Ставрид
Меч-рыба (Xiphias Gladius) – единственный
современный представитель семейства
Xiphiidae отряда окунеобразных.
Обитает в тропических и субтропических
водах мирового океана. В СССР
единично встречается в Японском,
Чёрном, Балтийском и Баренцевом
морях. Ведёт одиночный образ жизни…
БСЭ
1.
Волнение охватывает человека, когда после долгих лет попадает он в те места, где прежде жил или служил. А если к тому же за плечами восемь десятков лет жизни, из них два года войны и ещё пять послевоенной службы в пограничных войсках, то обострённое чувство ностальгии и сентиментальность, присущая людям, много повидавшим в жизни, способствует особенному волнению при виде памятных мест. Так что, порой, приходится смахивать слезу, а то и хвататься за сердце…
Николай Иванович Алпатов – ветеран войны и труда, а также пенсионер со стажем, через полгода после празднования 60-летия Победы, неожиданно получил бесплатную путёвку в один из санаториев южного города-курорта Сочи. Такого не случалось уже лет двадцать, с тех пор, как началась перестройка, и родные места Алпатова – Северодвинск и Архангельск, да и всё Беломорье сильно переменились и не в лучшую сторону.
Путёвку ему выделили на восемнадцать дней в «мёртвый сезон», как это время называют курортники, зато не жарко и приятно приехать из заснеженного Северодвинска на вечнозелёный черноморский субтропический берег. Летом такое путешествие на раскалённом поезде «Архангельск-Адлер» можно и не выдержать....
На четвёртый день отдыха, Алпатов собрался на экскурсию в соседнюю Абхазию, в которой прослужил пять послевоенных лет. Теперь эта маленькая республика, прежде входившая в Грузию, после распада СССР считалась «непризнанным государством», вырвавшимся из нестерпимых объятий своего соседа с большой кровью и с массовым бегством населения от ужасов войны.
Слава богу, война закончилась уже тринадцать лет назад. Никем не признанная Абхазия, на сколько у маленькой республики хватало сил, строила свою мирную и пока неопределённую жизнь. Немногочисленные жители её в массовом порядке принимали российское гражданство, полагая, что это поможет избежать нового вторжения, и жили доходами от приезжавших на отдых самых смелых россиян и от сборов мандаринов.
На новой границе по реке Псоу, добродушный абхазский милиционер бегло взглянул на паспорта экскурсантов. Убедившись, что среди них нет граждан грузинской национальности, которых в республику не пропускали, провел всех на сопредельную территорию навстречу непрерывному потоку молодых и пожилых женщин с огромными сумками и тележками, в которых доставлялись в Россию созревавшие мандарины. Через час с небольшим после не утомительной дороги на комфортабельном экскурсионном автобусе, вдоволь налюбовавшись эвкалиптовыми рощами, каких прежде не было, и бесконечными мандариновыми садами, Алпатов был уже на месте. С экскурсоводом и водителем он заранее договорился, что его подберут на обратном пути после осмотра Новоафонских пещер, куда была заявлена экскурсия.
День был тёплым и солнечным, какие не редки в этих местах в начале ноября. По-стариковски не спеша, Николай Иванович вышел по аллее, обсаженной стройными кипарисами и красавицами-пальмами и к лазурному берегу, обрамлённому малахитовым ожерельем реликтового соснового бора в том месте, где возвышалась красивая бетонная композиция, из людей и дельфинов в морской стихии, которую он уже видел лет пятнадцать назад на фотографии в журнале.
Налево через сосны, увитые плюшём, вела асфальтированная дорожка к огромным, обветшалым и по большей части пустовавшим корпусам известного курорта, о котором он читал, видел его в телефильмах и на красочных открытках.
Корпуса ему не понравились, а вот сохранившийся скромный маячок, зажатый среди гигантов из бетона и стекла, которые к счастью не пострадали во время боёв 1992 года, показался ему родным и близким. Возле него, чуть правее, он и прослужил пять послевоенных лет. Тогда это место было глухим и заповедным, и стояла здесь пограничная застава.
Постояв немного на памятном месте и припоминая самые яркие эпизоды, связанные со службой, Алпатов отправился в обратную сторону. Тут вовремя появился старенький автобус, и Николай Иванович надумал заехать в поселок бывшего рыбхоза. Тут недалеко, в молодости добегал минут за пятнадцать, но теперь нет – и ноги не те и возраст…
В посёлке когда-то у него были знакомые, вдруг кого-нибудь и встретит, хоть прошло с тех, как он демобилизовался долгих пятьдесят пять лет – более полувека!
Молодая, русская на вид женщина – жительница сильно запущенного бывшего рыбацкого посёлка, услышав фамилию Жуков, уточнила:
– Вам Семён Захарович нужен? Он один у нас остался из Жуковых. В прошлом году овдовел, а дети ещё раньше разъехались…
– Да, он! – обрадовался Алпатов необычайному везению. – Надо же!
– Стар и болен, Семён Захарович. Редко из дома выходит, а Вы кто ему будете? – поинтересовалась женщина.
– Да я служил здесь, на погранзаставе, когда тебя, красавица ещё и на свете не было, – ответил ей Алпатов.
– Меня зовут Настей, давайте я Вас провожу, – предложила женщина, – Вот за этим домом их дворик. Семён Захарович гуляет здесь, когда хорошая погода, играет со стариками в нарды. Возможно он там.
В тенистом дворике, обсаженном платанами и кипарисами, за длинным дощатым столом сидели несколько пожилых людей, в которых по внешнему виду Алпатов признал абхазов и русских – все из тех, кто выжил в тяжёлой войне девяносто второго года и не покинул родных мест. Старики играли в нарды или шахматы, неторопливо обмениваясь местными новостями. К ним в сопровождении Насти и подошёл Николай Иванович.
– Вот и Жуков, – женщина указала глазами, – Семён Захарович, к Вам гость.
*
Прослезились, не сразу узнав друг друга, а потом отсели в сторонку и говорили – наговориться не могли, всё вспоминали старое доброе время. А когда уже, кажется, выговорились совсем, спросил Алпатов у Жукова:
– А что, Семён, помнишь, в сорок девятом это было, как сейчас, перед ноябрьскими праздниками. Ставрид рвал вам, рыбакам, сети, а я убил его. После, когда выбросило на берег, шагами мерили чудо-рыбу. Моих выло семь – стало быть, пять метров. А потом море унесло его и похоронило.
– Как же, Коля, хорошо помню. Царь-рыба, ставрид! Больше у нас таких не встречали. Я ведь давно уже не рыбачу, да и рыбы у нас осталось совсем мало, потравили. Дельфины ушли, редко когда заплывают на радость отдыхающим.
Раньше у нас был известный курорт, теперь не то. Людей приезжает мало. Побаиваются войны, вдруг опят полыхнёт, как тогда. Ты к чему это вспомнил ту рыбу?
– Да вот, в газетах пишут, что изловили такую рыбину на Балтике, видели возле Мурманска, а оттуда недалеко и до Белого моря. Климат теплеет, говорят парниковый эффект.
Знаешь, Семён, не ставрид это был, а меч-рыба. В энциклопедии про неё прочитал. Пишут что из семейства окунёвых, как и ставридка. Ещё её парусником называют. Только редко встречается в Чёрном море, верно, заплыла откуда-нибудь. – Алпатов посмотрел на видневшуюся между домами кромку реликтового соснового бора и услышал рок волн, набегавший на гальку осеннего пустынного пляжа.
2.
Ей было одиноко в этом море, ставшим для неё огромным ставком, куда заплыла рыба тёмными и дождливыми зимними ночами, заблудившись в узких проливах, отделявших Европу от Азии. Здесь она отдыхала, в изобилии находя себе пищу, и нередко лакомилась кефалью.
Её длинное гибкое тело с мощными плавниками и серповидным хвостом бороздило просторы замкнутого моря, а шумный Босфор, который она одолела однажды в великом ужасе и смятении, был теперь недоступен, путь к нему был утерян, забыт…
Зимой ей было холодно в этом море, и она ушла в его южную часть. Здесь ей понравилось. Пищи хватало, никто её не тревожил, но от синих пустынных волн веяло одиночеством.
Грозный меч, которым кончалось её стремительное тело с небольшой изящной головой, был страшным оружием. Дельфины – самые крупные жители этого моря, почтительно уступали ей дорогу, спеша удалиться от лакомых косяков, но рыба не обращала на них внимания. Они были другого рода-племени и не занимали её. Дельфины дышали с поверхности и не могли, подобно ей уходить в синие пучины, где затаился мрак, и исчезало всё живое.
Рыба знала людей и не любила их. Много раз на неё охотились из-за нежного дорогого мяса, а в этом неведомом море её никто не тревожил, и она стала забывать людей. Здесь она была одна, никто не ведал о ней, а если увидел однажды, то не верил своим глазам, чертыхался или крестился, возносил руки к аллаху или невозмутимо пожимал плечами – мало ли что увидишь в волнах? И принимали её то странного одинокого дельфина, то ещё неведомо за кого или чего…
Больше всего ей по вкусу были некрупные молодые тунцы, но в этом море они не встречались. Зато акулы-катраны были невелики и вкусны. И всё же основной пищей для рыбы стала обычная черноморская ставрида – дальняя родственница из того же бесчисленного окунёвого семейства, к которому принадлежала она сама.
Рыба ходила за косяками ставриды вдоль гористого берега и заплыла в прозрачные воды, омывавшие широкий мыс с дивным реликтовым бором из той сосны, которую аргонавты, заплывашие сюда в поисках золотого руна тысячи лет назад, называли Питиус.
Тёплые течения, косяки ставриды и мягкая солнечная осень привлекли рыбу, и она осталась зимовать в этих благодатных водах.
*
– Гляди, Семён! – ахнул моторист Алексей Рябов, указывая рукой на воду. Внизу метнулась огромная тень и ушла под баркас. Мгновение позже появилась по правую сторону и скрылась, оставив за собой водоворот.
– Что это? А?
– Дельфин? – с сомнением подумал Жуков, – да нет, не похоже, не те повадки. – Тень, увеличенная толщей воды, была к тому же едва ли меньше баркаса…
– Не белуга ли? – продолжал рассуждать вслух Рябов. – Знаёшь, Семён, на Волге такие встречаются. Сам не видел, но старые рыбаки уверяют, что в прежние годы попадались пяти и шестиметровые рыбины, икру с которых брали вёдрами!
– Не помню таких в наших местах, – заметил пожилой рыбак Иван Фомич, откашлявшись после выкуренной трубки.
– Белуга она на Волге и в Каспии. – Иван Фомич был третьим в баркасе и самым опытным ловцом. Лет тридцать ловил в этих местах ставриду, до тонкостей знал её повадки и, как никто другой, умел ставить и выбирать ставки. А самое главное – умел Иван Фомич подбирать для них самое подходящее место.
Ставрида шла косяками. Её можно было брать тралом, да дело это было дорогим. Не было тогда в колхозе траулера, и брали рыбу по-старинному в ставках, благо тогда её хватало, как вспоминали деды и прадеды, приехавшие в эти нездоровые края, где летом свирепствует малярия, из Новороссии, а предки их – кто откуда: с Днепра, с Волги, и даже Беломорья – все потомственные рыбаки.
Сетями на кольях огораживали квадрат сажен в пятнадцать, двадцать, от одной стороны квадрата делали отвод до берега, а в самом ставке малый, не более сажени проход. Получалась как бы большая верша, только не на десяток рыбок, а на косячок в несколько сотен или тысяч, как повезёт.
Шла рыба вдоль берега в ночную тихую пору, охотилась. Упирался косяк в преграду, заворачивал и попадал в ставок. Тут и кружила рыба, по глупости выбраться через узкий проход не могла.
Утром сети с уловом выбирали и ставили вновь. Так и брали ставриду – план выполняли. Вместе со ставридой попадалась камбала, а изредка лосось или даже севрюга.
– Вот она, дядя Ваня! – вновь закричал Рябов и так перегнулся через борт, что едва не выпал из баркаса.
Жуков успел рассмотреть рыбу. Огромная, доселе не виданная, о такой он и не слыхивал. Метров пять диной, не меньше, что там дельфин. С мощным хвостом и сильными плавниками. Но самое интересное – её голова, заканчивавшаяся аршинным, а то и побольше острым носом. – Уж не акула ли, каких не видал?
– Рыба вновь стремительно прошла под дном баркаса и скрылась в толще воды. Жуков ощутил, как дрогнул баркас и по воде пошли волны.
– На этот раз и Иван Фомич рассмотрел рыбу, насколько позволили её стремительность и толща воды.
– Ну что, Дядя Ваня, видал? – не унимался Алексей.
– Видел, Алёшка, видел. Только не белуга это, верно говорю, Семён?
– Не она, – подтвердил Жуков. Ему было лестно, что такой старый и опытный рыбак, как Иван Фомич, поинтересовался его мнением.
– Жаль, а то бы поймали, икру брали вёдрами, – разочарованно промычал Алексей, зажав в зубах самокрутку, свёрнутую из табака-самосада. – Так что же это было? – словно опомнившись, добавил он.
– Ладно, ребята, перекур, – молвил Иван Фомич, и принялся вновь набивать трубку табаком. – Ты, Алексей не разочаровывайся. Такой, брат, рыбы ты ещё не видал, да и вряд ли увидишь ещё когда. Ни я не видел, ни Семён, словом никто в нашем колхозе, а может быть и на всём берегу.
– Что же это за рыба такая? – спросил Жуков, единственный не курящий на борту баркаса.
– Я и сам точно не знаю, она или не она, однако вспомнил одну историю, которую слышал от старого рыбака-грека, когда был ещё помоложе Алёшки.
Было это до Германской войны, но после пятого года. Рыбак тот, как сказывали, был тоже грек и рыбачил с товарищами у турецкого берега, возле Трапезунда.
Баркас наш с мотором – линкор против его шаланды, но рыбак тот был удачливым, брал рыбу, как и мы в ставках, дела у него и у его товарищей шли неплохо.
Но вот, однажды, кто-то порвал сети, и рыба ушла. Думал рыбак, что натворили такое дельфины, и обозлился на них. Увидит – отгоняет ружейными выстрелами.
Ушли дельфины с того места, а сети опять изорвал кто-то. Как быть? Стал рыбак караулить. Дружки его остались на берегу, а сам взял хлеба с сыром и вышел в море на ночь. Постелил в шаланде овечью шкуру, лежит на звёзды смотрит, хлеб с сыром жуёт, сон отгоняет. Вот и косяк ставриды зашёл в ставки. Всё видит, всё знает старый рыбак.
Уже светало, и решил рыбак, что нечего больше зазря глядеть, лёг в шаланду и задремал. Шаланда была привязана к колышку, и течение не сносило её.
Вдруг, словно подбросил кто рыбака. Вскочил он, начал глаза протирать, и видит – глазам своим не верит. Ходит возле него и к ставкам подбирается огромная рыба с длинным острым носом. Она и задела шаланду, чуть не перевернула. Схватил рыбак ружьё, он тут же в шаланде лежало, и выпалил в рыбу. Да что ей дробь или картечь. Зашла с другой стороны и ударила носом в шаланду. Разлетелись доски, а тот страшный нос чуть не переломал рыбаку ноги. Рванулась рыба, опрокинула шаланду и исчезла.
Грек тот ружьё выронил, утопил, а сам кое-как добрался до берега. Поведал о том, что видел своим дружкам, вместе подняли шаланду, подивились пробоине. То ли сами так нарекли, то ли кто-то подсказал им, но была то царь-рыба и звалась ставрид, – закончил свой рассказ Иван Фомич.
– Ставридка! – глупо ухмыльнулся Алексей.
– Что скалишься, парень, дурья твоя голова! – прикрикнул на него Иван Фомич, – да, ставрид! Думаю, уж не он ли пожаловал к нам, ребята? Похож очень, точь-в-точь, как его представляли.
– Заводи, Алёшка, мотор, поплывём к ставкам, как бы беды не вышло.
Через несколько минут они подошли к ставкам и Иван Фомич горестно вздохнул. Сеть была порвана в нескольких местах и через многочисленные бреши рыба ушла.
3.
И повелось с того дня. Что ни день примечали рыбаки царь-рыбу – ставрида, ходившего возле баркасов и норовившего подобраться к ставкам. И сети и улов больших сил стоили, а пуще всего побаивались, что ставрид, так теперь все называли рыбу, пробьёт носом дно баркаса, людей покалечит, потопит.
Жена Семёна Жукова часто носила рыбу на погранзаставу, там жёны офицеров покупали у неё барабульку, кефаль или камбалу, делали заказы – когда и какой рыбы принести. А тут пришла на заставу вместе с мужем, вот и поведал Жуков о разбойнике-ставриде, объявившемся у берега. Стал упрашивать Жуков пограничников помочь, убить или отогнать ставрида, приносившего рыбакам немало бед.
Многие солдаты пожелали отправиться с рыбаками в море, однако, начальник заставы откомандировал на сутки в помощь рыбакам старшину Алпатова, благо у старшины в хозяйстве был полный порядок. Помимо того, старшина был приятелем Жукова и отменным стрелком. Не раз, будучи на стрельбище, попадал из карабина с пятидесяти метров в спичечный коробок.
С вечера Алпатов стал собираться в дорогу. Взял пристрелянный им же карабин, две обоймы патронов и сухой паёк на сутки. В море вышли в новолуние. Вместе с Алпатовым в баркасе были Жуков и моторист Алексей Рябов. Стояла тихая и тёплая погода, характерная для последнего месяца осени, когда прошли октябрьские штормы, обычные в период равноденствия, и море отдыхало, согревая своим тёплым дыханием узкую полоску вечнозелёного субтропического берега.
– Этакая благодать! – восхищённо молвил Жуков, опустив руку за борт и перебирая пальцами струи тёплой морской воды.
Алексей завёл мотор, и баркас отвалил от деревянной пристани.
– Последний год служу, – вздохнул Алпатов, любуясь морем. – Весной должны демобилизовать. Семь лет почти, вместе с войной, в армии. Домой пора. У нас на Беломорье немалые рыбные богатства, только отвык я от морозов, а там сейчас снега по колено. Здесь, гляди – ноябрь, а тепло, как летом. Снега и морозов вовсе не бывает. И край богатый, ткни в землю черенок – растёт виноград! Только тесно очень – море и горы. В море конечно простор, но всё же не земля…
– А я служил в войну на Северном флоте, – отозвался Алексей. – Ох, и просторы там, одно слово – океан! Но к холоду так и не привык. Бывало, что чуть ниже нуля, буря снежная, ветер холодный и сырой – до самых костей пробирает! До сих пор забыть не могу! А наше море тёплое, ласковое…
– Ладно, Алексей, глуши мотор, здесь заночуем, здесь её видели в последний раз, – перебил его воспоминания Жуков и обратился к Алпатову:
– Вот здесь, Коля, и станем на якорь.
Алексей заглушил мотор, и вдвоём с Жуковым они бросили за борт тяжёлую чугунную болванку на канате. Баркас дрогнул, натянул канат и замер.
– Теперь, ребята, самый раз вздремнуть. Ночью царь-рыба отдыхает, а на рассвете, бог даст, покажется. И вчера и позавчера здесь ходила, – Жуков внимательно осмотрел море вокруг баркаса, словно чего-то искал.
– До рассвета часов шесть, – напомнил Алпатов.
– До нашего, не до рыбьего, – поправил его Жуков. – Рыба задолго до зорьки просыпается и начинает искать себе корм. Ставрида, та уже скоро пойдёт к берегу и зайдёт в ставки. А там, глядишь, и наша царь-рыба пожалует. Вот тут и гляди в оба.
– Месяц стоит высоко, небо чистое, поглядим, – заметил старшина. – А не лучше ли караулить её днём?
– Днём она держится далеко от берега, а к ставкам подходит перед рассветом, рвёт сети и лакомится ставридкой.
– Чудно! – покачал головой Алексей, – ставрид, а питается ставридкой!
– Жуков что-то невнятно ответил и принялся укладываться на дно баркаса, подстелив брезентовый плащ. Рядом с ним улёгся Алексей. Алпатову спать не хотелось. Он накинул на плечи шинель, закурил самокрутку, набитую казённой махоркой, и залюбовался то красивым серпом луны, то яркими звёздами, таинственно мерцавшими на чёрном, тёплом небосводе...
Очнулся старшина от толчка. Сжал в руках карабин и открыл глаза:
– Надо же, задремал! Что? Рыба?
– Пока нет, но ты, Коля, просыпайся. Скоро и она будет, если не передумала сегодня завтракать, – вроде как пошутил Жуков. – Если прозеваем – порвёт сети, и опять останемся без улова. Жаль, конечно, и её, да ничего не поделаешь. План надо выполнять, да и сети чинить – дело не простое...
Якорь выбрали, и теперь баркас медленно дрейфовал к берегу, а Алексей был готов в любой момент запустить мотор. Жуков чуть правил рулем, внимательно вглядываясь в чёрную бездну, раскинувшуюся по обе стороны от бортов баркаса. Блекнувшие звёзды в ней уже не отражались, а к западу убегала медленно таявшая лунная дорожка.
– Карабин у тебя заряжен? – спросил Жуков.
– Заряжен.
– Добро. Теперь не зевай. Как подам сигнал – гляди в оба и стреляй. Она обязательно пройдёт под баркасом – привычка у неё такая. Чувствует нас и хочет вроде как попугать. И есть чем. На носу у неё такая штука, что неровен час, разнесёт наш баркас, как шаланду того грека.
– Какого грека? – не понял Алпатов.
– Был такой, потом расскажу. Видишь, ставрида уже в ставках, – вставил Алексей, деловито посматривая за борт.
Алпатов ничего не видел и промолчал, однако дослал патрон в ствол. Общее напряжение передалось и ему. Старшина всматривался в непроглядную черноту моря и раздумывал над тем, что же можно увидеть там?
Минули полчаса или больше тревожного ожидания, но рыба не появлялась. Луна побледнела и сместилась к горизонту, угасли последние звёзды. Небо светлело на глазах, на востоке чуть проступила ломаная линия гористого горизонта. Посветлела и верхняя кромка воды, но глубины по-прежнему оставались непроницаемыми.
– Где же она? – шёпотом спросил Алпатов.
– В самый раз ей появиться, – задумчиво молвил Жуков. – Чую, где-то она рядом ходит.
Алпатов зачерпнул в пригоршню морской воды, протёр лицо и с удивлением заметил, что стало совсем светло, и вот-вот из-за гор брызнут лучи восходящего солнца. Он, было ещё раз, зачерпнул ладонью воды, но тут Жуков крепко стиснул его плечо.
– Вот она, Коля!
Напрягая глаза, старшина глядел вслед протянутой руки рыбака. Над водной гладью вдруг показался высокий острый плавник. Рыба плыла с большой скоростью, оставляя за собой чёткий след. Совершив привычный манёвр, рыба прочертила большую дугу и шла прямо к баркасу.
– Сейчас она под нами пройдёт и – к ставкам, – с дрожью в голосе принялся объяснять Жуков. – Стреляй!
– Один за другим прогремели несколько выстрелов. По левый борт от баркаса возник огромный бурун, на мгновенье из воды показался острый серп мощного хвоста, и рыба ушла в спасительные глубины…
– Промахнулся! – в один голос ахнули Жуков и Рябов.
– Да нет, попал! – уверенно ответил старшина. Полез в карман за другой обоймой, да передумал. Рыба ушла, словно её и не было. А он кроме хвоста так толком ничего и не увидел.
*
Нестерпимая боль, какой рыба никогда не испытывала, заставила сжаться её огромное, сильное тело, а когда оно распрямилось и серповидный, могучий хвост прочертил светлеющий горизонт, ставрид метнулся в глубину, где холод притупил боль. В горячке сильные грудные плавники донесли рыбу до дна и там ослабли. Кровь из многочисленных ран багровым дымом поднималась к поверхности.
Безжалостные кусочки свинца в стальной оболочке поразили позвоночник. Плавники, а следом за ними и хвост плохо слушались. С большим трудом, жадно втягивая жабрами воду и задыхаясь от нехватки кислорода, рыба плыла в сторону открытого моря, теряя силы и приближаясь к пугающей светлой кромке, откуда грянул гром и посыпались беспощадные занозы, застрявшие в теле и приносившие жестокие страдания.
С упорством сильного существа рыба боролась со смертью, а между тем течение относило её к скалистому берегу, возле которого, исчерпав последние жизненные силы, она уснула и безжизненно опустилась на каменистое дно…
Днём позже тяжёлые тёмные тучи, принесли последние осенние ливни и штормовую погоду. А когда с заснеженных равнин севера дохнуло холодом и небо прояснилось, предвещая начало мягкой и солнечной зимы, волны вынесли на берег обезображенное тело огромной рыбы и, отступив, оставили её на гальке среди плавника и морской травы.
Посмотреть на рыбу сошлись местные жители, удивлённо покачивали головами, но не решались протягивать к ней руки. Дурной тлетворный запах исходил от распухшей тёмной массы.
– А где же нос с аршин? – внимательно разглядывая царь-рыбу, спросил Алексей Рябов, когда вместе с Семёном Жуковым и старшиной Алпатовым пришёл на неё поглядеть.
– Должно быть обломился. Видишь, как её истрепало о камни, – вздохнув, ответил Жуков, наблюдая, как Алпатов измеряет рыбу шагами.
– Метров пять будет! – подивился старшина. – Видишь, Семён, не промахнулся я. Уж лучше бы не попал. А теперь, сожрут её крабы…
– Сожрут, – согласился Жуков, прикидывая силу ветра. – Эх, загубили такую силищу! Пойдём отсюда. Пусть море похоронит её по-своему. Ночью будет большая волна.