Действие 1.
Гостиная в квартире Стреховых.
За накрытым столом сидят Петр Сергеевич, Петр Петрович, Вероника, Алексей, Ася, Жорж.
ВЕРОНИКА. Петя, друг мой! Тебе не трудно будет прикрыть форточку?
АСЯ. И так дышать нечем. В городе такая духота... Я сейчас мечтаю только об одном – залезть в ванну с холодной водой.
АЛЕКСЕЙ. А мне в такую жару всегда хочется встать под холодный душ. Сначала, конечно, остограммиться для порядка, а потом залезть под душ. Просто космическое наслаждение!
ЖОРЖ. Остограммиться, а потом под душ. Надо запомнить.
ВЕРОНИКА. А я боюсь сквозняков. Даже летом. Раньше, когда нас посылали на овощную базу, я всегда простужалась.
ЖОРЖ. Простите?
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Вероника хочет сказать, что она от сквозняков всегда простужается.
ЖОРЖ. Это я понял. Я только не совсем еще понял, почему база не ракетная, а овощная.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Овощная база – это... Как бы тебе, Жорж, лучше объяснить? В общем, это такое большое овощехранилище.
ВЕРОНИКА. Большо-о-е такое овощегноилище.
ЖОРЖ. Простите?
ВЕРОНИКА. Нас от института раньше всегда посылали на овощную базу. И преподавателей и студентов.
ЖОРЖ. Зачем?
ВЕРОНИКА. Так было принято. Мы с Петей всегда на базу ходили дружной семейной парой. Мы и познакомились на овощной базе, да, Петенька?
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Да, познакомились на овощной базе, а подружились потом уже на картошке.
ЖОРЖ. А я со своей невестой познакомился тоже на картошке. В Испании. В Барселоне... В ресторане. Там подавали картофельную запеканку с анчоусами. К ней еще подавалось местное красное вино.
ВЕРОНИКА. Так вы, Жорж, собираетесь жениться? Кто же она, ваша избранница?
ЖОРЖ. Она француженка, живет, как и я, в Пари-же, собирается стать юристом. Мы решили пожениться, как только я вернусь из России. И все это благодаря картошке.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Наша картошка, милый Жорж,– это немного не то, что у вас во Франции или в Испании. К нашей картошке красное вино не подавали. Отнюдь. Знаешь такое слово?
ЖОРЖ. Знаю. Отнюдь.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Ну и хорошо. Зато, если вспомнить, сколько романов завязывалось на той картошке! Как сейчас помню, как я на Веронику первый раз глаз положил. На ней тогда был беретик такой смешной, брючки в клеточку. И вся она из себя была – просто комсомольская богиня... А потом мы поженились, это было уже на 3-м курсе, тогда-то мы и стали ходить на базу дружной семейной парой. Да и после тоже. И в аспирантуре, и когда я уже защитился, а все равно приходилось ходить на базу. И на ленинские субботники тоже. Помнишь, Верочка?
ЖОРЖ. Я опять, кажется, немного не понял, простите мне мою... тупиковость... Зачем это вы ходили с тетей Вероникой на овощную базу?
ВЕРОНИКА. Гнилую морковку перебирать. Или капусту. Или яблоки. В общем, что Бог пошлет.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. О! Яблоки! Какими необыкновенно вкусными были те яблоки! Я до сих пор прекрасно помню, как мы закусывали перцовку яблоками, украденными на овощной базе! Помнишь, Верочка, те яблочки?
ЖОРЖ. Дядя Петя! Я вас, наверное, опять не совсем правильно понял.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Да?
ЖОРЖ. Вас можно так понять, что вы... я, конечно, прошу прощения... ну, в общем... воровали яблоки?
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Ну, воровал, конечно, что здесь такого? И поступал так с чувством глубокого удовлетворения, как и весь наш великий советский народ, строитель коммунизма.
ЖОРЖ. Опять ничего не понимаю. Почему с чувством удовлетворения? Воровство – это же... прегрешение. Вас же могли за это арестовать! Посадить в тюрьму! Отправить на каторгу!
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Так сразу и в тюрьму? Нет, дорогой Жорж. Кража яблок воровством не считается.
ЖОРЖ. Ничего не понимаю!
ВЕРОНИКА. Ах, милый Жорж, вам этого не понять никогда. Никогда.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Постыдился бы, Петя, такое о себе при зарубежном родственнике рассказывать! А еще профессор... по женской части. Профессор кислых щей.
ЖОРЖ. Пардон? Кажется, я опять не совсем понимаю. Дядя Петя – профессор, да?
ВЕРОНИКА. Ну, да, он профессор. И очень хороший доктор, и кру-у-пный специалист в области гинекологии. Мы все Петей очень гордимся.
ЖОРЖ. А при чем тогда здесь кислые щи?
ВЕРОНИКА. Это присловье такое. Петр Сергеевич хочет сказать, что Петр Петрович, по его мнению, очень умен.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Хочу сказать, что он очень мудёр, наш профессор.
ЖОРЖ. Мудёр. Надо запомнить.
АСЯ. А я те яблоки тоже хорошо помню. Когда папа меня ими угощал, то всегда приговаривал: «Вкушай, дочка, плоды развитого социализьма». У меня социализм теперь всегда ассоциируется с яблоками.
ЖОРЖ. Какая смелая, какая яркая и какая талантливая ассоциация!
АЛЕКСЕЙ. А у меня социализм почему-то ассоциируется с гнилой картошкой. Даже песня такая была у Высоцкого. Товарищи ученые, доценты с кандидатами! Как там дальше? Пока вы разлагаете молекулы на атомы...
Голоса. Повсюду разлагается картофель на полях.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Это, Жорж, тебе понятно?
ЖОРЖ. Понятно, понятно. Понятно.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Понятно? Мы сами ни хрена в своей жизни не можем понять, а тебе понятно?
ВЕРОНИКА. Петя!!! А Анна Степановна, как всегда, задерживается.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Да, задерживается, как всегда. Предлагаю начинать без нее. Семеро одного не ждут, говорит русская пословица.
ЖОРЖ. Кто смел, тот съел. Да?
АЛЕКСЕЙ. Конечно, надо начинать, а то сил уже больше нет сидеть за накрытым столом, смотреть на эту красоту, вдыхать все эти ароматы, и ждать неизвестно чего.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Да, надо начать. Чтобы процесс пошел. Примета есть такая – стоит только начать разливать, как опоздавшие сразу и появляются. Кто что будет пить? Отец?
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Лично я предпочитаю наш национальный напиток.
ЖОРЖ. Квас, да?
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Нет, отнюдь. Хорошее слово. Отнюдь. А вот этот исконно русский напиток. (Стучит пальцем по бутылке с водкой).
АЛЕКСЕЙ. И по давней семейной традиции я предлагаю закусить водку ворованными яблоками.
ВЕРОНИКА. Леша!!! В такую жару лучше выпить чего-нибудь прохладительного. Жорж правильно сказал – в такую жару лучше всего пить квас.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Мать, для профилактики простудных заболеваний нет средства верней, чем водка, а еще лучше перцовая настойка. Это я вам как врач советую. Выпей капельку перцовки, раз боишься сквозняков.
ЖОРЖ. Разрешите мне поухаживать за дамами? Что вам налить, тетя Вероника?
ВЕРОНИКА. Ах, Жорж! Называйте меня просто Вероникой. Раз Петя как врач советует, то мне, пожалуйста, капельку перцовки.
ЖОРЖ. Сильвупле, мадам! А вам, Ася?
АСЯ. Прошу вас, Жорж. Мне, как и маме, капельку или даже две капельки. Тоже для профилактики.
АЛЕКСЕЙ. Тогда и мне перцовой. Всклень. Знаешь, Жорж, такое хорошее русское слово?
ЖОРЖ. Знаю. Всклень. Дед Глеб всегда наливал себе всклень. Я у него научился тоже наливать всклень.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. У всех нолито?
ЖОРЖ. Всклень.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Тогда разрешите мне сказать два слова.
Петр Петрович встает с рюмкой в руке. В это время раздается звонок в дверь.
АЛЕКСЕЙ. Ну, вот, железная примета сбылась.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Я открою. Это, конечно, Анна Степановна. (Выходит.)
ЖОРЖ. А сколько лет Анне Степановне?
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Она с 22-го года, как и Глеб.
Входят Петр Петрович, Анна Степановна и Слава.
АННА СТЕПАНОВНА. А вот и мы! Здравствуйте!
СЛАВА. Здравствуйте, все!
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Наконец-то! Очень рады, садитесь скорее за стол!
АННА СТЕПАНОВНА. Сначала я хочу с внуком Глебушки познакомиться.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Вот он, наш французский гость, Георгий Андреевич Стрехов, прошу любить и жаловать. А это, Жорж, Анна Степановна, твоя троюродная бабушка, она двоюродная сестра Петра Сергеича и твоего деда тоже. А это Слава, ее внук, мой троюродный племянник, значит, вы с ним тоже братья.
Жорж (целует ручку). Очень приятно, рад познакомиться с Вами, Анна Степановна.
АННА СТЕПАНОВНА (обнимает Жоржа). Вылитый Глебушка! Мне так и кажется, что это молодой Глеб вернулся домой. Я никогда не верила, что он погиб, все ждала, что он объявится. Вот, наконец, и объявился. (Подносит платочек к глазам).
Жорж (протягивает руку Славе). Здравствуйте, Слава!
СЛАВА. Будем знакомы!
АЛЕКСЕЙ. Давайте-ка, выпьем за встречу, а все остальное потом. Сил уже нет никаких терпеть эту муку.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Да, конечно. Прошу всех занять места за столом. Сюда, сюда прошу вас, Анна Степановна! Слава, садись рядом с Аней, место специально для тебя оставили. Батя! Поухаживай за Анной Степановной! Слава, ты что будешь пить?
СЛАВА. С вашего позволения, я налью себе квасу. (Жоржу). Квас, чтобы вы знали, – это наш исконно русский напиток.
АЛЕКСЕЙ. Ну, конечно. Тот, кто пьет вино и пиво – тот пособник Тель-Авива. Так ведь, кажется?
ЖОРЖ. А тот, кто пьет перцовую – тоже пособник?
АЛЕКСЕЙ. Чтобы прояснить этот вопрос, необходимо сначала выпить. Предлагаю выпить за встречу. Отец! Веди собрание!
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Ну что ж! Давайте, выпьем за Жоржа. Он большой молодец, что сумел разыскать нас. Когда два дня назад он позвонил по телефону и сказал, что звонит внук Глеба Сергеевича, что он приехал из Франции, я сразу понял, о ком идет речь. Ведь память о Глебе Сергеевиче, красивом и мужественном человеке, пропавшем без вести в первые месяцы той страшной войны, всегда бережно хранилась в нашей семье. Но теперь благодаря Жоржу нам стало известно о его судьбе... Выпьем же за всех Стреховых – и за тех, кто живет в России, и за тех, кто оказался за рубежом, за то, чтобы род наш продолжался, чтобы новые поколения принесли нашему роду новую славу.
Все, кроме Славы, чокаются, выпивают и закусывают.
АЛЕКСЕЙ. Ну, как?
ЖОРЖ. Впечатляющий напиток. Гораздо интереснее текилы.
АЛЕКСЕЙ. То-то, брат!
ВЕРОНИКА. Прошу всех закусывать. Глеб, попробуйте вот эту рыбу под маринадом.
ЖОРЖ. У-у! Вкус просто божественный.
АСЯ. Это я готовила.
ЖОРЖ. Просто необыкновенно вкусно.
АННА СТЕПАНОВНА. Мы целых 60 лет ничего не слышали о Глебе. Не знали даже, жив ли он, хотя, конечно, надеялись на лучшее. Я все представляла себе, как он возвращается, входит в нашу старую квартиру – ту, на Козихе, и говорит: «Здравствуйте, мои родные, это я! Вот я и вернулся». Но так мы и не дождались...
ЖОРЖ. Он похоронен на кладбище в Ницце, там похоронена моя бабушка Мари и все ее родственники. На могиле деда Глеба поставлен православный крест. Вот уже три года... (Достает фотокарточки.) Вот фотография могилы. А вот таким он был в свои последние годы жизни.
АННА СТЕПАНОВНА. Какое грустное лицо! Не сладко, видимо, свою жизнь заканчивать на чужбине.
ЖОРЖ. А вот это вся наша семья – дед Глеб, бабушка Мари, мой отец Андрей Глебович, моя мама Наталья Владимировна, а это я, здесь на фотографии мне четырнадцать лет, а это большой любимец нашей семьи – это наш сенбернар «Марс».
АННА СТЕПАНОВНА. А как Глеб очутился во Франции?
ЖОРЖ. Он попал в немецкий плен, был вывезен на работы в Бельгию, работал там в шахте. А после войны перебрался во Францию, женился на моей бабушке и прожил с ней в мире и согласии сорок с лишним лет. Они были просто замечательной парой.
АННА СТЕПАНОВНА. Почему же он ничего не сообщал о себе все эти годы?
ЖОРЖ. Ну, не знаю... Сначала он, наверное, боялся навредить своим родственникам в России, ведь он был владельцем фотоателье – то есть в какой-то мере капиталистом. А потом, когда он разорился... Последние годы он жил очень скромно. Точнее сказать, очень бедно, и очень этого стыдился. Он очень хотел приехать в Россию, просто бредил этим все время, но не мог позволить себе появиться здесь в таком мизерабельном состоянии.
АННА СТЕПАНОВНА. Но хотя бы написать письмо родному брату он мог? Хоть несколько строк – мол, жив, здоров, чего и вам желаю...
ЖОРЖ. Я не знаю, не могу сказать. Наверное, не мог, раз так и не написал.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Это все его характер, все гонор его глупый.
АННА СТЕПАНОВНА. Да, Петя, Глеб всегда был гордым. И очень красивым. А как он танцевал! Я до сих пор помню. (Напевает). Та-ра-ра-ра та-ра-ра та-ра-ра-ра, в парке Чаир расцветает миндаль... Вот, Жорж, посмотри, я тоже принесла фотокарточку. Это мы сфотографировались с Глебом на его дне рождения. Ему тогда исполнилось ровно 18 лет.
ЖОРЖ. Да, такие вы здесь оба юные, красивые, полные надежд на будущее. Вас нельзя попросить сделать для меня копию этой фотографии?
АННА СТЕПАНОВНА. Ну, конечно, мой милый. Я оставлю карточку Асе, она сделает копию и отдаст тебе. Сделаешь Асенька?
АСЯ. Сделаю, баба Аня.
АННА СТЕПАНОВНА. Только смотри – не потеряй. У меня эта фотка единственная.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. А почему Глеб Сергеевич разорился?
ЖОРЖ. Это было лет двадцать пять назад, уже после Помпиду, он тогда крупно проигрался в Монте-Карло, а после этого и дела у него покатились под гору, и ему никак уже не удавалось поправить положение. Чтобы расплатиться по долгам, сначала ему пришлось продать ателье в Париже, а потом и бабушкин дом в Ницце. После смерти бабушки он несколько лет прожил... как это по-русски... в доме призрения в Ментоне – это такой чудесный городок недалеко от Ниццы, на самом побережье. Потом, когда я окончил университет, я забрал его оттуда к себе.
ВЕРОНИКА. Для нас все это звучит, как волшебная сказка – Париж, Монте-Карло, Ницца...
АСЯ. Ну, почему, сказка? Я, например, в прошлом году была в Париже... Видела Нотр-Дам, Центр Помпиду, Музей д’Орсе и многое другое.
ЖОРЖ. Очень жаль, что мы с вами тогда не встретились, я показал бы вам Париж, каким я его знаю и люблю.
АСЯ. Быть может, я еще раз приеду в Париж...
АННА СТЕПАНОВНА. А почему это, Жорж, ваш отец допустил, чтобы Глеб попал в дом престарелых?
ЖОРЖ. У деда Глеба с моим отцом отношения были... не очень простые. Особенно, когда дед разорился... Мы-то с дедом хорошо ладили. А отец – как вам это сказать? Он – банковский служащий, по своим взглядам и привычкам – он типичный буржуа.
АСЯ. А вы, Жорж? Вы сами не буржуа?
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Они там все буржуи, потому что живут слишком хорошо.
ЖОРЖ. Нет, я вовсе не буржуа. Отнюдь. Я считаю, что капитализм исчерпал свой позитивный ресурс и не имеет дальнейшей исторической перспективы. Я себя считаю социалистом.
АЛЕКСЕЙ. Вот это здорово! Тогда вам будет, о чем поговорить с моим отцом. Он ведь тоже себя считает социалистом. Он сторонник Горбачева, поэтому курит «Кэмел» с горбатым верблюдом. Мать всегда голосует за «Яблоко», наверное, из-за романтических воспоминаний об овощных базах своей комсомольской юности. Петр Сергеевич у нас, как говорят господа демократы, – красно-коричневый, Горбачева он считает предателем и курит принципиально только сигареты «Союзные». А Ася – та вообще никакой политикой не интересуется и даже голосовать никогда не ходит. В общем, дружная семейка. Считаю, за это надо выпить.
ЖОРЖ. А вы, Алексей, позвольте поинтересоваться, сами сторонник какой-нибудь партии?
АЛЕКСЕЙ. Я? Я принадлежу к самому массовому общественному движению в России. К партии пофигистов. Я голосую всегда против всех кандидатов. Вы, Жорж, знаете, кто такие пофигисты? Слышали такое слово?
ЖОРЖ. Да, слышал... Это те... которым все... как бы до фонаря. Да? Я правильно сказал?
АЛЕКСЕЙ. Браво, Жорж!
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Гордиться здесь совершенно нечем. Вот мы, я хочу сказать, комсомольцы 30-х годов, в свое время... Да... Помнишь, Аня?
АННА СТЕПАНОВНА. А я уже и не помню, за кого голосовала – то ли за Зюганова, то ли за Явлинского.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Ну, ты, Анка, и даешь! Это ж просто нарочно не придумаешь! То ли за Зюганова, то ли за Явлинского! Ну, скажи, что между ними общего?
АННА СТЕПАНОВНА. Оба такие симпатичные, а особенно этот... как его... весь кудрявенький такой. По телевизору его часто показывают.
АЛЕКСЕЙ. Отец! Я думаю, давно пора уже дать команду! А то и так уже сбились с ритма.
ВЕРОНИКА. Да, Петя, не забывай, пожалуйста, о своих обязанностях хозяина.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Ах, да! Прошу всех наполнить свои рюмки. Давайте, дадим слово нашему гостю. Жорж правильно заметил – еще совсем недавно факт наличия родственников за границей мог вызвать... определенные трудности... Слава Богу, времена изменились, родственники за границей уже не вызывают подозрения... у соответствующих органов, и к нам ездить стало намного проще, и наши граждане теперь могут ездить за границу, были бы только деньги. Так что мир меняется в определенном смысле в лучшую сторону – прямо на наших глазах.
ВЕРОНИКА. Петя, ты хотел, чтобы наш гость сказал тост.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Ну, конечно, конечно! Жорж, вам слово!
ЖОРЖ. Дед Глеб, которого я очень любил, до конца своей жизни мечтал о том, что он вернется в Россию, побывает у себя на родине, увидит еще раз свою Ляпуновку... Я правильно называю?
АННА СТЕПАНОВНА. Да, Ляпуновку, он ведь там родился... А я – в соседней деревне, в Баркове...
ЖОРЖ. ...Увидит еще раз родные места, родную деревню и речку Иленьку, вдохнет запах ржаного хлеба, окунется в стихию живой русской речи. Он всегда говорил, что лучше его Ляпуновки места в мире нет.
АННА СТЕПАНОВНА. Это истинная правда. Места у нас очень красивые. Я как закрою глаза – так и вижу нашу речку Иленьку, взгорок весь в голубеньких цветочках, а по верху – черемуховые заросли. По весне там соловьи заливаются, а запах такой – голова идет кругом. Помнишь, Петя?
На пригорке два цветочка –
Голубой да аленький.
Никогда не променяю
Я большой на маленький. Эх!..
АСЯ. Баба Аня! Вот это да!
Жорж (хлопает в ладоши). Очень метко. Просто превосходно. Надо запомнить. Никогда не променяю я большой на маленький. Во Франции этот русский шансон будет пользоваться большим успехом.
АЛЕКСЕЙ. Выпьем мы сегодня, в конце-то концов, или нет? Я уже устал рюмку держать в руке.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Жорж хотел объявить, за что мы будем пить.
ЖОРЖ. Я хочу провозгласить тост за... Россию.
Слава (вскакивает и поднимает руку). Слава России!
АЛЕКСЕЙ. За Россию, так за Россию. За нее столько уже выпито – не счесть. Так что если бы от этого что-нибудь зависело, то у нас давно здесь был бы земной рай. Или хотя бы мало-мальски порядочное государство.
СЛАВА. Если мы, русские, не прекратим пить – ничего порядочного здесь никогда не вырастет.
ЖОРЖ. Поэтому вы пьете один квас?..
АЛЕКСЕЙ. Слава у нас в этом отношении – как бы не вполне полноценный...
СЛАВА (стучит кулаком по столу). Нам, русским надо становиться, наконец, трезвой нацией. Вот, как я...
АЛЕКСЕЙ. ...закодировался – и третий год ни капли!
СЛАВА. Когда мы придем к власти, то отрезвление нации произойдет очень быстро. Иначе всем нам скоро наступит большой песец
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Я поддерживаю. Трезвость – норма жизни.
АЛЕКСЕЙ. Я тоже за! Трезвость – норма загробной жизни.
СЛАВА. Потребление алкогольных напитков русскими будет приравниваться к государственной измене.
АЛЕКСЕЙ. Веселенькую жизнь вы нам готовите, фашисты безголовые!
СЛАВА. А за оскорбуху, Леха, можешь и ответить.
ВЕРОНИКА. Мальчики, прекратите спорить за столом!
ЖОРЖ. А почему песец? Я не очень хорошо понял. Песец – это такая северная лиса, да?
АЛЕКСЕЙ. Это просто такая шутка. Когда говорят песец, то имеют в виду довольно плачевный конец.
ЖОРЖ. Наступит большой песец. Я хорошо понимаю русский язык, только не всегда понимаю, когда вы шутите. Почему песец?
АЛЕКСЕЙ. Потому что... (шепчет). Теперь понятно?
ЖОРЖ. А-а! Теперь понятно. Нам всем скоро наступит большой песец. Надо запомнить. Я хочу провозгласить тост за Россию, потому что и для вас, и для нас, для всей планеты, монополярный мир – это тупик, это большой песец, говоря образным русским языком. Когда существовал Советский Союз, пусть даже со всеми его огромными извращениями идей социализма, но в мире было два полюса, значит, всегда существовала альтернатива развития...
АЛЕКСЕЙ. Нет, ну, это просто невозможно. Это просто какое-то форменное издевательство. Для чего здесь мы собрались? Митинговать? То один речи произносит, то другой... У меня уже рука отваливается.
ЖОРЖ. Да, я скажу кратко. Bref. За Россию – будущую великую державу, за будущий полюс мира!
Слава (вскакивает и поднимает руку). Слава России!
Все, кроме Славы, чокаются, выпивают.
АЛЕКСЕЙ. Ну, как, Жора, тебе наша русская перцовка?
ЖОРЖ. Уф! Весьма и весьма бодрый напиток. Весьма возбуждает.
АЛЕКСЕЙ. Еще бы она не возбуждала. Видишь, там даже перчик бодро плавает.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. А какие у вас, Жорж, планы на ближайшие дни?
ЖОРЖ. О! У меня намечена обширная культурная программа. Ну, во-первых, я должен побывать в Третьяковской галерее...
ВЕРОНИКА. Третьяковку вам надо посетить непременно, просто обязательно. Это наша национальная гордость. А во-вторых?
ЖОРЖ. Еще я мечтаю съездить на родину деда Глеба, побывать в Ляпуновке, своими глазами увидеть замечательную речку Иленьку... На пригорке два цветочка – голубой да аленький... Да... Одним словом, припасть к истокам...
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Вот как? Но это вовсе не так просто, как ты себе представляешь, Жорж! Это ведь не просто – взял билет да поехал. Ты не знаешь нашей жизни, ее опасностей. Тебя могут в дороге ограбить или даже убить.
ЖОРЖ. Как так убить? За что? Вы, может быть, шутите, дядя Петя? Я, извините, иногда плохо понимаю, когда вы шутите...
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Какие здесь шутки? Ничего я не шучу. Сейчас по России полно шатается разных бродяг, мошенников и грабителей. Некоторые только и живут разбоями. Пропадешь ни за что, ни про что – вот и все. Хорошо еще, если потом труп найдут и опознают. А то ведь могут даже и трупа не найти. Был человек – и нет его, и концов не сыщешь.
АЛЕКСЕЙ. Могут стукнуть просто так, безо всякой причины. Посмотрел не так, не так сел, не так встал, сказал невпопад, читаешь книгу на иностранном языке, выпил с кем-нибудь или наоборот – отказался выпить. Поводов для того, чтобы воткнуть тебе в бок перо, найдется много. И не дай тебе Бог задеть случайно какого-нибудь братка. Человеческая жизнь в России, дорогой Жора, не стоит и ломаного гроша.
СЛАВА. Эт-то точно. Жизнь наша – копейка.
ЖОРЖ. При чем здесь перо? При чем здесь мои братья? Я опять как-то не совсем понимаю.
АЛЕКСЕЙ. Братками, Жора, у нас зовут бандитов. Знаешь, кто такие бандиты? То-то. А перо на фене, то есть на тюремном жаргоне – это нож. Могут ножом пырнуть ни за что, ни про что. Так что в безопасности не будешь нигде – ни на улице, ни в транспорте, ни в гостинице, ни в кафе.
ЖОРЖ. Боже мой, ну что вы такое говорите? А ваша милиция? Она куда смотрит?
АЛЕКСЕЙ. Милиция? Ха-ха! У нас в России милиция занимается в основном вымогательством и поборами. Упаси тебя Бог обратиться с чем-нибудь к милиционерам. Даже, например, просто спросить, где ближайшее почтовое отделение. Вполне могут ограбить и избить. Даже в Москве полно таких случаев, а уж на периферии – там любой милиционер может с тобой сделать все, что ему заблагорассудится. У нас в России человек с пистолетом – всегда источник повышенной опасности.
ЖОРЖ. Боже мой! Как же вам самим не страшно так жить?
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. У нас в России, чтобы ты, Жорж, знал, больше миллиона заключенных, почти в каждой семье кто-то либо сидел, либо сидит, либо еще будет сидеть. Бомжей в одной только Москве несколько десятков тысяч, а беспризорников в стране – несколько миллионов, больше, чем после Гражданской войны. Половина страны говорит на блатном жаргоне.
АЛЕКСЕЙ. А самая популярная песня у нас – знаешь какая? (Напевает.) «Владимирский централ, этапом из Твери...». Во всех ресторанах исполняют.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Мы-то все привыкли к такой жизни, как-то приспособились к ней. Это, можно сказать, наша родная среда обитания.
ВЕРОНИКА. Человек ко всему может привыкнуть.
ЖОРЖ. Нет, мне кажется, что не ко всему. Я, например, не смог бы смириться с такой жизнью. А бомжи – я правильно назвал? – это кто такие? Безработные, да?
АСЯ. Бомжи – это бездомные, в массе своей опустившиеся люди. Во Франции вы таких бедняг называете клошарами.
ЖОРЖ. А, понятно. Клошары. Они делают Пари довольно exotique.. не знаю, как это по-русски.
СЛАВА. Бомжи тоже делают Москву очень экзотик. Особенно, когда такой экзотик заходит, блин, в вагон бывшего лучшего в мире метро. От него за километр несет кислой мочой и перегаром, и вши с одежды осыпаются, как пудра с клоуна.
ВЕРОНИКА. Слава!!!
СЛАВА. Когда мы придем к власти, то в два счета очистим Москву от подобного рода элементов. И от криминалитета тоже. От всех этих воров в законе и этнических группировок. Как в свое время сделал Муссолини. Он у себя в Италии быстро покончил с мафией. Для этого и требовались только национальное самосознание и политическая воля.
ВЕРОНИКА. Слава!!!
ЖОРЖ. Но в Ляпуновку я все равно поеду. Поеду непременно.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Это, дорогой Жорж, весьма и весьма чревато.
ВЕРОНИКА. Милый Жорж, ну зачем вам так рисковать? Лучше познакомьтесь с достопримечательностями Москвы, здесь очень много интересного. И Третьяковка, и Пушкинский музей, и Бородинская панорама, и Царь-пушка, и дом-музей Васнецова – такого больше нигде не увидите. А мы все с удовольствием будем вашими гидами – и я, и Ася, и Алеша.
АЛЕКСЕЙ. А причем здесь Алеша? Чуть что – так сразу Алексей.
ЖОРЖ. А что я скажу своим родственникам во Франции? Испугался поездки на родину деда Глеба, потому что с российских клошаров вши, как пудра, осыпаются? Нет уж, поеду обязательно, я должен все увидеть собственными глазами.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Тогда тебе надо взять с собой провожатого. Да вот хотя бы Алексея, он все равно в отпуск собирается. Дней пять сможешь, Леша, посвятить нашему гостю? А? На своей шестерке слетаешь туда и обратно. А?
АЛЕКСЕЙ. Надо подумать... Помнишь, как в позапрошлом году мы с дедом там застряли? Еле-еле трактором смогли машину выдернуть.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Тогда лето дождливое было, а нынче сухое. Проедешь, Леха, как-нибудь. До Тотьмы дорога хорошая, а там останется всего-то сотня верст... Может, и я тоже с вами соберусь. На родные места хоть еще разок взглянуть перед смертью.
АЛЕКСЕЙ. Ладно, что-нибудь придумаем. А пока предлагаю выпить. А то мы своими разговорами только расстраиваем Жору.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Кто скажет тост?
АЛЕКСЕЙ. Давайте выпьем за то, чтобы наш гость припал к истокам и при этом не лишился ни жизни, ни здоровья, ни кошелька.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Хороший тост. В тему. Поддерживаю!
Вероника, АСЯ. Мы тоже присоединяемся.
Все, кроме Славы, чокаются, выпивают.
АЛЕКСЕЙ. Ну вот. Выпили, ну, а теперь можно и перекурить. Я, с вашего позволения, выйду на лестницу немного подымить.
ЖОРЖ. Мне можно выйти с вами, Алексей?
АЛЕКСЕЙ. Можно, Жора. Конечно, можно. И давай перейдем на «ты»! Зови меня просто Лехой.
ЖОРЖ. Заметано, Леха!
Алексей и Жорж уходят.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. Дамы не будут возражать, если мы с отцом тоже выйдем?
ВЕРОНИКА. Дамы возражать не будут.
ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ. Выкурим по одной и вернемся.
Петр Петрович и Петр Сергеевич уходят.
АСЯ. Чем это у нас пахнет? Горит что ли что?
ВЕРОНИКА. Ой! Я, кажется, забыла выключить духовку! (Убегает из комнаты).
АННА СТЕПАНОВНА. И куда это наша Верунька помчалась? (Уходит).
Слава подходит к Асе и обнимает ее.
СЛАВА. Все куда-то разбежались. Одни мы остались. Ну, здравствуй, Аська. Ты по мне соскучилась?
АСЯ. Соскучилась.
СЛАВА. Очень?
АСЯ. Ну ты же сам знаешь!
СЛАВА. Давай уйдем отсюда... У меня сегодня вечер свободный...
АСЯ. Нет, Слава, это неудобно... А потом тебе надо будет проводить Анну Степановну.
СЛАВА. А этот Жорж... наш забугорный родственничек... Тоже мне – социалист выискался. Социализм – это вообще ловушка для дураков, всецело продукт еврейской психологии. Вообще, весь Западный мир заражен еврейским духом. А теперь и Россия тоже. Всюду, блин, типичная синагога. Все эти Хазановы да Жванецкие со своим жидковатым юморком. Ничего, как только мы придем к власти, так сразу... Где этот Жорж остановился?
АСЯ. В гостинице «Космос». А почему ты об этом спрашиваешь?
СЛАВА. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Совсем как Жорж Дантес на Натали. Зачем ты ему улыбаешься?
АСЯ. Ничего я не улыбаюсь, все ты выдумываешь.
СЛАВА. Нет, улыбаешься, я видел.
АСЯ. Ну, улыбнулась один раз, может быть. Что из того?
СЛАВА. Все-таки ты как бы моя невеста.
АСЯ. Как бы, как бы! Вот именно, что как бы. Мы с тобой уже больше года встречаемся, а ты все никак не можешь решиться...
СЛАВА. Ну, Ася, сколько можно об одном и том же! Вот как найду себе приличную работу, так мы сразу и подадим заявление.
АСЯ. Я все ждала, что ты сейчас скажешь – поженимся, когда вы совершите государственный переворот...
СЛАВА. Хотя бы доллярей на 200 в месяц. Тогда сразу и поженимся.
АСЯ. Когда это еще будет! Если вообще будет. А время уходит. Мне уже двадцать один, через год будет 22, а там... Еще немного – и вообще останусь старой девой. Ну, пусти, неудобно, кто-нибудь войдет...
СЛАВА. Ася!.. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Дня без тебя прожить почти не могу. Давай в это воскресенье съездим в Ясную Поляну. Проведем культурно выходной.
АСЯ. Правда? Какой ты, Славка, милый! Дай я тебя за это поцелую. Ничего, что от меня немного пахнет перцовкой?
СЛАВА. Ничего, к этому я уже привык.
Входит Алексей.
АЛЕКСЕЙ. Ага, целуетесь? Вот все расскажу папе с мамой.
АСЯ. Знаешь, Слава, что я придумала? Давай попросим Лешу съездить с нами в Ясную Поляну, да, кстати, давай пригласим с собой и нашего гостя из Франции...
Входит Петр Петрович с фотоаппаратом в руке.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ. А где Жорж? Давайте сфотографируемся на память. Леша! Зови скорее всех сюда!