Русь Затаённая. Повесть

ВСТУПЛЕНИЕ

В начале 70-х годов прошлого столетия я неоднократно бывал
в командировках на Севере, в Западном секторе Советской Арктики.
В одну из таких командировок мне довелось совершить плавание
вокруг архипелага Новая Земля, который русские поморы
любовно называют Маткой.
Откуда пришло такое старинное название, доподлинно неизвестно,
есть много толкований.
Геологи установили, что архипелаг является продолжением Уральских
(Рифейских) гор в Северном Ледовитом океане, который в древности
называли Скифским океаном.
Проплывая мимо западного берега гористого Северного острова
Архипелага, я наблюдал за покрытой льдами горой правильной формы.
Эта гора – самая высокая на архипелаге, однако не имеет названия.
Это при том-то, что многие меньшие высоты названия имеют.
Моряки не смогли ответить на мой вопрос – почему гора не имеет
Названия. На картах она обозначена как высота 1547.
Позже я познакомился с книгой индийского брахмана, философа и
знатока древнеиндийских вед Б.Г. Тилака «Арктическая прародина в ведах».
Географическое положение горы, обозначенной, как высота 1547
(неужто истинное название скрыто?) точно соответствует тем
описаниям, которые Тилак прочитал в ведах, сохранявшихся
в народной памяти многие тысячи лет, прежде чем они были
записаны на санскрите посвящёнными брахманами.
Что если эта гора и есть остаток от легендарной Мировой горы
(у индусов гора Меру), основная часть которой затонула вместе
с полярным материком Гиперборея, а архипелаги Новая Земля (Матка),
Земля Франца-Иосифа и Северная Земля – осколки затонувшего материка? 
 
                Вячеслав Макеев


Русь Затаённая

 
Во все века жила, затаена,
Надежда – вскрыть все таинства природы.

В. Брюсов




Глава 1. Невидимый град

 
Русская составляющая Ломоносова питала его душевное беспокойство
и свойственный ему пламенный патриотизм, веру в сияющую будущность
России.
Н.В. Гоголь

 
1.
Грозные белоглавые буруны вздымались у прибрежных скал. Море вскипало возле Святого Носа1, не желая впускать поморов из родного Белого моря в океан. Два могучих течения – теплое, втекавшее в океан из неведомого далека, и холодное, истекавшее из Белого моря, боролись возле крутых скалистых утесов, образуя бурлящее волнение и водовороты – сулой по-поморски, очень опасный для кораблей. С севера надвинулись свинцовые тучи, разразившиеся мокрым снегом над бушующим океаном, покрытым осколками не растаявших льдин.
Черный, набухший от воды коч2, второй уж день пытался пробиться через шторм, постоянно бушевавший возле мыса, за которым кончалось смирное в это время года Белое море и начинался бескрайний океан, выходивший летом из ледового плена.
– Не пройдем! Василий Дорофеич! Ей богу, не пройдем! Опрокинет волна коч, и потонем, – взмолился Семен Дудкин.
– Ты хоть, Мишка, Христом-богом вымоли у батюшки повернуть коч! – в отчаянии
обратился Дудкин к высокому крепкому юноше в сырой от соленых брызг валяной шапке нахлобученной на глаза, из-под которой выбивались светлые пряди волос.
– Прав, Василий Дорофеич, Семён. Поворачивать надо, волоком идти, – поддержали Дудкина и четверо других мужиков, что вместе с кормчим, сыном его, да Дудкиным составили ловецкую компанию из семи душ, путь которой лежал к Кольскому или Мурманскому берегу, как величали его норвежцы и шведы. Было их всего семеро, на коче длиною в пять саженей, шириною в два.
Был тот коч сработан из цельного елового ствола-киля, обшитого толстыми досками, законопаченными пенькой и густо просмоленными. Коч накрывала палуба из досок, а трюм был заставлен пустыми бочками под сельдь, которую предстояло выловить. И только малая коморка, в которой можно было вытянуться и вздремнуть, отводилась ловцам-мореходам. Помимо особой сельди, которой славилось Кольское море, поморы собирались бить тюленей на плавучих льдинах, чей жир охотно скупали архангельские купцы, а так же собирать на берегу гагачий пух для перин богатых и благородных сословий.
Шёл коч под прямым пеньковым парусом, а в безветрие или против ветра – на веслах. Дородный мужчина Василий Тимофеевич Ломоносов, был крепким государевым крестьянином-помором, чти предки пришли на Беломорье несколько поколений назад с Белоозера, да с Ладоги, снял шапку, вытер натруженной от кормила ладонью пот с багрового от напряжения лица, и стал разворачивать коч. Сын Мишка бросился помогать отцу, и вместе они, налегая на руль-кормило, развернули корабль. Остальные мореходы проворно спустили парус и взялись за весла, выгребая обратно в родное Белое море. Шестое весло взял в руки подоспевший Михайло, и коч медленно поплыл вспять, на тихую воду, под защиту берега.
 Теряли два, а то и три летних дня, столь дорогих на севере, да ничего не поделаешь. Придется идти через Святой Нос волоком. Ох, и тяжелое это было дело. Хорошо если найдут там лопарей3 в помощь.
– Хорошо то хорошо, да им платить надо. Эх, жаль, Святой Нос не пускает! – размышлял про себя Василий Дорофеевич, подсчитывая в уме убыток. Накануне, едва в серой мгле на короткое время показался мыс, поморы помянули святого чудотворца Варлаама, который вытравил некогда в этих местах морских червей, источавших днища кораблей, и с тех пор мыс стал называться Святым. Вот только утихомирить океан Варлаам не сподобился. Да ничего не поделаешь.
Михайло ворочал своим тяжелым веслом позади громадного мужика, прибившегося к артели накануне отплытия, когда вдруг захворал и не смог плыть заранее нанятый опытный ловец. Звали прибившегося чужака чудно – Брамой. Так назвал его Василию Дорофеевичу дед Христофор, да и то случайно, прозвище, дескать, такое. Но отзывался неведомо откуда взявшийся чужак на имя Иван. Креста на нем не было, зато лоб, если сильный ветер задирал густые русые волосы, был изуродован страшным свежим шрамом на том месте, где обычно выжигали клеймо беглым и преступникам. Однако если приглядеться, Иван-Брама был совсем молод, лет на пять всего-то и старше Михаила. И Семен Дудкин и прочие мужики отговаривали Василия Дорофеевича – сбежит в пути душегуб, оберёт товарищей. Не послушался артельный старшина советов известных ему товарищей и взял в плавание Ивана-Браму не за плату, «за так», и по совету старика Христофора.
– Вам же больше достанется при разделе добычи, – мудро изрек Василий Дорофеевич, – а сил у него на двоих. Вишь, как веслом ворочает! Да и бежать ему некуда, разве что в океан.
Михайло и прочие гребцы, ворочавшие шестью тяжелыми веслами, постепенно обрели слаженность движений. Коч, хоть и не быстро, но двинулся против ветра к волоку, до которого идти пол дня, не меньше. В том месте берег был низкий, в оттаявшей сверху земле имелась отчетливая широкая борозда длиною в несколько верст. По ней на катках и волокли корабли, минуя опасную штормовую полосу у оконечности мыса.
Юноша прислушался. Брама шептал какие-то заклинания, то и дело поминая языческих богов: Сварога и Велеса, Перуна и Стрибога4. В подобных заклинаниях не было ничего удивительного. По всему Беломорью, а в особенности в глухих лесных деревушках, несмотря на жестокие гонения, проживало множество языческих или староверческих общин, поклонявшихся не то Саваофу5, не то Сварогу. Многие даже носили кресты, но отвергали Христа, как толковали его попы, верили в божественных предков, и шли на смерть, не желая менять своих убеждений.
Михайло рано научился грамоте и помогал отцу вести приходные и расходные книги в торговле рыбой. В том помог ему приходский дьячок. После смерти любимой матушки, не имея братьев и сестер, и не сильно притесняемый отцом, взявшим в дом новую жену, юный отпрыск Василия Дорофеевича много времени проводил в доме прижимистого старика-помора, того самого загадочного деда Христофора страстного книголюба, благоволившего к мальчику, который свёл отца с Брамой. Там он прочел немало книг, где помимо математики и словесности описывалось мироустройство и всемирная история. Скучные церковные книги, которые Михайло не смог осилить до конца, его не заинтересовали. А попов, как и отец, полагавший их пьяницами и развратниками, он не любил, и церковь посещал с великой неохотой. Со сверстниками добрых отношений у него не сложилось. Его дразнили, приходилось драться, чего Михайло не любил, а позже они были ему не интересны, его тянуло к взрослым и грамотным людям.
Юношу удивило, что Брама был грамотен не менее его самого, и, помимо длинного овчинного тулупа, принес с собой на коч объёмистый мешок, в котором кроме шапки, запасных рубахи и штанов, сапог, валенок, кусков лосиной кожи на подметки и кое-каких мелочей, имелись главные принадлежности мореходов. Это были поморский компас-маточка с магнитной стрелкой, самодельный прибор для определения широты по свечению Полярной звезды, сделанный из дощечек с нанесенными на них штрихами-градусами, песочные часы. Были в мешке и книги – «Арифметика» Магницкого, которую Михайло изучил еще в детстве, две ветхие рукописные книги и нанизанные на ремешок деревянные дощечки с непонятными письменами. То не были буквы обычной кириллицы или старой глаголицы, которые были известны Михайле, а особые знаки. Юноша уже знал, что это древние славянские руны6, но не понимал их, находя, однако, сходство некоторых знаков с глаголицей. Будучи пытливым и любознательным, не раз вступал в свободное время в беседы с Брамой, открывая для себя в них столько нового, что едва успевал переварить. Вот и тянуло его к Ивану – так проще было звать старшего товарища. Да и Иван охотно общался с юношей.
Незаметно под шум волн и свист ветра завязалась беседа, отвлекавшая от тяжкого труда гребца. В их ряду первым сидел угрюмый тугой на ухо мужик Егор Ловцов, который не мог слышать, о чем говорили Иван с Михайлой, другие не слышали и подавно, тяжело ворочая веслами по другому борту.
– Отчего тебя кличут не только Иваном но и Брамой? – решился, наконец, спросить Михайло.
– Да и что это за имя такое?
– Брама – тоже, что Бог. Так величали Бога наши предки – русы. Меня прозвал так волхв-брамин батюшка Всеслав в дальней деревушке-ските, укрытой в горных лесах на землях уральских, где оказался малым дитём. Почему прозвал так, мне не ведомо, а ему виднее. И ты, Михайло, не зови меня так без надобности. Иван я в этом миру. Ни отечества, ни материнства истинного не знаю. Все сгорели в огне, изведенные сатанинскими силами царя-зверя, а души их улетели в Ирий7 в прекрасный Асгард8…
Что, брат, страшно?
 – Да нет, не очень. Интересно. Так ты совсем не веришь в Христа? – еще тише спросил Михайло.
Иван ответил не сразу, помолчал, стряхивая с густой гривы русых волос, не любивших шапки, соленые брызги от захлестнувшей за борт волны.
– Христос, как преподносят его попы, чужой нам, то кумир иного народа. А господь наш, Род-Вышний9, послал к нам Дыя10, а мы все и есть его дети.
– Так ведь схватят тебя за такие речи царёвы приставы!
– Уже хватали. Видал, как лоб украсили воровской меткой?
– Видал…
– Выжег я ее, прошёл испытание.
Нет во мне страха! И ни мук, ни смерти я не боюсь! И душа моя готова улететь в Ирий, там, где батюшка с матушкой да сестренки с братишками, да прочие родичи…
– А что такое Ирий? Что за град там такой? Откуда тебе известно такое? – дыхание юноши перехватило, и он ощутил всю тяжесть весла, о котором словно забыл на мгновение.
– Смотри, Михайло, не сбивайся с порядка! Неровен час, руки переломает весло, – строго напомнил Иван.
– А Ирий – это наш русский рай. В нем и прекрасный город-храм Асгард, где люди, равны Богам! Прописано про Ирий в ведах. Я слушал их из уст мудрого волхва-брамина в Уральской земле. Ты парень грамотный, поди читал церковные книги?
– Читал.
– Вот и веды, как церковные книги. Только в них наша, русская правда, от самых первых времен, от сотворения Мира и Земли-матушки.
– Расскажи, как это было! – просил Михайло.
– Хорошо, Михайло, расскажу. Слушай:

«До рождения света белого, тьмой кромешной был окутан мир. Был во тьме лишь Род-Вышний – прародитель наш, отец перволюдей-Богов. Был вначале Род заключен в яйце, но конец пришел заточению. Вышел Род из яйца, и породил Ладу-матушку – прародительницу11. Мир любовью наполнился, и тогда Род разрушим темницу и создал белый свет – царство небесное, а под ним царство поднебесное. Пуповину разрезал радугой, отделил океан – море синее от небесных вод твердью каменной. В небесах воздвигнул он три свода. Разделил Свет с Тьмой, Правду с Кривдою12. И затем создал Род Землю-матушку, но ушла она в бездну тёмную, в океане она схоронилась.
Тогда Род вместе с Ладою породили Сварога – старшего божича. Стал Сварог по небу похаживать, стал свои владенья оглядывать. Видит – Солнце по небу катится, Месяц светлый видит и звезды, а под ним океан расстилается и волнуется, пеной пенится, Оглядел он свои владения, не заметил лишь Землю-матушку.
– Где же мать-Земля? – опечалился.
Тут заметил он точку малую в океане. Это серая уточка13 плавает, пеной серою порожденная.
– Ты не знаешь, серая уточка, Где Земля-матушка?
– Подо мной Земля, глубоко в океане схоронена…
– Так добудь Землю-матушку по велению Рода небесного, по хотенью сварожьему!
Ничего не сказала уточка, в океан-море нырнула, целый год в пучине скрывалась. Как год кончился – поднялась со дна.
– Не хватило мне духа немножечко, не доплыла я до Земли чуток. На волосок не доплыла.
– Помоги нам Род! – тут воззвал Сварог.
Поднялись тогда ветры буйные, расшумелось море синее. Вдохнул ветром Род силу в серую уточку. В океан-море нырнула она и два года в пучине скрывалась. Как срок вышел – поднялась со дна.
– Не хватило мне духа немножечко, не доплыла я до Земли чуток. На полволоска не доплыла.
– Помоги, отец! – крикнул тут Сварог.
Поднялись тогда ветры буйные, разразилась буря великая. Глас Рода – гром небесный, поразил уточку молнией. Встрепенулась она, в океан-море нырнула и три года в пучине скрывалась. Как срок вышел – поднялась со дна. В клюве горсть земли принесла.
Взял Сварог горсть земли, стал в ладонях мять.
– Обогрей-ка, Красное Солнышко! Освети-ка, Месяц светлый! Обсушите-ка, ветры буйные! Будем мы лепить из сырой земли Землю-матушку, мать кормилицу. Помоги нам, Род! Помоги Лада!
И слепил Сварог Землю-матушку14 и бросил ее посреди океана. И там, где плескались волны, поднялись – протянулись горы-кряжи Рипейские15 до самой макушки Земли. И возвысилась в тех горах Мировая Гора16, и селились близ Горы Мировой перволюди – дети Богов!»
 
Все так же шумели за бортом коча океанские волны, рассекаемые тяжелыми веслами утомленных гребцов. Над головой, в разрывах туч сверкнуло солнце, и Михаилу казалось, что сверху на них глядят древние русо-славянские светлобородые Боги с божественно прекрасными лицами, с небесно-голубыми очами.
Сказ Брамы завораживал, и красивые слова веды навсегда западали в сердце.
Сколь велик и прекрасен был мир древних русских богов, о которых рассказывал, ему еще дед Христофор, предварительно заставив побожиться в том, что не каждому он то повторит. И сколь унылы, серы и фальшивы были жития святых египетских, иудейских, греческих, да попа гнусавые проповеди в прокуренной ладаном душной церкви…
– А где же те горы Рипейские, и где та Мировая Гора? – дослушав рассказ Ивана о сотворении Земли и, не спеша, обмыслив его, под завывания ветра и шум волн, спросил любознательный юноша.
Там, где по сто дней кряду не заходит солнце, на макушке земли, на Матке-Земле, которую первой создал Сварог.
– Так это же наша Матка17!  – ахнул в восторге и удивлении юноша, едва не  выронив из натруженных рук весло, которое могло от морской волны разбить гребцу голову.



2.
Петербургские зимние сумерки окутали серые засыпанные снегом улицы промерзшего града – столицы Российской Империи, ближе всех прочих мировых столиц приближенной к сакральному Северному Полюсу.
И что же, как не Россия, и есть та таинственная Фула18, прислонившаяся промерзшими тундрами и заснеженными кряжами к легендарной Арктиде, затаившейся на дне скованного льдами Полярного океана? – не эта ли мысль будоражила ум великого ученого, предвидевшего открытие подводных хребтов, свершенных далекими потомками?
С неделю уже не было солнца, и казалось, что на город опустилась нескончаемая и вьюжная полярная ночь, какая бывает на севере. Начало февраля – конец коренной зимы и самое холодное время в Петербурге. Столица Российской Империи, отрезанная от всего мира снежными заносами, утопала в снегу, и казалось, что жизнь в ней не то чтобы остановилась, но замерла до начала весны…
В жарко натопленном кабинете, за широким письменным столом из мореного дуба, украшенным незатейливой резьбой, сидел нездорового вида рано постаревший крупный грузноватый мужчина в домашнем теплом халате, и при свете дюжины свечей в бронзовом подсвечнике разбирал печатные листы, извлеченные из кожаной папки, время от времени делая на них пометки, окуная перо в бронзовую чернильницу роскошного письменного прибора, подаренного императрицей19.
Перед ним лежали материалы о подготовке секретной северной экспедиции, официальной целью которой были поиск и промысел китов и морского зверя. Главной же целью было отыскание кратчайшего пути из Северной Европы на Камчатку. Экспедиция, утвержденная императрицей, готовилась в глубочайшей, до времени, тайне даже от Сената, в виду излишней болтливости сенаторов. Экспедицию на трех кораблях, уже этой весной, должен был возглавить талантливый мореход и отважный русский человек Василий Чичагов20. Императрица, посетившая его на дому перед рождеством, окончательно утвердила план похода своей резолюцией. И немало лучших офицеров, кормчих и матросов, соблазненных удвоенным жалованием, выданным единовременно за два года вперед, были подобраны для плавания по северным морям, и корабли c припасами уже стояли в тайной, скрытой от вездесущих иностранцев, бухте, но что-то теперь тормозилось в этом проекте. И не было у него уже прежних сил двигать свой проект, преодолевая жуткое сопротивление недругов. А ведь были еще планы открыть проход на Камчатку не от Груманта21 через Северный Полюс, а вдоль берегов Сибири, развитие которой он считал наиважнейшей задачей Российского государства. Этот путь уже не один век частично использовался, но целиком за одно лето считался не проходимым из-за тяжелых льдов за устьем Енисея22.
Устав, он отложил папку с материалами экспедиции, и принялся разбирать следующую, с академическими делами.
– Михайло Васильевич! – будите кофе пить? – послышались следом за тихими мелкими шагами слова супруги Елизаветы с мягким и теперь уже неисправимым акцентом.
– Сколько раз я говорил тебе, Лиза, называй меня Мишей, и зови-ка «на ты». «Будете кофе пить…». Я же тебе муж родной, а не кто-то. Все ваши немецкие штучки!
– Не повышай голос, Михель, – учтиво исправилась жена, – у тебя ведь больное горло. Побереги себя, милый.
– Хорошо, Лизонька, самая родная и близкая, судьбой уготованная мне, немочка. Подай-ка лучше крепкого чаю с мёдом.
– Так ведь в пот тебя бросает от мёда?
– Ничего, мёду клади побольше. Бог простит, да и впрямь что-то не здоровится. Холодно.
– Да нет, Михайло Васильевич, тепло у нас. И камин, и печи натоплены. Я уже и истопника отпустила.
– Опять, Михайло Васильевич! Ты неисправимая, Лиза. Ну да Бог с тобой. – Ломоносов отложил бумаги, и устало улыбнулся.
– Подойди ко мне, милая моя Лизхен23. Скажи, ты ведь уже готовишься к немецкой пасхе?
– Что же в этом плохого, Михайло Васильевич? Хорошая хозяйка загодя готовится к любому празднику. Мы с Катенькой сделаем слоеный торт с кремом и ананасами, вишневую настойку. Но сначала отпразднуем русскую масленицу. Ты ведь еще не разлюбил блины с икрой и со сметаной?
– Не разлюбил.
– Komm zu mir, liebe Fraeulein Zilch, (Ну иди же ко мне, милая девочка Цильх.) – по-немецки, шутливо улыбаясь, позвал Ломоносов супругу.
– Ich komme gleich, mein Michel, (Сейчас, дорогой мой, Михель, иду.) – с удовольствием ответила Елизавета, в православии Васильевна, и удобно разместилась на коленях супруга, обняв его шею полными белыми руками и прижавшись головой к груди. Была она заметно моложе супруга и на здоровье пока не жаловалась.
– Слушай, Лиза, что пишут тут твои земляки-немцы – этакая напасть для Руси! Сначала гадил Байер24. Языка русского так и не выучил, академик хренов! Синопсис 25 почитал за летописца вроде Нестора26. Не удосужился прочитать даже то, что составил к тому времени Татищев27. Видите ли, не кому было перевести ему сей труд с русского языка! Придумал какую-то нелепицу – норманнскую теорию. Дескать, Рюриковичи – немцы, и Руси без них и не было бы! Теперь вот Миллер28 гадит...
Елизавета Васильевна обиженно поджала губы.
– Никакие они мне теперь не земляки, Михайло Васильевич. Я православная, русская женщина!
– А на Рождество немецкое запекла гуся в яблоках? Хоть и был у нас пост!
– Так вы ж, Михайло Васильевич, его кушали и нахваливали, – мило улыбнувшись, подколола супруга Елизавета Васильевна.
– Что ты! Что ты, Лизонька! – замахал руками Ломоносов. – Только яблоки, а про гуся что-то не помню. Пост ведь…
Елизавета Васильевна негромко рассмеялась и ничего не ответила.
– А теперь вот к пасхе католической готовишься! – Ломоносов, шутя, похлопал супругу ладонью по бедрам и поцеловал в лоб.
– Ну да ладно. Не хочешь, не слушай. Все равно ничего не поймешь. Принеси-ка лучше чаю с мёдом, – вспомнил Ломоносов.
– Да приготовь постель. Я посижу еще с пол часа и спать. Устал я Лиза. Сердце побаливает. Принеси чаю.
Елизавета Васильевна отправилась за чаем, а Ломоносов вновь принялся вчитываться в листы, разложенные на столе.
От чтения сильно напрягались глаза, и Михаил Васильевич быстро уставал. Да и само чтиво от «именитого российского историка» раздражало. Все о дикости и никчемности русских и о светочах из числа прочих европейских народов, выводивших убогую Россию на столбовой путь цивилизации…
Сами собой в голове роились совсем другие, тяжелые мысли. Чувствовал он себя скверно. В последнее время хворал. Вот уже и в академии не был недели две, если не больше. Его никто не навещал. Не было у него близких друзей. Разве что Рихман29? Нет, и он был всего лишь коллегой по работе, таким же ученым червем, русским немцем. Да и его давно уже нет. Была одна лишь работа в поте лица. Был еще Крашенинников30,  как и он вышедший из низов, солдатский сын, ставший академиком и соратником в борьбе с иностранным засильем в стенах Российской академии наук. Но и его уже нет как десять лет. Будь жив, Степан Петрович, несомненно, принял бы деятельное участие в предстоявшей экспедиции.
Ломоносов пережил своих сверстников, хоть и шел ему всего лишь пятьдесят четвертый год. Рядом осталась только Лизонька, которую он соблазнил некогда в далекой светлой и веселой Германии. Он все еще хорошо помнил ее хрупкой шестнадцатилетней девушкой, дочерью степенного церковного старосты. Их познакомил разбитной гуляка Виноградов, с которым он был в те времена не то чтобы дружен, но дружить в Марбурге больше было не с кем. Виноградов сам пытался ухаживать за фрекен Лизхен, но девушке он показался чересчур активным, и она предпочла веселому Виноградову молчаливого Ломоносова, который был постарше и серьезнее много пившего и кружившего головы марбургским девушкам повесы. Кроме того, Михель был высок, статен, и силен. А такие парни особенно нравятся умным девушкам.
Помимо прочего, ходили слухи, что русские студенты богаты и в России, которая была где-то на краю света, у них большие поместья. Так что Лизхен не хотела упускать своего счастья и с легкостью забеременела. После рождения ребенка было скромное венчание в церкви реформаторской общины Марбурга, мало походившей на православный храм. Потом он, ничего не сказав жене, нянчившей ребенка, и наделав, как и большинство русских студентов, немалые долги, уезжает в Россию с пустыми карманами, обманом попадая по пути в прусскую армию, но благополучно из нее бежит, и с не малыми трудами добирается до Петербурга, где предъявляет аттестат и получает научную должность.
Удивительные были те времена. Столько было сил и энергии. Не то, что сейчас. Хвори замучили, а ведь ему едва за пятьдесят.
Верная и милая Лизхен, о которой он тогда почти и не думал, всецело поглощенный работой, все же отыскала, своего супруга и приехала в Петербург. Елизавета была верной женой и прожила все эти годы затворницей, мало общаясь с обществом, не любителем которого был и он сам. Единственным близким ей человеком была дочь Катенька, да и та была замужем и не часто навещала мать…
А вот и милая Елизавета Васильевна с чаем.
– Прочь дурные мысли! И к черту Миллера! – Ломоносов жадно, несколькими глотками выпил горячий чай с медом, и, повинуясь супруге, ощутившей у него жар от прикосновения к поседевшей влажной голове без ненавистного парика, не нужного дома, прошел в спальню.
Уже лежа на взбитой перине, кутаясь в теплое одеяло и согреваемый телом жены, Ломоносов принялся рассуждать о последней статье своей своего вечного оппонента Миллера. А Елизавета Васильевна, плохо понимая, о чем он говорит вполголоса, полагала, что муж бредит. Но жар был не сильный, она пока не паниковала, терпеливо ожидая, когда супруг уснет.
– Ничего, проклятые заморские академики и прихвостни пройдохи Миллера. Вот сплавает русская экспедиция по северным морям, отыщет северный проход в Тихий океан, откроет руины древних поселений вокруг Мировой Горы на Матушке Земле, и заткнетесь хулители народа русского много богаче вас великой и древней историей!
Да ваших стран и народов и в помине не было, когда уже была разорена Троя – третье Русское Царство, от которого и Рим поднялся. А где троянские руины схоронились, не вам знать. А ведь были и Первое и Второе Царство! Где они? – в забытьи он принялся зачитывать на память строки из своей «Древней Российской истории», наделавшей в ученых кругах так много шума, и которую так ругали Миллер и Шумахер31, да и прочие академические немцы, всячески принижая славян.
– Так ведь сам Плиний32! Не чета вам, безродным, писал: «Венеты от троянского народа происходят…». А император римский, Юлий Цезарь, помышлял о восстановлении Трои и переносе в нее столицы империи! Придет время, отыщем место, где она прежде стояла! Выстроим там столицу Российского государства, восходящего от Дарданова царства33! – уже бредил Михаил Васильевич.
Обеспокоенная Елизавета Васильевна соорудила компресс на потный лоб мужа. Жар стал постепенно спадать. Мед и компресс подействовали
Ломоносов засыпал, и навстречу уже спешили чудные сны, выстроенные в удивительном порядке, когда следующий сон является продолжением предыдущего. Так бывает на склоне лет или в периоды тяжелой болезни, когда жизни осталось всего-то ничего…

3.
Лопари, к счастью, оказались в нужном месте, словно загодя поджидали поморов. Это был маленький вымирающий род, в котором мужиков всего четверо, все малорослые и худые, да пять баб с ними, все c малыми ребятишками. Была еще с ними совсем молоденькая женщина, почти что девочка, но уже вдова – робкая, с грустными серыми глазами и с прядями светлых волос, выбивавшихся из-под красивой шапочки, выделанной из шкурки селезня с красивым оперением.
Старший из лопарей, едва завидев поморов, принялся с помощью немногих русских слов договариваться с Василием Дорофеевичем о плате за помощь в волоке коча на дугой берег мыса в тихую бухту. Сторговались всего за рубль с полтиной серебром, но деньги сразу, и Василий Дорофеевич передал лопарю три полтинника. Не самим же надрываться. А у лопарей и бревна под катки приготовлены и олени найдутся.
Тотчас остальные мужики в меховых кухлянках пригнали из тундры три десятка взрослых оленей, прирученных тащить санки-нарты, и принялись сооружать упряжь для коча, уткнувшегося носом в песчаный берег.
Не прошло и часа, как олени, понукаемые лопарями, потащили коч, а поморы лишь перекладывали катки от кормы к носу. Так, с перерывами на отдых, за день-полтора можно пройти весь волок. И чего это сразу так не решили? Полтора рубля серебром хоть и деньги, но время дороже, да и безопаснее идти на Мурманский берег волоком.
Дело наладилось. Михайло с Иваном-Брамой подкладывали катки, и не сразу услышали окрик Василия Дорофеевича.
– Эй, Иван, подойди-ка, а Мишка пока и сам справится.
Иван распрямился и нехотя направился к хозяину, возле которого стоял старший лопарь, седовласый и седобородый, ростом не выше плеча дородного помора.
– Звали, Василий Дорофеич?
– Звал, Иван. Тут дело такое. Видел лопарку-молодуху?
– Ну видел, – еще не понимая к чему клонит хозяин, ответил Иван.
– Вдова она. И месяца не прожила с сыном старейшины. Задрал молодца медведь-шатун в  тундре насмерть.
– А я то зачем?
– Уж больно ты понравился старику. Жинка его погибшего сына не брюхатая осталась. А ты здоров и силен. Вот и хочет он, чтобы от тебя она понесла дитя. Хорош будет у него внук.
Ну как, согласен? А нам дадут в дорогу оленя. Будет свежее мясо.
Иван задумался, а потом отрицательно покачал головой.
– Нет, не согласен. Нельзя мне сейчас. Обет я дал.
– Какой такой обет? – удивился Василий Дорофеевич.
– Смотри, девка хороша. Я и сам бы не отказался! – в светлых глазах еще не старого помора засверкали огоньки.
– Сказал нельзя и все тут! – отрубил Иван.
– Пусть кто другой. Да вот хоть ваш Михайло. Парень здоровый и красивый, Да и пора ему. Мужиком станет. А меня уволь. Не гожусь я для этого дела, Василий Дорофеевич.
– А что! Верно! Чем Михайло не добрый парень? Да и лопарка не старше его. Ладно, Иван, возвращайся и ворочай бревном, если не хочешь или не можешь чем другим. И позови к нам Мишку.
Старший лопарь ничего не понял из разговора русских, которые казались ему сказочными богатырями. А когда Иван побежал назад, забеспокоился.
– Не огорчайся старик, – усмехаясь, похлопал его по плечу Василий Дорофеевич. Будет твоей снохе добрый парень, а мы с тобой, Бог даст, породнимся.
*
Ярко светило над тундрой ласковое незаходящее солнце, славно прогревая плоские серые скалы, выходившие из каменистой, покрытой мхами почвы. В эту крохотную теплую низину, прикрытую от студеного моря грядой, поросшей тощей травой и едва начинавшими распускаться полярными березками и ивами высотой в аршин, не залетали холодные арктические ветры.
Михайло лежал возле разомлевшей задремавшей лопарки и плохо соображал, что с ним приключилось в этот памятный ясный день. Ему было и хорошо и стыдно. Здоровый парень, сторонившийся сверстников, никогда не друживший не только с девушками, но и с парнями, а тянувшийся к людям взрослым и грамотным, был совершенно беззащитен рядом с маленькой лопаркой, которая умело добилась от него чего хотела и теперь удовлетворенно отдыхала, греясь на солнышке.
Пора было возвращаться и в то же время не хотелось. Здесь, было тихо и тепло, так что не мерзло тело без надоевшей, давно не стираной рубахи. А лучи ласкового невысокого солнышка покрывали кожу ровным северным загаром.
Все, что он знал от первой своей женщины, совсем еще юной и маленькой, словно девчонке, какие бегали, сверкая босыми пятками в погожие дни по его родной деревеньке Денисовке, что на Кур-острове возле Холмогор, откуда начинался путь по реке в таинственный Ледовый океан, так это имя ее – Иканьга. Так же звали и реку, которая через пороги, выбегала из елового редколесья таинственной и безлюдной Кольской земли, и вливалась а океан возле мыса, куда поморы и лопари тянули волоком их коч.
 Михайло взял в руки, лежавшую рядом с Иканьгой ее удивительную шапочку из шкурки селезня. Такой он еще не видывал. Гладкие перья – серые, коричневые, белые, мелкие зеленовато-сизые красиво переливались на солнце. Он приложил ее к светлым волосам лопарки, рассыпанным по оленьей шкуре, на которой они лежали. Так шапочка выглядела еще красивее.
Уйти тихо и не проститься с ней Михайло не решился, а потому провел ладонью по ее волосам и разбудил задремавшую Иканьгу.
Белесые ресницы лопарки дрогнули и робко открылись глаза-щелочки. Иканьга встрепенулась, словно застигнутая врасплох куропатка, и разом, стряхнув с себя сладкий сон и широко раскрыв красивые серые глаза, проснулась. В них мерцали солнечные блики, но сквозь них Михайло неожиданно заметил неловкость и стыд. Лопарка присела и оправила свою неизменную меховую кухлянку, в которой ей сейчас было, несомненно, жарко. Ее полотняная рубашка, видневшаяся из-под кухлянки и похожая на те, что носят русские бабы, была старая и ветхая, аккуратно зашитая в нескольких местах, но чистая, в отличие от его грязной рубахи, к тому же расшитая нехитрым северным орнаментом.
Иканьга поправила длинные светлые волосы, стянув их на затылке кожаным ремешком. В мочках ее нежно-розовых ушек блестели серебряные серьги, а шею украшало ожерелье из мелких монеток, среди которых самыми дорогими были русские серебряные гривенники и пятаки. Маленькая женщина улыбнулась ему и взяла в руки его рубаху.
– Я постираю ее, Мик-хаа-ло. Она быстро высохнет в такой теплый день.
Михайло не понимал ни слова из ее тягучего, но, тем не менее, красивого языка с большим количеством гласных звуков, однако догадался про рубаху и принялся натягивать кафтан на голое тело.
– Свёкр сказал, что если у меня родится мальчик, то он будет такой же большой и сильный как ты, а шаман вселит в него душу его сына – моего мертвого мужа, которого мы оставили в тундре, укрыв тяжелыми камнями. И тогда муж мой, Лойявр, всегда будет рядом со мной. – Объясняла по-своему Иканьга смысл их встречи.
– Но свекр не уверен, что хватит одной встречи, и велел нам встречаться и утром и вечером, пока олени не перетянут вашу большую лодку на другой берег. – Иканьга принялась прикидывать, сколько еще таких встреч, им предстоит, загибая пальчики маленьких, словно детских рук. Вышло три пальчика – три встречи. И она заулыбалась, чуть покрылась румянцем, и преданно посмотрела своими красивыми серыми глазами на потупившего взгляд смущенного Михаила.
Из того, что пролепетала Иканьга, Михайло ничего не понял. Но про три загнутых пальчика все же догадался, а потому засмущался. А Иканьга, словно ребенок, развязала свою меховую сумочку, сшитую мешочком, где у не хранились самые ценные вещицы и высыпала ее содержимое подле себя, верно желая похвастаться своими сокровищами.
Здесь были мелкие медные монетки – две русские копейки и полушка, которые узнал Михайло, а также мелкие шведские и еще какие-то немецкие ему неизвестные, Меж монетками рассыпались мелкие жемчужинки. Такие добывали в речках по берегам Белого моря. Были среди Иканьгиных сокровищ нитка стеклянных бус, несколько иголок, наперсток, клубочки ниток, пуговки, красивые камешки и одна удивительная металлическая фигурка, которая сразу же приглянулась Михаилу. Он взял ее в руки, желая рассмотреть получше. Такой вещицы он никогда не видел. Это была фигурка крылатого человека.
– Откуда она у тебя? Где нашла? – Михаил вопросительно посмотрел на Иканьгу.
Лопарка поняла его.
– Там! – Иканьга указала рукой в сторону мыса.
– Дай мне ее.
Лопарка опять поняла его просьбу, и не согласная так просто расстаться со своими богатствами, попыталась вырвать фигурку из рук Михаила. Ей это, наконец, удалось, и она принялась поспешно складывать свои богатства в мешочек.
Тогда Михайло извлек из своего кошеля серебряный полтинник – очень большие, по тем временам, деньги – и протянул Иканьге.
– Вот, возьми монету, какой у тебя никогда не было, и дай крылатую фигурку!
– Иканьга внимательно рассмотрела монету и согласилась. А удивительная фигурка, которую он непременно покажет Ивану, перекочевала из мешочка лопарки в его кошель. Жаль, конечно, полтинник. Когда еще у него заведётся такой?
 
4.
Тем временем Иван, наладившийся перекладывать катки-бревна, думал о своем, выполняя монотонную работу под крики лопарей, подгонявших оленей и завывания холодного пронизывающего ветра…
 …И вот уже полуденный степной зной конца лета опалил его. А было это всего как с год назад. Припоминались слова чудного француза Делиля34, звавшегося по-русски Осипом Николаевичем, которого вместе со слугой его, флегматичным то ли эстом, толи финном, водил он по берегам речушки Караганки на самом краю родной уральской земли. Тот француз уже второй раз появлялся вместе с теплом в укромной староверческой деревушке Калиновке. Люди говорили, что из самого Петербурга. А искал француз в этих краях то ли клад, то ли город неведомый и невидимый. В прошлый год он обследовал лесистые горные кряжи, но поиски не увенчались успехом. А на этот раз, проведя более точные расчеты и выявив прежде не замеченные погрешности, решил попытать счастья в пустынной караганской степи.
Солнце палило немилосердно. Горячий ветер прижимал серебристый ковыль к выжженной земле. Были они верхами, одолеть пешком сухую гористую степь без конца и края было не возможно. Ивана на этот раз определил французу в проводники Всеслав – староста глухой деревушки староверов-сварожичей, спрятавшейся от царской власти в лесистых отрогах уральских гор на краю степей. Он же, Всеслав, был главным волхвом-брамином общины и приемным отцом Ивана, давшим чудом выжившему в огне младенцу, имя Брама, верно за дивную красоту ребенка, достойную божича.
– Иди, Брама с ним, да не теряй из виду родных гор. По ним узнаешь свой путь и вернешься обратно. А Он мудрый иноземец, много видел, много знает. И дело его святое. Ищет он «Страну Благородных», где жили наши предки, что были как Боги. Слушай Его, запоминай, – напутствовал приемного сына Всеслав, любуясь его юной мужской красотой и статью.
– Придет время, и может статься, заменит меня, и станет достойным брамином и верным служителем Дыя-Сварога, – уже про себя размышлял Всеслав, целуя в лоб на прощание Браму, выходившего в мир под неприметным именем Иван.
Казаки, селившиеся на равнине по Яик-реке35 и ее притокам, на границе киргиз-кайсайских степей, про деревушку Всеслава ведали, но не выдавали приставам, многие из них и сами тайно поклонялись Сварогу, хоть и носили на продубленных солнцем никогда не бритых шеях медные кресты и крестились иногда двумя перстами. Изредка забредали в этот край башкиры с кочевьем, но к горам не приближались. Боялись. Немало их было побито староверами возле гор еще на памяти Ивана.
Иван поначалу не понимал, что за такие общие интересы у француза и Всеслава, но Осип Николаевич, несмотря на недолгую жизнь в России, неплохо знал русскую речь и рассказывал любознательному юноше много удивительного, зачастую повторяя то, что он слышал от Всеслава.
– Я, милый мой Жан, – так величал француз Ивана, – объехал многие страны, видел многие города и многие народы, а изучаю планеты, звезды и прочие небесные светила, а еще провожу геодезическую съемку.
Видя, что Ивану не понятны его слова, пояснял:
– Земли, реки и горы рисую на бумаге, и эти бумаги называю картами.
– А в наших местах? Что же вы ищете в голой степи, господин астроном? - Иван реже называл француза по имени отчеству, чаше звал господином астрономом. Уж очень понравилось ему это слово.
– Где-то здесь, в этих местах в глубокой древности размещалась обсерватория – то место, откуда наблюдали за небесными светилами наши предки, а карта звездного неба была начертана на земле как россыпь городов! И был среди этих городов легендарный Асгард – город небесных воинов… – прищурив глаза, поэтически молвил Делиль.
– Но где те города, Жан. Ты не знаешь? – астроном дружески похлопал Ивана по плечу и решил располагаться на ночь. Вот и солнце уже недалеко от горизонта, и вечерняя благодать пришла на смену зною.
– Жак, – обратился Делиль к молчаливому слуге Якобу, которого экстравагантный и увлеченный француз перекрестил на свой лад, – распрягай лошадей и разводи огонь. Готовь ужин. А мы с Жаном сходим вот на ту горку. Осмотримся, пока не стемнело.
Они двинулись по узкой гряде к вершине небольшой горы, с которой в этот предвечерний час можно было хорошо осмотреть долину, образованную двумя речушками, вытекавшими с недалеких отрогов Уральских гор. Там лежала маленькая деревушка Ивана, в которой осталась милая синеокая жена Любавушка, да крошечка-доченька Златочка, надежно укрытые от постороннего взгляда горным хребтом, поросшим густым хвойным лесом. Так далеко он еще никогда не заходил, и такой высохшей знойной степи еще не видывал. Да и проводником, знающим эти места, теперь быть не мог, ориентируясь лишь по знакомым с детства далеким горным вершинам, таявшим в вечерних сумерках. Иван до рези в глазах вглядывался в едва видимые знакомые очертания гор, скрывающих родную деревушку, но ничто не выдавало ее присутствия.
Астроном шел налегке, а Иван нес за ним штатив и деревянную коробку с астрономическим инструментами. Вот-вот стемнеет и на безоблачном небе появится Полярная Звезда. Делиль намеревался еще раз уточнить свое местоположение и сравнить с предварительными расчетами географической широты, которую в зашифрованном виде согласно движениям созвездий и планет открыл ему брамин из Белого Города. Об этом и решил Осип Николаевич рассказать в этот час откровений любознательному русскому юноше.
– Довелось мне, дружок Жан, побывать в сказочной стране Индии, где занимался я астрономическими наблюдениями. Звездный мир в тех краях устроен так же, как и здесь, но наблюдать его удобнее в южных долгих и темных ночах. Там, в Бенгалии, на берегу океана, в краю, где не проходит лето, есть Белый Город. В том городе большой храм Бога Вышну, по-вашему – храм Вышня. Много дней я провел в беседах с главным брамином храма, хранителем древних рукописей и космических тайн. Не ведаю почему, возможно оценив мои познания в области астрономии, он проникся доверием ко мне, иностранцу и католику! И открыл одну тайну, указав место, где в древности лежала «Страна Благородных», и откуда открывался путь в Космос!36 – рассказывал Браме Делиль.
– Слушай меня, Жан, внимательно. Ты умный юноша. Высок, строен, силен! Ликом словно бог эллинов или древних арийцев. В твоих чистых синих глазах отражается весь Мир! Мне еще не приходилось видеть таких красивых людей, и ты должен породить много подобных себе! – француз был искренне восхищен русским юношей.
– Слушай, Жан! Тот мир, о котором поведал мне мудрый индийский брамин, окружает нас! Он здесь, он рядом! Я ощущаю его присутствие всем своим существом! – Делиль не отрывал восхищенных глаз от панорамы утопающей в сумерках Великой Степи Мидгарда37,  на краю которой синели отроги Рипейских гор.
– На северной оконечности Рипейских гор, под самым Полюсом, где прежде был «Золотой Век», там, словно Боги возле Мировой Горы, жили в дивных садах и райских кущах наши Великие предки, не знавшие ни в чем недостатка и никакой печали. Там, где день длился сто нынешних суток, и столько же длилась ночь – время отдохновения от приносящих радость трудов, время чувственной любви и изысканных наслаждений, случились разом Великий Потоп и Великая Стужа. Земля разверзлась, и большую часть ее поглотил океан. Закончился «Золотой Век». Мировая Гора утонула в океане своей большею частью, и лишь вершина ее, покрытая льдом, схоронилась на острове, затаившемся среди остывшего океана. И тогда малая толика выживших людей, потерявших божественное предназначение и ведомых лишь немногими Богами и браминами, ушла вдоль Рипейских гор, не тронутых потопом, далеко на юг. Там, в Великих битвах с существами дикими,  подобными людям, но еще не ставшими ими, в Великих трудах и свершениях, основали новое царство, новый Ирий, где справедливо правил народами Има38  – первый царь на Земле.
В южной части Рипейских гор, в этих самых местах, которые я вычислил по положению звезд над землей, указанных мне уважаемым бенгальским брамином, и есть долина древних городов, которые рассыпались по земле подобно звездному миру. Здесь, в древности, задолго до тех времен, когда предки индусов, ведомые Великим брамином Рамой, по неведомым нам причинам ушли на новые земли между высочайшими горами и теплым океаном, находился ведический Ирий или Рай, с городом небесных богов Асгардом Рипейским. Поблизости возвышались священные горы – Хара Березайти и Хара Хвангур39, а Асгард находился под Аркой. Так сказал индийский мудрец… – В глазах Делиля залегли грустные тени.
– Вернувшись из Индии, я приехал в Петербург и поступил на русскую службу. Вот уже второй год, едва наступает весна, спешу из Петербурга в эти края. Но пока все тщетно. В прошлом году я искал не там, – Делиль указал рукой на север.
– В расчеты вкралась ошибка. Всю прошедшую зиму я проверял их и пересчитывал. Если и теперь ничего не найду, то приеду в эти края в следующий раз, – в глазах Осипа Николаевича отразилась острая досада.
– Однако я чувствую, что это случится теперь не скоро. Предстоят экспедиции в Сибирь и к Великому океану. А после, хватит ли сил и энергии? Не знаю…
– Я знаю, где горы Березань и Хвангур! – поспешил на помощь астроному Иван.
– Где же? – Делиль оживился.
– В этих краях. Хвангур – гора Медная, а Березань – гора Железная! Ее видно вот с того хребта. Так говорит наш волхв-брамин Всеслав.
– Да я слышал об этом, хотя и не уверен, – задумчиво молвил астроном, – но где же та Арка, под которой лежит ныне затянутый землей Асгард? –  Ничего похожего на Арку нигде не наблюдалось
– Иван бессильно пожал плечами. Они приближались к вершине горы, совсем не высокой и издали неприметной. Но с нее как на ладони просматривалась вся долина, образованная двумя речками и окаймленная небольшими, живописно разбросанными холмами.
Дневной зной затихал. Степь дышала прохладой. Стало еще прохладней, как только зажглись на распахнутом небосводе первые звезды, столь желанные и любимые астрономом, посвятившим их изучению всю свою жизнь. Иван оглядел окрестности. Контуры ближних холмов потемнели, очертания их стали резкими, а дальние, наоборот, посветлели, разгладились, сливаясь у горизонта с небом. Их окружала величественная первобытная тишина. Звон неутомимых цикад, остался далеко внизу. Ветер оставил долину в покое, и тростник в пойме Караганки стоял не шелохнувшись. Совсем близко, и в то же время казалось что далеко, горел огонек, возле которого неспешный и основательный Якоб собирал сухую траву для прожорливого огня и готовил ужин. Отсюда, с вершины горы, он казался древним дозорным, который охраняет покой уснувшей долины, наблюдая за звездами, слушая дыхание Космоса и открывая для себя новые нити, связующие его и Землю…
Вспыхнул тончайший серп нарождающейся Луны. Иван принялся устанавливать штатив для астрономических наблюдений. Почва на вершине была высохшая и плотная словно камень, и совершенно лишена растительности, бесследно выгоревшей под лучами беспощадного солнца еще весной. Иван принялся углублять в почву железные ножки штатива, прикладывая к тому немалые усилия. Что-то звякнуло под острой железной ножкой. Показалось что не камень. Иван нагнулся и извлек из разрытой глинистой почвы осколок керамики от горшка или вазы.
Делиля заинтересовала находка. Он взял ее в руки. Стряхнул остатки земли. И даже при слабом свете разглядел на осколке керамики фрагмент незнакомого орнамента и знаки. Это были не буквы и не рисунки. Это были пентаграммы40, отдаленно напоминавшие те, которые он видел и не раз в парижском и лондонском исторических музеях.
– О, Жан! Это ценная находка. И если этот осколок от древнего сосуда не потеряли здесь французские или британские археологи, что просто невероятно! то он пролежал здесь тысячи лет. Вот, смотри, что мне удалось найти прошлым летом в ста верстах отсюда к северу.
Осип Николаевич извлек из походной сумки натуралиста, перекинутой на ремне через плечо, с которой никогда не расставался, две металлические фигурки размером в палец. Иван разглядел в них при скупом свете ночи крылатые человеческие фигурки. Французу было необходимо выговориться в этот момент, поделиться тайной своего открытия.
– Понимаешь, Жан, таких фигурок я нигде и никогда не встречал. Это совершенно новая культура не менее богатая, чем греческая. К тому же металл, из которого отлиты эти удивительные фигурки, не известен. Похож на бронзу, но какая-то необычная бронза, почти белая. В Петербурге я показывал их профессорам химии. Они лишь пожимали плечами, не ведая, что это за сплав. Я ведь выкопал их год назад из осыпавшегося берега ручья, над которым возвышался холм. Копал несколько дней, но кроме истлевших человеческих останков больше ничего не нашел. Возможно, там было древнее кладбище?
И вот новая находка. Здесь уже есть рисунок и надпись. Возможно текст, который удастся прочесть. Но, увы, я не специалист в этом. Завтра мы обязательно покопаем здесь, и возможно найдем другие черепки от сосуда с вином или водой, который разбился на этой горе, по неизвестной причине. Эта находка, Жан, знак свыше! Но он пока нем. А вот звезды не безмолвны. Давай у них спросим?
Делиль установил на штатив астролябию и поймал в окуляр Полярную Звезду. Сверив угол наклона звезды со своими расчетами, принялся наблюдать движения планет и звезд, указанных ему бенгальским брамином. Все расчеты, выполненные им не раз и запомненные наизусть, он просчитывал еще раз в уме.
– Знаешь ли ты, Жан, что такое географическая широта? – спросил Осип Николаевич.
– Да, господин астроном, Вы мне об этом и о том, что Земля круглая рассказывали.
– Вот как? Ты запомнил, молодец! Но, верно, еще не все понял. Я потом объясню. Так вот, поверь. Я рассчитал широту, и она составляет пятьдесят два градуса и тридцать минут! И сейчас мы с тобой это проверим с помощь прибора, который ты устанавливаешь. Это астролябия, она же используется в качестве секстанта, который позволяет определять наше местонахождение на земле по солнцу или по звездам. Но по звездам точнее.
Иван инстинктивно сохранил в памяти пока непонятные цифры, названные французом, и, уже опережая собственные познания, мир которых необычайно расширился за последнее время, спросил:
– А какова широта того места, где притаилась Мировая Гора, ныне утерянная людьми?
– О! Жан, ты делаешь большие успехи! Хороший вопрос. Так и быть, расскажу. Мировая Гора теперь недоступна, так как там, где по сто дней длится день и ночь, в нашу эпоху стоят страшные холода, земля скована льдом и засыпана снегом. Людям она пока не доступна. Я и сам мечтаю об экспедиции в те места, но боюсь, что мои мечты не исполнимы, – с сожалением заключил Делиль.
– А широту я вычислил, это несложно. Сто дней не заходит солнце под широтой между семьюдесятью шестью и семьюдесятью восемью градусам северной широты.
– Так нам ли, русским бояться снега и льда! – еще не понимая сколь он наивен, воскликнул Иван.
– Ты, Жан, еще очень юн. Не понимаешь, что такое Арктика. Позже я расскажу тебе о ней поподробнее.
– А пока слушай, Все точно как в моих расчетах! Здесь или нигде под степью лежит древняя страна, много древнее Гомеровской Трои, которая так и не найдена и превратилась в прекрасный миф41! А здесь, у наших ног, возможно, лежит легендарный Асгард, указанный мудрым индийским брамином!
Но где же Арка?
Впрочем, как называются эти речки, что орошают долину у наших ног? – словно спохватившись, спросил Делиль.
– Эта Караганка, – указал Иван. – По ее имени и долина Караганская. А другая, поменьше, Утяганка.
Француз силился вникнуть в названия речек, но они ему ничего не говорили.
– А как называется эта гора, на которой мы стоим?
Иван пожал плечами. Он не знал.
Вдруг в ночной тиши послышался мушкетный выстрел. Осип Николаевич и Иван разом вздрогнули и обратили взор к костру, у которого остался готовить ужин Якоб.
Там что-то происходило…
 
* *
Близкий смех отвлек Ивана от воспоминаний, которые возвращались к нему все чаще и чаще.
Всем своим существом он чувствовал, что в ближайшие дни произойдет нечто такое, что сильно изменит его жизнь, приблизив к величайшей из тайн далеких предков. Еще неясная цель, робко зародившаяся в нем в тот миг, когда коч отчалил от холмогорской пристани и приставы больше не были ему опасны, разрасталась до вполне реальной.
Стоит кочу миновать волок и выйти в океан, как подуют ветры Северных Богов и унесут его к Матке-Земле и ничего с теми ветрами не смогут поделать поморы. А Брама призовет их, и они придут ему в помощь…
Иван неохотно обернулся, расставаясь с сокровенными мыслями. Михайло быстрым шагом приближался к кочу.
– Ну что, Михайло, сладил с лопаркой? – подшучивали поморы над возвращавшимся из тундры Михаилом.
– А мы уж думали, что не вернешься. Околдует лопарка. Они на это дело большие мастерицы. Сколько поморов затерялось навсегда. Всех и не упомнишь! – расходился Дудкин. Прочие посмеивались, скаля зубы.
– Довольно, варнаки! – решительно остановил поморов, подоспевший на помощь сыну Василий Дорофеевич. Но и он прятал улыбку в бороду.
– Ну, с почином тебя, сынок. А то уже забеспокоился. Не робей. Обычное мужское дело. Ступай на подмогу Ивану. А то притомился он. Совсем его не слышно.
Неловкость прошла, а Иван и виду не подал, не спросил ни о чем. Словно ничего и не было. Ну да ладно. Скоро перерыв и обед с отдыхом. Там он покажет Ивану крылатую фигурку, обменянную у лопарки на полтинник. Вот удивится!





Глава 2. Матка-Земля

Народ российский от времен, глубокою древностью сокровенных, до нынешнего веку столь многие видел в счастии своем перемены,
что ежели кто междоусобные и отвне нанесенные войны рассудит,
в великое изумление придет, что по столь многих разделениях,
притеснениях и нестроениях не токмо не расточился, но и на высочайшую
степень величества, могущества и славы достигнул.

М.В. Ломоносов


1.
– Бог мой! Что там случилось, Жан? – вскричал Делиль.
– Кто стрелял? Почему погас костер?
– Не ведаю, Осип Николаевич. Может быть, там дикий зверь или лихой человек?
– А мы даже мушкеты не взяли, Жан! Бежим скорее вниз. Может быть Жаку нужна помощь?
Они оставили тяжелые инструменты и сумки на горе, и налегке устремились вниз, не чуя земли под ногами.
– Господин Делиль, здесь казаки! – наконец донеслись до них крики Жака. И, уже через несколько минут, Осип Николаевич и Иван оказались у затоптанного костра, возле которого помимо растерянного слуги и двух казаков спешившихся с усталых потных лошадей, больше никого не было.
– Ваше благородие, господин… – старший из казаков замялся, забыв имя француза.
– Осип Николаевич, говори, в чем дело? – назвался Делиль, вопрошая казака.
– Осип Николаевич! Ваше благородие! Киргизы в округе! Орда с полтысячи конных киргизов вырезала реданки42 между двумя станицами и окружила станицу Мироновская, что верстах в сорока отсюда. В ней укрылись жители станицы Лебяжьей, которую басурманы разграбили и сожгли. Казаки и царские солдаты, размещенные в станице, пока отбиваются, помощи ждут, а по степи рыщут конные разъезды киргизов. Набега такого давно уже не было!
Мы посланы, капитаном Барановым, уберечь Вас от беды, и препроводить в безопасное место.
– Кто же стрелял?
– Ваш человек. Испугался конского топота, да пальнул в темноту. Хорошо, что не попал, – объяснил казак.
Жак виновато закивал головой, подтверждая сказанное.
– Вы уж извините, Ваше благородие, что костер затоптали, и кулеш не сварился. Огонь издалече виден. Как бы киргизов не навел.
– Да уж, – успокоился, наконец, Делиль. – Придется нам, Жан, лечь спать натощак. Ничего не поделаешь.
– Ваше благородие, только нам лучше уйти отсюда. Вон там есть скала, а под ней небольшая пещера. Лучше укрыться в ней. А если киргизы появятся, то к нам смогут подобраться только с одной стороны. Там и переждем, пока казаки и солдаты не отгонят киргизов за Яик.
– Нам бы вернуться на гору, забрать инструменты и вещи, – забеспокоился Делиль.
– Далеко и темно уже, Ваше благородие, – принялся отговаривать его старший из казаков по имени Матвей. – К тому же опасно. Что если киргизы нагрянут сейчас? Уж лучше завтра утром сходим.
– А если на лошадях?
– Камней кругом полно. Ноги переломают в темноте. Лучше утром.
– Хорошо. Тому и быть, – согласился Делиль. – Веди, Матвей к пещере.
Крохотная экспедиция в сопровождении двух казаков, отправилась пешком к темной обрывистой гряде, где, по словам казака, находилась небольшая пещера, в которой в случае чего можно было укрыться от стрел и пуль степных воинов. Лошадей вели за собой. Верхами ехать по ночному бездорожью не решались, то тут то там зияли глубокие ямы, а под ногами гремели камни.
Вот и долгожданная пещера. Переход занял около часа, и было уже около полуночи. Лошадей укрыли за стенкой сложенной из камней, а сами разместились у входа в пещеру, где хорошо сохранились следы от кострищ.
– От башкирцев остались, – пояснил Матвей. – И стенку они выложили. С весны и до середины лета, пока не выгорит трава, пасут табуны в этих местах.
Нелегкий ночной переход усилил муки голода. Якоб достал сухари и лук, казаки предложили хлеб, копченое засохшее сало с чесноком, малосольные огурцы, ключевую воду из фляг и початый штоф водки. Все, кроме Ивана, выпили, кто по чарке, кто по две. При этом Делиль, нахваливал крепкую анисовую русскую водку, которую успел оценить и полюбить за два неполных года жизни в России. Этим и поужинали, после чего стали размещаться на ночлег.
– Семен! ступай, братец, в дозор, – приказал Матвей младшему казаку, ровеснику Ивана.
Семен повязал синий суконный кафтан красным кушаком, засунул за пояс пистолеты, на плечо повесил мушкет и, глубже нахлобучив черную овчинную папаху, отправился выбирать позицию для наблюдения. Теплый вечер сменился ночным холодом. Делиль поежился и принялся утепляться.
– А что, киргизы могут напасть ночью? – спросил он Матвея.
– Могут, Ваше благородие. Если заметили огонь, или следили за нами, то могут подползти незаметно и броситься на нас с кривыми саблями. Не дай бог! – Матвей истово перекрестился, в душе, однако, помянув Сварога.
Делиль занялся своими делами, а казак пристально посмотрел на Ивана.
– А я тебя парень помню. Из Калиновки ты. Старосты Всеслава сын?
– Я Вас тоже узнал.
– Отойдём чуть в сторонку. Поговорить надо.
Ивана охватило непонятное волнение. Они отошли к лошадям.
– Слушай, Иван, – начал слегка захмелевший от водки Матвей, с трудом подбирая слова, – ты в Калиновку не возвращайся.
– Почему! Что случилось! – едва не вскричал Иван, томимый недобрым предчувствием.
– В Яицкий Городок  новое церковное начальство нагрянуло. Свирепости невиданной. От него и православным муки немалые, Все ересь ищут. Доносы разбирают. Прознали, что в крае немало старообрядцев и того хуже – язычников! Попов да дьяков с солдатами рассылают по глухим деревенькам. Крепостные на рудниках и заводах мрут, как мухи. Новые им нужны работники. Хватают всех без разбора. Старообрядцев вразумляют плетьми и новыми церковными правилами. Язычников крестят, кнутом учат, клеймом метят, семьи разлучают, везут горемык на рудники. А нас, казаков, который раз лишают законных прав.
Казак был явно возбужден. Желваки так и играли на его коричневой, продубленной солнцем и ветром шее. Видно сильно болела душа Матвея за казацкое дело.
– Это ж до чего дошло! Атамана казаки выбрать не могут. Царь, тьфу! царица, а теперь и вовсе непонятно кто, утверждает! А ведь сказано было святым старцем, кто есть Антихрист! Петр! И «число зверя» его! Бритье бороды, куцее немецкое платье! А сатанинский дым из ноздрищ! Не ушел он, не сгинул, змеем-чудищем обернулся и лег на землю, для людей не видим…
Иван молчал. Такие речи ходили в его общине, и они не поразили его.
– Вот так-то, парень, – спохватившись, что многое чего наговорил, за что в ином месте вздернут на виселицу, умолк Матвей, и возбуждение, вызванное выпитой водкой или чем иным, стало постепенно угасать.
– А Калиновка, что с ней? Да не томи ты так! – чуть не рыдал Иван.
– Казаки загодя предупредили Всеслава. Люди все ушли. Скот и имущество забрали. А попы и дьяки с солдатами деревеньку-то сожгли, ироды!
Иван закрыл пылавшее лицо руками, слезы навернулись на глаза.
– Так что не возвращайся, – отсоветовал казак, – оставайся с нами. Прогоним киргизов, вернемся в станицу, станешь жить меж нами. Не выдадим, парень. С Яика и Дону выдачи нет!
– И куда же они ушли?
– Куда, не ведаю. Не знаю. Должно быть, подальше в горы и в леса. Главное, что живы. А теперь вернемся. Скоро мне в караул. Отдыхать надо. Еще не ведомо, каков будет завтрашний день.
Весть потрясла Ивана. Был он словно не в себе, и было не до сна. Укутавшись в кафтан, прижался спиной к большому камню, и целиком ушел в свои переживания, украдкой смахивая слезы, пролитые по любимой жене Любавушке, с которой прожил-то всего неполный год, да по месячной доченьке, народившейся с золотыми волосиками и названной Златочкой.
– Ох, и не легко же им будет в глухом лесу в крутых горах, да накануне зимы. Землянки нароют, пока избы не поставят. Всевышний своих детей не оставит. Что бы не говорил казак, уйдет он завтра же в Калиновку. Может быть, знак там оставил батюшка Всеслав? Может быль, Любавушка что обронила? – думал Иван, ворочаясь на охапке сухой травы.
Делилю тоже не спалось. То ли от волнения, то ли водка подействовала. Жак похрапывал. Жан долго ворочался, но тоже притих. Делиль успел мельком рассмотреть бледное несчастное лицо своего славного проводника, еще не зная, как скоро они расстанутся, но ничего у него не стал спрашивать. Француза тянуло к казаку. Они на пару допили остатки водки, закусив огурцами, и француз принялся расспрашивать казака обо всем, что приходило ему в голову в этот ночной час.
– Скажи-ка, братец казак Матвей, что это за местность? Нет ли в ней каких останковдревних селений или захоронений?
– А что же вы ищете, Ваше благородие, в наших краях? – вопросом на вопрос ответил казак.
– Понимаешь, Матвей, Есть у меня догадки, что в этих местах были древние города, и святилища, откуда наблюдали за солнцем и за звездами наши далекие предки. Слышал ли ты что-либо об этом?
Казак, будучи не без хитринки, насторожился. Что это за местность он знал от мудрых стариков, а те, в свою очередь, от не менее мудрых их предшественников. Но открывать здешние тайны чужим не полагалось. А была здесь в стародавние времена Страна Городов, о которой говорится в древних ведах. Казаки здесь не селились, соблюдая покой спящей под степью страны. Да и башкиры, проходя по этим местам с табунами, подолгу не задерживались. Те веды, где писалось о Стране Городов, хранили как великую ценность просвещенные старцы в скитах. А церковные люди разыскивали их и сжигали, как нетерпимую ересь. Матвей тех вед не видел, но слышал кое-что о них. А француз, похоже, про это знает, а потому и ищет…
– Может быть, что и есть, Ваше благородие, да мы ничего необыкновенного в этих краях не находили, – после длительных раздумий осторожно ответил казак.
– И уж городов никаких, тем паче, не знаем, Ваше благородие. Может он и были, а может и нет,  – добавил Матвей.
– Ну ладно, не знаешь, так не знаешь. Хотя, кажется мне, что хитришь ты братец! – подумал про себя Делиль, и принялся расспрашивать про другое.
Иван притих, но не спал, и, понемногу свыкаясь с происшедшим и надеясь разыскать своих, прислушивался к беседе астроном и казака.
О Стране Городов он не ведал, но понял, что Всеслав владел этой тайной, но с ним пока не поделился.
– Значит, время не пришло, – разумно рассудил Иван, продолжая прислушиваться к беседе.
– Раз уж ты местный, братец, расскажи-ка мне, что это за гора, где остались наши вещи и инструменты.
Как он называется?
– Гора обыкновенная. Зовется Аркаим. Таких гор, да и повыше, много в округе, – ответил казак, и эта фраза накрепко сохранилась в памяти Ивана, и она многого стоила, когда его мысли вновь собрались в порядок.
Захмелевший от удивительной русской водки француз, ничего не заметив, принялся дальше расспрашивать Матвея, не давая спать ни себе, ни ему.
– Знаешь, Матвей, скоро в эти края нагрянет много государственных людей. Экспедицию готовят в Петербурге и Москве. Только вот заминка вышла… – Делиль не стал делиться с казаком своим видением на смену власти в Петербурге после внезапной кончины императрицы43. 
– Я надеюсь принять участие в этой экспедиции, если Бог даст здоровья. Будем по рубежам ставить крепости, города закладывать. Ходят слухи, что Младший Жуз44 просится под покровительство России.
– Это нам известно, Осип Николаевич. Хана Младшего Жуза, Абулхаирку45,  теснит хан Старшего Жуза46. Это его нукеры47 пошли ныне на нас набегом, – вздохнул казак, размышляя о дне завтрашнем. Капитан Баранов сказал – «головой за Делиля отвечаешь»!
А Делиль продолжал донимать зевавшего Матвея.
– И что это за такое сословие казаки? Нигде больше такого в Европе нет. Разве что в древней Индии, где мне довелось побывать, были кшатрии48, да теперь их не осталось, а народ индийский томится под чужеземцами. Ты слышал, Матвей, об Индии?
– Слышал, Ваше благородие. Там она, за степями киргизскими, за Арал морем, за землями хивинскими, за городами бухарскими, да за горами персидскими… – казак показал рукой на юг. – Томится под басурманами49. Туда пути ходил разведывать через Хиву князь Черкасский50.
В том отряде отец мой был, да пропал. И где косточки его белеют, не ведомо нам, – с грустью поведал Астроному Матвей.
– А тебе не доводилось ходить в дальние походы? – продолжал расспрашивать Делиль.
– Доводилось, – оживился Матвей. – Эх, жаль, всю водку выпили!
Делиль пошарил в походной сумке с провизией и извлек небольшую бутылку.
– Этот напиток ты вряд ли пробовал. Держу на случай простуды.
– Что это? – казак повертел, переданную ему бутылку.
– Ром. Открывай.
– Матвей вытащил пробку зубами и разлил содержимое по чаркам. При этом Делиль незаметно перелил почти весь свой ром казаку. Выпили.
– Ну как? – спросил Делиль.
– Хороша твоя водка, барин, крепкая! Только больно уж сладкая, огурцом не закусишь. Жаль вся. Вот теперь расскажу я тебе о персидском походе51. О множестве стран, где довелось побывать, о дивных местах, неизвестных плодах и красавицах персиянках. Все преклонились перед русским оружием, а басурманы сдавались со всем свои богатством, не смея воевать с нами… – казак пустился в долгие хмельные воспоминания, рисуя перед Делилем сказочные картины виденных стран, правильно называя их.
– Да ты, братец, просвещенный казак! Довольно о походе. Ну а скажи, откуда пришли твои предки в эти места? Я читал «Государев родословец», сочинения господина Байера и еще кое-что по русской истории. Вот мне и интересно сравнить твои познания с этими трудами.
– Да ни откуда мои предки не приходили на Уральский Камень52. Тут всегда и жили! – твердо ответил казак, здоровьем много крепче француза, а потому уже почти протрезвевший.
– Так уж и всегда? – удивился француз.
– А как же славяне?
– Те нам родня. А мы, русы, сами по себе. Про Русколань53 слышали, Ваше благородие?
– Нет, не слышал, – искренне удивился Делиль. – В тех книгах, что довелось читать, о ней не помянуто. А ты откуда знаешь?
– Старики рассказывали, – просто ответил Матвей.
– Так что же, вы значит не славяне? – заключил француз.
– Славяне и русы – одно! Вместе русские мы! Так в ведах сказано. А сюда к нам, исконным казакам, прибыло немало народу славянского из-за Волги. Надо заселять Рассению54. Почти вся пустая она пока раскинулась до самого Восточного океана. Обезлюдела в вековых битвах с ногаями, киргизами, кипчаками, и прочими татарами. С тех пор, как Ермак Тимофеевич пришел из Сибирской земли на Русь Московскую за помощью, немало воды утекло из Яика. И вот Сибирь опять вся наша! Ныне Москва у нас старшая! – заключил вконец измученный расспросами казак.
– А как же Петербург? – опять удивился все еще не протрезвевший астроном.
– Извиняй меня, Ваше благородие. Идти мне надо сменить Семена. А Вы поспите до утра… – Так и не высказав своего мнения о Петербурге, Матвей скрылся в ночи и скоро к пещере подошел молодой казак с охапкой сухой травы, на которую тут же улегся и заснул.
Заснул, наконец, и Иван, сморенный трудным днем, дурными вестями и долгой содержательной беседой Осипа Николаевича с казаком Матвеем.
 
*
Снилась ему родная Калиновка, приютившаяся среди светлых сосновых боров у подножья храмовой Перуновой горы, которую так прозвали за способность притягивать к себе грозовые молнии. С той храмовой горы главный волхв-брамин общины Всеслав говорил с Богами, а у ее подножья, на поляне под сенью вековых сосен, свершались все общинные обряды. То был храм, сводом которого была Вселенная. На лысой вершине горы лежал огромный позеленевший камень, близ которого было немало таких же, поменьше. Деревенский рудознатец Огнеслав, с согласия Всеслава сносил те небольшие камни на богатырских плечах вниз к плавильной печи, разогреваемой древесным углем, и выплавлял из самородков добротную медь. В другой печи варил железо из руды, которая кругом лежала под ногами. За работой Огнеслава любил наблюдать Брама, помогая ему подносить к печам руду медную и руду железную. Юноша мечтал овладеть таинствами Огнеслава, но его готовили к иной роли в общине, и скоро он засел за рукописные книги, переписанные с других древних книг, рассыпавшихся от времени.
 Жила Калиновка у Перуновой горы двадцать лет. Столько ее не тревожили злые люди. Ведали про нее казаки, менявшие хлеб, соль, холсты, порох и кожи на медь, свинец, железо, кованые изделия и горный мед, и не выдавали приказным людям. И башкиры, чьи кочевья были не близки, про Калиновку знали, но тоже молчали. Не их это было дело встревать между русскими.
 То, что рано или поздно придется покидать насиженные места, староверы знали, а потому жили просто и не богато, без лишних вещей и громоздкого имущества, возводя духовные ценности превыше других.
 Вот и Любавушка, на которую указал ему Всеслав, когда та была еще худенькой девочкой с беленькой косичкой до пояса, смешно выбивавшейся из-под платочка, став к сроку красавицей-невестой, немногое имела помимо нового сарафана, справленного ей родителями к свадьбе. Но лучшей невесты было не найти.
 Была Любава ростом, под стать Браме. Стройная, с тонкой талией, изящными руками и стопами босых ног, дразнившими юношей из под длинного сарафана. Лицом чиста, строга, красива, синеока. А волосы, цвета спелого жита, источавшие дивный аромат горных цветов, отросли ниже пояса и собирались в толстую косу, которую девушка укладывала короной и украшала синими, под цвет глаз, васильками.
 Уже год как они, после многих лет дружбы, какая бывает между детьми, повзрослев, любили друг друга так, что даже день разлуки был для них потерей. С добрыми помыслами считали дни до свадьбы, когда, наконец, станут самыми родными, станут семьей.
 Вот и настал день таинственного обряда, за которым следовало долгожданное соитие супругов, обрученных Ладой-матушкой по велению Рода-батюшки55.
Еще утром девушки-подружки украсили поляну у подножья храмовой горы цветами, собранными на лугах, что бы была она еще краше к обряду жреческого венчания, который ныне свершит Всеслав над тремя юными парами…
Да только не суждено было Ивану в ту ночь ещё раз пережить незабываемые мгновения в сладких снах, когда тяжелая реальность временно отступает от человека.

*
Очнулся Иван оттого, что толкал его в плечо Семен – молодой казак.
– Просыпайся живее, парень! Гости незваные к нам!
Делиль и Жак были уже на ногах и суетились возле огневых припасов, разложенных на разостланной по земле конской попоне. Семен укладывал на землю лошадей под защиту стенки, выложенной башкирами.
– Вот, Осип Николаевич, разлюбезный мой товарищ! – деловито гудел в усы и бороду Матвей. – Чего я более всего опасался, случилось. Так что предстоит нам здесь баталия! Вот и Иван продрал глаза, знать сон хороший видел. Стрелять умеешь?
– Умею. На оленей, на косуль ходил. Волка бил, – отозвался Иван, принимая из рук Матвея и пистолет, совсем не лишний, в пару к своему охотничьему ружью под крупную свинцовую пулю, бившую зверя наповал.
– Тут не волка, а злого киргиза бить будем. Вот он, родимый! – Матвей указал рукой на конный отряд, стоявший на вершине горы, с которой они с Осипом Николаевичем прошлым вечером наблюдали за звездами.
– Пропали наши инструменты и вещи! – едва не рыдал Делиль об утрате. Особенно жаль ему было фигурок крылатых людей, каких уже больше не сыщешь.
– Не огорчайтесь так, Ваше благородие! – принялся успокаивать его казак. – Как бы они нас жизни не лишили, или в полон не взяли, что того хуже. А потому берите-ка свой мушкет и выбирайте для боя позицию.
– Может быть, они нас не заметили? – предположил взволнованный астроном.
– Заметили, Ваше благородие. Они, словно волки, в степи все видят, обо всем знают. Так что заряжайте скорее мушкет и не жалейте пороха.
– Плохой я стрелок, – признался Делиль.
– Ладно, будете вместе с Вашим слугой заряжать мушкеты и пистолеты. А мы втроем займем позиции для стрельбы.
– Я никогда не стрелял в людей, – напомнил Иван.
– Да эти люди хуже зверей! – удивился Матвей. – Басурманы, да и только. Не робей парень. Стреляй в них, как в волка стрелял! Иначе изрубят нас на куски.
– Да видят ли они нас? – вновь засомневался Делиль. – Далеко ведь.
– Еще как видят! Только сейчас совещаются, как им нас взять, – пояснил казак. –  Хорошо, что ночью не напали.
– Сюда бы дедовскую пищаль. Она бы достала басурман и отсюда! – размечтался молодой казак.
– Спроси еще пушку! Голова ты садовая, – урезонил его Матвей.
– Киргизов будет сабель с двадцать, – прищурив зоркие глаза, оценил противника казак. – Не взять им нас! – ободрил своих соратников.
– Выстоим, если станем дружно обороняться. Да и ружей у них одно – два. Вот стрелы опасны и бьют дальше. На стрельбу из луков они большие мастера. Если не устоим, или меня вдруг убьют, то забирайтесь подальше в пещеру и обороняйтесь там. Туда им на конях не ворваться. А дальше… как Бог даст! – напутствовал опытный казак своих соратников.
Тем временем над холмистой грядой вспыхнул край восходящего солнца, и утро окончательно вступило в свои права. Конный отряд стремительно спустился с горы, несмотря на множество камней, рассыпанных под ногами у лошадей, особой древней степной породы. Теперь киргизы видны как на ладони, освещаемые солнцем. До них было шагов пятьсот, не более.
Вот расстояние сократилось вдвое, Иван занервничал, в ожидании, когда старший казак даст команду «пли». За его спиной стоял внешне невозмутимый, бледный от напряжения Жак, с заряженным пистолетом. Рожок пороха и пулю для перезарядки мушкета он уже приготовил и ждал выстрела с не меньшим напряжением. Иметь четыре мушкета и три пары пистолетов было не плохо против двух десятков конников, но их могло не хватить в случае дружной атаки. У казаков имелись еще сабли, но они были слабым утешением. Кругом валялось еще множество камней любой величины, тоже оружие для ближнего боя.
– Укройсь! – скомандовал Матвей, когда в них полетели стрелы.
Все наклонили головы за стенку и стрелы попадали не причины никому ущерба.
– Вот теперь пли! – скомандовал казак.
Грянули три выстрела, и в мгновенье трех конников смахнуло с лошадей.
Иван заранее выбрал цель. Толстого киргиза в кольчуге поверх халата и с железным шишаком на голове, каких уже давно не носили русские воины. Целил он в грудь, зная, что его пуля порвет кольчугу, да попал выше, прямо в горло. Пуля была велика, и пороха он не пожалел. Удар был такой силы, что голова киргиза отвалилась в сторону и беспомощно повисла на обрывках кожи. Степной батыр рухну под ноги коню. Лошадь упала на сраженного киргиза, попыталась вскочить, но на нее налетела другая и произошла свалка.
– Да ты молодец, парень! – похвалил Ивана Матвей. – Добрый казак из тебя выйдет!
Нападавшие расстроились, и, пока приводили себя в порядок, удалось перезарядить казачьи мушкеты и ружье Ивана. Грохнули еще три ружейных выстрела, сбившие с лошадей еще троих нападавших. В ответ полетели стрелы, и одна из них неожиданно вонзилась в голову Жака. Слуга Делиля, обливаясь кровью, замертво упал на землю. Помочь ему уже было нечем.
– Заряжай мушкеты, Ваше благородие! – закричал Матвей и крепко выругался, чего никогда бы не сделал в другое время. На Делиля подействовало. Он схватил Мушкеты и принялся засыпать в них порох, закатывать в стволы пули и забивать пыжи.
Киргизы между тем перестроились, и, выпустив стрелы, устремились на оборонявшихся русских с новыми силами. Одна из стрел ранила Семена в плечо, и молодой казак, схватившись за стрелу, торчавшую из раны здоровой рукой, взвыл от боли. В этот миг он был не боец. Положение сложилось критическое. Пистолет – не мушкет. Далеко не стреляет, да и кольчугу не пробьет, а киргизы все как один в кольчугах. Тут грохнули два киргизских ружья, и пуля убила смирную серую кобылу Делиля, неудачно поднявшую из-за стенки голову. Казацкие кони, прирученные не подниматься с земли во время боя, не шелохнулись. Лишь учащенно раздувались их чуткие ноздри, да влажные темные глаза раскрылись шире обычного. Хуже было с лошадьми Жака и Ивана. Иван свою удержал, а лошадь убитого Жака поднялась, выбежала из укрытия и ускакала в степь. Киргизам было не до нее.
Нападавшие были уже шагах в двадцати. Иван хорошо различал их дикие, вымазанные салом коричневые лица с жестокими глазами-щелочками. Все происходило словно во сне. Летели стрелы, но Иван был, словно заговоренный. Ни один мускул не дрогнул на его лице. В этот миг он ощутил присутствие Сварога и Перуна за своими печами, умножившими мужество Брамы-воина. Руки его сжимали пистолеты. Два других, взятых у Семена, торчали за поясом. Казак свалил еще одного киргиза выстрелом из перезаряженного Делилем мушкета. Затем, отбросив мушкет, выстрелил сразу из двух пистолетов почти в упор, сразив двух нападавших, и, выхватив из ножен саблю, зарубил третьего. В следующее мгновение отважный казак был бы изрублен страшными кривыми саблями киргизов, да один за другим прогремели четыре пистолетных выстрела Ивана и два мушкетных, сделанных опомнившимся Делилем.
 Эти драгоценные выстрелы, сделанные в упор, решили исход скоротечного боя, смели первый ряд киргизов, а оставшиеся дрогнули, и, развернув коней, с жуткими криками поскакали обратно.
– Ура! – закричал Матвей, потерявший папаху и забрызганный кровью зарубленного киргиза.
– Урр-ра! – подхватили в едином порыве Делиль и Иван. Осип Николаевич бросился в объятья к Ивану, восторженно бормоча что-то уже по-французски.
– Жан! Мы победили! Мы опрокинули диких варваров! Этих настоящих потомков Чингиз-хана!
Прекрасная Франция! Это я, Жозеф Николя Делиль, совершил этот подвиг во имя тебя о, Святая Дева Мария! – слезы радости и гордости брызнули из карих глаз француза.
Между тем, неутомимый Матвей добивал саблей и старинным извилистым бухарским кинжалом раненых пистолетными пулями киргизов. Одного самого толстого и, возможно, старшего, легкораненого, принялся деловито вязать его же арканом, приговаривая:
– Вот подвесит тебя на дыбу, капитан Баранов, да поджарит тебе пятки, а ты все расскажешь ему, басурманин!
Позорно бежавших киргизов, за которыми потянулись несколько лошадей потерявших своих всадников, и след простыл. Только тут Иван заметил полоску пыли на краю степи.
– Смотри, дядя Матвей!
Казак прикрыл широкой залитой вражеской кровью ладонью глаза от солнца и устремил тревожный взор в степь.
– Наши, казаки! Ну, слава Богу. Скоро будут здесь! Нет, не все, – заметив, что часть казаков отделилась от отряда и пытается преследовать киргизов.
– Но это вряд ли, не догонят…
Уже вдвоем с Иваном они крепко спутали пленного, оставив его на земле, и поспешили на помощь Делилю, который склонился над раненым Семеном.
Молодой казак морщился от боли, но не кричал и не стонал. Стрела пробила насквозь плечо, перебив ключицу.
– Это хорошо, что насквозь, легче вынуть, – молвил Матвей. Сломал наконечник и резко выдернул древко стрелы. Семен охнул.
– Терпи казак, атаманом будешь! – наставлял его старший.
– Эх, Осип Николаевич! Водку всю выпили! Было бы чем промыть.
– Есть чем! – Француз вывернул на землю содержимое объемистого саквояжа Жака и разыскал флакон со спиртовой настойкой календулы, йода и еще чего-то, придававшего составу бурый цвет – средство для ран, еще не известное в России. А вот и полотно на бинты.
Рану Семена промыли настойкой, причинив казаку немало страданий, а потом плотно забинтовали.
– До свадьбы заживет! – ободрил товарища Матвей.
– Да женат я, – подал тихий голос Семен.
– Значит, быстрее заживет! – поправил казак.
– Ты, Иван, успокой лошадок, да собери имущество, а мы с Осипом Николаевичем осмотрим добычу.
– Что за слова ты мне накричал, Матвей, когда я перезаряжал мушкеты? – дождавшись случая, спросил Делиль.
– Ох, и не спрашивай, барин! Такие слова, что совестно их сейчас повторить.
– Но они вывели меня из оцепенения, – признался Делиль. Он слышал о русской брани. Кое-что знал и сам, но такого еще не слыхивал.
Принялись считать убитых киргизов. Оказалось их девять. Десятый, пленный, тихо лежал на земле.
– Пол отряда мы перебили! Ай да молодцы! И Вы, Осип Николаевич, не подкачали. Все хочу спросить, Вы из немцев будите, или как? – с тревогой спросил казак о том, чего не решался сделать накануне.
– Нет, француз я. О Франции слышали, господин казак?
– Слышал, Ваше благородие, не самый темный. У нас среди казаков есть два шведа и один немец, а вот французов пока не было. Это хорошо, что француз, а не… – казак замялся, – иудей. А то я уж подумал, черненький Вы, да курчавый…. Про указ покойной царицы56 слыхали?
– Читал, Матвей, еще в дороге, вместе с вестью о кончине императрицы, царствие ей небесное, как говорят у вас на Руси. Давай больше не будем об этом, тем более, что императрица умерла и теперь царствует юный император Петр Второй. Не вышлют меня, француз я, – Делиль расстегнул воротник запыленной и пропотевшей, прежде белой сорочки, и показал Матвею маленький золотой католический крестик на цепочке.
– Померла, – печально молвил Матвей, – Да мал новый царь, дитя еще. Ну да Бог им судья. А то я никак не пойму, откуда вы. Вот и подумалось… То-то слушаю вашу речь, немцы хуже говорят, их и понять сложно, так коверкают слова. Это хорошо, что Вы француз, – заключил казак.
– А меня ты хорошо понимаешь? – улыбнулся астроном, обнажив белые зубы, сверкнувшие сквозь черные усы.
– Не то слово, Осип Николаевич! Все понимаю, хоть и быстро Вы говорите. Однако отвлекаю я Вас. Ищите свои вещицы.
– Да нет тут ничего. Видно те киргизы, что бежали, унесли! – сожалел Делиль, собирая оружие убитых. Особенно ему понравилось длинное ружье с серебряной насечкой на замке.
Казак принял его из рук француза и осмотрел.
– Знатное ружье, Осип Николаевич, бухарское. Понравилось? Берите, Ваша добыча.
– Можно я еще шлем возьму на память, и саблю, и этот кинжал? У нас это называют трофеями.
– Собирайте, что хотите, хоть кольчуги снимайте. Ваша добыча, в бою взята, – деловито рассудил казак, рассматривая другое ружье, короткое, похожее на мушкет, с непонятными знаками на хорошо обработанной стали.
– Увидев, что казак в затруднении, Делиль осмотрел трофей. Английское ружье, должно быть не плохое, – определил он по надписи:

«Maintone» 76/100 Birmingham 1723. 57

– Вот откуда тебя занесло! – удивился Матвей. Это ружьецо беру себе.
Заметив, что Иван выполнил его указания, казак послал парня ловить коня погибшего Жака, благо тот ускакал не далеко, и, успокоившись, мирно щипал натощак сухую траву.
– А мы будем встречать казаков, Ваше благородие. Вы уж замолвите за нас слово перед начальством.

2.
– Очень похожие на эту были те две фигурки крылатых людей, что я видел у француза на горе, которую казак назвал Аркаим. Только пропали они. Должно быть киргизы подобрали, – молвил Иван, с интересом разглядывая вещицу, выменянную Михаилом у лопарки за полтинник.
– А что же потом, потрясенный рассказом Ивана, – спросил Михайло.
– Потом, после киргизского набега, простившись с расстроенным утратой дорогих инструментов и находок Осипом Николаевичем, и, не послушав совета казака Матвея, я вернулся в родную деревню, но там был полный разор. Нагрянувшие приставы и солдаты с попом и дьяками, сожгли нашу деревню. Хорошо, что людей предупредили казаки и ушли они далеко за Уральский Камень в глухие леса в новый скит. А куда ушли, никто не знает… – слезы подступили к печальным голубым как весеннее небо глазам Брамы. Видно уже не суждено ему увидеть жену Любавушку и крошку доченьку Златочку…
– Меня же схватили, били кнутами, словно вора, хотели окрестить насильно, но не дался. Тогда заклеймили и отправили к каторжанам на медный рудник. Да сбежал я в пути. Вернулся на пепелище, собрал из тайника в подполе книги и вещи, которые не нашли ни дьяки ни приставы, да ушел под зиму в Холмогоры, о которых говорил мне батюшка Всеслав. Ушел к деду Христофору, знакомы они были. К весне и пришел, – закончил свой трагический рассказ Иван.
Хотелось ему поделиться с Михайлой и самой сокровенной своей догадкой, которая вспыхнула в нем много позже, когда он обдумывал свою жизнь долгими зимними ночами у костров, под волчье завывание. Гора Аркаим – не та ли это Арка, которую не увидел астроном тем памятным вечером, когда с вершины этой горы, они разглядывали Вселенную? Узнал ли про это Осип Николаевич? Неведомо было Ивану.
- Аркаим? Что это как не «Арка Имы» – первочеловека и первого царя «Страны Благородных»? – эту мысль-открытие он глубоко скрыл в своем сознании.
– Нет, не стоит пока открывать эту догадку никому…
– Как же ты добрался до Холмогор, из такой-то дали, да зимой? – прервал его размышления взволнованный Михайло.
– На дощечках загнутых, к ногам привязанных. У нас их лыжами зовут. Было у меня с собой и доброе ружье, каким бил киргизов. Шел на лыжах по скованным льдом заснеженным рекам. Охотился. Спал у костров. Так и дошел.
– А где же теперь то ружье?
– В лесу под Холмогорами спрятал. Вернусь – заберу. Так-то, Михайло. Многое тебе я поведал, так что держи язык за зубами. А человечка крылатого спрячь подальше, да никому не показывай. Придет время – узнаем, откуда он.

3.
Когда век твой подходит к концу, и из отведенного тебе времени остались лишь крохотные песчинки, в сознании всплывают картины всей прежней жизни, и чем ты в ней юнее, тем ярче те последние, незабываемые воспоминания…
Сумрак спальни, куда не проникают из-за плотных штор лучи яркого солнца в морозный день, когда вся Россия празднует Широкую Масленицу. Михаил Васильевич в постели. Болезнь чуть отпустила в честь праздника. Он уже выпил крохотную рюмку любимой настойки, отведал блинов с медом, заботливо поданных Елизаветой Васильевной – единственным близким человеком, которую он отчетливо помнил хорошенькой юной фрекен Лизхен в старом и добром Марбурге, в прекрасной университетской библиотеке которого запоем читал произведения античных авторов, и в особенности все, что касалось древних скифов, славян, русов – тех племен, из которых сложился русский народ, создавший великую империю, прислонившуюся становым хребтом своим к Северному Полюсу.
 Ломоносов ожидал визита Чичагова, который через две недели отбудет по зимнему пути в Колу58 – крохотный поселок на пустынном Мурманском берегу, близ которого зимуют три корабля, скрытно покинувшие Архангельск еще осенью, чтобы вовремя завершить приготовления к тайной экспедиции. Уходить из Архангельска, полного англичан, голландцев, шведов в тайную экспедицию было невозможно. Не скрыть замыслов. Да и в плавании следовало соблюдать особую осторожность. В Баренцевом море часто появлялись военные корабли шведов и датчан, а также английские пираты. Грабили и жгли поморские села и саамские стойбища на побережье. А потому следовало в Российских водах, и далее, вплоть до самого Груманта, экипажи всех встречных иностранных военных и прочих подозрительных судов снимать, а сами суда - топить.
Он взглянул на часы. До назначенной встречи с Василием Яковлевичем еще не скоро. Часа полтора. Михаил Васильевич пребывал в волнении. Сегодня он расскажет командору, то о чем не принято говорить, о чем не следует распространяться, иначе обвинят в ереси, а там и до отлучения от церкви недалеко, после чего ты уже не человек, а хуже преступника. И все недруги, каких накопилось немало, набросятся со всех сторон, чтобы окончательно утопить, как едва не поступили прихвостни Шумахера с Осипом Николаевичем Делилем, отдавшим России двадцать два года жизни и преданной службы. Был он совсем забит сворой проходимцев, кормившейся от российской науки, да уехал в Париж, тем и спасся.
Ломоносову же не куда было ехать. Здесь, в России, был его дом.
С Делилем Ломоносов был знаком, но большая разница в возрасте и несходство характеров не позволили им сблизиться, а скоро Делиль вынужден был покинуть Россию, к тому времени почти обрусев.
Для российской науки это была заметная потеря, зато Шумахер, попортивший и Ломоносову немало крови, торжествовал.
Жаль, что лет тридцать назад молодого Михаила не приняли в большую экспедицию на реку Яик, на границу киргиз-кайсайской степи, где закладывались новые города и крепости. В экспедиции принимал деятельное участие Делиль, побывавший в этих местах несколькими годами раньше в качестве натуралиста-путешественника.
Людей в экспедицию набирал Кириллов59. Требовался походный ученый священник. Дали запрос в Славяно-греко-латинскую академию, куда приехав из Холмогор, поступил учиться Ломоносов. Желающих не нашлось покидать сонную Москву ради голой степи и немалых лишений. Михаил вызвался, написал на имя Кириллова прошение и приложил свою биографию, указав на дворянское происхождение. Но обман, который сошел ему при поступлении, вскрылся. Такого позора Ломоносову, пожалуй, больше не приходилось переживать. На должность нужен был дворянин, а он был из податного сословия. Дело удалось кое-как замять, и его чудом не исключили из академии, Однако пройти путем своего таинственного товарища юности Ивана-Брамы, о котором он помнил все эти годы, да еще вместе с астрономом Делилем, ему не удалось.
Что сталось с Иваном, он не ведал, а вот Делилю рассказал ту историю. К сожалению, предъявить выменянную у лопарки Иканьги фигурку крылатого человечка, он тоже не смог. Украли ее еще в первый год учебы в академии. Рылись нечестные студенты в чужих вещах. Бил он таких, но фигурка так и не отыскалась. До сих пор его мучила тайна этого удивительного создания человеческих рук. Будучи химиком, он, несомненно, открыл бы секрет сплава, из которого она была отлита, но ее не было. Он по памяти пытался представить себе цвет, вес и запах металла, но все было тщетно. Задача была не разрешима.
Он вспоминал юную лопарку, у которой возможно родился его сын или дочь, но время стерло ее облик, и теперь она казалась похожей на Елизавету. Других женщин у Ломоносова не было. Он целиком посвятил свою жизнь науке, в великих трудах отстаивая право быть русским ученым.
– Ах, Делиль…
Уже в зрелые годы, он часто встречался с ним в Академии, раскланиваясь здоровался, а вот поговорить не спеша и по сути, пришлось лишь раз. Все времени не хватало. Да и деятельный Делиль постоянно торопился в свою обсерваторию.
– Когда же это было? Да лет двадцать назад или чуть меньше, незадолго до отъезда славного француза из России.
 
*
– Боже мой! Святая дева Мария! – прослезился Осип Николаевич, выслушав рассказ молодого крепкого мужчины, делавшего крупные успехи на поприще науки, а оттого и нажившего себе завистников и врагов не меньше чем он сам за двадцать лет служения российской науке.
– Да, Михаил Васильевич, я знал Вашего друга юности Ивана, которого прозвал тогда Жаном. – Делиль был растроган. Руки его дрожали от волнения. Был он уже не молод, сильно поседел, и по возрасту годился Ломоносову в отцы.
– Очень был способный юноша. Грамотен. Впитывал в себя все, что слышал от меня в те незабываемые два месяца экспедиции, самой лучшей в моей жизни, хоть и едва трагически не закончившейся…
– Иван рассказывал мне о Вашей баталии, – чуть заметно улыбнулся Ломоносов.
– Да, это было ужасно! – живое лицо Делиля и сейчас, спустя много лет, приобрело тревожное  выражение.
– Вы знаете, Михаил Васильевич, та ночь накануне сражения с дикими потомками монгольской орды, стала самой памятной и, пожалуй, самой счастливой в моей жизни. Всю ту бессонную ночь, я общался с казаком, умным и храбрым русским человеком, на каких и держится бескрайняя Россия! Жаль его, мне рассказали, что он погиб на следующий день в стычке с киргизами. А Иван тот час же, на рассвете простился и ушел. Чем-то был он сильно обеспокоен. Лица на нем не было.
Славный юноша. Божественно красив и статен, необычайно силён для его лет. Благороден и умен, Как говорят русские – «Все схватывал на лету». Дать бы ему достойное образование, был бы сейчас Академиком!
– Как Вы думаете, Михаил Васильевич, жив ли он?
– Кто знает, Осип Николаевич. Он ушел от нас на Матку искать Мировую Гору. Возможно, нашел. А у нас в тот год и лов и охота были удачными. И домой вернулись уже в сентябре.
– Да, это я рассказал ему о Мировой Горе, которая туманно описана у античных авторов и очень точно, с указанием географической широты через продолжительность полярного дня, в индийских ведах, которые Ваш покорный слуга имел возможность держать в руках, но ввиду незнания древнеиндийского языка60, слушать из уст мудрого бенгальского брамина.
Я мечтал побывать на берегах Ледового океана, который античные авторы называли Скифским, а значит Русским! Мечтал осмотреть острова – останки северной части Уральских гор, погрузившихся в океан, и, совсем не случайно, называемых русскими людьми Маткой – землей, откуда от Мировой Горы пошли наши предки. Но, такой возможности не случилось, – с сожалением молвил Делиль.
Дальнейший разговор не клеился. Перешли на обсуждение неблаговидных поступков своих вечных оппонентов и, прежде всего, неутомимого Шумахера, буквально затравившего Делиля.
– Чувствую, мне придется покинуть Россию. Жаль, ведь я совсем обрусел за эти годы. Вот уж и родной язык стал забывать. Народ в России прекрасный, и его ждет большое будущее, когда не станет крепостного рабства, и страной будут управлять русские люди без всяких там иноземных советников. У наших народов, у русских и французов что-то общее в характере. Быть может неумение обдумать загодя все свои поступки и дела. Как русские говорят – «на авось». Немцы и англичане не такие. Они все просчитают, вымерят и сделают только то, что принесет им выгоду. Даже не знаю, хорошо это или плохо, но творческого духа им не хватает, а в русском народе его избыток. И это здорово! Видно оттого, что я не немец, а обрусевший француз, и мне плодотворно работать не дают, даже жалование постоянно задерживают.
Вернусь в Париж…
– А как же Ваша цель найти «Страну Благородных» и скрытые в ней города, откуда начинался древний путь в Космос? – спросил Ломоносов.
– Вы, затронули больную тему, Михаил Васильевич. Уже в той большой экспедиции, которую возглавил Кириллов, и, в которую стремились попасть и Вы, я понял, что в моих поисках древних городов-святилищ никто не заинтересован. Мне даже мешали, чрезмерно загружая геодезическими изысканиями под устройство новых городов и крепостей. А в район реки Караганки, где следовало приступить к раскопкам, меня не допустили, ссылаясь на тревожную обстановку на границе. И это не случайно. Кому-то крайне не выгодно найти в России блестящую древнюю культуру61, – закончил Делиль.
– Как я тебя понимаю, дорогой мой Осип Николаевич! – подумал про себя Ломоносов.
Больше они к этой теме не возвращались, раскланиваясь при случайных встречах, а спустя год-полтора, с горьким осадком и как-то незаметно, Делиль покинул Россию, и связь с ним оборвалась.
* *
– Лиза! Помоги мне подняться и одеться, – позвал Ломоносов жену. – Я хочу встретить Василия Яковлевича в кабинете.
На зов мужа в спальню немедленно вошла Елизавета Васильевна.
–  А Вам, Михаил Васильевич, не тяжело будет говорить с господином Чичаговым в кабинете? – обеспокоилась супруга.
– Опять «Вам», – подумал про себя Ломоносов, но ничего не сказал.
Опираясь на руки жены, он поднялся. С трудом встал. Облачился в халат. Затянул пояс, и, огорченно заметив, как похудел за последнее время, вставил больные ноги в теплые домашние туфли.
– Сегодня мне лучше, Лиза. И не надо приглашать лекаря с пиявками. Лучше принеси чаю с любимым медом.
Сидя в любимом кресле и ожидая прихода Чичагова, Михаил Васильевич, просматривал последний номер «Петербургских Ведомостей». Из неплотно зашторенного окна на зеленое сукно стола падали солнечные лучи, от которых он поначалу зажмуривался, но потом привык. Ничего интересного в газете Ломоносов не нашел, а потому отложил ее в сторону и, обхватив лоб руками, постарался привести мысли в порядок, сосредоточиться.
В это время в прихожей раздался звон бронзового колокольчика.
– Слава Богу, приехал, – облегченно подумал заждавшийся Ломоносов. – Ведь столько дел у человека в эти дни…
Чичагов энергично вошел в кабинет в сопровождении Елизаветы Васильевны и раскланялся.
Был он в морском платье, но без шпаги, которую оставил в прихожей.
– Еле вырвался в назначенный час, Михаил Васильевич! – голос Чичагова был звонок с мороза, красивое лицо раскраснелось, а парик был аккуратен и не портил его.
– Прости, Василий Яковлевич, что не при параде и без парика.
– Да полноте, Михаил Васильевич. Как ваше здоровье?
– Уже лучше, отпустила проклятая хворь, ради праздника. Тебя, Василий Яковлевич, я долго не задержу. Напутствую, и поезжай к семье.
– Только без блинов я Вас не отпущу, Василий Яковлевич. Ведь Масленица! – вмешалась Елизавета Васильевна.
Служанка – опрятная и здоровая деревенская девушка уже стояла у дверей с подносом. По знаку хозяйки, она внесла праздничное угощение и принялась расставлять с подноса на небольшую скатерть фарфоровые тарелочки с горячими блинами, вазочки с медом, икрой и сметаной. Разложила по тарелочкам серебряные ложечки, и, в довершение всему, наполнила маленькие хрустальные рюмочки из графинчика с водкой, настоянной на лимонных корочках.
– Ну что ж, выпьем по маленькой в честь праздника и за удачу экспедиции! – на правах хозяина предложил тост Ломоносов.
– Не откажусь. За удачу! – с чувством поднял рюмку Чичагов, и, чокнувшись с хозяевами, разом выпил, похвалив хозяйку за хорошую водку.
Отведали блинов с икрой, сметаной и медом, после чего Елизавета Васильевна оставила их для разговора с глазу на глаз, пообещав подать перед прощанием чай.
– Есть ли у тебя, Василия Яковлевич, какие либо невысказанные мысли или сомнения, которые не решаешься открыть мне, – вытирая губы салфеткой, спросил Ломоносов, стараясь держаться как можно увереннее, невзирая на то, что у него опять начался жар.
Чичагов почувствовал состояние Ломоносова.
– Нет, Михаил Васильевич, все обговорено, и я хочу еще раз высказать Вам высочайшую благодарность за огромный вклад в подготовку экспедиции.
– Спасибо, Василий Яковлевич. Только вот не тревожит ли тебя та же мысль, которая не дает мне покоя на протяжении многих лет.
– Что же это? – попытался удивиться Чичагов.
– Свободен ли океан в центральной части ото льда? – просто обозначил вопросом наиважнейшую проблему для экспедиции Ломоносов.
– Да, Михаил Васильевич. Свободен ли? В чем такая уверенность? Я изучил Вашу теорию движения льда от Чукотского моря на запад, читал о Великой Сибирской полынье62, которая начинается сразу за северной оконечностью Новой Земли, Но все же… – Чичагов развел руками.
– Этого вопроса я ожидал. И ты, Василия Яковлевич, вправе его задать. Сердцем я чувствую, что уже не узнаю на него ответа. И если что-то будет не так, то заранее прости меня… – Ломоносов ощутил, как новая волна жара подступила к нему. Бледное лицо покрылась капельками пота.
– Вам не здоровится, Михаил Васильевич. Позвольте откланяться без чая.
– Ничего, ничего. Пройдет. Садись-ка лучше поудобнее в кресло и слушай.
Чичагов повиновался, переживая за немощность Ломоносова.
– А ведь каков был еще совсем недавно. Говорят, что в молодости в схватке одолел сразу трех отчаянных матросов! Что же делает болезнь с человеком… – промелькнуло в голове у Чичагова.
– Слушай, Василий Яковлевич, Великая Сибирская полынья существует. Мои земляки-поморы, которым довелось зимовать на Матке, видели открытое море на востоке даже зимой. О том писал более двух веков назад и Герасимов63, посланный Великим князем Василием в 1525 году в Рим. В Риме он имел возможность пользоваться богатым собранием книг и атласов Ватикана и Римской библиотеки. На основании прочитанного, наш дипломат составил первый проект достижения Китая и прочих восточных стран, а так же Островов Пряностей через Ледовый океан. Проектом сильно заинтересовались в Англии, а потом и в Голландии, чьи корабли не пропускали на восток испанцы и португальцы, поделившие между собой все вновь открытые жаркие страны. Голландец Виллем Баренц64 три раза плавал на север и помер там после зимовки на Новой Земле.
Три года назад помор Савва Лошкин обогнул Новую Землю с Севера и видел за ледяными полями чистую воду. Все это ты уже знаешь, Василий Яковлевич. И то, что птицы летят через сплошной лед на север, то же знаешь. Все это и многое другое есть в обосновании экспедиции. Секретной экспедиции! Нам необходимо найти короткий морской путь к нашим землям на востоке, особенно к Камчатке, недавно открытой Аляске и Охотскому морю. Без такого пути край восточный не сможет развиваться, и пользы для России от него будет немного, а ведь главные сокровищницы России лежат в Сибири и на Тихом океане.
 Того, о чем я сейчас расскажу, нет в материалах подготовки экспедиции. Да и не могло быть, ибо источники, откуда черпались познания, считаются сатанинскими, повсеместно изымались и уничтожались. Да и не осталось их.
– Что же это за источники? И кто же их уничтожает? – удивился Чичагов.
– Зная и уважая Вашу набожность, Василий Яковлевич, не стану говорить ничего дурного о нашей Православной церкви. Однако, ввиду скудоумия многих высших ее представителей и жесточайшего невежества низшего духовенства, постоянно ведутся гонения на всех, кто пытается представить себе основы мироздания вне положений Ветхого Завета, Библии, и прочих сложившихся догм.
Так вот, выскажи в материалах по подготовке экспедиции эти крамольные мысли, я был бы немедленно обвинен в ереси, отлучен от церкви и изгнан из академии. А там и до ссылки недалеко. Вспомни Татищева. За куда более мелкие грехи, всего лишь попытку изложить достоверно русскую историю, был обвинен в вольнодумстве и ереси. Труды его не печатали, а самого травили до конца жизни. Вот так-то. Это по поводу тех, кто уничтожает первоисточники.
– Это для меня не новость, Михаил Васильевич. Увы, правильно подмечено о скудоумии «власть придержащих» в нашей Матушке-России, и не только в ней, – печально молвил Чичагов. – Но вот источники? Где они?
– Это ведические хроники наших далеких предков, лучше всего ныне сохранившиеся в индийских землях. Да и религиозные верования в тех краях не изменились. Будучи на учебе в Германии, я, с великим для себя удивлением, читал книги об индийских землях, находя необыкновенное сходство в именах древних славянских богов и богов индийских. Да и основные слова из языков наших совпадали. Следовательно, у нас были общие предки. Но кто они? Откуда пошли? На это мне ответили античные греческие и римские авторы, описавшие устные предания народов, окружавших из страны. Там есть легенда о «Золотом Веке», где возле Мировой Горы – высшей среди гор Рипейских, близ Северного полюса, во времена, отстоявшие от наших времен на многие тысячи лет, жили, словно Боги в раю, первые люди на Земле. Но потом случились страшные потопы, отголоски которых попали в Библию. К местности, что расстилалась возле Мировой Горы, пришла Великая стужа, и люди разошлись по иным землям. От них и произошли наши народы.
И у наших русских людей старой веры, которых еще немало сохранилось в глухих северных скитах, да сибирских и уральских деревушках, еще можно найти списки с древних книг, писаных не кириллицей и не глаголицей, а древними рунами. С тех глубинных книг65 списаны русские веды и былины, суть в которых та же, что и у античных историков.
– Этого я не знал! – признался Чичагов, взволнованный рассказом Ломоносова. – Так может быть, там осталось что-то, глубоко затаённое? И где искать ту Мировую Гору? – вопрошал командор.
– Там, на краю света, на северной оконечности полузатопленных Рипейских гор, продолжение которых и есть Матка-Земля. А Грумант, от которого начнешь искать проход в срединную часть океана, возможно еще не остывшего как прибрежные моря, а так же еще не открытые острова и затопленные горные хребты66, – все это и есть отроги гор Рипейских. От этих гор сохранился Урал – становой хребет России – прямой наследницы Страны Северных Богов!
Ведь мы потомки славяно-россов, двух близких родственных племен. Словене жили на западе и юге, а россы возле Северного океана. То отходили от него с великой стужей, то снова возвращались на родные белые, молочные берега. И кто, как не Ладожане, Вологжане, Архангелогородцы и жители Олонецкого края, и есть потомки тех самых россов, которых поминали античные греко-римские авторы под именем гиперборейцев!
Есть у меня предчувствие, нет, скорее надежда, что срединная часть океана не покрыта льдом. Это и есть Великая Сибирская полынья, размеров которой еще никто не знает, и по которой весьма возможно пройти в Великий океан, к Камчатке и Охотскому морю!
Там, на широте от семидесяти шести и до семидесяти восьми градусов, где летний день равен  ста суткам, должна быть Мировая Гора, если же ее не поглотил океан, всю целиком, во времена потопа! – Сжигаемый поднявшейся температурой, Ломоносов откинулся на спинку кресла и принялся шарить по столу рукой, пытаясь найти салфетку, протереть взмокший лоб.
– Вам плохо? Михаил Васильевич! – встревоженный Чичагов промокнул лоб Ломоносова, ощутив как он горяч, и позвал Елизавету Васильевну.

4.
Кольское или Баренцево море, как называют его иностранцы, да и русские не из поморов, встретило мореходов хмурым дождливым небом, сильными встречными ветрами, и затяжными штормами.
Ненастье пагубно отражалось на состоянии мореходов. Лица их были угрюмы по беспросветной погоде. То сонливость навалится, то глухая апатия, то совсем нестерпимое раздражение.
Лишь Иван был светел ликом и шептал гимн Богу ветра:
 
«Славься, Стрибог!
Покровитель ветров и бурь
Несравненный!
Унеси, Стрибог, нас на крыльях-ветрах
Могучих,
К ныне стылой земле, Земле -Матушке,
Первородной,
Той, что первой создал отец твой, Сварог,
Превеликий!
Унеси нас на крыльях своих к Горе Мировой,
Затаённой!
Унеси нас туда, где остался свет твой – Ирий,
Забытый!
Славься Стрибог!
Гой!»
 
Сильный ветер, трепал его светлые кудри, выбивая из ясных глаз слезы восторга. А щепотка муки – малая жертва Стрибогу, вмиг рассыпалась ветрами по Вселенной. Исполнялось его сокровенное желание, и в эти судьбоносные дни он сторонился даже Михаила, с которым успел подружиться.
– Вот невезение! – сокрушался тем временем Василий Дорофеевич.
Судя по показаниям поморского компаса-маточки, коч относило от берега на северо-восток. Ненастье длилось уже шестые сутки, и, несмотря на то, что парус сняли, сильный ветер и волны уносили корабль все дальше и дальше от Мурманского берега67. Сопоставив силу ветра с высотой волн, опытный мореход Василий Дорофеевич прикинул, как далеко их могло отнести от мест, где был намечен первый лов. Выходило, что верст на сто в день, не меньше. А когда на седьмые сутки ненастье, наконец, улеглось и выглянуло солнце, умытое дождем, поморы ахнули. На востоке темнела неровная полоска земли, а вокруг плавали не растаявшие льдины, к счастью не крупные и не опасные для деревянных бортов коча.
– Мать честная! – притопнул от удивления сапогом Семен Дудкин.
– Вот тебе и половили сельдей возле Мурманского берега. Так ведь это Матка! Никак не иначе!
Василий Дорофеевич, это Ванька-варнак наколдовал! Все шептал невесть что, призывал своих языческих богов в помощь. Говорил я тебе, не бери его в артель, дело загубит. Вот и вышло так!
– Да ладно, Семен, уймись. Тут и Христом-богом не поправишь ненастья. Видно год такой  вышел. Подойдем к берегу поближе, осмотримся. Авось и в здешних местах рыбки половим. А то и кита бить будем.
– Кита, говоришь? Да ведь не простое это дело, – покачал головой Дудкин.
– Не простое, да выгодное. Жир китовый да ус в большой нынче цене.
– Да кто же у нас гарпун метать станет? Никто не обучен, – засомневался Дудкин.
– Я метну. Бил кита в позапрошлом году. Михайлу учить пора. А из Ивана, с его то силой, отменный китобой выйдет!
– Да уж, выйдет, – вновь, про себя, засомневался Дудкин, с первого дня невзлюбивший Ивана. Пытался расспрашивать его, отчего лоб так изуродован. Но Иван с такой ненавистью посмотрел на Дудкина, что тот больше и не заикался об этом.
– Погоди, вот вернемся в Архангельск, покажу я тебя приставам. Может быть ты вор или государственный преступник! – затаил на Ивана дурные мысли Семен Дудкин.
Умеренный ветер продолжал упорно дуть с запада, и пути назад не было. А потому поставили парус, и Василий Дорофеевич решил подойти к видневшемуся берегу поближе, чтобы определиться точнее, куда занесло его коч.
Лавируя между льдинами, и внимательно всматриваясь в очертания береговой линии, Василий Дорофееич узнавал открывшийся ему берег.
– Эта, Мишка, губа68 Грибовая, А эта, Мишка, губа Безымянная, Вон и горы крутые между ними. Такие, что с другими не спутаешь. Знаю я, эти места. На север верст пятьдесят, и пролив Маточкин Шар, а за ним северная сторона Матки, пределов которой не знаю. На юг верст с пятьдесят и Гусиная Земля, где дичи пернатой видимо-невидимо, а к сентябрю есть места брусничные да клюквенные – сплошь красные от ягод! Жили там в трех избах, срубленных из плавника три семьи. Вроде и поморы, да откуда не говорят. В Христа не верят. Язычники. Бог даст, и сейчас живут. Говорят, что и самоеды69 случаются в этих местах, – охотно рассказывал Василий Дорофеевич, осматривая местность, прикрывшись ладонью – солнце светило прямо в глаза.
– А в Безымянную губу впадает речка Безымянка, там мы еще с дедом твоим, Дорофеем, Семгу ловили – на нерест шла. Тогда ее много было в этих местах. Нынче не то – должно быть выловили. Но и нам хватит. Только пойдет она позже. Придется ждать.
Иван стоял подле хозяина и с жадностью слушал его рассказы об окрестных местах. Особенно порадовали вести о трех избах и о людях.
– Кто знает, не придется ли гостить у них…
То, что коч прибило к Матке – знак судьбы – Сварога знак. Знать искать ему, Ивану, и непременно отыскать Мировую Гору!
– А на какой широте мы сейчас находимся, Василий Дорофеевич? – задал Иван неожиданный вопрос.
– Вот как? – не мало удивился Василий Дорофеевич.
– Да ты, я вижу, знаешь, что такое широта? Откуда?
– Знаком с морским делом, – не робея, ответил Иван.
– И что же, знаешь, как ее определить?
– По Полярной звезде знаю как, а по солнцу пока нет, – признался Иван.
– Да, тут расчеты нужны, навигационные таблицы, – подтвердил Василий Дорофеевич. – Ну а сейчас, мы находимся на широте между 72-мя и 73-мя градусами. В этих краях я уже бывал и определялся по солнцу. Ты еще не забыл, Михайло, как измеряется высота солнца в полдень, и какие следует проводить расчеты? – спросил сына Василий Дорофеевич.
– Помню, – с достоинством молвил Михаил.
– Если тебе, Иван, интересно, то Михайло, после расскажет, – закончил хозяин.
Остальные поморы тоже собрались возле хозяина, слушая его речи и с любопытством разглядывая приветливый берег, освещаемый ласковым, незаходящим северным солнышком. Никто и не обратил внимания на Ивана, отошедшего чуть в сторону и внимательно рассматривавшего недалекий берег.
– Егор, помнишь, мы ходили с тобой лет десять назад на Матку. В этих местах гусей били и коптили, семгу в Безымянке брали! – прокричал Василий Дорофеевич чуть ли не в ухо глуховатому Егору Ловцову.
– Да, да. Как не помнить! – закивал головой Ловцов. – Как говорится – «Морем живем, морем кормимся»70…
В это время возле коча проплыл огромный, пудов на шестьдесят, медведь, с любопытством рассматривавший людей и их корабль.
– Плыви, плыви. Сегодня не тронем. А вот завтра не попадайся! Уж больно шкура твоя хороша! Мясо твое рыбой провоняло, как и мы, все тут, но тоже не пропадет. Вот уж отведаем медвежатинки, ребята!
Словно почувствовав, как его обсуждают охотники, медведь глубоко нырнул и всплыл саженях в сорока позади коча.
Впереди показались еще несколько белых медвежьих голов.
– Ишь, сколько их! Значит, рыба есть! – подметил Семен Дудкин, уже забывший и об Иване, и о своем недавнем решении донести на него приставам.
– А может быть, и к лучшему, что занесло сюда? – подумал про себя Василий Дорофеевич.
От Рыбачьего полуострова и по всему Мурманскому берегу рыбу ловят многие артели из Колы, Варзуги, Печенги71. Норвежцы часто заходят. Добрый народ. Не раз выручали провиантом и сетями. Заплывают к российским берегам и пираты-англичане, грабят поморские суда. Бывает, что и убивают. Слишком мало русских военных кораблей охраняют российские воды. Вот и приходится поморам самим давать отпор не званым гостям, объединяясь в небольшие флотилии. А тут, у берегов Матки, они пока одни, и разбойников в этих удаленных водах не бывает.
– Смотри, Василий Дорофеевич, – закричал Дудкин, указывая вдаль, – вот и кит!
– Гренландский, – определил, прищурив глаз, Василий Дорофеевич. – Спит.
Иван с интересом рассматривал кита, спящего на поверхности океана возле гористой
Матки – северного продолжения Рипейских гор. Подобного зверя он еще не видывал.

 «Вот лежит-спит тысячу уж лет в Океан-море рыба-кит, а на той рыбе деревни с
домами, полями, да лесами…»

Вспомнил он строки из сказок, сотканных тысячелетия назад из древних вед и былин, которые слушал в детстве в далекой заснеженной деревушке Калиновке, что стояла на южной оконечности тех же Рипейских гор. Жадным взглядом небесно-голубых глаз, он пытался заглянуть за прибрежные скалы и увидеть таинственное сияние Мировой Горы…




*
Ободрённые надеждами на добрый лов и добрую охоту, утомлённые долгим ненастьем и яркими впечатлениями последних часов, поморы вошли через узкий проход в Безымянную губу, и, бросив близ берега якорь, расположились ко сну.
А когда пробудились, не досчитались Ивана. В тридцати саженей от коча, уткнувшись носом в песчаный берег, раскачивалась на мелкой волне малая лодочка, которую Иван спустил на воду.
Исчезло добротное охотничье ружье Василия Дорофеевича под пулю и под дробь работы тульских оружейников с огневыми припасами, топор, пара больших разделочных ножей, малый медный котел, да кое-какая провизия – полпуда чеснока, полпуда муки и несколько фунтов соли.
– Сбежал варнак! – больше всех сокрушался Семен Дудкин. – Говорил я тебе, Василий Дорофеевич!...
– Вот, на столе лежали. – Разжав ладонь, Василий Дорофеевич, показал растерянным товарищам пять серебряных рублей.
– Немалые деньги! – удивились поморы.
– Ай да Иван! Да за такие деньги можно три ружья справить!
От всего случившегося, к глазам растерянного Михаила подступили слезы.
– Как же так, ничего не сказал…
Он бродил взглядом по пустынному берегу, пытаясь увидеть отважного Ивана-Браму, ушедшего искать Мировую Гору. Но тщетно.




 
Глава 3. Сияние Мировой  Горы


«Знать свое Отечество во всех его пределах…»

С. Крашенинников, русский исследователь и путешественник

 
1.
…Вот плывут корабли по синему морю-океану на белоснежных парусах-крыльях, словно сказочные расписные кочи из русских сказок. А над ними летят к северу гуси-лебеди, летят к островам и архипелагам – тем самым, что были в далекие легендарные времена светлой прародиной русов-ариев…
Дрогнули веки больного, поблекло все разом, растаял тот чудный сон…
За окном хорошо протопленной петербургской квартиры звенела апрельская капель. Месяц начался с ясных ночей и крепких ночных морозцев, с солнечных тихих дней, напоенных запахом ранней весны. Однако ничего этого Ломоносов уже не знал и не видел, будучи по большей части в тяжелом болезненном забытьи. Вот уже не ел ничего, лишь жадно пил теплую медовую настойку, которую, заботливо приподняв больному голову, подносила ему бледная заплаканная супруга. Он гладил недолго ее теплую руку, и вновь впадал в забытьи…
Доктор наведывался к нему каждый день. Щупал пульс, прослушивал нутро и тяжело вздыхал:
– Еще день, два, и отойдет батюшка, Михаил Васильевич72…

*
Снова снился ему сон. Последний. Странный сон, какой может случиться на самом закате жизни, в последние часы и минуты, дарованные Всевышним.
Ночной сумрак. Темно-синий небосвод и белая земля. Фантастические всполохи северного сияния. С одной стороны заснеженная горная цепь, с другой – синий холодный океан. Высокая, правильной формы гора, покрытая ледяным панцирем и одинокий, нагруженный путник, упорно взбирающийся по заснеженному склону.
– Кто же это? Почему явился мне?
Ломоносов мучительно всматривался в покрытое инеем, опаленное холодными ветрами молодое лицо утомленного путника.
– Да ведь это Иван! Конечно же, он, товарищ его, Михайлы, юности! Тут же припомнилось и его странное прозвище – Брама.
– Куда же идет он, что ищет?
Ах, да! Мировую Гору, о которой поведал ему француз Делиль, Осип Николаевич. Жаль, что покинул Россию. Хороший был человек.
Как же, помню, помню…
Теперь странный сон прояснился, и очень хотелось Михаилу Васильевичу его досмотреть. Как там было?

* *
 За два оставшихся теплых месяца, после того, как, прихватив ружье и припасы, ушел Иван тайком с коча Василия Дорофеевича, отмахал он многие сотни верст, передвигаясь не по труднопроходимому и скалистому оттаявшему берегу, изрезанному глубокими заливами, пробитыми, спускавшимися с гор ледниками, а по заснеженным ледникам центральной части архипелага. К морю спускался лишь для охоты на плавающую и пернатую дичь. Заряды для ружья экономил, сбивая жирных гусей и уток камнями, а непуганую рыбу в устьях многочисленных прозрачных речушек брал, где острогой, а где и руками.
Шел он на лыжах, вырубленных топором из еловых комлей, подобранных у моря, и таким образом, следуя вдоль восточного берега, добрался до конца земли-Матки, высматривая все приметные на пути большие и малые горы, пытаясь разглядеть и понять – какая из них Мировая?
Очень он верил рассказам Осипа Николаевича – удивительного француза, искавшего в уральской степи древний град солнца – Арку Имы – легендарного первочеловека. Не мог зря говорить о том ученый человек, изучавший путь звезд и побывавший в волшебной Индии, где правят людьми мудрые брахманы, сохранившие в священных ведических храмах сакральные древние веды с историей народов, которые разошлись по Земле-Мидгарду от покрывшейся снегами Мировой Горы во времена наступавшей Великой стужи.
Однако пока все его поиски были тщетны.
Между тем, тепло стремительно убывало. Низкое солнце, итак поднимавшееся из-за горизонта на час, другой, все чаще куталось в густые снежные тучи. Грянули первые осенние морозы, и море близ берегов быстро застывало, покрываясь льдом. Вслед за стужей близилась полярная ночь, какой одинокому путнику, дерзнувшему забраться в сердце Арктики, еще не довелось видеть. Птицы давно улетели, рыба стала уходить от берега. Вслед за рыбой к чистой воде откочевали тюлени и нерпы. Ушли и медведи. Съестные припасы подходили к концу. Становилось холодно и голодно.
К концу первого осеннего месяца, когда на севере архипелага наступила настоящая зима, Иван дошел восточным берегом до окончания земли, откуда с высокого скалистого мыса уже в сполохах северного сияния наблюдал застывший океан, и лишь на самом краю льдов едва просматривалась бескрайняя, не замерзавшая полынья, куда ушли звери. Но добраться до нее в арктическую пургу не было возможности, да и уходить с земли не хотелось. Следовало искать место для зимовки. Только сейчас он понял, как далеко забрался, и, возможно, уже никогда не сможет выбраться из царства темной полярной зимы. Здесь же, возле крайнего мыса, он добыл последнего зверя, огромной, хоть и исхудавшей туши которого могло хватить до весны. Иван убил из ружья, за которое оставил Василию Дорофеевичу пять серебряных рублей, старого и больного медведя, оставшегося умирать на суше.
Тогда он еще не знал, сколь суровы зимы на Матке и вряд ли бы выжил, однако одинокому путнику, решившему зимовать в Арктике, повезло самым счастливым образом. Близ мыса, с которого позже он наблюдал в соцветье всполохов полярного сияния за бескрайней полыньей, названной впоследствии Великой Сибирской, неожиданно обнаружилось большое давно заброшенное строение, сооруженное из корабельных обломков. Вход в таинственное жилище был заколочен гвоздями, чтобы внутрь не проникли медведи, а потому дверь, сколоченную из толстых корабельных досок, пришлось вскрывать топором73.
Внутри громоздились нары, на которых могли разместиться десятки человек. В середине жилища стояла большая железная печка и громоздкий стол. На столе стояли несколько пустых стеклянных бутылок и оловянных мисок, солонка с окаменевшей солью. Могло показаться, что хозяева ненадолго отлучились и скоро вернуться, если бы не заколоченные двери и вековое запустение.
На глаза Ивану попались несколько надписей на ящиках, часть из которых не были пусты. Надписи были на латинице, а, следовательно, жили здесь некогда потерпевшие крушение иноземные мореходы. Куда же они исчезли – было не ведомо. Вероятно, покинули свое зимовье и попытались выбраться с пустынного архипелага на материк, в обжитые места. Вещей и товаров, предназначенных для торговли или обмена, было оставлено неизвестными людьми не мало, но ни оружия, ни съестных припасов Иван так и не обнаружил. Видно, хозяева все забрали с собой.
В этом зимовье, питаясь мясом убитого медведя, можно было дождаться весны. Поначалу Иван так и задумал, однако, отоспавшись в течение нескольких дней возле натопленной печки, решительно собрался в путь. К тому его призвали ведические боги, явившиеся неожиданно в всполохах полярных сияний. Что это было за видение, он так и не понял, но слышал в неистовом вое ветра словно бы глас Всевышнего:
 
 «Покинь обитель, поставленную иноземцами в святой земле Матке, и иди обратно. На десятый день пути, что станет для тебя великим испытанием, найдешь то, что искал…»

Взвалив на плечи походный мешок с припасами, ружье и свернутую медвежью шкуру, которую можно подстелить на снег и ею же укрыться, Иван заколотил гвоздями вход в теплое жилище неведомых людей, и, встав на лыжи, отправился в тяжелый путь-испытание, ни много не раздумывая и не испытывая никаких сомнений в своих действиях.
Бушевали снежные вьюги, северный ледяной ветер упорно толкал в спину, солнце, скрытое в тяжелых тучах, так и не выглянув ни разу, скрылось на долгую полярную ночь. И только богатырское здоровье уберегло Ивана, потерявшего счет времени, от неминуемой гибели.
Он и не помнил, как и через сколько дней пути, потребовавшего титанических усилий, оказался у подножья высокой, белой от снега и правильной формы горы, выше которой еще не встречал. Здесь и ветер на время стих, и сильно похолодало. Небо прояснилось и разлилось над океаном и землею такой густой синью, какой Ивану видеть еще не приходилось. Над синевою небосвода, распростертого в бескрайний космос, в сполохах северного сияния, затмевавшего свет бессчетных звезд, открылась вся красота Мировой Горы. В ней, между остроконечных скал, выстроившихся, словно воины-стражи, близ одной трети пути от подножья к священной вершине, чернел вход в пещерный храм, покинутый последними жрецами тысячелетия назад.
И вступил Иван в древний ведический храм, в скрытых глубинах которого хранились застывшие в вечном холоде гранитные саркофаги. Лежали в них нетленные тела Великих жрецов-брахманов ныне скрытой снегами и льдами счастливой Арктиды – той чистой и непорочной страны, когда на земле был рай. За саркофагами, на стенах и гранитных плитах таились начертанные поколениями ушедших в ведический рай жрецов магические символы и страницы древней Матрица Мира – истинные сакральные знания и легендарная история счастливейших из людей «Золотого Века». Потомки их разошлись в незапамятные времена вселенской катастрофы и великого холода во все страны земли-Мидгарда, унося с собой нетленную память о тех утраченных временах. Осколки той памяти хранятся и ныне в волшебном закодированном виде в древних мифах и легендах, былинах и сказках светлых людей «rus»74 – родоначальников индоевропейских народов. Хранится та нетленная память, записанная брахманами-жрецами на праязыке санскрите в бессмертных индийских ведах.
 
2.
В первых числах мая 1765 года, из старинного поморского села Кола, основанного русскими людьми в глубине незамерзающего залива-фьорда в далеком 13-ом веке на краю Земли Русской, еще не объединенной в единое государство, вышли три новеньких, оснащенных «с иголочки» корабля. Достроены они были прошлой осенью на архангельской верфи, и тотчас ушли из сумрачной северной столицы русских мореходов в Арктику накануне наступления полярной ночи, чтобы, перезимовав в Коле, начать поход через океан от Груманта до Чукотского берега, еще до того времени, когда вскроется ото льдов Белое море.
Годом раньше, осенним утром, иностранные, по большей части английские, шведские и голландские наблюдатели, не обнаружили ушедших в тайное плавание кораблей. Тотчас были составлены донесения в Лондон, Стокгольм и Амстердам, и отправлены с первыми же иностранными кораблями, груженными пенькой, воском, железом и прочими товарами, вышедшими спустя сутки из архангельского порта. Такая задержка других судов портовой администрацией, позволила русским кораблям затеряться в туманной дали осеннего Белого моря, над которым кружились снежинки первой метели. А море это было ничем иным, как заливом Таинственного Северного Ледовитого или Скифского75, а, следовательно, и изначально Русского океана – самого неисследованного океана до настоящих времен…
И вот, пол года спустя после того, как эскадра покинула Архангельск, глядя на тусклые огоньки последнего маяка, приютившегося на вершине скалы при выходе из Кольского залива в Баренцево море, капитан-бригадир76, Чичагов, он же командор экспедиции, вспоминал слова, сказанные уже покойным Михаилом Васильевичем во время их последней встречи:

 «Россы всегда жили возле Северного океана, то отходили от него с великой стужей, то вновь упорно возвращались на его берега, при первой возможности”…

Еще и сороковины не наступили, и дух Великого сына Земли Русской, витал над ними. Чичагов незримо чувствовал его присутствие от начала и до завершения экспедиции, рассчитанной на два года. Если не повезет в первый год, и не удастся найти проход в Великую Сибирскую полынью, то следовало зимовать либо на Груманте, либо в одной из укрытых гаваней на Мурманском берегу, а после зимовки повторить поиски.
В том, что экспедиция закончится благополучно, Чичагов не сомневался, а вот в то, что проход в предполагаемую незамерзающую сердцевину Ледовитого океана будет найден, хотелось верить. Вот только есть ли она? И где та Великая Сибирская полынья от Груманта до Чукотского берега, о которой писал Ломоносов императрице, выбивая средства на северную экспедицию? Вот в чем вопрос…
Базу на Груманте у залива Бельсунн заложил прошлым летом лейтенант Немтинов, оставив при ней на зимовку кормчего Моисея Рындина с шестью матросами. Все многочисленные припасы, а так же рубленые дома-избушки в разобранном виде были доставлены морем. По окончании экспедиции, у еще молодого и честолюбивого Чичагова были планы основать на месте базы постоянный поселок, а по возвращении в Петербург ходатайствовать перед Сенатом и императрицей о взятии архипелага под покровительство России, подобно тому, как много ранее, Дания объявила о своём протекторате над Гренландией77.
В это же время, на другом конце Российской империи, готовилась экспедиция капитана Криницина на двух кораблях, целью которой было исследование северной части Тихого океана, американского побережья, а так же Берингова пролива с выходом в Северный Ледовитый океан навстречу эскадре Чичагова.
Чичагов оглядел свою эскадру – три построенных по специальному проекту корабля особого «ледового класса»78, вытянувшиеся кильватерной колонной в приветливом в тот весенний, солнечный день синем море, которое и было тем сказочным «морем-окияном» из древних русских сказаний-вед. Эти героические сказания-былины и волшебные сказки-небылицы, позабытые в глубинной Руси в смутные времена смены родной веры79, моров, войн и прочих неурядиц, бережно сохраняли в грамотных поморских семьях. И уже в следующем, ставшем «серебряным» для матушки-России девятнадцатом веке, эти веды-былины стараниями просвещенных людей, были собраны на огромных пространствах северных берегов от Печенги до Мезени, чтобы наполнить вновь издаваемые книги бесценными сокровищами древнерусского эпоса80.
За флагманом в четверти мили следовал корабль, где капитаном был Василий Бабаев, а далее, на таком же расстоянии шел корабль Никифора Панова. Помимо научного оборудования, корабли были оснащены самыми современными на то время пушками, отлитыми на уральских заводах. Однако было их значительно меньше, чем на военных фрегатах. Попутный ветер надувал упругие паруса, сшитые из холстов, выработанных в Воронеже из отборной конопли, выращенной на русских черноземах. Мачты удерживали пеньковые канаты, скрученные в Курске, а по веревочным лесенкам, связанным в Ярославле, весело сновали матросы, набранные на службу со всей неоглядной России.
Накануне выхода в море почти все офицеры получили повышение в чине и двойное жалованье, прибавили жалованье и рядовым матросам и промышленникам-поморам, которых взяли в экспедицию свыше двадцати человек. Их задача состояла в снабжении экспедиции свежим мясом и рыбой, а так же разведке совместно с учеными-натуралистами промысловых ресурсов в Великой Сибирской полынье, которую надлежало открыть и объявить над ней российский суверенитет81.
День выдался великолепный. Ночи в это время становились все короче и короче, и скоро совсем растают, уступив все двадцать четыре часа суток свету – большому полярному дню, который будет сопутствовать русским мореходам до Груманта и далее, и продлится до августа.
Чичагов взглянул на именной морской хронометр Гаррисона82, врученный ему в Адмиралтействе. Дело шло к обеду, и скоро зазвенит судовой колокол, призывая мореплавателей на молебен, за которым наступит обеденный час.
 Погода была по настоящему весенней, ясной и солнечной. Дул умеренный южный ветер, позволявший эскадре без труда продвигаться в северо-западном направлении курсом на Рыбачий полуостров – последний кусочек российской земли, за которым начнется переход через открытое море до самого Груманта. Новенькие паруса белели на фоне лазурного неба, словно огромные лебединые крылья. Небольшие белые облачка и стая гусей, летевших куда-то на север, дополняли небесную идиллию.
Суда шли под военно-морским Андреевским флагом, гордо реявшем на верхушках стройных мачт.
Зазвонил корабельный колокол, и команда стала спешно собираться на молебен.
Чичагов поспешил на палубу, где, сняв головные уборы, в храме без стен и кровли, каким являлась палуба корабля, выстраивались офицеры и матросы. Рядом с ними стояли православные ученые-натуралисты, взятые в экспедицию по настоянию Академии наук. Отдельно кучковались крупные, как на подбор, бородатые поморы.
Священник заученно и монотонно зачитал молитву, прежде других, помянув Николу-угодника – покровителя мореходов, вымаливая доброй погоды и тихого моря. Потом, все вместе, пропели псалмы и здравицы, помянув ряд прочих святых и покровителей, а также правящий дом и императрицу.
Тем молебен закончился. Повеселевшие матросы готовились к чарке водки и праздничному обеду по случаю начала плавания. Обедать, ввиду хорошей погоды, было велено на палубе. А офицеры, получив через сигнальщиков приветствия от команд с кораблей Бабаева и Панина, шедших все так же в четверти и в полу миле от флагмана, проследовали в общую офицерскую столовую, где для них было уже накрыто. Сюда же пригласили и ученых-натуралистов.
– Поздравляю Вас, господа с началом плавания! – поднял рюмку Чичагов, обращаясь к подчиненным.
– На нашу долю выпала важная миссия, исследовать высокие широты и попытаться пройти как можно ближе к Северному полюсу. Далее, по обстоятельствам, нам надлежит следовать на восток до крайней возможности, исследуя земли и моря, которые нам откроются.
Даже сейчас, Чичагов не назвал главной, секретной, цели экспедиции, в которую помимо него были посвящены лишь капитаны Бабаев и Панин, а так же старшие помощники капитанов.
– Я верю, господа офицеры, что мы достойно исполним возложенную на нас задачу! – с чувством закончил Чичагов.
– Виват! Виват! Виват! – трижды, дружными и звонкими молодыми голосами ответили, встав, офицеры, и с праздничным звоном сдвинули бокалы…
 

********************************  СНОСКИ **********************************
1. Полуостров, отделяющий Белое море от Баренцева (Кольского) моря.
2. Древний русский корабль. До конца IXX века использовался поморами для плавания по арктическим морям.
3. Народ финно-угорской языковой семьи. Самоназвание саамы. Небольшие группы саамов сохранились на севере Европы: в Норвегии, Швеции, Финляндии и России (Мурманская область, где их насчитывается около 1 тыс. чел.).
4. Главные Боги из славяно-русского ведического пантеона.
5. Имя Бога у православных христиан. У католиков и иудеев – Яхве (Иегова). Имя Саваоф, предположительно, происходит от имени Бога Сварога.
6. Древняя славяно-русская письменность.
7. Славяно-русский ведический рай.
8. Сакральный центр Вселенной-Мидгарда в ведических преданиях ариев и их потомков славяно-русов.
9. Прародитель Богов, людей и всего живого в Мире. Мужское начало.
10. Древнейшее имя Бога Сварога у индоевропейских народов. У литовцев и сейчас Бог зовётся Девс.
11. Прародительница. Женское начало.
12. Светлая и Темная стороны бытия.
13. Птица, породившая мир. В дальнейшем породила и Черного Змея – символ всех темных сил, низвергнутого Сварогом в подземное огненное царство.
14. Слово «сварганить», что значить «сделать», до сих пор сохранилось в русском языке.
15. Современные Уральские Горы.
16. На санскрите гора Меру. Находилась в центре мироздания, согласно индийским, персидский и славяно-арийским представлениям на Северном Полюсе.
17. Архипелаг Новая Земля в Северном Ледовитом океане.
18. По римскому поэту Вергилию (70 – 19 гг. до Н.Э.) оторванная от мира таинственная северная страна. Иначе – Ultima Thyle.
19. Екатерина Вторая (1762 – 1796).
20. Чичагов Василий Яковлевич, (1726 – 1809). В 1765 – 1766 г. возглавил северную экспедицию по поиску северо-западного прохода на Камчатку. Экспедиция завершилась неудачно из-за тяжелых льдов в Гренландском море. Маршрут вдоль берегов Сибири после смерти М.В. Ломоносова был забыт на полтора века. Спустя 13 лет, В.Я. Чичагов прославился в русско-шведской войне 1789 – 1790 гг., командуя русским флотом на Балтике. Флот Чичагова одержал три блестящие победы над шведским флотом близ острова Эланд, близ Ревеля (Талин) и близ Выборга, потопив и взяв в плен множество шведских кораблей, более 5000 солдат и матросов, 200 офицеров и несколько адмиралов.
21. Древнее русское название архипелага Шпицберген.
22. Северный морской путь. Был впервые пройден за одну навигацию в 1932 г. на ледоколе «Сибиряков».
23. Лизочка (немецк.).
24. Байер Готлиб Зигфрид, 1694 – 1738, – немецкий историк, филолог, член Петербургской академии наук. Основоположник лженаучной «норманнской теории» возникновения российской государственности.
25.   «Государев родословец». Первая официальная версия русской истории, вышедшая в 1674 г.
26. Летописец, которому приписывают написание «Повести временных лет».
27. Татищев Василий Никитич, 168 – 1750. Управлял казенными заводами на Урале. Позже был назначен Астраханским губернатором. Автор трудов по этнографии, географии, истории. В своем главном труде «История Российская с самых древнейших времен» пытался найти закономерность в развития человеческого общества, обосновать с рационалистической позиции причины возникновения государственной власти. Был, немного ни мало, обвинен в «вольнодумстве и ереси». Это и явилось причиной того, что напечатание 20-летнего труда ни в 1740 г. ни позже не состоялось. Труды Татищева впоследствии были «переработаны»     Г. Миллером и включены в свою историю.
28. Миллер Герард Фридрих, 1705 – 1783 – немецкий историк. В России с 1725 г. Академик Российской Академии наук. В течение десяти лет провел в поездках по северу России и Сибири, якобы в поисках и собирании старинных приказных книг, которые потом исчезали. Однако Миллер делал с них свои выписки, на основе которых, а также, используя якобы не опубликованные работы по русской истории В.Н. Татищева (1686 – 1750), которые не были найдены, составил первую официальную историю Российского Государства. Все последующие разработки по официальной российской истории строились на его сфальсифицированных трудах.
29. Рихман Георг Вильгельм, 1711 – 1753, Родился в г. Пернов (Пярну) в Эстляндии. Академик Петербургской академии наук. Погиб во время грозы, проводя опыты с электричеством;
30. Крашенинников С.П. (1711 – 1755). Известен своими исследованиями Камчатки и Северо-восточной Сибири.
31. Шумахер И.Д. Правитель Академической канцелярии. Злейший враг М.В .Ломоносова.
32. Плиний Старший 23 – 79 г. Н.Э. Римский историк.
33. Легендарный царь, во времена которого случился «Дарданов потоп» – воды Средиземного моря прорвались в Черное, бывшее прежде огромным пресноводным озером. При этом море поглотило большую часть его царства. События случились за несколько тысячелетий до разрушения Трои греками. Последние попытка вернуть Российской империи земли Дарданова царства вместе с Троей предпринимались в Первую мировую войну, когда Россия воевала с Турцией за освобождения Константинополя и проливов от османского владычества. Кстати, имя Дардан легко разбирается на два русских слова «дар» и «дан».
34. Делиль Жозеф Николя (Осип Николаевич), 1688 – 1768 – французский астроном и путешественник. С 1725 жил в России, был директором астрономической обсерватории. Покинул Россию в 1747 году.
35. Прежнее название реки Урал. После пугачевского восстания переименована в Урал, а так же Яицкое казачье войско стало называться Уральским.
36. Поразительно, что недалеко от Южного Урала и от Аральского моря был построен первый советский, русский космодром Байконур (1955 г.), задолго до того, как  близ этих мест был открыт Аркаим (1987 г).
37. Вселенная в ведических традициях древних ариев и славяно-русов.
38. Има, он же Ману (санскрит). Первочеловек. Отсюда происходит и русское «имя».
39. Легендарные горы Березань и Хвангур в Рипейских горах, помянутые в славяно-русских и арийских ведах.
40. Древнейшие письменные знаки.
41. В 1863 году русский купец и немецкий археолог-любитель Генрих Шлиман, ещё в детстве давший клятву найти руины Трои после тщательного прочтения Илиады Гомера, раскопал огромный холм в западной части полуострова Малая Азия близ пролива Дарданеллы (от имени царя Дардана) и обнаружил под многометровым слоем земли останки Трои. Золото Трои из коллекции Шлимана и поныне выставляется перед посетителями крупнейших музеев мира.
42. Казачье военное укрепление (редут). Выставляли между станицами.
43. Императрица Екатерина I скоропостижно скончалась 6 мая 1727 г.
44. Средневековое Родоплеменное объединение, малое ханство киргиз-кайсацкой орды, на северо-западе современного Казахстана.
45. Хан Малого Жуза Абулхаир, попросил защиты у Анны Иоановны от Большого Жуза и Хивинского ханства в 1731 г.
46. Большое средневековое киргизское ханство. Центр современного Казахстана.
47. Тюркский воин.
48. Военное сословие (каста) в древней Индии, общественное устройство которой являлось, отчасти, моделью, всего древнейшего ведического арийского мира.
49. С 1526 г. по 1858 г. почти вся Индия была под властью мусульман, основавших империю Великих Моголов. Прибрежные города на юге принадлежали португальцам и, отчасти, англичанам и французам.
50. Хивинский поход князя Бековича-Черкасского в 1717 г. окончился полным разгромом 3 тыс. отряда хивинским ханом, заманившим русских в засаду.
51. Персидский поход 1722 г. по берегу Каспийского моря и на кораблях из Астрахани. Все прибрежные ханства Азербайджана и Персии были покорены практически без сопротивления и включены в состав Российской империи. После смерти Петра I войска были постепенно выведены и приобретенные земли утеряны.
52. Уральские горы.
53. Древнее государство русов, существовавшее на территории южной степной Руси. Границы Руколани достигали гор Кавказа, рек Дона, Терека и Урала. У античных авторов Скифия. На момент расцвета Киевской Руси – объединённого государства славяно-русов, осколками Русколани являлось Тмутараканское княжество XI – XII веков Н.Э., а так же небольшие общины, из которых позже выросли Терское, Донское и Уральское казачьи войска. Помимо этого, потомками русов Русколани очевидно являются и современные осетины (аланы), сильно ассимилированные соседними тюркскими и кавказскими народами. Русколань погибла под ударами готов, пришедших на Русскую равнину из Скандинавии в IV веке. Последний правитель Русколани князь Бус Белояр был распят готами в 368 г.
54. Славяно-русское название всей территории от Волги до Тихого Океана, которую античные авторы целиком называли Скифией.
55. Лада – Богиня любви, покровительница семьи. Род – Верховный Бог, создатель Вселенной, Богов и людей.
56. Имеется в виду указ второй жены Петра I императрицы Екатерины I от 26 апреля 1727 г. «О немедленной высылке иудеев из России и наблюдении, дабы они не вывозили с собою золотых и серебряных российских денег». (Екатерина I, в девичестве Марта Скавронская, царствовала с января 1725 по май 1727).
57. «Мэнтон» 76/100 Бирмингем 1723 – мушкет английского производства калибра 0.76 дюйма, изготовленный в промышленном и оружейном центре Англии городе Бирмингеме.
58. Поселок в устье реки Колы, впадающей в Кольский залив Кольского полуострова.
59. И.К. Кириллов – обер-секретарь сената. Возглавил экспедицию на Южный Урал в 1734 г. Основал ряд крепостей и городов, в т.ч. Оренбург.
60. Санскрит.
61. На Южном Урале, в долине реки Караганки близ горы Аркаим в 1987 г. при проектировании водохранилища были обнаружены останки древних городищ-обсерваторий, построенных в III-ем тыс. до Н.Э. Жизнь в этих городах прекратилась по неизвестным пока причинам во II-ом тыс. до Н.Э. По своему значению для мировой истории это открытие соперничает с открытием руин Трои в Малой Азии или с комплексом древней обсерватории Стоунхендж в Британии.
62. Пространство в Северном Ледовитом океане, протяженностью в сотни километров и меняющее свое географическое положение, свободное ото льда даже зимой. Природа этого явления не достаточно изучена.
63. Дмитрий Герасимов русский дипломат в Риме, представляющий Великое Московское княжество князя Василия Ивановича(1479 – 1533).
64. Виллем Баренц (1550 – 1597), голландский мореплаватель, совершивший 3 экспедиции на север (в 1594 – 1597 гг.) с целью отыскания пути в Тихий океан. Зимовал на северной оконечности Новой Земли. Умер при попытке вернуться обратно. Его спутники достигли Кольского полуострова на весельных шлюпках, построенных из обломков корабля. Зимовье Баренца было найдено в удивительной сохранности спустя триста лет. Именем Баренца названо море, омывающее север Кольского полуострова.
65. Древнейшие письменные произведения славяно-русов, созданные во времена ведических верований и традиций. От этого произошло название Голубиная (глубинная) книга.
66. Подводные хребты Ломоносова и Менделеева, в Северном Ледовитом океане, предсказанные великим русским ученым М.В. Ломоносовым, и открытые советскими исследователями в ХХ-ом веке.
67. Поморское наименование северного побережья Кольского полуострова от слова норманн.
68. Залив (поморск.).
69. Старое поморское название северных народов, в т.ч. ненцев, которые кочевали по побережью Карского моря, иногда проникая по льду, на остров Вайгач и на юг архипелага Новая Земля.
70. Поморская пословица.
71. Старинные поморские села на Мурманском берегу.
72. М.В. Ломоносов слег 4 февраля, а скончался 4 апреля 1765 г. в 17 часов (дата начала Нового Года в древнерусском ведическом и в современном индийском календарях.
73. Имеется в виду зимовье построенное членами экспедиции Виллема Баренца во время зимовки на Новой Земле в районе мыса Желания.
74. На санскрите звучит как «светлый», «царственный», «сияющий».
75. Скифским океаном древние греки и римляне называли Северный Ледовитый океан – таинственный и не доступный для них. Тем не менее, древние греки пытались найти в него пути, ошибочно полагая, что в Скифский Океан можно было попасть из Каспийского моря. А когда во время завоевательных походов Александра Македонского отряд из его армии, посланный в Хорезмский оазис (дельта Аму-Дарьи) вышел на берег Аральского моря, греки-македоняне решили, что это и есть один из заливов Скифского Океана.
76. Капитан бригадирского ранга. Воинское звание (чин) в российском Военно-морском флоте XVIII века.
77. В начале XVII века, после безуспешных попыток Норвегии присоединить к себе Гренландию, населенную к тому времени эскимосами, пришедшими с островов Канадского архипелага и сменившими норвежских поселенцев, впервые осевших в тех местах в XI веке, самый крупный остров Северной Америки был присоединен к Дании. В 1979 г. Гренландия была объявлена автономной, самоуправляемой территорией. Шпицберген оставался ничейной территорией до XX века. И лишь в 1920 г. Лига наций передала Архипелаг под управление Норвегии, проигнорировав заявку СССР. Однако после длительных разбирательств, относительно того, какая из стран первая начала освоение Шпицбергена (Груманта), СССР было предоставлено право разрабатывать на архипелаге залежи каменного угля и вести лов рыбы в окружающих архипелаг водах. Во времена СССР на Архипелаге были построены для шахтеров два рабочих поселка Баренцбург и Пирамида. Соглашение об угле действует и по настоящее время, однако норвежцы активно вытесняют из прежних мест лова наших рыбаков, так как после распада СССР считают экономическую морскую зону вокруг архипелага своей.
78. Флотилия Чичагова состояла из трех специально построенных кораблей «ледового класса» – предшественников ледоколов XX века. Они имели дополнительную обшивку из дерева и железа, что делало корпус особенно прочным. Следует отметить, что экспедиция была очень хорошо организована, и корабли ни разу не потеряли друг друга в суровых арктических водах, сумев проникнуть в высокие широты севернее архипелага Шпицберген. Однако предположениям организаторов экспедиции о Великой сибирской полынье, начинавшейся за Грумантом, сбыться не пришлось. А та полынья, что начиналась севернее Новой Земли, была не достаточно велика, чтобы пройти по ней через скованный нетающим льдом океан.
79. Проникновение христианства и иудаизма на Русь началось задолго до официального крещения Руси по воле князя Владимира в 988 г. Н.Э. После этого древнее ведическое мировоззрение жестоко преследовалось.
80. Драгоценнейшие произведения древнерусского эпоса: былины о «Святогоре», «Дунае и Дане», «Микуле Селяновиче», а также легенды о сотворении Мира главным богом древнерусского пантеона Дыем (Сварогом) и многие другие литературные произведения ведической эпохи были собраны русскими учеными именно в Поморье, в старинных селах по берегам Белого моря, которое есть ничто иное, как залив Ледовитого (Скифского океана). Сюжеты из этих произведений черпал для своих бессмертных творениях А.С. Пушкин.
81. Российский суверенитет над Арктикой был установлен в советское время. СССР объявил своей собственностью т.н. «Полярный сектор СССР», обозначив его границами полярных владений, протянувшихся от полуострова Рыбачий на Кольском полуострове до Северного полюса и далее до мыса Дежнева на Чукотском полуострове. Советский сектор Арктики, занимавший половину акватории Северного Ледовитого океана, был закрыт для несанкционированного проникновения иностранных судов. В настоящее время РФ теряет контроль над своими полярными владениями, которые в перспективе, за исключением островов и прибрежных вод, станут доступны т.н. «мировому сообществу».
82. Морской хронометр англичанина Д. Гаррисона (1693 – 1776), созданный в 1735 году. Имел точность хода 4 – 6 секунд в сутки. Использовался для вычисления географической долготы на море.