Завывала метель, укрывая снежным покрывалом забытую богом уральскую пристанционную одностороннюю улицу, где сейчас, в зимний вечер, перед наступающим новым 48 годом редко в какой избе горел оранжевый огонек керосиновой лампы. В морозный вечер не из всех труб вился сизой ленточкой дым, хотя время было не позднее.
В длинном старом бараке, где жила Елена Григорьевна с сынишкой Шуриком, хоть и предпраздничный вечер, но уже угомонились, не хлопали дверями. В их комнатушке располагались две железные коечки, стол между ними и больше никакой обстановки из мебели. Телевизоров в ее годы еще не было, радио не имели в виду крайней нужды, бедности.
Они недавно поужинали по небольшой вареной свекле, по паре картофелей с солью да по кусочку нетолсто нарезанного черного хлеба чая с кубиком прессованного сахара. Больше из съестного у них не было, а до зарплаты дня три-четыре.
Елена Григорьевна, сидя на своей кровати, спицами вязала толстый шерстяной носок из грубой пряжи. Шурик, ее тринадцатилетний сынишка, ходивший в школу в четвертый класс, рисовал на листе бумаги самолеты, разрывающие бомбы и бегущих людей, все то, что сохранила его память о прошедших днях, прожитых на передовой линии фронта.
Отставив листок с рисунком и карандаш в сторону, одев подшитые валенки, шапку из шинельного сукна, стеганную на вате фуфайку, мальчишка перед сном помчал на улицу по нужде.
Уборная, сбитая из досок, грязно-серая, находилась напротив их окна в нескольких метрах. Вовнутрь он не стал забегать, чтоб не поскользнуться в темноте на грязно-желтых наростах, а сходил по маленькому, встав с тропинки в снежный сугроб.
Сквозь слабую молочную пелену, порой меж набегающих туч, проскальзывал полудиск нарастающей луны. Стуча по рельсам колесами, прошел проходящий товарный состав. От их барака виднелась незаметно проложенная в глубоком снегу дорожка к деревянному колодцу с прогнившим срубом.
Когда малец, раздевшись, улегся на кровати, Елена Григорьевна, отложив вязание, положив спицы, клубок на стол, проверила, хорошо ли в печке прогорели дрова, закрыла задвижку в трубе, чтобы не так скоро выстудилось тепло, задув керосиновую лампу и пройдя к постели Шурика, осторожно присела.
- Спи, дорогой сынишка. Завтра будет новый день, получу хлебные карточки на месяц и можешь пойти стоять в очереди за хлебушком. А сейчас постарайся уснуть. Во сне не хочется кушать.
Погладив мальца по головке, она губами прильнула к его лбу.
- Вырастишь большим, и тогда на столе будет вдоволь хлеба и много кусочков сахара к чаю. Я тоже лягу, зачем зря керосин жечь.
У Шурика во рту скопились слюнки, ему хотелось кушать, и он не мог их долго проглотить, чтоб не расстаться с мыслью, такой сладкой мечтой: когда-то все это будет в будущем.
Много материнского тепла, ласки отдала эта безграмотная женщина своему сынишке, подрастающему без отца.
Трудясь на тяжелой физической работе, она находила время нежно обнять его, посидеть рядом и вспомнить что-то приятное, хотя жизнь у нее самой сложилась безрадостная. С малых лет она познала сиротскую долю, оставшись с братьями и сестрами без отца и матери, разлетевшись по детским приютам, по дорогам бродяжничества, в пучине революционных будней.
Под заунывное пение вьюги Елена Григорьевна думала о том, что вот еще один безрадостный год уходит из их жизни, а что принесет следующий – полная неизвестность.
Александр Самохвалов.