и думают, с кем из них я сегодня уеду с этой вечеринки.
Мой брат-кинозвезда пьет много шампанского, много курит и много нюхает. Сегодня все делают вид, что радуются выходу его нового фильма. Сегодня он стал дороже еще на пять миллионов.
Грохочет музыка. Девочки целуются с девочками, чтобы привлечь мальчиков. Мальчики целуются с мальчиками, потому что им не интересны девочки.
Я хочу взорвать это здание. Ха-ха. Что, интересно, будет с миром, о чем будет писать «Форбс»? Наверное, мир просто сдохнет, разорвет себя на куски, пытаясь разделить оставшиеся капиталы. Отличное развитие событий.
Стриптизерш со сцены стягивают в зал. Людям, которые здесь собрались можно все. Они спонсируют политиков, они задают моду, они могут развязать войну, они могут свести с ума и обратить в рабство весь мир.
Я ужасно пьяна, но мне хочется выпить еще и еще.
Я обливаю соком официанта за то, что он слишком долго нес мне коктейль. Я ору, что одного моего слова хватит, чтобы его уволили немедленно и больше не взяли на работу ни в одном заведении этого города. Этой страны. Этого мира.
Официант нелепо топчется и не может толком сказать ни одной фразы. Запинаясь, он начинает произносить одного слово, потом, бросая его, переключается на другое.
Он вызывает у меня еще больше отвращения в своей унизительной нелепости. Я понимаю, что Гленн прав. Все в этом мире ничтожно. Не надо ни о чем жалеть, когда приходится убивать.
Убийство – это самый благородный поступок, на который способен человек. Когда ты убиваешь – ты делаешь добро и жертве, и миру. Жертва все равно глубоко несчастна в своей скучной жизни, мир все равно уже устал вмещать в себя столько мерзости. Ты делаешь добро. И тебе остается надеяться, что когда-нибудь кто-то будет столь же добр и к тебе.
Я хочу вытащить этого официанта на задний двор и как следует отполировать его битой. Но я ужасно пьяна и еле держусь на ногах.
- Эй, детка, уступи его мне, - шепчет мне на ухо Фред. – К черту твою жестокость на сегодня.
И он уводит ошалевшего официанта куда-то в сторону туалетов, где трахает его остаток ночи.
- Папа хочет выдать меня замуж за Мэта Дилана, - говорю я Гленну.
Я жду, что он скажет: «давай убьем их всех, детка!»
Я жду, что он скажет: «давай уедем на богом забытый остров в Карибском бассейне!»
Я жду, что он скажет: «не переживай, детка, этого не случится!»
Гленн продолжает мотать головой в такт музыке. Я не уверена, что он вообще меня слышал. Я не уверена, что он вообще пытался меня услышать.
- Детка, этот чертов мир наш,- смеется он и прижимает меня к себе, обняв рукой за шею.
- Этот мир срать на нас хотел, - говорю я и иду на выход.
На часах три ночи. Я все так же пьяна и еле стою на ногах. Я не в состоянии вести машину. Я даже не в состоянии вызвать такси. Мой брат-кинозвезда уже уехал с вечеринки с очередной малолеткой.
Я выхожу на улицу. На стоянке тихо. Передо мной стоят самые шикарные машины этого мира.
С минуту я медленно вдыхаю воздух, надеясь протрезветь хоть на йоту. Разумеется, это не помогает.
Я медленно спускаюсь по ступеням вниз, думая, что мне сделать. Разгромить эти машины, искать неприятностей по ночным улицам или вернуться в клуб. Но тут я спотыкаюсь и падаю. Я трезвею, потому что я сильно ударила коленку. Ко мне кидаются охранники.
- Вы в порядке, мисс?
- Мы вызовем врача, мисс?
- Какой номер вашей страховки, мисс?
- Вызвать вам такси, мисс?
- Вы здесь одна? Надо ли кого-нибудь позвать, мисс?
Любой каприз за ваши деньги. Я сижу на ступеньке, пялясь в одну точку, и думаю, что выпила сегодня слишком много и что неделю не смогу носить платья из-за синяка.
- Мисс…? – осторожно трогает меня за плечо один из охранников.
- Пожалуй, я вернусь в клуб, - говорю я и остаюсь сидеть на ступеньке.
***
Мой брат-кинозвезда говорит, что идеальными убийцами могут быть люди из кинокомпаний, проводящие кастинги.
Никто не видит их лиц.
Ты стоишь в павильоне, тебя высвечивают софитами, ты знаешь, что ты под прицелом десятка глаз, но ты не можешь в них взглянуть. Люди из кинокопаний – это ядерное оружие нового поколения. Его нельзя увидеть, но оно влияет на тебя.
Ты стоишь весь облитый искусственным светом, впереди тебя чернота и ты слышишь только их голоса.
- Мистер Олерц, расскажите о себе.
- Мистер Олерц, прочтите нам реплики из пятой сцены двадцатого эпизода.
- Мистер Олерц, работаем на третью камеру сейчас.
- Мистер Олерц, заключены ли у вас сейчас контракты с иными модельными агентствами и киностудиями.
- Люди из кинокомпаний, проводящие кастинги могут быть идеальными убийцами, - говорит мой брат-кинозвезда.
- Я думаю, они сами прячутся так от актеров, которым отказали в роли, - шучу я в ответ.
Мой брат-кинозвезда не знает, что идеальная убийца – это я.
***
Когда в жизни есть все, остается желать только смерти. Себе или окружающим.
Управлять смертью не так сложно, как кажется.
У тебя плохое настроение, ты прогуляла все лекции по макроэкономике и теперь непонятно как сдавать экзамен, родители не обращают на тебя внимания. Родители говорят «Мы оплатили тебе три месяца практики в бизнес-школе». Или они говорят: «Затвра у нас ужин с Мэтом Диланом». Еще они могут сказать: «Как хорошо, что у нас есть Мик! Джудит, черт возьми, не сутуль спину, ты похожа на гнилую морковку!»
Так вот ненависть к этому миру зашкаливает, ты идешь и случайно убиваешь чернокожего парня. Тебе абсолютно все равно, кого убить, ты думаешь не об убийстве, а о себе. Ты устала, тебя все раздражает, ты хочешь быть одна, ты специально приезжаешь для этого в старый порт, а он стоит там, где хочется постоять тебе и танцует под дурацкую музыку, хрипящую из его раздолбанного магнитофона.
Ты не обдумываешь свой поступок до. Ты просто создаешь себе комфортные условия. Ты не обдумываешь свой поступок после. Ты знаешь, что все не уходит дальше репортажа в «Криминальной хронике».
Но тут к делу подключаются социальные партии. На носу выборы. Они кричат о том, что нужно бороться с нетерпимостью. Они кричат, что люди должны быть равны. И уезжают с митинга на блестящих «BMW».
На первых полосах газет – призывы уничтожить межнациональную рознь. На улицах демонстрации. Вся эта шумиха – дело одной недели максимум. Потом все забудут. Потом никому не будет дела до убитого парня. Потом будет уже другая самореклама.
Но пока на следователя давят. С него требуют отчета каждый день. Он намерен идти до конца. Он хочет получить премию от начальства, чтобы заплатить за обучение дочери и купить новую шубу жене.
В квартале от порта был замечен «роллс-ройс» кабриолет. Таких «роллс-ройсов» в городе три. Один из них – твой. Ты понимаешь, что это еще ничего не значит. Но ты не знаешь, какие еще факты могут вылезти. Риск - глупое дело.
- Нет ничего проще, детка, - говорит Гленн.
Ты одеваешься в неприметную одежду и приезжаешь на такси в эмигрантский квартал. Ты подходишь к первому попавшемуся негру и говоришь: «Хочешь всю ночь вытворять с девочкой, что хочешь и получить за это деньги?».
Хочешь добиться успеха? Умей предложить людям то, чего они ждут. Умей предложить им то, от чего они не смогут отказаться. Умей сформулировать это так, чтобы им казалось, что это то, от чего они не должны отказаться.
Он работает восемнадцать часов в сутки. У него нет подружки, потому что у него мало денег. Он подыхает восемнадцать часов в сутки за грязный угол в подвале и десять долларов в неделю. Он ненавидит сытых и богатых. Он бы с радостью убил их, но у его нет сил и средств даже на это. Убийство – дорогое удовольствие.
Он с радостью пойдет на все, только бы принести им вред.
- Так хочешь девочку на всю ночь плюс деньги?
Он, конечно, соглашается. И ты даешь ему адрес следователя и фотографию его дочери.
На следующий день следователь не выходит на работу. Через два дня он делает заявление, что результатом смерти мог быть несчастный случай. Через три – свидетельские показания признаются сфальсифицированными. Через неделю дело сдается в архив за отсутствием доказательств.
В начале новой недели на первых полосах газет уже совсем другие темы. До убитого парня нет никому дела. До изнасилованной девочки нет никому дела.
До меня, впрочем, дела тоже никому нет.
- Нет ничего проще, детка, - говорит Гленн.
***
Я стою перед зеркалом и думаю, что в этом платье я слишком красивая. Я хочу надеть старые джинсы и послать к черту и родителей и Мэта Дилана. Проблема в том, что у меня нет старых джинсов. Торчать дальше в туалете неприлично. Я не снимаю солнцезащитных очков и возвращаюсь в зал.
Я сажусь за стол и делаю вид, что улыбаюсь. Я очень рада быть на нашем милом семейном ужине. Я не снимаю очки. Я не хочу, чтобы они смотрели мне в глаза. Я не спала два дня. Я не ела три дня. У меня круги под глазами. Мэт Дилан спрашивает у меня, как моя учеба в колледже. Отец Мэта Дилана спрашивает у моего отца, едет ли он на бизнес-форум в ЮАР. Моя мать жалуется матери Мэта Дилана, что у нас пропала собака. Я молчу. Я не спала два дня. Мне смешно смотреть в их глупые лица и знать больше, чем они.
Вчера была веселая ночь. Вчера мы уволили еще двоих из этого мира. Я, Гленн и Кристина выгуливали в парке наших с ней собак. А потом Гленн придумал натравить их на парочку загулявшихся. Это были неопрятно одетые мужчина и женщина. Они сидели на лавке, что-то пили и мерзко смеялись.
- Зачем им жить, а? - задумчиво спросил Гленн, почесывая за ухом моему ротвейлеру. - Зарабатывать гроши и тратить их на дешевую выпивку... В этом мире и без них полно уродства...
Я не знаю, как полиция будет опознавать трупы. Собаки изгрызли их лица до костей. Мы стояли в сторонке и смотрели, с каким остервенением собаки рвут их тела на части. Я не знала, что в Рике, этом диванном убожестве, столько агрессии. Потом Кристина попросила пристрелить ее собаку. Она побоялась держать этого людоеда в доме. Я сказала, что мою тоже можно пристрелить. Мне было совершенно все равно. Гленн быстро решил эту проблему, и мы поехали в бар.
Вот так и пропала наша собака, мамочка.
- Джудит, сними очки, это неприлично, - говорит мне мама.
Я молчу и разбираю салат на составные части. В левом верхнем углу - креветки, в правом верхнем шпинат, между ними - каперсы.
- Как вам, кстати, идея, чтобы Джудит и Мэт съездили куда-нибудь вместе на
Рождество? - говорит мистер Дилан-старший.
- Мэт так мечтает об этом, - говорит миссис Дилан.
- Это отличная идея, - соглашается миссис Олерц.
- Я думаю, это то, что нужно! - подтверждает мистер Олерц. - Джудит, что скажешь, куда ты хочешь поехать?
Я отделяю моллюсков от брокколи, я отделяю шампиньоны от форели.
- Шампанское несут слишком долго, - говорю я.
Наши отцы обсуждают ситуацию на нефтяном рынке. Наши матери обсуждают перепродажу Дома Моды Эстель Соберс. Мэт Дилан обсуждает со мной открытие нового клуба. Я отделяю осьминога от водорослей. Я думаю, что бы тут сейчас началось, расскажи я им всю правду о себе. Захотел бы Мэт Дилан жениться на убийце. Захотел бы Ричард Дилан создавать бизнес с отцом убийцы. Захотела бы Сильвия Дилан нянчить внуков от убийцы.
Ха-ха, мы не убиваем, мы просто пытаемся сделать этот мир лучше. Просто мы живем в такое время, когда единственный способ сделать мир лучше - это убить. Ха-ха, какой смешной мир. Гленн верит во все это. Клайд верит во все это. Для Фреда все это так серьезно. Даже Кристина приняла все правила игры.
Я сижу в самом дорогом ресторане города, отделяю авокадо от морского окуня, понимаю, что сделка по продаже меня идет успешно и знаю, что лучше этому миру не стать никогда.
***
Глубокой ночью мы вываливаемся из клуба. Этот вечер не запомнился ничем, как всегда. Мы все садимся в машину Гленна. Девочки хотят продолжить веселье. Мальчики хотят девочек. Заезженная пленка событий крутиться снова и снова. День и ночь. Эй, а вы выучили, наконец, сценарий?!
Фред говорит, что надо купить выпивки и поехать на залив. Кристина говорит, что надо ехать в клуб “Dawn town”, где лучшие афтепати в этом городе.
Джудит, детка, теперь твоя реплика. Ты должна сказать, что можно поехать на сходку ночных гонщиков и надрать там всем задницу, потому что крутая тачка Гленна раздавит их никчемные телеги еще на старте. Это отрепетировано и сыграно миллион раз.
Но тут происходит то, что было не запланировано. Я отклоняюсь от роли. Я говорю: «Все это чертовски скучно! Вам еще не надоело совершать каждую ночь одно и то же! Пора придумать что-то новенькое!»
Пару секунд все молчат. Я сижу и думаю, что произойдет следом. Вероятнее всего, меня засмеют и предложат заткнуться.
- Черт возьми, а Джудит права! – вдруг говорит Фред. – Эй, Гленн, что думаешь?
- Джудит, детка, ты скучаешь? – спрашивает меня Гленн. – Чем тебя развеселить?
- Убить философа, я никак не сделаю ему этот чертов доклад, - в шутку отвечаю я.
- Эта старая мразь влепила мне «неуд»! – подключается Кристина.
- Ха-ха, а идея-то нам всем по душе, - смеется Фред.
- Я бы подорвала весь наш чертов колледж! – замечаю я.
- Ого, да ты агрессивная, детка! Ты могла бы убить? - Гленн приближается ко мне и шепчет мне это на ухо.
- Без проблем, - заявляю я.
Я напилась самбуки и могу совершать все, что мне вздумается.
- А если я укокошу кого-нибудь, ты развеселишься? – продолжает Гленн.
- Вполне, - усмехаюсь я.
В следующую минуту, Гленн заводит машину, и мы срываемся с места. Мы сворачиваем с улицы в какие-то переулки, и глянцевый неон сменяется угрюмыми кирпичными стенами в граффити. Мне так все это незнакомо.
- Что ты задумал? – спрашивает Фред, но его это нисколько не волнует на самом деле. Он внимательно рассматривает маникюр на своих ногтях.
- Сейчас увидишь, сейчас повеселимся! – улюлюкает Гленн и размазывает педаль газа по полу машины.
Мы с визгом останавливаемся на каком-то пустыре. Кристина недоверчиво озирается по сторонам, я чувствую, как щекочет в груди и думаю, что же задумал Гленн.
Где-то в глубине пустыря я вижу, как на ночлег пристроились какие-то бродяги.
- Детка, - громко говорит мне Гленн. Он сильно пьян. – Этот гребанный мир не достоин тебя, посмотри, сколько в нем дерьма! – он махает рукой в сторону бродяг. – Хочешь, я уничтожу этот мир к черту ради тебя?
- Да, - ору я.
- Да, - орут остальные.
- Эй вы, ублюдки! Вам не место в этом мире! – орет Гленн, подходя к ним ближе. Клайд и Фред идут следом и заливисто смеются.
Мы с Кристиной наблюдаем за всем со стороны.
- Сейчас мы вас убьем, - вкрадчиво говорит Гленн.
Завязывается драка.
Мы с Кристин стоим в стороне и манерно курим. Мы – королевы этого вечера. Мы смотрим на самую интересную вечеринку.
Бродяги уже лежат на земле, у них нет сил сопротивляться. Они корчатся и хрипят, а наши мальчики бьют их ногами по бокам. Гленн посматривает в мою сторону, пытаясь уловить мою реакцию. Я стою, равнодушно разглядывая происходящее, но постепенно чувствую, что меня завораживает эта картина. Я чувствую, что скука, заполнившая меня до краев, начинает растворяться как акварель в воде. Я чувствую, что мне хочется присоединиться к Гленну и ребятам.
- Эй, заканчивайте уже эту ерунду, - говорит Кристина. На ее реплику никто не обращает внимание. Я глубоко и торопливо затягиваюсь сигаретой, чувствуя, как щекочет в груди.
- Джудит, черт возьми, скажи им, они же убьют их.
- В этом и весь интерес, - улыбаюсь я.
Я подхожу к ребятам и бросаю окурок на одного из бродяг. Их лица похожи на гуляш и, мне кажется, они едва живы. Мне это нравится. Я говорю:
- Наконец-то, мальчики, вы сделали что-то интересное, теперь можно выпить.
Мы мчимся к заливу, Гленн улюлюкает, все мы по очереди отпиваем виски прямо из бутылки.
- Ну что Джудит, мать твою, ты не скучаешь? – орет Клайд.
Кристина молчит и, мне кажется, озадачена происходящим. Ей не нравится, что все пошло не так, как предлагала она и ее вообще раздражает, что вместо того, чтобы распивать шампанское за тысячу долларов, мы торчали в каком-то омерзительном переулке.
Фред и Гленн в эйфории, им нравится, как мы повеселились.
- Черт, костюм придется выбросить, - говорит Фред, придирчиво осматривая перепачканные брючины, но я вижу, что в его глазах тоже появился блеск.
Я отпиваю виски, перекатывая его волной за щеками, и думаю под каким предлогом не идти сегодня в колледж.
***
Еще все хорошо. Еще все живы. Я еще просто прогуливаю занятия в колледже и маюсь от скуки в городском парке.
Я пью кофе из бумажного стаканчика и думаю о том, как мне все осточертело. Мне смешно оттого, что больше всего на свете правды обо мне не знают мои родители. Потом – я сама. Потом – весь оставшийся мир. Никто не знает всей правды обо мне.
В восемнадцать лет трахаются на заднем сиденье автомобиля. В восемнадцать лет катаются на скейте. В восемнадцать лет подрабатывают в Макдональдсе.
Мне в восемнадцать лет скучно и противно.
Я могу позволить себе все, а, значит, ничего. Если все доступно, ты перестаешь чувствовать разницу между возможным и невозможным.
Если все доступно, ты перестаешь видеть направление движения.
Это все равно, что ехать по оживленному шоссе в машине без окон.
Я сижу на лавке, и ветер ползает у меня за воротником куртки. Кофе уже остыл, и пить его тоже противно.
Я хочу, чтобы прямо сейчас меня похитили инопланетяне. Тогда я не вернусь домой. Я не увижу, как папа напивается виски. Я не увижу, как мама снимает молоденьких мальчиков в стрип-клубах с подругами. Я не увижу, как брат насилует легковерных малолеток, влюбленных в его экранный образ. Я не увижу колледж, я не увижу своих друзей, которые примитивны и глупы, а еще на той планете непременно не будет зеркал, и я не увижу человека, который меня ненавидит.
Я не знаю, чем я хочу заниматься. Я ненавижу колледж. Я ненавижу свой круг общения и родителей за то, что я ничего не значу для этих людей. Все восемнадцать лет меня принимают не за ту. Я не наследница семейного бизнеса. Я не милая мордашка. Никто не знает правды обо мне. Я только хочу, чтобы что-то изменилось в моей жизни. Я хочу, чтобы что-то неожиданное произошло между колледжем, домом и вечеринками.
Мне уже не интересны горнолыжные курорты, Ибица и наркотики.
У меня звонит телефон. Это моя подружка Кристина.
- Ты придешь сегодня в колледж?
- Нет. Я вообще не приду туда никогда.
- Что случилось?
Возможно, я сошла с ума. Возможно, у меня открылись глаза на этот мир. Возможно, моя жизнь круто изменится, - думаю я.
- Ничего, просто надоело! – говорю я.
- Тогда увидимся, вечером! – равнодушно отвечает Кристина.
Я думаю, чем мне занять сегодняшний день. Я закуриваю еще одну сигарету.
Я курю с пятнадцати лет. Мои родители не знают об этом. Если они узнают, они только закричат на меня, и никогда не попытаются понять, почему я вдруг решила превратить свою жизнь в сигаретный дым.
Я не знаю, зачем мне общаться и что-то объяснять людям, которые никогда не попытаются меня понять.
В принципе, при таком раскладе мне уже давно пора взять обет молчания.
Мне не чем заняться до вечера. Тогда я звоню своему любовнику.
Ему тридцать пять, и он работает режиссером на телевидение.
Люди в этом мире совершают поступки из-за любви, из-за денег, из-за любопытства. Я совершаю их от скуки. В моей жизни нет неизвестных. Это уравнение давно решено. Мою жизнь определяет скука.
***
Если вы думаете, что частный колледж улучшает жизнь, вы ошибаетесь. Если вы думаете, что личный водитель облегчает жизнь, вы ошибаетесь. Если вы думаете, что свежевыжатый морковный сок поправит ваше здоровье, вы ошибаетесь.
Если вы думаете, что вы ошибаетесь, вы правы.
Что вы чувствуете, когда просыпаетесь? Что вы чувствуете, когда засыпаете? Я чувствую скуку. Мы чувствуем скуку. Мы не умеем мечтать.
Вы покупали? Вас продавали? Ваш курс выше индекса Доу Джонса?
Я просыпаюсь с утра и пью кофе. Я не пойду сегодня в колледж, потому что мне не хочется и меня никто не спросит «почему?»
Если вы думаете, что кого-то интересует ваша личность, вы ошибаетесь.
«Доброе утро, мамочка, доброе утро, папочка, сегодня я пошлю этот мир к черту!»
- Вы когда-нибудь научитесь работать!? Деньги надо было перевести еще вчера, на завтра назначены переговоры! И предоставьте мне уже, наконец, отчет! – орет папочка по телефону.
- Мэйси….мне кажется, мне надо сменить имидж…Я заеду к тебе сегодня, подумаешь, что можно сделать интересненького, - воркует мама по телефону со своим стилистом-педиком.
Я смотрю в окно, за которым город начинает еще один день своей мерзкой, бессмысленной жизни. Я начинаю еще один день своей нерасшифрованной жизни. На плите убегает кофе, который я варю.
- Джудит, черт возьми, твои руки растут из задницы! Не трогай тут ничего, от тебя никакого проку! – орет на меня мама, отрываясь от своего стилиста.
- В кого ты только уродилась, - ворчит папа, в перерыве между разговорами о бирже.
Доброе утро, мамочка. Доброе утро, папочка.
Сегодня я уничтожу этот мир к черту.